Г. А. Меликишвили.
Урартские клинообразные надписи.
Введение.

Предисловие

Урартские клинообразные надписи заслуживают внимания прежде всего потому, что вместе с ассирийскими надписями они являются важнейшим источником по истории Урарту, древнейшего государственного образования на территории Советского Союза и соседних с Урартским государством стран. Урарту — одно из могущественных древневосточных государств, оказавшее влияние на развитие соседних народов Кавказа, Малой Азии, Ирана и Месопотамии. Без изучения его истории невозможно правильное понимание ряда исторических процессов и, в частности, процесса формирования современных народов Закавказья и их государственности. Не менее ценны урартские эпиграфические памятники и в языковом отношении: они дают основной материал для изучения урартского языка и используются при изучении хурритского языка, ввиду обнаруживающегося близкого родства этих двух языков. Изучение урартского языка помимо практического применения для чтения источников, приобретает определенное значение в свете задач, поставленных перед советской наукой И. В. Сталиным в его гениальном труде «Марксизм и вопросы языкознания», для разрешения общих теоретических вопросов науки о языке. В развитии изучения урартского языка работы И. В. Сталина по вопросам языкознания сыграли огромную роль. Они помогли специалистам-урартоведам разоблачить антинаучные марровские теории в области урартоведения и дали прочную теоретическую базу для конкретного изучения грамматических и лексических явлений урартского языка. Так как интерес к истории государства Урарту непрерывно возрастает, а урартский язык все еще недостаточно изучен, издание и изучение урартских эпиграфических памятников является крайне необходимым.

Урартские эпиграфические памятники уже давно привлекают внимание исследователей.¹⁾ В 1828—1829 гг. Ф. Шульц в Ванском районе обнаружил и скопировал более сорока урартских клинообразных надписей, в том числе и текст знаменитой «Хорхорской летописи» Аргишти I. В продолжении ближайших десятилетий копии или эстампажи отдельных урартских надписей снимались неоднократно. После того как в середине прошлого века была прочитана ассиро-вавилонская клинопись, началась также расшифровка и урартских клинообразных надписей. Первые попытки были неудачными. Лишь работа Сэйса «The cuneiform inscriptions of Van» (JRAS, 1882 r.) положила начало успешной расшифровке урартских надписей. Сэйс дал таблицу урартских клинообразных знаков, грамматический очерк, опубликовал все известные [241] тогда урартские надписи в транскрипции и переводах. Опираясь на идеограммы, употребляемые в урартских текстах в том же значении, в каком они употребляются в ассиро-вавилонской клинописи, Сэйс смог дать в основном правильный по смыслу перевод урартских текстов. В настоящее время работа Сэйса сильно устарела, но она представляет некоторый интерес в отношении издания тех надписей, для которых Сэйс пользовался неопубликованным ни до, ни после него материалом.

Интерес к урартским клинообразным надписям в России наметился очень рано. Важнейшую роль в изучении урартских эпиграфических памятников и урартского языка сыграли работы знаменитого русского ассириолога М. В. Никольского. Вместе с археологом А. А. Ивановским он совершил в 1893 г. обследование урартских надписей и других урартских древностей на территории тех районов Закавказья, которые когда-то входили в состав государства Урарту. Результатом этой экспедиции и многолетней работы М. В. Никольского над урартскими памятниками явился его капитальный труд «Клинообразные надписи Закавказья» (МАК, V), изданный в 1896 г. Эта работа, образцовая в отношении публикации всех известных тогда урартских надписей Закавказья, значительно продвинула вперед изучение урартского языка в смысле уточнения значения ряда грамматических форм и слов этого языка. Наряду с М. В. Никольским, из русских ассириологов, работавших над урартскими эпиграфическими памятниками, можно назвать В. С. Голенищева, обработавшего важную Звартноцскую надпись.

В 1898—1899 гг. немецкие ученые К.Ф. Леманн-Гаупт и В. Бельк обследовали всю территорию бывшего Урартского государства и произвели раскопки в г. Ване, на месте древней столицы Урарту. Результатом работы Леманн-Гаупта и Белька над эпиграфическими памятниками явилось предпринятое Леманн-Гауптом издание полного сборника урартских надписей — Corpus Inscriptionum Chaldicarum, не доведенное, однако, им до конца. Вышли два выпуска сборника в 1928 и в 1935 гг., в них опубликованы 110 надписей Сардури I, Ишпуини и Менуа, причем дана лишь транскрипция этих надписей с примечаниями. Переводами и разбором снабжены лишь некоторые надписи. В транскрипции надписей немало ошибок и серьезных неточностей. Более ценным является опубликование фотоснимков оригиналов или эстампажей целого ряда надписей, некоторых из них впервые. Но в целом издание не стоит на уровне успехов урартоведческой науки своего времени, так как Леманн-Гаупт упорно отказывался принять ряд правильных выводов новых исследователей урартского языка.

В деле выявления новых эпиграфических памятников больших успехов добилась экспедиция Русского Археологического общества под руководством И. А. Орбели. Раскопками в Ване в 1916 г. был открыт текст пространной летописи Сардури II, обогативший новым ценным материалом исследователей урартского языка.

Из новейших исследований буржуазных ученых по урартской эпиграфике и языку следует отметить работы И. Фридриха²⁾ и А. Гётце,³⁾ в которых дано правильное определение ряда важных грамматических категорий. Работы М. Церетели⁴⁾ в области урартской эпиграфики, в том числе грамматический очерк урартского языка, ничего существенного не внесли. Они отличаются слабостью аргументации в объяснении явлений грамматической структуры языка, произвольностью в переводах и определении грамматических форм. Для М. Церетели характерен поверхностный, неисторический [242] подход к изучению грамматического строя урартского языка, что проявилось, например, в отрицании им родственных связей между урартским и грузинским языками.⁵⁾

Интерес к изучению языка, истории и культуры Урарту, проявлявшийся еще в дореволюционной России, особенно возрос в советское время. На той территории бывшего Урартского государства, которая входит в состав Советского Союза, уже давно развернулась большая работа по изучению урартских древностей: изучались сооружения урартской эпохи, производились раскопки, были открыты новые урартские надписи, опубликовывался материал археологической экспедиции 1916 г. и новых раскопок.

В 1922 г. Н.Я. Марром был издан текст летописи Сардури II, им же были опубликованы и другие вновь открытые надписи. Но издания Н. Я. Марра пестрят ошибками в транскрипции и отличаются произвольностью переводов надписей. Это объясняется тем, что Н. Я. Марр к изучению урартского языка подошел с неправильными, ненаучными методологическими установками. Не выявив конкретных показателей родства урартского языка с грузинским, Н. Я. Марр стал на путь огульного объяснения урартского материала данными грузинского языка.

Мы вправе сравнивать ту или иную урартскую грамматическую форму или то или иное урартское слово с формой или со словом какого-нибудь другого языка лишь тогда, когда на основании самого урартского материала известно хотя бы приблизительное значение данной формы или данного слова. С другой стороны, к сравнению могут быть привлечены лишь те формы или слова, которые действительно выявляют сходство по своему звуковому составу. Н. Я. Марр мало внимания обращал на то, [243] что нам говорит сам урартский материал по вопросу о значении той или иной урартской грамматической формы или отдельных слов. Взяв какое-нибудь урартское слово, он его произвольно связывал с каким-либо грузинским словом, иногда весьма мало похожим по своему звуковому составу. Таким образом, «устанавливались», с одной стороны, значения урартских слов и форм, а с другой — с изумительной легкостью получались урартско-грузинские лексические и морфологические параллели. Посредством никем не установленных и никем не засвидетельствованных фонетических соответствий и фонетических изменений он объявлял совершенно непохожие друг на друга слова общими урартско-грузинскими словами. К этому присоединялись еще магические упражнения мистическими «четырьмя элементами». Следовательно, если не считать положительный сам по себе факт ознакомления научной общественности с новыми надписями, работы Н. Я. Марра по урартскому языку и урартской эпиграфике ничего положительного не дали.

С 20-х годов начали публиковаться работы акад. И.И. Мещанинова, посвященные изданию урартских надписей, а также отдельным вопросам урартского языка и истории Урарту. Эти работы, в частности его книга «Халдоведение», вышедшая в 1926 г., сыграли определенную положительную роль в развитии исследовательского интереса к урартским древностям. Но, ведя исследование в основном порочными, ненаучными методами Н. Я. Марра, И. И. Мещанинов не мог сколько-нибудь значительно продвинуть вперед изучение урартского языка.⁶⁾

Развитие советского урартоведения особенно быстро продвинулось вперед с конца 30-х годов, когда начались раскопки на холме Кармир-блур (близ Еревана) древнеурартской крепости Тейшебаини. Эти раскопки, ведущиеся и поныне под руководством Б. Б. Пиотровского, дали исключительно ценный материал для истории и культуры Урарту. Немаловажными были также открытые здесь урартские эпиграфические памятники. Первые результаты Кармир-блурских раскопок были подытожены Б. Б. Пиотровским в его сводной работе «История и культура Урарту», вышедшей в 1944 г. и удостоенной Сталинской премии. Кроме того, Б. Б. Пиотровский опубликовал ряд новых надписей.

Много поработал над изучением урартского языка Г.А. Капанцян. Им посвящено немало работ публикации урартских надписей, исследованию отдельных вопросов языка, истории и культуры Урарту.

Ряд интересных работ, посвященных публикации некоторых урартских надписей и отдельным вопросам урартской эпиграфики, языка и истории Урарту принадлежит И. М. Дьяконову. Ценный вклад в советское урартоведение внес И. М. Дьяконов, опубликовав на страницах «Вестника древней истории» в 1951 г. (№ 2, 3, 4) изборник «Ассиро-вавилонские источники по истории Урарту».

Можно отметить также образцовое издание урартских надписей в работе Г.В. Церетели «Урартские памятники Музея Грузии» (Тбилиси, 1939), а также работы М. А. Исраелян,⁷⁾ Н. В. Арутюняна⁸⁾ и др. Смело можно сказать, что в настоящее время советские ученые занимают первое место в мире в деле разработки вопросов языка, истории и культуры Урарту.

*

В издании сборника урартских клинообразных надписей чувствуется неотложная необходимость. Число урартских надписей в настоящее время приближается [244] к 400. Но публикации этих надписей разбросаны по десяткам труднодоступных изданий с разнообразной системой транскрипции; подавляющее большинство этих изданий сильно устарело, изобилует грубыми ошибками в чтении текстов, не говоря уже о переводах. Отдельные важные надписи изданы без транскрипции и переводов, опубликованы лишь их фотоснимки.

Настоящая работа ставит своей целью, по мере возможности, исправить это положение и сделать урартский эпиграфический материал доступным для широкого круга специалистов, интересующихся историей стран древнего Востока, древнейшей историей народов СССР, а также проблемами грамматической структуры урартского и родственных ему языков. Она основана на изучении клинообразного текста издаваемых памятников. Материалом для этого служили: 1) опубликованные в разных изданиях фотоснимки и автографии урартских клинообразных надписей; 2) урартские клинообразные надписи, хранящиеся в музеях Грузии и Армении; 3) наскальные урартские надписи, находящиеся на территории Арм. ССР, которые изучались нами во время командировок в Арм. ССР в 1949—1951 гг.; 4) наконец, впервые использована богатая коллекция эстампажей и гипсовых слепков урартских надписей (более 50 экз.), хранящаяся в Отделе археологии Музея Грузии им. С. Н. Джанапша (в Тбилиси).⁹⁾

В нашей работе урартские клинообразные надписи даются единой, наиболее распространенной ныне в ассириологии системой транскрипции. Чтения подавляющего большинства публикуемых надписей даются непосредственно по клинообразному тексту оригиналов. В урартских надписях еще много неясного как в понимании отдельных грамматических форм, так и лексики. Мы стремились как можно меньше обременять работу сомнительными предположениями, высказанными в научной литературе о значении отдельных урартских слов или грамматических форм. Так же и в отношении транскрипции мы не сочли нужным указывать на все ошибочные чтения других исследователей, особенно если их ошибочность не вызывает сомнения. Все же при настоящем уровне наших знаний урартской эпиграфики и урартского языка мы не могли избежать включения в работу ряда малообоснованных и спорных предположений. Примечания к транскрипции и к переводу служат, главным образом, обоснованием принятых автором чтений и понимания отдельных мест надписи. О значении отдельных урартских слов речь идет в конце сборника, в указателе урартских слов.

Указания на местонахождение упоминаемых в урартских надписях пунктов, сведения исторического характера о лицах, упоминаемых в урартских текстах, включены в соответствующие указатели собственных имен и географических названий. При каждой надписи даются сведения о ее местонахождении, о материале, на котором она высечена, и изданиях с указанием, что конкретно содержит то или иное издание: фотоснимок (сокращенно: Ф), автографию (А), транскрипцию (Т) или перевод (П) издаваемой надписи. Из изданий, вышедших до работ Сэйса (1882), отмечаются лишь те, которые содержат автографии надписей. В конце сборника даются указатели: 1) урартских слов, 2) идеограмм и детерминативов и 3) собственных имен и географических названий.

В заключение нельзя с благодарностью не отметить помощь, оказанную нам проф. Б. Б. Пиотровским, благодаря любезности которого мы имели возможность задолго до их публикации знакомиться с его работами о найденных урартских эпиграфических памятниках и таким образом всегда быть в курсе новых открытий в области урартской эпиграфики. С благодарностью должны отметить также всевозможную поддержку и помощь, оказанную нашей работе руководителем Института истории им. И. А. Джавахишвили АН Груз. ССР акад. Н. А. Бердзенишвили. [245]

Письмо и язык урартских клинообразных надписей

Урартский язык — язык создателей государства Урарту. Племена, говорившие на урартском языке, во II—I тысячелетиях до н.э. были широко распространены на огромной территории вокруг Ванского озера. Мы их находим на восточном побережье Ванского озера, в районе нынешнего города Вана (здесь была столица Урартского государства — Тушпа). К юго-востоку от Ванского озера, в районе нынешнего города Ревандуз находился религиозный центр Урарту — город Мусасир, население которого говорило на одном из урартских говоров.¹⁰⁾ Район Мусасира являлся, повидимому, южной границей распространения урартского языка — он непосредственно примыкал к территории распространения ассирийского языка. Население находящейся на северном побережье Ванского озера страны Зиукуни, по всей вероятности, также было урартским.¹¹⁾ Судя по ономастическому материалу, урартские племена были распространены еще севернее, до южных районов Закавказья, вплоть до Араратской долины и района Севанского озера включительно.¹²⁾

Основным материалом для изучения урартского языка являются урартские надписи. Дополнительные сведения можно извлечь из ассирийских источников, где засвидетельствовано немало собственных имен, относящихся к Урарту. Определенную помощь оказывают нам данные хурритского языка, в близком родстве с которым находится урартский язык. Картвельские (картский, т. е. грузинский, мегрело-чанский и сванский) и вообще кавказские языки также оказывают помощь в правильном понимании ряда явлений грамматического строя урартского языка и в изучении его лексического состава.

Древнейшими надписями урартских царей являются надписи из города Вана урартского царя Сардури, сына Лутипри (тридцатые годы IX в. до н. э.), составленные на ассирийском языке. Первые надписи, составленные на урартском языке, мы имеем лишь от преемника этого царя — Ишпуини. Начиная с этого момента (последняя четверть IX в.), надписи в Урарту составлялись в основном на урартском языке (имеются лишь два случая составления надписей на двух языках — на урартском и ассирийском, и то обе эти стелы с двуязычными надписями (№№ 19 и 264) поставлены на территории Мусасира, близ Ассирии). Самыми поздними из урартских надписей являются надписи последнего (?) царя Урарту Руса III, сына Эримена (начало VI в. до н.э.).

Урартское клинообразное письмо

Для составления урартских надписей употреблялась главным образом клинообразная система письма. Наряду с этим в Урарту существовало местное иероглифическое письмо, на котором имеется одна надпись на глиняной табличке,¹³⁾ а также часто даются обозначения емкости на многих больших сосудах, происходящих из Урарту.¹⁴⁾

Клинообразное письмо, на котором составлено огромное большинство урартских надписей, урартийцами заимствовано от ассирийцев. Клинообразные знаки в урартском [246] письме имеют приблизительно такое же очертание, какое имеют соответствующие знаки в ново-ассирийской клинописи. Это обстоятельство говорит о том, что IX век. до н. э., когда появляются первые урартские надписи, в то же время является временем заимствования урартийцами клинописи от ассирийцев.¹⁵⁾

Надписи в Урарту главным образом делались на камне: вырезывались на строительных камнях, на каменных стелах, на базах колонн, на скалах. Но имеются надписи и на других материалах: на глиняных табличках, предметах из бронзы, кости и т. д.

В то время как урартское письмо на глиняных табличках графически очень близко стоит к ассирийскому, в надписях на камне клинообразные знаки приобрели отличную от ассирийских знаков форму, определявшуюся характером материала для письма. В отличие от ассирийских знаков, имеющих треугольную головку и стержень в виде линии (рис. 1, табл. I), урартские знаки представляют собою равномерно суживающиеся клинья, наподобие сильно вытянутых треугольников (рис. 2). Урартская клинопись также своеобразна тем, что иногда превращает наклонные группы клиньев в горизонтальные и наоборот (см., например, знаки для mu, te, la); кроме того, для нее характерно рассечение пересекаемых клиньев на два клина (см. рис. 3-10; то же явление наблюдается в знаках для ḫar, ir, ni, pa, sa, ṣu, uš, и т. д. — см. табл. урартских клинообразных знаков). Своеобразно и написание знака для li (рис. 11 и 12).

Таблица I. Рис. 1-13

Нужно отметить, что эти характерные палеографические черты урартской клинописи хотя и редко, но все же встречаются и в ассирийской клинописи.¹⁶⁾ С другой стороны, своеобразная форма знаков выдерживается не во всех урартских текстах. Нередки случаи, когда клинья имеют ассирийскую форму и горизонтальные клинья пересекают вертикальные также, как в ассирийской клинописи (в таких случаях и li обыкновенно имеет ассирийскую форму — рис. 13 — см., например, в надписях №№ 266, 276, 280, 281. Но это правило не всегда соблюдается, иногда в одной и той же надписи встречается вышеуказанное двоякое написание li — см, например, надпись № 99). Таким образом, можно говорить о двух видах урартского [247] клинообразного письма: об «ассирийском» и о специфическом урартском. Как правило, в той или иной надписи последовательно употреблен или «ассирийский», или же урартский вид письма. Древнейшие надписи — надписи Сардури, сына Лутипри, составлены «ассирийским» видом клинописи (№№ 1, 2, 3); в надписях его сына Ишпуини впервые появляется «урартский» вид письма (см. надписи №№ 4-10, 13). В надписях, составленных от имени Ишпуини и Менуа, доминирует «ассирийский» вид письма (см. №№ 19, 20, 21, 22, 24, 25, 26, 27), и лишь в одной надписи (№ 23)¹⁷⁾ встречаются «урартские» формы знаков. В надписях царя Менуа употреблен уже преимущественно «урартский» вид письма (см., например, №№ 28-72, 79, 81-92, 100, 101, 104-108, 110, 111, 118, 119, 120). «Урартский» вид письма достигает полного господства во время правления преемника Менуа, царя Аргишти I и его сына Сардури II, почти во всех надписях которых, за редким исключением,¹⁸⁾ знаки имеют «урартскую» форму. После Сардури II начинается обратный процесс: в царствование его преемника, Руса I, появляются надписи, употребляющие одни «урартский» (№№ 265, 267), другие же «ассирийский» вид письма (№№ 264, 266, 268). Во всех дошедших до нас надписях VII (—VI?) в. до н. э. клинообразные знаки имеют «ассирийскую» форму.

Основные принципы урартской письменности такие же, как и ассирийской или какой-нибудь другой клинописи. Здесь имеются знаки для гласных, слоговые знаки, идеограммы, т. е. знаки, обозначающие понятия (например, «земля», «вода», «страна», «бог» и т. п.),¹⁹⁾ и, наконец, детерминативы, т. е. знаки, определяющие характер тех слов, в связи с которыми (обыкновенно перед которыми) они стоят (так, например, перед именами богов ставится специальный детерминатив, перед названиями стран — детерминатив страны и т. д.). Урартийцы переняли не все знаки ассирийского клинообразного письма, а лишь часть их. Кроме того, тот или иной клинообразный знак заимствован ими не во всех тех значениях, которые имеет этот знак в ассирийской клинописи. В то время как знаки, в ассирийской клинописи имеют обыкновенно несколько (часто более одного десятка) значений, в урартской письменности клинообразные знаки имеют обыкновенно одно или, редко, два-три значения. Таким образом урартское клинообразное письмо много проще ассирийской клинописи.

В приводимой ниже таблице урартских клинообразных знаков указывается, какие знаки имеются в урартской клинописи и в каких значениях.²⁰⁾ Таблица отражает лишь тот материал, с которым мы знакомы сейчас. Возможно, что в дальнейшем откроются тексты, в которых окажутся использованными еще другие клинообразные знаки или встречавшиеся уже в урартских надписях знаки, но с другими, до сих пор не засвидетельствованными значениями. Теоретически возможно употребление в урартской клинописи всех знаков ассирийской клинописи во всех значениях, имеющихся у этих знаков в ассирийском письме. Поэтому при изучении урартских клинообразных надписей необходимо опираться на сборники ассиро-вавилонских клинообразных знаков.²¹⁾ [248]

Таблица II. Транскрипционные знаки.
Знаком + отмечены знаки, встречающиеся лишь в ассирийских текстах урартских царей.

[таблица. открывается в новом окне] [249]

[таблица. открывается в новом окне] [250]

[таблица. открывается в новом окне][251]

[таблица. открывается в новом окне][252]

[таблица. открывается в новом окне][253]

[таблица. открывается в новом окне][254]

[таблица. открывается в новом окне][255]

[таблица. открывается в новом окне][256]

[таблица. продолжение. открывается в новом окне]

Из вышеприведенного списка урартских клинообразных знаков видно, что в урартской клинописи имеются знаки для гласных а, е, i, u, для дифтонга ia и для отдельных слогов — в большинстве случаев это знаки, обозначающие открытый слог, но (хотя и более редко) встречаются также знаки для закрытых слогов (например, знаки для: bal, Ьаг, bur, din, dur, giš, gur, ḫal, ḫar, kar, kur, man, таг, mat, риг, qar, qul, sal, sar, šur, tak, tar, tum (?), ṭuš).

Имеются случаи, когда клинописный знак имеет несколько значений, например, один и тот же знак употребляется для обозначения: dè, ne и ṭè; ḫi, ṭí и dí; giš и is; kur и mat; bur и pur; gu и qù; ri и sar₅.

Встречаются и обратные случаи, когда для обозначения одного и того же слога или гласного мы имеем разные знаки: например, для «у» имеем u и ú; для «ди» — di и dí; для «ар» — ar и ár; для «аш» — aš и áš; для «ку» — qu и qù; для «сар» — sar и sar₅; для «т(-θ)у» — tu и tú. Иногда знак, обозначающий гласный звук или слог, употребляется и как идеограмма (например: знак 14 табл. III означает «а» и «вода»; знак 15 табл. III означает kur, mat и «страна» и т. д.). [257]

Некоторые знаки в урартской клинописи появляются в значениях, не засвидетельствованных в ассирийской клинописи, например, знак 16 табл. III, появляется в значении sar (обозначается как sarg),²²⁾ знак 17-й табл. III в значении tum (?) (276, лиц. стор., стк. 36) или знак 18-й табл. III в значении dè.²³⁾ Своеобразием урартского, письма является также употребление для цифры «9» знака 19-го табл. III.

Таблица III. Рис. 14-22

Определенное своеобразие наблюдается в урартской письменности также при употреблении двух детерминативов ассирийской клинописи: детерминатива, обозначающего профессию, группу, категорию людей и племенные названия (рис. 20 и 21 табл. III), и детерминатива лица мужского пола (рис. 22). Первый из них в урартской клинописи употребляется лишь как детерминатив профессий, категорий людей и никогда как детерминатив племенных названий; второй же, наряду с детерминативом мужских личных имен, употребляется также как детерминатив племенных названий (см. ВДИ, 1947, № 4, стр. 26, прим. 1).

В урартской клинописи, так же как и во всякой другой клинописи, текст читается слева направо. Обыкновенно урартийцы писали в графленых строках. В письме слова ничем не отделялись друг от друга. Но выделение отдельных слов облегчается тем, что перенос не допускался, строго соблюдалось правило, по которому слово должно кончаться в той же строке, в которой оно началось. Этим нужно объяснить часто встречающееся явление, когда отдельные клинообразные знаки или стоят весьма близко друг к другу, или же находятся на большом расстоянии друг от друга. Повидимому, на этом же основании встречается написание лишних гласных — так, например, написания вроде ^Ime-nu-ú-a-še и ^Ime-nu-a-še вовсе не говорят за то, что гласная «u» здесь является долгой.²⁴⁾

Характерной для урартских текстов особенностью (выступающей, правда, довольно редко) является сокращенное написание слов. Так, например, встречается сокращенное написание слова ^LÚtaršuani —«человек» — в виде ^LÚta или ^LÚta ú (155, B₃₉, D₃₂).²⁵⁾

О некоторых фонетических явлениях урартского языка

Нужно помнить, что урартские клинописные знаки транскрибируются, передаются, по тому значению, которое имели эти знаки в ассирийской клинописи. Вполне вероятно, что ассирийская клинопись, использованная для передачи языка совсем другой, несемитической системы, не могла точно передать все звуки урартского языка. В ряде случаев тот или иной клинообразный знак, несомненно, был использован для передачи тех звуков или звуковых комплексов, которых не было в ассирийском языке. Если урартский язык действительно близко стоит к кавказской группе языков, то можно предположить, что в нем имелись разные чуждые для семитических языков африкаты, которыми так богаты кавказские языки. Но, к сожалению, пока что мы не в состоянии установить истинное произношение урартских знаков и вынуждены [258] придавать им то же звуковое значение, которое они имели в ассирийском. Несомненно, в ряде случаев это наше произношение лишь приблизительно передает соответствующие урартские звуки, а иногда, возможно, основательно отличается от него. Наряду с согласными, то же самое можно сказать и по отношению гласных. Клинопись передает лишь четыре гласных: а, е, i, u. Естественно допустить, что в урартском языке имелся также гласный «о», но вследствие того, что клинопись не была в состоянии передать этот гласный звук, в написании он остался неотраженным — для его передачи использовались знаки, содержащие u (так, например, в урартских надписях упоминается страна qulḫa, название которой справедливо связывают с названием «Колхида»; это указывает на то, что в произношении слово qulḫa звучало, повидимому, как «колха» и гласный «о» здесь передан именно через u).

Из согласных звуков в урартской клинописи отражены:

Это произношение урартских звуков, как было уже указано выше, весьма условно. Следует особенно оговорить произношение звуков s и š. В ту эпоху, когда была заимствована урартийцами клинопись у ассирийцев, у этих последних š (ш) произносился уже как «с»; поэтому естественнее предположить, что знаки содержащие š, урартийцами переняты в значении «с»; в отличие от них знаки, содержащие s, повидимому, были употреблены для обозначения какого-нибудь родственного звука, скорее всего «ш».

Одним из интересных явлений урартской фонетики является возникновение между гласными (в отдельных случаях засвидетельствовано также между сонорным согласным r и гласным), очевидно, во избежание зияния (hiatus),²⁶⁾ согласного g как противозияния. Это был, очевидно, какой-то слабый согласный звук, и в письме он обозначался не всегда. Например, мы имеем: šidaguri (от šidauri), kuiguni (от kuiuni), tuagi (от tuai), teragi (от terai), taragi (от tarai), ebanigidi (форма направительного падежа: ebani + i/_edi),^KURišteluanigidi (от ^KURišteluani + i/_edi), ^KURuelikunigidi (от ^KURuelikuni + i/_edi), EN-ge [(в написании EN-gi-e = eurige «владыке»; от eurie), URU TUR-gi (родительный падеж с формативом -i, присоединяющимся к основе с каким-то гласным исходом), ^GIŠšargmikaini (от ^GIŠšurinikaini), ^KURdirguni (ср. название страны dirr(i)a в ассирийских надписях). При этом иногда происходит выпадение одного из гласных, например: targini (от taragini < taraini) или kuguni (от kuiguni < kuiuni).

Другим характерным явлением урартской фонетики является чередование гласных i и «е». Так, например, в совершенно одинаковых грамматических формах мы имеем: nunabi и рядом с ним nunabe, kuṭubi и kuṭabe, niribi и niribe, zilbi и zilbe, ^Iargištiḫinili и ^Iargišteḫinili и много других. Такое же явление наблюдается и при чередовании; i и ie, так как последний в этих случаях, несомненно, произносился как «е». Так, например, мы имеем в совершенно одинаковых грамматических [259] формах: arḫi и arḫie (arḫe), badusi и badusie (baduse), zari и zarie (zare), agubi и agubie (agube), alsuini и alsuinie (alsuine), pili и pilie (pile), uldi и uldie (ulde), inanili и inanieli (inaneli) или inanilie (inanile), ^Dḫaldiedi (^Dḫaldedi) и ^Dḫaldiedie (^Dḫaldede), kulituni и kulietuni (kuletuni) и много других.

В урартских текстах имеет место и чередование в написании i и комплекса iei (этот последний произносился, повидимому, как «е»).²⁷⁾ Написание i-e-i мы часто получаем при образовании родительного падежа слов, имеющих основу с гласным исходом -i; например, родительный падеж: ^Dḫaldiei (^Dḫalde), наряду с этим ^Dḫaldi (^Dḫaldi-i).

В некоторых других случаях встреча двух i (гласного исхода основы i и стоящего в начале суффикса i) в произношении также, повидимому, давала звук «е», который в написании часто принимал вид ei. Так, например, мы имеем kuṭeitu и рядом с ним kuṭetu (от kuṭiu-itu > kuṭi-itu > kuṭetu, kuṭeitu) или knṭeadi и kuṭeiadi (от kuṭi-ia-di > kuṭeadi, kuṭeiadi).

Все эти факты чередования в написании i и «е» (е, iei, ei) указывают, скорее всего, на близость гласных i и «е» в самом их произношении. По мнению Фридриха, урартское «е», по всей вероятности, сильно закрытый звук, как и в малоазиатских языках.²⁸⁾

Встречается чередование гласных «а» и i/e. Так, например, мы имеем: paḫini и paḫani; tarmanali (мн. ч.) и tarmanili, tarmaneli (мн. ч.). Засвидетельствовано также чередование ua и «'a», так, например: ^Duarubani чередуется с ^D'arubani. Имеется случай чередования «'a» и ia: встречается е'а и eia.

В урартских словах наблюдается выпадение гласного между двумя согласными (чаще всего это происходит тогда, когда основа, имеющая гласный исход, присоединяет какой-нибудь суффикс, начинающийся согласным). Так, например, происходит выпадение гласного i: ḫašialme (от ḫašiali-me); sardurḫiniše (от ^IDsarduri-ḫiniše); šerdule (в написании: šeirdulie; вариант: šeridulie, šeiridulie); šerli (в написании: šeirli; от šerili); или же гласного «е»: alušme (от aluše-me); ^Dḫaldišme (от ^Dḫaldiše-me); alušni (от aluše-ni).

В урартском наблюдается засвидетельствованное и в других языках фонетическое явление, состоящее в возникновении гласного звука между двумя согласными, первый из которых плавный звук. Так, например, мы имеем: nirbi и рядом с ним niribi; arni и arani; zilbi и zilibi; tarmanali (мн. ч.) и taramana; alsui- и alasui-;²⁹⁾ то же самое можно отметить и в отношении комплекса šz. Мы имеем: ašzie и рядом с ним ašazie. Возможно, явление такого же порядка и в случае чередования многократно засвидетельствованного в текстах šidištuni («он построил») с šidišituni некоторых урартских надписей (№№ 17, 58, 78, 91, 121, 122).

В урартском языке весьма часто наблюдается упрощение гласных комплексов. При встрече двух одинаковых гласных чаще всего происходит слияние их в один такой же гласный, например: при присоединении суффикса принадлежности -ini: ^Dḫaldi-ini > ^Dḫaldini; или при присоединении суффикса -alḫi/e: ^URUmeliṭealḫe (< ^URUmeliṭea-alhe), ^KURqumaḫalḫe (< ^KURqumaha-alḫe). Такое же слияние происходит при встречах окончания дательного и местного падежей «-а» с основой, оканчивающейся на «-а», окончания род.-дат. падежа мн. числа -aue с основой на «-а» и т. д.

При встрече двух разных гласных происходит выпадение одного из них.

1. Выпадает первый из двух гласных:

ai > i. Это явление наблюдается при образовании формы повелительного наклонения 2-го лица ед. числа непереходных глаголов: uli («иди»!) от ula-i.

au > u: ḫaule (от ḫaiule) > ḫule; *tiaule > tiule; *tiaubi > tiubi. [260]

ia > а. В склонении урартских имен при наращении суффиксов разных падежей во множественном числе: -aše (эргативный падеж), -aue (родит.-дат. падеж), -ani (творит, падеж),-а (i)di, -ašte (направит. падеж), происходит выпадение гласного окончания слова «i» перед гласными «-а» этих суффиксов; так, например, от ^KURbiaini (именительный падеж ед. ч.) мы имеем формы множественного числа: ^KURbiamaše, ^KURbiainaue, ^KURbiaina(i)di, ^KURbiainašte; от baušini (имен, падеж ед. числа от bauše «слово», «приказ», «вещь», «предмет») мы в творительном падеже множественного числа имеем baušinani и т. д. При присоединении суффикса местного падежа «-а» в формах мн. числа происходит выпадение гласного окончания основы i/e. Например: ^Dḫaldina (< ^Dḫaldini-a), ebana (< ebani-a), ^Iargištiḫina (<^Iargištiḫini-a), esa < esi-a), gunuša < gunuše-a). Но в формах единственного числа гласное окончание основы при указанной суффиксации сохраняется, например: esia, ^KURetiunia, ṣ uinia и т. д.

iu > u. Это происходит при образовании имен прилагательных посредством суффикса -usi(ni). Например, мы имеем erelinusi (LUGAL-nusi) «царский» (от ereli «царь»), полученный из erelini-usi, или urišḫusi «оружейный» от urišḫi-usi (urišḫi «оружие»).

ui/e > i/e. Это явление наблюдается, как правило, при присоединении к основе переходного глагола (оканчивающейся на u) суффикса 3-го лица мн. числа прошедшего времени -itu, так, например: atitu < atu-itu); atqanaditu (< atqanadu-itu); ḫarḫaršitu < ḫarḫaršu-itu); ḫaitu < ḫau-itu) и т. д. Такое же явление налицо и при образовании форм единственного числа повелительного наклонения действительного залога: окончания глагольных форм -i/e (2 лицо) и -inini (3 лицо) вызывают выпадение окончания основы переходных глаголов и, например: turi/e (от turu-i/e) «уничтожь!»; turinini (от turu-inini) «пусть (он) уничтожит!».

2. Выпадает второй из двух гласных: ai/e> а. Случаи такого вывыпадения особенно многочисленны: так, например, послелог (употребляющийся иногда и как предлог) -kai в некоторых случаях выступает перед нами в форме -ка (в соединении с -uki «мой» мы имеем, например, kaiuki и kauki); встречаются варианты ainiei и aniei «кто-нибудь», aišei и ašei «когда-нибудь»; часто встречающаяся глагольная основа ḫau- (см. ḫaubi, ḫaule и т. д.) получена, по всей вероятности, из ḫaiu. Немало примеров можно привести и из области склонения имен; так, мы имеем: ^KURbiainaue и рядом с ним ^KURbianae; ^KURbiainaidi и рядом с ним ^KURbianaidi или ^KURbiainadi; ^URUṭušpae patari и ^URUṭušpa patari; это же явление наблюдается при встрече начального i суффикса принадлежности -ini с гласным исходом основы «-а»; так, например: babani (от baba-ini) «горный»; возможно, такое же выпадение в слове ^Imenuani некоторых надписей (от ^Imenua-ini?).³⁰⁾

au > а. Засвидетельствованы, например, ^KURbiainaue и ^KURbiainae, или же, наряду с ^Dḫaldinaue, также ^Dḫaldinae. Кроме того, глагольная форма tiani «он сказал», по всей вероятности, образована из tiau-ni.

ⁱ/_ea>ⁱ/_e. Такое явление наблюдается при образовании формы род.-дат. падежа мн. числа: ^KURliqiue (< ^KURliqi-aue), ^KURurmeue (< ^KURurme-aue), ^KURzabaḫaeue (< ^KURzabaḫae-aue).

iu>i. Например, вариантом qiurani «земля» мы имеем qirani, или же в направительном падеже: qiraedi. Наряду с arniušinili имеется arnišinili, или наряду с ebaniuki «моя страна» в форме направительного падежа: ebanikidi.

ua > u. При присоединении суффикса -alḫi (< ḫali?) к основе, оканчивающейся на u, происходит потеря гласного «а» суффикса -alḫi, например: ^Ibaltulḫe (от ^Ibaltu-alḫe, см. № 36₂₆), или: ^URUḫaldiriulḫi (oT^URUḫaldirm-alḫi, см. № 36₂₆).

uⁱ/_e > u. В текстах засвидетельствованы: alsuini и alsuni, alsuišini и alsušini, [261] alsuiše и alsuše, ^Išpuini и ^Iišpuni, ^Iuiṭeruḫi и ^Iuṭeruḫi, diaueḫi и ^Idiauḫi и т. д. Это явление встречается иногда и при образовании формы 3-го лица множественного числа прошедшего времени переходных глаголов: suidutu (от suidu-itu).

В урартском языке наблюдаются случаи диссимилляционной потери звука или целого слога (аплология) как прогрессивного, так и регрессивного характера. Например, прогрессивная диссимиляционная потеря слога налицо, повидимому, в глагольной основе kuiu-, полученной от kuguiu. При присоединении окончания будущего времени -le к основе, оканчивающейся на l или r (т. е. если эти звуки стоят непосредственно впереди знака переходных глаголов -u), происходит регрессивная диссимиляционная потеря слога, причем теряется исходный слог основы (lu, ru). Например: tule (от turu-le); šepuiale (от šepuiaru-le); kule (от kulu-le); teli (от teru-li/e). Исключения составляют глаголы iru- и uru-, образующие будущее время в виде: irule и urule; очевидно, диссимиляционная потеря слога (аплология) в данных случаях не имеет места потому, что основа слова односложна (ir-, ur-).

Диссимиляционная потеря слога имеет место также при присоединении показателя косвенного объекта 1-го лица ед. числа -me к форме 3-го лица ед. числа прош. времени переходных глаголов (например, arimi-me > arume). Такое же явление наблюдается и в формах 1-го лица ед. числа прошедшего времени переходных глаголов с окончанием -li (показатель множества объектов). Так, например, мы имеем kuli (от kulu-li). Возможно, диссимиляционная потеря звука в ulgušiani (от ulgušinani) или же в ṣ uiniani (от ṣ uininani).

В урартском языке засвидетельствованы также случаи ассимиляции и диссимиляции. На основании ассимиляции или диссимиляции наблюдается, например, чередование звуков n и l; так, мы имеем случай регрессивной диссимиляции в burgalani, (от burganani), или же регрессивной же ассимиляции: burgalali (множ. число) от burgana-li.

Возможно, в урартском языке существовала назализация гласных, на что указывает чередование andani и adani; но можно дать другое объяснение данного случая: возможно; здесь звук n появляется перед d, что вообще бывает нередко и в других языках.

Наблюдается также явление метатезы; так, например, от eia мы имеем eai; суффикс -ḫali предстает также в форме -alḫi/e (^KURqumaḫaḫali и рядом с ним ^KDRqumaḫaḫli и т. д.).

О некоторых других, не отмеченных выше фонетических изменениях у нас речь идет при разборе той или иной морфологической категории.

Морфология

Имя

Словообразование. Основа урартских имен (существительных и прилагательных) оканчивается, как правило, на гласный звук. Чаще всего мы имеем в окончании i (например: pili «канал», ḫuradi «воин», euri «господин»).³¹⁾ Редко встречаются основы, оканчивающиеся на другие гласные: «е»³²⁾ (например: 'aše «мужчина», а также в [262] собирательном значении «мужчины»; aše «щит»), «а» (например: qiura «земля») или u (например: ^SALlutu «женщина», а также в собирательном значении «женщины»).

В урартских словах можно выделить особые словообразовательные суффиксы. Так, например, суффикс -še образует абстрактные имена: ušmaše «могущество», ulguše «жизнь», piṣuše «радость», ardiše «сила», «власть» (а также: «повеление», «приказ»). Суффикс -še может присоединяться к глагольной основе, например, aru- «давать», отсюда: aruše «милость», «благодеяние»; izidu «повелевать» (?), iziduše «повеление»; возможно, такое же явление мы имеем и в zaduše (ср. zadu «строить») или в manuše (ср. manu «быть», «существовать»); или: из išpuiu «осчастливить» (?) мы имеем išpuiše (от išpuiu-še ?) «счастье» (?).³³⁾ Наряду с этим суффикс -še присоединяется и к именной основе, так, например, alsui «великий», отсюда: alsuiše «величие». Нужно отметить, что многие слова, оканчивающиеся на -še, имеют вполне конкретное значение; так, например: šuše «мелкий рогатый скот», meše «дань», tašmuše «пленник» (?), arše «отрок», «дитя», gunuše «битва», «бой», «война». Во многих случах трудно определить, имеем мы дело с суффиксом -še, или этот слог является органической составной частью основы.

В урартском языке имеется еще один суффикс, образующий абстрактные слова -tuḫi. Например: LUGÁL -tuḫi (= ereli-tuḫi) «царство» (от ereli «царь»), taršuatuḫi «мужество» (от taršua «мужчина») и т. д.

Суффикс ḫⁱ/_e(ni) является суффиксом принадлежности. Так, например: menuaḫini «принадлежащий Менуа» (в названии: ^Imenuaḫinili); argištiḫini «принадлежащий Аргишти»; ^Irusaḫini «принадлежащий Руса»; ^SALtaririaḫini «принадлежащий Таририа». Этот суффикс образует также патронимику: ^IDsarduriḫi(ni) «сын Сардури», ^Iišpuiniḫi(ni) «сын Ипшуини», ^Imenuaḫi(ni) «сын Менуа». Кроме того, он часто встречается в роли окончания племенных названий, осмысляемых, по всей вероятности, как «сын такого-то (эпонима, бога)». На это указывает также то, что перед такими названиями часто ставится детерминатив мужских личных имен в качестве детерминатива племенных названий (см. ВДИ, 1947, № 4, стр. 26, прим. 2). Так, например, встречаются в качестве племенных названий: ^Iabiliani/eḫi,^Idiau(e)ḫi(ni), ^Ieriaḫi(ni), ^Ierikuaḫi, ^Iiganeḫi, ^Ilueḫuḫi/e(ni), ^Iqabiluḫi, ^Iu(i)ṭe/iruḫi(ni) и т. д.

Вариантом суффикса -ḫi/е является, по всей вероятности, суффикс -uḫi. Так, например, название страны ^KURurme встречается также в форме ^KURurmeuḫi(ni). Такое же явление, вероятно, ив прилагательном taraiuḫi, которое можно, сопоставить с tarai «могучий», «могущественный».³⁴⁾ Суффикс -ḫi/e имеется и в именах существительных, например, šuḫi/e «устройство» (?), kamnaḫe, panitḫe, qarmeḫi «празднество» (?), urišḫi «оружие».

Суффикс принадлежности -ḫini с наращением окончания множественного числа -li (-uḫi) употребляется при образовании названий разных пунктов (городов-крепостей, поместий и т. д.), производимых от имени того или иного лица. Например, можно привести названия городов, построенных царями Менуа, Аргишти, Руса — ^Imenuaḫinili, ^Iargištiḫinili, ^Irusaḫinili, название виноградника, принадлежащего дочери Менуа Таририа — ^SALtaririaḫinili.

В названиях стран и городов выступает также суффикс -ḫali, который в ряде случаев вследствие метатезы (см. выше) превращается в -alḫi. Этот суффикс -ḫali (> -alḫi), возможно, содержит хурри-урартский суффикс принадлежности (в дальнейшем — широко распространенное окончание племенных названий и названий стран) ḫi/ḫa с наращением суффикса множественного числа -li. Таким образом, -ḫali, по своим составным частям, почти полностью идентично с вышеназванным суффиксом -ḫinili. [263]

По своему значению к суффиксу -ḫi(ni) весьма близко стоит суффикс -ini, являющийся также суффиксом принадлежности, например: ^Imenua-ini ḫubi «долина (?) Менуа», «долина (?), принадлежащая Менуа», или: ^Irusa-ini ḫubi «долина (?), принадлежащая Руса»: ^Dḫaldinili (< ^Dḫaldi-ini-li) KÁ-li (вариант: šeštili) «ворота бога Халди», «ворота, принадлежащие богу Халди»; ḫaldini (< ^Dḫaldi-ini) ^GIŠšuri/e «оружие (?) бога Халди»; LUGÁL-lili ^KURetiuḫinili « ^KURetiuḫi-ini-li) «цари страны Этиухи»; ^IDsardurinili «^{I D}sarduri-ini-li) kurili «ноги Сардури»; ^KURbiainiše (< ^KURbia-ini-še) «биаец» («человек, принадлежащий к стране Биа»); ^KURluluiniše (^KURlulu-ini-še) «лулуец» («человек, принадлежащий к стране Лулу» — в переносном смысле «враг») и т. д. Слова, образованные этим суффиксом, следует рассматривать как прилагательные. Кроме того, этот суффикс, подобно суффиксу ḫi/e(ni), употребляется при образовании названий стран, также часто с наращением суффикса множественного числа -li, например: ^KDRbiamili (^KURbia-ini-li), ^KURluluinili (^KURlulu-ini-li).

Из суффиксов, специально употребляющихся для образования имен прилагательных, в первую очередь нужно назвать суффикс -usi; например, можно назвать: badusi/e «величественный» (?), LUGÁL-nusi или LUGÁL-si «царский», urišḫusi-(ni) «оружейный», inusi «такой»; см. также ašiṭmse, значение которого неизвестно, и т. д.

Склонение. Урартский язык имеет два числа — единственное и множественное, но не знает различия по грамматическим родам.

Как в спряжении, так и в склонении в урартском языке весьма значительную роль играет так называемая эргативная конструкция, делающая резкое различие между переходными и непереходными глаголами. В связи с этим различно оформляются падежи субъекта при переходных и непереходных глаголах, а прямой объект ставится в именительном падеже. Эргативная конструкция — одна из главных особенностей кавказских языков, в частности грузинского языка. В этом проявляется близость по грамматическому строю урартского и родственного ему хурритского языка, для которого также характерна эргативная конструкция, с современными, картвельскими и другими кавказскими языками.

Система урартского склонения имен имеет аглютинативный характер и обнаруживает исключительную близость к картвельским языкам.³⁵⁾ Падежные окончания присоединяются к основе в виде суффиксов. В урартском мы различаем 8 падежей: неоформленный,³⁶⁾ именительный, эргативный,³⁷⁾ родительный, дательный, творительный, направительный и местный.

Неоформленный падеж представляет собой чистую основу слова, например: pulusi «стела», pili «канал», ^Dḫaldi «бог Халди», qiura «земля», aše «щит», ^KURbuštu «страна Бушту». Форма множественного числа неоформленного падежа образуется присоединением к основе признака множественного числа -u, например: erelili (LUGÁL-lili) «цари» (от ereli «царь»), burgalali (burganali) «крепости» (?).

По своей функции неоформленный падеж весьма близко стоит к именительному падежу (см. ниже): а) в неоформленном падеже ставится (хотя и сравнительно редко) субъект непереходных глаголов; так, например: iu ^Dḫaldikai ^URUardinidi nunali ^Iišpuinini ^{I D}sardurelie ^Imenua ^Iišpuiniḫe «Когда перед богом Халди в город Ардини пришли Ишпуини, сын Сардури, (и) Менуа, сын Ишпуини» (19_25-27); burgalali LUGÁL ^{MEŠ KUR}etiuḫineli arnuiali «Подкрепления (?) царей страны Этиухи пришли (им) на помощь» (20, лиц. стор., стк. 14-16, обор, стор., стк. 3-4); ^Dḫaldi kuruni «Бог Халди (есть) могучий» (39₄); б) в неоформленном падеже ставится объект переходных глаголов (эти случаи более многочисленны), так, например: ^Imenuaše [264] ^Iišpuiniḫiniše ini pili aguni «Менуа, сын Ишпуини, этот канал провел» (49_2-3 и др.); menuaše ale... terubi ini pulusi «Менуа говорит: ...... я эту стелу поставил» (37_2-4); ^Imenuaše ^Iišpuiniḫiniše ^Dḫalde eure ini suse šidištuni «Менуа, сын Ишпуини, богу Халди, владыке, это suse построил» (71, лиц. стор., стк. 2—4); ^Iargištiše ^Imenuaḫiniše ini 'ari šuni «Аргишти, сын Менуа, это зернохранилище устроил» (135_3-5); ^URUmeišta ḫauni «(он) завоевал город Меишта» (29₄); šatuali kureli «(он) обхватил (мои) ноги» (36₁₄).

Именительный падеж в единственном числе имеет окончание ni,³⁸⁾ которое присоединяется в виде суффикса к основе слова; во множественном числе к этому -ni присоединяется показатель множественного числа -li и получаем характерное для именительного падежа множественного числа окончание -nili.³⁹⁾

Таким образом, форма именительного падежа фактически является распространенной посредством суффикса-детерминатива (i)ni основой слова; этим и нужно объяснить, что, наряду с чистой основой (т. е. неоформленным падежом), она также часто выступает исходной формой при образовании других падежей как в единственном, так и, в особенности, во множественном числе. Так, например, в творительном падеже ед. числа, наряду с esini (esi-ni: чистая основа esi + показатель творительного падежа -ni), засвидетельствовано также esinini, в котором показатель, творительного падежа ед. числа -ni присоединяется уже не к чистой основе, а к форме именительного падежа.

Именительный падеж употребляется для наименования субъекта непереходных глаголов, так, например: uštabi ^Iargištini «Аргишти выступил (в поход)» (127, I ₂₀); uluštaibi ^Dḫaldini «Бог Халди шел впереди» (21₁₅); mrnabi ^KURmanani «Пришла страна Мана» (127, IV₈₀); qiurani quldini manu «Земля была пустынной (?)» (127, II₃₄); ^Imenuani LUGÁL DAN-NU... «Менуа (есть) царь могущественный» (29₁₄); или для указания объекта переходных глаголов, так, например: karuni aššurnirarini ^Iadadi-nirarelii LUGÁL ^KDRaššurni KUR -ne «Победил он (бог Халди) Ашшурнирари, сына Ададинирари, царя страны Ашшур» (156, DI+D II_{8 10}); karuni ^KURmanani ^KURbuštuni «Победил он страну Мана (и) страну Бушту» (127, III₄₇); ^Iargištiše ale ḫaubi ^KURetiunmi «Аргишти говорит: завоевал я страну Этиуни» (127,1₂₁); ḫaitu ^URUmeištani ^URUquani ^URUšarituni ^URUnigibini «Завоевали (они) города: Мекшта, Куа, Шариту, Нигиби» (24, лиц. стор., стк. 18-19); parubi lutuni «Угнал я женщин» (262₃);⁴⁰⁾ во множественном числе: ^LUḫuradineti uelidubi «Воинов я собрал (127, III₁); ^LÚḫuradinili kedanuli «Воинов я отправил (в поход)» (28, лиц. стор., стк 4); ^Dḫaldia ištine inanili arniušinili I MU zadubi «Для бога Халди я эти подвиги за один год совершил» (127, 1₁₆).

Таким образом, функционально падежи неоформленный и именительный весьма близко стоят друг к другу: в обоих из них может стоять или субъект непереходных глаголов или же объект переходных глаголов, хотя явно наблюдается преобладание оформления объекта непереходных глаголов в именительном падеже. [265]

Эргативный падеж является специально падежом субъекта переходных глаголов. Окончание этого падежа še присоединяется в единственном числе непосредственно к основе, а во множественном числе — посредством характерного для косвенных падежей.множественного числа гласного «a», например: ^Iišpuiniše ^IDšardureḫiniše ini É-e zaduni «Ишпуини, сын Сардури, этот дом построил» (№ 4-10); ^Imenuaše ^Iišpuiniḫiniše ini pili aguni «Менуа, сын Ишпуини, этот канал провел» (44_1-3); aluše uliše tiule ^URUluḫiunini ḫaubi «Кто другой скажет: я завоевал город Лухиуни» (30_18-19). Во множественном числе: ali ^LÚA-SI ^MEŠ-še partu šeri partu «Что воины угнали, угнали они отдельно» (155, А_11-12); ^KURbiainaše (268_7-8).

Иногда суффикс эргативного падежа -še выступает в форме одного лишь -š. В большинстве случаев это является последствием фонетического изменения: гласное «е» выпадает в тех случаях, когда к этому суффиксу присоединяется еще какой-нибудь другой суффикс, например, местоименный суффикс прямого объекта 3-го лица ед. числа -ni «его», или суффикс косвенного объекта 1-го лица ед. числа -me («мне»), так, например: alušni (< aluše-ni) tule «кто его уничтожит» (99, обор, стор., стк. 6), ^Dḫaldišme (< ^Dḫaldiše-me) ušḫanuni «Бог Халди даровал (?) мне» (278₈ и др.).

Наблюдается также потеря гласного «е», когда рядом друг с другом стоит несколько имен в эргативном падеже; в таком случае у первого из этих имен окончание -še превращается в -š, так, например: ^Iišpuiniš ^IDsardurḫiniše burganani šidišituni «Ишпуини, сын Сардури, крепость (?) построил» (17_{1, 2}); ^Iišpuipiš ^IDsardurḫiniše É ini šidišituni «Ишпуини, сын Сардури, этот дом построил» (17_1-2); mei ^Dḫaldiš ^DIM-še ^DUTU-še DINGIR ^MEŠ-še ^URUardinini zilbi qiraedi kulituni «Пусть боги Халди, Тейшеба, Шивини, (все) боги города Ардини не оставят на земле (его) семя» (19_40-41).

Но это явление, повидимому, характерно лишь для южного, Мусасирского говора урартского языка.

Родительный падеж. Формативом родительного падежа единственного числа является -í, присоединяющееся к основе, например: ^Imenuai pili «Канал (царя) Менуа» (43₃ и др).; ^Irusai ṣue «Озеро (царя) Руса» (268₄); ^KURniribai ḫubi «Долина (?) страны Нириба» (127, II₁₃); ^KURbaršuai KUR-ni «Страна Баршуа» (24, лиц. стор., стк. 20); ^URUšašilui KUR-ni «Страна города Шашилу» [(128, В 1₁₁); ^Ikamniui ^KURebani «Страна Камнив» (155, F₂₃) и т. д.

Если основа оканчивается на -i, то иногда окончание родительного падежа -i в написании полностью сливается с конечным i основы и отдельно не отмечается, так, например: ^Iú-ṭu-pu-ur-ši-ni LUGÁL ^Idi-i-a-ú-e-ḫi «Утупуршини, царь (племени) Диауехи (36_12-13); или: ^Ime-nu-a-še a-li-e ḫa-ú-bi ^Idi-a-ú-e-ḫi KUR-ni-i-e «Менуа говорит: завоевал я страну Диауехи» (36_6-7). Но чаще и при основах на -i окончание родительного падежа -i в написании отмечается постановкой после основы специального знака для -i, например: ^Dḫal-di-i i-a-ra-ni «Часовня (?) бога Халди» (39₁₃); ^Dḫal-di-i pa-a-ta-ri «Город бога Халди» (65₁₀); ^Iar-gi-iš-tí-i ú-ri-iš-ḫi «Оружие Аргишти» (150) и т. д.

В окончании родительного падежа единственного числа весьма резко проявляется характерное для урартского языка колебание между гласными i и «е». Так, в ряде случаев вместо i окончанием родительного падежа выступает «е»; особенно это часто встречается, когда основа оканчивается на «е», например: VI LIM VIMELÚ^MEŠ gunusmi erṣidubi istmi ^KURḫate (^KURḫa-te-e) ^KURṣupani (^KURṣu-u-pa-a-ni) «6600 воинов страны Хате (и) страны Цупани я там поселил» (128, А2_21-22); ḫaubi ^KURurme (^KURur-me-e) KUR-ne «Я завоевал страну Урме» (128, А4_24-25). Но и в других случаях «е» выступает в качестве окончания родительного падежа, [266] например: ^Imenuani ^Iišpuineḫe... aluse ^URUṭušpae URU «Менуа, сын Ипшуини (есть)...... правитель города Тушпа» (39_18-21). Если основа оканчивается на i, то вместе с окончанием родительного падежа «е» в конце слова в написании мы получаем комплекс ie, произносящийся, по всей вероятности, просто как «е», например: NÍG sardure (^IDsar₅-du-ri-e) (вариант: NÍG ^IDsar₅-du-ri-i) «Собственность (царя) Сардури» (193-259); ^KURáš-qa-la-ši-e (= ^KURašqalaše) KUR «страна Ашкалаши».

Во множественном числе родительный падеж имеет окончание ui/ue, перед которым ставится еще показатель множественного числа «-а». Хотя имеются случаи когда суффикс -aue непосредственно присоединяется к основе (см., например, LUGAL erilaue), но чаще он присоединяется к слову, стоящему в именительном падеже, например: ^KURebaninaue (< ^KURebamni-aue) DINGIR «Богу стран» (27_{18, 63}); ^ŠADUalganinaue DINGIR «Богу гор (?)» (27_{18, 63}); ^Dṣuininaue DINGIR «Богу озер» (27_{19, 64}).

Дательный падеж. Характерным для дательного падежа единственного числа окончанием при основах с исходом i, «e», и является «е», присоединяющееся непосредственно к основе: ^Dḫal-di-e e-ú-ri-e (^Dḫalde eure) «Богу Халди, владыке»; ^Dḫaldini ušmašie (ušmaše) «Могуществу бога Халди», ^Dšebitue «Богу Шебиту». Слова, имеющие основу с исходом на «а», в дательном падеже единственного числа имеют окончание «а», которое в произношении, несомненно, сливалось в один звук с находящимся в конце основы «а». В письме второе «а» (падежное окончание) отражается не всегда; так, встречается: ^Dqu-e-ra «Богу Куера» (106₁₃); me-nu-a «(царю) Менуа» (93₆); ^Ii-nu-uš-pu-ú-a (93₅) и т. д., и ^D'a-na-ap-šá-a «Богу Анапша» (27₇); ^Dqu-ú-e-ra-a, ^Da-da-ru-ta-a, ^De-ri-na-a, ^Dú-ni-na-a, ^Dḫa-a-ra-a, ^Da-ra-za-a, ^Dú-ra-a, ^Dsú-ba-a, e-li-a-'a-a (все примеры из № 27). И в окончании дательного падежа единственного числа встречается колебание в передаче гласных i и e: так, иногда слово, стоящее в дательном падеже ед. числа, имеет окончание i вместо «е», например: ^Ddi-du-a-i-ni «Богу Дидуаини» (27₇); при повторении текста, в той же надписи № 27 (стк. 40) мы уже имеем: ^Ddi-e-du-a-i-ni-e; ^ip-ḫa-ri «Богу Ипхари» (27₂₂); ma-ni-ni ul-gu-še ^Iiš-pu-ú-i-ni ^IDsar_B-du-ri-ḫi-ni ^Ime-nu-а ^Iiš-pu-ú-i-ni-e-ḫi-ni «Да будет жизнь Ишпуини, сыну Сардури, (и) Менуа, сыну Ишпуни» (27_{24, 76-78}). Множественное число дательного падежа по своему окончанию -aue / -aui не отличается от родительного падежа множественного числа. Как и в родительном падеже, окончание -aue дательного падежа множ. числа имеет тенденцию присоединяться не к чистой основе, а к слову, стоящему в форме именительного падежа ед. числа, т. е. к ni-форме основы (^LÚḫuradi «воин», имен. падеж ед. числа: ^LÚḫuradini, отсюда дат. падеж мн. числа: ^LLÚḫuradinaue < ^LÚḫuradini-aue). Кроме своих обыкновенных функций, дательный падеж в урартском языке, по всей вероятности, применяется для обозначения времени, так же как это имеет место в грузинском языке; например: ikukani šale «в том же году»; šusine šale «в один год» («в продолжении одного года»). Так же как в древнегрузинском языке, в урартском дательный падеж играл роль и местного падежа, например: terubi manini esini LUGÁL-tuḫini «Поставил я его на царственное место» (264_20-21) или: GUD II UDU ^DIM KÁ ^URUirdia «Быка и двух овец воротам бога Тейшеба в городе Ирдиа» (27₅₉) и GUD II UDU ^DUTU KÁ ^URUuišini «Быка и двух овец — воротам бога Шивини в город Уишини». Или же: erṣidubi ^KURebaniuke «Поселил я (их) в моей стране» (155, С_4-5); DUB-te ^URUanaše nunabe ištinini «Список (?) пришел оттуда в город Анаше» (20, лиц. стор._33-34). Возможно, такое же явление перед нами в выражении, многократно засвидетельствованном в победных текстах: ^Dḫaldini uštabi masine ^GIŠšure «Бог Халди выступил (в поход) в своем оружии (?)» (т. е. «со своим оружием (?)»), или, например: uštadi ^LÚueli šusine «выступил я (в поход) в одном отряде .(?)» (т. е. «одним отрядом») (155, F₁₆). [267]

Творительный падеж. Так же, как, например, в древнегрузинском, этот падеж отвечает на вопрос «кем?», «чем?» (Ablativus instrumenti) и на вопрос «откуда?». Характерным для этого падежа окончанием является -ni, присоединяющееся в единственном числе непосредственно к основе, во множественном же числе — посредством признака косвенных падежей мн. числа -а, так, например, в единственном числе: ^Dḫaldinini ušmašini «мощью бога Халди»; ^Dḫaldinini baušini «велением бога Халди»; ^Dḫaldinini alsuišini «величием бога Халди»; šusine uštiptini «одним походом»; ^ÍDmunani IV PA₅^MEŠ agubi «Из реки (?) я четыре канала провел» (137₈); ^Dḫaldini bedini «со стороны бога Халди» (27₂₄); inukani esi(ni)ni «с этого места» (63₅; 110, лиц. стор._5-6; 127, VIII₁₂). Во множественном числе: inani arniušinani (варианты: inani INIM ^MEŠ-ni, inani baušinani; именительный падеж мн. числа будет: inili amiušinili, inili baušinili); ^KURluluinani ^KUR-nini «Из вражеской страны» (278₂),⁴¹⁾ или же с послелогом -edini: ^LÚipriunanedini (< ^LÚipriuni-am-edmi) (128, А4₇), ^KURbiainanedini (< ^KURbiaini-ani-edini) (128, А4₈), ^KURšuranedini, ^LÚA-SI ^MEŠ-na-nedini ^LÚururdanedini (из надписи 155G). Слова с основой, оканчивающейся на -še, перед получением суффикса творительного падежа ед. числа-ni превращают гласный исход «е» в i: alsuiše → alsuišini, ušmaše → ušmašini, bauše → baušini и т. д. Но имеются случаи сохранения «е», например, от ulguše «жизнь» форма творительного падежа ед. числа (с послелогом -edini) — ulgušenedini «ради (из-за) жизни» (295).

Суффикс творительного падежа мн. числа (-ani), так же как и суффиксы других косвенных падежей мн. числа, обыкновенно присоединяются не к чистой основе, а к ni-форме основы, т. е. к форме именительного падежа данного слова, хотя в виде исключения имеются случаи присоединения суффикса -ani к самой основе (например: ^KURšuranedini < ^KURšuri-ani-edini).

В некоторых случаях в творительном падеже то или иное слово выступает со своеобразным окончанием, например, от ulguše мы имеем: ulgušiani (в соединении с послелогом -edini: ulgušianedini «ради жизни»). То, что здесь перед нами форма творительного падежа, следует из того, что послелог edini всегда требует постановки слова именно в творительном падеже (см., например, цитированные выше: ^KURbiainanedini, ^LÚipriunanedini и т. д.). Возможно, ulgušiani получено вследствие диссимиляционной потери звука от ulgušinani (творительный падеж множественного числа) или же здесь мы имеем своеобразное образование формы творительного падежа единственного числа в результате дифтонгизации i > ia (по значению здесь более подходит именно единственное число).

С таким же явлением мы имеем дело и в слове ṣuiniani, например: inani aptini ṣuiniani «С этой стороны озера» (266₅) и išani aptini ṣuiniani «С той стороны озера» (266₁₂). По всей вероятности, аналогична приведенным примерам форма masini/eani, дважды встречающаяся в трудно понимаемом контексте (36₂₃; 128, В1₂₆).

Направительный падеж отвечает на вопрос «куда?».⁴²⁾ В единственном числе характерным для направительного падежа окончанием является -edi или -idi, присоединяющееся к основе, например: uš-ta-di ^KURur-me-e-di «Выступил я (в поход) на страну Урме» (127, VI₅). Если основа имеет гласный исход -i или -е, то начальный гласный суффикса направительного падежа «i/e» сливается с этим гласным исходом основы и иногда даже в написании мы имеем лишь один гласный, например: i-ú ^Dḫal-di-ka-a-i ^URUar-di-ni-di nu-na-a-li ^Iiš-pu-ú-i-ni-ni ^IDsar₅-dur₆-e-ḫé ^Ime-nu-a ^Iiš-pu-ú-i-ni-ḫé «Когда перед богом Халди в город Ардини явились Ипшуини, сын Сардури, (и) Менуа, сын Ишпуини» (19_25-27); ^KURur-me-ú-ḫi-di «На страну [268] Урмеухи (40, A₃) ^Idi-a-ú-ḫi-ni-di «На Диаухи» (128, В1₂₃). Часто в написании при присоединении суффикса -edi к основе на i возникает комплекс -iedi, произносящийся, по всей вероятности, как -edi, например: ^Dḫal-di-e-di (^Dḫaldedi) (127, III₂₆) > ^Ilu-šá-i-ui-e-di (^Ilušainedi) (20, обор. стор.₆); ^Ii-a-ú-e-ḫi-ni-e-di (^Idiaueḫmedi) (36₂), ^KURar-ḫi-i-e-di (^KURarḫedi) (41, C₈). Иногда сам суффикс -edi пишется в форме -iedi (в произношении: edi), например: ^KURur-me-i-e-di (^KURurmedi) (41, С₅; 128, А4₂₄). Но иногда между гласным исходом основы и суффиксом направительного падежа появляется в написании «g» (о таких случаях, засвидетельствованных и в других формах, см. выше, в отделе фонетики), например: uš-ta-a-di ^KURba-bi-lu-ni-e ^KURe-ba-ni-gi-di «Выступил я (в поход) на страну Бабилу» (155, А_4-5).

Если основа оканчивается на «а» или и, то обыкновенно суффикс -edi (-idi) присоединяется к основе без всяких изменений, например: qiuraedi (вариант: qiura-idi, qiraedi), ^URUmeištaedi, ^KURmanaidi, napaḫiaidi, ^KURbaršuaidi, ^KURqulḫaidi, ^KURbuštuedi, ^KURerinuidi, ^KURtaraiuedi и т. д.; иногда в таких случаях суффикс -edi пишется в форме -iedi (в произношении -edi), например: qi-ú-ra-i-e-di (qiuraedi) (20, обор. стор. ₃₃).

Но иногда комплекс ai/ae, полученный при встрече гласного «а» основы с начальным гласным суффикса -i/e, превращается в «а», например: ^URUṣudaladi (< ^URUṣudala-e/idi); zainuadi «zainua-e/idi); ^LÚpurunurdadi.

Во множественном числе мы имеем двоякое образование формы направительного падежа: 1) посредством суффиска -aidi (-aedi) (т. е. показатель мн. числа косвенных падежей «а» и окончание направительного падежа -i/edi), присоединяющегося преимущественно к форме именительного падежа единственного числа (при этом гласное окончание основы выпадает), например: ^KURbiainaidi (< ^KURbiaini-aidi); ^Irusaḫinaidi (^Inisaḫini-aidi). Иногда в окончании направительного падежа мн. числа -aidi (-aedi) > в дифтонге ai/ae происходит выпадение второго члена данного дифтонга i/e и падежное окончание принимает форму-adi,например: ^KURetiuḫinadi (< ^KURetiuḫini-aidi); ^Imenua-ḫinadi (< ^Imenuaḫini-aidi); ^KURbiainadi (< ^KURbiaini-aidi); ^Irusaḫinadi (^Irusaḫini-aidi); 2) или же множественное число направительного падежа образуется посредством суффикса -ašte, перед которым также теряется гласный исход основы: ^LÚA-SI^MEŠ -ašte; DINGIR ^MEŠ-ašte ^KURbiainašte (< ^KURbiaini-ašte).

Местный падеж (locativus). Характерным для этого падежа окончанием как в единственном, так и во множественном числе является «а», которое присоединяется в единственном числе, как правило, к чистой основе, во множественном числе — в большинстве случаев к форме именительного падежа ед. числа. Во множественном числе окончание -а является продуктом слияния показателя множественного числа косвенных падежей «а» и окончания местного падежа -а. В единственном числе при присоединении падежного окончания гласный исход основы i/e (во всяком случае, в письме) сохраняется, например: ^Dḫaldia, ^KURetiunia, ṣuinia, esia, babania. Если основа оканчивается на -а, то окончание местного падежа сливается с гласным исходом основы, и мы здесь имеем форму чистой основы, например: ^URUšebeteria ^Dḫaldi iarani šidištuni «В городе Шебетериа он построил часовню (?) бога Халди» (39₁₃); DUB-te ^URUildamuša terubi «В городе Илдамуша я надпись установил» (155, D_11-12).

Во множественном числе при присоединении падежного окончания происходит выпадение гласного исхода основы i/e, например: ^Irusaḫinakai (^Irusaḫini-a-kai); ^Iargištiḫina (< argištiḫini-a); ^LÚА-SI^МЕŠ-na (^LÚḫuradina < ^LÚḫuradini-a); ^Dḫaldina (< ^Dḫaldini-a) KÁ-kai; gunuša (< gunuše-a), queraina (< queraini-a); taramana (< taramani-a); esa (< esi-); ebana (< ebani-a); LUGÁL-tuḫinina (< LUGÁL-tuḫini-ini-a).

Для большей наглядности приведем примеры склонения отдельных урартских слов.

Основы на -i. ^Dḫaldi «бог Халди»; ^Dḫaldini «халдовский»; ^KURbiainili «страна Биаинили»; esi «место»; ^Idiau(e)ḫi «племя (страна) Диау(е)хи»; «^Irusaḫinili «(город) Русахинили». [269]

Единственное число

Множественное число

Основы на -е: bauše «слово», «приказ», «предмет», «вещь»; alsuiše «величие»; gunuše «битва»; ṣue «озеро»; ulguše «жизнь»; ḫare «дорога».

Единственное число

Множественное число

Основы на -а. ^Imenua «Менуа»; ^URUtušpa «город Тушпа», ^ÍDildarunia «Река Илдаруниа»; burgana «крепость (?)»; baba «гора»; qiura «земля».

Единственное число

Множественное число

Основы на -u. ^KURbuštu «страна Бушту»; ^URUtuliliu «город Тулиху»; ^URUšašilu «город Шашилу»; ^Dšebitu «бог Шебиту».

Единственное число

Местоимения

Личные местоимения. Из личных местоимений в урартских текстах засвидетельствованы лишь некоторые формы первого и третьего лица единственного числа.

Личное местоимение 1-го лица единственного числа «я» засвидетельствовано в форме эргативного падежа: ieše «я»; например: ieše ini pili agubi «Я этот канал провел» (57_17-18), а также в форме косвенных падежей: -me «мне», «меня», которое энклитически присоединяется как к именам существительным, так и к местоимениям и глагольным формам, например: ^Dḫaldiš-me aruni «Бог Халди дал мне»; aru-me «он дал мне»; artu-me «они дали мне»; aluš-me «кто мне» и т. д. При присоединении местоименной частицы -me вследствие диссимиляционной потери происходит выпадение глагольного окончания 3-го лица единственного числа прошедшего времени переходных глаголов -ni, например: arume (от aruni-me «он дал мне»), а в некоторых других глагольных формах, а также в именах существительных и местоимениях, стоящих в эргативном падеже, происходит потеря гласного исхода слова, например: ^Dḫaldišme (от ḫaldiše-me) «бог Халди мне»; alušme (от aluše-me) «который мне», ḫašialme (от ḫašiali-me) «прислушались они ко мне» и т. д.

Личное местоимение 3-го лица единственного числа в неоформленном падеже имеет форму mani, например: turinini ^Dḫaldiše ^DIM-še ^DUTU-še DINGIR ^MEŠ-še mani «пусть уничтожат боги Халди, Тейшеба, Шивини, (все) боги его». В именительном падеже ед. числа это местоимение предстает перед нами в форме manini, например: terubi manini esini LUGÁL-tuḫini «Поставил я его на царственное место» (264_20-21).⁴³⁾ Формой косвенных падежей личного местоимения 3-го лица ед. числа является -ni, подобно -me, энклитически присоединяющееся к слову, вызывая выпадение гласного окончания этого последнего, например: alušni (< aluše-ni) [271] tule «Кто ее (надпись) уничтожит» (99, обор. стор.₆); meini ^Dḫaldiše ^DIM ^DUTU kulituni mei tini mei zilibi qiuraedi «Пусть боги Халди, Тейшеба, Шивини не оставят на земле ни его (самого), ни (его) имя, ни (его) семя» (20, обор. стор. _30-33).

Притяжательные местоимения. Притяжательным местоимением 1-го лица единственного числа является -uki «мой», энклитически присоединяющееся к слову, к которому оно относится, например: ^KURebaniuki «моя страна». Падежные окончания в таких случаях присоединяются в конце такой формы, вслед за суффиксом -uki: ^Iuṭupuršini... nunabi kaiuke (дат. п.) «Утупуршини явился передо мной» (36_12-13); RUR-ni ^KURebaniukidi (направ. п.) abilidubi «(Завоеванную) страну я к моей стране присоединил» (155, Е₁₈); erṣ idubi ^KURebaniuke (дат. п.) «Поселил я (их) в моей стране (155, С_4-5). Иногда при этом наблюдается выпадение начального гласного и суффикса -uki, например: abilidubi ^KURebanikidi (158₂₇), иногда же, напротив, происходит выпадение гласного окончания слова, к которому присоединяется суффикс -uki, например: nunabi ^Iḫilaruadani kauke (< kai-uke) «Явился Хиларуадани передо мной» (158_22-23).

Притяжательным местоимением 3-го лица ед. числа является masi/e «свой»: aluše tinini tule mase tini teli «Кто (мое) имя уничтожит (и) свое имя поставит» (281_39-40).

Указательные местоимения. Наиболее часто встречающееся в текстах указательное местоимение — ini, указывающее на близкий предмет: «этот, эта, это». Ini является чистой основой; в текстах засвидетельствована форма неоформленного падежа мн. числа этого местоимения inili, а также форма творительного падежа мн. числа inani: ^Imeimaše ^Iišpuiniḫiniše ini pili aguni «Менуа, сын Ишпуини, этот канал провел»; inili ebanili «эти страны»; inani arniušinani «из этих вещей (предметов, созданий)». Возможно, формой именительного падежа ед. числа этого самого местоимения является встречающееся в некоторых урартских текстах inini.

Повидимому, с этим ini находится в связи слово ina (из надписи № 99), являющееся, по всей вероятности, формой местного падежа от ini и имеющее значение: «в этом» («в этой», «в это»), а также «тут», «здесь». От ina мы имеем дальнейшие образования: 1) с наращением частицы -ni «из» (форматив творительного падежа): inani «с этой» (стороны и т. д.), «отсюда», например: inani aptini ṣuiniani «с этой стороны озера»; 2) с присоединением/суффиксов принадлежности -ini и -ḫini: ina-ini > inani или ina-ḫini «таковой», «такой», «этот»; например, inani burganani «эта крепость (?)»; засвидетельствована форма множественного числа inani — inanili, например, inanili arniušinili «эти деяния». Что касается параллельной формы — inaḫini, то в текстах эта последняя встречается лишь в форме род.-дат. падежа множественного числа: inaḫinaue, например: inaḫinaue URU^MEŠ ini PA₅ ḫurišḫi inanini «Да будет этот канал оросителем (?) этим городам» (276, обор. стор. _7-8).

Как правило, вышеназванные указательные местоимения в предложении стоят впереди тех слов, к которым они относятся, но имеются исключения из этих правил.

Указательное местоимение ini присоединяет суффикс -uki, являющийся, как мы видели, притяжательным местоимением 1-го лица ед. числа («мой»). Но в данном случае этот суффикс, повидимому, вносит какой-то утвердительный характер в значение местоимения ini. При присоединении суффикса -uki происходит потеря гласного исхода i, таким образом, мы получаем inuki (< ini-uki), имеющее, повидимому, значение «этот самый» (а также: «такой», «таковой»). В отношении местоимения inuki мы наблюдаем те же явления, с которыми мы встретились в случае самого ini. И здесь из незасвидетельствованной в текстах формы местного падежа inuka происходит образование: 1) с присоединением частицы -ni («из») формы inukani «с этого (места и т. д.)», «отсюда» (например: inukani esinini «с этого места»), и 2) с присоединением суффиксов принадлежности -ini и -ḫini: inukani (< inuka-ini) и inukaḫini «такой», «таковой», «этот». Первое из них засвидетельствовано лишь вместе с edini [272] inukani edini. «вслед за тем», «потом», inukaḫini встречается в надписи № 281 (стк. 14): inukaḫine ^Irusaine ḫubi «этой долине (?) (царя) Руса».

Параллельно с этим мы имеем: ikukani (от ikuka-ini) и ikukaḫini «тот» («Ta»_f «то»), «тот самый». Они образованы, несомненно, от незасвидетельствованного в текстах местоимения ikuki (от местного падежа последнего: ikuka), «тот самый», которое в свою очередь образовалось от iki-uki (ср. выше ini-uki > inuki). Таким образом, можно предполагать существование в урартском языке наряду с ini другого указательного местоимения iki, указывающего на далеко находящийся предмет: «тот», «та», «то». Вполне вероятно, что встречающееся в одной надписи слово akuki (286₁: akuki MU «akuki год») также является указательным местоимением, образованным, от простой основы еще одного указательного местоимения aki с присоединением того же суффикса -uki (aki-uki > akuki). Также, очевидно, с указательным местоимением мы имеем дело в слове išani «с той (стороны и т. д.)», «оттуда». Несомненно, оно образовано так же, как inani, и подразумевает существование указательного местоимения iši (отсюда местный падеж: iša + ni > išani).

Часто к указательным местоимениям присоединяется edini: ini edini, inukani edini, ikukani edini, ikukaḫini edini. Эти выражения, по всей вероятности, имеют значение: «потом», «впоследствии», «вслед за тем» (развившееся от понятия: «отсюда»). В билингве Топузава inukani edini, повидимому, соответствует ассирийскому ina arkániš (264, ур₃₂, асс_зо).

От указательного местоимения ini мы имеем еще образование посредством суффикса имен прилагательных -usi — inusi(ni) (< ini-usi(ni)). Это последнее, повидимому, имело значение «такой», «таковой».

Из определительных местоимений нам известно uli «другой», склоняющееся обыкновенным образом: aluše uliše (эргат. п.) tiule ieše ^URUluḫiunni ḫaubi «Кто другой скажет: я завоевал город Лухиуни» (30_18-19); aluše ule inili duli «Кто другого заставит совершить эти (дела)» (39₂₄).

Относительные местоимения. Относительным местоимением в урартском является ali «который (-ая, -ое)», «кто», «что», «каковой (-ая, -oe)»: ali 'aše manu arubi ^LÚḫuradinaue^MEŠ «который (из пленных) был мужчиной — я отдал воинам» (28, верхн. стор.₁₅); inani LUGÁL-e nunabi mei ali ^LÚA-SI ^MEŠ-še partu šeri partu «Это досталось царю, но что воины забрали, забрали они отдельно» (155, А_11-12).

В неоформленном падеже мн. числа мы имеем закономерное ali/eli. В эргативном падеже ед. числа это местоимение уже выступает с измененной основой с гласным исходом и и имеет форму aluše: aluše ini DUB-te tule «Кто эту надпись уничтожит» (30_15-16) и т. д.

К основе относительного местоимения ali || alu присоединяются разные частицы: -ki/e, -pi. Например: aliki (alike) «некоторый», обычно в сочетании: aliki...-aliki «некоторые...-некоторые», «одни...-другие», например: aliki zašgubi aliki šeḫeri agubi «(Из захваченных в плен людей) одних я умертвил, других же живыми увел» (127,I₁₄). Повидимому, примерно то же, что значит aliki... aliki, означала и конструкция: ali...-alipi, например: ^IDsarduriše ale ali ^LÚ UKÚ^{MEŠ GIŠ}šurginikaini kuluaršibi šatuni ^ŠADUuškiani ^ŠADUbamni badgulubi zašgubi alipi kuluaršibi ^DIM-še GIBÍL-ni «Сардури говорит: (тот) народ, который перед (моим) оружием (?) сбежал (?) (и) занял (?) гору (?) Ушкиани (и) гору (?) Бамни, я (их) осадил (?) (и) умертвил, других же, (которые) бежал(и), бог Тейшеба сжег» (155, F_26-28); ср. также в надписи 268_31-33: ali A^{ḪA I}rusaḫinaue ipšadule absilatini alipi abiliue.

С другой стороны, мы имеем форму aluki/e (засвидетельствованное в надписи № 276, лиц. стор.₂₉, слово aluka, повидимому, представляет собой форму местного падежа от этого самого aluki/e), которая, по всей вероятности, образована от ali посредством суффикса -uki (ali-uki > aluki), т. е. так же как от указательного [273] местоимения ini образована форма inuki, по своему значению мало отличающаяся от ini (см. выше). Если руководствоваться этим последним обстоятельством, то можно сказать, что и aluki/e, возможно, по своему значению мало отличалось от ali.⁴⁴⁾

Неопределенные местоимения: ainiei (варианты: aini, aniei) «кто-то», «кто-либо», «кто-нибудь», «кое-кто», «некто»,⁴⁵⁾ например: aluše ainiei inili duli «Кто кого-нибудь заставит совершить [эти (дела)» (43_8-9); ^uRUluḫiunini URU LUGÁL-si ali ue aiše ainiei qabqašulalani aruni ^Dḫaldiše menua išpuiniḫme «Город Лухиуни, царский город, которым никогда никто не овладевал (?), дал бог Халди Менуа, сыну Ишпуини» (30_9-12); qirani ṣirabae manu ui aini ištiniaiuri «Земля была необитаемой(?); никто там не находился» (136_4-5) и т. д.

giei (варианты: gie, gi) «что-то», «что-нибудь». Гётце придает giei значение «когда-то», «когда-нибудь»,⁴⁶⁾ но скорее всего по контексту можно дать значение «что-то», «что-нибудь»:⁴⁷⁾ ui giei ištini šidauri «Ничего не было там построено» (27₂₈); ui giei ištini manuri «Ничего не было там» (281₈); aluše giei inukani esinini šiule «Кто что-нибудь с этого места унесет» (127, VIII_11-12) и т. д.

Числительные

Из количественных числительных нам известны: 1) šusini — «один», например: šusini šale «в один год», «за один год». В данном случае šusini, по всей вероятности, стоит в дательном падеже, который, так же как, например, в грузинском, употребляется для обозначения времени. В текстах засвидетельствована также форма местного падежа этого числительного: šusina MU^{MEŠ KÚR}biainili nulduli ^KURluluinili zeldubi (264_28-30). 2) atibi «десять тысяч».

Из форм наречий, образованных от порядковых числительных, засвидетельствованы: tarani «во второй раз» и šištini «в третий раз», хотя такое значение этих слов не является несомненным.

Глагол

В оформлении урартского глагола видное место занимает различие между переходными и непереходными глаголами. Окончанием, характерным для основ переходных глаголов, является u, например: zadu «создавать», šidištu «строить», teru «ставить», «устанавливать», aru «давать» и т. д.

Часто встречается образование переходных глаголов посредством глагольной основы du «делать», например: uelidu «собирать» (ср. ueli «собрание» (?), «отряд» (?)); šeridu «отделять», «выделять» (от šeri «отдельно», «отдельный»); uediadu «оскоплять (?)» (от uedia(ni) «женщина»), atqanadu «совершать жертвоприношение» (от atqana(ni) «жертва», «жертвоприношение»⁵), см. также abilidu, terdu, ardu и т. д.

Основа непереходных глаголов оформляется окончанием «а», например: nuna «придти», «приходить» и т. д. Встречаются иногда одни и те же корни, оформляемые и как переходные глаголы (посредством -u) и как непереходные (посредством показателя непереходных глаголов «-а»), например: šia «идти», «уходить», «приходить» и šiu «приносить» («приводить»), «уносить» («уводить»), ušta «направиться», «отправиться» и т. д. и uštu «направить», «преподносить» и т. д. [274]

Непереходные глаголы. Образование прошедшего времени. К основе непереходных глаголов в прошедшем времени присоединяются следующие окончания:

Так, например, для глаголов ušta «выступать» (в поход), nuna «приходить», naḫa «приходить», «восходить», šia «идти» засвидетельствованы следующие изменения:

Формы непереходных глаголов с основой на -ia. Встречаются случаи, когда основа непереходных глаголов образуется не одним лишь гласным исходом «а», как это бывает обычно, а комплексом -ia. К такой основе при спряжении присоединяются обыкновенно личные окончания непереходных глаголов (-di, -bi, -u), и, таким сбразом, образуются формы, оканчивающиеся в 1-м лице ед. числа на -iadi, например: kuṭiadi «я дошел (до)»; ḫutiadi «я взмолился»; bidiadi «я повернулся»; в 3-м лице ед. числа на iabi, например: [ ]derasiabi «(он) боялся, (чего-нибудь)». Возможно, такой же формой является неоднократно засвидетельствованное в текстах uluštaibi — uluštabi «(он) шел впереди (кого-нибудь)» (от uluštiabi вследствие метатезы?). 3-е лицо множественного числа оканчивалось на -iali, например: arnuiali «они пришли на помощь (кому-нибудь)». Такой же формой является ḫašiali (с суффиксом косвенного объекта 1-го лица ед. числа -me — ḫašialme): ḫašialme DINGIR^MEŠ «Прислушались боги ко мне (к моей просьбе)» (127, II₁₀ и др.).

Если обратить внимание на глаголы, основы которых оформляются через -ia, можно заметить, что здесь перед нами во всех случаях глаголы, имеющие или обязательно подразумевающие какой-нибудь объект, т. е. отношение субъекта к кому-нибудь или к чему-нибудь:, ḫutia «взмолиться», «обратиться с молитвою к кому-нибудь)»; [     ]derasia «бояться» (чего-нибудь); uluštia (> uluštai, ulušta) «предшествовать», «идти впереди (кого-нибудь)»; arnuia «помочь (кому-нибудь)»; ḫašia «прислушаться (к просьбе) (кого-нибудь)»; kuṭia «доходить», «достигать (чего-нибудь)». Иногда таким объектом может выступать само действующее лицо: bidia «повернуться» (повернуть себя). Это, как нам кажется, объясняет засвидетельствованное в текстах явление, когда данная глагольная форма заменяется обыкновенной формой переходного глагола, образованной от того же корня; например, в урартских текстах полноценными вариантами друг друга выступают: kuṭiadi и kuṭubi, стоящие всегда в связи с предлогом pari («до»). Как kuṭiadi pari, так и kuṭubi pari в победных текстах урартских царей, несомненно, обозначают одно и то же: «я дошел до» («я довел (себя) до»). Таким образом, форма непереходных глаголов с основой на ia обнаруживает близость к переходным глаголам.

Аналогией этой глагольной категории, хотя и неполной, могут служить те грузинские «средние» глаголы, которые, являясь по своему значению непереходными, все же требуют эргативной конструкции предложения. Эта категория «средних глаголов» в грузинском языке или следует нормам спряжения действительного залога, или же следует нормам спряжения, заключающим в себе характерные особенности спряжения действительного и страдательного залогов.⁴⁸⁾ [275]

Формы непереходных глаголов с основой на -i. Некоторые непереходные глаголы, в отличие от вышеназванных категорий, имеют основу, оканчивающуюся на -i. При спряжении они принимают обыкновенные личные окончания непереходных глаголов. Так, например, формой 1-го лица единственного числа является, повидимому, išti/_edi «я выступил», «я отправился», формой 3-го лица ед. числа — засвидетельствованные в текстах: suluštibi «он ниц повергся», aištibi «он прыгнул», kuluaršibi «он убежал». Может быть, здесь перед нами та же глагольная форма, е которой мы встречались выше, в основах на ia, и i в этих случаях является следствием упрощения комплекса -ia.

Переходные глаголы. Из форм настоящего времени переходных глаголов засвидетельствован лишь один единственный случай: ali/_e (в написании: ali, alie) «он говорит»,⁴⁹⁾ например: ^I Dsarduriše ^Iargištiḫiniše ale «Сардури, сын Аргишти, говорит». Так как у нас нет материала для сравнения, мы не в состоянии расчленить это слово и сказать что-нибудь определенное о том, что является в этом слове окончанием, характерным для данной глагольной формы, и что — основой.

Прошедшее время. Более ясно обстоит дело в отношении спряжения переходного глагола в прошедшем времени. Засвидетельствованы формы 1-го и 3-го лица единственного и множественного числа. Характерными для этих форм окончаниями являются:

Эти окончания присоединяются к основе глаголов, оканчивающейся на показатель переходных глаголов -u. В 1-м лице ед. числа окончание -bi ставится в тех случаях, когда объект данного глагола — один, например: ieše ini pili agubi «я этот канал провел» (57_17-18); ^Iargištiše ale ḫaubi ^KURetiunini «Аргишти говорит: завоевал я страну Этиуни»; наряду с этим мы имеем употребление этого же суффикса -li и при множестве объектов, например: URU^MEŠGIBÍL-bi É-GÁL^MEŠḫarḫaršubi «города я сжег, крепости же разрушил» (127, I₇); ^LÚḫuradinili uelidubi «воинов я собрал» (127, I₅).

Но в ряде случаев, когда объект стоит во множественном числе, показатель 1-го лица ед. числа -bi заменяется окончанием -li, которое здесь, несомненно, передает множественность объекта; так, например: ^LÚḫuradinili^MEŠ kedanuli «воинов я отправил» (28, лиц.стор.₄, ср. 155, В_28-29); ^LÚA·SI^MEŠ ueliduli «воинов я собрал» (127, III₄₉); ieše ^LÚА·SI^MEŠ-ni kuli «воинов я отпустил» (155, F₁₆); ^KURbiainili nulduli «Страной Биаинили я правил» (264₂₉); iaraneli ... šidištuli «Часовни (?) ... я построил» (264_6-7); É-GÁL^MEŠ šiduli «Крепости я построил» (127, III₂₁); ieše inili ebanili šusine uštiptini ašguli bura aštuli «Я эти страны одним походом захватил (и) поработил» (266_2-3); šidištuli inili É-GAL^MEŠ «Я построил эти крепости» (266₁₅); [276] iu rusaḫinili šiduli «Когда я (город) Русахинили построил» (268_3-10); DAN·NU^MEŠ arniušinili ištini zaduli «Могучие дела я там совершил» (268_19-21) и т. д.

При образовании вышеназванных глагольных форм происходит ряд фонетических изменений, например: если окончание 1-го лица ед. числа прош. времени переходных глаголов при множестве объектов -li присоединяется к основе, в которой перед показателем переходных глаголов и стоит согласный l, то происходит регрессивная диссимиляционная потеря слога (например, от: kulu-li мы получаем kuli «я отпустил»). В форме 1-го лица ед. числа прош. времени, так же как и в некоторых других формах, происходит выпадение конечной гласной корня при присоединении показателя переходных глаголов -u, например: tiubi «я сказал» (от tiau-bi).

В 3-м лице ед. числа при одном объекте основа переходного глагола принимает окончание -ni: ^Imentiaše ^Išpuiniḫiniše ini pili aguni «Менуа, сын Ишпуини, этот канал провел» (43_1-3); при множестве объектов — окончание -ali: karuali IV LUGÁL^MEŠ «он победил четырех царей» (155, D₄₇); šatuali kureli «он обнял (мои) ноги» (36₁₄). Если к данной глагольной форме присоединяется еще окончание косвенного объекта 1-го лица ед. числа -me «мне», то перед ним окончание 3-го лица ед. числа -ni выпадает (вследствие той же диссимиляционной потери слога), так, например: aruni «он дал», arume «он дал мне», ušḫanuni «он даровал», ušḫanume «он даровал мне».

В одной из надписей (№ 18), по всей вероятности, засвидетельствована форма 1-го лица множественного числа прошедшего времени переходных глаголов. От основы šidištu «строить» с суффиксом -še образована форма šidištuše «мы построили»: ^Iišpuiniše ale ^I Dsardureḫiniše ieše ^Imenuaše ^Iišpuineḫiniše ^Iinušpuaše ^Imenuaḫiniše ^Dḫalde suse šidištuše «Ишпуини говорит: Я, сын Сардури, Менуа, сыы Ишпуини, (и) Инушпуа, сын Менуа, это suse бога Халди построили (мы)» (18_2-6, _18-22, _34-38).⁵⁰⁾

Наконец, засвидетельствованы формы 3-го лица множественного числа, образующиеся посредством суффикса -itu. При присоединении суффикса -itu к основе обычно происходит выпадение показателя переходных глаголов -u, так, например: ḫaitu (ḫau-itu) «они завоевали», atqanaditu (atqanadu-itu) «они пожертвовали», tiaitu (tiau-itu) «они сказали», atitu (atu-itu) «они съели» и т. д. Но иногда, наоборот, выпадает начальное i суффикса -itu, а показатель переходных глаголов и сохраняется, например: suidutu (от suidu-itu) «они отбросили», šeridutu (от šeridu-itu) «они выделили».

Если признак переходных глаголов и перед собой имеет r, то при присоединении суффикса 3-го лица мн. числа прошедшего времени -itu исчезает как признак переходных глаголов «u», так и «i» суффикса -itu: paru-itu > paritu > partu «они угнали», «они увели»; aru-itu > aritu > artu «они дали». Если же признак переходных глаголов «u» впереди себя имеет «i» или «d», то формы 3-го лица мн. числа прошедшего времени образуются правильно, например: atu → atitu (< atu-itu) и т. д., но, если такая форма получает еще другой суффикс, то,происходит сокращение: «i» исчезает, «tt» (или «dt») дает «t», так, например, šidištu «строить», šidištitu «они построили», но šidištitu-li > šidištuli (см., например, 26₅, ₁₁) или же: zadu «создавать» «делать», zaditu «они сделали», но zaditu-me > zatume «сделали — они — мне»; или же, мы имеем zatuli «сделали — они — их» (27₃₃) от zaditu-li > zadtuli > zatuli.

Окончание -itu является показателем субъекта 3-го лица множественного числа, объект в этой глагольной форме остается неотраженным. Но засвидетельствованы [277] и такие случаи, когда к окончанию 3-го лица мн. числа -itu присоединяются суффиксы, обозначающие объект: -ni («его») — показатель объекта 3-го лица ед. числа, -li («их») — показатель объекта 3-го лица мн. числа или -me («мне») — показатель косвенного объекта 1-го лица ед. числа, например: kuitu-ni «они воздвигли ее (стелу)» (22₄); ḫarḫaršitu-li «они разрушили их (= города)»; artu-me «они дали мне» (276, лиц. стор.₁₁). Ниже для большей наглядности приводятся засвидетельствованные в текстах формы 1-го и 3-го лица единственного и множественного числа прошедшего времени переходных глаголов: aru «давать», zadu «делать», «создавать», «строить», šidištu «строить», paru «угонять», kuiu (< kuguiu) «воздвигать».

Единственное число

Множественное число

Формы переходных глаголов с распространенной основой на -ul. Засвидетельствованы случаи, когда в основе переходных глаголов непосредственно перед показателем переходности -u включается частица -ul; так, например, от простой основы переходного глагола teru «ставить» и т. д. встречается распространенная основа terulu, или от suidu «отбрасывать» — распространенная основа suidulu и т. д. Трудно судить о функции этой частицы -ul, но, как уже отметил Фридрих, формы с такой распространенной основой по своему значению весьма близко стоят к формам с простой основой.⁵¹⁾ Глагольная основа переходных глаголов, распространенная частицей -ul, спрягается так же, как и обыкновенная основа переходных глаголов. В текстах засвидетельствованы формы 1-го лица единственного числа с окончанием -bi, например: terulubi, suidulubi, badgulubi, gabqarulubi. [278]

Формы переходных глаголов на -abi, -ulabi, -ulani. В урартских текстах встречается своеобразное оформление переходных глаголов, когда к основе присоединяются не обыкновенные личные окончания, а те же окончания, имеющие перед собой гласный «а»: в 1-м лице ед. числа -abi, в 3-м лице ед. числа -ani и т. д. При получении этих суффиксов признак переходных глаголов -u выпадает. Например: ḫarḫaršabi (от ḫarḫaršu-abi): ieše ^KURbamni ḫarḫaršabi «Я страну Бамни разрушал (?) (127, VI_19-20). Возможно, такая же форма засвидетельствована в той же надписи — uiabi: ^Iargištiše ale inani MU·MU uiabi «Аргишти говорит: это я ежегодно........» (127, VI₁₅), или же eridabi в надписи 128, А 1 (стк. 18).

Эта же форма образуется и от основ переходных глаголов, распространенных частицей -ul, например: 1-е лицо ед. числа ašulabi (ašulu-abi) и 3-е лицо ед. и множ. числа — ašulani (ašulu-ani): inani LUGÁL-e nunabi mei ali ^LÚA·SI^MEŠ-še partu šeri partu iu ^KURebani ašulabi «Это (речь идет о добыче и пленных. — Г. М.) досталось царю, но что воины забрали, забрали они отдельно, когда я (завоеванную) страну покидал (?)» (155, A_11-12); inani partu ^Iišpuiniše ^{I D}sardureḫiniše ^Imenuaše ^Išpuiniḫiniše mei ali KUR·KUR^MEŠ(?)-a šeridutu iu É·GAL^MEŠašulani «Это (речь также идет о добыче и пленных. — Г. М.) забрали Ишпуини, сын Сардури, (и) Менуа, сын Ишпуини, но что они выделили для стран, когда они покидали (завоеванные) крепости...» (24, лиц. стор. _25-28). Возможно, такую же форму, как ašulani, представляет собой засвидетельствованное в надписи № 25 (стк. 4) слово qudulani. Судя по контексту, в котором встречаются данные глагольные формы, здесь мы, возможно, имеем дело с формами несовершенного вида прошедшего времени.

Будущее время. Формы будущего времени переходных глаголов засвидетельствованы лишь в 3-м лице единственного числа. Эта глагольная форма образуется присоединением суффикса -li/е (в графике: li, li-e) к основе переходных глаголов, например: tiu-le «он скажет». Эти формы в текстах чаще всего встречаются употребленными в значении сослагательного-будущего: aluše tule «кто уничтожит»; aluše tiule «кто скажет»; aluše šiule «кто унесет» и т. д. Иногда данная форма имеет каузативный оттенок, так, например: aluše ule inili dule «Кто (кого-нибудь) другого заставит совершить эти (дела)». Возможно, иногда с таким же оттенком употребляются эти глагольные формы в фразах с aše «когда»; так, например: ikukaḫine ^Irusame ḫubi gi aše pili nikiduli «В этой долине (?) Руса (род. п.) когда (кто-нибудь) заставит канал оросить что-нибудь...» (281_16-17). Очевидно, этаже глагольная форма налицо в таких выражениях, как: aše GIŠ^MEŠ ui aldinie guduli (27₂₉); aše ^GIŠuldi tanuli (27₃₀); aše ^GIŠuldi mešuli (27₃₀) и т. д.

Встречаются формы будущего времени с суффиксом объекта 3-го лица множественного числа -ali, присоединяющимся к глагольному окончанию le/i. Так, например, мы имеем от глагольных основ ḫu- (<ḫau-) и šiu- формы: ḫuliali (ḫu-li-ali) и šiuliali (šiu-li-ali): aluše paḫanili ištinini šiuliali aluše ḫuliali auiei «Кто (жертвенных) быков оттуда уведет (их), кто куда-нибудь их поведет» (63_6-8) (RḫA, 22, стр. 181).

Глагольные формы на -ri. Глагольные формы, оканчивающиеся на ri, справедливо признаны рядом исследователей формами 3-го лица ед. числа прошедшего времени среднего или страдательного залога.⁵²⁾ Но в формах на -ri ясно различаются друг от друга: 1) формы, образованные посредством суффикса -uri от основ непереходных глаголов, например: aiuri (от aia-?), ušturi (от uita-: ušta-uri > ušturi), manuri (от manu «быть», «существовать»), и 2) формы, образованные суффиксом -auri от основ переходных глаголов, например: agauri (от agu «уводить», «проводить»), šida(g)uri (от šidu «строить», «воздвигать»). Глагольные формы на -ri всегда стоят в связи с отрицанием ui «не»; они, по всей вероятности, имели такой же оттенок, как так называемые «результативные времена» грузинского языка [279] («турмеобити»).⁵³⁾ Так, например, мы встречаем:⁵⁴⁾ inuki budusini (s)ui giei šida(g)uri «Такое величественное (?) ничего не было построено» (№№16, 17); ui giei ištini šida-uri «Там ничего не было построено» (78₂); qiurani quldini manu ui giei šidauri ištini «Земля была пустынной (?), ничего не было там построено» (127, II _34-35); qirani ṣirabae manu ui aini ištini aiuri «Земля была необитаемой (?); никто там не находился» (136_4-8); KI^TIM quldini manu ui giei absiei GÁN^{GIŠ ŠAM}ŠE ^GIŠGEŠTIN zari ištini manuri ui РА_Б ištini agauri «Земля была пустынной (?), ничего..... ни поля с посевами, ни виноградника, ни фруктового сада там не существовало, (и) канал не был там проведен» (276, лиц. стор. _38-42); qarbi šalzi manu ui giei ištini šidauri «Скала (?) была крутая (?), ничего не было там (раньше) построено (280_4-5).

В урартских текстах встречается еще ряд слов, оканчивающихся на -ri, но в тех случаях, когда эти слова стоят вне связи с отрицательной частицей ui, трудно определить, к какой грамматической категории они относятся.

Повелительное наклонение. В текстах засвидетельствованы формы повелитель-ного наклонения 2-го и 3-го лица ед. числа и 3-го лица мн. числа действительного залога и формы 3-го лица единственного и множественного числа страдательного залога.

Действительный залог. Форма повелительного наклонения 2-го лица ед. числа как переходных, так и непереходных глаголов образуется суффиксом -i/е, который при присоединении к основе глагола вызывает выпадение показателя переходных глаголов u и показателя непереходных глаголов «а», например: turi/e (в написании: turi, turie) (от turu-i/e) «уничтожь!», uli (от ula-i) «иди!». Эти формы многократно встречаются в формуле проклятия урартских надписей: (aluše) tiule uli turi «(Кто) скажет: иди! уничтожь (надпись)!» (19_39-40 и др.).

Для 3-го лица ед. числа характерно окончание -inini, при присоединении которого к основе также происходит выпадение признака переходных глаголов и, например: turinini «Пусть он уничтожит!» (от turu-inini) или: manini «Пусть будет!» (от manu-inini > maninini > manini); turinini ^Dḫaldiše ^DIM-še ^DUTU-še DINGIR^MEŠ mani ^DUTU-ni pini «Пусть уничтожат⁵⁵⁾ бог Халди, бог Тейшеба, бог Шивини, (все) боги его под солнцем» (29_19-20);manini ^Dḫaldini bedini ^Imenua ^Iišpuineḫine ^Iinušpua ^Imenuaḫine ulguše piṣuše alsuiše «Да будет со стороны бога Халди Менуа, сыну Ишпуини, (и) Инушпуа, сыну Менуа, жизнь, радость, величие» (93_4-7 и т. д.); по всей вероятности, такая же форма перед нами в надписи № 167 (стк. 8) SUM-nini=arinini (от aru «давать») «пусть даст!».

Форма 3-го лица ед. числа повелительного наклонения, как мы видим, может употребляться в смысле 3-го лица мн. числа при множестве субъектов, если только ее субъекты стоят не впереди нее, а следуют за ней. Наоборот, когда форма повелительного наклонения следует за субъектом, то требуется постановка глагола в 3-м лице мн. числа. Окончанием повелительного наклонения действительного залога 3-го лица множественного числа является -tinⁱ/_eni (t вносит в данный суффикс элемент множественности), присоединявшееся прямо к основе переходного глагола: turutineni (в написании turutinieni, от turu «уничтожить») «пусть уничтожат!», например: ^Dḫaldiše ^DIM-še ^DUTU-še qiuraše DINGIR^MEŠ-še turutineni mani e'a zilibi qiurani edini «Боги Халди, Тейшеба, Шивини, (и) земные боги(?) пусть уничтожат его (самого), а также (его) семя на земле» (99, обор. стор._8-11).⁵⁶⁾ [280]

Страдательный залог. Из форм повелительного наклонения страдательного залога засвидетельствованы формы 3-го лица единственного и множественного числа. Формативом 3-го лица ед. числа является суффикс -ulini, например: UDU·MÁŠ·TUR ^Dḫalde nipsidulini GUD ^Dḫalde urpulini «Для бога Халди пусть будет зарезан (?) козленок, (а также) бык пусть будет принесен в жертву богу Халди» (25_4-5, _9-10). Эта глагольная форма в урартских текстах довольно часто встречается. Для формы 3-го лица мн. числа повелительного наклонения характерно окончание -uali, например: urpuali «пусть будут принесены в жертву» (27₉₁, ₉₂, ₉₃).⁵⁷⁾

Итак, из положительных форм повелительного наклонения в урартских текстах засвидетельствованы:

Запретительные формы повелительного наклонения,⁵⁸⁾ находящиеся в связи с отрицательной частицей mei («пусть не»), засвидетельствованы в 3-м лице единственного и множественного числа.

В 3-м лице ед. числа глагольная форма характеризуется окончанием -diani, при присоединении которого происходит выпадение оканчивающего основу и, так, например: šepuiardiani (от šepuiaru-diani), kuldiani (от kulu-diani),⁵⁹⁾ ḫaidiani (от ḫaiu-diani). Если в основе перед показателем переходных глаголов u имеется d, то происходит потеря вместе с показателем переходных глаголов u также обоих (находящегося в конце основы и в начале суффикса) d, так, например: lakuiani (< lakudu-diani).

В 3-м лице мн. числа отрицательная частица требует глагольной формы, идентичной с формой 3-го лица мн. числа прошедшего времени изъявительного наклонения переходных глаголов, например: kulituni (от kulu «оставлять», «покидать» и т. д.): ^Dḫaldiše ^DIM-še ^DUTU-niše DINGIR^MEŠ-še mei tini mei armuzi mei zilbi qiuraidi kuletuni «Пусть боги Халди, Тейшеба, Шивини, (всё) боги не оставят на земле ни (его) имя, ни (его) семью, ни (его) потомство» (281_42-47).

Сослагательно-желательное будущее (оптатив).⁶⁰⁾ Для определения данной глагольной формы опорным пунктом является одно выражение из надписи 128, В1 (стк. 24): ali meše... ^Idiauḫinidi terubi MU·MU-ni ardilani «(Вот) каковую дань... я на (страну) Диаухи наложил, чтобы (она) ее давала ежегодно» (следует перечисление объектов дани и их количества). Ardilani является формой именно сослагательно-желательного будущего времени (оптатив) 3-го лица ед. числа действительного залога. Эта форма, как мы видим, образуется посредством суффикса -ilani, при присоединении которого к основе показатель переходных глаголов и выпадает: ardu-ilani > ardilani. Такие же формы, очевидно: ḫailaḫi (от ḫaiu-ilani > ḫai-ilam> ḫailani) (127, IV₇₄), zirbilani (от zirbu-ilani) (127, V₄₂); вероятно, этой же формой, снабженной в конце объективной частицей 3-го лица ед. числа -ni, являются такие формы, как: terdilanini (169₁₂), absilanini (268₂₅). [281]

3-е лицо множественного числа этой же формы образуется, повидимому, суффиксом -ilatini,⁶¹⁾ который при присоединении к основе также устраняет показатель переходных глаголов и, например: uṣidilatini (89₁₁), absilatini (268₃₃). 3-е лицо множественного числа того же сослагательно-желателъного будущего, но страдательного залога оканчивалось, повидимому, на -i'ali (перед ним также происходит выпадение признака переходных глаголов u), например: VI UDU-MÁŠ·TUR ^Dḫalde nipsidi'ali «Чтобы были зарезаны шесть козлят для бога Халди (богу Халди)» (27₃).

Сослагательное прошедшего времени? Повидимому, формы 3-го лица мн. числа действительного залога сослагательного прошедшего времени оканчивались на -alani, при присоединении которого к основе признак переходных глаголов и выпадал; например, такой формой является, ḫaialani (от ḫaiu-alani): É murili ali ^LÚAD-še ^LÚAD·AD-še zaduali auie kui kulme manidu ui aišei LUGÁL^MEŠ-še ḫaialani «Потаенные склады (?), которые создали отец и дед и где богатство (?) было (собрано), чтобы никогда цари (Урарту) его не захватывали» (155, С_27-29). Очевидно, такой же формой является засвидетельствованное в надписи № 32 (стк. 5) paralani (от paru-alani).⁶²⁾

Причастие страдательного залога в урартском языке, по всей вероятности, образуется суффиксом -ai/-ae, который присоединяется к основе, лишенной показателей переходных или непереходных глаголов. Так, например, от teru «ставить» мы имеем teraⁱ/_e (в написании; teragi, teraie; мн. число: terainili). В Келяшинской билингве terainili «поставленные» соответствует ассирийскому šaknáte, имеющему такое же значение (19, ур.₂₂, acc.₂₀). Таким же образом от непереходного глагола durba «восставать» мы имеем durbaie (= durbae) «восставший»: NN durbae manu «NN был восставший» (= «NN был мятежником», «NN восстал») (128, А3₂₃). Возможно, таким же. причастием является ardae (ardaie) из надписи 155, G (стк. 3) от глагола ardu «давать», «преподносить». Так же, как нам кажется, причастиями являются формы на -ue, например: urpue «пожертвованный», «жертва» или: šedue «выходящий» (?), «вытекающий» (?) (от šedu — распространенной посредством d основы šiu «уводить», «уносить» и т. д. Ср. aru и ardu и т. д.).

Имя действия (масдар)? Основа переходного глагола, лишенная показателя переходных глаголов и, иногда принимает окончание ⁱ/_e^di/_e (idi, ide, ede). Это окончание, очевидно, находится в связи с суффиксом направительного падежа ^e/_idi. По мнению Фридриха,⁶³⁾ здесь перед нами форма неопределенного наклонения; например: arⁱ/_ede (от. aru «давать»): mešini pi 'aldubi meše ^IDsardure arede «Пощадил я (его) под условием (выплаты) дани, чтобы давать дань (царю) Сардури» (155, А_17-18; ср. 155, F₂₁: meše ^IDsardure aride).

Как нам кажется, форму arⁱ/_ede можно осмыслить как форму направительного падежа от отглагольного имени ari (ari + ⁱ/_e^di/_e), тогда можно сказать, что одним из способов образования в урартском языке отглагольного имени, точнее, «масдара» (имени действия — ср. аналогичную форму в грузинском) явилось присоединение -i к основе переходного глагола, лишенной показателя переходности u.

Неправильный глагол manu «быть» «существовать». В 3-ем лице ед. числа прошедшего времени этого глагола («был») встречаются две разные формы: manu и manuri; вторая из них употребляется лишь в предложениях с отрицанием ui и по своему значению соответствует форме так называемого «результативного» страдательного залога грузинского языка (ср. выше, в разделе о формах на -ri). Так, [282] например: ue ainiei ^LÚEN·NАМ^MEŠ šukuri manuri «Никто (из) правителей областей не был призван» (155, F₁₆); ui giei ištini manuri «Ничего там не было» (281₈).

В 3-м лице мн. чнсла мы имеем manuli («были»), например: ^IDsarduriše ale ḫaubi III É·GAL^MEŠ aguimnili manuli gunuša ḫaubi «Сардури говорит: завоевал я три крепости, (которые) были укреплены, я (их) в бою завоевал» (155, А_6-7).

Из других форм глагола manu известны: 3-е лицо ед. числа будущего времени manule (в надписи № 169); 3-е лицо ед. числа повелительного наклонения: manini. Для запретительной формы повелительного наклонения в 3-ем лице ед. числа с отрицанием me(i) «пусть не» характерна форма manuni: me kui tini manuni (280₁₂) или: mei absi bauše bidi manuni (268_23-24; cp. 276, обор. стор._9-10, _16-17). Засвидетельствованное в текстах manuše, вероятно, является абстрактным именем, образованным подобно aruše (от aru- «давать»). О значении других форм глагола manu, например, manidu, трудно что-нибудь сказать.

Формы на -lalani. Окончание -lalani, присоединяющееся к основе переходных глаголов, образует, повидимому, 3-е лицо ед. числа формы, соответствующей грузинскому так называемому «результативному» действительного залога, например: Город X, ali ue aiše ainiei qabqašulalani «Город Х, которым никогда никто не овладевал (?)» (30_9-10). Повидимому, такая же форма, примерно с таким же значением — aršulalani, встречающаяся в надписи № 34 (стк. 3).

В урартском эпиграфическом материале можно проследить еще некоторые другие глагольные формы, о значении которых трудно сказать что-нибудь определенное. Так, например, прослеживается форма с окончанием -ilini: qabqarilini (27₂₅ — для выделения окончания в этом слове ср. qabqarulini, qabqarulubi). Или же форма на -(u)di: ulḫudi (158₂₂). В этом окончании мы, по всей вероятности, имеем показатель переходных глаголов вместе с окончанием 1-го лица ед. числа непереходных глаголов.

Прочие грамматические категории

Наречия. В эпиграфическом материале засвидетельствованы наречия образа действия: šišuḫani «вновь» (?); наречия времени: iu «когда»; aše «когда»; a(i)šei «когда-нибудь»; mei a(i)šei «никогда»; absiei «прежде» (?); ini edini, ukukani edini, inukani edin(i) «затем», «впоследствии», «потом» (?); наречия места: auie «где», auiei «где-нибудь», «куда-нибудь»; ištini «там»; ištinini «оттуда»; edia «там»; edini «оттуда»; наречия меры и количества: tarani «во второй раз» (?)», šištini «в третий раз» (?).

Послелоги: -ṣi/e (в написании: ṣi, ṣie) «в». Этот послелог ставит слово в местном падеже, например: šuḫinaṣe (25₄), ebaniaṣi (36₂₈), ^KURḫatinaṣe (127, III₁₅).⁶⁴⁾

-ka(i) — «перед» — присоединяется иногда к неоформленному, иногда же к именительному падежу. Например, мы имеем: ^Imenuakai, ^Dḫaldikai, ^Iargištikai, ^IDsardurikai (неоформ. п.), но, рядом с ним: pulusinikai (65₂₉), ^URUtumeiškinikai (158₁₁) (имен. п). К послелогу -kai иногда присоединяется суффикс творительного падежа -ni (в значении «из»), и получаем: -kaini «спереди», например: ^GIŠšurginikaini (155,F₂₆), ^KURartarapšakaini (276, обор. стор.₅); ^DUTU-kaini (20, обор. стор.₂₆); ^URUaḫiunikaini (62, обор. стор.₁). -ka(i)-(ni) встречается и в роли предлога (см. ниже). Названия стран, городов (населенных пунктов), имеющие флексию множественного числа, при получении суффикса -kai ставятся в местном падеже. Например, из ^Irusaḫinili мы имеем: ^Irusaḫinakai (268₁₃).

-pi — «под», «под условием» (?) — требует неоформленного падежа: ^Imenuapi «под Менуа», или именительного падежа: 'aldubi mešini pi(ei) «пощадил я (его) под условием (выплаты) дани». Послелог -pi также может принять частицу -ni «из»: [283] -pi(ei)ni/e означает «из-под», например: turinini ^Dḫaldiše mani ^DUTU-pieini «Пусть уничтожит бог Халди его из-под солнца (т. е. «с лица земли») (89_18-19). Послелог -pi (ei)ni требует постановки слова в творительном падеже, например: ši-u-i-ni-ni pi-e-ni «из-под солнца» (158₃₉).

-ištine (ištinie) — «к», «для» — требует местного падежа, например: ḫaldia ištine «для бога Халди»; ^KURetiunia ištine «К стране Этиуни» (155, F₅).

-edia — «к», «в направлении» (такой-то страны, города) — требует постановки слова в форме род.-дат. падежа множественного числа, например: uštadi ^KURuburdaue (< ^KURuburda-aue) edia «Выступил я (в поход) к стране Убурда» (127, II₄₀); uštadi... ^KURarḫaue (< ^KURarḫi-aue) edia «Выступил я (в поход) к стране Архи» (127, III_33-34).

-edini — «из», «от», «из-за», «ради» — требует творительного падежа: LUGAL ^KURuelikuḫi... KUR-nedini tamḫubi «Царя страны Уеликухи ...... я из (его) страны удалил» (265_2-3), ḫalde EN SÚ ini aše rusaše ^Ierimenaḫiniše uštuni ulgušianedini «Богу Халди, своему владыке, этот щит Руса, сын Эримена, посвятил ради (его) жизни» (292). Соединяясь с указательными местоимениями, ini, inukani, ikukani, edini образует наречия времени (см. выше).

edini и edia употребляются и самостоятельно как наречия места: edia в значении «там» (например: ^LUEN-NAM edia terubi «Правителя области я там поставил» — 265₄), edini в значении «оттуда» (например: ^Iḫaḫani LUGAL ^KURḫušalḫi ^LÚUKU-rani edini tašmubi parubi erṣidubi ^URebaniuke «Хахани, царя страны Хушалхи, (вместе с его) народом я оттуда вырвал, увел (и) поселил в моей стране» (155, С_8-6).

Предлоги. Наряду с послелогами в урартском языке имелись также предлоги. Так, например, ka(i) «перед», употребляющийся как послелог, иногда употребляется и как предлог, имеющий такое же значение. В роли предлога ka(i) выступает, например, при соединении с притяжательным местоимением 1-го лица ед. числа -uki («мой»): kaiuki/e или kauki «передо мной». Повидимому, тот же предлог в форме kani (ср. послелог kaini) встречается в надписи № 18 (стк. 8, 24, 40): kani ^URUṭušpa «Перед городом Тушпа».

Также предлогом является, по всей вероятности, pari/e (в написании: pari, parie) «до». Как правило, pari требует постановки слова в дательном падеже, например: kuṭeadi pari ^URUuiḫika ^KURbuštue «Дошел я до города Уихика, (до) страны Бушту» (127, V₂₅); kuṭeadi pari išqigulue «Дошел я до страны Ишкигулу» (127, V₄₉). Но иногда этот предлог ставит слово в местном падеже: pari alzina (279₃); kuṭeadi pari ^KURbaruatainia (155, A₆). B некоторых случаях слова, находящиеся в связи с pari, стоят (во всяком случае в письме) в неоформленном или в именительном падежах, например: pari ^KURišqigulu (133₅); kuṭubi pari ^URUištikuniu (134₄); kuṭubi pari ^KURurṭeḫmi (156₅).

Союзы: е'а (eia, в результате метатезы: eai) «и», «также», «а также», «как». «е'а.-.е'а» (eai...eai) «и...и», «или...или», «будь-то...будь-то», «как...так», например: ini É ^Imenuaše ^Iišpuiniḫiniše šidištuni baduse е'а É-GAL šidištuni «Этот дом Менуа, сын Ишпуини, построил величественный (?), а также дворец (крепость?) построил» (CICḫ, 70_2-6); turutmeni mani е'а zilibi qiuranedini «Пусть уничтожат (боги) его (самого) и (его) семя на земле» (99, обор. стор._10-11). eai ^KURbiainiše eai ^KURluluiniše «Будь то биаец (житель страны Биаинили) или лулуец (житель вражеской страны)» (281_40-42); (столько-то) ^LÚZAB^MEŠ e'a PIT-ḫAL-LU ^MEŠ-ei e’a ^LÚZAB-GìR^{II MEŠ}-ei «(Столько-то) воинов, как всадников, так и пеших воинов» (155, G_4-5).

šuki «как» (?):⁶⁵⁾ šuki ^Dḫaldiše ubarduduni ieše šidištubi «Как (?) бог Халди приказал, (так и) я построил» (280_5-6).

mei Отрицательная запретительная частица mei употребляется также в значении союза «но»: inani LUGÁL-e nunabi mei ali ^LÚA-SI ^MES-še irbitu šeri partu iu KUR-ni [284] ašulabi «(Все) это досталось царю, но что воины забрали, отдельно они унесли, когда (завоеванную) страну я оставлял» (155, С_45-46).

Частицы: ui/e (в, написании: ui, uie) «не»:⁶⁶⁾ ui giei ištini šidauri «Ничего не было там построено» (27₂₈); ui aini ištini aiuri «Никто там не находился» (136_4-5); ui РА₅ išlini agauri «Канал там не был проведен» (276, лиц. стор._38-42); Город X, ali ue (uie) aišeainiei qabqašulalani «Город X, которым никогда никто не завладевал» (30_9-10).

me(i) (в письме: mei, me) — запретительная отрицательная частица «пусть не»: mei ini É-GAL kuldiani «Пусть (он) не забросит эту крепость» (169₄).

kui/e усилительная частица — «же», «даже», «также», «а также»: me kui ^Dḫaldiše zilbe qiuraedi kuludiani «Пусть бог Халди не оставит на земле даже (его) семя» (19_35-36); ^Iišpuiniše ^IDsarduriḫiniše ^Imenuaše ^Iišpuiniḫiniše ^GIŠulde suḫe teruni ^Dḫalde kue ^GIŠzari šuḫe teruni «Ипшуини, сын Сардури, (и) Менуа, сын Ишпуини, повелели устройство (?) виноградника; богу Халди (для бога Халди) также устройство (?) сада они повелели» (27_27-28).

О некоторых синтаксических явлениях

В урартском языке, как было уже отмечено, огромную роль играет различие между переходными и непереходными глаголами и находящаяся в связи с этим зргативная конструкция. Если сказуемым является переходный глагол, то его субъект, подлежащее, ставится в эргативном падеже, а дополнение — в неоформленном или именительном падежах. Наоборот, если сказуемое — непереходный глагол, то подлежащее ставится в именительном или неоформленном падежах.

Как правило, при переходном глаголе его субъект стоит впереди глагола, подлежащее предшествует сказуемому, притом обыкновенно не непосредственно, а между ними ставится дополнение, например: ^Imenuaše ini pili aguni «Менуа этот канал провел». При непереходных глаголах, наоборот, сказуемое предшествует подлежащему: uštabi ^Imenuani ^Iišpuineḫi «Выступил (в поход) Менуа, сын Ишпуини». Но имеются и исключения из этих правил, например, при переходных глаголах встречаются фразы вроде: ^URUluḫiunini... aruni ^Dḫaldiše ^Imenua «Город Лухиуни дал бог Халди Менуа» (30_9-11); turinini ^Dḫaldiše ^DIM-še ^DUTU-še DINGIR ^MEŠ-e mani «Пусть уничтожат боги Халди, Тейшеба, Шивини, (все) боги его» (30_20-21). Или же, при непереходных глаголах: ^Dḫaldini uštabi «Бог Халди выступил (в поход)» (30₁).

Обычно определяемое слота в урартском предложении следует за определением: ^Imenuai pili «канал (царя) Менуа»; ^Dḫaldinili šištili «ворота бога Халди»; inili ebanili «эти страны»; ini DUB-te «эта надпись» и т. д. Но имеются случаи и обратного порядка, например, многократно засвидетельствованы: URU LUGÁL-nusi «город царский»; É-GAL... baduse «крепость величественная (?)»; LUGÁL tarae «царь могущественный»; LUGÁL al(a)suine «царь великий», LUGÁL ^KURšuraue «царь вселенной»; ^LÚueli šusine «одним отрядом», ^ŠADUbabania kurune «в могучих горах» и т. д. В редких случаях определение следует за определяемым и тогда, когда определением выступают указательные местоимения, например: DUB-te ini (19₃₇), É ini (17_1,2). Но поскольку в тех надписях, в которых встречается такой порядок расположения определения и определяемого, заметны и другие отступления от правил урартской грамматики, характеризующие, по всей вероятности, южный мусасирский говор урартского языка (см. об этом ниже), нам кажется что и это синтаксическое явление свойственно преимущественно мусасирскому говору, в то время как постановка определения преимущественно впереди определяемого является характерной чертой говора центральных областей Урарту.

Имена прилагательные, как правило, согласуются с определяемым словом в падеже и числе, так, например, согласование в единственном числе: ^Dḫaldine... DUB-te (неоформ. падеж) «надпись бога Халди» («халдовская надпись») (99, обор. стор.₂); [285]

^Imenuaše ^Iišpuiniḫiniše (эргат. падеж) «Менуа, сын Ишпуини»; ^Ime-nu-a-i-ni-e-i (^Imenuaine) ^SALsi-la-a-i-e (^SALsilae) (родит, падеж) «дочери (царя) Менуа» (111₁); ^lišpuine ^IDsardureḫine (дат. падеж) «Ишпуини, сыну Сардури» (18_29-30); ^Dḫaldinini ušmašini (творит. падеж) «мощью бога Халди» (18₁); во множественном числе: ^Dḫaldinili šeštili (неоформленный падеж) «ворота бога Халди» («халдовские ворота») (74₃); ^IDsardurinili kurili (неоформ. падеж) «ноги (?) (царя) Сардури» («сардуровские ноги») (155, С_37-38); ḫaldinaue KÁ (дат. падеж) «воротам бога Халди» (27₁₆); ^Dḫaldinani KÁ (творит. падеж) «от ворот бога Халди» (18₁₁ и др.); KUR·KUR^MEŠ-di šuiaidi (направительный падеж) «на вражеские страны» (165₁₀); DINGIR ^MEŠ-ašte ^KURbiainašte (направительный падеж) «к богам страны Биаинили» (155, Е₅); ^Dḫaldina KÁ (местный падеж) «в воротах бога Халдн» (65₃₃) и т. д.

Но в виде исключения имеются случаи, когда определение и определяемое стоят в разных падежах и требуемое падежное окончание получает один из них, например: šusine (дат. падеж) uštiptini (твор. падеж) «одним походом» (266₃); ^ŠADUbabania (местн. падеж ед. числа) kurune (дат. падеж ед. числа) «в могучих горах» (266_12-13) и т. д.; или когда определение и определяемое не согласованы в числе, например: ^Dḫaldinaue (род. падеж мн. числа) KÁ-i-e-i (род. падеж ед. числа) (38₁), или: ^KURiuluinani KUR-nini (278₂).

С вышеотмеченным правилом согласования определения в падеже с определяемым словом связано весьма распространенное в урартском языке явление двоякого выражения отношения принадлежности: 1) родительным пагежом и 2) суффиксом принадлежности -ini. К этим двум способам выражения отношения принадлежности урартский язык прибегает в зависимости от падежа определяемого слова. Если определяемое слово стоит в неоформленном надеже ед. числа, принадлежность выражается родительным падежом, в других же случаях — преимущественно суффиксом -ini; например: ^Dḫaldi-i patari, но ^Dḫaldi-(i)ni-lij šeištili; ^Imenua-i pili, но ^Imenua-ini-ei ^SALsilaie. Согласно правилу согласования, у определения, стоящего в родительном падеже принадлежности, должно было появиться окончание, характеризующее падеж определяемого слова. Во избежание такого наслоения двух падежных окончаний на основе слова и происходит образование определения при помощи суффикса -ini и согласование его вслед за тем в падеже с определяемым словом. Если же определяемое слово стоит в неоформленном падеже ед. числа, характеризующемся отсутствием суффикса, то при согласовании с ним наслоения падежных окончаний не происходит и вследствие этого в определении отношение принадлежности выражается родительным падежом.

Очень распространено в урартском языке употребление бессоюзного сложного предложения, например: ^Imenuaše ^Iišpuiniḫiniše ini susi šidištuni ḫaldinili KÁ-li šidištuali ini É·GAL šidištuni baduse «Менуа, сын Ишпуини, это susi построил, (а также) Халдовские ворота построил [(и) величественную (?) крепость построил» (73_2-5, _7-10). Или: ^Irusaše ^IDsarduriḫiniše ali LUGÁL ^KURuelikuḫi karubi ERUM aštubi KUB-nedini tamḫubi ^LÚEN·NAM edia terubi «Руса, сын Сардури, говорит: царя страны Уеликухи я победил (и) поработил, из (его) страны я (его) увел (и) там правителя области поставил» (265_1-4) и т. д.

Не менее часто встречается тип именного предложения, когда опускается форма глагола «быть», например: ^Imenuai pili tini «Канал Менуа» (есть) имя (его)» (43₃ и др.); ^SALtaririaḫinili tini «Таририахинили (есть) имя (его)» (111_{3, 6}); ANŠU-KUR-RA arṣibini tini «Конь, имя (которого) (есть) Арцибини» (110, лиц. стор. _6-7); ^Dḫaldini kuruni ^Dḫaldini ^GIŠ šuri kuruni «Бог Халди (есть) могучий, оружие (?) бога Халди (есть) могучее» (20, лиц. стор._22-23).

В урартском языке мы имеем случаи, когда слова с содержанием множественного числа имеют форму единственного числа. Обыкновенно это относится к словам с собирательным значением, например: 'aše «мужчина», но также в собирательном [286] значении «мужчины»; ^SALlutu «женщина», но также «женщины», ^GUDpaḫini «бык», но также «крупный рогатый скот».

Наряду с этим имеются случаи, когда, наоборот, слова с содержанием единственного числа имеют форму множественного числа (т. е. случаи так называемого pluralia tantum); с таким явлением мы имеем дело, например, в названиях стран, городов и т. п., носящих флексию множественного числа, например: ^KURbiainili, ^Imenuaḫinili, ^Iargištiḫinili, ^Irusaḫinili и т. д.

Следы мусасирского говора урартского языка

В эпиграфических памятниках урартских царей, по нашему мнению, обнаруживаются следы юго-восточного мусасирского говора урартского языка, отличного от говора центральных областей Урарту. Проникновение отдельных норм мусасирской речи в урартские письменные памятники, по всей вероятности, объясняется мусасирским происхождением составителей отдельных урартских надписей. Жречество Мусасира — этого главного центра культа верховного божества урартийцев Халди, вероятно, играло немаловажную роль в культово-религиозной жизни государства, с которой теснейшим образом было связано дело письма.

1. Следы мусасирского говора урартского языка обнаруживаются, повидимому, в факте разного оформления глагольных форм 3-го лица мн. числа прошедшего времени переходных глаголов.⁶⁷⁾

В урартских текстах наблюдается два разных вида суффиксации переходных глаголов в 3-м лице мн. числа прошедшего времени. Особенно интересна в этом отношении надпись Мхер-капуси культового содержания царя Идшуини и его сына Менуа (№ 27 нашего сборника). В этой надписи один и тот же текст повторяется дважды, и если в первой части надписи, в «основном тексте», формы 3-го лица мн. числа переходных глаголов в прошедшем времени получают суффиксы -ni (если объект стоит в единственном числе) и -ali (если объект во множественном числе), то при повторении появляются иные суффиксы -itu(ni) и itu(li). Употребление суффиксов строго разграничено: суффиксы -ni, -ali встречаются только в «основном тексте», суффиксы же -itu(ni, li) — лишь при повторении. Несомненно, что здесь перед нами не какое-нибудь случайное заблуждение писца, а реально существовавшие различные типы суффиксации.⁶⁸⁾

Из нескольких десятков случаев, где засвидетельствованы формы 3-го лица мн. числа прошедшего времени переходных глаголов, почти всегда переходные глаголы принимают именно суффиксы -itu(ni, li, me). Другой же тип суффиксации встречается всего лишь в двух-трех надписях (притом совершенно явно в одной лишь надписи Мхер-капуси). Как соображения теоретического порядка (см., ВДИ, 1948, № 2, стр. 42), так и этот конкретный материал указывают на то, что суффиксы -itu характерны «для основного урартского языка», т. е. языка, представленного подавляющим большинством письменных памятников. Естественно допустить, что именно на этом языке говорили в центре Урартского царства, в районе столицы Тупша и, [287] следовательно, суффикс -itu принадлежит столичному говору, суффиксы же -ni, -ali характерны для какой-нибудь другой области распространения урартского языка.

Материал для решения вопроса, в какой именно области употребляли суффиксы -ni и -ali, мы находим в Келяшинской двуязычной надписи царей Ишпуини и Менуа (№ 19). И здесь, по нашему мнению, в одной части урартского текста мы встречаем суффиксацию -ni, -ali в формах 3-го лица мн. числа. Так, в начале надписи говорится, что в Мусасир пришли Ишпуини и Менуа и здесь «построили часовню богу Халди»: ia-ra-[а]-ni ši-di-iš-tú-[ni] [^Dal-di]-i-e (урартск. текст, стк. 5-6) и «поставили надпись»: te-ru-[ú-ni] [DUB-te] (урартск. текст, стк. 6-7).⁶⁹⁾

В этих выражениях повествование ведется в 3-м лице, субъект во множественном числе (Ишпуини и Менуа), а объект один (iarani, DUB-te); в таком случае по всему тому, что мы знаем о суффиксации переходного глагола в прошедшем времени (см. выше), глаголы šidištu и teru должны были принять суффикс -itu или -ituni, т. е. должны были иметь формы šidištitu и tertu, но восстановление таких форм в данном случае невозможно, так как в сохраненной части этих слов читается šidištu и teru. Поэтому остается возможность после šidištu и teru восстановить окончание -ni, т. е. предположить, что мы и здесь имеем дело с суффиксацией -ni, -ali в формах 3-го лица мн. числа, засвидетельствованной в первой части надписи Мхер-капуси. Но в урартском тексте Келяшинской билингвы ясно выступает и другой тип суффиксации: в 28-й строке урартского текста сказано: [at-qa-na]-di-tu ^Dḫal-di-e ni-ri-be ti-ia-i-tú «Принесли они (Ишпуини и Менуа) богу Халди в жертву скот (?) (и) сказали...». Итак, в 5-6-й строках урартского текста билингвы в формах 3-го лица мн. числа мы имеем суффиксацию -ni, -ali, а на 28-й строке выступает суффикс -itu.

Объяснение этого явления нужно искать в особенностях Келяшинской билингвы. По своему стилю этот текст стоит обособленно от урартского трафарета: само письмо в нем не специфически урартское, а чисто ассирийское. Интересным кажется и то, что в билингве божества верховной триады урартского пантеона — Халди, Тейшеба и Шивини названы «богами города Мусасира» (стк. 40-41 урартского и ассирийского текстов), в то время как в других урартских надписях они всегда именуются «богами страны Биаинили». Во всем этом, может быть, чувствуется мусасирское происхождение писца; возможно, что здесь мы имеем дело с памятником, вышедшим из рук «Мусасирской школы».

В билингве обращает на себя внимание также употребление в своеобразной форме имени верховного бога Халди: в первой части урартского текста (стк. 1-22) оно всегда передано в форме aldi, начиная же с 23-й строки до конца урартского текста, так же как и во всем ассирийском тексте, всегда имеем форму ḫaldi. Такое строгое разграничение в употреблении форм aldi и ḫaldi указывает на то, что в слове aldi Келяшинской билингвы мы не имеем случайного ошибочного написания; можно думать, что здесь проявилось мусасирское произношение имени верховного божества урартийцев. Замена aldi обыкновенной урартской формой ḫaldi произошла, возможно, в результате соответствующего указания, так как надпись составлялась от имени царей Тушпа и, вероятно, существовало определенное наблюдение над ее составлением.

Суффиксация -ni, -ali встречается в той части урартского текста билингвы, где имя верховного бога употребляется также в необычайной для урартских памятников форме aldi. Можно допустить, что вследствие «урартской ревизии» произошла замена не только мусасирского aldi тушпийским ḫaldi, но также и суффиксов: -ni, -ali суффиксом -itu столичного говора.⁷⁰⁾ [288]

На основании всего вышеизложенного нам кажется возможным предположить что представленная в некоторых урартских текстах в виде исключения суффиксация -ni, -ali в 3-м лице мн. числа должна принадлежать мусасирскому говору урартского языка. Она встречается в первой части Келяшинской билингвы и в первой части надписи Мхер-капуси. Интересно отметить, что в обеих надписях с этими мусасирскими формами случилось одно и то же: во второй части их заменили характерным для столичного урартского говора суффиксом -itu.⁷¹⁾

Как было уже отмечено выше, проникновение этих мусасирских норм в тексты «правителей города Тушпа» объясняется, вероятно, мусасирским происхождением авторов некоторых культовых надписей. Возможно, что жрецы Мусасира считались специалистами в культовых делах и им часто поручалось составление важных культовых надписей. Это кажется наиболее вероятным в отношении надписи Мхер-капуси (№ 27), представляющей собой декрет культового характера, в котором перечисляются почти все божества урартского пантеона и жертвоприношения, установленные для каждого из них. При перечислении жертвоприношений, установленных для богов отдельных городов империи, первым упоминается бог города Ардини (Мусасира), вторым — бог города Кумену и лишь третьим — бог столицы Тушпа. Здесь, несомненно, подразумевается верховная триада урартских божеств: Халди, Тейшеба и Шивини. Упоминаются они по своим культовым центрам — именно поэтому первым упоминается город Ардини (Мусасир) — центр культа верховного божества Халди, на втором месте город Кумену — центр культа бога Тейшеба, занимавшего в иерархии второе место, и третьим столица Тушпа — центр культа бога солнца Шивини, который занимал третье место в пантеоне.⁷²⁾ Все же несмотря на то, что такой порядок перечисления соответствует иерархии, существовавшей внутри урартского пантеона, сомневаемся, чтобы правители и жрецы столицы сочли нужным подчеркнуть это положение и согласились упомянуть Мусасир на первом, а Тушпа на третьем месте. Здесь, нам думается, чувствуется рука мусасирских жрецов, вследствие чего в этой надписи проскользнули и мусасирские нормы глагольной суффиксации.

Итак, в мусасирском говоре урартского языка в 3-м лице прошедшего времени переходный глагол оформлялся лишь объективными частицами: несмотря на количество субъектов, основа принимала окончание -ni при одном и -ali при множестве объектов, в то время как в столичном говоре глагольные окончания дифференцируются и по субъекту: употребление суффиксов -ni, -ali ограничено единственным числом, а во множественном числе при множестве субъектов употребляется специальный суффикс — показатель субъекта 3-го лица мн. числа -itu.

Это различие не является маловажным. Личные окончания урартского переходного глагола в большинстве случаев являются показателями не субъекта, а объекта, они меняются в зависимости от объекта, например: «я построил его»: šidištu-bi, но «я построил их»: šidištu -li; «он построил его»: šidištu -ni, но «он построил их»: šidištu -ali. Таким образом, -bi является показателем объекта 3-го лица ед. числа, и -li — показателем объекта 3-го лица мн. числа при субъекте 1-го лица, а -ni является показателем объекта 3-го лица ед. числа и -ali — показателем [289] объекта 3-го лица мн. числа при субъекте 3-го лица. Объективный характер данных окончаний подтверждается и тем, что суффикс 1-го лица переходных глаголов -bi (передающий объект 3-го лица ед. числа) является субъективной частицей 3-го лица ед. числа в непереходных глаголах (nuna-bi «он пришел»), или же окончание 3-го лица переходных глаголов -ali (показатель объекта 3-го лица мн. числа) выступает как субъективная частица 3-го лица мн. числа в непереходных глаголах (nunali «они пришли» и т. д).

Но в эпоху, засвидетельствованную урартскими памятниками, шел процесс превращения объективных по происхождению частиц в показатели субъекта. Так, например, суффикс -bi в 1-м лице ед. числа употребляется уже как при одном, так и при множестве объектов; такая же тенденция наблюдается и в 3-м лице: суффиксы -ni, -ali, в начале употребляющиеся для обозначения 3-го лица как единственного, так и множественного числа (т. е. как при одном, так и при множестве субъектов), специализировались для употребления лишь в единственном числе, в то время как во множественном числе 3-го лица появляется субъективная частица -itu. Все это наблюдается в тушпийском говоре урартского языка. Мусасирский говор, употребляя в оформлении переходного глагола в 3-м лице лишь объективные частицы — показатели объекта -ni, -ali — и не отражая субъекта, обнаруживает архаичные черты урартского языка в спряжении переходного глагола.

2. В мусасирском говоре, по всей вероятности, наблюдалось опущение согласного ḫ перед гласным в начале слова. Это явление налицо, например, в имени верховного бога урартийцев Халди (ḫaldi), которое в мусасирском говоре произносилось, очевидно, как Алди (aldi) (см. выше).

Кроме вышеуказанных явлений можно указать еще целый ряд расхождений, имеющихся между мусасирским говором урартского языка и говором центральной части Урарту.

3. Оказывается, что ряд урартских имен и названий в Мусасире употреблялся в несколько видоизмененной форме. Возьмем, например, название столицы Урартского государства — города Тушпа (ṭušpa). В урартских надписях почти всегда это назвсние имеет форму ṭušpa, в ассирийских же источниках оно встречается в форме «Турушпа» (ṭurušpa). В той же надписи Мхер-капуси (№ 27), где мы встретились с фактом проникновения норм мусасирского говора, мы имеем другую форму этого названия-— ṭušpani («Тушпани»). Так, в 14-й строке этой надписи сказано: ^URUardininaue DINGIR GUD II UDU ^{MEŠ URU}qumenunaue DINGIR GUD II UDU ^{MEŠ URU}ṭušpaninaue DINGIR GUD II UDU ^MEŠ т. е. «Богу города Ардини (должны принести в жертву) быка и двух овец, богу города Кумену — быка и двух овец, богу города Тушпани (!) — быка и двух овец». Фридрих полагает, что в ^URUardininaue, ^URUqumenunaue и ^URUṭušpaninaue мы имеем образования из названий Ардини, Кумену, Тушпа посредством суффикса принадлежности -ini.⁷³⁾ Но, если при образовании форм родит. падежа мн. числа на -aue исходными являлись эти формы на -ini (т. е., по Фридриху, ^URUardinini, ^URUqumenuni и ^URUṭušpani), мы должны были бы иметь в родительном падеже мн. числа: ^URUardininaue (< ^URUárdini-ini-aue), ^URUqumenunaue (< ^URUqumenu-ini-aue) и ^DRUṭušpanaue (< ^URUṭušpa-ini-aue); однако в отношении города Тушпа мы в тексте имеем не ^URUṭušpanaue, а ^URUṭušpaninaue. Это обстоятельство делает невозможным признать вслед за Фридрихом исходным пунктом образования вышеуказанных форм род. падежа мн. числа формы с суффиксом -ini-.

Выше мы уже отметили, что падежные окончания множественного числа имеют тенденцию присоединяться не прямо к чистой основе (т. е. к слову, стоящему в неоформленном падеже), а к ni-форме основы, т. е. к форме именительного падежа. С таким же явлением мы имеем дело в вышеприведенном месте надписи [290] Мхер-капуси: ^URUardininaue (род. падеж мн. числа)⁷⁴⁾ — подразумевается в качестве исходной формы именит. падеж ед. числа — ^URUardinini (отсюда неоформленный падеж — ^URUardini), ^URUqumenunaue (род. падеж мн. числа) — подразумевается как исходная форма имен. падеж ед. числа ^URUqumenimi (отсюда неоформленный падеж ^URUqumenu) и, наконец, ^URUṭušpaninaue (род. падеж множ. числа) — подразумевается как исходная форма имен. падеж ед. числа ^URUṭušpanini, отсюда неоформленный надеж, т. е. чистая основа ṭušpani. Таким образом, оказывается, что в этом месте надписи подразумевается существование формы неоформленного падежа (т. е. чистой основы) названия Тушпа в виде ṭušpani. При повторении надписи появляется обыкновенная урартская форма ṭušpa (употреблен род. падеж мн. числа: ṭušpanaue, стк. 56). Это явление с полной очевидностью указывает, что здесь мы также имеем дело с проникновением в первой части надписи еще одной, характерной для мусасирского говора формы. То, что ṭušpani реально существующая форма и принадлежит именно мусасирскому говору, находит свое подтверждение в материале из Келяшинской билингвы. И в этой надписи обнаруживается «мусасирская», как мы полагаем, форма названия столицы Урартского государства: в то время как в урартском тексте билингвы стоит обыкновенная урартская форма ṭušpa (стк. 4, 19), в ассирийском тексте ей соответствует ^âlṭušpan (стк. 3, [16]). В самих надписях ассирийских царей мы нигде не встречаем это название с окончанием n(i), поэтому ṭušpan не может быть ассирийской формой, так же как оно не является урартской формой; несомненно, перед нами мусасирская форма данного названия.

Наличие в мусасирском говоре в виде неоформленного падежа ед. числа формы ṭušpan(i) вместо урартского ṭušpa ставит вопрос: не имелась ли вообще в мусасирском говоре тенденция снабдить окончанием n(i) все слова в неоформленном падеже, не оканчивалась ли здесь основа слова обязательно на -n? Ниже мы укажем еще на один факт, как будто говорящий в пользу этого предположения.⁷⁵⁾

4. В урартском языке, как было уже отмечено выше, обычно определяемсе следует за определением. С особой последовательностью это правило проводится тогда, когда определением выступает указательное местоимение, например: ini DUB-te «эта надпись», ini ebani «эта страна» и т. д. Но в Келяшинской билингве мы встречаем и обратный порядок: DUB-te ini «надпись эта» (19₃₇).⁷⁶⁾ Очевидно, наряду с другими своеобразиями, обнаруживающимися в Келяшинской билингве, и это явление было преобладающим в мусасирском говоре урартского языка, в отличие от говора центральных областей Урарту. [291]

5. Эта же характерная для мусасирского говора постановка определения встречается еще в надписи № 17, где мы имеем É ini «дом этот». В связи с этим приобретают значение и другие, своеобразные по сравнению с основной массой урартских надписей, явления, наблюдаемые в данной надписи. Так, например, в одном случае здесь форма эргативного падежа одного имени оканчивается не на -še (как это бывает обыкновенно в урартских текстах в тех случаях, когда это окончание не получает еще какой-нибудь другой суффикс), а лишь на -š: ^Iišpuiniš ^IDsardurḫiniše burganani šidišituni «Ишпуини, сын Сардури, крепость (?) построил». С таким же явлением мы встречаемся и в Келяшинской билингве; здесь сказано: mei ^Dḫaldiš ^DIM-še ^DUTU-še DINGIR ^MEŠ-še ^URUardinini zilbi qiraedi kulituni «Пусть боги Халди, Тейшеба, Шивини, (все) боги города Ардини не оставят на земле (его) семя» (19_40-41). Из приведенных цитат можно заключить, что в мусасирском говоре урартского языка наблюдалось следующее явление: если рядом друг с другом стояло несколько слов (имен) в форме эргативного падежа, то первое из них свое падежное окончание -še сокращает на -š.

6. Урартская отрицательная частица ui в этой же надписи № 17 представлена в форме sui. Очевидно, это является мусасирской формой данной частицы.

7. Некоторые своеобразные явления наблюдаются в Келяшинской билингве при образовании запретительных форм повелительного наклонения. Выше мы отметили, что 3-е лицо ед. числа данной глагольной формы характеризуется окончанием -diani, при присоединении которого происходит выпадение оканчивающего основу признака переходных глаголов «u». В Келяшинской билингве мы имеем случай, когда при образовании данной глагольной формы признак переходных глаголов «u» сохраняется. Например, в 36-й строке урартского текста билингвы мы, по всей вероятности, имеем: kuludiani (kulu-diani). И здесь, возможно, явление, характерное для мусасирского говора урартского языка.

Таким образом, в некоторых урартских надписях (№№ 17, 19, 27 нашего сборника) обнаруживаются следы мусасирского говора урартского языка. Это, конечно, не значит, что в этих случаях перед нами памятники, составленные полностью на мусасирском говоре; можно говорить лишь о проникновении отдельных норм мусасирского говора в тексты, составляемые на говоре центральных областей Урарту.

8. Наконец, можно указать еще на один факт, свидетельствующий о существовании различий между мусасирским говором урартского языка и говором центральных областей Урарту. Мы имеем в виду имя правителя Мусасира Урзана (urzana) — современника урартского царя Руса I. Имя «Руса» (rusa) было широко распространено среди урартских царей; например, нам известны три царя с этим именем: Руса I, сын Сардури, Руса II, сын Аргишти, Руса III, сын Эримена. В ассирийских надписях это урартское имя «rusa» передается обыкновенно в форме «ursa». Это обстоятельство прокладывает мост между именами rusa и urzana: в форме «ursa» ассирийцы имя «rusa» получили, по всей вероятности, из мусасирского говора, где оно, возможно, так и звучало (ursa || urza). Что касается окончания -na в имени urzana, то здесь перед нами, возможно, характерное для мусасирского говора явление, на которое мы уже указывали: в мусасирском говоре, очевидно, было обязательным окончание имени на -n (иногда без всякой огласовки, в других же случаях с разной огласовкой — ср. ^URUṭušpan, ^URUqumenu, ^URUardini и т. д.). Повидимому, на таком же основании можно объяснить появление в мусасирской форме имени rusa — ursa окончания -nа. Соответствие урартского имени rusa мусасирскому urzana указывает, что различие между мусасирским говором и говором центральной части Урарту было, очевидно, довольно чувствительным.

О родстве урартского языка с хурритским

Уже давно были отмечены некоторые факты близости между урартским и хурритским языками. Но лишь в последнее время, благодаря значительному прогрессу [292] в деле изучения обоих этих языков, вопрос о несомненном родстве урартского языка с хурритским стал на твердую основу. Чем больше продвигаются вперед наши знания этих языков, тем ярче выступает существующее между ними родство.

Урартский и хурритский языки близко стоят друг к другу в первую очередь по самой своей структуре. Эргативная конструкция, играющая такую важную роль в урартском языке (см. выше), характерна и для хурритского языка. Но интереснее всего здесь то, что идентичен не только принцип эргативной конструкции, но также почти полностью идентичны суффиксы, употребляемые при оформлении субъекта и объекта переходных глаголов при эргативной конструкции. Так, в урартском языке субъект переходного глагола ставится в эргативном падеже и принимает окончание -še (редко -š; во множественном числе -aše), а объект переходного глагола представлен или в форме неоформленного падежа (т. е. в виде чистой основы; во множественном числе к этому присоединяется знак мн. числа -li), или же стоит в именительном падеже (образуется присоединением к основе частицы -ni; во множественном числе к этому присоединяется еще показатель мн. числа -li). Такое же положение мы имеем и в хурритском языке: субъект переходного глагола принимает в единственном числе окончание -š, во множественном -šuš, а объект ставится в виде чистой основы, т. е. в «неоформленном падеже» (во множественном числе к нему присоединяется показатель мн. числа -na), или же принимает (хотя и редко, особенно в собственных именах) окончание -n (ср. урартский суффикс именительного падежа -ni, также оформляющий объект переходного глагола).⁷⁷⁾

Вообще в области склонения имен, в отношении падежных окончаний между этими двумя языками очень много общего.⁷⁸⁾ Например, аналогичны окончания родительного падежа в хурритском языке -we, в урартском -ue, окончание дательного падежа ед. числа в хурритск. -wa, урартск. -а (при основах оканчивающихся на -а). К окончаниям направительного падежа в хурритском -da (в единственном числе) и -šta (во множественном числе) весьма близко стоят окончания этого же падежа в урартском: e/idi (в ед. числе) и (a)šte (во мн. числе). Наконец, окончание местного падежа в хурритском языке в ед. числе «-(y)a», во множ. числе -za находит аналогию в окончании местного падежа в урартском «-а» (как в единственном, так и во множественном числе).

Весьма интересно также существование в обоих языках суффикса -še, образующего абстрактные имена.⁷⁹⁾ Общим является также для урартского и хурритского суффикс принадлежности -ḫi.⁸⁰⁾

Аналогии обнаруживаются и в местоимениях. Так, например: хурритское išaš «я» — урартское ieše; хурритск. uli «другой» — урартск. uli; хурритск. -ma/-me «его» — урартск. mani «он»;⁸¹⁾ хурритск. awenne/a «кто-нибудь»⁸²⁾ — урартск. aini(ei) «кто-нибудь».⁸³⁾ Можно отметить также близость между хурритск. aweš- «когда» (?) и урартск. aše «когда», aišei «когда-нвбудь».⁸⁴⁾

Повидимому, находятся в связи друг с другом урартское -li (показатель множественного числа, принимающий участие в образовании как глагольных, так и именных [293] форм) и хурритское -lla- «их», употребляющееся и самостоятельно.⁸⁵⁾ Возможно, хурритское šue(ne) «весь», «все»⁸⁶⁾ находится в связи с урартским šuini, имеющим, повидимому, такое же значение.

Даже в фонетике наблюдаются некоторые общие явления для обоих языков; так, например: колебание между гласными «i» и «е», замена гласного исхода основы i гласным и перед суффиксом принадлежности -ḫi (в хурритском наблюдается в письмах Тушратты, в текстах Богазкеоя и Нузи); ср. в урартском: от tarai — taraiuḫi (в произношении: tarauḫi?) или ^KURurmeiuḫi (в произношении ^KURurmeuḫi?) и т.д.⁸⁷⁾

Следует отметить также близость урартской отрицательной частицы ui с хурритской отрицательной частицей uya⁸⁸⁾ и урартского послелога -edini «для», «ради», «из-за» с хурритским предлогом edi (eti, ede), имеющим приблизительно такое же значение.⁸⁹⁾ Полагают также, что урартское окончание будущего времени -le можно связать с хурритским суффиксом -lewa,⁹⁰⁾ а также засвидетельствованную в урартском спряжении частицу -ul- с хурритским суффиксом -ul-⁹¹⁾ и т. д.

Особенно многочисленны аналогии между этими языками в лексике. Характерно, например, что в верховной триаде урартских божеств два бога являются общими по имени у урартийцев и хурритов. Урартский пантеон возглавлял бог Халди — местное урартское божество, но второе место в пантеоне, вслед за Халди, занимал бог Тейшеба, являющийся общехурритским верховным божеством (у хурритов имя этого бога имеет форму tešub'a); богиня Хуба, занимавшая среди урартских богинь второе место, (см. № 27, прим. 22), соответствует хурритской богине Хеба (супруге Тешуба). Имя урартского бога солнца Шивини, занимающего в урартском пантеоне третье место, также находит аналогию в имени хурритского солнечного божества Шимиги.

Наличие общих имен богов у урартийцев и хурритов свидетельствует не только о языковой близости этих двух этнических групп, но и о близости между ними в отношении культуры и, в конечном счете, в отношении их культурно-этнического облика.

Наряду с именами богов можно указать и другие лексические параллели между урартским и хурритским языками; так, например: урартск. euri «господин», «владыка» — хурритск. ibri «царь»; урартск. и хурритск. ar(u) «давать»; урартск. ḫuradi «воин» — хурритск. ḫurati; урартск. piṣuše «радость» — ср. хурритск. pis «радоваться»; урартск. pili «канал» — хурритск. pala; урартск. šali «год» — хурритск. šauəla; урартск. и хурритск. ḫari «дорога»; урартск. baba «гора» — хурритск. рара; урартск. taršuani «человек» — хурритск. taršu(ṷ)anni; урартск. tini «имя» и tiau «говорить» — ср. хурритск. tiṷi «слово»; урартск. urpu «жертвовать», «приносить жертву» — ср. хурритское выражение urpumma DÚ «резать» и urparinnu «мясник»; урартск. ebani «страна» — хурритск. umini; урартск. sila «дочь»⁹²⁾ — хурритск. šala;⁹³⁾ урартск. ḫašu «слушать», «услышать» — хурритск. ḫaš «слышать», «слушать»;⁹⁴⁾ хурритск. man(n) «быть», «существовать» находит аналогию в урартском manu «быть», «существовать»;⁹⁵⁾ хурритск. tan «делать» можно сравнить с урартским tanu, имеющим, повидимому, [294] такое же значение.⁹⁶⁾ Хурритское allay, allai «госпожа», «владычица»,⁹⁷⁾ возможно, находится в связи с урартским alaui/e (276, обор. стор. ₂₀) «господин» (ср. alauini «господский» в форме творительного падежа alauinini в 155, Е_{6, 46}). Хурритское ardi «подарок» (образованный от глагольной основы ar «давать» посредством суффикса -t/d, образующего из глагольных основ именную основу⁹⁸⁾) можно сопоставить с урартским ardu «давать», «преподносить» (распространенная также посредством -d- основа ar(u) «давать» — см. в форме ardilani и т. д.). Упоминаемое в надписи № 142 (стк. 7) taše, по всей вероятности, то же самое, что и хурритское taše «дар», «подарок».⁹⁹⁾ Хурритское ak «вести», «проводить» находится в связи с урартским ag(u) «уводить (пленных)», «проводить (канал)». Хурритское durupi «волнения», «беспорядки» и т. д.,¹⁰⁰⁾ по всей вероятности, то же самое слово, что и урартское durba «восставать (?)» (отсюда форма причастия (?) durbaie «восставший» ?); и т. д.¹⁰¹⁾

Можно надеяться, что дальнейшее изучение хурритского и урартского языков откроет еще много общего между этими двумя языками как в отношении грамматического строя, так и лексики. Все же различия между этими языками, многочисленные и важные, приводят к выводу, что перед нами скорее не диалекты одного языка, а лишь близко родственные между собой языки.

¹⁾ Подробнее об истории изучения урартских эпиграфических памятников, урартского языка, истории и культуры Урарту см. в работах: И. И. Мещанинов, Язык Ванской клинописи, Л., 1935, стр. 3-44; Б.Б. Пиотровский, История и культура Урарту, Ереван, 1944, стр. 1-22. В этих же работах даются ссылки на соответствующую литературу. Критический разбор этих работ см. ниже.

²⁾ См. OLZ, 1929, стб. 266-270; «Caucasica», VII, VIII; ZA, N.F., VI, Н.3/4; Arch. Or., III, № 2, IV, № 1; J. Friеdriсh, Ehifühnmg ins Urartäische, 1933; OLZ 1935, стб. 425-433; «Acta Jutlandica», IX, 1937; AfO, XIII (1940), H. 4/5.

³⁾ См. ZA, N.F.,V (1929), H. 1/3; JAOS, 55, (1935), № 3; RHA, fasc. 22, 24, 1936.

⁴⁾ См. его «Die neuen haldischen Inschriften König Sardurs von Urarṭu», «Sitzungsberichte der Heidelb. Akad. der Wissenschaften», Philos.-hist. Klasse, 5 Abhandlung, Heidelberg, 1928; а также в RA, XXX (1933), № 1; XXXII (1935), № 1, 2; XXXIII (1936), № 2, 3; XLIV (1950), № 4; XLV (1951), № 1, 4.

⁵⁾ М. Церетели неправильно понимает такое важное явление грамматического строя урартского языка, как так называемая эргативная конструкция. Урартский язык при переходном глаголе, по всей вероятности, знал лишь одну конструкцию, которая ставит субъект в эргативном падеже. Но для современного грузинского литературного языка характерна вовсе не одна лишь эргативная конструкция, но, наряду с ней, также номинативная, дательная и индефинитная. Субъект переходного глагола в грузинском ставится в эргативном падеже лишь во второй группе времен. Именно это и дает возможность М. Церетели говорить о различии структуры урартского глагола со структурой грузинского глагола и, в конечном счете, отрицать само существование эргативной (по его номенклатуре «пассивной») структуры урартского переходного глагола (RA, XXXIII (1936), стр. 129-132). Но сравнивать то или иное явление грамматической структуры урартского языка с одним лишь современным грузинским, взятым изолированно, конечно, недостаточно. Грузинский (картский) язык, как известно, является одним из представителей картвельской семьи языков, в которую входят кроме него также мегрело-чанский и сванский. Со своей стороны, картвельская семья языков является одной из составных частей кавказской семьи языков, в которую кроме нее входят многие горские кавказские языки. Языки кавказской группы не стоят так близко друг к другу, как, например, языки индоевропейские или семитические. Поэтому недостаточно сравнивать урартский язык с одним лишь грузинским, как это делалось обыкновенно до сих пор, а нужно его сравнивать с разными представителями кавказской семьи языков, что, несомненно, откроет совсем другие перспективы в определении родства урартского языка с кавказским языковым миром. Та самая эргативная конструкция, ограниченное употребление которой в современном грузинском так смущает М. Церетели, в одном из картвельских языков — в чанском — и ныне является единственной конструкцией переходного глагола (взятого в третьем лице). С другой стороны, историческое изучение самого грузинского языка показывает, что наличие названных четырех разных конструкций грузинского переходного глагола вовсе не является изначальным явлением, что в древности эргативная конструкция была единственной конструкцией переходного глагола в грузинском языке, а номинативная конструкция при переходных глаголах — лишь позднейшее образование (А. Чикобава, Проблема эргативной конструкции в иберийско-кавказских языках, I, 1948, стр. 147).

⁶⁾ Лишь работа «Язык Ванской клинописи» (часть II), вышедшая в 1935 г., выгодно отличается от других его работ, в основном правильно излагая вопросы грамматической структуры урартского языка.

⁷⁾ Обработала все Армавирские надписи в своей кандидатской диссертации «Исторический Армавир по урартским надписям» (на арм. яз., 1948), а также опубликовала ряд других урартских надписей.

⁸⁾ Обработал «Хорхорскую летопись» Аргишти I в своей кандидатской диссертации «Хорхорская летопись Аргишти I, царя Урарту» (1951 г.)

⁹⁾ Фотоснимки их, выполненные зав. фотолабораторией ИИ АН Груз. ССР Ю. Д. Пахомовым, прилагаются к настоящей работе.

¹⁰⁾ См. Г. А. Меликишвили, Мусасир и вопрос о древнейшем очаг е урартских племен, ВДИ, 1948, № 2, стр. 41-48, а также ниже главу «Следы мусасирского говора урартского языка».

¹¹⁾ На это указывает, например, наличие в пантеоне урартских божеств бога, носящего такое же имя: Zi(u)quni, в лице которого перед нами, очевидно, главный местный бог, покровитель страны Зиукуни — см. Г. А. Меликишвили, Клинообразная надпись урартского царя Русы II из Адыльджеваза, «Сообщения АН Груз. ССР», XI (1950), № 10, стр. 689 сл. Об урартском характере населения Зиукуни говорит также сходство названия этой страны с названием одной из стран Уруатри в надписях Салманасара I — Зингун (ср. И. М. Дьяконов, ВДИ, 1951, № 2, стр. 267).

¹²⁾ См. Г. А. Меликишвили, Диаухи, ВДИ, 1950, № 4, стр. 30-34.

¹³⁾ С. F. Lehmann-Haupt, Materialen, стр. 108.

¹⁴⁾ Б.Б. Пиотровский, История и культура Урарту, стр. 285.

¹⁵⁾ Ср. И. И. Мещанинов, Халдоведение, стр. 64 сл.; Б. Б. Пиотровский, ук. соч., стр. 285 сл.; И. М. Дьяконов, Фрагменты клинописных таблеток из раскопок 1946 г. на Кармир-блуре, ЭВ, II (1948), стр. 88; он же, Заметки по урартской эпиграфике, ЭВ, IV (1951), стр. 103.

¹⁶⁾ И.М. Дьяконов, Заметки по урартской эпиграфике, ЭВ, IV (1951), стр. 104.

¹⁷⁾ О принадлежности этой надписи Ишпуини и Менуа, а не одному Менуа (как это указывается в ClCh, а также в других изданиях), см. Г. А. Меликишвили, Диаухи, ВДИ, 1950, № 4, стр. 37, прим. 2.

¹⁸⁾ Такие случаи встречаются, например, в надписях на чашах из Кармир-блура.

¹⁹⁾ Идеографическое написание слов в урартской клинописи встречается реже, чем в ассирийских надписях.

²⁰⁾ В таблице не отражена форма знаков курсивного письма (употребляется в надписях на глиняных табличках); в остальном в ней отражен материал, приводимый в транскрипции в нашем сборнике (указаны основные варианты в написании знаков). Таблицы урартских клинообразных знаков, нуждающиеся в настоящее время в поправках и дополнениях, см. у Сэйса в JRAS, XIV (1882), и И.И.Мещанинова в работах «Халдоведение» и «Язык ванских клинописных надписей», ТИЯМ, I, 1932.

²¹⁾ При транскрипции знаков урартской клинописи следуем системе Тюро-Данжепа и Деймеля.

²²⁾ См. J. Friedrich, Einführung, стр. 1.

²³⁾ В шумерской клинописи, как указал нам акад. В. В. Струве, этот знак встречается в таком же значении. См. А. Deimеl, Šumerisch-Akkadisches Glossar, 1934, стр. 72b.

²⁴⁾ И. И. Мещанинов, Халдоведение, стр. 70; J. Friedriсh, Einführung, стр. 1.

²⁵⁾ Ср. RA, XXXII (1935), стр. 32.

²⁶⁾ М. Tseretheli, NHI, стр. 31; иначе у Фридриха, см. Einführung, стр. 2.

²⁷⁾ J. Friedrich, Finführung, стр. 12.

²⁸⁾ Там же, стр. 3.

²⁹⁾ Там же, стр. 4 сл.

³⁰⁾ См. в надписях из раскопок на Кармир-блуре (№№ 144, 148): ^Imenuani (от ^Imenua-ini, вариант формы ^Imenua-ḫini?), если только здесь мы не имеем случайного пропуска -ḫi: ^Imenua(ḫi)ni.

³¹⁾ Благодаря характерному для урартской фонетики колебанию между гласными i и «е» (см. выше) наблюдается большое колебание и при передаче гласного исхода основы i. Часто он передается в виде «е» или ie (в произношении также, очевидно, «е»), например: zilbi и zilbe, niribi и niribe, zari и zarie, susi и susie и много других.

³²⁾ К этой категории мы причисляем лишь те слова, в конце основы которых всегда пишется «е» и нет характерного колебания в написании (и в произношении?) между i и «е». Скорее всего в этом случае гласный «е» является каким-нибудь специфическим звуком, отличным от того «e», который так часто чередуется с i.

³³⁾ Ср. также царское имя ^Iišpuini «счастливый» (?).

³⁴⁾ Ср. засвидетельствованное в хурритском языке превращение гласного исхода основы i в и перед суффиксом -ḫi (J. Friedrich, Kleine Beiträge zur Churritischen Grammatik, стр. 51).

³⁵⁾ Г. В. Церетели, Урартские памятники Музея Грузии, стр. 19.

³⁶⁾ Соответствует «неоформленному» падежу древнегрузинского языка.

³⁷⁾ Соответствует «повествовательному» падежу грузинского языка.

³⁸⁾ Окончание именительного падежа -ni, возможно, ведет свое происхождение от указательного местоимения ini «этот». Таково происхождение показателя именительного падежа во многих языках, в том числе и в грузинском.

³⁹⁾ На -ni может оканчиваться и основа, так что не все слова, имеющие окончание -ni, стоят в именительном падеже, они могут представлять форму неоформленного падежа, например: iarani «часовня» (?), ebani «страна» и т. д. Часто, особенно в случае географических названий на -ni, трудно решить, является ли оканчивающее их -ni формативом именительного падежа или принадлежит к основе.

^{40) SAL}kutuni — форма единств, числа, употребляющаяся в собирательном значении «женщины».

⁴¹⁾ В выражении ^KURluluinani KUR-nini первое слово стоит в творительном падеже мн. числа (названия стран часто имеют флексию множ. числа), а второе (KUR-nini — ebanini) — в творит. падеже ед. числа.

⁴²⁾ Этот падеж употребляется иногда также для обозначения цели (directivus finalis), например: KUR KÚR napaḫiaidi «для усмирения (?) вражеской страны» (265₇).

⁴³⁾ Это обстоятельство заставляет нас признать, что основой личного местоимения 3-го лица ед. числа яляется mani, а не ma-, как это думает Фридрих, см. Emführung, стр. 17.

⁴⁴⁾ aluki можно объяснить и по-другому: возможно, оно образовано от параллельной с ali основы alu с прибавлением частицы -ki (см. ali-ki) и является фонетическим вариантом aliki.

⁴⁵⁾ Гётце, RhA, 22, стр. 179 сл.

⁴⁶⁾ Там же, стр. 185.

⁴⁷⁾ ВДИ, 1951, № 4, стр. 29, прим. 9.

⁴⁸⁾ Б. Т. Руденко, Грамматика грузинского языка, 1940, стр. 172 сл.

⁴⁹⁾ Такое значение этого слова вызывает некоторые сомнения, отдельные исследователи не считают его глагольной формой. Аргументом в пользу признания alie глагольной формой со значением «он говорит», как указал акад. В. В. Струве, может служить тот факт, что в древнейших урартских надписях — в ассирийских текстах Сардури, сына Лутипри (см. № 1, 2), — историческое повествование начинается ассирийской глагольной формой izakar(ma) «он говорит (следующим образом)»; в исторических надписях ассирийских царей такая вводная формула не встречается. Полную аналогию к урартскому alie нам дает, по мнению В. В. Струве, вводная формула древнеперсидских царских надписей -θātiy.

⁵⁰⁾ И. И. Мещанинов, Язык Ванской клинописи, II, 1935, стр. 80; А. Götze. ZA, NF, V, 1929, Н. 1/3, стр. 105.

⁵¹⁾ J. Friedrich, Einführung, стр. 5.

⁵²⁾ J. Friedrich, Einführung, стр. 8; А. Goetze, RhA, 24, стр. 266-269 и т. д.

⁵³⁾ О значении этих форм см. Б. Т. Руденко, Грамматика грузинского языка, 1940, стр. 241 сл.

⁵⁴⁾ Относительно перевода ряда фраз, приведенных ниже, см. нашу работу «Некоторые вопросы социально-экономической истории Наири-Урарту», ВДИ, 1951, № 4, стр. 29 сл.

⁵⁵⁾ В урартском ед. число.

⁵⁶⁾ Гётце (RhA, 22, стр. 195-198) считает, что засвидетельствованные в текстах ineriḫinitmi, ḫaitini и ašḫaštitini являются также формами 3-го лица мн. числа повелительного наклонения действительного залога и формативом этой глагольной формы считает не -tinini, а -tini, рассматривая в слове turutineni последнее -ni как объективную частицу 3-го лица ед. числа («его»), что нам кажется маловероятным, так как объект turutineni (mani) в нашей надписи отдельным словом следует за ним.

⁵⁷⁾ А. Гётце: RhA, 24, стр. 269-276.

⁵⁸⁾ А. Гётце: RhA, 22, стр. 188-192.

⁵⁹⁾ Но в Келяшинской билингве (19₃₆) мы имеем kuludiani (явление, характерное для мусасирского говора урартского языка? — см. ниже).

⁶⁰⁾ А. Гётце, RhA, 24, стр. 276-282.

⁶¹⁾ Ср. в формах повелительного наклонения действительного залога 3-е лицо ед. числа: turinini и 3-е лицо мн. ч.: turutinini. И здесь t выступает как показатель множественности.

⁶²⁾ А. Гётце эти формы рассматривает как 3-е лицо мн. числа той же формы, 3-м лицом ед. числа которой являются формы на -ilani: ardilani и др. (см. выше в формах сослагательно-желательного будущего).

⁶³⁾ J. Friedrich, Einführung, стр. 8.

⁶⁴⁾ Фридрих считает формой данного послелога -aṣe (Einführung, стр. 14), но, по нашему мнению, начальное «а» во всех случаях принадлежит к слову, с которым соединяется этот послелог, и является признаком местного падежа.

⁶⁵⁾ И. И. Мещанинов, Язык Ванской клинописи, II, стр. 145 и др.

⁶⁶⁾ А. Гётце, RhA, 22, стр. 185-188.

⁶⁷⁾ Это явление специально разбирается нами в работе «Мусасир и вопрос о древнейшем очаге урартских племен», опубликованной в ВДИ, 1948, № 2, стр. 41-48. Здесь излагаются основные положения, выдвинутые в указанной работе.

⁶⁸⁾ Акад. И. И. Мещанинов высказал предположение, что здесь перед нами два языка Урарту. Первая часть надписи Мхер-капуси, по его мнению, написана на мертвом официально-культовом языке, и суффиксы -ni, -ali характерны для этого языка, в то время как вторая часть надписи, повторение, дается уже на живом, народном языке, которому принадлежат суффиксы -itu(ni, li) (И. И. Мещанинов, Два языка древнего Вана, «Сборник в честь акад. С. Ф. Ольденбурга», 1934, стр. 359-366; «Язык Ванской клинописи», II, 1935, стр. 106 сл.). Это объяснение акад. И. И. Мещанинова нам кажется неприемлемым (об этом см. нашу работу, ВДИ, 1948, № 2, стр. 41 сл.).

⁶⁹⁾ О восстановлении поврежденных мест см. Г. А. Меликишвили, Мусасир и вопрос о древнейшем очаге урартских племен, ВДИ, 1948, № 2, стр. 44 сл.

⁷⁰⁾ Нам кажется, в этом явлении можно найти причины неправильной передачи одной глагольной формы урартского текста (стк. 6 — terimi) в ассирийском тексте, см. ВДИ, 1948, № 2, стр. 46 сл.

⁷¹⁾ Акад. И. И. Мещанинов считает, что и в надписи № 25 (культовая надпись Ишпуини и Менуа) в формах 3-го лица мн. числа также суффиксация -ni, -ali, см. его работу «Язык Ванской клинописи», II, стр. 114 и др., а также ВДИ, 1941, № 1, стр. 112. Но это, во всяком случае, не совсем ясно: при множестве субъектов и одном объекте форма 3-го лица šidištuni может быть понята и как форма, содержащая суффикс -itu (sidištu-itu-ni > šidištituni > šidišttuni > šidištuni); что касается засвидетельствованной в этой же надписи второй глагольной формы — teruni, то ее субъект скорее не Ишпуини и Менуа, а один лишь Ишпуини, который упоминается с титулатурой непосредственно перед этим глаголом.

⁷²⁾ Г. А. Меликишвили, Центры культов верховных божеств урартийцев, «Сообщения Академии наук Грузинской ССР», т. VII, 1946, № 6.

⁷³⁾ J. Friedrich, Einführung, стр. 3.

⁷⁴⁾ Названия Ардини, Кумену, Тушпа в данном случае имеют флексию множественного числа (подобно ^KURbiainili, ^KURšurili, ^Iargištiḫinili и т. д).

⁷⁵⁾ Наличие в Келяшинской билингве формы ṭušpan вместо ожидаемого ṭušpani можно сравнить, например, с чередованием в урартских текстах написаний edini и edin. Может быть, здесь мы имеем дело с явлением, которое предполагал уже Фридрих, а именно, что некоторые силлабические знаки в урартском языке употреблялись в значении одного согласного и содержащиеся в них гласные не произносились. Существование вариантов edini и edin, возможно, указывает на то, что в произношении в обоих случаях звучало edin. Так же обстоит дело, повидимому, и в случае ṭušpan — ṭušpani (в произношении было ṭušpan?). Это ставит вопрос и об истинном произношении морфологической частицы -ni (форматив именительного и творительного падежей и т. д.), возможно, в произношении мы имели, хотя бы в некоторых случаях (в некоторых говорах?), не ni, а лишь n.

⁷⁶⁾ См. там же: LUGÁL DAN·NU, LUGÁL ^KURšuraue, LUGÁL ^KURbiainaue, alusi ^URUṭušpa URU, SULU zainuadi, urišḫi gazuli, niribi gazuli, [ ] ^MEŠURUDU, šaniURUDU, niribe tarae, DINGIR ^MEŠ-še ^URUardinini и др. Но здесь же, хотя и в меньшем количестве, встречается и господствующее в урартских текстах правило постановки определения впереди определяемого, например: inani burganani (стк. 20), ^Dḫaldinani KÁ (стк. 29) и др.

⁷⁷⁾ J. Friedrich, Kleine Beiträge zur Churritischen Grammatik, 1939, стр. 44-45 и др.

⁷⁸⁾ О склонении в хурритском см.: Е. А. Speiser, Introduction to Hurrian, 1941, стр. 105-114.

⁷⁹⁾ Е. А. Speiser, ук. соч., стр. 117.

⁸⁰⁾ J. Friedrich, Kleine Beitrage..., стр. 61.

⁸¹⁾ Там же.

⁸²⁾ Е. А. Speiser, ук. соч., стр. 81.

⁸³⁾ См. Е. А. Speiser, JAOS, 59 (1939), № 3, стр. 324.

⁸⁴⁾ О значении этих урартских слов см. Г. А. Меликишвили, ВДИ, 1951, № 4, стр. 29, прим. 9; см. Е. А. Speiser, JAOS, 59 (1939), № 3, стр. 324.

⁸⁵⁾ J. Friedrich, Kleine Beitráge..., стр. 44, 61.

⁸⁶⁾ Е. А. Speiser, указ. соч., стр. 78.

⁸⁷⁾ См. J. Friedrich, ук. соч., стр. 51.

⁸⁸⁾ Е. А. Speiser, ук. соч., стр. 94.

⁸⁹⁾ Гр. Капанцян, Общие элементы между урартским и хеттским языками, 1936, стр. 41.

⁹⁰⁾ Е. А. Speiser, JAOS, 59 (1939), № 3, стр. 324.

⁹¹⁾ А. Goetze, «Language», 16 (1940), № 2, стр. 134, прим. 38.

⁹²⁾ О таком значении этого урартского слова см. ВДИ, 1951, № 4, стр. 35, прим. 2.

⁹³⁾ J. Friedrich, ук. соч., стр. 59-62.

⁹⁴⁾ А. Goetze, RhA, 24 (1936), стр. 281.

⁹⁵⁾ Е. А. Speiser, JAOS, 59 (1939), № 3, стр. 324.

⁹⁶⁾ И. М. Дьяконов, ЭВ, IV, стр. 113, прим. 8.

⁹⁷⁾ Е. А. Speiser, ук. соч., стр. 56, 98 и др.

⁹⁸⁾ Там же, стр. 129-130.

⁹⁹⁾ F. Bork, Die Mitanibrief und seine Sprache, 1939, стр. 104. Ср. названия городов taše и ^Dquerai taše в хурритской области, центром которой был город Meliṭea(ni), надпись № 158, стк. 30, 31.

¹⁰⁰⁾ Е. А. Speiser, JAOS, 59 (1939), № 3, стр. 324.

¹⁰¹⁾ Многие хурри-урартские лексические и другие параллели отмечены уже в книге Гр. Капанцяна «Общие элементы между урартским и хеттским языками», 1936. С урартским материалом связывались им, например, хурритские eti, ipri, šala, umini и др. См. также И. М. Дьяконов, ЭВ, VI, стр. 110, прим. 4.

К списку надписей

Напоминаем читателю, что мы не в состоянии гарантировать полное соответствие файла исходному тексту, особенно в части специальных символов и больших массивов цифр. За полной уверенностью в их правильности рекомендуем обращаться к бумажным оригиналам. Читателей, нашедших в файле ошибки, просим сообщать о них по адресу halgar@xlegio.ru (или, в простых случаях, орфусом).