выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
| Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. | |
Восток. 2000. № 3.
{6} – начало страницы.
OCR OlIva.
Проблема отношений между кочевниками и земледельцами входит в круг постоянно обсуждаемых в научной литературе вопросов. На данную тему было проведено немало конференций и симпозиумов (в том числе международных), написано большое количество книг и специальных статей, в том числе ряд крупных обобщающих монографий (например, книги О. Латтимора и A.M. Хазанова). Казалось бы, в данной ситуации нет необходимости еще раз обращаться к этой теме. Однако большое количество публикаций в данном случае свидетельствует не только о степени разработанности проблемы взаимоотношений номадов и земледельцев, но и о большой дискуссионности данного вопроса.
Едва ли не самый принципиальный камень преткновения между различными точками зрения — это оценка роли в этих процессах кочевников. Для одних номады прежде всего были извечными грабителями и завоевателями, которые несли оседлым народам смерть и разрушение. Именно кочевники, по мнению сторонников этого подхода, явились причиной возникновения "азиатского способа производства" во многих странах Востока, замедления темпов развития Руси по сравнению с Западной Европой и замены древнерусских "вечевых", демократических порядков на жесткую восточно-деспотическую государственную систему. Для других номады являлись создателями оригинальной мобильной культуры, покорителями бескрайних просторов Великой степи, трансляторами большого числа разнообразных инноваций. Сторонники последней точки зрения видят, как правило, отношения между номадами и оседлыми народами в рамках различных концепций "симбиоза"1).
В рамках одной статьи практически невозможно остановиться на всех аспектах данной сложной проблемы. В связи с этим имеет смысл рассмотреть специфику отношений номадов и земледельцев на каком-либо одном показательном примере. Данный тезис иллюстрируется на примере истории взаимоотношений китайской цивилизации и Хуннской державы (первой из "кочевых империй" Центральной Азии). Анализ письменных источников2) показывает, что и Хань, и Хунну отстаивали свои собственные интересы, которые диктовались как объективными обстоятельствами, так и политическими амбициями правителей обеих стран.
Пограничная проблема глазами ханьцев. Для древних китайцев номады являлись постоянной болезненной проблемой, с которой они не могли справиться на протяжении {6} многих столетий. Периодические вторжения степняков не давали им возможности спокойно заниматься земледельческим трудом, осваивать новые земли и строить города. Китайцам приходилось строить, защищаясь от "северных варваров", длинные защитные валы, содержать на границе караулы и содержать в постоянной боеготовности войска. Болезненность северной пограничной проблемы хорошо раскрывают строки из "Книги песен" — "Шицзин" (II, 1,7): "Ни семьи и ни дома нет больше... Беда — это гуннская вторглась орда".
Какие же меры по нейтрализации номадов предпринимали китайцы? Для первого китайского императора Цинь Шихуанди, похоже, альтернатив не существовало. Он отвоевал у кочевников Ордос, построил там более 40 крепостей, проложил дороги и заселил присоединенные земли переселенцами и ссыльными преступниками. Венцом его северной "стратегии" явилось строительство самого крупномасштабного из чудес света — Великой Китайской стены. Эта авантюристическая акция (в совокупности с другими факторами) в такой степени обескровила экономику государства, что вскоре после смерти основателя династии начались восстания и империя Цинь рухнула.
Новая династия Хань сразу познала трудности открытой войны с кочевниками: номады, как этого и следовало ожидать, оказались более неприхотливыми и привычными к суровым условиям климата, а китайские пешие войска обладали меньшей маневренностью и мобильностью. В результате ханьскому правительству пришлось пойти на заключение мира с кочевниками. Но, подписывая "договор о мире и родстве", китайцы оказались в весьма щекотливом положении. Договор предполагал признание достаточно высокого статуса хунну, права шаньюя на брак с китайскими принцессами и ежегодную компенсацию кочевникам шелком и другими ценными товарами за то, что они не нарушали границу и не вторгались за Великую стену3). Но как это было сделать, не уронив собственного национального достоинства? Выход был предложен советником императора Лю Цзином. Последний предложил выработать особый план, "рассчитанный на многие годы", с помощью которого номады со временем приобщились бы к конфуцианскому знанию и постепенно подчинились бы Китаю: "Пока Маодунь жив, он, разумеется, будет вашим зятем, а после его смерти шаньюем станет сын вашей дочери. А разве когда-нибудь было видано, чтобы внук относился к деду как к равному? [Так] можно без войны постепенно превратить [сюнну] в своих слуг"4).
Одновременно китайцы рассматривали "подарки" как своеобразную идеологическую "диверсию", призванную ослабить и разрушить хуннское единство изнутри. Разработанная при ханьском дворе специальная стратегия "пяти искушений" (кит. хэцинь) преследовала следующие цели: 1) дать кочевникам дорогие ткани и колесницы, чтобы испортить их глаза; 2) дать им вкусную пищу, чтобы закрыть их рты; 3) усладить номадов музыкой, чтобы закрыть их уши; 4) построить им величественные здания, хранилища для зерна и подарить рабов, чтобы успокоить их; 5) преподнести богатые дары и оказать особое внимание тем племенам хунну, которые примут китайский протекторат.
К данным ''пяти искушениям" можно добавить еще одно универсальное средство, которое не было упомянуто конфуцианскими интеллектуалами. Речь идет о спаивании полуцивилизованных народов в ходе колонизации периферии. Данное явление неоднократно фиксировалось в историографии самых различных культур и эпох, начиная от контактов скифов с греческими полисами вплоть до освоения Дикого Запада американскими пионерами. Вино было одним из традиционных составляющих ханьского экспорта неприхотливым кочевникам, неизбалованным благами "цивилизации".
Согласно политике хэцинь китайцы поставляли ежегодно хуннскому шаньюю 10 тыс. даней рисового вина (кит. нецзю — винной закваски), что соответствовало 200 тыс. л5). При норме потребления это составляло 550 л6) в день. Даже если гипотетически допустить, что хуннское войско составляло 300 тыс. лучников, то {7} при ежедневном потреблении алкоголя на каждого представителя хуннской высшей военной элиты (от тысячников и выше, поскольку вряд ли такой дефицитный товар доходил до простых воинов) приходилось более 1,5 л рисового вина! Понятно, что вино потребляли не только военачальники, но все равно объемы поставок выглядят внушительными7).
Пограничная стратегия хунну. Если сравнить численность населения в хуннской державе и ханьском Китае, то грозные и воинственные в обычном представлении степняки предстают лишь небольшой этнической группой. Номады насчитывали максимально до 1,5 млн. человек8), что приблизительно соответствовало численности населения одного ханьского округа, тогда как население Ханьской империи составляло почти 60 млн. человек9). Каким же образом хуннский Давид смог на протяжении почти трех столетий противостоять китайскому имперскому Голиафу?
Кочевые империи представляли собой племенные "имперские конфедерации" (термин Т. Барфилда). Эти конфедерации имели автократический и государственноподобный вид снаружи (так как были созданы для изъятия прибавочного продукта вне степи), но оставались консультативными и племенными внутри. По отношению к соседним земледельческим народам кочевники выступали как своеобразный класс-этнос и даже как особое ксенократическое (от сочетания слов ксено — наружу и кратос — власть) государство, направленное вовне собственного общества. Образно такую структуру можно сравнить с полупаразитической "надстройкой", возвышающейся над оседло-земледельческим "базисом"10).
Стабильность степных империй напрямую зависела от умения высшей власти организовывать получение шелка, земледельческих продуктов, ремесленных изделий и драгоценностей из оседлых территорий. Так как эта продукция не могла производиться в условиях скотоводческого хозяйства, получение ее силой или вымогательством было первоочередной обязанностью правителя кочевого общества. Будучи единственным посредником между земледельческими цивилизациями и степными племенами, правитель номадного общества имел возможность контролировать перераспределение получаемой из Китая добычи и тем самым усиливал свою собственную власть. Это позволяло поддерживать существование империи, которая не могла существовать на основе экстенсивной скотоводческой экономики. Механизмом, соединявшим "правительство" степной империи и племенных вождей, были институты престижной экономики. Манипулируя подарками и одаривая ими соратников и вождей племен, правитель кочевой державы увеличивал свое политическое влияние и престиж "щедрого правителя" и одновременно как бы связывал получивших дар "обязательством" отдаривания. Племенные вожди, получая подарки, с одной стороны, могли удовлетворять личные интересы, а с другой — могли повышать свой внутриплеменной статус путем раздачи даров соплеменникам или посредством организации церемониальных праздников. Кроме того, получая от правителя дар, реципиент как бы приобретал от него часть сверхъестественной благодати, чем способствовал увеличению своего собственного престижа11).
Своей жизнеспособностью Хуннская держава обязана исключительной эффективности своей политики в отношении Китая. Более того, именно хунну придумали и впервые в истории Центральной Азии внедрили данную пограничную политику по отношению к Ханьской империи. Она оказалась во многом эффективнее различных китайских внешнеполитических доктрин, разработанных конфуцианскими интеллектуалами.
Внешняя политика хунну анализировалась многими исследователями12). Особенный интерес вызывает концепция Т. Барфилда, который не только подробно рассмотрел основные компоненты хуннской внешнеполитической доктрины по отношению к Китаю, но и зафиксировал те или иные ее элементы в других степных империях Евразии13). Данная стратегия включала в себя три главных компонента: 1) умышленный {8} отказ от завоевания разграбленных китайских земледельческих территорий даже после больших побед; 2) грабительские набеги, производимые с целью запугивания китайского правительства; 3) чередование войны и мира для того, чтобы увеличить размер "подарков" и торговых привилегий от Китая.
Пограничная политика хунну была основана на преимуществах своего подвижного образа жизни, способности наносить неожиданные удары по китайской территории и столь же стремительно отступать в глубь степи. "Когда они видят противника, то устремляются за добычей, подобно тому как слетаются птицы, а когда попадают в трудное положение и терпят поражение, то рассыпаются, как черепица, или рассеиваются подобно облакам", — писал о стратегии северных соседей Сыма Цянь14).
Номадам, в силу их меньшей численности, гораздо выгоднее было держаться от своего грозного соседа на расстоянии и проводить политику так называемой дистанционной (термин Т. Барфилда) эксплуатации. Китайский евнух Чжунхан Юэ на свой манер объяснил шаньюю Лаошану преимущества кочевого образа жизни для хунну15). Племенной вождь Сяо Цянь, долгое время проживший в Китае, научил шаньюя Ичисе тактике выматывания китайцев: отступать через Гоби, чтобы затем, когда ханьские войска устанут, нападать на них16). Поэтому хунну не собирались завоевывать Китай. Не случайно при всех политических дебатах по хуннскому вопросу при ханьском дворе ни разу не ставился вопрос об угрозе завоевания Китая кочевниками.
Совершая быстрые кавалерийские набеги, номады концентрировали на одном направлении большое количество всадников. Это давало им, как правило, определенные преимущества в сравнении с менее маневренными китайскими пешими войсками. Когда подходили основные силы ханьцев, кочевники были уже далеко. Не имея городов и мощных фортификационных сооружений, хунну, тем не менее, были почти недосягаемы для китайцев и у себя дома. Вместе со всем имуществом и стадами они, как правило, легко ускользали от пеших преследователей.
Главным инструментом давления кочевников на Китай являлась тактика запугивания — набеги или угроза совершения таких набегов. Как правило, набеги совершались осенью, когда лошади набирали вес, а китайцы начинали собирать урожай. "Сейчас осень, лошади у сюнну откормлены, и с ними не следует воевать", — докладывал Лу Бодэ китайскому императору17). При этом набеги были умышленно разрушительными. Кочевники словно специально с особой жестокостью вытаптывали посевы, сжигали урожаи и селения крестьян, нисколько не заботясь о том, что подрывают тем самым один из возможных источников своих доходов. Они знали, что ханьская администрация, заинтересованная в стабильности приграничных округов, изыщет любые средства и заново отстроит разрушенные деревни, вновь заселит их колонистами, засеет заброшенные поля хлебом.
Другой составляющей хуннского "террора" являлась практика угона в массовом количестве жителей китайских приграничных провинций. Едва ли не после каждого набега номады пригоняли в свои кочевья пленников. Упоминания об этом имеются во всех китайских хрониках, в которых рассматривается история хунну.
Этапы хунну-ханьских отношений. На протяжении существования Хуннской державы отношения между номадами и Хань не оставались неизменными, а претерпели определенную эволюцию. Можно выделить четыре этапа хунну-ханьских отношений.
На первом этапе (200—133 гг. до н.э.) для вымогания все большей дани хунну пытались чередовать войну и набеги с периодами мирного сосуществования с Китаем. Первые набеги совершались с целью получения добычи для всех членов имперской конфедерации номадов независимо от их статуса. Шаньюю требовалось заручиться поддержкой большинства племен, входивших в конфедерацию. Следовательно, каждый воин имел право на добычу в бою: "Тот, кто в сражении отрубит голову неприятелю или возьмет его в плен, жалуется одним кубком вина, ему же отдают захваченную добычу, а взятых в плен делают [его] рабами и рабынями. Поэтому {9} каждый, естественно, воюет ради выгоды"18). После опустошительного набега, как правило, шаньюй направлял послов в Китай с предложением заключения нового договора "О мире и родстве", или же номады продолжали набеги до тех пор, пока китайцы сами не выходили с предложением заключения нового соглашения19).
После заключения договора и получения даров набеги на какое-то время прекращались. Однако размер "подарков", выплачиваемых согласно политике хэцинь, не оказывал существенного влияния на экономику хуннского общества в целом. Судя по косвенным данным, ежегодная "дань" Хань составляла 10 тыс. даней рисового вина, 5 тыс. ху проса и 10 тыс. кусков шелковых тканей20).
Среднегодовой паек зерна для взрослого мужчины по китайским нормам составлял 36 ху (около 720 л)21) или, возможно, чуть больше (около 800 л)22). При таком нормировании данного количества зерна ежегодно могло хватать не более чем для 150 человек. Если использовать хлебные продукты только в качестве пищевой добавки (например, в размере около 20% от нормы), данного количества зерна могло хватить для питания в течение года примерно 700-800 человек. Очевидно, что императорские поставки хлеба могли предназначаться только для удовлетворения нужд ставки шаньюя23). Таким образом, императорские "подарки" продуктами были недостаточны для удовлетворения запросов всего хуннского общества. "Подарки" и дань оставались на верхних ступенях социальной пирамиды, не достигая низовых этажей племенной иерархии. Однако простым номадам также требовалась продукция экономики оседло-городского общества.
Для удовлетворения нужд всех членов "имперской конфедерации" и поддержания внутренней стабильности шаньюй был вынужден отстаивать экономические интересы простых номадов. Он мог это делать двумя способами: набегами на Китай или же посредством приграничной торговли, с помощью которой простые номады могли бы выменивать необходимые для них продукты и изделия ремесла. Как правило, после совершения набега и при заключении нового договора шаньюй настаивал на открытии рынков на границе. Однако двор Хань по политическим причинам был против открытия торговли с номадами24), и шаньюю приходилось довольствоваться богатыми дарами. Через определенный промежуток времени, когда награбленная простыми номадами добыча заканчивалась или приходила в негодность, скотоводы снова начинали требовать от вождей и шаньюя удовлетворения их интересов. В силу того, что китайцы упорно не шли на открытие рынков на границе, шаньюй был вынужден "выпускать пар" и отдавать приказ о возобновлении набегов. Такое неустойчивое равновесие между войной и миром продолжало сохраняться вплоть до 133 г. до н.э., когда император У-ди спровоцировал пограничный конфликт и отношения между Хунну и Хань резко изменились в худшую сторону.
Второй этап (129—58 гг. до н.э.) хунну-ханьских отношений — это время правления ханьского императора У-ди, который решился на отмену стратегии "пяти искушений" в пользу активной экспансии на север. Война велась с переменным успехом и обескровила обе стороны. Окончательной победы не достигла ни одна из сторон. В целом опыт кампании показал, что в степной войне номады, несмотря на численное превосходство китайцев, имеют по-прежнему неоспоримые преимущества. Единственным важным достижением агрессивной антихуннской политики У-ди следует считать усиление ханьских позиций в Западном крае. Был заложен плацдарм для прибыльной впоследствии трансконтинентальной торговли шелком, а также политического давления на кочевников Внутренней Азии. Но авторитет хунну в дальних западных странах был все еще велик.
Опыт кампании 130/129—119 гг. до н.э. показал, что в степной войне номады по-прежнему побеждают.
Далее, при отсутствии внезапности любой набег был бесполезен. Подвижный образ жизни позволял номадам заранее уходить глубоко в степь вместе с семьями, имуществом {10} и многочисленными стадами скота. Китайским фуражирам на марше не попадались ни деревни, ни города. Кочевники оставляли им только бесполезные для земледельцев тучные пастбища.
Во-вторых, У-ди и сторонники агрессивной пограничной политики как-то забыли, что степь непригодна для земледельческого образа жизни. Как бы глубоко ни вторгались ханьские конники в монгольские степи, сколько бы побед они ни одерживали над хунну, в конце концов им приходилось покидать эту территорию.
В-третьих, подготовка глубоких рейдов в степь требовала больших финансовых затрат. Необходимо было обеспечить армию лошадьми и большим количеством провианта, а солдат обучить стрельбе из луков на скаку. Причем все это следовало делать в условиях глубокой конспирации!
В-четвертых, в степной войне хунну имели ряд тактических преимуществ. "Хуннско-парфянский" лук, вероятно, был лучшим луком конца I тыс. до н.э.25) Правда, китайские солдаты имели лучшее защитное вооружение из нашитых на кафтан металлических пластинок, их алебарда была удобнее в ближнем бою, чем хуннские палаши, а арбалет бил на 600 шагов26) (стрела, выпущенная из лука, летела шагов на 200) и сравнительно легко пробивал кожаные хуннские щиты и латы. Однако самострел нужно было перезаряжать, а за это время кочевники могли засыпать своих противников "свистящим" дождем из стрел. Поэтому ближнему бою с ханьскими солдатами и арбалетчиками они предпочитали дистанционную стрельбу из лука на скаку, которой начинали обучаться еще в раннем детстве27) и к зрелости достигали большого мастерства. Ханьские солдаты значительно уступали номадам в этом умении. Им приходилось обучаться стрельбе из лука с лошади уже в зрелом возрасте, а арбалет для стрельбы на скаку был практически не приспособлен.
Кроме всего прочего, на рубеже III—II вв. до н.э. китайцы не имели достаточного количества лошадей для оснащения своей армии. Их войско в основе своей состояло из пехотинцев и сильно уступало в подвижности кочевникам, которые при желании могли просто уклониться от сражения с превосходящими силами. Поэтому китайцы были очень заинтересованы в получении породистых скакунов, называемых "небесными скакунами, потеющими кровью" (ханьсюэ ма), из Ферганы28). Возможно, еще при Цинь Шихуанди некоторое количество "небесных скакунов" попало в Китай29). Однако только в годы правления императора У-ди китайцы получили массовую партию кобылиц и жеребцов для их последующего разведения в Китае. Эта акция была связана со знаменитыми путешествиями Чжан Цяня в далекий Западный край, в результате чего китайцы не только получили необходимых им лошадей, но и очень многое узнали о диковинных странах, расположенных далеко на закате солнца.
Император У-ди отбил охоту у соотечественников воевать с кочевниками на их территории. Не случайно за всю последующую (после его смерти) историю взаимоотношений империи Хань и империи Хунну южане только трижды (в 72—71 гг. до н.э. и в 33 г. н.э.) совершали военные экспедиции в степь, которые опять-таки оказались неудачными30). Таким образом, хуннская проблема осталась для китайцев неразрешенной.
Противостояние между Степью и Китаем сохранялось. Это было связано с тем, что император У-ди был категорически против заключения договора с хунну на прежних равных условиях. Номадов, в свою очередь, не устраивал низкий статус вассалов. Не имея возможности получать товары и продукты мирными способами, кочевники были вынуждены компенсировать отсутствие "подарков" и рынков грабительскими набегами. Они совершались с определенной периодичностью (108, 103—102, 92—91, 82, 80—78 и 73 гг. до н.э.). Правда, после 72 г. до н.э. набеги кочевников на юг прекратились. Это было связано с тем, что несколько климатических пертурбаций подряд (72, 68 гг. до н.э.) ослабили экономический и военный потенциал хунну. Затем внутри хуннских племен началась "гражданская война". {11}
Третий этап хунну-китайских отношений можно отсчитывать с 53 г. до н.э., когда шаньюй Хуханье официально стал вассалом Ханьской империи. Вкратце эта история такова. После того как Хуханье потерпел поражение от своего брата Чжичжи, он был вынужден спасаться бегством. Перед шаньюем встала нелегкая задача. Как сохранить свою власть и восстановить мир в степях? Чем привлечь на свою сторону голодных и изнуренных усобицами номадов? Один из ближайших сподвижников Хуханье, носивший титул левого ичжицы-вана, предложил весьма хитроумный план. Согласно этому плану шаньюй должен был стать вассалом Ханьской империи, чего так давно и тщетно добивались от кочевников китайцы. Это дало бы возможность восстановить практику богатых подарков, которые не посылались в степь почти полвека, а в случае необходимости давало бы основания просить у китайцев помощи продовольствием и войсками31).
Первоначально замысел ичжицы-вана вызвал бурю негодования среди родичей шаньюя и верных ему хуннских вождей. Одни отвергали этот план потому, что война и милитаризированный образ жизни являются главными источниками существования степной империи ("мы создаем государство, сражаясь на коне"). Другие взывали к гордости свободолюбивых степняков и к поддержанию славных традиций эпохи Модэ и его ближайших потомков ("служить [династии] Хань в качестве вассала — позорить имена умерших шаньюев"). Наконец, в запальчивости была высказана даже такая точка зрения: пусть, дескать, шаньюй будет даже свергнут братом, но зато хунну сохранят свою независимость от Китая и авторитет среди других соседних народов. Однако ичжицы-вану удалось в конечном счете убедить шаньюя и большинство присутствовавших в том, что в данный момент иной разумной альтернативы у них нет, и если не принять его плана, то все они, скорее всего, обречены на гибель32).
Официально политика хэцинь была заменена системой "даннических" отношений. Хунну обязывались признавать сюзеренитет Хань и платить дань. За это император обеспечил свое покровительство шаньюю и дарил ему как вассалу ответные подарки. В действительности вассалитет номадов, замаскированный в терминах, отражавших китайское идеологическое превосходство, был старой политикой "дистанционной эксплуатации". "Дань" шаньюя имела только номинальное значение. Однако ответные "благотворительные" дары были даже намного больше, чем при системе хэцинь33). Кроме того, по мере необходимости шаньюй получал от Китая земледельческие продукты для поддержки своих подданных. Так, в 52 г. до н.э. номадам было передано 34 тыс. ху зерна. Этих продуктов должно было хватить тысяче человек почти на целый год. Однако, скорее всего, они были предназначены для поддержки большего числа кочевников в голодное время.
Четвертый, последний этап (9—48 гг.) отношений между империей Хань и конфедерацией Хунну по своему содержанию схож с первым этапом. Поводом к разрыву мирных отношений послужили территориальные претензии Ван Мана, вмешательство в хунну-ухуаньские отношения (что, с точки зрения шаньюя, было вмешательством в его личные дела).
Уже в 10 г. н.э. хунну совершили первый набег на Китай. Нашествия совершались и в последующие два года. В 13 г. был заключен мирный договор, по которому шаньюй получил богатые подарки. Однако в следующем году кочевники снова взялись за оружие. Новый мирный договор был заключен в 15 г. Походы хунну на Китай упоминаются в 18 и затем в 25—28 гг. Однако, судя по косвенным данным34), набеги продолжались все эти годы. В Китае начались внутренние волнения, которые вылились в восстание "краснобровых", и кочевники, пользуясь безнаказанностью, грабили пограничное население, вмешивались во внутренние дела Китая. {12}
Судя по всему, в отличие от первого этапа отношений хунну и Китая, номады несколько изменили акцент своей внешнеполитической стратегии в сторону активизации набегов на территорию Хань. Возможно, это было связано с ослаблением пограничной мощи Китая и нестабильной политической ситуацией внутри страны. Если раньше северные границы Китая охраняла мощная сеть сигнально-караульных служб, города и наиболее ответственные участки Великой стены охраняли хорошо вооруженные гарнизоны, то в ранний период Младшей династии Хань (с 23 г.) содержание такой армии было китайскому правительству не по средствам.
К тому же, как бы велики ни были "подарки" ханьского двора, их количество все равно уступало военной добыче кочевников от набегов. Один из высокопоставленных чиновников подчеркивал в своем докладе императору: "Стоимость захваченного грабежами исчислялась миллионами монет в год, в то время как подарки по договору о мире, основанном на родстве, не превышали 1000 цзиней золота"35). Набеги продолжались практически до разделения империи в 48 г. на Северную и Южную хуннские конфедерации.
Выводы. Кочевники могли использовать несколько основных пограничных стратегий, которые на протяжении истории одного и того же общества сменяли одна другую: 1) стратегия постоянных набегов и грабежей; 2) мирные обменные связи с земледельцами и участие номадов в посреднической торговле между оседло-городскими цивилизациями; 3) подчинение земледельческого общества и взимание с него дани; 4) завоевание оседло-городского государства и переселение номадов на его территорию; 5) политика чередования набегов и вымогания дани и "подарков".
Хуннский пример показывает многогранность отношений между номадами и их оседлыми южными соседями.
Очевидно, что ксенократическая природа степной империи предполагала милитаризованный образ жизни кочевников и, в известной степени, воинственный характер пограничной политики номадов со всеми вытекающими из этого последствиями. За время с 209 г. до н.э. по 48 г. н.э. хунну, по разным подсчетам, вторгались на территорию Китая от 40 до 70 раз (условно один набег приравнен как бы к одному году), тогда как ханьцы за это же время только в течение 15 лет вели военные действия против хунну вне пределов Великой стены.
Особенное внимание хотелось бы обратить на стратегию вымогательства. Есть соблазн называть ее данью. Однако "дистанционная эксплуатация" и "данничество" — это разные явления. Данничество предполагает политическую зависимость данников от взимателей дани36). Китай никогда не был завоеван хуннами и политически от них не зависел. Китайцев было в несколько десятков раз больше, чем номадов. Они обладали более мощной экономической базой. В то же время "дистанционную эксплуатацию" нельзя отождествлять с "контрибуцией", поскольку последняя имеет разовый характер, в отличие от циклически повторяющейся пограничной политики кочевников.
Источники позволяют подробно рассматривать "дистанционную эксплуатацию" кочевников с хуннского времени. Однако это не означает, что она не использовалась раньше. Не значит это и то, что она была забыта впоследствии. Страбон (IX, 8, 3) описывает чрезвычайно похожую ситуацию применительно к кочевникам скифо-сакского мира (правда, видимо, не поняв до конца суть дела): "Эти племена [которые подвергались набегам] согласились платить апарнам дань; дань состояла в дозволении им в определенное время совершать набеги на страну и уносить добычу. Но когда они дерзко нарушали договор, начиналась война, затем опять примирение, а потом снова военные действия. Таков образ жизни и прочих кочевников; они постоянно нападают на своих соседей и затем примиряются с ними"37).
Придя в Европу, гунны воспроизвели старый хуннский механизм внешнеполитического преуспеяния. Сначала совершался набег, после чего поступало предложение о {13} заключении мирного договора, который предполагал богатые "подарки" номадам. Только Византия платила Аттиле до 700 фунтов золота в год. Но это было, вероятно, для Константинополя выгоднее, чем содержать большие гарнизоны на границе38). Гунны Прикаспия практиковали ту же модель взаимоотношений со своими соседями. Набеги, вымогание субсидий, раздача добычи воинам — вот ее основные составляющие39).
Более поздние кочевые империи практиковали такой же набор стратегий эксплуатации оседлых аграрных обществ. В калейдоскопе набегов и войн, перечислений бесконечных посольств можно отыскать привычные механизмы международной политики номадов. Тюрки практиковали такую же "дистанционную модель" эксплуатации, что и хунну. Набеги они чередовали с мирными посольствами. Уйгурский вариант поведения выглядит, например, несколько иначе. Но и он вписывается в генеральную модель. Доходы уйгуров складывались из следующих частей:
1. Согласно договорам с Китаем они получали ежегодные богатые "подарки". Кроме этого, богатые дары выпрашивались по каждому удобному поводу (поминки, коронация и т.д.);
2. Китайцы также были вынуждены нести обременительные расходы по приему многочисленных уйгурских посольств. Однако китайцев больше раздражали не затраты продуктов и денег, а то, что номады ведут себя не как гости, а как завоеватели. Уйгуры устраивали пьяные драки и погромы в городах, хулиганили по дороге домой и воровали китайских женщин40);
3. Уйгуры активно предлагали свои услуги китайским императорам для подавления сепаратистов внутри Китайского государства. Их помощь была очень специфической. Участвуя в военных кампаниях на территории Китая в 750—770-х годах, они нередко забывали о своих союзнических обстоятельствах и просто грабили мирное население или угоняли его в плен;
4. В течение почти всего времени существования Уйгурского каганата номады обменивали свой скот на китайские сельскохозяйственные и ремесленные товары. Уйгуры хитрили и поставляли старых и слабых лошадей, но цену запрашивали за них очень высокую41). От такой торговли китайцы терпели убытки, а прибыль получали одни номады. Фактически эта торговля, как и подарки, являлась платой номадам за мир на границе.
Таким образом, уйгуры почти не совершали набегов на Китай. Им достаточно было только продемонстрировать силу своего оружия. Только в 778 г. китайский император возмутился, так как лошади были особенно никудышными, и он купил лишь шесть тысяч из десяти. Уйгуры сразу же совершили разрушительный набег в приграничные провинции Китая, а потом стали ожидать императорского посольства. Посольство приехало очень скоро, и снова заработала привычная машина выкачивания ресурсов из аграрного китайского общества. Так продолжалось до полного уничтожения столицы уйгуров — города Карабалгасуна кыргызами. После этого остатки уйгурских племен осели около Великой стены и без перерыва грабили приграничные китайские территории. Когда терпение китайцев истощилось, были посланы войска для их уничтожения.
Думается, при внимательном чтении источников в той или иной степени аналогичные механизмы политического поведения можно было обнаружить и в более позднее время в отношениях между древнерусскими княжествами и половцами. Московской Русью, Золотой Ордой и татарскими ханствами более позднего времени. Так, Константин Багрянородный описывает печенегов "ненасытными и крайне жадными" до подарков. Но он сам подчеркивает, что ханы выпрашивали дары для своих родственников и соратников: "Когда василик (посланник императора. — Н.К.) вступит в их страну, они требуют прежде всего даров василевса и снова, когда ублажат своих людей, просят подарков для своих жен и своих родителей"42). {14}
Вся история внешнеполитических отношений между Москвой, а также Литвой и Крымским ханством, по сути, — постоянное рэкетирование последним своих соседей, вымогание от Москвы и Литвы богатых поминков ("подарков") и иных льгот. Татары постоянно играли на "повышении курса", мотивируя тем, что другая сторона дает больше. Свои неуемные аппетиты ханы оправдывали тем, что, если они не будут выпрашивать поминки и раздавать их своим мурзам, те будут им "сильно докучать": "Крымский юрт стал, таким образом, гнездом хищников, которых нельзя было сдерживать никакими дипломатическими средствами. На упрек хану в нападении у него всегда был готовый ответ, что оно сделано без его разрешения, что ему людей своих не унять, что Москва сама виновата — не дает достаточно поминков князьям, мурзам и уланам"43).
Подводя итоги вышеизложенному, необходимо подчеркнуть, что в литературе по-прежнему нередко встречаются утверждения о кочевниках только как о разбойниках, способных лишь грабить и уничтожать достижения оседло-земледельческих цивилизаций. Сами этнонимы гунн и вандал стали синонимами для обозначения разрушителей культурных ценностей. Спору нет, война и внешнеэксплуататорская деятельность являлись чрезвычайно важными компонентами жизнедеятельности древних и средневековых скотоводов. Но видеть в номадах только отсталые дикие орды — это серьезное заблуждение. Дикарям не под силу было создать мощную политическую организацию, способную противостоять густонаселенным земледельческим цивилизациям. Дикари едва ли были способны разработать хитроумную политику, позволяющую выживать в суровых природно-климатических условиях и пополнять экономику своего общества (пусть даже жестокими методами) дополнительными источниками существования. В целом, значение хуннской политики для истории Евразии очень велико. Трудно удержаться, чтобы не процитировать меткую мысль Т. Барфилда: "Далеко не такие простые варвары, какими их часто изображают, сюнну открыли классическую модель великих кочевых империй, которые следовали за ними. Поняв сюнну, можно намного яснее представить себе большую часть более поздней истории Степи"44). Этот тезис остается актуальным не только для истории народов собственно Халха-Монголии, но и для других номадов евразийских степей.
*) Работа выполнена при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований (грант 97-06-96759).
1) См., например, один из последних обзоров на эту тему: А.И. Першиц. Война и мир на пороге цивилизации. Кочевые скотоводы. — Война и мир в ранней истории человечества. М., 1994.
2) Основные сведения по истории хунну содержатся в четырех главах древнекитайских династических хроник: "Ши цзи" ("Исторические записки") Сыма Цяня (цз. 110), "Хань шу" ("История династии Хань") Бань Гу (цз. 94а, 946), "Хоу Хань шу" ("История Поздней династии Хань") Фань Е (цз. 79). Данные тексты цитируются мною по кн.: Лидай гэцзу чжуаньцзи хуйбянь (Собрание сведений о народах различных исторических эпох). Т. 1. Пекин, 1958 (на кит. яз.) (далее — ЛГЧХ). Пользуясь случаем, приношу искреннюю благодарность А.Л. Ивлиеву за комментарии по древнекитайским текстам. Поскольку в синологии отсутствует универсальная система ссылок на источники подобно той, которая распространена в антиковедении, для удобства читателей параллельно я буду давать отсылки к соответствующим русскоязычным переводам источников. См.: Н.Я. Бичурин. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. Т. 1. М.-Л., 1950, с. 39-141 (далее — ССНА); Материалы по истории сюнну. Пер. B.C. Таскина. Вып. 1. М., 1968; Вып. 2. М., 1973 (далее — МИС). Вып. 1-2.
3) ЛГЧХ, с. 19; ССНА, с. 52; МИС. Вып. I, с. 42, 71-72; Yu Ying-shih. Trade and Expansion in Han China. Berkeley, 1967, p. 10.
4) МИС. Вып. I, с 71-72.
5) У Т. Барфилда ошибочно указана иная мера объема — ши (около 20 л): Т. Barfield. The Perilous Frontier; Nomadic Empires and China, 221 ВС to AD 1757. Cambridge, 1992, p. 47, 81 n 21. В данном случае у переводчиков, на работы которых он ссылался, — ошибка (A. Wylie. History of the Heung-noo in their Relations with China. — Journal of the Royal Anthropological Institute. Vol. 3, No. 3, p. 440; B. Watson (transl.) Records of the Grand Historian of China from the Shih Chi of Ssu-ma Ch'en. Vol. 1. N.Y., 1961, p. 161). Судя по доступной мне {15} публикации источника (ЛГЧХ, с. 191), речь идет о данях (несколько более 100 л). В переводе B.C. Таскина также значится 10 тыс. даней (МИС. Вып. 2, с. 22). Следовательно, общий объем поставок вина кочевникам оказался занижен Т. Барфилдом примерно в пять раз. Н.Я. Бичурин и ссылающийся на Э. Паркера В.А. Панов правильно переводят меру объема поставок вина в данях. Однако в данных работах указано иное число — 10 даней, вместо 10 тыс. (ССНА, с. 76; В.А. Панов. К истории народов Средней Азии. Вып. 2. Владивосток, 1981, с. 59).
6) ЛГЧХ, с. 191; МИС. Вып. 2, с. 22.
7) Для доставки и хранения спиртных напитков ханьцы, возможно, использовали большие ханьские сосуды с отверстиями внизу у дна. Такие сосуды были найдены на хуннских памятниках в Забайкалье. См.: П.В. Коновалов. Хунну в Забайкалье. Улан-Удэ, 1976, табл. XXIII, I, XXIV, 1, 4; А.В. Давыдова. Иволгинский археологический комплекс. Т. 1. Иволгинское городище. СПб., 1995, табл. 25, 7.
8) Л.Н. Гумилев. Хунну. М., 1960, с. 79; B.C. Таскин. Предисловие. — МИС. Вып. 3, с. 6.
9) М.В. Крюков, Л.С. Переломов, М.В. Софронов, Н.Н. Чебоксаров. Древние китайцы в эпоху централизованных империй. М., 1983, с. 41-42; Э.С. Кульпин. Человек и природа в Китае. М., 1990, с. 216.
10) Н.Н. Крадин. Особенности классообразования и политогенеза у кочевников. — Архаическое общество: узловые проблемы социологии развития. Ч. 2. М., 1991; он же. Кочевые общества. Владивосток, 1992; он же. Кочевые общества в контексте стадиальной эволюции. — Этнографическое обозрение. 1994, № 1; он же. Кочевничество в цивилизационном и формационном развитии. — Цивилизации. Вып. 3. М., 1995 — N.N. Kradin. The Origins of the State among the Pastoral Nomads. — Etnohistorische Wege und Lehrjahre eines Philosophen. Festschrift fur Lawerence Krader zum 75. Geburstag. Frankfurt am Main, 1995.
11) Н.Н. Крадин. Империя Хунну. Владивосток, 1996, с. 100-114.
12) О. Lattimore. Inner Asian Frontiers of China. N.Y. & L., 1940; Цзи Юн. Хань тай дуй сюннуди фанюй чжаньчэн (Оборонительные войны Хань с сюнну). Шанхай, 1955 (на кит. яз.); Yu Ying-shih. Op. cit.; Suzuku Chusei. China's Relations with Inner Asia: The Hsiungnu, Tibet. —The Chinese World Order: Traditional China's Foreign Relations. Cambridge (Mass.), 1968; Китай и соседи в древности и средневековье. Под ред. С.Л. Тихвинского и Л.С. Переломова. М., 1970; W. Watson. Cultural Frontiers in Ancient East Asia. Edinburgh, 1971; A.F.P. Hulsewe. China in Central Asia, The Early Stage: 125 B.C.-A.D. 23. Leiden, 1979; М.В. Крюков и др. Указ. соч.; S.J. Jagchid, V.J. Symens. Peace, War and Trade Along the Great Wall: Nomadic-Chinese Interaction through Two Millennia. Bloomington, 1989 и др.
13) Т. Barfield. The Hsiung-nu Imperial Confederacy: Organization and Foreign Policy. Journal of Asian Studies. Vol. XLI, 1981, No. 1; idem. The Perilous Frontier...
14) ЛГЧХ,с. 18; ССНА, с. 50; МИС. Вып. 1, с.41.
15) ЛГЧХ, с. 30-2; ССНА, с. 57-60; МИС. Вып. 1, с. 45-47.
16) ЛГЧХ, с. 44; ССНА, с. 65; МИС. Вып. 1, с. 53.
17) МИС. Вып. 2, с. 110.
18) ЛГЧХ, с. 18: ССНА, с. 50; МИС. Вып. 1, с. 41.
19) ЛГЧХ, с. 31-32; ССНА, с. 59-61; МИС. 1. Вып. 1, с. 47-48.
20) ЛГЧХ, с. 191; ССНА, с. 76; МИС. Вып. 2, с. 22.
21) М. Loewe. Records of the Han Administration. Vol. 1. Cambridge, 1967, p. 65-75.
22) М.В. Крюков и др. Указ. соч., с. 200-201.
23) Т. Barfield. The Hsiung-nu..., p. 53; idem. The Perilous Frontier..., p. 47.
24) O. Lattimore. Op. cit., p. 478-480.
25) Ю.С. Худяков. Вооружение средневековых кочевников Южной Сибири и Центральной Азии. Новосибирск, 1986.
26) С.Т. Кожанов. Ханьские арбалеты. — Известия СО АН СССР. Сер. ист., филол., филос. Вып. 2, 1987, №10, с. 44.
27) ЛГЧХ, с. 3; ССНА, с. 40; МИС. Вып. 1, с. 34.
28) Э. Шефер. Золотые персики Самарканда. М., 1981, с. 89, 389.
29) H.G. Greet The Role of Horse in the Chinese History. — American Historical Review. Vol. 70, 1965, № 3, p. 658.
30) ЛГЧХ, с. 206-207, 677; ССНА, с. 80-82, 115; МИС. Вып. 2, с. 26-28, 68-69.
31) ЛГЧХ, с. 218; ССНА, с. 88; МИС. Вып. 2, с. 34.
32) ЛГЧХ, с. 218-219; ССНА, с. 88; МИС. Вып. 2, с. 34-35.
33) Yu Ying-shih. Op. cit., p. 40-64.
34) ЛГЧХ, с. 258; ССНА, с. 110; МИС. Вып. 2, с. 63.
35) ЛГЧХ, с. 263; МИС. Вып. 2, с. 66.
36) A.M. Першиц. Данничество. М., 1973, с. 2, 11; он же. Некоторые особенности классообразования {16} и раннеклассовых отношений у кочевников-скотоводов. — Становление классов и государства. М., 1976, с. 290-293.
37) Цит. по изд.: Страбон. География. М., 1994.
38) Прокопий Кесарийский. Война с персами. Война с вандалами. Тайная история. М., 1993, с. 36, 48, 113, 188, 341, 352; Г.В. Вернадский. История России. Древняя Русь. Москва — Тверь, 1996, с. 155, 156, 158; О. Maenchen-Helfen. The World of the Hunns. Los Angeles and London, 1973, p. 190-199, 270-274.
39) Л.Б. Гмыря. Страна гуннов у Каспийских ворот. Махачкала, 1995, с. 129, 130.
40) ССНА, с. 327. Так же вели себя монголы в минское время. См.: Д. Покотилов. История Восточных монголов в период династии Мин. 1368—1634 (по китайским источникам). СПб., 1893, с. 64, 65, 88, 99, 100, 138.
41) ССНА, с. 323. Такие же отношения существовали между монголами и династией Мин. См.: Д. Покотилов. Указ. соч., с. 76, 108, 109, 193-196 и др.
42) Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1989, с. 43, 55.
43) М.К. Любавский. Обзор истории русской колонизации с древнейших времен и до XX века. М., 1996, с. 286-294.
44) Т. Barfield. The Hsiimg-nu..., p. 59.
Написать нам: halgar@xlegio.ru