Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Лукиан из Самосаты
КИНИК

1. Ликин. Почему это ты, приятель, бороду отпустил и волосы отрастил, а хитона у тебя нет? Почему показываешься голым, ходишь босоногим и ведешь жизнь бродячью, не человечью, а звериную? Зачем, вопреки тому, что все делают, ты собственное свое тело умерщвляешь всячески и бродишь кругом, находя то там, то здесь ночлег на жесткой и пыльной земле, так что всякую мерзость носишь на жалком своем плаще, и без того уж не тонком, не цветистом?

Киник. Да мне другой и не надобен. А нужен такой, чтоб раздобыть его полегче было и чтобы хлопот он своему владельцу доставлял поменьше: такого и довольно с меня…

2. Ну, а теперь ты скажи, богов ради: разве, по-твоему, с роскошью не сопряжен порок?

Ликин. Еще как!

Киник. С простотою же — добродетель?

Ликин. Ну еще бы.

Киник. Так почему же тогда, видя, что я веду жизнь более простую, чем прочие, они же — более пышную, ты меня, а не их порицаешь?

Ликин. Потому что, видит Зевс, ты, по-моему, не в большей, чем другие, простоте живешь, но в большем убожестве, сказать точнее — в полном недостатке и в бедности: ведь ты ничем не отличаешься от нищих, выпрашивающих себе пропитание на каждый день.

3. Киник. Так не хочешь ли, раз уж зашла об этом речь, рассмотреть, что значит «недостаточно» и что «достаточно»?

Ликин. Если ты считаешь это нужным.

Киник. Итак, для каждого человека является достаточным то именно, что достает до уровня его потребности. Или, может быть, ты это понимаешь как-нибудь иначе?

Ликин. Допустим — так.

Киник. Недостаточным же все то, чего недостает именно для потребности, что не достигает размеров необходимого. Не правда ли?

Ликин. Правда.

Киник. Значит, я не терплю ни в чем недостатка, так как все, что у меня есть, вполне удовлетворяет мою потребность.

4. Ликин. Что ты, собственно, хочешь этим сказать?

Киник. А вот посмотри: для чего существует каждая из вещей, в которых мы нуждаемся? Например, дом: разве он существует не для прикрытия?

Ликин. Да, для прикрытия.

Киник. Ну, а одежда? Она для чего? Не то же ли самое: для прикрытия?

Ликин. Так. Дальше!

Киник. Но, ради богов, для чего же нужно нам само это прикрытие? Не для того ли, чтобы прикрытый чувствовал себя лучше?

Ликин. Мне кажется, что так.

Киник. Итак, во-первых — мои ноги: неужели, по-твоему, они в худшем положении, чем ноги других людей?

Ликин. Вот уж не знаю.

Киник. Ну, может быть, вот так тебе это станет яснее: скажи, что должны делать ноги?

Ликин. Ходить.

Киник. Так что же? Ты полагаешь, что мои ноги ходят хуже, чем у остальных людей?

Ликин. Нет, это совсем неправильно.

Киник. А значит, и состояние их не хуже, раз они не хуже других выполняют свою работу.

Ликин. Правильно.

Киник. Следовательно, что касается ног, — я, оказывается, нахожусь в положении ничуть не худшем, чем другие люди.

Ликин. Не похоже, чтобы ты был хуже.

Киник. Что же? Может быть, тогда остальное мое тело в худшем состоянии? Но ведь если оно хуже, то, значит, и слабее, так как достоинство тела — в его силе. Ну, а разве мое тело слабее других?

Ликин. На вид — нет.

Киник. Итак, оказывается, что ни ноги мои, ни остальное тело не терпят недостатка в прикрытии. Ибо, испытывая недостаток, они находились бы в плохом состоянии, так как нужда всегда и всюду делает то, что ею охвачено, скверным и более слабым. Впрочем, и питается мое тело, по-видимому, не хуже других оттого лишь, что питается чем придется.

Ликин. Ясно: стоит лишь посмотреть на тебя.

Киник. Не было бы мое тело и сильным, если бы плохо питалось: разрушается ведь тело от плохого питания.

Ликин. Согласен и с этим.

5. Киник. Почему же, скажи мне тогда, если так обстоят дела, ты порицаешь меня, презираешь мой образ жизни и зовешь его жалким?

Ликин. Да потому, Зевсом клянусь, что природа, которую ты чтишь, и боги раскинули перед нами землю и заставили ее производить многое множество благ, чтобы мы все имели в избытке не только на потребу себе, но и на радость, — ты же ни в чем этом, или почти ни в чем, не имеешь своей доли и ничуть не больше животных. Посмотри: пьешь ты воду ту же, что звери, ешь все, что тебе попадается, подобно собакам, и ложе твое ничуть не лучше, чем бывает у псов: охапки сена довольно для тебя, как и для них. Да и плащ на тебе нисколько не лучше, чем на обездоленном нищем. А между тем, если согласиться, что ты, довольствуясь этим, правильно мыслишь, то, следовательно, бог поступил неправильно, сотворив и овец тонкорунных, и сладкие винные гроздья, и многое множество иных чудес для нас приготовив — и масло, и мед, и многое другое, чтобы были у нас яства разнообразные, и сладкий напиток, деньги, мягкое ложе, чтобы мы имели красивые жилища и все остальное на диво изготовленное, а также произведения искусств: они ведь тоже дары богов. Жизнь, лишенная всех этих благ, — жалкая жизнь, даже если человек лишен их кем-нибудь другим, как те, что сидят в темницах. Но еще того более жалок, кто сам себя лишит всего, что прекрасно: это уже явное безумие.

6. Киник. Что ж? Может быть, ты и прав… Однако вот что скажи мне: положим, богатый человек от всего сердца, ласково и радушно угощает и принимает у себя многочисленных и самых разнообразных гостей, болезненных людей и крепких. Хозяин покрывает для гостей стол множеством кушаний всякого рода, и вот кто-нибудь из гостей все захватит и все съест — не только то, что стоит перед ним, но и то, что дальше, что приготовлено для слабых здоровьем, тогда как сам он совершенно здоров и притом имеет лишь один желудок, нуждается в немногом, чтобы насытиться, и когда-нибудь будет раздавлен обилием съеденных блюд, — скажи-ка, что это за человек, по-твоему? Наверно, разумник?

Ликин. Как для других, для меня — нет.

Киник. Тогда что же? Скромник?

Ликин. Тоже нет.

7. Киник. Ну, а теперь положим, что кто-нибудь из находящихся за тем же столом, не обращая внимания на обилие всевозможных блюд, выберет одно из них, что поближе, достаточное для его потребности, и благопристойно съест его, им одним воспользовавшись, а на остальные даже и не поглядит, — не признаешь ли ты, что этот человек и благоразумнее, и порядочнее первого?

Ликин. О, конечно!

Киник. Итак, понимаешь? Или я должен еще разъяснить тебе?

Ликин. Что именно?

Киник. А то, что божество, подобно нашему радушному хозяину, выставило перед нами обильные, разнообразные и разнородные кушанья, чтобы каждый получил то, что для него подходит: одно для здоровых, другое для больных, одно для сильных, другое для слабых. Божество не хочет, чтобы мы все пользовались всем, но чтобы каждый — тем, что ему свойственно, а из того, что ему свойственно, — именно тем, в чем он окажется наиболее нуждающимся.

8. Вы же всего более уподобляетесь тому человеку, в своей ненасытности и невоздержанности старающемуся все захватить, — ибо вы домогаетесь использовать все блага из всех мест земли, а не только свои отечественные: вы считаете, что вам недостаточно вашей земли и вашего моря, но из-за тридевяти земель привозите товары себе на усладу, все заморское предпочитая местному, роскошное — простому, малодоступное — доступному. Короче говоря: вам больше нравится терпеть хлопоты и беды, чем жить беззаботно. Ибо, конечно, все это множество дорогих и пышных приготовлений, которыми вы блистаете, добываются вами путем великих несчастий и бедствий. Да, да, не хочешь ли — посмотри на вожделенное золото, посмотри на серебро, посмотри на роскошные дома, посмотри на одежды, предмет стольких усилий, посмотри на все, что тянется вослед перечисленному, — ценою каких хлопот это все покупается, каких трудов, каких опасностей! Более того: каким количеством человеческой крови, смертей и раздоров, и не потому только, что многие гибнут в далеких плаваньях и терпят ужасы, добывая и изготовляя, — нет, это все вдобавок родит множество битв и побуждает вас строить взаимные ковы: друзья друзьям и дети отцам, а жены мужьям. Так, я думаю, и Эрифила предала мужа за золото.

9. И все это совершается, несмотря на то, что разноцветные плащи ничуть не лучше греют, и дома с золочеными кровлями ничуть не лучше укрывают от непогоды, и кубки серебряные не делают попойку веселее, не делают этого и золотые. Также ложе из слоновой кости не приносит снов более сладких, но нередко ты увидишь богача, который на драгоценном ложе, на роскошных тканях не может забыться. А уж о том, что всяческие заботы о кушаньях насыщают нисколько не лучше, но лишь разрушают тело и причиняют ему болезни, — стоит ли говорить?

10. Нужно ли говорить также о том, сколько трудов и испытаний выносят люди ради утех Афродиты? А между тем так легко утишить эту страсть тому, кто не ищет излишеств. Но и для этой страсти безумств и раздоров кажется людям еще недостаточно, и они доходят уже до того, что опрокидывают естественное назначение вещей и пользуются установленным не для той цели, для какой это установлено природой, как если бы пожелал кто-нибудь вместо повозки воспользоваться ложем, будто повозкой.

Ликин. Но кто же это делает?

Киник. Вы делаете — вы, которые пользуетесь людьми как упряжной скотиной и велите им тащить на плечах ваши носилки, словно повозки, а сами возлежите на них, в неге и роскоши, и правите сверху людьми, как ослами, приказывая им поворачивать не в ту, а в эту сторону. И чем больше вы совершаете таких поступков, тем блаженнее считаете себя…

11. А те, кто плоть живого существа употребляет не просто в пищу, но ухитряется обратить ее в краски,¹⁾ — каковы, например, красильщики пурпуровых тканей, — разве и эти люди не вопреки природе используют создания божества?

Ликин. Видит Зевс, нет, так как пурпурица может окрашивать, а не только идти в пищу.

Киник. Но не для того она существует. Ведь иной человек и кратером мог бы, учиняя над ним насилие, воспользоваться как простым горшком, — тем не менее кратер существует не для этой цели. Да что там. Разве возможно описать подробно всю одержимость этих несчастных? Так велика она. А ты мне ставишь в упрек то, что я не хочу в такой жизни участвовать, но сижу, подобно скромному гостю, угощаясь тем, что мне подходит, употребляя лишь самое простое и нисколько не стремясь к другим затейливым и разнообразным кушаньям.

12. Но, более того: если я, по-твоему, живу звериною жизнью оттого только, что я нуждаюсь в немногом и довольствуюсь малым, то богам угрожает опасность, в соответствии с твоими взглядами, оказаться еще ниже зверей: ибо они уж совершенно ни в чем не нуждаются. Но чтобы точнее понять, что значит «нуждаться в немногом» и чем отличается от него «во многом нуждаться», обрати внимание на следующее: количеством нужд дети превосходят взрослых, женщины — мужчин, больные — здоровых, короче говоря, всегда и везде низшее нуждается в большем, чем высшее. Вот почему боги ни в чем не нуждаются, а те, кто всего ближе стоит к богам, имеют наименьшие потребности.

13. Ну, а Геракл, лучший из смертных, божественный муж, сам справедливо признанный за бога? Неужели ты думаешь, несчастная судьба заставляла его бродить по земле обнаженным, с одной лишь львиной шкурой на теле, и не знать ни одной из ваших нужд? Однако далеко не был несчастным он, сам защищавший других от бед; не был он, равно, и бедняком, ибо и суша и море были ему подвластны. В самом деле: куда бы Геракл ни направился, он повсюду всех одолевал и ни разу среди своих современников не встретил никого, равного себе, или сильнейшего, пока не ушел сам из мира людей. Или ты думаешь, что Гераклу нечего было подостлать под себя, не во что обуться, и потому он странствовал в таком наряде? Нет, этого никто не скажет. Но Геракл был силен духом и вынослив телом, хотел силы, а роскоши не желал. А Тезей, ученик Геракла? Разве он не был царем всех афинян, и сыном Посейдона, как гласит преданье, и самым доблестным мужем своего времени?

14. Но что же? И Тезей предпочитал не иметь сандалий, бродил наг и бос, и любо было ему носить бороду и длинные волосы; да и не ему одному было это приятно, но и всем мужам древности, — потому, что были они лучше вас, и не потерпел бы бритвы ни один из них, точно так же, как ни один лев не позволил бы побрить себя. Тело нежное да гладкое, думали они, приличествует женщинам, сами же они чем были на деле, тем и казаться хотели: мужчинами, считая, что борода служит украшением мужу, подобно тому как грива коню или льву клок шерсти на подбородке даны богами на красу и на гордость, — так и мужчине дана борода. Они-то, мужи древности, возбуждают мою ревность, им я хочу подражать, и нисколько не завидую удивительному счастью, которое ныне живущие люди находят в своих обедах, нарядах и в том, чтобы вылощить каждый член тела и не оставить на нем ни одного волоска, хотя бы они вырастали в самых сокровенных местах.

15. Я же молю богов, чтобы ноги мои ничуть не отличались от конских копыт, как, по преданию, ноги кентавра Хирона, чтобы самому мне, подобно львам, не нуждаться в постели и чтобы роскошная пища была мне потребна не больше, нежели псам. Да будет дано мне всю землю иметь своим ложем, в другом не нуждаясь; считать жилищем вселенную, а пищу брать ту, какую добыть всего легче. В золоте же и серебре пусть никогда не почувствуем надобности ни я сам, ни мои друзья, так как из этой страсти рождаются для людей все бедствия: междоусобия, войны, заговоры, убийства. Все это имеет своим источником страсть к обладанию большим. Пусть же она не подступает к нам, пусть никогда не увлекает меня жажда корысти, и да буду я в силах довольствоваться достоянием малым.

16. Вот тебе мои взгляды. Конечно, они резко расходятся с желаниями толпы. И ничего нет удивительного, что и по внешнему виду мы отличаемся от большинства, раз мы так сильно отличаемся своими убеждениями. Но вот чему я дивлюсь: ты признаешь, что играющий на кифаре должен иметь особое платье и отличаться внешним видом, тоже и флейтист; да, да, флейтист должен иметь особую наружность и отличное платье — актер, за честным же человеком ты не признаешь права на отличие в наружности и наряде, но считаешь, что все признаки должны быть такими же, как у толпы, хотя толпа, к тому же, состоит из негодяев. Если же должна быть у честных людей единая, им свойственная, наружность, то разве не подойдет для этой цели больше всего как раз самая оскорбительная для всяких распутников, самая для них неприемлемая?

17. Итак, для меня отличающая наружность состоит в том, что я грязен, космат, ношу грубый плащ и длинные волосы, хожу босиком, тогда как вы по внешности подобны искажающим природу распутникам, и различить вас никому невозможно, ибо все у вас одинаково: и разноцветные тонкие ткани, множество всяких рубашечек, и верхнее платье, и обувь, и прическа, и духи. Да, да: вы уж и благоухать стали совсем как те, — особенно самые, по-вашему, счастливые. Однако много ли можно дать за мужчину, от которого несет духами как от продажного мальчишки? И в самом деле: в работе вы ничуть не больше их выносливы, в наслаждениях же — ничуть не меньше: и кушаете вы, и причесываетесь одинаково с ними, и ходите так же, или, лучше сказать, так же не желаете ходить, а предпочитаете, чтобы вас носили, как какую-то кладь, кого — люди, кого — мулы. Меня же несут мои собственные ноги, куда я только пожелаю. Я способен и холод выдерживать, и жар переносить, и не брюзжать на установленное богами, — а все потому, что я несчастен и жалок, вам же, с вашим счастьем, ничто совершающееся не по нраву. Все вы браните, а того, что имеется, выносить не желаете, а стремитесь к тому, чего нет: зимой молите о лете, летом — о зиме, в зной — о холоде, а в холод — о зное. Вы, точно больные, ничем не довольны и привередливы; но у тех виной болезнь, у вас же — ваш собственный нрав.

18. И после всего этого вы требуете от нас, чтобы мы переменили и исправили свое поведение, так как мы-де нередко дурно обдумываем свои поступки, между тем как сами вы неосмотрительны в собственных и ни одного из них не совершаете следуя разумному решению, но всегда руководитесь привычкой или страстью. Поэтому вы ничем не отличаетесь от людей, уносимых бурным потоком: куда устремится течение, туда люди и несутся; так и вы — куда увлекают вас страсти. С вами происходит совершенно то же, что произошло, говорят, с одним человеком, севшим на бешеного коня: конь, конечно, подхватил его и помчал, а человек этот уже не мог сойти с коня во время скачки. И вот, кто-то, встретив его, спросил, куда он мчится. «Куда ему заблагорассудится», — ответил тот, указав на коня. Так и вы: если бы кто-нибудь спросил вас: «куда вы несетесь?» и если бы вы пожелали ответить правду, вы должны были бы сказать или просто: «куда угодно нашим страстям», или точнее, в одном случае: «куда угодно наслаждению», в другом — «честолюбию», в третьем — «жадности». Один раз вас может умчать гнев, другой раз — страх, третий — еще что-нибудь подобное, так как не на одном, но на множестве различных коней носитесь вы, садясь то на одного, то на другого, — но все они равно дики и потому заносят вас в пропасти и стремнины. Но пока вы не свалитесь, до тех пор вы никогда не понимаете, что вас ожидает падение.

19. Что же касается грубого плаща, над которым вы насмехаетесь, то и он, и мои длинные волосы, и вся моя наружность такой огромной обладают силой, что дают мне возможность жить спокойно, делать что захочу, и дружески встречаться с кем пожелаю. Ведь из людей невежественных и необразованных ни один не захочет подойти ко мне из-за моего вида, а разные неженки, так те еще издалека сворачивают в сторону. Сближаются же со мной люди самого тонкого ума, строгой совести, жаждущие стать лучшими. Эти люди чаще всего приходят ко мне, и с такими я рад вести беседы. У дверей же так называемых счастливцев я не прислуживаюсь, их золотые венки и пурпурные ткани почитаю за дым и смеюсь над этими людьми.

20. Если же ты, прежде чем насмехаться, хочешь убедиться в том, что моя наружность не только честным людям, но и богам приличествует, — рассмотри изображения богов: с кем они покажутся тебе схожими — с вами или со мной? И не только эллинские, но и варварские храмы обойди и посмотри, как изваяны и написаны боги: с длинными волосами и бородами, как у меня, или стрижеными и бритыми, подобно вам? Впрочем, в большинстве случаев ты и хитонов не увидишь на них, как и на мне. Так что же? Неужто ты еще осмелишься говорить о такой наружности, будто она никуда не годится, когда и самим богам она оказывается подходящей?

¹⁾ …ухитряется обратить ее в краски… — Имеется в виду раковина пурпурина, соком которой ткани окрашивались в пурпурный цвет.