выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
|
выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. |
|
Известия Архангельского общества изучения Русского Севера, №№ 10, 12; 1911 г.
[785] — начало страницы.
Сканы предоставил Игорь Шундалов.
OCR OlIva.
Известия Архангельского общества изучения Русского Севера, № 10, 1911 г.
В пяти губерниях Европейской России — Вятской, Казанской, Пермской, Уфимской и Самарской обитают народности финскаго племени — вотяки. У них — свой язык, свои верования и мировоззрения.
Большинство вотяков — христиане, но более по названию, обо они до сих пор усердно исполняют свои „старые” обычаи; до сих пор у них христианская вера пред старой, языческой, отступает на второй план, особенно в годины эпидемических болезней и сильных недородов.
В настоящей статье я намерен познакомить почтеннейших читателей с обрядами человеческих жертвоприношений, существовавших у вотяков в прежния времена, в те времена, когда грубый политеизм господствовал у них в полной силе. Я не говорю, что такие обычаи у них отошли уже в область преданий; ведь, если местами вотяки до сих пор упорно держатся старины, то и ныне местами грубые обычаи язычества могут повторяться.
До известнаго в свое время „Мултанскаго дела” вотяками интересовались мало; только некоторые из любителей этнографии, более при случайных переездах по вотским местностям, записывали в свои дорожныя тетради все то, что не могло не интересовать их, и потом [785] из под пера их выходили отдельныя монографии; но оне были скудны по содержанию.
В „Мултанском деле”1) вотяков нашли человеческое жертвоприношение; на самом же деле тут было нечто вроде симуляции. На такое предположение наталкивает отсутствие в этом деле таких обстоятельств, какими должно было сопровождаться названное жертвоприношение. Может быть, здесь был принесен в жертву человек, но преступление искуссно облечено в форму простого убийства. Такая мысль рождается при том соображении, что мултанские вотяки по родовому божеству, Варшуду, соплеменниками их других местностей причисляются к особому поколению. Судя же по выяснившимся на суде обстоятельствам дела и известным мне обрядам жертвоприношений, преступление мултанскими вотяками совершено не на религиозной почве.
Так должно судить пока в виду имеющихся сведений о былых обрядах вотяков Сарапульскаго уезда и в виду отсутствия сведений об ритуалах малмыжских вотяков.
Ритуалы, которыми сопровождались человеческия жертвоприношения у предков современных вотяков Сарапульскаго уезда были такие, в каком виде я описываю здесь.
По собранным мною сведениям, последний раз „замолен” человек потомками „Бигры” в 1870 годах.
Я сказал „последний”, но верно ли, что последний?
Пишущий эти строки, после „Мултанскаго дела” задался целью добыть об обрядах былых человеческих жертвоприношений самыя достоверныя сведения, и после тщательных изследований пришел к полному убеждению, что человеческия жертвы вотяками, изследованнаго мною района приносились только там, где существовали бревенчатые шалаши „Быдзим-куа” и „замаливались” зверки-ласка, горностай, крот. Там, где приносятся эти зверки до сих пор, это служит признаком, что требующий человеческой жертвы вотский Молох свое время еще не отжил.
Здесь я описываю ритуал человеческих жертвоприношений, совершавшихся у вотяков племени Бигры.
Сообщая в настоящей статье совершенно новыя (еще неизвестныя этнографической науке) сведения, я должен заметить, что главное из изложеннаго здесь записано со слов старика-вотяка, который, можно думать, сам был очевидцем ритуала. Старик этот, не имея ничего общаго со своими односельцами — вотяками, подчас, в стороне от последних, охотно разсказывал своим соплеменникам других местностей о виданных им в прошлые годы „видах”, но разсказывает с осторожностью, при том одним лишь старикам и более наедине, из опасения быть привлеченным за болтливость к допросам, а допросов вотяки, вообще, боятся... Это — одна из черт характеристики их; потому и трудно добыть у них сведения об обрядах жертвоприношений, особенно о былых человеческих. Сообщают кое-что только особы из молодых, при том грамотеи, понимающие важность науки народознания. Они и смотрят на обычаи своих [786] предков уже с пренебрежением. Упорно держатся старины лишь совершенно неграмотные и малограмотные молодые, со стариками во главе. Они и скрытны, как старики, и участвуют в обрядах наравне с последними. Но и для них, молодых, иногда бывают исключения. Так, например, если требуется вывороженное ворожцом исполнение какого нибудь особеннаго обряда языческаго культа, то молодежь к этому совершенно не допускается, даже в качестве простого зрителя; потому и не знает она, что именно делается стариками.
Тайные обряды совершаются стариками, как заметил я выше, в годины каких нибудь бедствий, например, во время эпидемических болезней и сильных недородов, и всегда тут фигурирует главный ворожец, „быдзим — туно”.
Ворожец в жизни вотяков, особенно религиозной, играет большую роль, хотя и живет бедно, как получающий за свои труды гроши. Без него не обходятся ни потеря, ни болезни. Ему верят слепо и старый, и малый, мужчина и женщина. Он выбирает и жреца к мирскому шалашу... Словом, вотский ворожец пользуется у своих соплеменников большим значением. Его слова — авторитет.
Старик-вотяк, от котораго получены еще неизвестныя в этнографической науке сведения, до сих пор жив. Он занимается среди своих соплеменников попрошайничеством, как одинокий, не имеющий своего дома.
Получены от него сведения при следующих обстоятельствах.
В деревне Я....., по случаю храмового праздника, кутеж у вотяков был в самом разгаре. Изрядно выпившие мужчины и женщины бродили по улицам деревни в одиночку и группами. Некоторые распевали и песенки, напоминающия монотонные напевы татар. При встрече с такими группами, трезваго человека обдавал, как удушливым паром, запах кумышки. Не только кутилы были пропитаны запахом кумышки, но и жилища их, и вся деревня раздражали обоняние духом вонючаго напитка. В это время, время поголовнаго кутежа, вечером, для ночлега, зашел к одному из домохозяев старик-вотяк из соседняго села лет 70 с лишним, и его, как соплеменника, хозяин дома угостил кумышкой. С хозяином дома находился и сын его, из запасных солдат, грамотный, служивший в местном уездном городе полицейским стражником. Он записывал для меня, со слов разсказчиков, произведения устной словесности своих соплеменников, читал печатные этнографические труды мои и, сравнивая обычаи вотяков других местностей со своими, говорил, что в некоторых обрядах тех и других существуют большия разницы, и относительно их высказывал мнение, что такая разность в обрядах обусловливается различиями воршудных имен, и что некоторых обрядностей у них совсем нет. Спрашивал он, по моей просьбе, стариков, не помнят ли, мол, кто о бывших обрядах человеческих жертвоприношений? Но таких сведений получить не мог.
Вот этот грамотей, при интимной беседе своего отца со стариком и узнал кое-что об обрядах человеческих жертвоприношений.
— Да, Иван, чего не было прежде у стариков! Бывало, и людей “замаливали” — вдруг обронил фразу старик понизивши голос, чтобы не услыхали его посторонние. [787]
— Слыхал и я. Местами, говорят, и ныне есть, — сказал на это хозяин.
— Как не быть! Есть, несомненно, до сих пор, — согласился старик.
— Я тоже думаю. Ведь еще недавно мултанские „замолили” нищаго, — вмешался в разговор отца со стариком хозяйский сын.
— Мултанские говоришь? Мултан слыхал, а о „деле” их не имею никаких сведений. Да как и знать это мне? ведь Мултан не близко... Там живут калмезы2). У них и обычаи должны быть другие.
— А почему другие? — спросил сын хозяина, притворяясь незнающим, чтобы представить себя интересующимся темой разговора и тем самым разохотить старика к разсказу.
— Они совсем другого рода, — ответил старик. Я, например, — продолжал он — принадлежу роду Бигры, другие — Туръя... У каждаго рода в своих обычаях есть что нибудь свое, особенное.
— Да, есть, это — действительно, — подтвердил хозяин. Хозяйский сын сообщил старику:
— Мултанские вотяки вынули из „замоленаго” ими нищаго сердце и легкия; затем, бросили обезглавленный труп в чужое поле. У нас, например, если старики режут скотину, голову не бросают. У них, мултанских, что-то совсем другое.
— Не знаю, как тебе сказать, молодой человек, — ответил старик, — я тебе уже говорил, что обычаи по родам различны. Вероятно, и у мултанских свои особенные обряды. Я слыхал и знаю... Дело прошлое... И сообщить можно: ты — наш брат... Приносили в жертву человека у рода Бигры совсем не так, как „замолили” мултанские.
При этих словах старика хозяйский сын развесил уши.
— И я слыхал кое-что, да не совсем верно, — прихвастнул хозяйский сын лукаво.
Старику, по просьбе хозяйскаго сына, подали стакан кумышки, и он стал разсказывать смелее. В комнате, кроме трех собеседников не было никого, и беседа на избранную тему продолжалась мирно, без перерывов.
— Да, в старыя времена всякой всячины было много — продолжал нищий. Но что говорить о старых временах, когда недавно, всего лишь годов тридцать — сорок тому назад, чуть не на моих глазах, совершилось „дело”. Все помню хорошо, не скрываю. Был у нас сильный недород, при том же болезни какия-то лихия ходили. Старики обратились к ворожцу „Быздим-Туно”, что де скажет он! Не выворожит ли что? Переговоры и совещания велись тайно, так, что никто из молодых о предметах совещаний стариков не знал, даже из пожилых только кое-кто, и то лишь более по чутью догадывался, что старики замышляют что-то „особенное”. Если старики сходились между собой и случались тут молодые, говорили как-то двусмысленно. Наконец, обратились к ворожцу, хотя решено уже было принести жертву необыкновенную. Ворожец, к изумлению [788] стариков, после сделанных им манипуляций выворожил „человека”. Вернулись старики от ворожца и стали приискивать трех зверков: „ласку”, „горностая”, „крота”.
— А при чем тут зверки? — спросил с недоумением хозяйский сын.
— Без предварительнаго принесения этих зверков нельзя было приступить к жертвованию человека, — ответил старик. Если — продолжал он — эти зверки были принесены, то человеческое жертвоприношение могло быть отложено до удобнаго времени — до времени нахождения жертвы. И так, приискали зверков и принесли. Таким образом начало человеческому жертвоприношению было положено.
— Но где и как принесли в жертву названных зверков? — спросил хозяйский сын.
— Принесли их в священном месте, где и прежде приносились они, — ответил старик и сообщил следующее:
— Старики собрались в лес и стали бросать между собою жребий, кому исполнить роль жреца. А это делалось в силу укоренившагося мнения, что если кто этих зверков принесет в жертву, тот должен умереть. Понятно, что никому не хотелось смерти, а жертву нужно было принести непременно, иначе народное бедствие — по понятиям стариков — не должно было пресечься. Кинули жребий, и он пал на одного хозяина. Вот так и был выбран жрец — и он волей-неволей должен был исполнить свою роль.
Выбранный жрец взял живую ласку и сделал ножом глубокий укол в правый бок ея. Как только кровь потекла, всякий участвующий в жертвоприношении, принял в принесенную с собой стклянку несколько капель этой крови. Затем, когда всеми была получена кровь — жрец поступил также и с горностаем и кротом. Каждый домохозяин получил в свою стклянку кровь и этих зверков. Далее, на пылающий костер набросали ветвей рябины, вереска и пихты и на верх их положили мертвых зверков для сожжения.
— А не ели мяса этих зверков?
— Что-то не помню. Кажется, нет.
— Что-же, тем и окончилось жертвоприношение?
— Да, тем и окончилось, — ответил старик и прибавил, что это была первая или вступительная часть человеческаго жертвоприношения.
— А кровь куда дели?
— Стклянку с кровью каждый домохозяин взял с собой и дома положил ее под пол, в передний угол. Избу после этого не топили три дня.
Известия Архангельского общества изучения Русского Севера, № 12, 1911 г.
— Про это совсем еще не слыхал! — воскликнул хозяйский сын, чтобы показать тем старику, что он, заинтересованный сообщением последняго, желает выслушать более интересное.
Старик продолжал.
— Кровь зверков потом соединили с кровью человека и флакончики с нею хранились под полом же, в переднем углу в течение 20 лет, после чего жертва возобновлялась.
— Вот что! Это для меня совершенная новость! — удивился хозяйский сын.
Действительно, сообщаемыя стариком сведения были новостью не только для хозяйскаго сына, они отсутствовали и в этнографической науке.
Говоря об этнографии вотяков, я должен сказать, что по этой отрасли науки наша русская литература небогата. Все, что известно о [997] вотяках, то представляет собою ни более, ни менее как жалкие наброски наблюдений; особенно религиозная жизнь их еще очень мало известна, а она при тщательном и умелом изследовании быта их дала бы много интереснаго материала.
Сведениями из религиозной жизни некультурных вотяков интересуются и культурные соплеменники из тех местностей, где язычество, под давлением грамотности и христианства, уже парализовано. Там, где грамотеи усвоили русский язык, любят почитывать и понимают важность наука народоведения, они охотно записывают услышанное. К таким любителям почитывать и интересующимся прошлым и настоящим своих соплеменников причислялся и хозяйский сын. Он, когда представился удобный случай — чужеродный посторонний человек сообщил ему о вступительных обрядах человеческаго жертвоприношения (заклания трех зверков), — пожелал узнать и самый обряд заклания человека.
— А не помнишь, дедушко, какого человека в жертву выбирали и — в частности — какого принесли у вас, в роде Бигры? — спросил хозяйский сын старика.
— Приносили всякаго, какого находили, лишь бы был мужчина от 18 до 60 лет, имел бы волосы светло-русые, но отнюдь не черные. Такого „замолили” и у нас, в роде Бигры, — ответил старик.
— Какого же он был племени?
— Говорили, что был вотяк. Он ходил по домам — закупал щетину. Ведь таких-то для жертвы и выбирали. Ходит человек туда-сюда... Увидят, что он подходящ... Заманят его к жрецу... Угостят вином до безчувствия и, вдобавок, усыпят еще какими нибудь средствами. Там — „замолятъ”. Поиски пропавшаго человека будут напрасны. Спросят того, другого — не видали ли мол такого человека? Скажут: не видали и — делу конец.
— Да. дедушко, в старинныя времена люди были дикарями! — воскликнул хозяйский сын. Жили они в лесах, молились пням. Чего, я думаю, они ни делали тогда! И все проходило у них, как нельзя лучше.
— Всякая всячина была и все проходило — повторил слова хозяйскаго сына старик. Под суд старики не попадали... Жили они дружно, друг друга не выдавали. Ныне — далеко не то: что ни сделаешь — все выйдет наружу.
— Возьмем и „Мултанское дело”. Как, я думаю, ни старались скрыть свое темное дело, однако шила в мешке утаить не могли.
— Как ныне утаишь? Кругом начальство: то урядники, то стражники. Да и болтливы у нас стали черезчур, особенно молодежь. Где, как прежде! Вернусь хоть к 1870 годам. Ведь всего годов сорок. А как люди в продолжение этого времени изменились! Сделай бы ныне что нибудь подобное, так какой бы шум подняли! Зазвонили бы во все колокола.
— В газетах бы напечатали, дедушко. На вотяков смотрели бы как на дикарей.
— Смотрели-бы, смотрели. И пальцем бы указывали.
— А по моему мнению, внимания бы обращали мало, — вдруг заговорил хозяин. Ведь человеческое жертвоприношение одно и тоже, что обыкновенное убийство, а убийств ныне разве мало? Ныне так привыкли к ним, что считают их за обычныя явления. [998]
— Нет, отец, это — не простое убийство, а жертвоприношение языческим богам, — возразил грамотей. Вотяков причисляли бы к дикарям, не знающим истиннаго Бога.
Такими словами грамотный сын дал отцу понять, что между простым убийством и закланием в жертву — большая разница, что убийства последняго рода происходят от веры в многобожие.
— Другое дело — продолжал грамотей, — если бы это было в старыя, языческия времена, в те времена, когда и русские приносили людей в жертву; а ныне у нас просвещены Св. Крещением. Вообще, никаких жертвоприношений в наше время у нас уже не должно быть.
Хозяин молчал. Хотя он между обыкновенным убийством и убийством на религиозной почве и не видел разницы, однако обычаи стариков считал нехристианскими, потому и возражать сыну в данной беседе не стал, тем более, что последний, считаясь порядочным грамотеем, нередко обличал своих соплеменников в нехристианских обычаях; объяснял он отцу, как мог, и христианския вероучения.
— Так вот, отец, человеческое жертвоприношение далеко не простое убийство — повторил хозяйский сын. Оно, продолжал он, основано на вере в многобожие; но — слава Богу — в наших краях об них уже не слышно. Если и были они во времена наших дедов и прадедов, то отошли уже в область преданий.
Собеседники молчали.
— Я слыхал, что приносили в жертву людей, но как приносили — того совсем не знаю, — прервал молчание хозяин.
— А я, грешный человек, слыхал и кое что знаю, — сказал на это старик.
— Приводилось и мне читать об обычаях наших соплеменников, но о зверках, которых приносили, по твоим словам, до сих пор не имею никаких сведений, потому думаю, что разсказ твой, дедушко, основан на каких нибудь слухах или и может быть, это было давным давно, — выразил сомнение грамотей с целью испытать старика, насколько он будет уверять своих слушателей в правдивости своих сообщений.
— Все это правда, — отозвался старик и прибавил, что местами это еще кое-где есть.
— Может быть; но я что-то мало верю.
— Верь, парень, верь. Есть такия места и ныне, — уверял старик. — Что же и людей приносили, как зверков?
— Почти как зверков. Конечно, у других племен не знаю У Бигры, например, приносили, как зверков.
— Именно как?
— Например, присмотрят посторонняго подходящаго человека... Заманят его к жрецу, „куа-утись” и там примут его радушно, как самаго дорогого гостя, угостят самой лучшей (крепкой) кумышкой... Спросят его о том, о сем — откуда мол ты? сколько тебе лет и т. д. Напоят кумышкой... Усыпят... Потом, в самую полночь, когда кругом все безмолвствует, соберутся старики у жреца ,,Быдзим-куа” и обреченнаго на жертву человека унесут в шалаш Быдзим-куа. Здесь всю одежду с него снимут и положат его в большое корыто. В корыте обмоют и наденут на него чистое белье. И [999] вот, когда такия приготовления будут кончены, один из мужиков выйдет за дверь и там спросит он, что делается в шалаше?
— Мар ужаськод (что делаешь)? — обратится к жрецу находящийся за дверью.
— Луд-Кылчину чистую жертву приношу (Луд-Кылчинлы дун виро сетско), — ответит жрец.
Мужик зайдет в шалаш, и жрец сделает небольшим ножом укол в правый бок („под мышку”) жертвы, и домохозяева-старики получат в принесенныя стклянки, содержащия в себе кровь зверков (горностая, ласки, крота) по нескольку капель человеческой крови. В это время появится за дверью шалаша вдовая женщина и спросит она:
— Кому жертва (кинлы виро)?
— Жертва Луд-пери, Тол-пери (виро Луд-перилы, Тол-перилы).
Такие вопросы и ответы повторяются до трех раз, и все это делается поспешно, но с уменьем.
По получении стариками-домохозяевами в свои стклянки крови, в шалаш являются женщины с кумышкой для проводов трупа принесеннаго в жертву человека на кладбаще „Нимтэм-шай” или „Лучкем-шай” („безымянное кладбище, ” „тайное кладбище”). Кроме кумышки, каждая женщина приносит с собой еще лоскуток ситцу или холста. Это, говорят оне, на рубаху и штаны принесенному в жертву.
По сборе женщин и угощении ими стариков кумышкой, труп увозят на названное выше кладбище тихо, без разговоров, и там зарывают его в яму с лоскутками ситцу и холста. В могилу бросают и нож, которым был заклан человек.
— Так делали у нас, — сказал в заключение старик.
— Ты сказал, старик, — что жрец делает ножом укол в правый бок. Что же, никаких внутренностей из жертвы не вынимали? — спросил хозяйский сын.
— Ничего подобнаго не было, — ответил старик. — Получали только кровь. Может быть, у других племен было что нибудь особенное, но у Бигры труп оставался целым.
— А не совершали каких нибудь обрядностей на могиле?
— Пили только кумышку и уходили домой тихо, неслышно.
— Тем человеческое жертвоприношение и оканчивалось?
— Закланием и получением крови и оканчивалось. Но этим дело не завершалось. Исполнялся еще последний, заключительный обряд чокаськон. Этот обряд совершался года через три после„замоления” человека. Таким образом, человеческое жертвоприношение распадалось на три части: первая часть заключалась в принесении зверков, вторая в заклании самой жертвы и, наконец, третья в поминальном обряде.
— В чем же состоял заключительный (поминальный) обряд?
— Устраивали по умершим предкам, во главе с принесенным в жертву человеком, поминки с приношением в жертву стараго коня. В основе этих поминок лежало то мнение, что замоленный человек на том свете будет ездить и не станет мстить принесшим его в жертву. На жертву избирали обыкновенно кобылицу. [1000]
Тризны по усопшим устраивались на языческом кладбище „Нимтэм-шай”, где погребались человеческия жертвы. Собиралась туда мужчины и женщины, и молодежь. Женщины брали с собой по караваю хлеба, соли и крупы и сверх сего — печенья различнаго рода, да еще по паре яиц, по бураку пива и по бутылке кумышки.
По сборе всех домохозяев, закалывали кобылицу; снимали с нея шкуру и, изрубивши мясо ея в куски, варили в котлах с крупой и солью.
Во время варки конины любимой темой разговора у стариков служили „дела давно минувших дней”. Молодежь в лесу проводила время в присущих ей удовольствиях, при чем, конечно, не обходилось и без любовных инцидентов. В это же время вырывалась яма рядом с могилой принесеннаго в жертву человека. Тем временем кашевары возились около котлов — подкладывали дрова, мешали кашу и пробовали ее. По прошествии некотораго времени, когда, по вкусу сведущих в кулинарном искусстве поваров, каша оказывалась спелой, мясо получалось в большия деревянныя блюда, и каждый домохозяин брал по маленькому кусочку этого мяса совместно с частями от женской стряпни, и все это бросалось под березу; выливали туда же по рюмке кумышки и по стакану пива, при этом поминали своих усопших сродников и принесеннаго в жертву. Затем каша получалась отдельными семействами в свои деревянныя блюда. После всего этого в особое блюдо получали голову коня, ноги и часть от праваго бока.
Это служило жертвой принесенному в жертву человеку. Блюдо с такой жертвой несли к приготовленной яме с песнями в честь закланнаго человека. У ямы падали на колени и словами выражали просьбу о прощении за лишение жизни; говорили, что принесен он в жертву в отвращение несчастий, иначе-де быть было нельзя. После такого рода просьбы жертву зарывали в яму, со словами: „Кабыл мед басьтоз чокам животэз”3). Затем усаживались на своих местах и начинали трапезовать. Кто имел отвращение к конине, те в этом пиршестве не участвовали, лишь некоторые не отказывались только от выпивки кумышки.
Во время трапезованья пиво и кумышка лились рекой, и почти у каждаго домохозяина во рту дымилась трубка, в подражание старикам, которые делали так во время исполнения религиозных обрядов.
Совершивши таким образом заключительный обряд, возвращались домой.
— Вот так делали старики племени Бигры, — сказал старик в заключение.
Описанные здесь ритуалы человеческих жертвоприношений, можно думать, не полны. В них не сообщено разсказчиком никаких молитв, как пред началом обряда, так и в средине и в конце их, равно не сказано и о крови, что именно делалось с ней по истечении 20 лет. [1001]
Все изложенное здесь относится, как сказано уже выше, к племени Бигры. У других, несомненно, были иныя формы, за исключением, конечно, общих, составлявших принадлежность обрядов всех племен.
1) Мултанское дело разбиралось три раза. Последний раз оно разсматривалось в г. Мамадыше, Казанской губ., 4 июня 1896 г. и окончилось оправданием подсудимых.
2) Малмыжские вотяки называются „калмèзами”; но от каких корней происходит это слово — пока неизвестно, только есть предположение, что „калмез” происходит от ”Кильмèз” — названия реки, орошающей населенныя вотяками — калмезами местности.
3) Перевести эти слова вполне не мог и хозяйский сын.
Написать нам: halgar@xlegio.ru