Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Лукиан из Самосаты
О ТОМ, ЧТО НЕ СЛЕДУЕТ ОТНОСИТЬСЯ С ИЗЛИШНЕЙ ДОВЕРЧИВОСТЬЮ К КЛЕВЕТЕ

1. Ужасно — неведенье: оно многих бед человеческих является причиной, словно мраком каким-то заливая события и правду затемняя, и жизнь каждого человека скрывая. Поистине, блуждающим в темноте все мы подобны и, даже более того, слепцов напоминаем нашим жалким положением: на одно мы наталкиваемся бессмысленно, другое минуем без всякой нужды, не видя того, что близко, под ногами, и пугаясь далекого, отделенного большими пространствами, как будто оно чем-то нам угрожает.

В целом, что бы мы ни делали, мы всегда имеем достаточно много поводов поскользнуться и упасть. Поэтому уже десятки тысяч раз именно в этом находили составители трагедий отправные точки для своих произведений о Лабдакидах, Пелопидах¹⁾ и тому подобном.

Ибо во главе хора бедствий, выступающих на сцене, ты почти всегда увидишь Невежество, словно некоего демона трагедии.²⁾ Говоря «невежество», я имею в виду и другие его проявления, но главным образом то, что создается лживой клеветой на близких и друзей. Клеветой многие уже роды истреблены, города с землей сравнены, отец в безумии восстает на сына, брат на брата родного, дети на родителей и любовники друг на друга. Много дружеских связей расторгнуто, много домов обращено в развалины — доверием к клевете.

2. И вот, чтобы как можно реже мы впадали в такие ошибки, я намерен показать в моем слове, будто на некоторой картине, что такое клевета, откуда она берет начало и каковы дела ее.

Впрочем, Апеллес из Эфеса давно уже предвосхитил это изображение: ибо и этот художник был оклеветан перед Птолемеем как сообщник Феодота в тирском заговоре, тогда как Апеллес Тира никогда не видал и Феодота не знал, кто это такой, — разве только от самого Птолемея слыхал, что есть такой правитель, которому поручены дела Финикии. И все же один из его соперников, по имени Антифил, ненавидевший его за почести, которые оказывал ему царь, и завидуя его мастерству, оговорил Апеллеса перед Птолемеем, будто он был во всем этом деле соучастником и будто кто-то видел его в Финикии за столом у Феодота, причем во все время обеда он что-то нашептывал Феодоту на ухо. В конце концов клеветник объявил, что восстание Тира и захват Пелусия совершились по совету Апеллеса.

3. Птолемей, который и вообще-то был человеком не великого ума и вырос среди лести, окружающей властителей, до того был распален и встревожен этой нелепой клеветой, что не принял в соображение никаких самых естественных доводов — ни того, что клеветник был соперником Апеллеса, ни того, что живописец был слишком маленьким человеком для такого предательства и притом был обласкан им и отличен почестями перед всеми собратьями по искусству; и, даже вовсе не справившись, ездил ли Апеллес когда-нибудь в Тир, Птолемей изволил немедленно разгневаться, криком наполнил царские покои и во все горло величал Апеллеса и неблагодарным, и коварным, и заговорщиком. И, если бы один из схваченных по этому делу, возмутившись бесстыдством Антифила и пожалев несчастного Апеллеса, не заявил, что у них ничего не было общего с этим человеком, художнику отрубили бы голову, и он погиб бы заодно с другими, сам будучи совершенно неповинным в приключившихся в Тире бедствиях.

4. Так вот, Птолемей, говорят, был настолько пристыжен случившимся, что одарил Апеллеса сотней талантов, а Антифила отдал ему в рабы. Апеллес же, не в силах забыть пережитую опасность, отомстил клевете вот какой картиной.

5. Направо от зрителя сидит мужчина с огромными ушами, почти как у Мидаса, и еще издали протягивает руку приближающейся Клевете. Подле него стоят две женщины: одна, по-моему, — Невежество, другая — Легковерие. С противоположной стороны подходит Клевета, бабенка красоты необыкновенной, но чем-то разгоряченная и возбужденная: весь ее вид выражает ярость и гнев; левой рукой она держит пылающий факел, а правой влечет за волосы некоего юношу, который простирает руки к небу, призывая богов в свидетели. Впереди идет мужчина, бледный и безобразный, с пронзительным взглядом, кожа да кости, как после долгой болезни. Это, по-видимому, — Зависть. Кроме того еще две женщины сопутствуют Клевете, всячески ее поощряя, наряжая и украшая. Проводник, разъяснивший мне картину, сказал, что одна из этих женщин изображает Коварство, другая — Ложь. Заканчивалось это шествие еще одной женщиной, в очень скорбном уборе, в черных растерзанных одеждах; она, думается мне, означала Раскаянье. Обернувшись назад, вся в слезах, она с крайне пристыженным видом глядела украдкой на приближающуюся Истину. Так повторил Апеллес в своей картине опасность, которую пережил.

6. Попытаемся и мы приемами эфесского живописца провести перед слушателями черты, присущие клевете, предварительно, конечно, как бы очертив ее образ некоторым определением; ибо таким образом, пожалуй, вся картина станет у нас отчетливее. Итак: «клевета есть некое обвинение, возводимое заочно, втайне от обвиняемого, и принимаемое на веру, со слов одной стороны, без возражений другой». Таков предмет нашего рассуждения. И поскольку в этом случае, как в комедии, имеется три действующих лица: клеветник, оклеветанный и тот, перед кем клевета совершается, — постольку мы рассмотрим в отдельности, что естественным образом совершается с каждым из них.

7. Первым, разумеется, если не будет возражений, мы выведем главного актера комедии, то есть создателя клеветы. Что это — не добрый человек, всем, я полагаю, понятно. Иначе он никогда не сделался бы виновником бедствий для своего ближнего. Нет, людям честным свойственно пользоваться доброй славой и слыть благомыслящими на основе того, что сами они делают хорошего для своих друзей, а не того, в чем они неправдиво обвиняют других, возбуждая против них ненависть.

8. Далее: легко понять, что клеветник — несправедлив, беззаконен, нечестив и опасен для тех, кто с ним имеет дело. Действительно, кто не согласится, что соблюдение полного равенства — без стремления к какому бы то ни было преимуществу — составляет достояние справедливости, а неравенство и стремление к преимуществу — несправедливости. А разве тот, кто пускает в ход клевету против отсутствующих, не своекорыстен, когда он целиком присваивает себе слушателя, овладевает заранее его ушами и, преграждая к ним все пути, делает их совершенно недоступными для всякого последующего слова, поскольку они уже вперед заполнены клеветой? Это — проявление крайнего беззакония. Так сказали бы и лучшие из законодателей, Солон, например, или Дракон, заставившие судей приносить клятву в том, что они будут одинаково прислушиваться к обеим сторонам и равно благожелательно относиться к тяжущимся, пока доводы одного, сопоставленные с доводами другого, не окажутся слабее или сильнее. Они считали, что до разбора оснований, выдвигаемых защитой против обвинения, приговор будет делом преступным и нечестным. Да, мы можем сказать, что сами боги вознегодовали бы, если бы мы предоставляли обвинителю возможность безбоязненно говорить, что ему захочется, и, заградив уши перед обвиняемым или заткнув ему рот, стали бы выносить решение, подчинившись словам того, кто говорил первым. Таким образом всякий признает, что клевета возникает не по правде, не по закону, не согласно судейской клятве. Если же кому-нибудь кажутся не заслуживающими доверия законодатели, требующие таких справедливых и нелицеприятных решений, то я решаюсь сослаться в подтверждение моих слов на замечательного поэта, у которого мы находим по этому вопросу превосходное высказывание, скорее даже закон. Он говорит:

Суд, не суди, пока тот и другой свое слово не скажут.³⁾

И поэт понимал, очевидно, что при множестве совершающихся в жизни несправедливостей не сыскать другой, худшей и беззаконнейшей, чем осуждение кого-нибудь без разбора дела, без предоставления слова обвиняемому. Но как раз это и старается всячески сделать клеветник, без разбирательства подводя оклеветанного под гнев того, кто внимает клевете, и отнимая возможность защиты скрытностью обвинения.

9. Всякий клеветник труслив и на язык, и на дела, никогда не действует открыто, но, подобно сидящим в засаде, незаметно пускает откуда-то стрелу, так что невозможно ни силы свои против него выстроить, ни вступить с ним в сражение, но приходится погибать от недостатка осведомленности и незнакомства с врагом, — все это является важнейшим признаком того, что в речах клеветников нет ни одного здорового слова. Ибо человек, который сам сознает справедливость выставляемых им обвинений, будет обличать противника, я уверен в том, прямо в лицо и потребует от него отчета и разберет его доводы в своем ответном слове, совершенно так же, как всякий, имеющий возможность одержать победу в открытом бою, ни за что не сядет в засаду и не пустит против врагов в дело обман.

10. Клеветников ты скорее всего встретишь при дворах царей среди пользующихся почетом друзей какого-нибудь правителя или тирана — там, где царят великая зависть и бесчисленные подозрения, где имеются всяческие предлоги для лести и клеветы. Ведь где надежды значительнее, там всегда и зависть губительнее, и ненависть опаснее, и ревность коварнее. И потому все здесь смотрят друг на друга исподлобья и, будто в каком-то единоборстве, так и выслеживают, не проглянет ли где-нибудь кусочек незащищенного тела. Каждый хочет сам сделаться первым и потому проталкивается вперед, отстраняя локтем соседа, а впереди стоящего, если может, отталкивает и подставляет ему ногу. Честного человека здесь тотчас же попросту опрокидывают, волокут прочь и в конце концов с бесчестием выталкивают, а кто польстивей, кто умеет увлекательнее говорить коварные речи — тот пользуется доброй славой, и вообще кто раньше поспел, тот и достигает власти. Ибо вполне оправдываются слова Гомера о том, что

Равен для всех без изъятья Арей и сражает сразивших.⁴⁾

Итак, поскольку не о малом ведется спор, клеветники изобретают самые различные пути, желая погубить друг друга; из них самый короткий и верный путь, чтобы свалить противника с ног, — клевета. Путь этот начинается с зависти или ненависти, соединенной с надеждами на выгоду, и ведет к самым печальным и мрачным последствиям, полным до отказа всякими бедами.

11. Однако не легкое дело — клевета, и не простое, как можно было бы предположить, но требует большого искусства, немалой сообразительности и безукоризненного, так сказать, выполнения: потому что не приносила бы клевета такого значительного вреда, если бы она не возникала как нечто правдоподобное, и не осиливала бы она всесильную правду, если бы клевета не являлась выслушивающим ее как нечто заманчивое, правдоподобное и привлекательное во многих других отношениях.

12. Итак, оклеветанию подвергается по большей части человек уважаемый и в силу этого возбуждающий зависть в тех, кто от него отстал: все мечут в него свои стрелы, как бы провидя в нем некую помеху и препятствие, и каждый уверен, что он сам станет первым, если после долгой осады изгонит этого главного противника и устранит его из числа друзей власть имущих. Нечто подобное совершается и на гимнастических состязаниях среди бегунов. Ибо и здесь хороший бегун, едва только упадет сдерживающая участников бега веревка, стремится только вперед, все помыслы напрягает, чтобы достигнуть цели, и, в чаянии победы полагаясь на собственные ноги, не питает коварных замыслов против соседа и нимало не беспокоится о прочих участниках бега; напротив, его злобный, негодный к борьбе соперник, отчаявшись достигнуть желаемого быстротой ног, обращается к коварным ухищрениям, только одно и высматривает, как бы задержать бегущего противника, помешать ему и таким образом вывести из строя, так как, если это ему не удастся, он никогда не сможет выйти победителем. Нечто подобное этому происходит и среди друзей высокопоставленных людей: выдвинувшийся вперед тотчас же становится предметом злодейских умыслов; окруженный врагами, он по неосторожности попадает им в руки и гибнет, а те приобретают любовь господина и считаются друзьями его за то, что сумели причинить вред другим.

13. Но, чтобы клевета имела правдоподобный вид, не годится первая попавшаяся выдумка. В этом-то и заключается для клеветника главная трудность его дела, поскольку он боится добавить к своей выдумке что-нибудь с ней плохо вяжущееся и прямо ей противоречащее. Поэтому большей частью клеветник берет то, что действительно присуще предмету его нападения, и превращает в нечто дурное; таким образом создаются не лишенные правдоподобия обвинения. Например, врач обращается клеветником в отравителя, богач — в стремящегося к тирании, а сторонник тирана — в предателя.

14. Иной раз, однако, внемлющий клевете и сам дает поводы для ее возникновения, так что злодеи просто подлаживаются под его нрав и попадают в цель.

Так, заметив, что властелин — ревнив, они заявляют: «Такой-то кивнул за обедом твоей жене и, поглядев на нее, застонал жалобно, да и Стратоника к нему не слишком неприязненна», — и вообще в этом случае клеветнические измышления имеют содержанием любовные дела и супружескую неверность. Если же власть имущий окажется поэтом и по сему поводу очень высоко мнит о себе, то нашептывается: «Зевс свидетель, Филоксен насмехался над твоими стихами, разнимал их на кусочки, говорил, что в них нет размера, что они дурно сложены». Перед человеком благочестивым и богобоязненным его друг обвиняется клеветниками в нечестии, в том, что он отвергает божественное и отрицает провидение. А слышащий все это, словно укушенный в ухо слепнем, тотчас же, разумеется, распаляется и отвращается от своего друга, не выждав точных доказательств его виновности.

15. Вообще клеветники изобретают и распространяют такие вещи, которые, как им известно, способны вызвать в слушателе наибольший гнев; узнав уязвимое место каждого, клеветники в него-то и направляют свои стрелы, в него и мечут дротики, чтобы человек, мгновенно возмущенный гневом, был уже недоступен исследованию истины. И если бы иной подвергшийся клевете и пожелал оправдаться, он не получает к тому возможности, ибо нелепый слух, как мнимая истина, уже захватил его.

16. Самым надежным видом клеветы оказывается обвинение в чем-нибудь противоречащем главной страсти властителя. Так, при дворе Птолемея, прозванного Дионисом, нашелся человек, который оклеветал платоника Димитрия в том, что он пьет воду и один из всех на празднике Дионисий не облачился в женское платье.⁵⁾ И если бы он, приглашенный к царю, с утра на виду у всех не выпил вина, не взял в руки бубен и не стал играть и плясать в тарентинском женском наряде, — он не избежал бы гибели как человек, который не только не радуется благоденствию царя, но, напротив, придерживается враждебного ему учения и слушает злые ковы против великолепного Птолемея.

17. При Александре самое тяжелое обвинение, какое мог возвести клеветник, заключалось в том, чтобы изобличать кого-нибудь в неблагочестии против Гефестиона, в отказе воздавать ему поклонение. Дело в том, что после смерти Гефестиона Александр, движимый любовью к нему, пожелал присоединить к прочим своим великим деяниям еще одно: возвести почившего в сан бога. Немедленно, конечно, храмы воздвиглись по городам, святилища и жертвенники соорудились, жертвы стали приноситься и празднества справляться этому новому богу, и величайшей клятвой для всех стало имя «Гефестион». Если же кто-нибудь решался усмехнуться на происходящее или не проявить слишком рьяного благочестия, наказанием была положена смертная казнь. Льстецы подхватили эту мальчишескую страсть и тотчас стали еще более разжигать и раздувать ее пламя, рассказывая, что Гефестион являлся тому или другому из них во сне, исцеления разные к нему приспособляя и пророчества ему приписывая. Все это заканчивалось принесением жертвы богу-сопрестольнику и отвратителю зла. Александр же, слыша об этом, радовался, верил в самые последние выдумки и очень гордился тем, что он не только сам является другом бога, но и силу имеет создавать новых богов. И надо подумать, сколько друзей Александровых в ту пору изведали сладость Гефестионовой божественности, оклеветанные, будто они не чтут всеми признанного бога, и за это подвергнутые изгнанию и утратившие благоволение царя.

18. В это именно время и Агафокл с Самоса, военачальник Александра, очень им ценимый, едва не оказался запертым в клетку вместе со львами из-за взведенной на него клеветы, будто он, проходя мимо могилы Гефестиона, прослезился. Однако его, говорят, выручил Пердикка, поклявшийся всеми богами, и Гефестионом в том числе, будто на охоте ему воочию явился бог и повелел сказать Александру, чтобы тот пощадил Агафокла: он-де заплакал не из неверия, не как по мертвецу, но просто вспомянув об их давней взаимной привязанности.

19. Таким образом лесть и клевета находили для себя в то время широкое поприще, подлаживаясь к слабости Александра. Как во время осады города враги устремляются не на высокие, отвесные, неодолимые участки стен, но все силы двигают туда, где заметили плохо охраняемое, поврежденное низкое место, надеясь, что здесь легче всего они смогут проникнуть внутрь и овладеть городом, — так точно поступают и клеветники: едва увидят в душе человека слабую, подгнившую, доступную для нападения сторону, тотчас же двигаются сюда на приступ, подводят осадные орудия и в конце концов захватывают крепость, причем никто из защитников не успевает оказать сопротивление и даже не замечает всходящего на стены врага. Затем, раз очутившись внутри стен, враги все предают огню и мечу, жгут, убивают, изгоняют — словом, делают то, что, естественно, должно свершаться в душе, которая захвачена в плен и обращена в рабство.

20. Орудиями же, которые клеветник направляет против внимающего ему, служат хитрость, обман, лживая клятва, назойливость, бесстыдство и тысячи других столь же нетрудных действий. Но самым могущественным орудием оказывается лесть — родня, точнее сказать, родная сестра клеветы. Ибо нет человека настолько благородного, окружившего душу столь несокрушимой стеной, чтобы не поддался он натиску лести, пока клевета исподволь подкапывает стену и разрушает ее основание.

21. Так наступает враг извне. Внутри же заодно с ним действуют многочисленные предательства, руки протягивая навстречу карабкающимся и ворота распахивая, и со всяческим усердием помогая пленить слух осаждаемого. Впереди идут от природы присущие всем людям жажда новизны и неприязнь к тому, что уже приелось; следом двигается любовь к необычайным сообщениям. Да я просто не знаю, с каким наслаждением мы все выслушиваем известия, нашептываемые тайком и наполненные подозрениями. Я встречал людей, которым клевета так сладко щекочет ухо, как будто кто-нибудь перышком почесывает.

22. Итак, поскольку нападение ведется при поддержке всех этих союзников, приступ, я уверен, всегда увенчается успехом, и нетрудной уже окажется победа, если никто не противостоит наступающим, не отражает их натисков, но сам осаждаемый добровольно сдается, прислушиваясь, а подвергающийся клевете даже и не знает о коварном нападении: будто во время ночного захвата города эти люди спящими гибнут от мечей врага.

23. Но всего более способен вызвать жалость такой не ведающий о случившемся человек, когда он приближается к своему другу с ясным видом, ибо не знает, за собой ничего дурного, и говорит и действует, как обычно, не замечая, несчастный, что он уже со всех сторон окружен засевшим в засаду врагом. А тот, другой, если в нем есть хоть немного порядочности, благородства и откровенности, тотчас разражается гневом, изливает свое негодование и в заключение, разрешив слово оправдания, убеждается, что понапрасну распалился на своего друга.

24. Если же окажется в нем меньше благородства и больше низости душевной, то он принимает друга и улыбается ему краешком губ, а втайне ненавидит, скрипит зубами и, по слову поэта, «глубоко воздвигает гнев».⁶⁾ И, по-моему, нет ничего более беззаконного, более низкого, рабского, как, закусив губу, питать свою черную злобу и взращивать запертую внутри тебя ненависть, тая в мыслях одно, а говоря другое и разыгрывая под веселой личиной комического актера богатую страстями и полную воплей трагедию. В особенности это случается с людьми тогда, когда клеветник, кажущийся старинным другом оклеветанного, тем не менее нападает на него: ибо тогда уже не хотят слушать голоса пострадавшего и его оправдания, предвзято считая обвинение достойным доверия на основании этой мнимой старинной дружбы и не принимая в расчет, что часто даже среди самых близких друзей рождается неожиданная ненависть по причинам, скрытым от посторонних глаз. Нередко человек, сам в чем-нибудь повинный, торопится обвинить в этом своего соседа, пытаясь таким образом избежать доноса. Да и вообще на врага никто, пожалуй, не решится клеветать, ибо обвинение сразу покажется подозрительным, поскольку наперед ясна его причина. Напротив, желая явить свою преданность, клеветники предпочитают нападать на тех, кто считается их друзьями, делая вид, что для блага слушающих их они не щадят даже самых близких им людей.

25. А есть среди власть имущих и такие, что, даже уразумев впоследствии несправедливость клеветы, возведенной перед ними на их друзей, все же, стыдясь того, что поверили наветам, не решаются уже приблизить к себе отвергнутых или хотя бы взглянуть на них, как будто они обижены тем, что им пришлось признать тех ни в чем не повинными.

26. Итак, множеством бед пополняет жизнь человеческую столь легкомысленное и непроверенное принятие клеветы. Так, Антея говорит Прэту:

после того, как сама первая покушалась на это, но была отвергнута. И ведь едва не погиб юноша в схватке с Химерой,⁸⁾ едва не понес наказание за свое целомудрие и уважение к хозяину — по проискам женщины, охваченной страстью. А Федра? И она, возведя подобное же обвинение на своего пасынка Ипполита, добилась того, что он был проклят собственным отцом, хотя ничего, боги свидетели, ничего нечестивого не совершил.⁹⁾

27. «Все это так, — скажут мне, — но иногда клеветник вызывает полное доверие, поскольку во всех прочих отношениях он кажется человеком справедливым и рассудительным; и приходится обращать внимание на его слова, ибо никто не знает за ним подобных злодеяний». Однако был ли когда-нибудь человек на свете справедливей Аристида?¹⁰⁾ Но и последний все же соединился с другими против Фемистокла и помог восстановить против него народ, подзадориваемый, как передают, собственным честолюбием в делах управления Городом. Справедлив был, конечно, Аристид по сравнению с другими, но человеком все-таки он был и желчь имел и одних любил, других ненавидел.

28. Точно так же, если справедливо сказано о Паламеде, то, как кажется, умнейший из ахейцев, обладавший и всеми прочими совершенствами, из зависти устроил заговор и засаду против человека, связанного с ним узами крови и дружбы, отплывшего вместе в тот же опасный поход: до такой степени всем людям от природы свойствен этот порок.

29. Стоит ли говорить еще о Сократе, беззаконно оклеветанном перед афинянами в нечестии и заговоре. Или о Фемистокле и Мильтиаде, которые после стольких одержанных ими побед вдруг навлекли на себя подозрение в измене Элладе. Примеры — бесчисленны и почти все уже общеизвестны.

30. Как же, следовательно, надлежит поступать разумному человеку в этом двойственном положении, когда он сомневается то в добродетели обвиняемого, то в правдивости обвинителя? На это именно, по-моему, намекнул Гомер в рассказе о Сиренах, велев плыть мимо,¹¹⁾ оставляя в стороне губительную прелесть этих звуков, и заграждать свои уши, не держать их раскрытыми настежь перед людьми, уже охваченными недугом, но, поставив при дверях надежного сторожа — разум, который проверил бы каждое приходящее слово, — речи, заслуживающие того, допускать к себе и сводить их на очную ставку друг с другом, а перед негодными держать дверь на запоре и гнать их прочь. И право, смешно было бы у дверей дома ставить сторожей, а слух свой и душу оставлять открытыми.

31. И всякий раз как придет человек с речами, подобными тем, которые мы говорили раньше, надлежит исследовать вопрос, исходя из него самого, не обращая внимания ни на возраст говорящего, ни на его поведение в других случаях жизни, ни на рассудительность самих его слов. Напротив, чем больше человек внушает доверия, тем тщательнее надлежит расследовать дело. Поэтому нельзя полагаться на чужое суждение, тем более — на внушаемые злобой речи обвинителя, но следует приберечь для себя самого разыскание истины, вернуть клеветнику все, что в его словах вызвано завистью, исследовать и вывести на свет, что держат в мыслях обе стороны, и только после этого испытания решать вопрос о ненависти и любви. Делать это раньше, под воздействием первых же слов клеветника — Геракл, какое мальчишество, какая низость и, что всего важнее, какое беззаконие!

32. Но виной всему этому невежество, о котором мы говорили вначале, и то, что каждый из нас как бы блуждает в темноте. И, если бы божество однажды сняло покров, скрывающий жизнь каждого из нас, стремительно бы канула в бездну клевета, не найдя для себя больше места там, где все человеческие поступки освещены Истиной.

¹⁾ Лабдакиды (миф.) — потомки Лабдака, в частности отец Эдипа, Лай, в роду которого совершились известные драматические события, составившие содержание ряда трагедий Софокла. Пелопиды (миф.) — потомки Пелопа, в частности Агамемнон, в роду которых произошли несчастья, послужившие темой для трагедий Эсхила.

²⁾ …увидишь Невежество, словно некоего демона трагедии. Маркс, хорошо знавший Лукиана, писал: «Недаром величайшие греческие поэты в потрясающих драмах из жизни царских домов Микен и Фив изображают невежество в виде трагического рока». (Собр. соч., т. I. Передовица в № 179 «Кельнской газеты»).

³⁾ Суд не суди, пока тот и другой свое слово не скажет — стих из нравоучительной поэмы, дошедший до нас под именем Фокилида, поэта VI в. до н.э. В действительности же это — позднее подражание Фокилиду; автор принадлежал, по-видимому, к еврейско-христианским кругам Александрии.

⁴⁾ Равен для всех без изъятья Арей и сражает сразивших. См. Илиада, песнь XIX, ст. 309.

⁵⁾ …на празднике Дионисий не облачился в женское платье. Речь идет о Птоломее XI, царствовавшем в I в. до н.э. Среди многочисленных прозвищ его имелось прозвище «Новый Дионис».

⁶⁾ …по слову поэта «глубоко воздвигает гнев». Ср. Одиссея, песнь VIII, ст. 273, песнь IX, ст. 316; песнь XVII, ст. 66, 465, 491 и др.

⁷⁾ «Прэт! Иль тебе, или дерзкому Беллерофонту погибнуть…» См. Илиада, песнь VI, ст. 164-165.

⁸⁾ …едва не погиб юноша в схватке с Химерой… Имеется в виду миф о Беллерофонте и его схватке с чудовищем Химерой.

⁹⁾ …Федра и Ипполит. Любовь жены Тезея Федры к своему пасынку Ипполиту составляет содержание трагедии Еврипида «Ипполит». У Еврипида, однако, Федра вызывает проклятие сына отцом путем прямой клеветы.

¹⁰⁾ …был ли когда-нибудь человек на свете справедливей Аристида… Имеется в виду афинянин Аристид, сын Лисимаха, занимавший должность архонта в 489 г. до н.э., во время греко-персидских войн, и прозванный «Справедливым» (ὸίκαιος).

¹¹⁾ На это… намекнул Гомер в рассказах о Сиренах, велев плыть мимо… См. Одиссея, песнь XII, ст. 158-200.