Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Лукиан из Самосаты.
ХАРОН, или НАБЛЮДАТЕЛИ

Перевод: Н. П. Баранов.
По изданию: Лукиан. Сочинения, т. 1. Алетейя, 2001 г.
Spellchecked OlIva.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24

1. Гермес. Что ты смеешься, Харон? Ради чего оставил ты свое суденышко и поднялся в нашу сторону, на землю? Не слишком-то часто ты наведываешься к нам посмотреть, что происходит здесь наверху.

Харон. Захотелось, Гермес, взглянуть, что такое жизнь, что делают в течение жизни люди и чего такого они лишаются, что все, спускаясь к нам, горько плачут; ведь еще никто из людей не переправлялся на ту сторону без слез. Вот я и выпросил себе у Аида позволения, как тот молодой фессалиец,¹⁾ покинуть на один день свою барку, вышел на свет и, думаю, очень кстати повстречался с тобой. Я знаю, ты, как любезный хозяин, проводишь меня сам и покажешь все достопримечательности: тебе, наверно, все очень знакомо.

Гермес. Недосуг мне, перевозчик, — сейчас иду дальше: надо услужить всевышнему Зевсу по одному земному его делу. А нравом он горяч, и боюсь замешкаться: как бы он не изъявил согласия на окончательный переход мой к вам, отдав меня во власть подземного мрака. Или поступит со мной, как на днях с Гефестом: схватит за ногу да и «ринет с небесного прага», — и придется мне, похрамывая, разносить вино, насмех всем.

Харон. Итак, ты спокойно допустишь, чтобы я без толку бродил по земле, невзирая на то, что мы с тобой товарищи, вместе плаваем, вместе перевозим души. А неплохо было бы тебе, чадо Маи, вспомнить, что ни разу еще я не заставил тебя вычерпывать воду или сесть со мною на весла. Вместо этого ты, обладая такими могучими плечами, храпишь себе, растянувшись на палубе, или, когда встретится какой-нибудь разговорчивый покойник, болтаешь с ним всю дорогу, а я, старик, гребу один в два весла. Нет, во имя твоего отца, миленький Гермес, не покидай меня: проводи и покажи все, что называется жизнью. Мне хочется повидать что-нибудь, прежде чем уйти обратно. Если ты меня бросишь, я останусь совсем как слепой; только слепые скользят и падают, бродя во тьме, а я, напротив, лишаюсь зрения на свету. Помоги же, Килленец, и я всегда буду помнить о твоем одолжении.

2. Гермес. Быть мне битым за это дело: я уже наперед вижу, что в награду за руководство никак нам не миновать кулаков. А услужить все-таки надо: стоит даже и потерпеть, если друг так настойчиво просит. Но, конечно, посмотреть тебе все, по порядку, в подробностях — это, перевозчик, вещь неосуществимая: на это надо было бы затратить много лет. Пришлось бы тогда глашатаям Зевса объявлять обо мне как о беглом. Да и ты сам не сможешь у Смерти продолжать работу и владычеству Плутона причинишь ущерб, прекратив на долгое время переправу покойников. Наконец и сборщик Эак будет очень недоволен, не получая ни обола... Как бы тебе увидеть самое главное из того, что делается на земле, — вот о чем нужно подумать.

Харон. Ты сам уже сообрази, Гермес, как это сделать получше. Я — чужой на земле и ничего здесь не понимаю.

Гермес. Вообще говоря, Харон, нам нужно для этого только какое-нибудь высокое место, с которого можно было бы все увидать. Мы бы не испытывали затруднений, если б ты мог подняться на небо: с такой высоты ты хорошо бы все рассмотрел. Но поскольку тебе, постоянно имеющему дело с тенями, воспрещен доступ в чертоги Зевса, мы должны сейчас облюбовать здесь какую-нибудь высокую гору.

3. Харон. Помнишь, Гермес, что я обычно говорил вам во время переправы? Налетит порыв ветра, ударит в парус, накренит лодку, и волны вздымутся высоко, — а вы, бывало, по своей неопытности начнете советовать: кто говорит — убрать паруса, кто — отпустить немного снасти, кто — идти по ветру, — я же в ответ приказываю вам сохранять спокойствие, так как сам-де я знаю лучше, что делать. Вот точно так же и ты: делай все, что сочтешь нужным: ведь сейчас ты у руля. А я, как полагается путнику, буду сидеть и помалкивать, подчиняясь всем твоим распоряжениям.

Гермес. Правильно сказано: я сам соображу, что делать, и отыщу подходящую вышку. Вот, например, не пригодится ли нам Кавказ? Или Парнас будет повыше? Или, может быть, еще выше обоих вот тот Олимп? А кстати, при взгляде на Олимп мне пришла в голову недурная мысль, — только придется и тебе потрудиться и помочь мне.

Харон. Приказывай: я помогу по мере сил.

Гермес. Гомер в своей поэме рассказывает про сыновей Алоея,²⁾ которые, еще детьми, вдвоем, как мы с тобой, захотели однажды поднять с основания Оссу и водрузить ее на Олимп, а на нее еще Пелион, надеясь, что по этакой лестнице они смогут взобраться на небо. Конечно, эти двое мальчишек были просто до безумия заносчивы и понесли наказание; но нам, — мы ведь не во зло богам замышляем это, — почему бы нам не прибегнуть к подобному же построению и не взгромоздить горы одна на другую: чем выше будет вершина, тем будет с нее виднее?

4. Харон. А сможем мы, Гермес, вдвоем-то поднять и взгромоздить Пелион или Оссу?

Гермес. Почему же нет, Харон? Или, по-твоему, мы хуже тех двух младенцев, — а мы ведь боги.

Харон. Нет... но, мне кажется, есть что-то невероятное в самом великолепии этого предприятия.

Гермес. И естественно, что кажется: потому что ты ограниченный человек, Харон, и менее всего поэт. А вот благородный Гомер двумя стихами сразу доставил нам доступ на небо, с такою легкостью сложил он эти горы. Но меня удивляет, что это может казаться чем-то чудовищным тебе, знакомому, разумеется, с Атлантом, который один несет на себе весь небосвод и держит нас всех. Точно так же ты знаешь, хотя бы понаслышке, о брате моем, о Геракле, как он однажды сменил этого самого Атланта и дал ему немного отдохнуть от тяжкого бремени, подставив собственные плечи под его ношу.

Харон. Слышал и про это... А правда ли оно — о том лучше знать тебе, Гермес, да поэтам.

Гермес. Чистейшая правда, Харон! Подумай сам, чего же ради мудрые люди стали бы говорить неправду?.. Ну, давай-ка прежде всего вывернем Оссу, как учат нас строки поэмы и сам архитектор:

Ну что? Видишь? Справились легко и, вместе, поэтично... Дай-ка теперь я подымусь и посмотрю: может быть, этого будет мало, придется еще надстраивать...

5. Тю-ю-ю... Как мы еще низко — мы стоим только у подошвы неба: на восток едва видно Ионию и Лидию, на запад — не дальше Италии и Сицилии, на север — лишь то, что находится по сю сторону Истра, а с этой стороны виден Крит, да и то не очень ясно. Придется нам, по-видимому, перевозчик, передвинуть Эту, а потом, поверх всего, сдвинуть еще Парнас.

Харон. Сделаем так... только смотри: не вышло бы чересчур уж тонким наше построение, если мы вытянем его ввысь за границы правдоподобного. А потом, обрушившись вместе с постройкой, испробуем на себе горечь гомеровского зодчества, раскроив себе череп.

Гермес. Дерзай! Все будет прочно. Передвигай-ка Эту... И пусть будет наворочен сверху Парнас!

Харон. Готово!

Гермес. Взберусь опять... Хорошо, все видно. Подымайся теперь и ты.

Харон. Протяни мне руку, Гермес. Не на малое сооружение ты меня сейчас заставляешь подняться.

Гермес. Но как же иначе, Харон, если ты хочешь все видеть? Нельзя одновременно и в безопасности быть, и любознательность удовлетворять. Держись же за мою правую руку и остерегайся ступать где скользко... Прекрасно!.. И ты наверху. А поскольку у Парнаса две вершины, займем каждый одну из них и сядем. Вот так. Теперь гляди себе по сторонам и наблюдай все происходящее.

6. Харон. Вижу я обширную землю и вокруг нее какое-то огромное озеро. Горы и реки больше Кокита и Пирифлегетона, а люди совсем крошечные, и что-то вроде их нор.

Гермес. Города это, а вовсе не норы, как ты думаешь.

Харон. А ты знаешь, Гермес, что мы ничего не добились и только зря сдвинули с места Парнас с самим Кастальским источником, Эту и прочие горы?

Гермес. Это почему же?

Харон. Что касается меня, я ничего с такой высоты не могу разглядеть как следует. А мне хотелось увидеть не только города и горы, как на рисунке, но рассмотреть самих людей, поглядеть на их дела, услышать разговоры. Да вот, хотя бы перед самой нашей встречей, когда ты увидел, что я смеюсь, ты спросил о причине смеха. А дело было в том, что я услыхал одну вещь, которая развеселила меня чрезвычайно.

Гермес. Что же это такое было?

Харон. Речь шла, если не ошибаюсь, об обеде. Один человек, приглашенный кем-то из друзей на завтра, ответил: «Буду непременно». Не успел сказать, как с крыши слетела черепица, неведомо по какой причине, и убила его. Так вот я рассмеялся над тем, как он не исполнил своего обещания. Думаю, что и сейчас надо нам спуститься пониже, чтобы лучше видеть и слышать.

7. Гермес. Сиди спокойно: и это я тебе устрою. Не пройдет мгновения, как ты окажешься самым зорким человеком. Заклинание и на этот случай возьмем у Гомера. Когда я произнесу эти стихи, помни, что ты уже больше не близорук и все видишь отлично.

Харон. Знай говори только.

Гермес.

Ну как? Уже видишь?

Харон. И даже сверх возможного! Сам Линкей слеп по сравнению со мной. Так что тебе остается добавить к сделанному свои пояснения и отвечать на мои вопросы. Да кстати, не хочешь ли, я стану спрашивать тебя тоже по-гомеровски? Тогда ты увидишь, что и я в нем несколько сведущ.

Гермес. Но как ты мог познакомиться с его произведениями, когда ты, будучи всегда перевозчиком, сидел на веслах?

Харон. Ишь ты, вздумал поносить мое ремесло! А я, когда перевозил Гомера после кончины, много слышал, пока он произносил свои стихи, и кое-что еще и сейчас помню, несмотря на то, что тогда нас захватила немалая буря. Дело в том, что Гомер затянул одну песню, сулящую немного удачи плывущим, — о том, как Посейдон собрал тучи и, ударив трезубцем, словно мутовкой, взбудоражил им море и поднял все ветры, и о многом еще в том же роде. Слова песни взбаламутили море, внезапно наступил мрак, и налетевший вихрь едва не опрокинул наше судно. Вот тут-то, в приступе морской болезни, он и изверг из себя большую часть своих рапсодий вместе с самой Скиллой и Харибдой и Киклопом. Конечно, не трудно было мне из столь великого извержения сохранить в памяти хотя бы немногое.

8. Так вот, скажи мне:

Гермес. Милон это, атлет из Кротона. А рукоплескания эллинов вызваны тем, что он поднял быка и несет его на руках через весь стадион.

Харон. А куда справедливее было бы с их стороны, Гермес, чествовать меня за то, что, спустя немного, я заберу этого самого Милона и унесу в мое суденышко, когда он явится к нам, побежденный неодолимейшим из противников — Смертью, сам не зная как получил от него подножку. То-то будет он потом у нас сетовать, вспоминая о венках и рукоплесканиях! А сейчас он мнит о себе так много потому, что люди дивятся, как это он несет быка. Но как по-твоему: думает ли он, что когда-нибудь умрет?

Гермес.А с какой стати вспоминать ему о смерти сейчас, в полном расцвете сил?

Харон. Ну, оставим пока Милона. Скоро он насмешит нас, когда поплывет в моем челне, не имея силы даже, чтобы поднять комара, не то что быка.

9. А сейчас скажи мне вот про того, другого:

Кто этот муж величавый?⁵⁾

Не эллин, судя, по крайней мере, по одежде.

Гермес. Это, Харон, Кир, сын Камбиза. Он устроил так, что власть и земли, принадлежавшие издревле мидянам, ныне находятся в руках персов. И Ассирией Кир недавно завладел, и Вавилон подчинил, и сейчас, кажется, собирается идти на Лидию, чтобы низложить Креза и соединить в своих руках всю власть.

Харон. А Крез где? Покажи мне и его.

Гермес. Взгляни туда, вон на ту твердыню, что обнесена тройной стеной. Это — Сарды, а вон, видишь, и сам Крез возлежит на золотом ложе, ведя беседу с Солоном-афинянином. Хочешь послушаем, о чем они говорят?

Харон. Очень даже хочу.

10. Крез. Афинский гость! Итак, ты видишь мое богатство: собранные сокровища и золото в слитках, сколько его лежит у меня, и всю эту роскошь. Так скажи мне, кого ты считаешь из всех людей самым счастливым?

Харон. Что-то скажет на это Солон?

Гермес. Не беспокойся! Ответ будет достоин его.

Солон. О Крез! Мало на свете счастливых. Но из тех, кого знаю, я лично считаю счастливейшими Клеобия и Битона, сыновей аргосской жрицы.

Харон. Это он про тех, что недавно умерли оба вместе, после того как впряглись в колесницу своей матери и доставили ее к храму.

Крез. Пусть так. Да будет им первенство в счастье. Ну, а кто бы мог оказаться вторым?

Солон. Афинянин Телл, который жил прекрасно и умер за родину.

Крез. А я, нечисть ты этакая, счастливым тебе не кажусь?

Солон. Еще не знаю, Крез, пока ты не дойдешь до конца своей жизни: ибо смерть и до предела проведенная в счастье жизнь — вот неложные свидетельства в этом вопросе.

Харон. Молодец Солон: ты не забыл про нас и без напоминания знаешь, что решать эти вопросы нужно только у перевоза...

11. Но что это за люди, которых отправляет Крез, и что они несут на плечах?

Гермес. Золотые кирпичи, которые он посвящает пифийцу, желая отплатить за его прорицания — за те самые, от которых он в недалеком будущем погибнет. Этот человек — необыкновенный любитель гадать.

Харон. Так вот оно, золото: светлое и блестящее, желтоватое с красноватым отливом! Я сейчас впервые его увидал, хотя слышу о нем постоянно.

Гермес. Оно самое, Харон, прославленное в песнях и желанное.

Харон. А, право, я не вижу, что в нем хорошего, — разве только то, что несущие его страдают от тяжести.

Гермес. О, ты не знаешь, сколько из-за золота происходит войн, сколько обманов, грабежей, ложных клятв, убийств, тюрем, заморской торговли и рабства!

Харон. Из-за него, Гермес, хотя его почти и не отличишь от меди? Медь-то я хорошо знаю, взимая, как тебе известно, обол с каждого переезжающего на ту сторону.

Гермес. Вот именно; только меди много, и поэтому к ней люди не очень стремятся, а золота добывается рудокопами с больших глубин немного. Впрочем, и золото происходит из земли, как свинец и другие металлы.

Харон. Ты говоришь о какой-то неслыханной глупости людей, если они такой любовью любят это бледное и тяжелое сокровище.

Гермес. Что касается Солона, то он, кажется, не принадлежит к таким влюбленным. Он, как видишь, смеется над Крезом и над его варварской хвастливостью и, как мне кажется, собирается о чем-то его спросить. Прислушаемся-ка.

12. Солон. Скажи мне, Крез: ты, значит, думаешь, что пифийский бог в какой-то мере нуждается в этих кирпичах?

Крез. Клянусь Зевсом, да: потому что у него в Дельфах нет ни одного такого посвящения.

Солон. Следовательно, ты думаешь сделать бога счастливым, если, сверх всего прочего, он приобретет еще золотые кирпичи?

Крез. А почему же нет?

Солон. Великая же бедность царит на небе, судя по твоим словам, Крез, если даже боги, когда им захочется золота, вынуждены посылать за ним в Лидию.

Крез. Так. Но где же в другом месте найдется столько золота, как у нас?

Солон. Скажи, пожалуйста: а железо водится в Лидии?

Крез. Не очень-то.

Солон. Значит, что получше, тем вы и бедны.

Крез. Каким же это образом железо оказывается лучше червонцев?

Солон. Если ты будешь отвечать мне совершенно спокойно — узнаешь это.

Крез. Спрашивай, Солон.

Солон. Кто лучше: те, кто спасает других, или те, кого они спасают?

Крез. Конечно, те, которые спасают.

Солон. Так вот, если Кир, как поговаривают, нападет на лидийцев, сделаешь ли ты мечи для войска из золота или тебе понадобится железо?

Крез. Ясно, что железо.

Солон. Но раз ты его не заготовишь, твое золото будет взято на копье и уйдет к персам.

Крез. Говори благоприятное, мой милый!

Солон. Пусть не сбудутся мои слова; но в итоге ты, как кажется, уже согласен, что железо выше золота.

Крез. Значит, ты хочешь, чтобы я богу посвятил железные кирпичи, а золото приказал сейчас же отправить обратно?

Солон. И железо самому богу не потребуется. Посвятишь ли ты медь или золото, все равно дар, посланный тобой богу, явится лишь приятной неожиданностью для других, которые рано или поздно им завладеют: для фокейцев или беотийцев, или для самих дельфийцев, для какого-нибудь тирана или разбойника. Бога мало касаются дела твоих золотых дел мастеров.

Крез. Постоянно ты нападаешь на мое богатство и завидуешь ему.

13. Гермес. Не выносит лидиец, Харон, речи свободной и правдивой. Крезу кажется неслыханным делом, что бедный человек не раболепствует, а свободно высказывает приходящие в голову мысли. Но пройдет немного времени, и Крез, конечно, вспомнит Солона, когда сам должен будет, как пленник, взойти на костер по распоряжению Кира. Я на днях слышал, как пряха Клото сматывала каждому надлежащее количество пряжи. Между прочим, там стояло написанным, чтобы Крезу быть плененным Киром, Киру же самому найти смерть вон от той массагетки. Видишь эту скифскую женщину, вот ту, что несется на коне, на белом?

Харон. Да, да!

Гермес. Это — Томирида; она отрубит голову Киру и бросит ее в наполненный кровью мех. А вон, видишь, сын его, юноша? Это Камбис. Он будет царем после своего отца и, наделав тысячи ошибок в Ливии и Эфиопии, кончит тем, что умрет сумасшедшим, убив Аписа.

Харон. Смех, смех, да и только! А сейчас-то: кто на них взглянет, так высокомерны они с окружающими! Не поверишь, что скоро один превратится в пленника, а голова другого очутится в кровавом мешке.

14. Ну, а кто такой, Гермес, вон тот, застегнувший пряжками свой пурпурный плащ, в диадеме, которому повар подносит перстень из только что разрезанной рыбы:

В море, на острове, кажется, царь он, по гордой осанке.⁶⁾

Гермес. Ты уже хорошо подражаешь Гомеру, Харон. А тот, кого ты видишь, это Поликрат, тиран самосский, который считается наисчастливейшим человеком. Но даже и этот счастливец будет предан своим слугою Меандрием, вон тем, что стоит рядом с ним, сатрапу Орэту; несчастный в несколько мгновений, упав с вершины счастья, будет распят на кресте. И об этом я слышал, как говорила Клото.

Харон. Здорово, почтенная Клото! Жги их! Режь им головы, добрейшая, распинай их, чтобы не забывали, что они — люди. А покамест пусть их подымаются выше: тем большее будет потом их падение. То-то посмеюсь я, когда в голом путнике на моем челноке узнаю того или другого из них, без порфиры, без венца, без золотого ложа.

15. Гермес. С этими так оно и будет. Ну, а рядовую толпу, Харон, ты видишь? Всех этих плавающих, воюющих, тяжущихся, возделывающих землю, наживающих проценты, просящих милостыню?

Харон. Я вижу какую-то пеструю сутолоку и жизнь, исполненную суматохи, и города их, похожие на ульи, в которых каждый обладает особым жалом и жалит соседа, а незначительное меньшинство, подобно шмелям, обижает и грабит слабейшего. Но это еще что за рой, незримо для них летающий вокруг?

Гермес. Это Надежды, Харон, и Страхи, Неведение и Наслаждение, Жадность, Гнев, Ненависть и тому подобное. Что касается Неведения, то оно живет на земле, замешавшись в среду людей, и поистине является полноправным членом их общежития. Также и Ненависть, Гнев, Зависть, Невежество, Нужда и Корыстолюбие. Страх же и Надежды носятся в воздухе: Страх обрушивается на людей и поражает их, иногда заставляя прятаться от ужаса, а Надежды витают над головой людей, но лишь кто-нибудь собирается схватить их, они, взлетая кверху, устремляются прочь и оставляют людей стоять с раскрытыми ртами — совсем как изнывающий по воде Тантал, которого ты видишь там, внизу...

16. Вглядись теперь пристальнее: ты различишь вверху и Мойр, прядущих каждому его веретено, на котором каждой судьбе приходится быть подвешенной на тонкой нити. Видишь, на каждого человека спускается с этих веретен словно какая-то паутина?

Харон. Я вижу над каждым чрезвычайно тонкую нить, но по большей части они переплетаются между собою: эта с той, та — с другой.

Гермес. Совершенно верно, перевозчик: ибо Рок судил одному быть убитым этим, а этому — другим; или: этому — наследовать имущество того, чья нить покороче, а тому, в свою очередь, — имущество вот этого. Нечто подобное этому показывает сплетение нитей. Итак, все висят, как видишь, на волоске. И вот этот, высоко подтянутый кверху, парит между небом и землей, но в скором времени пряжа, не выдержав долее тяжести, порвется, и он в своем падении наделает много шума, а другой, покачивающийся над самой землею, если и упадет, то растянется без шума, так что даже соседи еле расслышат его падение.

Харон. Как это все смехотворно, Гермес!

17. Гермес. До такой степени смешно, Харон, что сказать нельзя, слов не подобрать, в особенности когда видишь, как люди хлопочут сверх меры и среди своих ожиданий вдруг уходят прочь, похищенные добрейшей Смертью. Вестники и слуги Смерти весьма многочисленны, как ты сам видишь: лихорадки, горячки, чахотка, воспаления легких, кинжалы разбойников, чаши с ядом, судьи, тираны. Однако об этом совсем ни одной мысли не приходит на ум человеку, пока дела обстоят хорошо; но стоит человеку поскользнуться, и начинаются охи, ахи и вздохи. А если бы люди с самого начала поняли, что они смертны и что, проведя в жизни свой недолгий срок, они уйдут, ничего земного не захватив с собой, как будто пробудившись от сна, — люди и жили бы скромнее, и меньше печалились, умирая. Ныне же они возымели надежду вечно пользоваться настоящим, и, когда слуга Смерти, представ, позовет их и уведет, окованных горячкой или чахоткой, люди негодуют на увод, потому что вообразили заранее, будто их никогда не оторвут от этого настоящего. Иначе в какое смятение пришел бы вон тот человек, хлопотливо отстраивающий свой дом и понукающий рабочих, если бы узнал, что постройку-то он доведет до конца, но, настлав крышу, уйдет прочь и оставит наследника наслаждаться домом, не успев, бедняжка, пообедать в нем? А вот другой, который радуется, что жена родила ему сына, угощает по этому случаю друзей и дает сыну имя своего отца, — как ты думаешь: если бы он знал, что мальчик, достигнув семи лет, умрет, стал бы он радоваться его рождению? А причина в том, что он видит вон этого отца, счастливого своим сыном-атлетом, победителем на олимпийских играх, соседа же его, который хоронит своего ребенка, не видит и не знает, на какой ниточке висит его собственный сын! А те, что спорят о межевых камнях, — сколько их, погляди-ка! И сколько таких, что собирают сокровища и, еще не воспользовавшись ими, уже услышат призыв одного из тех вестников и слуг, о которых я говорил!

18. Харон. Смотрю я на все это и спрашиваю себя: что же за сладость людям в жизни и что именно они в ней теряют с таким неудовольствием? Ведь вот поглядеть на царей, которые кажутся еще наиболее счастливыми, и что же? Помимо непрочности и, можно сказать, двусмысленности их судьбы, найдешь, что неприятностей у них больше, чем радостей: все виды страха, волнений, ненависти, покушений, гнева и лести — вот среди чего живут они все. Я уж не говорю о печалях, болезнях, страданиях: они, конечно, властвуют над всеми людьми одинаково. А теперь посуди сам: какова должна быть жизнь простых смертных, если даже царям скверно живется?

19. Мне хочется, Гермес, тебе сказать, что напомнили мне люди и вся их жизнь.

Ты, наверно, не раз видел пузыри, вскакивающие на воде под падающим сверху источником. Я говорю про те пузыри, из которых образуется пена. Так вот, одни из них невелики и сразу же лопаются и исчезают, иные же держатся дольше и, поглощая другие, приближающиеся к ним, сами раздуваются чрезмерно и достигают больших размеров; однако, рано или поздно, и они обязательно лопаются, так как иначе и быть не может. Такова и жизнь человеческая. Все люди надуты воздухом, кто больше, кто меньше. Для одних краткосрочным и быстротечным является это дуновение, другие же исчезают вместе с возникновением. Ведь лопнуть неизбежно должны все.

Гермес. У тебя, Харон сравнение получилось ничуть не хуже, чем у Гомера, который уподобляет род людской листьям.⁷⁾

20. Харон. Так вот каковы они, эти люди, Гермес, и, тем не менее, ты видишь сам, что они делают и с каким честолюбием оспаривают друг у друга власть, почести и богатство, хотя им придется все это оставить и явиться к нам только с одним оболом. И, знаешь, раз уж мы забрались на такую высоту, я, пожалуй, крикну во все горло и посоветую людям не трудиться по-пустому, а жить, имея постоянно перед глазами Смерть. Я закричу им: «Пустые люди! Чего вы хлопочете? Не выбивайтесь из сил: ведь не всегда вы будете жить! И все, что кажется для вас важным здесь, не является постоянным, и, умирая, никто ничего не унесет с собой. Голым уйдет отсюда он сам, — так суждено роком, — а его дом, поле и золото всегда будут переходить из рук в руки, меняя хозяев». Как ты думаешь, если я крикну им во всеуслышанье что-нибудь в этом роде, разве не принесет это большой пользы им в жизни и не сделает людей более благоразумными?

21. Гермес. О, мой дорогой! Ты не знаешь, что Неведение и Обман привели их в такое состояние, что им и буравом не просверлить ушей, так они забили уши воском, совсем как Одиссей своим товарищам из страха перед пением Сирен! Где же им услышать тебя, хотя бы ты лопнул от крика! Ибо то самое, в чем у вас проявляется сила Леты, здесь производится Неведением. А впрочем, есть среди людей небольшое число и таких, которые не наполнили уши воском, но, стремясь к истине, зорко вглядываются в происходящее и понимают, каково оно действительно.

Харон. Так крикнем хоть им?

Харон. И это лишнее — говорить им то, что они сами знают. Посмотри, как в стороне от толпы они насмехаются над происходящим. Нигде и никогда эти люди не находят в нем удовлетворения, но явно собираются уже бежать от жизни к вам: ибо остальные ненавидят их за то, что они обличают их невежество.

Харон. Превосходно! Вот славные люди! Но только как их мало, Гермес!

Гермес. Довольно и этих... Однако пора. Давай спускаться.

22. Харон. Еще одну вещь, Гермес, хотелось мне видеть. Покажи, и задача проводника будет выполнена тобой в совершенстве: хотелось посмотреть склады тел, места, где люди их зарывают.

Гермес. Могилами, Харон, курганами и кладбищами называются эти места. А впрочем, вон они, видишь перед стенами городов эти холмики, плиты и пирамиды? Это все и есть склады мертвых и телохранилища.

Харон. Зачем же эти украшают камни венками и мажут их мирром? А те так даже сложили перед насыпью костер и, вырыв какое-то углубление, сжигают роскошные яства и льют в эту яму, по-видимому, вино и молоко с медом.

Гермес. Не знаю, перевозчик, к чему это тем, кто в Аиде. Впрочем, люди верят, что выпущенные из-под земли души, летая кругом, вкушают, насколько возможно, запах сжигаемого жира и пьют из ямы молоко и мед.

Харон. Пьют и едят те, чьи черепа совершенно иссохли? Впрочем, смешно говорить об этом тебе, который ежедневно сводит умерших вниз! Ты, стало быть, знаешь, могут ли они снова подняться наверх, очутившись под землей. Забавно было бы твое положение, Гермес, если бы ты, и без того имея немало хлопот, должен был не только сводить умерших вниз, но и снова выводить наверх, чтобы они могли напиться. Ах, глупцы! О безумие! Не знаете вы, какими пограничными знаками разграничены мир мертвых и мир живых и что значит быть у нас! Не знаете вы, что

23. Гермес. Геракл! сколько же вычерпал Гомера! Но раз уже ты напомнил мне, я хочу еще показать тебе курган Ахилла. Видишь, вон тот, у моря? Это — Сигей троянский; а как раз напротив в Ретее похоронен Аякс.

Харон. Невелики, Гермес, их курганы... А заодно уж покажи мне знаменитые города, о которых идет молва у нас внизу: Ниневию Сарданапала, Вавилон, Микены, Клеоны и самый Илион. Да, помню, много народу я оттуда перевез! Столько, что целых десять лет не мог вытащить на берег и проветрить мое суденышко.

Гермес. Ниневия, перевозчик, уже погибла, и следа от нее больше не осталось; не скажешь даже, где она и была. Вавилон же — вон тот город с прекрасными башнями и высокой стеной вокруг; в недалеком будущем и его придется разыскивать, как Ниневию. Ну, а Микены, Клеоны и в особенности Илион мне и показывать тебе стыдно. Я уверен: спустившись вниз, ты задушишь Гомера за велеречивость его поэм. А между тем в старину города эти были богаты: нынче же умерли и они. Ибо умирают, перевозчик, и города, подобно людям и, что уж совсем невероятно, даже целые реки: от Инаха, например, в Арголиде не осталось и русла.

Харон. Вот тебе и слава, Гомер, и громкие имена «Широкие стогна святого Илиона» и «крепкозданные Клеоны»!..

24. Но, между прочим, что это там за люди ведут войну? Из-за чего они убивают друг друга?

Гермес. Перед тобой аргосцы и лакедемоняне, Харон. А это вот полумертвый стратег Офриад, который собственной кровью делает надпись на памятнике победы.

Харон. Из-за чего ж у них война, Гермес?

Гермес. Из-за этой самой равнины, на которой происходит битва.

Харон. Что за глупость! Они не знают, что у Эака каждый получит едва лишь пядь земли, хотя бы он приобрел весь Пелопоннес; а равнину эту в другие времена другие люди не раз еще будут вспахивать и плугом до основания снесут победный трофей.

Гермес. Да, так оно и будет... Ну, а нам с тобой пора спускаться. Поставим все горы снова на место и разойдемся. Я пойду, куда меня посылали, а ты — к своему перевозу. Немного погодя я и сам явлюсь, тебе ведя покойников.

Харон. Доброе дело ты сделал, Гермес! Навсегда запишу тебя в числом моих благодетелей. Благодаря тебе я много приобрел, путешествуя на землю...

Так вот она, жизнь этих злосчастных людей — цари, золотые кирпичи, гекатомбы, сражения! А о Хароне никто ни слова не сказал!

¹⁾ ...как тот молодой фессалиец... — Протесилай, получивший от Аида разрешение подняться на землю, чтобы повидать свою жену Лаодамию (миф).

²⁾ Гомер в своей поэме рассказывает про сыновей... — Одиссея, песнь XI, ст. 305-320.

³⁾ ...Се отвожу от очей твоих мрак... — Илиада, песнь V, ст. 127.

⁴⁾ Кто же такой сей претолстый мужчина?.. — пародия на «Илиаду», песнь III, ст. 226-227: «Кто еще оный ахеянин, столь могучий, огромный? Он и главой и плечами широкими всех перевысил».

⁵⁾ Кто этот муж величавый? — пародия на «Илиаду», песнь III, ст. 167.

⁶⁾ В море, на острове; кажется, царь он по гордой осанке... — начало стиха из «Одиссеи», песнь I, ст. 49-50, конец — подражание «Одиссее», песнь V, ст. 450.

⁷⁾ ...у Гомера, который уподобляет род людской листьям... — Илиада, песнь VI, ст. 146: «Листьям в дубравах древесных подобны сыны человеков».

⁸⁾ Мертв одинаково легший без гроба и гроб получивший... — пародия на «Илиаду», песнь IX, ст. 319.