выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
К разделу Хунну
| Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. К разделу Хунну | |
(20/21)
Вопросы истории и историографии Китая. М., 1968.
(20/21) – граница страниц.
История знает о существовании сюнну из китайских летописей. После того как известный историк Сыма Цянь (145—87 гг. до н.э.) впервые упомянул под 318 г. до н.э. имя этого народа,1) оно в течение нескольких столетий не сходило со страниц китайских источников.
Для древнего Китая сюнну всегда были беспокойным соседом. Борьба с набегами сюнну, требовавшая постоянного напряжения и огромных средств, — тяжелое историческое воспоминание, оставившее неизгладимый след в памяти китайского народа, ярко отразившееся в его литературе и поэзии. В ходе этой борьбы воздвигались грандиозные оборонительные сооружения (Великая китайская стена, система сигнальных и оборонительных пунктов), вырабатывалась тактика борьбы с кочевниками, совершенствовалась дипломатия, основанная на принципе «управлять варварами руками варваров», и т.д.
Совершенно естественно, что древние китайские историки не могли пренебрегать событиями, тесно связанными с жизнью их страны. Однако их освещение в летописях было несколько односторонним. История издавна считалась в Китае наукой, призванной помогать императору в делах управления государством. Исторические труды сравнивались с блестящим зеркалом, правдиво отражающим события минувших дней; их назначением было дать правильные, проверенные опытом ответы на (21/22) постоянно возникающие вопросы государственной важности.
Не удивительно, что исходя из чисто практических задач китайские историки уделяли основное внимание военно-политическим и дипломатическим отношениям Китая с сюнну, в то время как различные аспекты внутренней жизни этого народа представлялись им чем-то второстепенным, несущественным.
Что касается изучения сюнну в Европе, то оно тесно связано с развернувшейся в середине XVIII в. широкой дискуссией о происхождении европейских гуннов. Перед исторической наукой возникла в первую очередь проблема установления тождества азиатских сюнну с европейскими гуннами (кстати сказать, не нашедшая удовлетворительного решения до сих пор). Второй проблемой, также остающейся пока нерешенной, явилась этническая принадлежность сюнну. Обе задачи четко определили главное направление исследований, уводя их в сторону от изучения социально-экономических вопросов.
Советская историческая наука, наоборот, видит главную задачу в выяснении внутреннего строя кочевого общества сюнну, стремится понять происходившие в нем процессы общественного развития. Однако, правильно намечая основные тенденции в развитии древних кочевых обществ, подавляющее большинство советских ученых2) основывается главным образом на данных археологии и этнографии, а китайские источники используют лишь в переводах Н.Я. Бичурина, что, естественно, не может не сказаться на полноте исследований. В частности, для характеристики хозяйственной деятельности сюнну неизменно используется одна цитата, к тому же не совсем правильно переведенная Н.Я. Бичуриным: «Обитая за северными пределами Китая (сюнну. — В.Т.), переходят со своим скотом с одних пастбищ на другие. Из домашнего скота более содержат лошадей, крупный и мелкий рогатый скот; частью разводят верблюдов, ослов, лошаков и лошадей лучших пород. Перекочевывают с места на место, смотря по приволью в траве и воде... Не имеют ни городов, ни (22/23) оседлости, ни земледелия, но у каждого есть отделенный участок земли».3)
Между тем совершенно ясно, что решение поставленных вопросов тесно связано с более широким кругом источников, — чем шире привлекаемый материал, тем успешнее решается выдвинутая проблема. Именно поэтому цель данного сообщения — на основе скупых, разбросанных по разным местам сведений китайских источников восстановить в пределах возможного общую картину кочевого скотоводства у сюнну. Существующий и собранный в одном месте материал, на наш взгляд, будет полезен не только для сравнительного изучения развития кочевых обществ, но и даст возможность более основательно подойти к характеристике патриархальнофеодальных отношений у кочевников-скотоводов.
Главными занятиями сюнну были скотоводство и охота, но охота имела подсобное значение, в то время как скотоводство являлось основой экономической жизни.
Сыма Цянь, автор бессмертных «Исторических записок», дал блестящую характеристику хозяйства сюнну эпохи Хань [206—101 гг. до н.э.], сумев сочетать лаконичность с яркостью изложения:
«Из домашнего скота у них больше всего лошадей, крупного рогатого скота и овец, из редкого скота — верблюдов, ослов, мулов, цзюэти, таоту и таньхи (си). В поисках воды и травы переходят с места на место, и, хотя у них нет городов, обнесенных внутренними и внешними стенами, нет постоянного местожительства и они не занимаются обработкой полей, тем не менее каждый тоже имеет выделенный участок земли… Мальчики могут ездить верхом на овцах, натягивать лук и стрелять птиц и мышей; немного подросши, они стреляют лисиц и зайцев, которых употребляют в пищу… По существующим среди них обычаям, в спокойное время следуют за скотом и попутно охотятся на птиц и зверей, поддерживая таким образом существование».4) (23/24)
В 134 г. до н.э. ханьский император У-ди обсуждал с сановниками вопрос о нападении на сюнну. Главный цензор Хань Ань-го, возражая против войны, сказал: «У сюнну быстрые и смелые воины, которые появляются подобно вихрю и исчезают подобно молнии; они пасут скот, что является их занятием, и охотятся, стреляя из деревянных и роговых луков. Гоняясь за дикими зверьми и отыскивая [хорошую] траву, они не имеют постоянного местожительства, а поэтому их трудно прибрать к рукам и обуздать».5)
Имевшийся у сюнну скот Сыма Цянь делил на обычный и редкий. К обычному он относил лошадей, крупный рогатый скот и овец, т.е. те же самые виды домашних животных, которые перечислил в описании Монголии францисканский монах Плано Карпини, посетивший в 1246 г. эту страну.6) Редкими он считал верблюдов, ослов, мулов, цзюэти, таоту и таньхи.
Лошадь. Численность лошадей, безусловно, была меньше поголовья крупного рогатого скота и овец. Так, в 83 г. на сторону Хань перешло 38 тыс. сюнну, которые пригнали с собой 20 тыс. лошадей и свыше 100 тыс. голов овец и крупного рогатого скота.7)
Количественно явно уступая другим видам домашних животных, лошадь тем не менее играла в жизни сюнну главную роль. Без коня степное хозяйство стало бы вообще невозможным: нельзя было бы совершать длинные перекочевки, вызванные вытравлением пастбищ, следить за стадами, разбросанными по необъятной степи, защищать домашних животных от диких зверей и разбойников.
Лошадь снабжала сюнну молоком, которое в сыром и квашеном виде было и продолжает оставаться любимым напитком кочевников азиатских степей.
В 174 г. до н.э. император Сяо-вэнь насильно отправил к сюнну евнуха Чжунхан Юэ сопровождать принцессу, отданную в жены шаньюю; по прибытии на место Чжунхан Юэ сразу же перешел на сторону кочевников. (24/25)
В это время династия Хань проводила в отношении сюнну политику задабривания, а поэтому к ним широким потоком шли шелка, вино, зерно и китайские лакомства. Чжунхан Юэ, прекрасно понимая опасность происходивших перемен в жизни сюнну, всячески убеждал шаньюя не отказываться от обычаев степей. Он говорил: «Получая ханьские съестные продукты, выбрасывайте их, показывая этим, что они не так удобны и вкусны, как молоко и сыр»,8) причем под молоком, согласно толкованиям комментаторов, подразумевается не только коровье, но и кобылье молоко.
Военачальник Ли Лин, перешедший (в 99 г. до н.э.) на сторону сюнну, горько сетовал в письме к Су У на трудные условия новой жизни и жаловался, что ему приходится утолять голод «вонючей бараниной и квашеным молоком»,9) столь милым для сердца и желудка кочевников.
В военных походах кобылье молоко, если не считать дичи, могло быть единственной пищей. Отсюда военное значение лошади, которая не только несла на себе всадника, но и кормила его, становится очевидным. Прекрасно понимая это, сюнну говорили, что они «образуют государство, сражаясь на коне, а поэтому пользуются влиянием и славой среди всех народов».10) Их враги — китайцы — признавали: «Сюнну, полагаясь на [быстрые] ноги своих боевых коней и обладая сердцем диких птиц и зверей, переходят с места на место, [легко], как птицы, собираясь в стаи, их трудно прибрать к рукам и обуздать».11)
Страшный для врага сюннуский всадник становился беспомощным, не чувствуя под собой седла. Один из недостатков сюнну как воина состоял, по мнению сановника Чао Цо, в том, что «в пешем бою, когда мечи скрещиваются с алебардами, противники то наступают, то отступают, ноги сюнну недостаточно хорошо служат им».12) (25/26)
Отличные лошади высоко пенились, а слава о них гремела повсюду. Когда на престол вступил шаньюй Маодунь, дунху потребовал у него коня, который якобы пробегал в день тысячу ли. Приближенные Маодуня советовали отказать дунху, говоря: «Конь, пробегающий в день тысячу ли, является драгоценным конем сюнну, не отдавайте его».13)
Судя по костям, находимым при раскопках сюннуских погребений, лошади в массе были типичными монгольскими табунными — небольшого роста, коренастые, грубого, мускулистого сложения, с короткой и широкой мордой.14) Они могли покрывать такое же расстояние как и монгольская лошадь в наше время, которая пробегает в день 150-200 верст.15) Лю Цзин после поездки к сюнну в качестве ханьского посла докладывал императору Гао-цзу: «Князья сюннуских [племен] байян и лоуфань, живущие на землях к югу от реки (Ордос. — В.Т.), находятся близко от Чанъаня, [всего] на расстоянии семисот ли, легко вооруженный всадник может за один день и одну ночь доехать оттуда до Циньчжуна».16)
Под Циньчжуном, где было расположено владение Цинь, понималась тогда территория современной провинции Шэньси. Данные И. Майского о монгольских лошадях и Лю Цзина о лошадях сюнну поразительно совпадают.
Лошади сюнну были неутомимы, легко взбирались на горные кручи и успешно преодолевали водные преграды. Сановник Чао Цо обрисовал эти качества в следующих выражениях: «В восхождении на склоны гор и спуске с них, при входе в горные реки и выходе из них лошади Срединного государства уступают сюннуским».17)
Для верховой езды сюнну пользовались седлами. Предостерегая императора У-ди от войны с ними, главный цензор Хань Ань-го напоминал о неудачном походе, предпринятом против сюнну в 200 г. до н.э. императором Гао-ди: «Я слышал, что в прошлом, когда император Гао-ди был окружен в Пинчэне, явившиеся (26/27) сюнну набросали в нескольких местах седла, причем высота их достигала высоты [городской] стены».18) Согласно толкованию Янь Ши-гу, седла были использованы для сооружения нескольких укрепленных лагерей вокруг попавшего в засаду Гао-ди.19)
Однако, каковы были верховые седла сюнну, неизвестно, — они не найдены археологами,20) не описаны в источниках.
Крупный рогатый скот и овцы. Как и все кочевники, значительную часть пищи и одежды сюнну получали от овец и крупного рогатого скота. «Начиная от правителя и ниже — все питаются мясом домашнего скота, одеваются в его кожи и носят шубы из войлока»,21) — сообщал Сыма Цянь. Уже упоминавшийся евнух Чжунхан Юэ говорил: «По обычаям сюнну, народ ест мясо домашнего скота, пьет его молоко, одевается в его кожи».22)
Скромная овца в хозяйстве сюнну, как и у всех кочевников, была поистине универсальным животным, давая мясо в пищу, овчину и шерсть — на изготовление теплых одежд. Шерсть использовалась также для выработки кошмы, из которой делались юрты, называемые в источниках «войлочными палатками» или «куполообразными шалашами».
В трактате Хуань Куаня «Совещание по вопросам соли и железа» приводится краткое описание конструкции сюннуской юрты, относящееся к 81 г. до н.э., которое, по-видимому, является наиболее ранним описанием подобного рода. Рисуя образ жизни сюнну, Сан Хун-ян, крупный государственный деятель времен ханьского императора У-ди, с пренебрежением говорил, что у сюнну «сплетенная ива служит домом, войлочная циновка (кошма. — В.Т.) является крышей».23)
Несмотря на предельную лаконичность цитаты, можно заключить, что сюннуская юрта, по-видимому, мало (27/28) чем отличалась от более хорошо известной монгольской юрты XIII в. Во всяком случае, пролетевшие столетия не коснулись основных деталей конструкции — прутья и войлок применялись по-прежнему. «Ставки (юрты. — В.Т.) у них круглые, изготовленные наподобие палатки и сделанные из прутьев и тонких палок. …Стены же и крыша покрыты войлоком, двери сделаны тоже из войлока», — писал Плано Карпини о жилище монголов.24)
Когда Чан-чунь, этот, по выражению Б.Я. Владимирцова, тонко образованный китаец, прибыл во время поездки к Чингисхану на берега Керулена, он оставил об этом посещении запись: «По берегам ее растет много ив. Монголы пользуются этим деревом, делая из него свои юрты».25)
Верблюд. Сыма Цянь относит верблюда к разряду редких домашних животных. Верблюд, вероятно, не был характерен для хозяйства сюнну и не имел большого практического значения. Следует, однако, помнить, что труд Сыма Цяня доведен лишь до конца эры правления Тай-чу (101 г. до н.э.); имеющиеся в нем описания сюнну относятся в основном к периоду, когда центр их расселения находился на юго-востоке Монголии и в Ордосе. Поскольку в этих районах нет обширных пространств, покрытых безжизненными песками, возможно, что сюнну и не испытывали особой нужды в этих кораблях пустыни. Со временем положение могло измениться. В результате походов Вэй Цина и Хо Цюй- бина сюнну пришлось бежать на запад, в места, более скупо одаренные природой, где верблюд имеет большее значение в хозяйстве.
Осел и мул редко упоминаются на страницах источников; скорее всего число их было невелико, а хозяйственное значение ничтожно. Можно лишь отметить, что в 119 г. до н.э., когда войска Вэй Цина окружили в пустыне шаньюя Ичжисе, последнему удалось бежать в повозке, запряженной шестью мулами.26) В 72 г. до н.э. напавшие на сюнну усуни захватили свыше (28/29) 700 тыс. голов скота, в том числе ослов, мулов и верблюдов.27)
Незначительная численность ослов скорее всего объясняется тем, что это животное более приспособлено к теплому климату и плохо размножалось в землях сюнну, где, как отмечали китайцы, «было холодно и рано наступали убийственные морозы».28)
Цзюэти, таоту и таньхи (си) — наиболее интересные из всех видов редких животных, упомянутых Сыма Цянем. В советской литературе на основе перевода Н.Я. Бичурина под этими терминами ошибочно понимаются «лошади лучших пород».
Между тем установить виды домашних животных, названия которых остались фактически без перевода, если не считать описательного, важно не только для точной передачи китайского текста на русский язык. Это имеет прямое отношение как к истории развития кочевого скотоводства вообще, так и к уровню его развития у сюнну.
Прежде всего необходимо отметить, что рассматриваемые термины, служившие для обозначения видов домашнего скота, встречаются во многих ранних источниках, причем комментаторы снабжают их противоречивыми, порой фантастическими объяснениями, а имеющиеся рифмические словари предлагают различные чтения. Существенные фонетические и смысловые различия, а также то, что каждая пара иероглифов, образующая термин, рассматривается обычно как одно слово, при отсутствии смыслового значения для каждого знака в отдельности, позволяют считать, что интересующие нас названия домашних животных являются иноязычными заимствованиями в китайском языке.
Предлагаемые китайскими учеными смысловые и фонетические значения уже приводились автором в сообщении «Тюркские названия домашних животных в языке сюнну»,29) поэтому сейчас можно лишь отметить, что в древнекитайском языке, по реконструкции Б. Карлгрена, иероглифы, входящие в термины: 1) цзюэти, 2) таоту, 3) таньхи (си), имели чтение: 1) Kiwet-deii, (29/30) 2) d’au-d’uo, 3) tien-yiei, а наиболее правдоподобными значениями из предлагаемых китайскими комментаторами являются: 1) гибрид от скрещивания ослицы с жеребцом, т.е. лошак, 2) низкорослая дикая лошадь, 3) дикая лошадь серой масти.
Установленные смысловые и фонетические значения находят параллели в тюркских языках.
1. Азерб., туркм.— Fąтip; гаг., тур. — катip; казах., к.-калп.— кашiир; кирг., тат.— качlр; узб. — хачip — «мул».
Если в тюркских языках слово «катip» означает «мул», т.е. гибрид от скрещивания кобылицы с ослом, то у сюнну оно означало «лошак», т.е. гибрид от скрещивания ослицы с жеребцом. Последнее значение подтверждается тем, что в тексте Сыма Цяня слову «Ki- wet-diei» предшествует иероглиф, означающий в китайском языке только мула.
2. Тюрк. — ту[р]тi; узб. [диал.] — таттi; уйг.— ту[р]тi, тадж. — тоту — «пони».
3. Древне-тюрк. танi, в современных тюркских языках — «кулан».
Независимо от того, насколько правильны приведенные лингвистические отождествления, смысловые их значения не вызывают сомнений. Отсюда наличие перечисленных видов скота, характеризуемых Сыма Цянем как «редкие», указывает на то, что в области кочевого скотоводства сюнну добились несомненных успехов.
Кочевое скотоводство, как известно, связано с определенными географическими и биологическими факторами. Оно развивается на обширных землях, скупо одаренных природой, при наличии определенных видов одомашненных животных, в основном лошадей и овец, в меньшей мере — крупного рогатого скота и верблюдов. Такое скотоводство после выделения в самостоятельную и ведущую отрасль хозяйства, естественно, требует от кочевых народов глубокого знания особенностей животных, методов их содержания и разведения, хозяйственного использования продуктов животноводства. Именно наличие подобного опыта и знаний дало сюнну возможность разводить не только обычные виды домашних животных, характерные для кочевого скотоводства, но и приручать диких лошадей, выводить мулов и лошаков, что отнюдь не просто. Как показали опыты, проводившиеся в наше время, получить лошака гораздо сложнее, (30/31) чем мула; в большинстве случаев осеменение ослицы семенем жеребца результатов не дает.
Можно с уверенностью утверждать, что уровень развития кочевого скотоводства у сюнну был выше, чем это представлялось обычно на основе переводов Н. Я. Бичурина.
Источники не содержат прямых указаний, кому принадлежали упомянутые выше разнообразные домашние животные, но ряд косвенных свидетельств позволяет уверенно говорить о существовании среди сюнну как частносемейной, так и личной собственности на скот.
Обычное право сюнну предусматривало: «У виновного в краже конфискуется семья»;30) «кто в сражении отрубит голову неприятелю или возьмет его в плен, жалуется одним кубком вина, ему же отдают захваченную добычу, а взятых в плен делают (его) рабами и рабынями»;31) «кто привезет с поля боя тело убитого, получает все имущество (его) семьи».32)
Каждая из приведенных цитат свидетельствует о наличии частной собственности, которая, несомненно, распространялась и на скот — основное богатство кочевника.
В жизнеописании ханьского посла Су У есть три интересных указания, связанных с рассматриваемым вопросом.
В 100 г. до н.э. Су У выехал к сюнну в качестве ханьского посла. Шаньюй Цзютихой добивался, чтобы Су У изменил династии Хань и перешел на его сторону. Он приказал перебежчику Вэй Люю, сюннусцу по рождению и китайцу по воспитанию, склонить Су У на подобный шаг. Одним из доводов Вэй Люя был следующий: «Господин Су! В прошлом я, [Вэй] Люй, отвернулся от Хань и перешел на сторону сюнну, незаслуженно удостоился [здесь] великих милостей [шаньюя], был пожалован титулом князя, [и сейчас] имею несколько десятков тысяч народа, а мои лошади и скот покрывают горы. (31/32) Вот как я богат и знатен. Если вы, господин Су, перейдете сегодня на сторону сюнну, завтра у вас будет то же самое».33)
Су У, однако, отказался это сделать; тогда шаньюй отправил его на Байкал пасти баранов, с издевкой сказав, что посол сможет вернуться на родину, «когда бараны оягнятся».34) Почти шесть лет Су У страшно бедствовал, питаясь главным образом семенами диких трав, которые находил в норах полевых мышей. Затем на Байкал приехал охотиться младший брат шаньюя, князь Юйцзянь. Он полюбил Су У и перед смертью «пожаловал [Су] У лошадей, скот, фуни35) и юрту».36)
Прошло еще некоторое время, и шаньюй послал на Байкал перешедшего на его сторону Ли Лина. В прошлом Ли Лин находился в дружественных отношениях с Су У, поэтому шаньюй надеялся с его помощью убедить Су У изменить династии Хань. Миссия Ли Лина закончилась полным провалом. Непоколебимая верность долгу, проявленная Су У, произвела на посланца настолько сильное впечатление, что, «стыдясь сам сделать подарок [Су] У, [Ли] Лин приказал жене подарить ему [Су У] несколько десятков голов крупного рогатого скота и овец».37)
Перечисленные три эпизода с Су У показывают, что один раз он мог стать, а два раза становился собственником скота. Последнее могло произойти лишь в том случае, если лица, дарившие ему животных, сами являлись их владельцами. Трудно предполагать, что для Су У делалось исключение как для ханьца, скорее всего такое же положение распространилось и на сюнну, что видно на примере Вэй Люя, сюннусца по крови, владевшего необозримыми стадами. (32/33)
Археологические материалы, относящиеся к кочевым народам Европы и Азии, убедительно свидетельствуют, что уже к середине I тысячелетия до н.э. у кочевников прочно установилась частная собственность на скот и возникло резкое имущественное неравенство. Находки, обнаруженные в больших Пазырыкских курганах на Алтае (V—III вв. до н.э.), показали, что на тушах лошадей имеются метки — знак частной собственности. В связи с этим С.И. Руденко пишет: «Во всех могилах данной эпохи на Алтае, независимо от того, имеем ли мы дело с мужским или женским захоронением, богатым или бедным, повсюду вместе с прочим личным имуществом захоронены и лошади; право частной собственности на скот находит подтверждение и в наличии семейных, но не родовых мет на ушах лошадей, погребенных в Пазырыкских курганах. Поскольку лошади эти были ездовыми, верховыми конями, они были собственностью тех лиц, с которыми были захоронены, но не даром покойнику от его подчиненных, родовладык, как об этом пишет М.П. Грязнов».38)
Установить форму собственности на землю значительно сложнее, чем форму собственности на домашний скот, хотя по этому вопросу есть два прямых указания — в «Исторических записках» Сыма Цяня и в «Истории династии Хань» Бань Гу.
Первое из этих указаний гласит: «В поисках воды и травы переходят с места на место и, хотя у них нет городов, обнесенных внутренними и внешними стенами, нет постоянного местожительства и они не занимаются обработкой полей, тем не менее каждый тоже имеет выделенный участок земли (курсив наш. — В.Т.)».39)
Наиболее важный в данном случае кусок текста — «тем не менее каждый тоже имеет выделенный участок земли» — сам по себе еще ничего не говорит; он нуждается в уточнениях. Для того чтобы раскрыть смысл этой фразы, обратимся ко второй, довольно длинной цитате, (33/34) характеризующей государственное устройство сюнну, в которой также встречается термин «выделенный участок земли», но уже в более определенном значении.
«Шаныой происходит из фамилии Люаньди. В их государстве его именуют „ченли гуду шаньюй“. Сюнну называют небо „чэнли”, а сына — „гуду”. [Слово] „шань- юй“ означает „обширный” и показывает, что носитель этого титула обширен подобно небу.
Ставятся левый и правый сянь-ван (букв, „мудрый ван“. — В.Т); левый и правый лу-ли ван; левый и правый великий военачальник; левый и правый великий дувэй; левый и правый великий данху; левый и правый гудухоу. Сюнну называют мудрого „туци“, поэтому старший сын [шаньюя] всегда ставится левым туци-ваном. Начиная от левого и правого сянь-ванов до данху, сильных, имеющих десять тысяч всадников, и слабых, имеющих несколько тысяч [всадников], — всего двадцать четыре начальника, для которых установлено звание ваньци (букв, „десять тысяч всадников”, т.е. темник. — В.Т.). Все сановники занимают должности по наследству. Три фамилии — Хуянь, Лань и позднее появившаяся Сюйбу считаются у сюнну знатными родами.
Все князья и военачальники левой стороны живут на восточной стороне, против [округа] Шангу и далее, гранича на востоке с хуйхэ и Чаосянь; князья и военачальники правой стороны живут на западной стороне против [округа] Шанцзюнь и далее на запад, гранича с юэчжи, ди и цянами; ставка шаньюя находится против [округов] Дай и Юньчжун. Каждый имеет выделенный участок земли, на котором переходит с места на место в поисках травы и воды, причем наиболее крупными владениями располагают левый и правый сянь-ваны и левый и правый лу-ли ваны. Левый и правый гудухоу помогают [шаньюю] в управлении. Каждый из двадцати четырех начальников также сам ставит тысячников, сотников, десятников, небольших князей, главных помощников, дувэев, данху и цецзюев».40)
Совершенно очевидно, что под выделенными участками земли в данном случае следует понимать территорию, находившуюся во владении князей и военачальников, объединявшихся общим названием — темники. Чтобы (34/35) понять характер этих владений, остановимся в общих чертах на системе политического устройства сюнну.
Как показывает приведенная цитата, во главе страны стоял шаньюй, происходивший из рода Люаньди.
В принципе это был неограниченный владыка, поскольку, называя своего правителя шаньюй, сюнну явно хотели подчеркнуть, что под его властью, словно под небом, находится вся земля.
Вслед за шаньюем шли князья, носившие общее название темников. По многочисленным свидетельствам источников, они, как правило, являлись сыновьями, братьями или близкими родственниками шаньюя. Каждый из темников, которых было двадцать четыре, имел выделенный участок земли для кочевания. Характерно, что Сыма Цянь и Бань Гу приравнивают подобные участки к владениям (по-китайски «го»). Термином «го» в ханьскую эпоху обозначались владения, жаловавшиеся знати. Правители этих владений, носившие титул князей, были почти независимыми от императора. Они могли назначать чиновников, собирать в свою пользу налоги, выпускать деньги, а главное, иметь собственные вооруженные силы. Темники, подобно шаньюю, могли в пределах своих владений ставить тысячников, сотников, десятников, небольших князей и т.д., иначе говоря, обладали точно такой же властью, как и шаньюй, только в меньшем масштабе, в рамках своих владений.
Шаньюй, если он обладал достаточной властью, мог посылать войска темников в походы, наказывать темников и даже совсем лишать их владения. В источниках содержатся многочисленные свидетельства подобных случаев. Точно такими же правами пользовались и темники в отношении назначенных ими тысячников, сотников и т.д.
Рисуемое источниками общественное устройство сюнну не имеет ничего общего с воссозданным Л.Н. Гумилевым,41) но мало чем отличается от структуры империи Чингисхана, детально исследованной Б.Я. Владимирцовым.
Все племена и народы, входившие в состав Монгольской империи, считались потомственными крепостными вассалами (unagan bogol) рода Чингисхана. Власть (35/36) этого рода выражалась в том, что один из родичей становился ханом, повелевающим всей империей, другие же члены рода, главным образом мужские отпрыски рода Чингисхана, признавались царевичами, имеющими право на получение в наследственное пользование удела.
Все царевичи, владельцы уделов, были вассалами монгольского императора. В свою очередь все жившие на территории удела, включая степную аристократию (сотников, тысячников и темников), считались прежде всего вассалами царевича, которому данный удел был выделен, а затем уже вассалами монгольского императора как главы империи.
Сотники почти всегда являлись вассалами тысячников, а тысячники очень часто оказывались вассалами темников. Образовалась довольно стройная система вассальных отношений, представлявшая собою цепь вассалов и аррьер-вассалов.42)
Поразительное сходство социально-политической структуры двух великих кочевых держав, основанной на системе зависимости, позволяет охарактеризовать «выделенный участок земли» как удел, отданный в наследственное пользование сыновьям, братьям или близким родственникам шаньюя.
Как же темники осуществляли право своего владения на выделенную для них землю?
Ответ заключен в приводившейся цитате из «Исторических записок» Сыма Цяня: «В поисках воды и травы переходят с места на место, и, хотя у них нет городов, обнесенных внутренними и внешними стенами, нет постоянного местожительства и они не занимаются обработкой полей, тем не менее каждый тоже имеет выделенный участок земли».
Если внимательно присмотреться к этой фразе, становится очевидным, что Сыма Цянь сравнивает образ жизни китайцев и сюнну. Китайцы, имевшие города, ведшие оседлую жизнь и занимавшиеся обработкой полей, противопоставляются своим кочевым соседям, переходившим с места на место в поисках травы и воды. Однако, отмечая коренное различие в образе жизни двух народов, Сыма Цянь тут же находит и общее — «каждый (36/37) тоже имеет выделенный участок земли». Вставляя в текст слово «тоже», великий историк хотел сказать, что каждый кочевник имеет определенный земельный участок для содержания скота, подобно тому как его антипод — оседлый земледелец имеет определенный участок земли для обработки. За коротким словом «тоже» встают широко известные свидетельства Плано Карпини и В. Рубрука. Вот что писал первый из них: «Никто не смеет пребывать в какой-нибудь стране, если где император не укажет ему. Сам же он указывает, где пребывать вождям, вожди же указывают темникам, тысячники — сотникам, сотники — десятникам».43)
Б.Я. Владимирцов правильно понимал под термином «вожди», употребленным Плано Карпини, монгольских царевичей,44) применительно к сюнну — темников.
Еще более яркую картину распределения кочевий в пределах удела дает Рубрук, прекрасно подметивший эту отличительную черту монгольской жизни: «Они не имеют нигде постоянного местожительства (civitatem) и не знают, где найдут его в будущем. Они поделили между собой Скифию (Cithiam), которая тянется от Дуная до восхода солнца; и всякий начальник (capitaneus) знает, смотря по тому, имеет ли он под своей властью большее или меньшее количество людей, границы своих пастбищ, а также где он должен пасти свои стада зимою, летом, весною и осенью».45)
Таким образом, владение землей в кочевом обществе сюнну состояло в том, что темник, получивший удел, распоряжался пастбищами и регулировал перекочевки зависимых от него людей.
В заключении раздела необходимо остановиться на китайском термине «фэнь-ди» (фэнь — делить, разделять; ди — земля)—«выделенный участок земли». Совершенно очевидно, что китайские историки понимали его в самом широком смысле. В их представлении он мог означать и огромную территорию, находившуюся во (37/38) владении темника, и небольшой участок земли, отведенный для кочевья одной семьи. Ничего странного в этом нет. Как отмечает Б.Я. Владимирцов, «территория, на которой обычно кочевала какая-либо социальная единица, называлась nuntux или nutug по-монгольски и yurt по-тюркски; слова эти обозначали также „становище”, „местожительство”».46) Социальная единица — понятие чрезвычайно емкое, оно может означать и семью, и род, и племя, и даже всякое объединение родов, поколений и племен (с точки зрения зависимости от верховного вождя). Китайские историки удачно, на наш взгляд, перевели существовавшее среди сюнну понятие термином «выделенный участок земли», правильно уловив специфику существовавших общественных отношений.
Система хозяйства сюнну в том виде, в каком ее рисуют источники, может быть с полным основанием названа первобытным или экстенсивным скотоводством. Самой характерной ее особенностью является минимальное вмешательство человека в совершающиеся естественноисторические процессы,47) что нашло отражение в формуле Сыма Цяня — «в поисках воды и травы переходят с места на место»,48) — которая стала как бы трафаретом для всех последующих китайских историков, писавших о системе хозяйства кочевых народов.
Пожалуй, наиболее ярко эта формула раскрыта сановником Чао Цо в докладе императору Сяо-вэнь: «Хусцы (сюнну. — В.Т.) питаются мясом, пьют кислое молоко, одеваются в кожи и меха, не имеют ни городов, обнесенных внутренними и внешними стенами, ни жилищ в полях, служащих пристанищем. Они живут, бродя по широким степям, подобно летающим птицам или бегающим зверям, останавливаются там, где есть прекрасная трава и вкусная вода, когда же трава кончается, а вода иссякает, переходят на другое место».49) Содержание скота на подножном корме круглый (38/39) год, без устройства каких-либо загонов и заготовки сена на зиму, приводило к катастрофическим результатам. . Обильный снегопад или летняя засуха вызывали падеж большей части поголовья.
Так, например, случилось в 72 г. до н.э., в год, когда ханьские войска совместно с усунями нанесли сюнну крупное поражение. Шаньюй, горя жаждой мщении, «зимой этого же года… лично во главе десяти тысяч всадников напал на усуней, захватил большое число старых и малых и хотел уже возвращаться обратно. В это время пошел сильный снег, причем глубина снежного покрова, выпавшего за день, превысила один чжан. Люди и скот замерзали от холода, так что из каждого десятка назад возвратилось менее одного человека и одной головы скота. Пользуясь слабостью сюнну, динлины напали на них с севера, ухуани вторглись в их земли с востока, а усуни напали с запада. В общей сложности [войска] этих трех владений убили несколько десятков тысяч человек, [захватили], несколько десятков тысяч лошадей и очень большое количество рогатого скота и овец. Вдобавок от голода у сюнну умерли из каждого десятка три человека, а из каждого десятка скота пало пять голов. Сюнну совершенно обессилели, все зависимые от них владения отложились, и они уже были не в состоянии совершать грабительские набеги».50)
В 68 г. до н.э. бедствие повторилось. «В этом году в землях сюнну был голод, от которого из каждого десятка населения умерло шесть-семь человек, а из каждого десятка скота пало шесть-семь голов».51)
Не менее ужасными были последствия засухи и нашествия саранчи в 46 г. н.э.: «В землях сюнну несколько лет подряд была засуха и саранча; земля на несколько тысяч ли лежала голая, деревья и травы посохли, народ и скот голодали и болели, отчего умерла и пала большая часть [народа и скота]».52)
Даже при отсутствии стихийных бедствий скот, как правило, тяжело переносил зиму и встречал весну сильно ослабленным. Он отъедался и набирал силу только к осени. Сыма Цянь писал: «Осенью, когда лошади в теле, сюнну съезжаются на большое собрание в Дайлине, где (39/40) производят подсчет и проверку числа людей и домашнего скота».53)
Осенью 99 г. до н.э. император У-ди отправил в поход против сюнну Ли Лина, приказав военачальнику Лу Бо-дэ находиться в резерве. Лу Бо-дэ, считая для себя постыдным прикрывать тылы Ли Лина, представил доклад, в котором говорил: «Сейчас осень, когда лошади у сюнну в теле, и с ними не следует воевать. Прошу задержать [Ли] Лина до весны, и тогда мы оба, каждый во главе пяти тысяч всадников, выступим из округов Цзюцюань и Чжанъе, одновременно нападем на восточную и западную горы Цзюньцзи и непременно поймаем шаньюя».54)
Хотя приведенные цитаты говорят о лошадях, несомненно, в таком же, если не в худшем положении, находился и остальной домашний скот. Лошадь в крайнем случае могла тебеновать, т.е. добывать пропитание, разбивая своими крепкими копытами толстый слой снега.
Содержание скота на подножном корме требовало постоянных перекочевок. По мере вытравления одного пастбищного района скот переходил в соседний; именно это имел в виду сановник Чао Цо, когда говорил про сюнну, что они «останавливаются там, где есть прекрасная трава и вкусная вода, когда же трава кончается, а вода иссякает, переходят на другое место».
Б.Я. Владимирцов различает два вида кочевья у монголов в XI—XII вв. — аилами, т.е. отдельными семьями или небольшими объединениями, и куренями, т.е. большими группами, когда передвигались одним табором и останавливались одним становищем. На куренном способе кочевания основывалось хозяйство первобытной кочевой общины, на аильном — индивидуальное хозяйство семьи кочевого феодального общества. В вытеснении куренного способа кочевания аильным, закончившемся ко времени образования империи Чингисхана, Б.Я. Владимирцов справедливо видел переход от родового общества к раннефеодальному. Понятно, какое значение имело бы установление способов кочевание у сюнну для характеристики их общества. (40/41) К сожалению, в источниках нет на этот счет никаких указаний. Можно лишь предполагать наличие у сюнну аильного способа кочевания, основываясь на упоминавшейся цитате «каждый тоже имеет выделенный участок земли», которая несомненно относится к индивидуальным хозяйствам.
Наличие у сюнну значительных стад не вызывает сомнений и находит подтверждение в источниках.
Нс в меру пылкий Маодунь, предлагая в 192 г. до н.э. престарелой императрице Гао-хоу руку и сердце, писал: «Я, одинокий и находящийся [от этого] в возбуж дении государь, родился среди низин и болот, вырос в краю степных волов и лошадей».55) Сыма Цянь, оправдывая Ли Лина, сдавшегося шаньюю, назвал земли сюнну «землями военных лошадей».56) По случаю победы над сюнну в 127 г. до н.э. император У-ди издал указ, в котором перечислял военные подвиги полководца Вэй Цина и, в частности, упоминал, что он «угнал свыше миллиона голов лошадей, крупного рогатого скота и овец».57) Через три года тот же Вэй Цин нанес поражение правому Сянь-вану и снова угнал около миллиона голов домашнего скота.58)
Однако сказать только, что у сюнну было много скота, — значит сказать очень мало. Большой интерес в связи с этим представляет попытка японского ученого Эгами Намио определить численность домашнего скота у сюнну на душу населения.59)
Эгами Намио обратил внимание на соотношение между числом пленных и численностью скота, который захватывали ханьские войска. В разное время это соотношение уменьшается или возрастает, причем при уменьшении в источниках, как правило, отмечаются (41/42) стихийные бедствия (обильные снегопады, сильная засуха и т.д.). В сравнительно редких случаях, когда численность скота на душу населения резко возрастает, Эгами Намио предлагает остроумные объяснения, подкрепляемые ссылками на источники.
Наиболее показательны данные, относящиеся к 72 г. до н.э., когда пять ханьских военачальников совместно с усунями напали на сюнну. Эти данные интересны тем, что они относятся к одному году и охватывают широкую территорию. Позволим себе повторить их.
Дуляоский военачальник (Фань Мин-ю), удалившийся от укрепленной линии более чем на 1200 ли, дошел до р. Пулихоу, где порубил и взял в плен свыше 700 человек и захватил более 10 тыс. голов крупного рогатого скота, лошадей и овец.
Военачальник передовых войск, удалившийся от укрепленной линии более чем на 1200 ли, дошел до Уюаня, порубил и взял в плен у горы Хоушань свыше 100 человек и захватил более 2 тыс. голов крупного рогатого скота, лошадей и овец.
Пулэйский военачальник (Чжао Чун-го), удалившийся от укрепленной линии более чем на 1800 ли, пошел на запад к горе Хоушань, убивая и беря в плен противника. Он захватил свыше 300 человек, в том числе князя Пуинь, исполнявшего обязанности посла шаньюя, а также свыше 7 тыс. голов крупного рогатого скота, лошадей и овец.
Циляньский военачальник (Тянь Гуан-мин), удалившийся от укрепленной линии на 1600 ли. подошел к горе Цзисюй, где порубил и взял в плен 19 человек и захватил свыше 100 голов крупного рогатого скота, лошадей и овец.
Военачальник «имеющий зубы тигра» (Тянь Шунь), удалившись от укрепленной линии более чем на 800 ли, достиг берегов р. Даньюйу, где остановил войска и не пошел дальше. Он порубил и взял в плен более 1900 человек и захватил свыше 70 тыс. голов крупного рогатого скота, лошадей и овец.
Военачальник Чан Хуй дошел вместе с войсками усуней до ставки правого лули-вана, взял в плен более 39 тыс. человек, в том числе тестя шаньюя, старшую невестку, цзюйцы, известных князей, дувэйя князя Лиюй, тысячников и военачальников, а также захватил свыше (42/43) 700 тыс. голов крупного рогатого скота, лошадей, овец, ослов, мулов и верблюдов.
Сопоставление численности скота и пленных дает такую картину: 10 тыс. : 700 = 1 : 15; 2 тыс. : 100 = 1 : 20; 7 тыс. : 300 = 1 : 23; 100 : 19 = 1 : 5; 70 тыс.: 1900 = 1 : 35; 700 тыс. : 39 тыс. = 1:18.
Два средних соотношения, а именно 1 : 35 и 1 : 5, Эгами Намио отбрасывает по следующим причинам. Цифра 35 считается им завышенной, так как в «Истории династии Хань» есть свидетельство: «Поскольку военачальник, имеющий зубы тигра, вернулся ранее назначенного срока и преувеличил численность захваченной добычи, а циляньский военачальник, знавший, что впереди — варвары, остановился и не пошел вперед, император отдал обоих в распоряжение чиновников, и они покончили жизнь самоубийством».60)
Ясно, что, поскольку в пятом случае количество трофеев было преувеличено, полученный результат явно завышен, и на него можно не обращать внимания. Что касается соотношения 1 : 5, то, будучи полученным на основе небольших чисел, оно не показательно.
Остаются четыре средних соотношения — 1 : 23, 1 : 20, 1 : 18 и 1 : 15, дающие в среднем на душу населения 19 голов скота.
Много это или мало? Для сравнения Эгами Намио приводит статистические данные по различным районам Монголии, относящиеся к новейшему времени (цитируя И. Майского, Эгами Намио допускает ошибку, которая нами исправлена). Судя по данным И. Майского, в 1918 г. в Автономной Монголии на душу населения приходилось 17,8 головы всех видов домашнего скота.61) Обследование, проведенное штабом японской армии в Улан-цабском сейме в период антияпонской войны, дало на душу 14,65 головы, а по шести хошунам Чахара (обследование Гото Томно) — 19,6 головы.62)
Результат, прямо скажем, неожиданный. Оказывается, кочевники, жившие на просторах Монголии две тысячи лет назад, были обеспечены скотом приблизительно так же, как и в новейшее время. Однако, может (43/44) быть, прав И. Майский, сделавший любопытное замечание: «Я не решаюсь высказать вполне категорического мнения, ибо в подтверждение его невозможно привести какие-либо достоверные статистические данные, но общее впечатление мое таково, что при системе первобытного скотоводства Автономная Монголия не в состоянии прокормить количество скота, значительно превышающее его теперешнее число. Быть может, при строгой экономии ее травяных ресурсов хватило бы для полуторного против нынешнего количества скота, но не больше».63)
1) Сыма Цянь, Ши цзи (Исторические записки), гл. 5, л. 266. Как в данном, так и во всех последующих случаях ссылки на династийные истории делаются по изданию Бона.
2) См.: А.Н. Бернштам, Очерк истории гуннов, Л., 1951, Л.Н. Гумилев, Хунну, М., 1960; С.И. Руденко, Культура хуннов и ноинулинские курганы, М.–Л., 1962.
3) Н.Я. Бичурин (Иакинф), Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена, т. I, М.–Л., 1950, стр. 39-40.
4) Сыма Цянь, Ши цзи, гл. 110, лл, 1а, 1б.
5) Бань Гу, Хань-шу (История [династии] Хань), гл. 52, л. 17б.
6) Джиовани дель Плано Карпини, История Монгалов, М., 1957, стр. 28.
7) Фань Е, Хоухань-шу (История поздней династии Хань), гл. 79, л. 14б.
8) Сыма Цянь, Ши цзи, гл. 110, л. 16а.
9) Ван Вэнь-жу, Цинь, Хань, Саньго вэнь пинчжу дубэнь (Комментированная хрестоматия к произведениям по Цинь, Хань и Саньго), т. 2. Шанхай, 1923, стр. 156.
10) Бань Гу, Хань-шу, гл. 94б, л. 3а.
11) Там же, гл. 52, л. 15б.
12) Там же, гл. 49, л. 10б.
13) Сыма Цянь, Ши цзи, гл. 110, л. 8а.
14) См. С.И. Руденко, Культура хуннов и ноинулинские курганы, стр. 24.
15) И. Майский, Современная Монголия, Иркутск, 1921, стр. 110.
16) Сыма Цянь, Ши цзи, гл. 94, лл. 4б, 5а,
17) Бань Гу, Хань-шу, гл. 49, л. 10а.
18) Бань Гу, Хань-шу, гл. 52, л. 16б.
19) Там же, примечание.
20) С.И. Руденко, Культура хуннов и ноинулинские курганы, стр. 49.
21) Сыма Цянь, Ши цзи, гл. 110, л. 2а.
22) Там же, л. 17а.
23) Хуань Куань, Янтелунь (Совещание по вопросам соли и железа), § 52, стр. 53, — сер. «Чжуцзы цзичэн» («Собрание сочинений различных философов»), Пекин, 1957,
24) Джиовани дель Плано Карпин и, История монгалов, стр. 23.
25) «Си юцзи или описание путешествия на Запад», — «Труды членов Российской духовной миссии в Пекине», т. 4, СПб., 1866, стр. 288.
26) Сыма Цянь, Ши цзи, гл. 110, л, 12б,
27) Бань Гу, Хань-шу, гл. 94а, л. 35а.
28) Сыма Цянь, Ши цзи, гл. 110, л. 19а.
29) См. «Краткие сообщения Института народов Азии», № 85, М., 1964.
30) Сыма Цянь, Ши цзи, гл. 110, лл. 10б, 11а.
31) Там же, л. 11а.
32) Там же, л. 11б.
33) Бань Гу, Хань-шу, гл. 54, л. 17а.
34) Там же, л. 18б.
35) Фуни — китайская транскрипция сюннуского слова, которое, по мнению Мэн Кана, означало глиняный кувшин с широким туловом, узким горлом и квадратным дном, служившим для хранения вина и кислого молока. В свою очередь комментатор Цзинь Шао утверждает, что словом «фуни» население, жившее на севере округа Хэдун, называло глиняные сосуды емкостью в 2 доу (Бань Гу, Хань-шу, гл. 54, л. 186, примечание).
36) Бань Гу, Хань-шу, гл. 54, л. 18б.
37) Там же, л. 20а.
38) С.И. Руденко, Культура населения горного Алтая в скифское время, М.–Л., 1953, стр. 255-256.
39) Сыма Цянь, Ши цзи, гл. 110, л. 1б.
40) Бань Гу, Хань-шу, гл. 94а, лл. 7а, 7б.
41) Л.Н. Гумилев, Хунну, стр. 71-76.
42) Б.Я. Владимирцов, Общественный строй монголов, М.–Л., 1934, стр. 96-110.
43) Джиовани дель Плано Карпини, История Монгалов, стр. 45.
44) Б.Я. Владимирцов, Общественный строй монголов, стр. 112.
45) Гильом де Рубрук, Путешествие в восточные страны, М., 1957, стр. 91.
46) Б.Я. Владимирцов, Общественный строй монголов, стр. 57.
47) И. Майский, Современная Монголия, стр. 114.
48) Сыма Цянь, Ши цзи, гл. 110, л. 1б.
49) См.: Бань Гу, Хань-шу, гл. 49, л. 13а.
50) Там же, гл. 94а, л. 35а, 35б.
51) Там же, гл. 94а, л. 36а.
52) Фань Е, Хоухань-шу, гл. 79, л. 4а.
53) Сыма Цянь, Ши цзи, гл. 110, л. 10б.
54) Бань Гу, Хань-шу, гл. 54, л. 10а.
55) Там же, гл. 94а, лл. 9б-10а.
56) Там же, гл. 54, л. 13б.
57) Там же, гл. 55, л. 3а.
58) Там же, гл. 55, л. 3б.
59) Эгами Намио, Кёодо но кейдзай кацудо (Хозяйственная деятельность сюнну), — «Сообщения Института Восточных культур при Токийском университете», Токио, 1956, № 9.
60) Бань Гу, Хань-шу, гл. 94а, лл. 34б, 35а.
61) И. Майский, Современная Монголия, стр. 124.
62) Эгами Намио, Кёодо но кейдзай кацудо, стр. 35.
63) И. Майский, Современная Монголия, стр. 134.
Написать нам: halgar@xlegio.ru