Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. К разделам: Славяне | Раннесредневековая Европа

(4/5)

Ронин В.К.
Славянская политика Людовика Благочестивого: 814—829 гг.

Из истории языка и культуры стран Центральной
и Юго-Восточной Европы. М., 1985.
(4/5) – граница страниц.

Печальный свидетель заката Каролингской империи Саксонский Поэт обращается к ней на исходе IX в. с такими словами:

История отвела сыну Карла Великого — императору Людовику — полтора десятилетия относительного покоя и мира. Хватило 15 лет, чтобы обреченность наследия Карла обнаружилась уже с полной ясностью. Кризис охватил в эти годы и завещанную новому царствованию систему франко-славянских связей.²⁾ Недаром анонимный писатель второй половины IX в., рассказывая о некоем ночном видении Карлу Великому, предвещавшем падение могущества его династии, замечал: «Ведь после смерти Карла, в царствование императора Людовика, бретонцы и многие из славянских племен отложились и лишения обрушились в некоторых местах на его государство».³⁾ Для летописцев эпохи Карла ободриты — «наши славяне»;⁴⁾ для Пасхазия Радберта, составившего в 40-х годах IX в. «Житие аббата Валы», — «неукротимое племя», символ опасности христианскому миру.⁵⁾

Историки прошлого мало занимались причинами краха сложившейся при Карле системы союзов с восточными соседями. Невнимание к социальным и политическим корням этих союзов, к сложности их правовой природы (функциональность, обоюдный расчет в основе, сочетание элементов равенства и подчинения и т.д.), наконец, к внутренней логике их развития заставляло механически «пристегивать» судьбу франко-славянских взаимоотношений к судьбе самой распадающейся империи. Как бы ни объясняли историки разложение Каролингской державы: слабостью ли нового государя, взаимоотталкиванием формирующихся в недрах империи народностей или приведением политической надстройки в соответствие с социально-(5/6)экономическим базисом — сеньориально-вотчинным строем — те же самые причины служат в их глазах и для объяснения неудач на Востоке.

Бесспорно, ослабление авторитета центральной власти, внутренние распри, сепаратизм провинций подрывали положение империи и как эффективного союзника славян, и как силы, способной удержать «варварские народы» от нападений. Однако первый период правления Людовика (814—829), наиболее насыщенный контактами со славянами, — период важных административных и церковных реформ, вообще созидательной работы ради укрепления единства «христианской империи».⁶⁾ Сам Людовик — решительный и гибкий политик-реалист, прошедший хорошую школу при Карле и прекрасно знакомый с проблемами пограничных районов, в том числе восточных.⁷⁾ Буквально с первых дней царствования он постоянно следил за положением дел на всем протяжении восточной границы.⁸⁾ К его услугам — военная мощь почти всей Западной и Центральной Европы, усовершенствованный механизм мобилизаций, налаженная информационная служба. А между тем уже вскоре после смерти Карла кризисные тенденции во франко-славянских отношениях проявились со всей полнотой. «Измена» ободритов в 817 г. и восстание Людевита Посавского 818—823 гг. — наглядные тому доказательства. Объяснять эти явления только слабостью империи или императора⁹⁾ значит само формирование системы внешних связей интерпретировать односторонне, приписывать его исключительно гению Карла Великого. Понимая же развитие этой системы как исторический процесс, движимый объективными внутренними противоречиями, мы должны искать причины кризиса в ней самой.

Для средневековья 30-35 лет — весьма небольшой срок для значительных структурных сдвигов. Но если на эти годы у ряда славянских народов (особенно в бассейне Среднего Дуная) приходится решающий этап возникновения раннефеодальной государственности, причем этот процесс ускорялся воздействием внешнего фактора, то мы вправе ожидать, что политическая организация у славянских партнеров Карла претерпела за время его правления известные изменения. Наши нарративные памятники позволяют судить об этих изменениях лишь по их отражению в политической ситуации правящего слоя. Конечно, определить при неблагоприятном состоянии источников, насколько продвинулось общественное развитие (6/7) славян за 30-35 лет их контактов с Западом, или тем более измерить относительное влияние на этот процесс тех или иных факторов, едва ли возможно. Ограничимся поэтому гипотетической реконструкцией некоторых ближайших структурно-значимых последствий самих франкославянских взаимоотношений.

«Измена» ободритов. Есть все основания предполагать, что в ходе войн с саксами и вильцами при Карле племенная верхушка ободритов упрочила свои позиции, расширив подвластную ей территорию, присвоив себе добычу и труд многих пленных, повысив свой военный, политический и социально-психологический статус внутри княжества. По мере эволюции форм франко-славянских связей от союза к вассалитету непосредственное вмешательство императора во внутренние порядки у восточных соседей — будь то санкционирование наследственной княжеской власти или арбитраж в политических конфликтах в княжествах — становилось обычной практикой. Разумеется, Карл «не создал у славян никаких новых отношений господства и подчинения, но лишь использовал структуры, которые уже застал, и через избранный им способ связи поддерживал выдвижение политически сильных».¹⁰⁾ С этим суждением Р. Эрнста нельзя не согласиться.

Применение норм вассалитета способствовало интеграции славянских обществ в более развитую систему международного права раннефеодального мира. А это, в свою очередь, ускоряло трансформацию структур власти военной демократии у славян и усиливало — во внешнеполитическом плане — руководящую роль княжеской династии и ее аристократического окружения: в первой трети IX в. в источниках редко выступают «ободриты» как целое, но чаще их князья и «знатные лица». Вообще франко-славянские отношения в источниках все более «персонализируются»: если под 789—807 гг. 6 славянских предводителей названы в Королевских анналах по именам, то за такой же срок под 808—826 гг. — их уже 12. Подобная «персонализация» вполне может служить показателем прогрессирующей социальной дифференциации. Другой признак растущей поляризации общества — психологическая готовность ободритской элиты к принятию христианства (казус князя Славомира в 821 г.).

Регулярные личные — военные и дипломатические — контакты с могущественным иностранным государем во многом изменили сами основы легитимации публичной власти в княжестве, позволяя князю и его окружению (7/8) решительнее навязывать свою волю общине, активнее влиять на политику племенного объединения, ориентировать ее на собственные корпоративные интересы. Наглядный пример: в 826 г., когда среди «племени» были «различные мнения о том, надо ли принимать обратно своего короля» Цедрага, «лучшим и выдающимся» удалось — с санкции Людовика — провести в жизнь собственное решение, и князь был восстановлен на престоле.¹¹⁾ Показательно, что политическая победа той или иной «партии» ободритской знати над соперниками — а полем битвы за власть обычно выступал дворец Людовика — немедленно реализуется в конкретных коллективных действиях ободритов как целостного объединения.¹²⁾

В положении ободритского князя обнаруживается в начале IX в. нечто новое. «Народ» («populus») политически самоутверждается не в позитивном волеизъявлении на собрании, а скорее негативно — отказывая в определенные моменты князю в поддержке.¹³⁾ Та часть племенной знати, которая противодействует единовластию князя, уже не может справиться с ним иначе как при помощи Каролингов. Власть князя названа в источниках «regia potestas», «regnum suum».¹⁴⁾ Отсюда исторически один шаг до «regnum Dei gratia» раннефеодальных монархов. В восприятии франкских авторов князь ободритов в начале IX в. не просто возглавляет ополчение, как Витцан в 789 г., не просто стоит на верху потестарной пирамиды, но в известном смысле «присваивает» ее. Племенное объединение — «sua societas»; «народ» — «populus suus», «gens sua».¹⁵⁾ В 809 г. глиняне «отпали» не от ободритов, а от их князя («ab eo defecerant»). И все же собственно патримониальной концепции каролингские писатели на ободритов — в отличие от южных славян того же периода — отнюдь не переносят. Недостает одного важного элемента, у южных славян уже появившегося: территория связывается еще не с князем, а с самим «племенем» («Abodritorum… partes»; «in Abodritos»; «per Abodritos»; «terra illorum»).¹⁶⁾ Не непосредственно с князем, а с «его народом» связывается в источниках и знать («primores populi sui»; «primores gentis suae»).¹⁷⁾

Но как бы ни были объективно благоприятны для социальной элиты ободритов эти долгосрочные тенденции, все же тесные связи с империей имели, очевидно, для местной верхушки и аспект негативный. Вассалитет в IX в. — международно-правовая форма для Западной Европы традиционная, но новая для славянского Востока. Она (8/9) предполагала строго регламентированные отношения неравенства и зависимости, и ее нормы не могли не казаться славянам, только что вовлеченным в более сложную, чем прежде, систему международных связей, непривычно жесткими и обязывающими. Пока эти нормы отвечали военнополитическим устремлениям самого славянского княжества, они не вызывали заметного сопротивления. Однако стоило всей стратегической ситуации в регионе измениться, как те же нормы превратились в глазах окрепшей социальной верхушки в бесполезный ограничитель растущей мощи и самостоятельности племенного объединения, в источник глубоких противоречий. Противоречия эти столь сильны, что взаимопонимание между партнерами исчезает с удивительной для раннего средневековья быстротой.

Итак, поступательное развитие славянских обществ в рассматриваемый период и диалектика внешнего фактора привели уже в первой четверти IX в. к заметной консолидации правящего слоя вокруг центральной власти княжеской династии и ко все большей тяге племенного объединения к полной независимости. Отсюда — рост противодействия, оказываемого славянской знатью попыткам Каролингов усилить свой пошатнувшийся контроль за союзниками. Одновременно становилось возможным для князя быстрее и оперативнее менять внешнеполитическую ориентацию, если того требовали интересы безопасности и военной экспансии собственного княжества.

Совместная франко-ободритская победа над саксами в начале IX в. радикально изменила стратегическую ситуацию на северо-востоке империи. Для новых обстоятельств (активизации датчан) прежние связи явно не годились. Уже конфликт с датским конунгом Гёттриком в 808—810 гг. показал ободритам, вынужденным тогда рассчитывать только на свои силы, что союз с франками потерял отныне всякую эффективность и не обеспечивал не только выгод, но даже безопасности. Страшиться же ослабленных, по-видимому, в результате франкского похода 812 г. вильцев ободритам уже едва ли приходилось, и в союзе против них также не было нужды. Франко-ободритский «foedus» времен саксонских войн изжил себя. Вместе с тем в условиях нового «стратегического треугольника» (франки — датчане — ободриты) разрыв с франками неминуемо требовал от славян тесных и действенных связей с датскими конунгами. На повестке дня стоял теперь ободрито-датский союз. (9/10)

Помнить об этой объективной подоплеке тем более необходимо, что в противном случае резкий поворот в отношениях с франками, осуществленный в 817 г. ободритским князем Славомиром, может показаться актом волюнтаристским. В самом деле, и до и сразу после кончины Карла 28 января 814 г. политика ободритов течет в прежнем русле — русле союза с Каролингами. При этом для ободритов их отношения с франками и датчанами все сильнее переплетаются. Конечно, память о Гёттрике еще жива, и сыновья его, захватившие власть в Дании в 813 г., скорее враги для ободритов. Поэтому, приняв участие в организованном их сюзереном Людовиком в 815 г. походе против Дании с тем, чтобы вернуть власть другому франкскому вассалу — конунгу Гаральду, ободриты преследуют, как всегда, и свои собственные интересы. Но рассмотрим это известие подробнее: «Император приказал, чтобы саксы и ободриты подготовились к этому походу».¹⁸⁾ Само по себе выражение «iussum est», если сделать поправку на тенденциозность анналистов, мало о чем говорит. Однако, связав его с теми обстоятельствами,что командует экспедицией императорский легат, что ободриты полностью подчинены оперативному плану Ахена, а источники явно приравнивают их к подданным Людовика — саксам, можем заключить: зависимость ободритов от франков выражена здесь намного заметнее, чем при описании совместных франко-ободритских походов 789 и 798 гг. Очевидно, это почувствовал и анонимный биограф Людовика. Экспилируя Королевские анналы под 815 г., он как бы разъясняет от себя: «Саксонские графы и ободриты, некогда покоренные государем Карлом».¹⁹⁾

Экспедиция окончилась безуспешно, но она де-факто подтвердила лояльность князя Славомира. Юридически вассалитет был подтвержден, по-видимому, в том же году в Падерборне, куда к новому императору «явились все знатные лица и послы восточных славян»,²⁰⁾ прежде всего, как мы полагаем, ободритов.²¹⁾ Прямо упомянуты ободритские послы под 816 г.²²⁾

Далекие и дорогостоящие путешествия славянских послов, а нередко и самих князей и «знатных лиц» к «кочующему» двору франкского монарха стали при Людовике более регулярными (почти ежегодными), будучи средством постоянной актуализации вассальной зависимости от империи. Именно поэтому, отложившись в 817 г. от союза с франками, князь Славомир «стал утверждать, что никогда отныне не перейдет Эльбу и не явится во (10/11) дворец».²³⁾ Отказ expressis verbis от личной явки ко двору был равнозначен открытому одностороннему расторжению вассальных уз, а формула, употребленная Славомиром, вполне традиционна для подобного случая.²⁴⁾ Перед нами отнюдь не минутная эмоциональная вспышка, а хорошо рассчитанный шаг, осуществленный с соблюдением принятых в раннесредневековой международно-правовой практике формальных процедур. Князь знал, на что шел: после такого заявления в дело обычно вступало оружие.²⁵⁾ Декларировав «измену», местный правитель должен был или ждать неминуемого нападения или нападать сам, ибо прекращение действия любого договорного правоотношения почти автоматически влекло за собой войну.

Вот почему, едва узнав об «измене» ободритов, император велел саксонским графам тотчас же усилить охрану границы по Эльбе.²⁶⁾

«Причиной отпадения было то, что Славомиру, который после смерти Траско до сих пор один сохранял королевскую власть над ободритами, было приказано разделить ее с Цедрагом, сыном Траско».²⁷⁾ Что это было: недоверие? «Легитимизм» Людовика, забота о прямом престолонаследии в зависимом княжестве, как полагал М. Хелльманн?²⁸⁾ Давление на императора со стороны враждебной Славомиру группировки ободритской знати?²⁹⁾ Здесь широкое поле для догадок. Более вероятно все же другое. Мы склонны видеть здесь первое свидетельство изменившегося отношения Каролингов к монархическим тенденциям у славян. По мере ослабления франкского влияния и надежности вассальных уз императоры, по-прежнему уважая само династическое право (Цедраг — сын Траско), стремятся посредством института санкции создать политический противовес единовластному правителю.³⁰⁾ Само по себе вмешательство сюзерена в вопросы престолонаследия в вассальном княжестве не было противоправным, но в обычной практике императорская санкция княжеской власти не имела «обратной силы», а потому «приказ» Людовика мог быть воспринят как злоупотребление. Для ободритской же верхушки, не имевшей уже в это время, как мы думаем, оснований дорожить тесными связями с франками, обида князя явилась лишь непосредственным поводом для разрыва с Ахеном.

Достоверно известно дальнейшее: Славомир, «тотчас отправив послов за море, завязал дружбу с сыновьями Годофрида (Гёттрика. — В.Р.) и добился, чтобв в трансальбинскую Саксонию было послано войско». Более того: (11/12) ободриты выступили вместе с датчанами против крепости Эзесфельд (ныне Итцехо), но гарнизон устоял.³¹⁾ Вряд ли речь шла, как полагает Р. Эрнст, о намерении ободритов «вернуть» себе якобы «отнятую» у них Карлом в 810 г. Нордальбингию на правом берегу Эльбы.³²⁾ Скорее это — демонстрация, превентивное выступление в ожидании возмездия за «измену», причем теперь естественными союзниками ободритов могли стать только датчане. Карательный рейд не заставил себя ждать: на следующий же год саксы и восточные франки захватили Славомира и доставили вместе с «обвиняющими его во многих преступлениях» знатными ободритами в Ахен.³³⁾

Здесь впервые в наших источниках открыто проявился конфликт между князем и влиятельной частью «primores», выражавший противоречия централизационного процесса в княжестве. Г. Йегер необоснованно полагал, будто «франкское влияние пустило у ободритов столь глубокие корни, что стремление Славомира к независимости толкнуло его вельмож на сопротивление».³⁴⁾ Следствие тут явно принято за причину. «Верховенство («Oberhoheit») империи» было, подчеркивает Р. Эрнст, «в истинном смысле слова внешним и никоим образом не накладывало устойчивого отпечатка на быт и устройство племенного союза».³⁵⁾ Не внешнеполитические разногласия в среде ободритской верхушки породили внутренние контроверзы, а скорее наоборот: противники Славомира составили в 817—819 гг. профранкскую «партию». Так, не посягая на внутренние порядки ободритов, но лишь играя на столкновениях местных группировок, империя обеспечила себе на время контроль за положением дел на северо-востоке.

В Ахене состоялся суд. Славомир «был приговорен к изгнанию».³⁶⁾ Князем стал сын верного союзника франков Цедраг. Акт имперской санкции (regnum… Ceadrago… datum) восстановил отношения вассалитета. Однако какие-то могучие стимулы, более мощные, чем франкская дипломатия или сорокалетняя традиция союза, толкали к отпадению и Цедрага. В 821 г. он также проявил «вероломство» и тотчас же заключил «societas» с сыновьями Гёттрика.³⁷⁾ Но на этот раз реакция ахенского двора оказалась не столь поспешной. Лишь год спустя франки приняли новые меры для защиты северо-восточного участка границы: была воздвигнута крепость Дельбенде (на р. Дельвенау на правом берегу Эльбы около Лауэнбурга) с саксонским гарнизоном³⁸⁾ — форпост против датчан и ободритов. (12/13)

Такая сдержанность императора дала многим историкам повод упрекать его в нерешительности. Так, Э. Херрманн вообще считает колебания («Schwanken»), неуравновешенность («Unausgeglichenheit») и неуверенность («Unsicherheit») отличительными чертами восточной политики Людовика.³⁹⁾ Суждение это не новое и не справедливое. Оно восходит к сложившимся еще при жизни императора и закрепленным средневековой «каролингской легендой» критическим представлениям о Людовике Благочестивом как о слабом и неспособном государе.⁴⁰⁾

Мы склонны вслед за Р. Эрнстом⁴¹⁾ объяснять «нерешительность» императора в 821 г. и позже тем, что прямой угрозы ободрито-датского нападения на империю, как при Славомире, не было. В самом деле, ни о каком антифранкском выступлении, как в 817 г., мы из анналов не узнаем. Это и не удивительно: в начале 20-х годов IX в. сыновья Гёттрика переживают политические трудности и даже вынуждены принять своего соперника Гаральда в соправители. Цедрагу, по всей видимости, не удалось добиться от датчан реальной поддержки. Недаром аквитанский хронист XI в. Адемар Шабаннский, который, как правило, очень тонко понимает интригу, скрытую за лапидарными строками использованных им анналов, делает «разъясняющую» вставку: Цедраг с сыновьями Гёттрика «non bene erat».⁴²⁾ Вероятно, поэтому ободритский князь счел более разумным не идти на открытый разрыв вассальных связей и даже отправил в 822 г. своих послов на имперское собрание во Франкфурт.⁴³⁾

Итак, сдержанность Людовика лишний раз доказывает функциональный характер франко-ободритского союза — не расширение во что бы то ни стало сферы власти, а гарантия безопасности и мира на восточной окраине государства интересовала Каролиигов в этих взаимоотношениях.

В то же время политические инициативы двора в 821 г. энергичны и разнообразны. Первая из них — попытка вернуть Славомира.⁴⁴⁾ По дороге на родину бывший князь заболел и умер. Перед смертью он принял крещение. Едва ли это было только актом личного выбора: крещение зависимых правителей всегда было в средние века политически релевантным, создавая элемент дополнительной (и высшей) международно-правовой связи.⁴⁵⁾ Тот факт, что уже в 821 г. Людовик увидел необходимость подвести новый, прежде ненужный, но гораздо более прочный фундамент под слабеющие вассальные отношения, свидетельствует — вопреки легенде о «слабости» благочестивого (13/14) императора — о незаурядном его даровании как политика.

Когда восстановить Славомира на престоле не удалось, франки прибегли к иным средствам — интригам среди ободритской знати, переговорам с мятежным князем Цедрагом. Часть племенной верхушки княжества непрерывно злоумышляла против Цедрага, обвиняя его перед императором в «измене», тогда как другая осталась верна князю и от его имени защищала его при дворе.⁴⁶⁾

Так как именно личная явка к сюзерену служила критерием верности, то вполне логично, что Цедрага обвиняли главным образом в несоблюдении этого важнейшего из вассальных обязательств, ведь он «уже давно (после слухов о его «измене». — В.Р.) уклонялся от приезда к императору». На повторный вызов Цедраг, опасаясь открытого конфликта, явился «и перед лицом императора привел удовлетворительное обоснование своей задержки».⁴⁷⁾ «Удовлетворительное обоснование»? В следующей фразе анналист сам разбивает свою «благополучную» формулировку и приводит иное оправдание необычной терпимости Людовика: хотя Цедраг «и был кое в чем виновен, однако ради заслуг его предков ему было разрешено вернуться в свое королевство не только безнаказанным, но и с подарками». «Отчуждение» ободритов продолжалось, но в Ахене уже не могли с ним справиться.

Пять лет франко-ободритские отношения несли эту, по словам Р. Эрнста, «пробную нагрузку».⁴⁸⁾ Пять лет, если верить анналам, империя поддерживала видимость нормального положения. Наконец, в 826 г. Людовик прибег к своеобразному референдуму, дабы «выяснить, хочет ли народ («vulgus»), чтобы Цедраг продолжал быть его королем». Мнения среди ободритов разделились, однако «лучшие и выдающиеся» высказались за оставление князя на престоле, и Людовик приказал «вернуть ему королевскую власть», которой тот, находясь в это время фактически под судом в Ингельхейме, очевидно, считался лишенным.⁴⁹⁾ Прав ли В. Фритце, видя здесь разногласия между «primores», с одной стороны, и «meliores ас praestantiores», — с другой?⁵⁰⁾ Едва ли: мнение «лучших и выдающихся» противопоставлено в анналах позиции всего остального «народа». Кроме того, у самих «primores» вовсе не было, как мы видели, единодушия.

Налицо — явная уступка ободритам. Удивленные подобным исходом дела, позднейшие экспиляторы Королевских анналов искали ему объяснения. Так, анонимный (14/15) биограф Людовика, привноси, как он часто делает, собственную мотивацию событий, считает причиной уступки «недостаточную убедительность» улик против мятежного князя («probatio non satis clara»).⁵¹⁾ Была ли эта уступка признаком слабости Каролингов или их предусмотрительности, но во всяком случае признаком кризиса прежней систем связей. Самый прочный и давний из франко-славянских союзов терпел крушение. Для одной из сторон он стал ненужным бременем, другая оказалась не в состоянии его удержать. С 826 г., когда франки, отпустив с миром Цедрага, признали тем самым падение своего реального сюзеренитета свершившимся фактом, и почти до конца царствования Людовика источники о делах в Полабье молчат.

Конечно, никаких резких перемен на северо-восточной границе мы не заметим. Удачно, как нам кажется, найденный М. Хелльманном термин «отчуждение» («Entfremdung») хорошо передает постепенность и необратимость происходившего политического процесса.⁵²⁾ Славянские послы (ободриты?) по-прежнему являются на собрания.⁵³⁾ Каждый поход на ободритов в конце 30-х годов источники представляют как кару за нарушение верности императору.⁵⁴⁾ Но сами факты, переданные в Вертинских анналах, противоречат этой бодрой риторике. Славянские набеги на Саксонию все учащаются: и ободриты, бывшие союзники, то и дело упоминаются среди других племен, сжигающих саксонские деревни. Об обострении положения свидетельствует и дальнейшее усиление охраны границы: в 839 г. — новые распоряжения Людовика, каким германским племенам против каких врагов выступать; впервые мы находим более или менее ясные указания на существование Саксонской марки.⁵⁵⁾

Между тем, крайнее ослабление франко-ободритских связей было очевидно и для современников. Как мог бы иначе датский конунг Орик обратиться в 838 г. к императору с «бесстыдной и ни с чем не сообразной» «просьбой» «отдать ему фризов и ободритов»?!⁵⁶⁾ Слово «petitio» не должно вводить нас в заблуждение: датчане предложили Людовику отказаться от того, над чем он и так уже не имел власти (ведь в 834—838 гг. франки практически утратили контроль и над Фризией). Потому-то в выражении Эйнхарда, писавшего в 830-х годах,⁵⁷⁾ «ободриты некогда («olim») были союзниками франков»⁵⁸⁾ так слышна ностальгическая нотка сожаления о безвозвратно прошедшем. Показательно, что у более позднего автора, у Пасхазия (15/16) Радберта, именно ободриты выступают уже как символическое обозначение «врага видимого» вообще — в противоположность «врагу невидимому» — людским порокам.⁵⁹⁾

Но ослабление связей неминуемо влекло за собой серьезную угрозу совместных датско-славянских выступлений, особенно с 827 г., когда сыновья Гёттрика укрепили свою власть в Дании настолько, что смогли безнаказанно изгнать своего соперника — Гаральда, верного вассала франков. В самой империи в 30-е годы IX в. наступили жесточайшие внутренние распри. Хотя в 838 г. император отверг «бесстыдную просьбу» датчан, поскольку саксы тогда же одержали крупную победу над ободритами и вильцами, однако положение в регионе оставалось угрожающим. Опасения Людовика Немецкого в 842 г., во время восстания Стеллинга в Саксонии, «как бы норманны, а также славяне не объединились, благодаря их соседству, с саксами, назвавшими себя Стеллинга, и не напали на королевство…»⁶⁰⁾ — наилучшее тому подтверждение.

Отношения с сорбами, вильцами и чехами. Чтобы представить себе, как развивались в эти годы отношения империи с другими группами славянства, вернемся немного назад. В 816 г. Людовику пришлось столкнуться и с унаследованными от отца проблемами на границе с сорбами. Неоднократные попытки Карла подчинить их своему контролю, удержать от нападений на имперские земли не оказали длительного воздействия на это децентрализованное множество самостоятельных княжеств. Набеги продолжаются и в новое царствование, а за ними, как всегда, следует карательная экспедиция. Ее результат — формальное обещание «покорности»,⁶¹⁾ т.е. в сущности обязательство сорбов не нарушать мир. О дальнейшей ситуации на центральном отрезке восточной границы империи прямых данных у нас нет. Самостоятельность отдельных сорбских племенных объединений, имевших собственных «королей»,⁶²⁾ вероятно, позволяла Людовику добиваться в 20–30-х годах IX в. у некоторых из них известного уважения своего авторитета. Отсюда появление сорбских посольств при дворе⁶³⁾ и история «неповиновения» и «вероломства» Тунгло, «одного из знатных лиц у сорбов» (очевидно, франкского вассала), которому Людовик после разбирательства, «взяв в заложники его сына, разрешил идти домой».⁶⁴⁾ Понятно, что игра на разобщенности сорбских племен не исключала военных столкновений. Между тем охрана границы все больше утрачивала централизованный характер. В 839 г. саксы вели войну «с сорбами, что (16/17) зовутся колодицы», описанную в Бертинских анналах как чисто межплеменной конфликт. Стройная и цельная картина франко-славянских отношений фрагментируется, превращается в цепь локальных эпизодов.

Другие «традиционные» источники беспокойства для империи — вильцы и чехи — в первый период правления Людовика вообще почти не дают о себе знать. Тому возможны несколько объяснений. Во-первых, молчание памятников еще не доказывает, будто на границе не происходило мелких столкновений, о которых в свете ряда серьезных событий 814—829 гг. просто не стоило упоминать. Во-вторых, общественное развитие у вильцев отличалось, как известно, некоторой замедленностью. Борьба между усилившейся публичной властью княжеской династии и демократическими традициями политического полноправия «народа» — эта борьба, исход которой у ободритов был уже предрешен, у вильцев еще только разворачивалась. Не только правовое, но и социально-политическое содержание их контактов с Каролингами совершенно иное, чем у ободритов. Правда, и у вильцев княжеская власть за 30-35 лет заметно эволюционировала. В начале IX в. «вся королевская власть» сосредоточена в руках одной семьи и разделена между братьями, причем князю Любу принадлежала «totius regni summa» как старшему не в племени, а в правящей семье.⁶⁵⁾

И все же к 823 г. активная потестарно-значимая роль «народа», прежде всего в перераспределении княжеских прерогатив внутри правящей семьи, сохраняется. «Regnum» князя вильцев — не «regia potestas» Славомира или Цедрага, a «regnum sibi commissum».⁶⁶⁾ Опираясь на «народ» («populus», «gens»), племенная знать еще в силах сама решать вопросы престолонаследия и ограничивать княжеское единовластие. Однако это становилось все труднее. Обращение той или иной аристократической группировки за поддержкой к иностранному государю, давно уже ставшее у ободритов традицией, у вильцев только начало в 823 г. проявляться как тенденция. Нужды племенной верхушки в укреплении своих позиций путем установления прямых и, естественно, мирных контактов с императором объективно создавали и здесь почву для вмешательства Каролингов.

Именно поэтому и благодаря возросшему авторитету франкского двора как международной арбитражной инстанции, а вовсе не из вассального долга или обязанности иного рода прибыли в 823 г. во Франкфурт два отпрыска (17/18) правящей у вильцев династии, Милегост и Деледраг, оспаривавшие друг у друга «королевскую власть». Можно с уверенностью сказать, что как раз братьев-претендентов и имеет в виду анналист, сообщая под 823 г. о «варварских посольствах», часть из которых явилась не «по приказу» (iussae), а «по своей воле» (sua sponte). Людовик в этом эпизоде предстает отнюдь не как полноправный «протектор» вильцев, на что он и не мог претендовать, но лишь как осмотрительный дипломат. Узнав «волю народа» вильцев,⁶⁷⁾ он фактически поддержал решение «народа» о передаче княжеской власти младшему из братьев. Ни о каком «праве» императора смещать князей у вильцев нет оснований говорить, но только об умелом использовании Каролингами внутриплеменных разногласий для проведения своего влияния. Причем отмеченное выше стремление преемников Карла ослабить ставшие опасными для франкских интересов монархические тенденции в славянских княжествах заставляет Людовика подкрепить высокий статус Милегоста перед лицом его младшего брата — князя. Ведь хотя император разрешил спор в пользу Целедрага, анналы специально подчеркивают: «Обоих (! — В.Р.) их, однако, наградив щедрыми дарами и связав клятвой, он отослал их на родину».⁶⁸⁾ И опять анонимный биограф Людовика вносит «разъясняющее» дополнение: «отпустил их друзьями по отношению к нему и между собой».⁶⁹⁾ Как сохранение конфликтной ситуации фактического двоевластия понял жест императора и Адемар Шабаннский: «сделал их обоих равными правителями (fecit eos ambos equaliter regnare)».⁷⁰⁾

На чем основывалось франкское влияние в Чехии, сказать трудно. Мы не знаем также, насколько оно было сильно. В начале IX в. на территории западной и северо- западной Чехии существовало, по всей видимости, более или менее устойчивое объединение чешских племенных княжеств во главе с князем Лехом.⁷¹⁾ Со времени его гибели в войне с франками в 805 г. у нас нет никаких данных о внутреннем положении Чешских земель. Лишь под 845 г. Фульдские анналы упоминают о крещении в Регенсбурге 14 чешских князей.⁷²⁾ Не исключено, что за сорок лет власть отдельных племенных князей у чехов весьма усилилась, но связи между ними ослабли. Если это допущение верно, то мы вправе предположить, что, как и у сорбов, подобная ситуация открывала франкам возможность влиять на некоторые из мелких княжеств, удерживать их от посягательств на имперскую территорию. (18/19)

Только с возникновением в бассейне Среднего Дуная Великой Моравии франко-чешские и франко-моравские связи становятся важны для современников. Правда, нитранский князь Прибина, изгнанный объединителем Моравии Моймиром, прибыл к графу Восточной марки еще в начале 30-х годов IX в.⁷³⁾ Но это уже новая эпоха, новые отношения, новый круг проблем.

Восстание Людевита Посавского. Если с вильцами, сорбами и чехами Каролингская империя поддерживала при Людовике лишь спорадические контакты, то история отношений франков с южными славянами, как и с ободритами, оказалась в этот период намного более динамичной и богатой событиями. Союзы франков с карантанскими и посавскими славянами, порожденные в свое время политическими условиями, типологически сходными с теми, что сложились в бассейне Эльбы (война с саксами на севере; война с аварами на юге), быстро эволюционировали к вассальным связям. Однако, как мы старались показать выше на примере ободритов, новая правовая форма взаимного общения не могла быть долговременной и прочной. Те же социально-структурные и политико-стратегические факторы, которые привели к кризису прежней системы связей на севере, действовали и здесь, на юго-восточном участке имперской границы (только в описанную выше модель мы должны в качестве нового компонента стратегической ситуации «подставить» болгар — вместо датчан).

Данных об общественном развитии словенских и хорватских земель в начале IX в. у нас практически нет. Исходя из некоторых фактов социально-экономической и политической истории этого региона в 20–30-х годах IX в., мы можем ретроспективно сделать вывод, что и на юге наследственная княжеская власть, опиравшаяся не только на дружинную конницу или систему укреплений, но и на поддержку императора и церковно-миссионерских центров, к началу царствования Людовика значительно усилилась.⁷⁴⁾ В еще большей, чем у ободритов, степени могла она направлять в своих интересах внешнюю политику княжества, хотя противоречия между «верхами» и «низами»⁷⁵⁾ и внутри правящего слоя выражены здесь достаточно отчетливо (присоединение «части карантанцев» к восставшему Людевиту Посавскому или переход Драгомужа, тестя Людевита, «с самого начала» на сторону противников князя).⁷⁶⁾ Если в Полабье активные политические протагонисты — князь и племенная знать («primores gentis suae»), то у южных славян начала IX в. — князь и (19/20) «его люди» («sui»), представлявшие собой значительную военную силу, которая постоянно находилась при своем вожде и давала ему возможность действовать вполне самостоятельно как в войне, так и в дипломатии.⁷⁷⁾ Другой признак постепенного развития политических структур на Юго-Востоке в направлении раннефеодальной государственности мы видим и в том, что анналы уже широко применяют к славянам в Посавье или в Далмации господствовавшие в то время на Западе представления о патримониальном характере монархической власти (территория связывается не с «племенем», а с правителем: «sua provincia»; «regio sua»; «regio eius»).⁷⁸⁾

О степени зависимости Карантании, Посавья и Далматинской Хорватии от империи Каролингов в историографии до сих пор нет полного единодушия. Проблемы топографии восточной границы Франкской державы, географические и политико-правовые аспекты власти маркграфов — влиятельных посредников между императором и вассальными князьями, прежде всего графов Восточной и Фриульской марок, которые простирали свое «попечение» («cura») и на земли словенцев и хорватов,⁷⁹⁾ — все это должно было бы стать предметом специального исследования, которое будет предложено нами в отдельной статье о восточной границе Каролингской империи.

Пока же сошлемся, в самом общем виде, на мнение ведущих словенских и хорватских историков М. Коса, Б. Графенауэра, Н. Клаич и других: в первой четверти IX в. Карантания оставалась единым, политически самостоятельным княжеством вне пределов Франкской державы, хотя и зависевшим от нее в церковном и международно-правовом отношениях. Таково же было положение и Посавья и Далматинской Хорватии.⁸⁰⁾

В самом деле, данные латинских памятников позволяют говорить лишь о вассальной зависимости южнославянских княжеств от Каролингов, а не об их непосредственном административном подчинении императору или маркграфам, в чьи обязанности входил, очевидно, лишь самый общий военно-политический контроль над местными князьями-вассалами.

Вместе с тем по мере ослабления центральной власти в империи словенские земли, как, вероятно, и Посавье, подвергались растущему нажиму со стороны маркграфа Фриульского, постепенно присваивавшего себе сеньориальные права на местах. В чем именно проявлялись «жестокость и произвол» маркграфа Кадолаха, на которые (20/21) жаловались послы Людевита и которые стали причиной «мятежа» посавского князя, мы можем только догадываться. Как справедливо полагал Б. Графенауэр, как раз в это время Кадолах (умер в 819 г.) и его преемник Бальдрик начинают узурпировать земельную собственность в подконтрольных им словенских областях и уступать часть присвоенных земель (вместе с сидящим на них и попадающим уже в феодальную зависимость населением) церкви.⁸¹⁾ Действительно, 21 января 824 г. император подтвердил сделанное ранее фриульскими маркграфами патриарху Аквилейскому дарение: 20 колонов «в пределах Склавинии, в месте, которое зовется Целлия».⁸²⁾ Так как в грамоте прямо назван граф Кадолах, а упомянутая местность находилась в Карантании (долина р. Гайль), то предположение словенского историка вполне оправданно. Поскольку ни о политико-административной организации самой Карантании, ни о структуре землевладения там у нас нет практически никаких сведений, то вопрос о том, чьи конкретно интересы ущемляла подобная политика франкских должностных лиц, остается без ответа. Известно, однако, что лишь «часть карантанцев» и «жители Крайны», т.е. только те, на кого «простирал свое попечение» маркграф Фриульский, «отпали от нас (франков. — В.Р.) и перешли на сторону Людевита».⁸³⁾ Направлялось ли это антифранкское движение местной верхушкой (что вероятнее) или было стихийным выступлением закабаляемых непосредственных производителей, мы не знаем.

На севере от Дравы, где проживало большинство карантанцев и где исторически находился центр княжества, феодализирующаяся знать во главе с князем имела уже 75-летнюю традицию отношений с Каролингами, давно приняла христианство, была тесно связана с зальцбургским клиром и, очевидно, вполне осознавала принципиальную общность своих интересов с интересами франкобаварских магнатов и церкви. Именно социально-экономическая конвергенция Карантании и Баварии и вытекающая отсюда общность классовых позиций не только удержали местную элиту от участия в «измене Людевита», но и помогли ей, не особенно уже дорожившей политической самостоятельностью, более или менее безболезненно принять введение имперской администрации и в течение IX—X вв. почти полностью слиться с франко-баварскими вотчинниками в единый класс раннефеодальной аристократии. Верность империи со стороны подавляющей части словенского населения была обусловлена здесь в эти годы (21/22) еще и тем, что графы Восточной марки, контролировавшие положение в славянских землях к северу от Дравы, по-видимому, не вмешивались в поземельные отношения в княжестве Карантанском, используя еще не растраченный фонд феодальных пожалований на территории самой марки — от реки Энс до Венского Леса.⁸⁴⁾

Иным было положение в Посавье. Тут не оказывали влияния ни традиции общности с западными государями, ни — после разгрома Аварского хаганата и мирной стабилизации в Паннонии — какая-либо заинтересованность местной элиты в поддержании вассальных связей с могущественной империей, ни, наконец, прочная уже интегрированность общества в христианский универсум. Поэтому какие бы то ни было попытки маркграфа Кадолаха ограничить самостоятельность княжества должны были восприниматься князем Людевитом и его окружением болезненно — как недопустимое и неоправданное злоупотребление (отсюда — обвинения в «жестокости и произволе»).

Дополнительную напряженность франко-славянским взаимоотношениям в междуречье Савы и Дравы придавала растущая северо-западная экспансия Первого Болгарского царства, заставлявшая небольшие подунайские племена тимочан, «преденецентов» и других то и дело менять ориентацию: то искать покровительства и «помощи» от «враждебных нападений» болгар у Каролингов,⁸⁵⁾ то поддерживать движение Людевита (тимочане).⁸⁶⁾

Бесплодные дипломатические контакты «преденецентов» с франками в 824 г. показывают, насколько неэффективным было обращение подунайских славян за помощью в Ахен. В изменившейся стратегической ситуации — а дальновидный Людевит мог понять это уже в 818 г. — прозападная ориентация и вассальная верность Каролингам, функционально оправданные в эпоху аварских войн, оказывались бесполезны против угрозы Посавью со стороны болгар. В реальности этой угрозы сомневаться не приходится: в 827 г. болгары, достигнув по Драве нижнепаннонских областей, заменили местных князей («duces») болгарскими «rectores».⁸⁷⁾

Аналогичная, как мы помним, объективная мотивационная основа политики ободритов привела их к «дружбе» с датчанами. Вступил ли и Людевит, разочаровавшись в связях с франками, в новый союз с ханом, как это предполагали в прошлом некоторые ученые,⁸⁸⁾ более чем сомнительно. Единственная приводимая ими ссылка на источник (22/23) — в 824 г. хан направил в Ахен послов «как бы для заключения мира».⁸⁹⁾ Но и это ничего не доказывает: раннесредневековому «pax» необязательно предшествовало состояние войны, но часто — простое желание вступить в договорные правоотношения. Кроме того, натиск болгар на междуречье Савы и Дравы был намного сильнее и опаснее для местных правителей, нежели экспансия датчан в Полабье.

Столь же сомнительны и связи Людевита с Византией. Соображение cui prodest, на которое опирается эта гипотеза, явно недостаточно. Что же касается знаменитой истории с патриархом Граденским, заочно обвиненным в Ахене в материальной поддержке восстания Людевита (посылка каменщиков для строительства укреплений),⁹⁰⁾ то если беспокойный и склонный, как можно судить по другим известиям о нем,⁹¹⁾ к интригам и авантюрам, не раз менявший политическую ориентацию патриарх Фортунат и помогал посавскому князю, то делал это, несомненно, по собственному почину и замыслу, а не по плану Константинополя. Итак, не честолюбие Людевита, не его гипотетический союз с болгарами или греками, а совпадение многих социально-политических обстоятельств сделало именно посавского князя предводителем антифранкского движения.

Заметим, однако, что сложившаяся при Карле система взаимоотношений с восточными соседями обладала известной инерционностью. Процесс «отчуждения» шел подспудно и не сразу был осознан сторонами как необратимый. «Измену» Славомира, отчасти спровоцированную резким вмешательством франков в вопросы престолонаследия у ободритов, еще и можно назвать радикальным переворотом, вспышкой политических страстей. «Восстание» же Людевита — скорее постепенный, шаг за шагом, отход от статус-кво, нежели единовременный революционный акт, каким его часто представляют. И пусть анналист, пораженный стойкостью и упорством посавского князя в последующие годы, приписывает ему задним числом замысел мятежа («res novas moliens») уже под 818 г., объективная логика действий Людевита говорит о другом. Сначала — посольство посавских славян в Герстале в 818 г. с жалобами на маркграфа. Еще анонимному биографу Людовика показалось странным, что на такое важное посольство император не дал никакого ответа. Стандартную формулу анналов «выслушал и отпустил» экспилятор решился дополнить: Людовик «уладил» дело (23/24) («conpositis»).⁹²⁾ В действительности, никакого ответа на жалобы послов не последовало, и тогда эта неудача дипломатической миссии заставила князя принять более решительные меры. К сожалению, мы не имеем о них никакой информации, кроме того, что император счел их «мятежом» и первым открыл военные действия, двинув в Паннонию войско маркграфа Кадолаха.⁹³⁾

В чем проявилось «rebellio» Людевита? Трудно поверить, будто анналист умолчал бы о каких-либо его враждебных шагах против империи, подобных тем, которые предпринял на севере князь ободритов Славомир. С другой стороны, «rebellio» не обязательно связано с нарушением мира. Так, продолжатель хроники Псевдо-Фредегара называет «rebellio» поступок баварского герцога Одило, против воли своих сюзеренов Каролингов женившегося на девушке из их семьи.⁹⁴⁾ Мы знаем, что и пассивное сопротивление, нарушение — молчаливое или открыто выраженное — того или иного вассального обязательства становилось поводом для репрессалий со стороны франков. Не исключено, например, что Людевит просто отказался явиться ко двору по вызову, а это само по себе могло привести его к войне с империей.

Впрочем, и на этом этапе бывшие союзники вовсе не стремились к окончательному разрыву. Это обстоятельство заслуживает быть отмеченным особо, так как в историографии на него обычно не обращалось должного внимания. После безуспешного похода Кадолаха, уже одержав над франками первую крупную победу, Людевит, «преисполнившись надменности», отверг прежние условия зависимости. Но тут же выдвинул новые, «в случае согласия на которые обещал сделать все, что ему будет приказано». Людевит словно пытался сохранить из прежних отношений все, что возможно. Император «этих условий не принял и предложил ему через своих послов другие», т.е. также проявил склонность к компромиссу. Подобный пересмотр условий вассалитета не находит себе прецедента в раннесредневековых источниках и уже некоторым современникам событий мог показаться странным и непривычным. Так, анонимный биограф Людовика Благочестивого, очевидно, счел эти сведения о переговорах с мятежником унизительными для его героя: в главе 31 «Жизни Людовика» император просто отвергает требования князя как «неприемлемые», не предлагая ничего взамен. Тем временем Людевит заручился поддержкой соседних племен и, «сочтя за лучшее оставаться и далее в уже проявленной (24/25) им неверности», твердо вступил на путь «вероломства». Только теперь он в полном смысле слова «восстал», перейдя к сопротивлению активному, наступательному.⁹⁵⁾

Восстание 818—823 гг., положившее конец сложившейся при Карле Великом системе франко-славянских отношений на юго-востоке в конце VIII — начале IX в., приобрело громадный размах. Ни одно событие на славянском Востоке того времени не отражено в анналах так полно и подробно, как это мощное выступление, охватившее если не в военном, то в политическом плане огромную территорию от верховий Дравы до Тимока. Оно потребовало от франков организовать 10 походов для его подавления, для чего понадобилось мобилизовать все силы империи и ее союзников (далматинских хорватов). Война с Людевитом произвела немалое впечатление на каролингское общество. На это указывают не только обилие информации в Королевских анналах, но и упоминания в ряде актов 819 и 821 г. о походах против славян как о важном и опасном предприятии,⁹⁶⁾ а также тот факт, что средневековая историография из всего многообразия событий, изложенных в Королевских анналах под 819—821 гг., чаще всего заимствует сведения лишь о «короле Лиутвиде».⁹⁷⁾

Общий ход восстания и многие его частные аспекты хорошо изучены в литературе, прежде всего хорватской и словенской.⁹⁸⁾ Нас интересуют здесь главным образом его политическая логика и последствия.

Потерпев поражение от превосходящих сил противника, Людевит бежал к сербам и оттуда «направил к войскам императора послов, обещая явиться пред лицо его».⁹⁹⁾ Это обычная (нормативная) модель поведения «раскаявшегося» вассала (вспомним поведение Цедрага в 823 и 826 гг.).¹⁰⁰⁾ Можно предполагать, что Людевита ждала ссылка, как Славомира или Зеида, арабского правителя Барселоны,¹⁰¹⁾ или же огромная контрибуция, как беневентских герцогов Гримоальда и Сигинульфа.¹⁰²⁾ Но посавский князь был, видимо, слишком опасен. К вящему облегчению ахенского двора он был в 823 г. «убит исподтишка», пока ожидал в Далматинской Хорватии (вероятно, в качестве добровольного пленника) ответа от императора.¹⁰³⁾

Восстание 818—823 гг. имело последствия, намного превзошедшие его само по длительности и значению. Именно к 20-м годам IX в. относит большинство историков радикальную реорганизацию пограничного режима (25/26) империи на Юго-Востоке.¹⁰⁴⁾ В рамках этой реорганизации политическая самостоятельность Карантании была ликвидирована, а князья заменены баварскими графами, подчиненными правителю Восточной марки.¹⁰⁵⁾ Это событие, как оно зафиксировано в трактате «Обращение баваров и каратанцев» 871 г., связано, вероятнее всего, с прибытием Людовика Немецкого в 826 г. в его удельное Баварское королевство.¹⁰⁶⁾ Словенские земли к югу от Дравы вошли в состав Фриульской марки, а после ее раздела в 828 г. образовали два пограничных графства, возможно, воссоединенные с Северной Карантанией в пределах Восточной марки.¹⁰⁷⁾

Найдя себе союзников на западе и на востоке, Людевит столкнулся, однако, с противодействием в Далмации, причем не столько со стороны местного населения (ополчение гачан не стало в 819 г. воевать против посавского князя), сколько со стороны правящей элиты — князя Борны и его «praetoriani». Здесь политика Карла Великого, а затем и Людовика полностью оправдала себя. С тех пор как логика борьбы хорватского князя с романскими городами в принадлежащей Византии Далмации привела его к признанию вассальной зависимости от франков, Каролингская империя была весьма заинтересована в поддержании напряженности в субрегионе, по возможности парализуя миротворческие усилия Константинополя, ибо только перманентный пограничный конфликт гарантировал преемникам Карла верность князя далматинских хорватов.

Особенно наглядно это проявилось в ходе франко-византийских переговоров 817 г. в Ахене о «пределах романских далматинцев и славян».¹⁰⁸⁾ Греческий посол Никифор явно требовал определения точных границ и прекращения натиска хорватов на сельскохозяйственную округу городов, причем значительное влияние Каролингского государства во внутренней Далмации не вызывало в Константинополе никаких сомнений. «Но так как Кадолах, который простирал свое попечение на их (городов. — В.Р.) соседей, не присутствовал, …император приказал и Никифору подождать его прибытия». Кадолах прибыл, и начались бесплодные переговоры. «А поскольку дело касалось многих: и романцев (Romanos) и славян, и казалось невозможным завершить его в их отсутствие, то император отложил его решение и послал в Далмацию вместе с Кадолахом и ранее упомянутым послом также Альбгария…».¹⁰⁹⁾ Даже если не знать о полном в конце концов (26/27) провале миссии Никифора,¹¹⁰⁾ то уже из приведенного текста, на наш взгляд, явствует: налицо не «любопытный пример уважения права народов», как полагал Л. Войнович,¹¹¹⁾ а хитроумная тактика проволочек. И вновь «неудачливый» и «слабый» сын Карла обнаружил тонкое понимание стратегических выгод империи и дипломатическое мастерство. Уже через два года его искусная политика принесла свои плоды, обеспечив безупречную лояльность хорватского князя Борны и его преемника Ладислава во время восстания Людевита. Итак, там, где общность интересов франков и славян продолжала существовать и осознаваться, сохранялась и почва для отношений вассалитета.

После 823 г. далматинские хорваты еще теснее сблизились с Каролингами, но именно через это сближение, в рамках его, шло подспудное усиление фактически независимого раннефеодального Хорватского княжества. Особенно благоприятным оказался раздел Фриульской марки в 838 г., в результате чего сюзереном Далматинской Хорватии стал (до 878 г.) итальянский король, не вмешивавшийся во внутренние дела страны.

Удержать же под своим контролем междуречье Дравы и Савы франки после гибели Людевита не смогли. С 827 по 828 г. здесь утвердили свои позиции болгары.¹¹²⁾ В конце царствования Людовика Благочестивого империя взяла реванш и, по всей видимости, вновь обеспечила свое политическое влияние в Посавье. Но это мы уже вглядываемся в историческую перспективу: события 30-х годов IX в. разворачиваются на руинах заломленной Карлом Великим и его восточными партнерами системы взаимоотношений.

Славянская политика Людовика Благочестивого оказалась в целом неудачной. Необходимо, правда, различать в ней два аспекта: гарантирование безопасности и территориальной целостности самой империи на востоке и поддержание (и расширение) политико-правовых позиций Каролингов в славянских княжествах. Если первую задачу правительство Людовика в 814—829 гг., широко используя гибкую, маневренную дипломатию и военную мощь государства, решало более или менее успешно, оберегая свои земли от набегов датчан, вильцев, сорбов, чехов и болгар, то вторая задача осталась невыполненной и невыполнимой.

Прогрессирующий кризис сложившейся при Карле Великом системы франко-славянских взаимоотношений (27/28) уже в первое десятилетие нового царствования наглядно показал, как мало подчас зависят политические процессы от доброй или злой воли правителей, от их способностей или личных склонностей. Политика Людовика на славянском Востоке не была, как мы старались доказать выше, ни «слабой», ни «противоречащей», как иногда полагают,¹¹³⁾ курсу его отца. Действия императора всецело обусловлены конкретной обстановкой, соотношением сил и имеющимся в распоряжении каролингского двора арсеналом юридических и военных инструментов политического воздействия на «вероломных» партнеров. Но и сами партнеры — князья и знать ободритов и южных славян — отнюдь не проявляли такого беспричинного «вероломства» и склонности к резкой смене ориентации («измена», «отпадение»), как нам внушают франкские памятники. Напротив: люди, определявшие политику с той и с другой стороны, кажутся связанными традицией и вовсе не стремятся однозначно отказываться от привычных уже норм взаимоотношений. Но сама история, само социально-политическое развитие империи и ее восточных соседей и вместе с тем эволюция политико-правовых форм франкославянского общения быстро подтачивали прежнюю систему взаимных контактов, словно «разъедая» вассальную лояльность ободритских князей или князя Людевита Посавского, «разводя» бывших союзников. Это же совпадение объективных обстоятельств не позволило Людовику и расширить его влияние на вильцев, сорбов, чехов и подунайских славян (тимочан, «преденецентов»). Никакие «уроки» правления, преподанные Карлом его младшему сыну, не могли предотвратить неудач славянской политики нового императора. А так как обе внешнеполитические задачи империи на востоке были с самого начала функционально связаны друг с другом, то неразрешимость одной из них поставила в конце концов под сомнение и решение другой: в 30-х годах угроза безопасности имперской территории с северо- и юго-востока заметно возросла.

«Каролингская» система франко-славянских взаимоотношений разделила трагическую судьбу многих исторических явлений, которые соединяются в нашем сознании с именем великого Карла. Поэтому к ней в полной мере применимы слова Ф. Энгельса о диалектике «франкского периода»: «При его (Карла. — В.Р.) преемниках обнаружилось то, что представляло из себя в действительности дело его рук».¹¹⁴⁾ (28/29)

¹⁾ Poetae Saxonis annalium de gestis Caroli Magni lib.V. — In: Monumenta Germaniae Historica: Poetae latini aevi Carolini. Berolini, 1899, t. IV, fase. 1, p. 65 (далее: MGH.)

²⁾ Подробнее о союзах Карла с ободритами и южными славянами, а также о войнах франков с вильцами и чехами см.: Hellmann М. Karl und die slawische Welt. — In: Karl der Grosse: Lebenswerk und Nachlcben. Düsseldorf, 1967, Bd. I, 3. Aufl., S. 708-719; Ernst R. Die Nordwestslaven und das fränkische Reich. Berlin (West), 1976; Ронин В.К. Международно-правовые формы взаимоотношений славян и империи Карла Великого (союз и вассалитет). — Сов. славяноведение, 1982, № 6, с. 36-48; Ронин В.К. О «власти» Карла Великого над славянами. — Там же, 1984, № 1, с. 33-45.

³⁾ Visio Caroli Magni. — In: Bibliotheca rerum Germanicarum. / Ed. Ph. Jaffe. Berolini, 1867, t. IV. Monumenta Carolina, p. 704.

⁴⁾ Annales Laureshamenses, a. 798. — In: MGH Scriptores. Hannoverae, 1826, t. I, p. 37 (далее: MGH SS).

⁵⁾ Ex Vita Walae abbatis Corbeiensis. — In: MGH SS, 1829, t. II, p. 537.

⁶⁾ Cp.: Ganshof F.-L. Louis the Pious Reconsidered. — History, 1957, t. 42, p. 172-180; Ganshof F.-L. Een kijk op het regeringsbeleid van Lodewijk de Vrome tijdens de jaren 814 tot 830. Brussel, 1967, p. 7-10.

⁷⁾ В 781—814 гг. Людовик был королем Аквитании. В 791 г. участвовал в походе Карла против аваров, а в 795, 799 и 804 гг. — против саксов. В последний год своей жизни Карл все лето обучал сына, «как он должен будет жить и управлять, как устраивать государство и как поддерживать в нем порядок» (Anonymi Vita Hludowici imperatoris, cap. 6, 9, 11, 20. — In: Ausgewählte Quellen zur deutschen Geschichte des Mittelalters. Berlin, o. J., Bd. V, S. 268, 270, 272, 288).

⁸⁾ Annales regni Francorum, а. 814—815. — In: Ausgewählte Quellen…, Bd. V, S. 106 (далее: ARF).

⁹⁾ Именно такое объяснение долго господствовало в историографии. (Wagner R. Das Bündnis Karls des Grossen mit den Abodriten. — Jahrbücher des Vereins für mecklenburgische Geschichte und Altertumskunde, 1898, Jg. 63, S. 127; Mayer T. Das Kaisertum und der Osten im Mittelalter. — In: Mayer T. Mittelalterliche Studien. Lindau; Konstanz, 1959, S. 64; Löwe H. Deutschland im fränkischen Reich. München, 1973, S. 173). Против негативного a priori суждения о северо-восточной политике Людовика выступил впервые Р. Эрнст (Ernst R. Karolingische Nordostpolitik zur Zeit Ludwigs des Frommen. — In: Östliches Europa: Festschrift für Manfred Hellmann zum 65. Geburtstag. Wiesbaden, 1977, S. 81-107).

¹⁰⁾ Ernst R. Die Nordwestslaven…, S. 170.

¹¹⁾ Annales regni Francorum, а. 826, S. 146.

¹²⁾ ARF, а. 817, 819, S. 114, 120.

¹³⁾ ARF, a. 808, 809, 819? 826? S. 88, 92, 116, 146.

¹⁴⁾ ARF, a. 817, 826, S. 114, 146.

¹⁵⁾ ARF, a. 809, 819, 823, S. 92, 116, 132.

¹⁶⁾ ARF, a. 808, 809, 819, S. 88, 90, 120; Annales Fuldenses, a. 844. — In: Ausgewählte Quellen… Berlin, о. J., Bd. VII, S. 32.

¹⁷⁾ ARF, a. 819, 823, S. 116, 132, 134. (29/30)

¹⁸⁾ ARF, a. 815, S. 106.

¹⁹⁾ Anonymi Vita Hludowici, cap. 25, S. 294. О «разъясняющих» вставках у Анонима см.: Ронин В.К. Светские биографии в каролингское время: «Астроном» как историк и писатель. — В кн.: Средние века. М., 1983, вып. 46, с. 181-182.

²⁰⁾ ARF, а. 815, S. 106.

²¹⁾ Один из биографов Людовика, Теган, сообщает о прибытии в 815 г. послов «от всех окрестных языческих народов» (Thegani Vita Hludowici imperatoris, cap. 14. — In: Ausgewählte Quellen…, Bd. V, S. 224), так что речь едва ли шла о южных славянах, в массе своей уже крещенных. Кроме того, как вытекает из дальнейшего, князю Славомиру не раз приходилось ездить ко двору в период между 810 и 817 гг.

²²⁾ ARF, а. 816, S. 110.

²³⁾ ARF, а. 817, S. 114.

²⁴⁾ Ср. аналогичную декларацию герцога Тассило III Баварского: желаю «никогда не видеть лица короля» (ARF, а. 763, S. 20). См. также: Ронин В.К. Международно-правовые формы…, с. 45.

²⁵⁾ Cp.: ARF, а. 764, 787, S. 20, 54.

²⁶⁾ ARF, а. 817, S. 112.

²⁷⁾ ARF, а. 817, S. 114.

²⁸⁾ Hellmann М. Karl…, S. 716.

²⁹⁾ О возможном существовании такой группировки уже в 817 г. говорит ее участие в суде над Славомиром два года спустя (ARF, а. 819, S. 116).

³⁰⁾ А уже в 844 г. король Людовик Немецкий фактически вообще подрывает централизацию в княжестве: убив в бою «короля» ободритов, он ими «распорядился через князей» (Annales Fuldenses, а. 844, S. 32).

³¹⁾ ARF, а. 817, S. 114.

³²⁾ Ernst В. Karolingische Nordostpolitik…, S. 85-86.

³³⁾ ARF, а. 819, S. 116.

³⁴⁾ Jager H. Rechtliche Abhängigkeitsverhältnisse der östlichen Staaten vom Fränkisch-Deutschen Reich. Frankfurt а. M., 1960, S. 10.

³⁵⁾ Ernst R. Karolingische Nordostpolitik…, S. 103.

³⁶⁾ ARF, a. 819, S. 118. Интересно, что ссылку он отбывал вдали от родной земли. Так как, возвращаясь в 821 г. на родину, он пересек Саксонию, то мы вправе думать, что до этого Славомир находился где-то в глубине империи, где, видимо, и познакомился с христианством (cp.: ARF, а. 821, S. 128).

³⁷⁾ ARF, а. 821, S. 128.

³⁸⁾ ARF, а. 822, S. 130; Formulae imperiales, 2. — In: MGH Leges. Hannoverae, 1886, t. V, p. 288-289.

³⁹⁾ Herrmann E. Slawisch-germanische Beziehungen im südostdeutschen Raum von der Spätantike bis zum Ungarnsturm. München, 1965, S. 93.

⁴⁰⁾ См. подробнее: Siemes H. Beitrag zum literarischen Bild Kaiser Ludwigs des Frommen in der Karolingerzeit. Freiburg, 1966, S. 5-16.

⁴¹⁾ Ernst R. Karolingische Nordostpolitik…, S. 88-89.

⁴²⁾ Ademari Cabannensis chronicon / Publ. par J. Chavanon. P., 1897, lib. III, cap. 7, p. 119.

⁴³⁾ ARF, a. 822, S. 130.

⁴⁴⁾ ARF, a. 821, S. 128. (30/31)

⁴⁵⁾ Angenendt А. Taufe und Politik im frühen Mittelalter. — Frühmittelalterliche Studien, 1973, Bd. 7, S. 156-159, 166-168.

⁴⁶⁾ ARF, a. 821, 823, 826, S. 128, 132, 134, 144, 146.

⁴⁷⁾ ARF, a. 823, S. 132, 134.

⁴⁸⁾ Ernst R. Karolingische Nordostpolitik…, S. 103.

⁴⁹⁾ ARF, a. 826, S. 146.

⁵⁰⁾ Fritze W. Probleme der abodritischen Stammes- und Reichsverfassung und ihrer Entwicklung vom Stammesstaat zum Herrschaftsstaat. — In: Siedlung und Verfassung der Slawen zwischen Elbe, Saale und Oder / Hrsg. von H. Ludat. Giessen, 1960, S. 131-182.

⁵¹⁾ Anonymi Vita Hludowici, cap. 40, S. 324.

⁵²⁾ Hellmann M. Karl…, S. 716.

⁵³⁾ Annales Bertiniani, a. 831. — In: Ausgewählte Quellen… B., o. J., Bd. VI, S. 14.

⁵⁴⁾ Annales Bertiniani, a. 838, 839, S. 36, 48.

⁵⁵⁾ Annales Bertiniani, a. 839, S. 46.

⁵⁶⁾ Annales Bertiniani, a. 838, S. 36.

⁵⁷⁾ Lintzel M. Die Zeit der Entstehung von Einhards Vita Karoli. — In: Lintzel M. Ausgewählto Schriften. B., 1961, Bd. 2, S. 32.

⁵⁸⁾ Einhardi Vita Karoli, cap. 12. — In: Ausgewählte Quellen…, Bd. V, S. 180.

⁵⁹⁾ Ex Vita Walae abbatis Corbeiensis, p. 537.

⁶⁰⁾ Nithardi historiarum lib. IV, cap. 2. — In: Ausgewahlte Quellen…, Bd. V, S. 448.

⁶¹⁾ ARF, a. 816, S. 108.

⁶²⁾ Annales Bertiniani, a. 839, S. 50.

⁶³⁾ ARF, a. 822, S. 130.

⁶⁴⁾ ARF, a. 826, S. 144, 146.

⁶⁵⁾ ARF, a. 823, S. 132.

⁶⁶⁾ ARF, a. 823, S. 132.

⁶⁷⁾ Выражение «voluntatem gentis agnovisset» еще не позволяет заключить, была ли послана к вильцам для зондажа некая «специальная миссия» (bijzondere zending), аналогичная по своему политико-правовому характеру миссии к ободритам в 826 г., как это склонен утверждать Ф.-Л. Гансхоф (Ganshof F.-L. De internationale betrekkingen van het Fränkisch Rijk onder de Karolingern Brussel, 1963, p. 16).

⁶⁸⁾ ARF, a. 823, S. 132.

⁶⁹⁾ Anonymi Vita Hludowici, cap. 36, S. 316.

⁷⁰⁾ Ademari Cabannensis chronicon, lib. III, cap. 9, p. 121.

⁷¹⁾ ARF, a. 805, S. 80. Cp.: Флоря Б.Н. Формирование чешской раннефеодальной государственности и судьбы самосознания славянских племен Чешской долины. — В кн.: Формирование раннефеодальных славянских народностей. М., 1981, с. 98-100.

⁷²⁾ Annales Fuldenses, а. 845, S. 32.

⁷³⁾ Conversio Bagoariorum et Carantanorum / Izd. M. Kos. Ljubljana, 1936, cap. 10, s. 136.

⁷⁴⁾ О развитии правящего слоя и княжеской власти у южных славян в первой половине IX в. см.: Ферлуга J. Византија и постанак најранијих јужнословенских држава. — В кн.: Зборник радова Византолошког института. Београд, 1968, кн.. XI, с. 58-62; Klaić N. Povijest Hrvata u ranom srednijem vijeku. Zagreb, 1971, s. 95-96, 145, 162-163; Grafenauer B. Zgodovina slovenskega naroda. Ljubljana, 1978, zv. I, s. 377-393.

⁷⁵⁾ Так, в 819 г. ополчение гачан покинуло в бою своего князя Борну, и он спасся лишь благодаря дружине (ARF, а. 819, S. 118, 120). (31/32)

⁷⁶⁾ ARF, а. 820, 819, S. 122, 120.

⁷⁷⁾ ARF, а. 819-821, S. 118-124.

⁷⁸⁾ ARF, a. 819, 820, S. 118, 120.

⁷⁹⁾ ARF, a. 817, 819, S. 110, 118.

⁸⁰⁾ Kos M. L’Etat slovène en Carantanie. — In: L’Europe aux IX^е—XI^е siècles. Varsovie, 1968, p. 128-131; Grafenauer B. Zgodovina…, zv. I, s. 417-418; Klaić N. Povijest…, s. 168, 206.

⁸¹⁾ Grafenauer B. Zgodovina…, zv. I, s. 455.

⁸²⁾ Gradivo za zgodovino Slovencev v srednjem veku / Zbr. F. Kos. Ljubljana, 1906, knj. 2, N 78, s. 68.

⁸³⁾ ARF, a. 820, S. 122.

⁸⁴⁾ Gradivo za zgodovino Slovencev, knj. 2, N 40, 74, 97, 110, 112, 115, s. 40, 65, 85-86, 93-98.

⁸⁵⁾ ARF, a. 818, 822, 824, S. 116, 130, 138.

⁸⁶⁾ ARF, a. 819, S. 118. Прослеживая кризисную динамику системы франко-славянских связей, сложившейся при Карле, мы оставляем в стороне возникшие уже в новое царствование отношения внутри «треугольника»: франки — подунайские славяне — болгары. Перипетии дипломатической дуэли между Людовиком и ханом Омуртагом в 824—826 гг. явно противоречат образу Первого Болгарского царства как «защитника» подунайских племен от франкской «агрессии» (ср.: Златарски В. История на Българската държава през средните векове. С., 1918, т. I, ч. 1, с. 313, 316, 318; Gjuselev V. Bulgarisch-fränkische Beziehungen in der ersten Hälfte des IX. Jh. — Byzantinobulgarica, 1966, N II, S. 15-18, 34-39; Гюзелев В. Средновековна България в светлината на нови извори. С., 1981, с. 70-71). См., напротив, о славяно-болгарском конфликте в Подунавье как выражении противоречий ассимиляционного процесса: Литаврин Г.Г. Этническое самосознание славян в VII—X вв. — В кн.: История, культура, этнография и фольклор славянских народов: VIII Международный съезд славистов. М., 1978, с. 254.

⁸⁷⁾ ARF., а. 827, S. 150.

⁸⁸⁾ Ср.: Šišić F. Povijest Hrvata u vrijeme narodnih vladara. Zagreb, 1925, s. 322-323.

⁸⁹⁾ ARF, a. 824, S. 136.

⁹⁰⁾ ARF, a. 821, S. 126.

⁹¹⁾ ARF, a. 803, 821, 824, S. 78, 126, 138.

⁹²⁾ Anonymi Vita Hludowici, cap. 31, S. 308.

⁹³⁾ ARF, a. 819, S. 118.

⁹⁴⁾ Continuationes Fredegarii, cap. 26. — In: MGH Scriptores rerum Merovingicarum. Hannoverae, 1888, t. II, p. 178.

⁹⁵⁾ ARF, a. 819, S. 218.

⁹⁶⁾ См. грамоту Мегинхарда, вассала епископа Фрейзингенского, от 4 июля 819 г. и диплом Людовика Благочестивого некоему Фулкуину от 16 июля 821 г. (Documenta historiae Chroatiae periodum antiquam illustrantia / Ed. F. Rački. Zagrabiae, 1877, p. 323-324, 326).

⁹⁷⁾ Annales Altahenses maiores / Ed. E.L.B. von Oefele. Hannoverae, 1891, a. 819; Chronicon Suevicum universale, a. 819-821. — In: MGH SS 1881, t. XIII, p. 64; Annalista Saxo, a. 820-821. — In: MGH SS, 1844, t. VI, p. 572.

⁹⁸⁾ Šišić F. Povijest…, s. 310-318; Klaić N. Povijest…, s. 194-195, 209-212; Grafenauer B. Zgodovina., zv. I, s. 451-459; Prvanović Sv. M. Ko je hio hrvatski knez Borna (Da li je poreklom iz Istočne Srbije)? — In: Radovi Jugoslavenske Akademije znanosti (32/33) i umjetnosti. Zagreb, 1957, knj. 311, s. 301-310; Antoljak St. Da li bi se još nešto moglo reći о hrvatskim knezovima Borni i Ljudevitu Posavskom? — In: Годишен зборник на Филозофскиот факултет на Универзитетот во Скопје. Историско-филолошки оддел. Скопје, 1967, кн. 19, с. 131-139.

⁹⁹⁾ ARF а. 822 S. 128 130.

¹⁰⁰⁾ ARF, а. 787, S. 54; Anonymi Vita Hludowici, сар. 35, 39, S. 314, 322.

¹⁰¹⁾ ARF, а. 819, 801, S. 118, 76.

¹⁰²⁾ ARF, a. 812, S. 100; Annales Bertiniani, a. 844, S. 62.

¹⁰³⁾ ARF, a. 823, S. 132.

¹⁰⁴⁾ Mitterauer M. Karolingische Markgrafen im Südosten. Graz; Wien; Köln, 1963, S. 86; Kos M. L’Etat…, p. 125; Grafenauer B. Zgodovina…, zv. I, s. 459.

¹⁰⁵⁾ Conversio Bagoariorum et Carantanorum, cap. 10, s. 135.

¹⁰⁶⁾ ARF, 825, S. 142. Cp.: Grafenauer B. Karantanski temelji koroške vojvodine. — Zgodovinski časopis, 1977, N 31, s. 145-146.

¹⁰⁷⁾ Moro G. Zur politischen Stellung Karantaniens im fränkischen und deutschen Reich. — Südost–Forschungen, 1963, Jg. 22, S. 88.

¹⁰⁸⁾ Anonymi Vita Hludowici, cap. 27, S. 298.

¹⁰⁹⁾ ARF, a. 817, S. 110.

¹¹⁰⁾ В том же году к Людовику прибыло новое посольство из Византии, но оно «касалось только того, о чем… извещал Никифор» (ARF, а. 817).

¹¹¹⁾ Voinovitch L. Histoire de Dalmatie. P., 1934, t. I, p. 271.

¹¹²⁾ ARF, а. 827, S. 150; Conversio Bagoariorum et Carantanorum, cap. 10, s. 136.

¹¹³⁾ Epperlein S. Fränkische Eroberungspolitik, feudale deutsche Ostexpansion und der Unabhängigkeitskampf der slawischen Stämme bis zum 11. Jh. — In: Die Slawen in Deutschland: Ein Handbuch. B., 1972, 2. Aufl., S. 267-268.

¹¹⁴⁾ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 19, с. 518.