Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Аблиукну жив

Слуга Иштаги обошел много разных селений в поисках сына Аплая. Но всюду, куда бы он ни обращался, говорили, что сын Аплая живет где-то в горах, а точно где, никто не знал. Слуга побывал у медников, у чеканщиков, у каменотесов, но узнал лишь, что дом Аплая где-то далеко, чуть ли не у «Священных ключей».

«Пойду к «Священным ключам», — решил слуга. — Быть может, там мне укажут, где его дом».

В живописной долине, среди высоких гор, били горячие ключи. С незапамятных времен люди ходили сюда лечиться от разных недугов. Иные селились здесь в маленьких, нескладных домишках, сделанных из обломков камня. Так здесь постепенно выросло селение, и называли его «Священные ключи».

Слуга Иштаги пришел к «Священным ключам» в полдень, когда солнце стояло в зените и хорошо было искупаться в волшебном ручье, который образовался от охлажденной воды источника. Всякий, кто хоть раз купался в этом ручье, никогда не забывал его и не терял случая побывать здесь еще раз. После купания слуга Иштаги в добром настроении отправился на поиски мастера. Тут же, недалеко от ручья, на самой окраине селения, он увидел небольшой дворик, обнесенный зеленой изгородью дикого винограда. Во дворе был разбросан скарб литейщика: формы глиняных фигур, слитки бронзы, глыбы глины, а главное — своеобразный очаг.

— Эй, мальчуган! — слуга окликнул чернокудрого мальчика, склонившегося у скульптуры крылатого льва. — Не здесь ли живет сын Аплая?

— Здесь живет Аблиукну, сын Аплая, — ответил мальчик.

— А где же он? — спросил слуга.

— Его сейчас нет, он ушел за песком.

— Я подожду его. — С этими словами пришедший вошел в калитку.

Он уселся на камне, а мальчик продолжал свою работу. Слуга долго рассматривал скульптуру: крылатый лев с человечьей головой привлек его внимание.

— Неужто твоя работа? — удивился он.

— Немного и моя, — ответил мальчик, сверкнув умными карими глазами. — Я помогаю дедушке. Это статуя крылатого льва для храма в Тушпе.

— Но ведь это трудно! — удивился слуга.

— Да нет, не трудно, — подумав, ответил мальчик. — Когда любишь свою работу, тогда ничего не трудно.

— А ты, видно, любишь эту работу, — продолжал собеседник, — так ловко у тебя получается.

— Да не очень ловко: дед недоволен, — нахмурился мальчик.

— Вот как! Однако ты умелый... Скажи мне имя твое. Когда попаду в Тушпу, буду знать, кто сделал львов, что будут стоять у входа в храм.

— Мое имя Таннау, — ответил мальчик.

— С кем ты там разговариваешь? — послышался голос из-за зеленой изгороди. — Помоги мне втащить эту корзину.

Таннау бросился к калитке, открыл ее.

Во двор вошел невысокий коренастый человек с пепельно-серой головой и такой же бородой. Его тонкое смуглое лицо светилось доброй улыбкой.

Он поклонился незнакомцу и спросил:

— Ко мне ли ты, добрый человек?

— К тебе, если ты сын Аплая, — ответил слуга. — Меня прислал к тебе царский наместник Иштаги. По повелению царя, он приказал доставить тебя во дворец. Дело есть для тебя важное: царское оружие лить, царский шлем чеканить.

— А не знаешь ли ты, почему вспомнил обо мне великий Руса? — спросил удивленный Аблиукну. — Много полезных дел сделал я для дворца, но меня там забыли. А помнят только жрецы из Тушпы. Для них я работаю.

— Могу ответить тебе на это, — сказал слуга. — Почетны твои дела, потому и честь тебе великая. Был я во дворце Тейшебаини, когда Руса, сын Аргишти, великий царь Урарту, смотрел дворец и все его сокровища, привезенные из дальних мест. Когда увидел он бронзовые светильники, столь искусно сделанные тобой, остановился царь и спросил, чьих рук это дело. Иштаги посмотрел на пометку и увидел знаки рода Аплая. Он и ответил, что сын Аплая это сделал и что в искусстве своем он отцу не уступает. Тогда царь Руса велел разыскать тебя и поручить тебе сделать оружие царское.

— Дело это почетное, — ответил польщенный Аблиукну. — Мой отец, знаменитый мастер Аплай, учил меня, что почетней всего для искусного мастера ковать оружие против врага. «Если грозен будет твой меч, — говорил отец, — то воистину сразит он врага. А врага надо бить, потому что враг земли твоей — твой враг!»

— А ведь прав был Аплай! — воскликнул Таннау так радостно, словно сделал удивительное открытие. — Если бы мечи урартов сразили ассирийцев в походе Саргона, все было бы хорошо: Аплай остался бы на родине и жил бы вместе с нами.

— Умен! — удивился слуга. — Мал, да умен!

— Умен, — согласился Аблиукну, понизив голос, чтобы не услышал Таннау. — Да еще искусен. Ему ведь мало лет, всего тринадцать, а он уже помогает мне лепить статуи крылатых львов. Я этого не мог в его годы.

Таннау не слышал похвалы деда: он с увлечением продолжал работу.

Дед собирался во дворец. Идти надо было далеко. Он решил взять с собой своего верного помощника, серого осла.

— Туда пойду пешком, — сказал он Таннау, — а возвращаться буду на сером. Буду спешить, чтобы скорее тебе все рассказать.

— Хорошо, дедушка. Торопись! Я буду ждать тебя с нетерпением.

— С нами великий Халд! — сказал Аблиукну на прощание. — Если на счастье иду, то не пожалеем нашего ягненка для жертвы Халду.

Большие карие глаза Таннау мигом наполнились слезами.

— Бедный ягненок! — прошептал мальчик. — Нужен ли он великому Халду? Я знаю, Халд грозен, я боюсь его, а ягненка жаль... так жаль! — И Таннау прижался лицом к мягкой, шелковистой шее ягненка.

— А мы отложим жертву, — поспешил утешить мальчика старик. — Халд простит нам нашу бедность, подождет!

Аблиукну шел во дворец опечаленный: и внука жаль, и перед Халдом страшно. «Хорошо бы принести жертву, — думал Аблиукну, — тогда бы счастье пришло в наш дом».

 * * *

Солнце уже село за рекой, когда Аблиукну покинул дворец наместника Иштаги. Он торопился домой: хотелось скорее увидеть Таннау и поделиться с ним своей радостью. Ему приказано работать на царский двор. А что может быть лучше для бедного ремесленника! Это значит, что голод уйдет из их убогого жилища. А Таннау... Бедный мальчик, он ни разу в жизни не имел целой одежды. Теперь он получит новую рубаху и даже сандалии из кожи. Ах, Таннау! Он даже не знает, что впереди у него столько радостей! Царский заказ — это не заказ купца-пройдохи. Не иначе, как Халд услышал его молитвы...

Аблиукну подошел к дому уже в сумерках. За калиткой были слышны детские голоса.

— Ложитесь на землю! — кричал Таннау. — Вы ничтожны, вы рабы!

Аблиукну тихонько остановился за изгородью. На камнях у порога дома суетились сверстники Таннау, дети гончара и лепешечника. Трое мальчиков и одна тоненькая, худенькая девочка играли в какую-то замысловатую игру.

Таннау сидел у порога с толстой палкой в руках, с ивовой корзинкой на голове и рваным мешком на плечах. Девочка стояла за спиной Таннау и старательно покачивала опахалом из громадных листьев лопуха. У ног Таннау распростерлись мальчуганы.

— Опять в царя Русу играют, — усмехнулся Аблиукну. — Так и есть. Корзинка заменила царскую тиару, мешок вместо вышитой накидки, а царский жезл в виде простой палки. Что-то будет дальше?..

— Я прощаю вас, ничтожные рабы! — говорит важно Таннау. — Идите прочь и трудитесь. Я не буду вас убивать. А в другой раз, если вы не выполните приказание моей светлости, я велю вас утопить в горячих ключах.

— А ты думаешь, что так легко добыть звезды с неба? — спрашивает робко маленький «раб», уставившись на Таннау лукавыми черными глазами. — Мы хотели добыть всего лишь три звезды, но слишком высоко они повешены великим Халдом.

— А вы дайте ему что-нибудь, как будто это звезды, — шепчет из-за спины Таннау маленькая «рабыня» с опахалом.

Но «царь» услыхал ее голос. Забыв о том, что он должен быть грозным и жестоким, Таннау, широко улыбаясь, говорит своим «рабам»:

— Что же вы не догадались сделать звезды из глины? Глупые!

Тут «рабы» вскакивают и с веселым смехом бросаются в угол дворика, где замешана глина. Они начинают лепить звезды, а Таннау, бросив свой царский жезл и сняв тиару из ивовых прутьев, помогает им. Дети так увлечены, что и не замечают прихода Аблиукну.

— Если бы такими были наши цари, — вздыхает дед. — Если бы они умели прощать и жалеть людей...

Он тихонько привязывает к изгороди серого. Но тот издает трубный звук и сразу же выдает свое присутствие. Дети вскакивают и поспешно исчезают за калиткой. Таннау радостно бросается к деду:

— Что сказал тебе Иштаги? Он дал нам работу?

— А что ты сделаешь со звездами небесными? — спрашивает дед и ласково треплет курчавую голову внука.

— Я бы подвесил их под потолок, и они бы светили нам вместо фитилька.

— Вот так царь! — рассмеялся Аблиукну. — Разве есть такой бедный царь, у которого дворец освещен всего лишь одним фитильком? Там сотни великолепных светильников. Они светят, как звезды небесные.

— Я там не был, — оправдывается Таннау. — Я не знал, что там много светильников. А если бы я был царем, я бы приказал доставить мне звезды небесные. Они лучше светильников!

— Не забудь, мой мальчик, что звезды принадлежат великому Халду. Их нельзя трогать — они священны!

Дед поспешил в дом, а Таннау побежал за ним вприпрыжку.

— А что сказал тебе Иштаги?

— Иштаги сказал то же, о чем сообщил нам слуга его, — ответил Аблиукну, старательно разжигая огонь для светильника.

Два хороших кремня давали большие, светлые искры. Это помогло Таннау увидеть лукавую улыбку на лице деда.

— Будем делать царское оружие! — продолжил оживленно Аблиукну. — Будем шлем чеканить всем на удивление, а ножны для кинжала украсим чудо-птицей. Такие ножны, из чистого золота с чеканкой, Руса видел у царя скифского. Понравился ему тот кинжал, а велел сделать еще лучше и украсить камнями. Но беда в том, что не видел я тех ножен. А по рассказам Иштаги трудно понять, чего хочет царь.

— А мы на глиняной табличке сделаем рисунок и покажем его Иштаги, — предложил Таннау. — Если будет он пригоден, то так и сделаешь.

— Ты это хорошо придумал! — согласился дед. — Попробую я завтра сделать рисунок.

Старик зажег глиняный светильник и стал торопливо шарить у себя на груди. Затем он вытащил сверток и, развязав его, подал Таннау золотой перстень с чудесным синим камнем:

— Это священный камень, — сказал тихо старик, словно боясь, что его услышат и похитят драгоценность. — Он вылечивает от проказы и от многих других болезней. Если бы я имел этот перстень в тот год, когда пришла черная болезнь, то были бы живы твои родители, мой мальчик.

— Кто дал тебе этот перстень? Он волшебный? — спросил удивленный Таннау. — Я еще ни разу в жизни не видел такого чуда!

— Это дар царя за светильники, что мы с тобой сделали в дни первого новолуния. Мы делали их для храма, а попали они во дворец. Очень они понравились хранителю сокровищ, одноглазому Уаси. А он знает толк в таких вещах! «Твой труд должен принадлежать царю, — сказал мне Иштаги. — А Руса, говорит, доволен тобой, доволен, что сумел ты сохранить мастерство Аплая и продолжить его дело». А еще тобой поинтересовался царский наместник, — продолжал счастливый старик. «А кто, спрашивает, дело твое продолжит? Есть ли у тебя сын либо внук?» Я сказал, что все погибли в тот страшный год, когда черная болезнь ходила по нашим домам. «Один, говорю, есть у меня внук, мой Таннау. Искусен будет в литье, за то ручаюсь своей головой». — «Ну что ж, тогда поверю, если головой ручаешься», — посмеялся Иштаги. А когда смеялся, его толстый живот дрожал, как студень.

— Буду стараться — ты правду сказал, — ответил Таннау. — Ведь я твой внук, а тебя Аплай учил. Как же не быть мне искусным! — И мальчик с гордостью посмотрел на деда.

— Да ты и в самом деле молодец! — воскликнул Аблиукну. — Вот так Таннау! Был бы жив твой отец, похвалил бы тебя.

— А ты мне и дед и отец! — ответил радостно мальчик, снимая с ног деда потрепанные тростниковые сандалии. — Вот и вода здесь — я вымою твои ноги, — предложил он.

— Спасибо, мой друг, — вздохнул Аблиукну.

— Не будем печалиться, дедушка Аблиукну. Лучше поужинаем и сыграем на дудке Аплая. Хорошо сыграем, так, чтобы нам весело стало!

— На это я всегда согласен, — улыбнулся Аблиукну. — Я люблю песни молодости. Когда я слышу звуки свирели, забываю все горести, сразу молодею.

Разговаривая с дедом, быстрый и ловкий Таннау принес кувшин молока, сушеного винограда и свежих лепешек. Они поднялись на крышу дома и там, на мягкой войлочной циновке, под звездами, ужинали, прислушиваясь к вечерним голосам.

Вот звякнула колокольчиком корова в хлеву. Залаяла собака у соседа. Промчалась, цокая копытами, лошадь с запоздалым путником. И всем этим голосам неумолчно вторил ручей.

— Хорошо поет наш ручей! — заметил Аблиукну. — По вечерам его песня особенно звонка и приятна.

— Запоем вместе с ним под свирель, дедушка...

Но в это время где-то вдали запели девушки. Их чистые, звонкие голоса были так свежи и приятны... Аблиукну вытащил из рукава свою бронзовую дудку, и переливчатая свирель слилась с голосами девушек. Таннау запел вместе с ними, и дед заметил, что голос внука окреп и не уступал голосам девушек. На соседних крышах появились люди. Вечерняя прохлада и запахи душистого сена располагали к отдыху и покою, а что может украсить отдых лучше хорошей песни!

* * *

Аблиукну был польщен царским заказом, но в то же время очень взволнован. Его мучил страх, что птица, задуманная на ножнах кинжала, не получится такой, какой она должна быть. И вдруг старику пришла в голову прекрасная мысль: а нет ли такой заморской птицы в садах дворца? Кто-то из слуг рассказывал Аблиукну, что в царском дворце удивительный сад, а в том саду заморские птицы, каких никогда никто не видывал в Урарту.

— Хорошее я дело задумал, — сказал дед внуку, когда они проснулись на рассвете. — Не будем никаких птиц придумывать. Попросимся в царский сад и посмотрим там птиц заморских. Их и нарисуем на табличке. Тогда уж и работа будет хороша.

— И меня возьмешь с собой? — обрадовался Таннау и закружился вокруг деда в радостной пляске.

— Вместе пойдем, — согласился дед. — Надо ведь запомнить все краски, чтобы потом камнями разукрасить. А где мне, старому, все запомнить! Это уж твое дело, молодое!

Было еще рано, когда дед с внуком собрались в путь. До царского дворца надо было идти полдня. Как ни мудрили, а все же взяли с собой серого, чтобы мог дед на нем доехать, когда устанет.

— Да он у нас крепкий — двоих повезет! — утешал себя Аблиукну, собирая осла в дорогу.

— Что же я, злодей какой, чтобы мучить осла? — удивился Таннау. — Разве ты не заметил, что я никогда не сажусь позади тебя на сером?

— А я думал, что это от озорства, — улыбнулся Аблиукну. — Дед говорит — садись, а ты хочешь сделать наоборот. Так всегда делают внуки, когда малы и глупы. А если это от жалости к животному, то честь тебе и хвала. Доброе сердце вложил Халд в тело моего внука!

— А ты видел, когда он это сделал? — спросил Таннау, лукаво улыбаясь.

Аблиукну очень верил в могущество Халда. А Таннау, как ни старался, не мог понять, в чем сила этого бога. Он не столько верил ему, сколько боялся его мести и, чтобы умилостивить страшное божество, молился перед сном.

Захватив с собой сырую глиняную табличку и острую бронзовую палочку, дед и внук отправились во дворец.

Позади Таннау плелся на привязи серый ослик, помахивая хвостом. Серый не любил утруждать себя и предпочитал выходить на прогулку без поклажи. Таннау давно уже заметил эту слабость своего ослика и тайком от деда часто таскал на себе тяжести, а осла вел на привязи без поклажи.

Было ясное осеннее утро, такое солнечное и бодрое, что душа ликовала и радовалась, сама не зная чему. Впереди сверкала снежной вершиной святая гора Эритиа. Казалось, что она приблизилась к городу Тейшебаини, — так ясно были видны все складки на ее склонах, все вмятины на снежной шапке.

Любуясь священной горой, Аблиукну вспомнил старинное сказание о том, как горные пастухи вот таким же ясным, солнечным утром увидели на вершине этой горы бога Халда в золотом венце из солнечных лучей.

— И что же сделал Халд, стоя на вершине священной горы? — спросил Таннау.

— Говорят, что он потребовал большую жертву, — ответил Аблиукну. — Жертву принесли, и Халд проявил милость. В том году много народилось ягнят, и все они выжили и пополнили стада.

В полдень Аблиукну и Таннау достигли ограды дворца. За ограду их не пустили, и Аблиукну решил ждать, когда у ворот появится Иштаги. Слуги говорили, что наместник как раз в полдень объезжает поля и виноградники, где идет сбор урожая.

Им недолго пришлось ждать. Вскоре ворота раскрылись, и с пронзительным ржанием вылетел резвый, в серых яблоках жеребец. Аблиукну кинулся к всаднику и попросил его остановиться. Иштаги, сидя на лошади, выслушал старика и тут же распорядился провести его в сад.

— Мне не нужно твоего рисунка на глиняной табличке, — сказал он Аблиукну. — Я знаю твое мастерство и верю, что ты сумеешь сделать ножны еще лучше, чем у царя скифского. А птицу заморскую ты увидишь в саду. Ее привез нам гонец от правителя дальней земли, которая лежит в стороне, где солнце восходит.

Иштаги ускакал, а слуга повел старика и внука в царский сад.

— Вот так чудо! — воскликнул Таннау, увидев диковинную птицу. — Неужто перья такие пестрые?

Старик уселся на траву и стал зарисовывать птицу.

— Но краски как запомнить? — сокрушался он. — Трудно мне стало, глаза непокорные, — говорил он Таннау. — Каких только камней не потребуется, чтобы царственную птицу украсить!

Таннау все приглядывался и повторял про себя:

— Пурпурные перья, а вот голубые, синие и совсем золотые... Тут и черные и желтые камни потребуются, — говорил он деду, рассматривая пышный хвост и нарядные крылья птицы.

— Давай-ка знаки сделаем на табличке, чтобы краски повторить в камнях! — сказал с волнением дед. — Когда природа такое чудо сотворила, то и нас, быть может, осенит умение.

Долго любовались они удивительной птицей, волшебными цветами и деревьями, каких не было нигде в Урарту.

— Поистине чудо-сад! — восхищался Аблиукну. — Но для кого он сделан, когда пуст дворец? Кроме Иштаги, здесь, наверно, никто и не живет.

— Есть здесь живое существо! — воскликнул удивленный Таннау. — Посмотри, дедушка, что делает этот мальчик, сидящий на дереве.

Аблиукну повернулся в сторону, куда указал Таннау, и увидел на дереве черную лохматую голову и злые навыкате глаза. Из-за зелени ветвей каждый раз протягивалась рука и швыряла в птиц камни. Мальчик был неловок, и камни летели мимо.

— Зачем ты бьешь птиц? — воскликнул удивленный Таннау. — Они никому не сделали зла и так красивы!

— А ты молчи! — ответил мальчик. — Это мой сад. Я могу и тебя избить камнями. Ты ничтожен, а я царский слуга. — И с этими словами мальчик снова швырнул камень и угодил в крыло птице.

— Уйдем отсюда, Таннау. Видимо, это сын Иштаги. Нам здесь больше ничего не надо. В этом саду водятся злые духи. Не ищи здесь добра...

Таннау молча пошел за дедом. Вслед им полетели камни.

— Боги жестоко наказали Иштаги, подарив ему такого скверного сына, — говорил Аблиукну. — Он еще мал, а так жесток, что готов уничтожить все живое. Никогда этот ребенок не встретит улыбки. Люди, увидев его, будут сторониться, как сторонятся чудовищ.

— Ты говоришь, что Иштаги наказан. Почему? — спросил Таннау. — Может быть, он обидел злых духов? Как ты думаешь, дедушка?

— Он обижает бедных людей, — ответил мрачно дед. — Он жесток с рабами, которые строили дворец, сооружали канал плодородия, создали прекрасные сады и виноградники. По всему Тейшебаини из уст в уста передаются страшные истории о его зверином сердце.

— А почему он к тебе добр, дедушка?

— А потому, что я ему нужен. Он боится Русы, которому тоже нужен мой труд. Вот почему он добр к нам, Таннау! Его доброта — это доброта волка.

— Не будем трудиться на Иштаги! — предложил Таннау. — Зачем нам делать красивые вещи для злодея?

— Мы должны их делать для царя Русы, — ответил Аблиукну. — Но даже если бы пришлось работать и на Иштаги, все равно никуда от них не уйдешь. Я тоже предлагал отцу Аплаю не делать золотых щитов для деда нашего царя — он был злой человек, в нем тоже жили злые духи.

— И что же сказал тебе Аплай?

— Он сказал, что на то воля богов, — ответил Аблиукну. — А мы, бедные люди, должны жить, как велят боги.

— А разве боги велят уводить в рабство? — загорелся вдруг Таннау. — Разве Аплай был скверный человек? Почему его увели в рабство?

— Его увели как раз за то, что он был хороший человек, искусный мастер, — ответил Аблиукну, погладив голову Таннау своей шершавой рукой.

Они подошли к ручью, который весело струился по камешкам. Увидев, как ослик побежал с пригорка, чтобы попить прохладной воды, дед предложил внуку отдохнуть под старым орехом.

— Хороша вода! — восторгался Таннау, окунувшись с головой в ручей. — Я давно не пил такой вкусной, прохладной воды.

— Это вода необыкновенная, — согласился Аблиукну. — Она памятна мне с юности. Я никогда не забуду этого ручья.

— А чем она памятна тебе? Расскажи, дедушка, — попросил мальчик.

— Видишь ли, — ответил задумчиво дед, и его добрые серые глаза подернулись печалью, — вон там, у оврага, ручей был когда-то широк и полноводен, как маленькая река. Я часто ходил сюда купаться. И вот здесь я встретил Таририю. Это было вскоре после того, как ассирийцы увезли Аплая из Мусасира. В наши края не дошло войско Саргона. Я долго ждал отца...

Первое время, когда я остался один, мне казалось, что солнце померкло и вечная ночь опустилась на землю. Я много дней бродил по винограднику голодный и несчастный. Слезы душили меня, мысли путались от горя. Я потерял веру в богов. Я думал: лучше бы и меня взяли вместе с отцом. Так прошло много дней. Ассирийцы давно уже покинули Мусасир, и люди, оставшиеся в живых, вернулись и занялись прежней работой. Не вернулся только Аплай. Мне сказали, что он увезен Саргоном. Так я и не дождался отца и остался один. Не знал, что делать, как жить... Но вот как-то пришел ко мне сосед и предложил сделать ему котел. Бронза у него была. Я взялся за работу. Развел огонь в печи — то была печь Аплая — и стал работать. А вечером пошел к ручью помыться и рубаху выстирать. Только расположился я на камне, смотрю — идет девушка. Стройная, тоненькая, как молоденький кипарис; косы длинные, черные. Несет на плече кувшин и что-то напевает. Я сделал вид, что не вижу ее. Подошла она поближе, увидела меня — умолкла. Набрала воды в кувшин. А потом окликнула: «Аблиукну!»

Я поднял голову и увидел Таририю, дочь пастуха. Она ранней весной ушла с отцом в горы и теперь только вернулась.

«Таририя, — воскликнул я, — как хорошо, что ты уцелела!»

«А почему ты печален, Аблиукну, почему не слышно твоей веселой свирели?» — спросила она ласково.

«У меня горе большое, Таририя: ассирийцы увели Аплая. Теперь я один». — И я горько заплакал.

«Не печалься, Аблиукну, мы не оставим тебя», — сказала Таририя и так ласково на меня посмотрела.

Мы постояли молча: я с мокрой рубашкой в руках, а Таририя с кувшином воды на плече. А потом она протянула руку ко мне и сказала:

«Дай мне рубашку, Аблиукну, я зашью на ней дыры».

«А как я получу ее, Таририя?»

«Я принесу ее тебе».

«Я буду рад», — сказал я так тихо, что она и не услышала, а только догадалась.

Ее добрые карие глаза засветились теплыми лучами, словно на меня глянули два маленьких солнца.

Утром Таририя принесла мне рубашку и свежих лепешек. Она почистила котлы, помыла кувшины, а когда все привела в порядок, сказала, что будет приходить и приносить лепешки.

«Ты ведь не умеешь их печь?» — спросила она меня.

Я умел печь лепешки, но ответил, что мне не приходилось этого делать.

«А зерно я заработаю и сам на зернотерке размельчу», — сказал я девушке.

Мне хотелось получить побольше пшеничного зерна, очень захотелось помочь Таририи. Я хорошо поработал и быстро сделал котел. А потом разыскал десять незаконченных бронзовых чаш. Я решил их доделать, чтобы получить за них много зерна.

Мои чаши уже были готовы и сверкали как золотые, когда я снова услышал шаги Таририи. Она легко ступала в своих маленьких соломенных сандалиях.

«Как хороши чаши! — воскликнула девушка, входя в дом. — Как они блестят! Ты искусник, Аблиукну! Кому ты их отдашь?»

«Да вот не знаю, кому отдать», — ответил я и покраснел. Меня обрадовала похвала этой хорошей девушки.

«А я придумала, — сказала Таририя, внимательно рассматривая чаши. Она ударяла по ним деревянной палочкой, и чаши отвечали ей разными голосами. — Как они звенят!.. Ты отнеси их богатому купцу, который вчера вернулся из Согдианы. Он привел целый караван верблюдов, и на каждом — тюки всякого добра. Попроси у него зерна пшеничного и еще что-либо — кусок шерсти на рубаху или сандалии из кожи».

«А ведь ты права, Таририя!» — согласился я.

Я пошел к богатому купцу и показал ему свои чаши. Его маленькие словно смазанные маслом глазки так и засверкали.

«Я возьму их, — сказал он. — Говори, что тебе надобно».

Я попросил горшок зерна и шаль заморскую: захотелось мне Таририи принести подарок. Но купец закричал, замахал руками и сказал, что зерно даст, а шали не даст.

«Тогда и чаши не получишь!» — сказал я решительно и собрался унести свое добро.

Когда увидел купец, что я в обиду себя не дам, велел отсыпать мне горшок зерна, а затем принес мне и шаль. Да какую шаль! Точно сотканную из лунных лучей. Никогда я не видел такой красоты!

Словно на крыльях полетел я к дому своему. Таририя уже ждала меня. Когда она увидела эту шаль, так и замерла от восторга. Все отказывалась, не хотела надеть, но я упросил ее. Надела она шаль и еще прекрасней стала.

Мы подружились с Таририей. Целый год она помогала мне, заботилась о моем хозяйстве. То добрым советом поможет, то делом каким. Привык я к ее ласковому голосу, к заботам...

Но вот раз пришла Таририя опечаленная. Долго молчала, только смотрела, как я работал — ручку для кинжала отделывал. А потом сказала, что собрался отец ее на новые пастбища, далеко от наших мест; покидают они свой дом и больше не вернутся сюда. Сердце мое так и замерло...

«Как же быть? — спросил я свою подругу. — Как буду я жить без тебя?»

Таририя молчала. Грустными были ее глаза, никогда я не видел в них такой печали. Что она могла ответить мне?

Я всю ночь не спал, а наутро решил пойти к отцу Таририи и узнать свою судьбу. Надел я чистую рубаху, волосы причесал и пошел. Сердце билось — казалось, не удержишь его в груди. Разные слова я придумывал для разговора с пастухом, а когда перешагнул порог его дома, все из головы выскочило. Как увидел я отца Таририи, так и забыл все умные речи, что ночью придумал. Я сказал только то, что сердце мне подсказало.

«Добрый сосед, — говорю, — ты знаешь отца моего, Аплая. Хороший был он мастер, знаменитый. Я кое-чему у него научился... Оставь мне Таририю! Вместе будем с ней жить, вместе хозяйство вести будем. Через год я накоплю всякого добра и отдам тебе достойный выкуп. Тогда и свадьбу сыграем».

Сказал я это и протянул руку пастуху. Вдруг, думаю, не даст руки, тогда хоть сквозь землю провались. А он подал руку и смотрит на меня с доброй улыбкой. Был он черен и космат, как чудовище, а глаза у него были добрые, как у Таририи.

«Оставлю, если будешь о ней заботиться, — сказал пастух. — Да что вы есть будете? Одну только корову могу дать моей Таририи».

«Вот и хорошо! — сказал я радостно. — Нам ничего не надо. Мы всё добудем своими руками».

Так и было. Сыграли мы свадьбу, и завелось у нас доброе хозяйство.

Зажили мы счастливо и двух дочерей растили — красавицы были, как Таририя. Промчались годы, и дождались мы свадьбы старшей дочери, Шамзи. Потом внук Таннау родился. А Таририя все не старилась... Помню, мне поручили сделать статую богини красоты. Я сделал ее, глядя на мою дорогую подругу. Я не посчитался с тем, что обычай старины требует лепить статуи по готовым слепкам, — не полагается иметь образцом живого человека. Я отступил от обычая, зато статуя получилась такая, какой никто в мое время не смог сделать... А дальше ты знаешь, — сказал Аблиукну и тяжко вздохнул. — Я уже рассказывал не раз. Тебе было меньше трех лет, когда горе свалилось с неба. Все погибли от черной болезни. Каким-то чудом остался ты в живых. А меня она не коснулась, будто я был заколдован... — Аблиукну умолк и долго смотрел в ту сторону, где когда-то встретил Таририю.

Мальчик отвернулся, чтобы не видно было, как его опечалил рассказ деда.

— Но нас двое, — сказал Аблиукну, как бы стряхивая горе и усталость.

Он встал, потянулся и по-юношески быстро взобрался на дерево.

— Ну-ка, наберем орехов! Посмотри, как много их здесь. Вот когда я тебя угощу!

— А я угощу тебя царскими яблоками, — сказал Таннау, вытаскивая из рукава рубахи румяные, сочные яблоки. — Когда я увидел злого мальчишку, я решил, что это сад дьявола и боги не рассердятся, если я нарву яблок для своего деда.

Они посмеялись друг над другом, дед и внук, и пошли домой.

 * * *

Уже много дней трудился над ножнами Аблиукну. Рисунок, сделанный в царском саду, помог ему хорошо выполнить чеканку. Но самое трудное было впереди: надо было умело подобрать по цветам драгоценные камни, а затем вставить их. Долго думал Аблиукну, как это сделать лучше. Наконец придумал.

— Да мы с тобой совсем поглупели! — воскликнул он как-то, обращаясь к Таннау, занятому крылатым львом. — Не проще ли будет закрасить разными красками золотые ножны и по цветному следу вставлять камни?

— Вот как ты придумал! — обрадовался Таннау.

Он оставил свою работу и пошел за красками. А дед тем временем занялся камнями. Он вытащил мешочек и высыпал на стол камни. Таннау так и ахнул, когда увидел сверкающие самоцветы.

— Откуда они, где их берут? — воскликнул восхищенный мальчик. — Что за красота!

— Ты хочешь знать, откуда они, мой мальчик? — спросил Аблиукну. — Я расскажу тебе все, что знаю, но это будет невеселый рассказ... Говорят, что вот этот прозрачный сверкающий камень рожден ветром, воздухом и небесным светом. Он так красив, что мы готовы поверить в это. Но есть люди, которые знают истину. Они говорят, что этот камень — застывшие слезы рабов, тех рабов, которые трудились на царей много веков назад. Слезы эти застыли и превратились в прекрасные камни. В них светится душа людей. Когда носишь такой камень на груди, он становится розоватым и теплым. — Старик восхищенно смотрел на кусочек блестящего горного хрусталя.

— Почему это так? — спросил Таннау, зачарованный таинственным рассказом деда.

— Я думаю, потому, что, согретый теплом человеческого тела, камень начинает оживать... — Аблиукну любовался чудесными камнями и продолжал: — А вот смарагды. Они зеленее весенней травы, свежи, как гроздья винограда, покрытые утренней росой. Видишь, как они красивы на солнце! Но и в тени они не меняются. А вечером, при светильнике, эти камни будут так же зелены и блестящи. Добыть их очень трудно. Говорят, что у синего моря есть гора смарагдовая. Путь к ней преграждают скалистые ущелья. Не всякий пройдет туда. Но когда цари приказывают, рабы идут. Идут и гибнут. Иные добираются до высокой горы, где есть смарагды, и тяжким трудом добывают камни. В стужу и дождь им негде укрыться. Хорошо, если попадутся горные бараны — тогда эти бедные люди сдирают с баранов шкуры и делают себе одежду. Нелегко добыть этот красивый камень! И все же его добывают. Есть в нем сила великая. Говорят, что если перед змеей подержать смарагд, то из глаз ее польется вода и она ослепнет. Можно надеть на палец кольцо с этим камнем, и ядовитые гады не тронут тебя. Говорят, что смарагд вылечивает от черного кашля, от которого нет спасения.

Эти камни есть и в Египте, — продолжал Аблиукну. — У берегов священного Нила, в пустыне, где палящие лучи солнца могут сжечь все живое... Когда я был юношей, — вспоминал Аблиукну, — я дружил с одним рабом из Египта. Это был искусный мастер-ювелир, но судьба его несчастливая: его взяли в плен ассирийцы, а через несколько лет он попал в плен к урартам. Жил он в тростниковой хижине, получал по одной просяной лепешке в день и на крошечном очаге делал разные замысловатые сплавы для амулетов. Знатные воины царской охраны верили в силу его амулетов и приносили ему камни, чтобы украсить медных птиц и серебряных зверьков, наделенных чарами. Сплав был дешевый, а камни очень ценные. Воины всякими способами добывали камни и приносили их Тутмосу — так звали египтянина. Он трудился для них целыми днями и ничего не получал за труды. Голодал постоянно. Худой и желтый, он был похож на иссохшее дерево. Я жалел Тутмоса и приносил ему еду. Боялся, как бы не умер. Египтянин всегда радовался моему приходу и каждый раз рассказывал мне всякие истории о своей стране. Больше всего он любил рассказывать о камнях. Он верил в их чудодейственную силу...

Рассказывая о Тутмосе, Аблиукну тем временем отделывал ножны. Для каждого камня приготовил маленькое гнездышко точно такого размера, каким был камешек. Он работал медленно и очень тщательно, чтобы не ошибиться. Таннау, увлеченный рассказами деда, оставил своего крылатого льва и всячески старался помочь деду. Ему хотелось все узнать об этих таинственных камнях. Он тенью бродил за дедом и все просил:

— Расскажи еще о Тутмосе.

— А разве я не рассказывал тебе о скарабее?¹⁾ Это священный жук. Тутмос очень гордился своим скарабеем. Он сделал его из священного египетского камня. Представь себе синий камень с маленькими золотыми звездочками — точно кусочек неба над Нилом. Тутмос говорил, что скарабей приносит ему счастье; он носил его на груди. А я ему завидовал, что у него есть скарабей, который приносит ему счастье. Я и не подумал о том, что никакого счастья у него не было.

— Да и вправду не было, — согласился Таннау. — Какое же это счастье — в рабстве?

— Счастье разное бывает, — ответил задумчиво Аблиукну. — Тутмос думал, что он счастлив уже тем, что занимается любимым делом и свободно ходит вокруг своей хижины. А в Ассирии его держали в колодке, и был он закован бронзовой цепью. Это ведь хуже?

— Хуже, — согласился со вздохом Таннау. — Бедный Тутмос!

Когда все камни были подобраны, Аблиукну увидел, что совсем не нужны рубины. А были они очень хороши.

— Вот эти нам понадобятся для нашей птицы, — сказал старик, показывая на синие, желтые и зеленые камни, отложенные для работы. — А вот эти мы используем для царского кубка. Как ты думаешь, Таннау?

— Мне нравятся красные камни для кубка, — согласился Таннау. — Надо только придумать рисунок для чеканки, чтобы был этот кубок очень красивый.

— Я вижу, ты дорожишь честью деда, — сказал ласково Аблиукну. — Это хорошо! Значит, и сам будешь с честью свою работу выполнять.

Старик приготавливал клей.

— Сегодня я использую секрет Тутмоса, — сказал он, лукаво поглядывая на внука. — Старый египтянин оставил по себе добрую память: секрет клея я от него узнал.

Теперь Таннау уже совсем не отходил от деда ни на шаг. Он смотрел, как дед смешивал разные порошки, прибавляя яичный белок и что-то из маленькой амфоры. Затем он все это долго грел на крошечном пламени светильника. Когда клей был готов, Аблиукну взял ножны и смазал гнезда, приготовленные для каждого камешка. Затем он быстро закладывал камни в гнезда и прижимал их маленькими щипчиками. Камни хорошо укладывались и уже не выпадали. В глаз птицы Аблиукну вложил превосходный желтый камень. Птица, казалось, ожила. Она была так красива, так сверкала своим чудесным хвостом, что Таннау не мог скрыть своего восторга.

— Клянусь печенью нашего ягненка, что ни один скифский царь не имел такого кинжала, с такими ножнами! — воскликнул Таннау, восхищенный замечательной работой деда.

— Надеюсь, что царь Руса будет доволен моей работой, — согласился Аблиукну, рассматривая кинжал и ножны. — А теперь помоги мне, Таннау, собрать оставшиеся камни. Ведь я расписку дал и за каждый камешек головой отвечаю.

— Расписку? — удивился мальчик. — Разве тебе не доверили камни?

— Доверить-то доверили, да не просто, — ответил, смеясь, Аблиукну. — Посмотрел бы ты, как составлял расписку одноглазый Уаси! Как он дрожал над каждым камнем и угрожал мне смертью за пропажу самого маленького осколка!

— И что же он написал? — спросил Таннау, смеясь вместе с дедом.

— Все написал, — ответил дед. — На глиняной табличке все камни перечислил, заставил поставить мой знак, а затем при мне положил табличку в огонь, обжег, чтобы навеки сохранить мою расписку.

— Так ты не забудь отобрать эту табличку, когда отнесешь кинжал с ножнами, — напомнил Таннау. — С этим одноглазым злодеем надо быть осторожным.

¹⁾ С к а р а б е й — фигурка священного жука из ценного камня или обожженной глины. У египтян скарабеи служили амулетами, печатями и медалями.

Дальше