выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
К разделу Славяне
| Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. К разделу Славяне | |
{63}
Живая старина, 1890, № 2.
{63} – начало страницы.
Орфография частично осовременена.
Постраничная нумерация сносок заменена сквозной.
Разрядка заменена подчеркиванием.
OCR OlIva.
(Наблюдения и размышения очевидца)
Это — торжествеиный обряд, которым завершается кровавая распря между братствами, родами или целыми племенами. Им полагается конец ряду убийств, вызываемых обычаем кровавой мести, а иногда прекращается настоящая война между племенами. Исполнение этого обряда соединено конечно с большими издержками, падающими на виновную сторону; и, кроме того, в самой форме выполнения находится много такого, чтб морально принижает также виновнаго. И все это переносится ради сознания великаго добра, приносимаго умиреньем.
Правда, в настоящее время в Европе, кроме безсудных албанских племен, живущих под управленьем безурядной Турция, всякое преступленье преследуется и наказывается законом, так что кровавой мести совершенно нет и места; тем не менее мы знаем страну, в которой кровавая месть практикуется до сих пор и где решенье государственнаго суда, хотя бы и признавалось справедливым, не в силах ее парализовать. Эта страна — Южное Адриатическое Приморье, состоящее из нескольких племен, как Паштровичи, Поборы, Маины, Грбаль, Луштица и др., и сохранившее до сих пор главныя черты своего исконнаго племенного быта, которых держится, как основы своей автононии. До недавняго времени эти племена (а также и вся Бокка Которская) не давали Австрии ни солдат, ни ландвера; теперь у них эта прерогатина отнята силою и единственно допущено им носить старое кремневое оружие и небольшие ножи. И тем с большею ревностью они оберегают свою внутреннюю автономию, а в том числе и обычай умирения крови, помимо того, что сделано для наказания преступления правительством.
Нынешним летом происходило умиренье крови в Грбле. Я вместе с другими из Черногории приглашен был присутствовать при этом в качестве почетнаго свидетеля. При том, как Русскому, мне был оказан особенный почет: меня посадили даже в челе стола за обедом и вообще ставили в такое положение, чтобы от моего внимания не ускользнула ни {64} малейшая подробность. Это и дало мне возможность не только познакомиться со всеми подробностями, но и вникнуть глубже в дух и смысл, проникающие формы обычая.
Если есть где «живая старина», то этот обычай именно представляет таковую, принадлежа к учреждениям, возникшим в то время, когда народы находились на первой ступени своей культурной жизни, и практикуясь в наши дни под властью одной из культурнейших держав Западной Европы.
Надобно заметить, что описания этого обычая, чаще всего вместе с кровавою местью, составляют целую литературу.
Начиная с ученаго венецианскаго аббата Фортиса, описывавшаго в прошлом столетии обычаи Морлаков1), и оканчивая новейшими путешествиями по Черногории, всюду вы найдете о кровавой мести и умирении ея, если не в настоящем, то в прошлом этой страны. Больше же всего можно найти в Далматинских изданиях, как Сербско-далматинский магазин, Mjesečnik, Strenna Triestina и др. Более однако подробное описание представляет, кажется, соч. В. Петрановича (Rad jugosl. akad. kn. VI). — «Osveta, mirenje i vražda», который старается объяснить дух обычая и причины его возникновения. Чисто же ученое сочинение по этому вопросу представляет единственно соч. Ф. Миклошича «Die Blutrache bei den Slaven». Wien. 1887. Наконец новейшее, известное нам соч. Milenko R. Wesnitsch — «Die Blutrache bei den Südslaven». Ein Beitrag zur Geschichte des Strafrechts. Inauguraldis-sertation. Stuttgart. 1889. in 8°, 70. Обращаем внимание читателей на эту брошюрку г. Веснича, воторая при малом объеме вполне исчерпывает предмет и дает об нем самое отчетливое и ясное представление2).
После этого краткаго введенья мы можем приступить прямо к описанью обычая по личному наблюденью. Но для ясности, полагаем, нелишне будет предварительно охарактеризовать стороны и личности, участвовавшия в этой кровавой драме. {65}
Грбаль, иначе называемый Жупа (Хира), составляет самую болыпую в Приморье общину (23 села и до 4000 д.об.п.). Помимо других, он упоминается в старинных документах, касающихся истории Зеты. Община эта и теперь делится на 4 кнежины (по итальянски — contea, a Немцы переводят Grafschaft3): Любановичи, Бойковичи, Лазаревита и Туйковнчи.
Из них первые три рода живут в нескольких долинах, прилегающих к морю, с богатою почвой; но источников воды, кроме цистерн, и то весьма жалких, нет совершенно никаких; сообщение с базарными местами, как Котор и Будва, также крайне затруднительное. И при всем том они богаче, чем остальные Грбляне, приобретая состоянио частью на собственных сравнительно обширных землях, частью заработками в Цареграде и других местах Турции. Они горды, высоко держат честь своего рода и, обладая средствами, относятся к другим заносчиво. В образе жизни весьма просты, хотя дома их построены, как кулы (большой каменный дом с приспособленьями для защиты), и заметна большая роскошь в одежде. В характере их много суровости. Туйковичи, напротив, приютившись как раз у подножия Черногории, под Ловченом и Штировником, имеют всюду обилие воды: всюду вы видите мельницы; сады и нивы все почти находятся под поливой; поэтому растительность всюду густая, роскошная. Но эти же самыя воды и разносят землю; в следствие этого Туйковичи постоянно беднеют землею, так что не помогает им и близость базара и удобство сообщений. Но, при всей бедности, вы везде встречаете благоустроенность и культурность. Когда шла борьба за независимость, они поднимались первые, хотя положение их гораздо затруднительнее, так как всюду крепости (Тройца и Горожда) или жандармския станции.
Описываемая нами вражда открылась между Туйковичами, именно семейством Зецов, которое всегда играло роль и занимало почетное место в целом Грбле, и Ивом Бойковичем.
Последний, кроме знатности рода, богатства и влияния на общественныя {66} дела, славился как великий юнак (храбрец, герой), человек очень умный, решительный и предприимчивый. К тому же он был и отличный торговец, известный по целой Бокке и Черногории. Один только важный недостаток в его характере: слишком большая горячность и постоянная готовность поссориться и побиться. В этом отношении всяк его опасался. Однажды в горячности он убил своего близкаго человека Бойковича, после чего бежал в Черногорию, где и прожил около 10 лет.
Когда австрийский император Франц Иосиф впервые посетил Бокку, князь черногорский Николай, при личном свидании с ним, испросил у него дозволение вернуться домой всем перебежчикам, и в том числе вернулся домой и Иво Бойкович.
Когда началась последняя война Черногории с Турцией, Приморцы также вступили в черногорския войска; Иво Бойкович тоже отправился в Черногорию. И вот, когда происходила осада Никшича и дело затянулось, он решился отправиться домой, чтобы прославить свое «крсно име», день Успения Пресв. Богородицы, 15 августа (1877 г.). Купивши коровку для заклания на свой праздник, 14-го августа сошел он уже в Грбаль, где проходило много народу с Которскаго базара. Тут он встретился со Стойом Зецом; произошел крупный разговор, при чем Бойкович сильно оскорбял Зеца. Зец, тоже гордившийся своим именем и высоким уважением в целом краю за свой ум, характер и горячее участие в общественных делах и также не допускавший никому стать себе на ногу, отойдя немного от народа, закричал Бойковичу: «Стой! попробуем оружие!» вызывая этим его на поединок; а тот был уже готов: отскочивши немного в сторону, он сделал выстрел из револьвера, и Зец пал мертвый на месте.
Бойковичу ничего не оставалось, как спасаться бегством; но куда? в Черногорию он не смел, так как и там был бы судим, как простой убийца. И он 7 лет держался, то в своих, то в пограничных горах. Преследовали его смелые отряды жандармов, сбивали на поиски весь народ. Но не легко было встретиться с ним лично; в то же время боялись сильнаго братства. Наконец он сам как-то через Черногорию и Старую-Сербию пробрался в королевство Сербию. Имелись уже достоверныя сведения, что он там; а затем пришло известие, что он погиб, неизвестно от кого: по всем вероятиям, убили его хайдуки, расчитывавшие на поживу.
И так, собственно ответственнаго лица, так называемаго, рукоставника не стало: остался после него только сын Иово, которому и теперь едва двадцать лет; а от Зеца тоже Иово, таких же лет, и еще моложе Нико.
Народ однако смотрит на дело иначе. Виновник погиб; но дело его не погибло: дом лишился отца и все осталось на малолетних; поэтому дом {67} должен разориться; Бойковичи, богатые и сильные, не давши в то жe время и моральнаго удовлетворенья дому погибшаго, будут еще горделивее и своевольнее. Кроме того целый род лишился добраго главаря, и это было в ущерб силе и значенью рода.
В силу соображений такого рода дело не кончалось случайною смертью виновника: вместо него должен погибнуть кто нибудь из его рода, и при том один из лучших его представителей: «месть — святое дело!»
Отношения были самыя натянутыя: один род с другим совершенно не хотел иметь никакого дела. Один другого опасался; один другому старался вредить, чем только можно. Чувствовалось и сознавалось всеми все зло такого положения, и вот понемногу начали хлопотать о примирении с той и другой стороны; но больше конечно со стороны Зецов, у которых тут страдали честь и имя; а в то же время они страдали и материально. Один старец между ними, больше всех хлопотавший о примирении, радостный умер всего за несколько дней до исполнения обычая. Это особенный случай; обыкновенно же умиренья ищет крвник.
Наконец общими усилиями достигнуто, что Бойковичи признали себя виновною стороною и предоставили Иову Зецу право избрать 24 кнета (судьи), решенью которых он покоряется.
Кметы эти выбраны были Зецом из различных сторон, и чуть-ли не большинство их было из партий Бойковичей. Это был хороший знак, указывавший на искренность отношений и взаимное доверие.
Кметы собрались в селе Вишневе (тоже в краю Бойковичей) и постановили следующее:
1. Иово Бойкович, как наследник рукоставника (крвника, убийцы), платить в виде мыта (подкуп, плата или дар, чтобы привлечь кого-либо на свою сторону) 30 цекинов (60 флоринов) и цену мертвой головы Иову Зецу и его брату Нику — сумму в 133 цекина и два гроша и половину пары.
2. Иово же Бойкович должен устроить обед Иову Зецу и его стороне на 300 чел.
3. Иово Бойкович должен послать Зецу два посланника (из числа кметов) с 12-ю кумствами.
4. В знак вечнаго мира и любви обе стороны должны дать одна другой 12 великих и 12 малых побратимств.
5. По старинному обычаю, Бойкович должен исполнить обряд передачи пушке-крвнице (ружья, которым совершено убийство) со всеми унижающими его формами.
День назначен 27 августа (понедельник). {68}
Мы, несколько человек с Цетинья, накануне отправились коляской в Сутвару (местечко в Грбле), где и ночевали у знакомых. Байцы отправились через Ловчен и прибыли тоже накануне в село Пелиново, где живут пострадавшие Зецы.
Назначено было всем, принадлежащим стороне Зецов, собраться в Пелинове в 6 ч. утра.
Это маленькое сельцо, удалившееся от главной дороги в горы (к Черногорской границе) на полчаса. Кругом журчат потоки, домики ютятся в размоинах и кроются в зелени дерев. Домик Иона Зеца — совсем маленький с одною комнатой наверху, а внизу коноба (хозяйственное отделение). Он сидит в какой-то яме, так что вход в верхнее отделение с соседняго бережка устроен по мосткам. Там теперь поместились, кроме членов семьи, 12 чел., которые должны принять 12 кумств. Рядом тут же круглое гумно, прекрасно выложенное тесанным камнем, как блюдо с закраинами. На этих закраинах и помещаемся мы, все сторонники Зецов; иные взобрались на соседния скалы и на деревья, чтобы оттуда лучше видеть всю церемонию. В домике происходит договор, кому как действовать.
Около 7 ч. показались женщины, несущия колыбели на головах. Не за долго до их прихода домик затворился, и кругом водворилась какая-то серьезная тишина. Женщинам этим предстояло идти часа три; поэтому оне должны были тронуться еще до разсвета, когда подувал с гор свежий северный ветер; а тут пригрело солнышко, и носильщиц охватило солнечным жаром. Впереди них шли два посланника для переговоров.
Подошли эти жещины и спустили на землю колыбельки, тяжко вздыхая. Никто им ни «помагай Бог», ни оне никому. Дети, замотанныя в своих колыбельках, также не подают ни знака жизни.
Посланники, один с графином ракии, другой с вином входят на мосток и, не стучась в дверь, как бы в каком-то страхе, скромно приветствуют: «Доброе утро в доме кума!» Ответа нет. Они опять повторяют то же самое. Мертвая тишина по прежнему, словно никого и в доме {69} нет. «Бог и святой Иован! Во имя Бога и святого Иована, доброе утро куму!» Тогда дверь распахивается, и посланники входят внутрь. Кроме угощенья вином и ракией, они, опять в виде мыта, подают умирнику две леденицы (пистолеты, отделанные в литое серебро без куска дерева или другого металла, кроме стальных стволов и замков). Затем начинают входить женщины с колыбельками. У каждаго ребенка под головкой завернутая в бумагу какая-нибудь мелкая серебряная монета. Всякий поднимет головку ребенка, посмотрит, что там есть, и иной возьмет, другой оставит. Это тоже мыто со стороны матерей. Первый принимает кумство главный из Зецов: принятие это выражается поцелуем ребенку. Так точно поступают и все остальные.
Прежде бывало, что колыбели приносились по три утра; с ними были и другие, и все они, стоя перед домом, всячески умоляли и заклинали принять кумство. Теперь эта форма смягчена.
Прежде приносили непременно некрещенных детей, и иные нарочно медлили с крещеньем, чтобы пригодилось к подобному случаю; а теперь только случайно может найтись ребенок некрещенный; но кумство заключается настоящее.
После этого женщины с колыбельками отправляются к своим Бойковичам, на общее сборное место. Зец с своими гостями отправляется через полчаса, чтобы дать жешцинам с колыбельками возможность прийти на место раньше. Но этого невозможно: народ этот не может идти мерным шагом, а всякий летит, как может, особенно при тяжелых подъемах в гору. Мы несколько раз догоняли и обгоняли женщин, останавливались и давали им пройти вперед, а на сборное место пришли в одно время.
По пути мы встречали толпы народу из разных сел: одни были наши товарищи, другие шли к Бойковичам. Последним мы не отвечали на их приветствие: «помагай Бог!» Мы еще не помирились; при том они заискивают у нас, а не мы у них.
Навонец, через три часа ходу мы достигли сборнаго места. Главари с той и с другой стороны выскочили вперед и остановили своих людей, чтоб не смешались. Остановились одни перед другими точно два враждебныя войска, и между ними оставлено нейтральное пространство шириною метров во сто.
Настал короткий момент тишины, а затем с той стороны выделяется группа. Сын убийцы в одном нижнем белье, босой и без шапки ползет на четвереньках, а на шее у него висит длинное ружье на ремне (всегда длинное ружье, для большаго эффекта, хотя бы убийство совершено было и из пистолета); его с концов поддерживают два кмета, тоже без шапок. Увидя это, Зец торопливо побежал вперед, чтобы сократить эту тяжелую, {70} унизительную сцену. Он подбегает к Бойковичу, чтобы его скорее поднять, а этот в тот самый момент целует его в ноги, груди, плечи. Снявши ружье с шеи Бойковича, Зец обращается к нему с следующими словами, которыя ради силы их приведем по сербски: «Прво — брате; пак крвниче; пак завазда брате! је-ли ово она пушка, те узела живот моме оцу?..» и, не дожидаясь ответа, вручает ружье назад Бойковичу, выражая этим полное прощенье прошлаго, и оба целуются, братски обнимаясь.
После этого с той и с другой стороны выходят по одному человеку, которые по спискам выкликают личности, долженствующия побрататься. При этом не известно, кто с кем побратается, потому что списки предварительно не считываются. Между этими 24 побратимствами называются вельими те 12, которыя прежде уже приняли кумство. Со стороны Бойковича все выходят без шапок и с покорностью.
После этого, кметы и главные люди из Бойковичей зовут Иона Зеца с его дружиной и гостями на обед.
Трапеза была устроена высоко под скалами: посредине широкия доски, поднятыя на камни, представляли собою один длинный стол, а перед ним, тоже из досок, немного только пониже, род скамеек. Чело трапезы обращено было к востоку. Первыя места заняли два начальника (podestà) грбальский Иоко Николевич и паштровицкий Нико Давидович; по правой стороне сели Зец с 24 вельими и малыми побратимами, а по левой, против него, 24 кмета. Остальные 300 и даже более человек размещены были также по старейшинству, и размещенье это продолжалось с час. Меня поместили между двумя начальниками. На столе разложены были говядина и баранина, вареная и печеная, хлеб, сыр. Когда все было готово, один из священников (он же и кмет) прочитал молитву, и затем стали всех обносить ракией. Ели, конечно, просто руками, без всяких инструментов, и во время еды обносили вином. Здравиц не было никаких; только кто пил, призывал имя Божие и вкратце выражал желание, чтобы мир был искренний и прочный. Все ели; но Иово Зец и 12 принявших кумство не прикасались ни к чему: это значит, что умиренье еще не окончено.
Когда обед был окончен, кметы напомнили, что теперь пора платить. Распорядители со стороны Бойковичей вынесли целое блюдо завернутых в бумагу монет и стали раскладывать перед каждым зецевым гостем, начавши, конечно, прежде с него самого. И это длилось около получаса. Иово Зец поднялся с места и спросил своих, все-ли получили должное, и опять сел, получивши утвердительный ответ. Затем опять кметы приказывают, чтобы в дополнение к недостающему в деньгах снесено было перед Зеца оружие. Тотчас началось обезоруженье бойковичевой {71} стороны, и все это при самой глубокой тишине. В момент обезоруженья кое-где послышался женский плач, тотчас однако заглушенный.
Между тем перед Зецом поставили огромное металлическое блюдо, и на него стали сносить лучшее оружие: леденицы и тоже отделанные в серебро большие ножи, иногда в позолоте и украшенные кораллами и дорогими каменьямн. Каждая леденица заряжена и курок поднят на первый взвод. Прннесли до 34 ледениц и 11 ножей. Спрашивают Зеца: «Довольно-ли?» — «Нет», — отвечает он. Приносят еще 6 ледениц и 3 ножа. Опять недовольно. Собирают как бы последнее: кладут еще две леденицы и нож. «Довольно» — говорит Зец, и молчанье продолжается. Перед ним стоит не только груда серебра, но и отличнаго и ценнаго оружия, с которым соединены, Бог знает, какия воспоманания у его бывших владетелей! а теперь оно больше не их. Известно, что все это будет возвращено; но тем не менее, у каждаго на лице сомненье: а что будет дальше? ну, а как он все это возьмет себе? Это неопределенное состоянье прерывают кметы: именно один из них, священник с прекрасным лицом, обрамленным падающими на плечи седыми, кудрявыми волосами — встает и обращается к Зецу с такими словами: «Не подаришь-ли ты что нибудь нам, так как мы, по твоему желанью, потрудились на примиренье?» — Встает Зец и, молча, подает им через стол десяток ледениц и несколько ножей. Опять пауза; снова к Зецу обращается с подобною же просьбой распорядитель обеда. И ему даются две леденицы. Затем Зец обращается вне стола: «А где мой кум? позовите его сюда». Он является по-прежнему раздетый, подходит к своему куму с покорностью и целует в плечо. Тот-же берет целое блюдо с оружием, при помощи других, весь дрожа (от волненья или напряжения?) приподнимает его и передает своему крвнику. Этот, поцеловавши опять кума в плечо, принимает блюдо при помощи других, и Зец говорит: «Возвращаю тебе все: и прощается смерть моего отца, и забывается все, что было; между нами же да будет братство, мир и любовь. Не надо мне и это твое мыто (вынимает и передает ему две леденицы, принятыя утром), ни белой тряпки со стола не понесу от тебя, и возвращаю еще и это мыто» — берет и передает ему замотанную в бумагу монету. «Возвратите и вы все» — обращается он к своим.
Затем настает еще пауза, чисто ради душевнаго успокоенья, потому что сцена была трогательная. После этого Зец спрашивает, где его кума. Подходит кума с колыбелью, ставит перед ним, а сама целует в руку кума… «Вот тебе твое мыто назад» — говорит Зец, возвращая принятую утром монету — «а вот тебе и еще» и вручает флорин. «Воротите и вы все своим кумам, что приняли от них;» — говорит он, обращаясь к {72} своим кумовьям. Те так и поступают, возвращая принятое, и прибавляют еще какую нибудь монету, иной сверх того дарит платок.
Когда весь обряд исполнен, тогда один из кметов встает на стол и читает сетенцию (решение 24-х) и передает её Зецу, а этот в свою очередь передает Бойковичу.
Назавтра должен быть обед для главнаго кума Зеца с другими 11-ю. Тогда сетенция будет изготовлена в двух экземплярах, которые будут связаны шолковыми шнурками за мелкую монетку, турецкую пару или какую нибудь старинную венецианскую. Монетка эта разрезывается ножницами, и при каждом экземпляре остается только по половинке ея. Вот почему, какая-бы сумма ни определялась за мертвую голову, всегда упоминается и половина пары.
В заключенье нам могут задать вопрос: какое положенье занимала во всем этом оффициальная власть? Ее представляли собою 4 или 5 жандармов из местной команды; держась сначала совершенно в стороне, они потом смешались с толпою и были любопытными зрителями, как и все. Два жe упомянутые выше начальника — выборные представители власти и при том состояли в роли кметов.
Этим все и кончилось. Мы позваны были знакомыми завернуть в их дома; а сверх того сочли за долг и честь посетить дом нынешняго митрополита черногорскаго Митрофана, который родом именно из села Главатаго, где живут его старик-отец и брат, семейный человек. К вечеру мы пешком вернулись в Сутвару, а на другой день коляской — в Цетинье.
Передавши таким образом с возможными подробностями и точностью все, что происходило перед нашими глазами, постараемся, сколько возможно короче, собрать во едино и те впечатления, которыя оставило в нас непосредственное наблюдение фактов.
Первое впечатление то, что все эти сцены, весьма трогательныя и даже суровыя, придуманы с целью подействовать на целый народ и, устрашая этими формами, от исполнения которых не может уклониться ни один виновный, продупреждать возможность убийства. И это, в действительности, производит на народ эффект ужасный. Тут вы у многих могли видеть слезы на глазах, а иной приглушал в себе рыдания, не говоря о женщинах, которыя плакали. Это, значит, не пустыя формы и сцены в роде театральнаго представления, а верно разсчитанныя на нравственное, воспитательное влиянье. Что же касается материальнаго наказания виновнаго на счет его имущества, так как тут страдают и материальные интересы потерпевшаго, то оно играет чуть ли не последнюю роль: за голову платится 266 {73} флор. и 2 гроша — сумма ничтожная, сравнительно с значеньем потери главнаго человека в доме. Тем не менее она иногда взималась прежде. Это было особенно уместно там, где с той и с другой стороны погибло несколько человек; тогда таким способом подводились общие счеты; кроме того тут же взималось за леченье раненных и за различные другие случившиеся при том убытки. Но нравственная сторона постоянно брала верх, и со временем стало как бы неприличным ценить деньгами голову своего человека.
Весьма важную роль тут играет мыто: вместе с платою за голову присуждаются 30 цекинов (60 флор.) мыта, и кроме того подарки или подплата на каждом шагу.
Выпрашиванье кумства — также своего рода мыто, только моральное, как великая почесть.
Что касается обеда, — а прежде бывали обеды по три дня — то это единственно и падало тяжестью на виновных. Но тут помогает целый род; и что стоит им угостить 300-500 человек гостей? особенно в прежнее время, когда со скотом некуда было деваться; а все угощенье и состоит в мясе. В настоящее же время угощенье это доводится до возможно скромных размеров.
Итак, в основании этого обычая положен принцип моральный, при чем неизбежных издержек несравненно меньше, чем на всяком современном суде, где одно сиденье по тюрьмам составляет страшную экономическую и моральную тяжесть.
После этого останавливаемся на следующем факте: пострадавший принадлежит роду Туйковичей и не имеет за собою никого больше, тогда как на стороне виновнаго, кроме Бойковичей, стоят еще Любановичи и Лазаревичи; и не смотря на все это Туйковичи выигрывают. Этого никак не добился бы один род, если бы ему не помогали, проникнутые сознанием его правоты, и все другие роды, весь Грбаль. Значит, суд этот — результат того чувства справедливости, которое глубоко лежит в целом Грбальском народе. И никогда еще не бывало, чтобы суд этот судил иначе.
Сколько наконец, нужно иметь доброй воли и энергии, искусства и стойкости, чтобы целый сильный род заставить принять такия тяжкия условия, которыми он принижается до крайней степени!?… Все это показывает на глубоко внедренныя гражданския добродетели.
Эти племена действительно всегда отличались, и как юнаки в бою, и как граждане, стоящие за правду и охраняющие свои права, как высшую драгоценность. Но они изстари, рядом с племенным и родовым бытом, держали крепко и общину, которая стояла над родом и племенем. Грбаль, собственно, и есть община, в которую, как составныя единицы, входят роды {74} и племя. Этим духом общины Приморцы и стоят много выше своих братьев-Черногорцев, которые, не смотря на громадныя преобразованья, постигшия их быт, и на громадные труды князя Николая для поднятия просвещения и культуры в Черногории, по духу остаются при воззрениях своего стараго, племенного и родового, быта.
Вот к каким выводам относительно самого народа привело нас наблюденье обряда умиренья крови.
На этом мы могли бы и остановиться; но картина наша была бы не полна и заключенья не совсем ясны, если бы мы, хотя в нескольких словах не упомянули о кровавой мести.
Кровавую месть многие считают признаком дикости народа и отсутствия в нем закона и законности, которые обуздывали бы самоволие и грубые нравы дикарей. Это самый извращенный взгляд на дело. Кровавая месть вместе с умиреньем крови представляет одно из стариннейших учреждений, которое не множило убийства, а напротив предупреждало их.
В древнее время, во время племенных форм народной жизни, кровавая месть охраняла эти формы против произвола отдельных лиц. Когда не было хорошей администрации и полиции, всякий воздерживался от обиды кому либо и нарушения мира, зная, что его непременно постигнет за то казнь если не его лично, то его родственника или одноплеменника, перед которыми он также должен был отвечать. Что в последствии из этого произошло много зла, в том виновато не учрежденье, а культурная степень народа и самый характер этой культуры. Больше всего принесла этому зла война, которая выше всех добродетелей и способностей человеческих ставить храбрость и уменье справляться со своими жертвами; затем отсутствие законности и неуваженье власти к народным обычаям и учреждениям. На Балканском полуострове Турция явилась военною ордою, в которой все делалось по мысли и воле ея главнаго военнаго повелителя — падишаха и его субалтернов.
И в этом обезображенном государстве народ спустился на степень скота, а с ним вместе потеряли всякое значенье и его учреждения, которыя с того временн не могли более действовать или стали подвергаться извращению. Между тем прежде было иначе. Кровавая месть при Неманичах признавалась за учреждение народное и государственное. Душан, не уничтожив его совсем, регулировал его, заменив другими законами. {75}
Интересный случай приводит г. Веснич (стр. 32-33) из начала XIV в. «Один Дубровчанин убил Сербина; дубровницкий кнез (comes) хотел казнить его смертью, по итальянскому закону; но Дубровчане не дали, и дело было сообщено в Венецию. Тут решено было передать дело сербскому кралю (тогда был Милутин), тем более, что пострадал Сербин. Краль на это ответил, что он никак на это не соглашается, не желая проливать кровь своих, и что желает, чтобы судили и решили по древнему, его и его предков обычаю вражды, и иначе не соглашается никак, так как он это подтвердил даже присягою, а что Рагузинцы могут поступать со своими Рагузинцами, как хотят; он же сам с этими людьми не поступит иначе, как по обычаю вражды4).
Этот случай лучше всего показывает нам, как полезно в то время было это учреждение умиренья крови, которое составляет только заключительный акт кровавой мести.
Между прочим г. Веснич обращает вниманье еще и на тот факт, что у западных Славян, Чехов и Поляков, уничтоженью кровавой мести главным образом помогло католическое духовенство, чего совсем не замечается у Сербов (стр. 20-21), и далее обьясняет это невысоким уровнем образованности сербскаго духовенства, а потом добавляет: «Даже когда сербская церковь мешалась в дела кровавой мести, священники и тогда являются, как судьи, и участвуют не как слуги церкви, но скорее, как главные люди своего племени» (стр. 69-70).
В этой последней заметке все правда; мы только дадим ей надлежащее освещение.
Католическое духовенство никогда не было народным; поэтому оно никогда и не держалось народных обычаев, а скорее уничтожало их, не щадя даже самой народности; тогда как сербское духовенство всегда было чисто народное и потому держалось народных обычаев, как своих родных, собственных. И потому, участвуя во всех народных делах, как люди, стоящие по уму и другим качествам выше остального народа, духовныя лица старались не уничтожать народныя учреждения, а оберегать их от искажений и вносить в исполнение разных предписываемых ими форм только порядок, любовь, смысл и идею, что и приличествует вполне их пастырскому {76} призванию. В этом случае не корить их следует, а благодарить за святое храненье народности со всеми ея древними обычаями и учрежденьями.
А что касается Запада, то там над искоренением этого обычая работало иного факторов: общее благоустройство жизни и культурность нравов, просвещенье и просвещенная власть, гуманизм и гуманныя идеи, которыя сыпались в народ великими, просвещенными умами; в том же смысле помогало и католическое духовенство; но отнюдь не оно одно. Сербам же досталась иная доля: турецкое господство, военная власть, мухамеданство со всеми сопровождающими злами; а все, что сербский народ сохранил, вопреки всем обращенныи на него гоненьям, все те качества, которыя в последствии помогли ему освободиться от чуждаго ига и занять с достоинством место между культурными народами, сохранено преимущественно его духовенством.
Вот почему духовныя лица были не за истребленье таких обычаев, как кровавая месть и умиренье крови, а за их лучшее примененье на практике.
Говоря о кровавой мести, не нужно забывать, что тут примешивается нечто и из религиознаго чувства. «Ко се не освети, тај се не посвети» говорит Сербин. Это значит: «Тот не может быть святым, т.е. удостоиться заслуженной его добродетелями жизни на том свете, кто не будет отомщен».
Это далеко от разнузданнаго убийства, которое совершается в Албании, а когда-то бывало и в Черногории и Приморье, когда не из мести, а просто из пустяков кидались друг на друга, и тут падали десятки жертв.
В. Врчевич разсказывает, как в Грбле же в 1842 г., начавши шуткой, окончили тем, что убили троих на смерть, а 6 ранили. Но и это не все. В дополненье к тому, четверо, встретивши священника и из разговора с ним узнавши, что он идет причастить одного из раненных, убили и его на месте.
Это — разнузданность, дошедшая уже до какого-то опьяненья кровью, и какое-то пренебреженье к человеку и человеческой крови. Для таких случаев, мы бы сказали, и нет умиренья; но народный дух и тут нашел выход, чтобы только избежать зла еще большаго.5)
Такого рода массовыя убийства не имеют ничего общаго с кровавою местью. Но и она теряет смысл там, где государство берет на себя охрану жизни и имущества каждаго.
1) Abbate Alberto Fortis. — Viaggio in Dalmazia. Ventzia. 1774.
2) Наша маленькая рецензия на него в жур. "Нона Зета" 1889. свеска V, стр. 196-201.
3) E. Schatzmayer — Dalmatien. Geographisch-historisch-statistische Beschreibung. Triest. 1877. 8°, 84.
4) Ответ короля Уроша, 1308 г. в Сербск. Памят. М. Пуцича. (1862 и. стр. 153). "Quod in hoc nullo modo assentiret et quod nolebat spargere sanguinem suorem, sed volebat sententiare et tenere antiquam consuetudinem vrasde praedecessorun suorum et suam et quod aliud non faceret aliquo modo, quia hoc etiam tirmaverat per sacramentum et quod Racusei facerent de suis Racuseis quidquid vellent, sed ipse non faceret de suis hominibus nisi secundum dictam consuetudinem vrasdae".
5) См. В. Врчевиh — «Низ приповиједака» Панчево 1881 г. статья: «Крвава умоба» стр. 196-206.
Написать нам: halgar@xlegio.ru