выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
|
выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. |
|
Перевод: И. П. Мурзин.
По изданию: Лукиан. Сочинения, т. 1. Алетейя, 2001 г.
Spellchecked OlIva.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
1. Харон. Ну вот, Клото! Лодка давно уже у нас в порядке и вполне готова к отъезду: вода выкачана, мачта поставлена, парус натянут и каждое весло привязано; что касается меня, ничто не мешает поднять якорь и отплыть. А Гермес медлит, хотя ему давно пора быть здесь, — и вот наше судно, как ты видишь, еще пусто, хотя сегодня можно было бы уже три раза совершить переезд; время подходит к вечеру, а мы еще не заработали ни обола. Потом, я отлично знаю, Плутон будет меня обвинять в небрежности, хотя виноват другой. Наш милейший проводник душ сам выпил, вероятно, как это делают другие, воды земной Леты, забыл о возвращении к нам и, наверное, или борется с юношами, или играет на кифаре, или произносит какие-нибудь речи, выставляя напоказ свою болтливость; а то, пожалуй, наш почтеннейший ворует где-нибудь по дороге: ведь и это — одно из его занятий. Во всяком случае, он не стесняется с нами, — а ведь он наполовину считается нашим.
2. Клото. Почем знать, Харон? Быть может, ему некогда, так как он понадобился Зевсу для выполнения его земных дел. Ведь он тоже его хозяин.
Харон. Но не настолько, Клото, чтобы распоряжаться сверх меры нашим общим достоянием. Ведь мы никогда не задерживали Гермеса, когда ему надо было уходить. Нет, я знаю истинную причину: у нас только асфодел, возлияния, лепешки и заупокойные приношения, а все остальное — мгла, туман и мрак, на небе же все блестит, там много амбросии и в изобилии нектара; немудрено, что он с большим удовольствием задерживается там. И от нас Гермес мчится, словно вырвавшись из тюрьмы, а когда наступает время отправляться к нам, он тащится шагом и приходит с опозданием.
3. Клото. Не сердись, Харон! Как видишь, он уже приближается и ведет нам много каких-то незнакомцев. Гермес точно гонит их своим жезлом, как стадо коз. Но что это? Кто-то из них, я вижу, связан, другой смеется, один повесил на себя суму, смотрит сердито и с палкой в руке подгоняет других. Не видишь ли ты, что и сам Гермес обливается потом, его ноги в пыли и он тяжело дышит? Ведь он просто задыхается! Что такое, Гермес? Что за спешка? Ты чем-то расстроен?
Гермес. Чем еще, кроме того, что, преследуя вот этого плута, пытавшегося убежать, я сегодня едва совсем не пропустил вашей лодки, Клото.
Клото. Кто он? Из-за чего хотел убежать?
Гермес. Очевидно, он очень хотел остаться в живых. Это какой-то царь или тиран, судя по его рыданьям, воплям и словам о потере какого-то большого счастья.
4. Клото. Значит, глупец пытался бежать, надеясь, что ему еще можно будет пожить, хотя спряденная для него нить была уже на исходе?
Гермес. Ты говоришь — «пытался»! Да если бы этот почтеннейший, вот этот с палкой, не помог мне и мы, схватив, не связали бы его, он, пожалуй, и совсем бы удрал от нас. С того часа, как мне его передала Атропос, он всю дорогу сопротивлялся, тянул в сторону, упирался ногами в землю, и вести его было не совсем-то легко. Иногда он умолял, неотступно прося отпустить его на короткое время и обещая за это много заплатить; я, конечно, не отпускал, зная невозможность этого. А когда мы находились уже у самого входа, — в то время как я, по обычаю, отсчитывал Эаку покойников, а он их принимал по счету, присланному ему твоею сестрою, этот треклятый, скрывшись не знаю как, ушел. Поэтому в счете не хватило одного покойника, и Эак, нахмурив брови, сказал: «Не всюду применяй свое воровское искусство, — довольно с тебя и небесных шалостей; у покойников все должно быть точно, и никоим образом ничто не может быть скрыто. Как видишь, в списке отмечено тысяча четыре покойника, а ты привел мне одним меньше, — если только ты не станешь говорить, будто тебя Атропос обсчитала!» Я покраснел при этих словах, быстро припомнил все случившееся на пути и, посмотрев вокруг, нигде не заметил этого покойника. Я понял, что он убежал, и пустился ему вдогонку как мог скорее по дороге, ведущей к свету, а за мной добровольно последовал этот милый человек, и хотя мы бежали как на состязании, мы поймали покойника только на Тенаре — так скоро подошел он к тому месту, откуда мог и совсем уйти.
5. Клото. А мы, Харон, уже порицали невнимание Гермеса.
Харон. Так чего же медлить, — как будто нами мало потеряно времени!
Клото. Хорошо. Пусть влезают! Я, сидя у сходней со списком, стану, по обыкновению, спрашивать у каждого входящего, кто, откуда и каким образом он умер. А ты, принимая покойников, собирай в лодку и рассаживай по порядку. Ты, Гермес, сначала сажай этих новорожденных — что они могут мне сказать!
Гермес. Получай, перевозчик; их триста вместе с подкидышами.
Харон. Ба! Удачная охота! Ты нам привел недозрелых покойников.
Гермес. Хочешь, Клото, после этих посадим неоплаканных.
Клото. Ты говоришь про стариков? Пусть так. Чего мне хлопотать, расспрашивая про доевклидовские времена. Идите же, которым за шестьдесят! Что это? Они не слышат, уши им заложило от старости. Пожалуй, их тоже придется принести на руках.
Гермес. Вот тебе еще эти; без двух четыреста — все мягкие, зрелые, сорванные вовремя.
Харон. Ну вот, они все уже теперь в изюм превратились.
6. Клото. За ними, Гермес, веди умерших от ран. Скажите-ка мне сначала, как вы умерли. А то лучше я сама посмотрю, что о вас написано. Вчера в Мизии должны были пасть в битве восемьдесят четыре человека, и в их числе Гобар, сын Оксиарта.
Гермес. Есть.
Клото. Покончили с собой из-за любви семеро, и философ Феаген из-за мегарской гетеры.
Гермес. И эти здесь.
Клото. А где те, которые убили друг друга из-за царской власти?
Гермес. Вот.
Клото. А убитый женой и ее любовником?
Гермес. Вот, недалеко от тебя.
Клото. Приведи теперь осужденных к смерти: я разумею умерших под пыткой и распятых. Где, Гермес, шестнадцать убитых разбойников?
Гермес. Вот эти раненые, как ты видишь. Не хочешь ли, я приведу и женщин?
Клото. Отлично; да заодно захвати погибших при кораблекрушениях: ведь и они умерли таким же образом; да присоедини умерших от лихорадки и с ними врача Агафокла.
7. А где философ Киниск, который должен был умереть, съев обед Гекаты — яйца из очистительных приношений и сырую каракатицу?
Киниск. Я давно уже стою возле тебя, милейшая Клото. За какую мою вину ты оставляла меня так долго наверху? Ты напряла на мою долю почти целое веретено. Хотя я часто пытался, перерезав пятку, прийти сюда, но, не знаю, почему-то это мне не удавалось.
Клото. Я оставила тебя быть наблюдателем и врачом человеческих проступков. Ну, полезай, в добрый час!
Киниск. Ни за что, пока не посадим вот этого связанного. Я боюсь, как бы он не убедил тебя своими просьбами.
8. Клото. Ну-ка посмотрю, кто он.
Гермес. Тиран Мегапенф, сын Лакида.
Клото. Садись, ты!
Мегапенф. Нет, владычица Клото! Раньше позволь мне на короткий срок уйти наверх; потом я сам приду без всякого зова.
Клото. Зачем ты хочешь удалиться?
Мегапенф. Дай мне окончить дом: постройка ведь доведена до половины.
Клото. Не болтай вздора! Влезай.
Мегапенф. Я прошу, Мойра, небольшой срок: дозволь мне остаться только на сегодня, пока я дам жене одно поручение относительно денег: я там на земле закопал большое сокровище.
Клото. Кончено! Не получишь его.
Мегапенф. Значит, погибать такому количеству золота?
Клото. Не погибнет! Не бойся! Его захватит твой двоюродный брат Мегакл.
Мегапенф. Что за обида! Враг, которого я по лености не убил раньше?
Клото. Он самый. И переживет он тебя на сорок лет с небольшим, получив твоих любовниц, одежду и все твои деньги.
Мегапенф. Ты несправедлива, Клото, распределяя мое достояние между моими злейшими врагами.
Клото. А разве ты, почтеннейший, не захватил такого же имущества у Кидимаха, убив его и зарезав детей, пока он еще дышал?
Мегапенф. Да, но ведь теперь оно было мое.
Клото. Ну, а теперь уже прошло время для тебя владеть им.
9. Мегапенф. Послушай, Клото, я хочу сказать тебе одно слово, чтобы никто не слыхал. Отойдите немного. Если ты мне позволишь убежать, я тебе обещаю сегодня же выплатить тысячу талантов чистым золотом.
Клото. Ты все еще, чудак, помнишь о золоте и талантах!
Мегапенф. Хочешь, прибавлю еще захваченные после убийства Клеокрита две чаши, по сто талантов чистого золота каждая?
Клото. Тащите его: по-видимому, добровольно он не влезет.
Мегапенф. Будьте свидетелями: у меня остается неоконченной стена и верфь. Я бы их окончил, проживи я еще пять дней.
Клото. Не заботься: другой достроит.
Мегапенф. Ну, а вот эта моя просьба вполне разумна.
Клото. Что за просьба?
Мегапенф. Прожить до тех пор, пока я не покорю писидийцев, не наложу податей на лидян и, поставив себе огромный памятник, не напишу, какие военные подвиги я совершил при жизни.
Клото. Экий ты: просишь уже не один день, а отсрочки почти на двадцать лет.
10. Мегапенф. Я готов вам представить поручителей в моем скором возвращении. Если хотите, я отдам даже вместо себя моего любимца.
Клото. За которого ты, безбожник, молился, чтобы его оставить на земле?
Мегапенф. Раньше я об этом не раз молился, теперь же я вижу, что лучше.
Клото. И он придет спустя недолго после тебя, убитый новым царем.
11. Мегапенф. Ну, а в следующем, конечно, ты мне не откажешь, Мойра?
Клото. Что такое?
Мегапенф. Я хочу знать, в каком положении очутится государство после меня.
Клото. Что ж, послушай: узнав, больше будешь мучиться. Твою жену возьмет раб Мидас; он давно тебя обманывал с ней.
Мегапенф. Ах, проклятый! Я отпустил его на волю по ее просьбе.
Клото. Твоя дочь окажется в числе наложниц теперешнего тирана. Изображения и статуи, которые город прежде воздвиг в твою честь, все будут уничтожены на потеху зрителям.
Мегапенф. Скажи мне, неужели никто из моих друзей не будет негодовать на эти дела?
Клото. А кто был тебе другом и почему? Разве ты не знаешь, что только страх или надежда самому стать у власти, воспользовавшись твоим расположением, вызывали эти приветствия и восхваления твоих слов и поступков?
Мегапенф. А во время пиров, совершая возлияния, они ведь громко желали мне всего лучшего, и каждый готов был, если нужно, умереть за меня; и они даже клялись моим именем.
Клото. Поэтому ты и умер, поужинав вчера у одного из них: последнее поданное питье и отправило тебя сюда.
Мегапенф. То-то я почувствовал какой-то горький вкус. Зачем он это сделал?
Клото. Ты очень много меня расспрашиваешь. Пора влезать.
12. Мегапенф. Больше всего меня давит одно, Клото, ради чего я бы желал хоть ненадолго опять выглянуть в свет.
Клото. Что это такое? По-видимому, что-то очень важное?
Мегапенф. Мой раб Карион, лишь только увидел, что я умер, поздно вечером пришел в комнату, где я лежал, — это было легко сделать, ибо меня даже не караулил никто, — и привел мою наложницу Гликерию (я думаю, они уже давно сошлись), запер дверь и так обошелся с ней, как будто в помещении никого не было; удовлетворив свою страсть, он посмотрел на меня и со словами: «А ты, безбожный человечишка, много меня бил, хотя я ни в чем не провинился» — подергал меня за бороду и надавал пощечин; наконец, посильнее откашлявшись, плюнул на меня и удалился, сказав на прощанье: «Иди в места нечестивых». Внутри у меня все горело от оскорбления, но я все-таки не мог ничего ему сделать, так как закостенел и застыл. А подлая девчонка, заслышав шум чьих-то шагов, намазала слюнями глаза, притворившись плачущей, и убежала, произнося с воплями мое имя. Ах! если бы я их поймал...
13. Клото. Перестань грозиться! Влезай лучше: пора уже тебе явиться в суд.
Мегапенф. Кто же осмелится судить тирана?
Клото. Тирана никто, но труп — Радаманф, который, как ты скоро увидишь, очень справедлив и каждому назначает достойное наказание; поэтому не медли.
Мегапенф. Сделай меня частным человеком, Мойра, нищим или рабом вместо царя, только позволь мне еще пожить.
Клото. Где палка? Гермес, тащите его за ноги: добровольно он не влезет.
Гермес. Пошел ты, беглец! Получай его, перевозчик. Да вот еще: смотри, чтобы его надежно...
Харон. Не беспокойся: его привяжут к мачте.
Мегапенф. Мне надлежит, конечно, сидеть на первом месте?
Клото. Почему это?
Мегапенф. Потому что, клянусь Зевсом, я был тираном и имел тысячу копьеносцев.
Киниск. Ну, разве не справедливо издевался над тобой, глупцом, Карион? Отведав этой палки, ты испытаешь всю горечь тирании.
Мегапенф. Киниск посмеет поднять на меня палку? Не я ли недавно, когда ты слишком много себе позволил и грубо порицал других, чуть-чуть не пригвоздил тебя к кресту?
14. Киниск. Тебя-то вот и пригвоздят теперь к мачте.
Микилл. Скажи мне, Клото, а обо мне вы совсем не думаете? Или потому, что я беден, я и влезать должен последним?
Клото. А ты кто такой?
Микилл. Сапожник Микилл.
Клото. Чего же ты сердишься на промедление? Не слышишь разве, сколько обещает дать тиран, если его отпустят ненадолго? Удивляюсь, что отсрочка тебе неприятна.
Микилл. Послушай, лучшая из Мойр: не очень-то меня радует милостивое обещание Киклопа: «"Никого" я съем последним».1) Ведь первых и последних ждут те же самые зубы. Мое положение совсем не похоже на жизнь богачей: ведь, как говорится, наши жизни — «диаметральная» противоположность. Тиран, — который при жизни, по-видимому, был счастлив, внушал всем страх и удивление, — оставил такое количество золота и серебра, одежду, лошадей, яства, красивых мальчиков и миловидных женщин, — понятно огорчался и негодовал, лишаясь всего этого: не знаю как, но к подобным благам душа пристает, как птица к клейкой ветке, и она не может легко оставить их, так как с ними давно слилась. Похоже на то, что есть какая-то неразрывная связь, которой такие люди бывают связаны с жизнью; и вот, если кто-нибудь станет их насильно разлучать, они плачут, умоляют и, будучи в других отношениях дерзкими, становятся трусами перед дорогой, ведущей в Аид. Они обращаются поэтому назад и хотят, как несчастные любовники, хоть издали посмотреть на происходящее на свете, как делал и этот глупец, убегая с дороги и здесь умоляя тебя.
15. Я же, как не имеющий ничего такого, что бы привязывало меня к жизни, — ни земли, ни дома, ни золота, ни утвари, ни славы, ни каменных изваяний, был наготове, и лишь только Атропос подала мне знак, с удовольствием отбросил сапожный нож и подошву, — в руках у меня был тогда какой-то сапог, — вскочил и, даже не обувшись и не смыв ваксы, последовал за Мойрой, вернее даже вел ее, смотря вперед: ведь ничто оставляемое мною не привлекало к себе, и, клянусь Зевсом, у вас я все нахожу прекрасным; а самым приятным мне, конечно, кажется то, что здесь для всех один почет и никто не отличается от своего соседа. Думается мне, здесь и долгов с должников не спрашивают и податей не платят, а самое главное — не коченеют от холода, не болеют и не получают затрещин от более сильных. Здесь полнейший мир и все идет наоборот: мы, бедняки, смеемся, а богачи огорчаются и рыдают.
16. Клото. То-то я вижу, Микилл, что ты уже давно смеешься. Что же тебя так развеселило?
Микилл. Послушай, самая для меня почтенная из богинь. Живя на земле рядом с тираном, я с точностью видел все, что у него происходило, и мне тогда он казался равным богам: ведь я считал его счастливейшим смертным с его нарядной порфирой, толпой окружающих, золотом, украшенными камнями кубками и ложами на серебряных ножках; кроме того, запах от приготовляемых ему на обед кушаний мучил меня. Словом, я считал его каким-то сверхчеловеком, счастливейшим, чуть ли не красивее, чуть ли не на целый «царский» локоть выше других, когда он, гордясь своим счастьем, важно выступал, приводя в трепет встречных. После смерти, лишенный всей роскоши, он показался мне очень смешным, но еще больше смеялся я над самим собою, над тем, какие пустяки возбуждали мое удивление, как я измерял его счастье по запаху кушаний и считал счастливым на основании одежды, окрашенной кровью раковин из Лаконского залива.
17. А когда я увидел, кроме него, ростовщика Гнифона, стонущего и раскаивающегося в том, что он не воспользовался деньгами и умер, не насладившись ими, оставив все имущество распутному Родохару, — он ведь был его ближайший родственник и первый законный наследник, — я не мог удержаться от смеха, особенно припоминая, как он был всегда бледен и суров, с нахмуренным от заботы лбом, и был богат только пальцами, которыми считал десятки тысяч талантов, собирая понемногу то, что счастливому Родохару предстояло растратить в короткое время. Но почему мы не отправляемся? Во время плавания будем забавляться их рыданиями.
Клото. Влезай, чтобы перевозчик мог, наконец, поднять якорь.
18. Харон. Ты куда идешь? Лодка уже полна; жди здесь до завтра, на заре мы тебя перевезем.
Микилл. Ты, Харон, поступаешь несправедливо, оставляя перезрелого мертвеца: право, я обвиняю тебя перед Радаманфом в незакономерном поступке. Вот горе-то! они уже отплывают, а я один остаюсь здесь. Ну нет! Поплыву-ка я вслед за ними; как мертвецу мне нечего бояться утонуть, да к тому же у меня нет даже обола для уплаты за перевоз.
Клото. Что это? Подожди, Микилл; так тебе нельзя переправиться.
Микилл. А может быть, я приплыву даже раньше?
Клото. Нет. Захватим его. А ты, Гермес, помоги его вытащить.
19. Харон. А где же он сядет? Ты видишь, все полно.
Гермес. Если вы ничего не имеете против, то на плечи тирану.
Клото. Хорошо придумал, Гермес!
Харон. Ну, влезай и взбирайся на затылок негодяя. Поплывем, в добрый час!
Киниск. Сказать правду, Харон, я не буду в состоянии заплатить тебе обол за перевоз. Ведь у меня ничего нет, кроме сумки и вот этой палки. Впрочем, если бы ты захотел выкачивать воду, я готов стать гребцом. Тебе не придется бранить меня, дай только мне крепкое и доброе весло.
Харон. Греби. С тебя и этой платы довольно.
Киниск. Не нужно ли подавать знак гребцам?
Харон. Понятно, если только знаешь какую-нибудь песню гребцов.
Киниск. Знаю, и не одну; но, видишь ли, плач заглушает и расстраивает наше пение.
20. Богачи. «Увы, мое имущество!», «Увы, мои поля!», «Ай-ай, какой дом я оставил!», «Сколько талантов получил и промотает мой наследник!», «Бедные новорожденные детки», «Кто соберет виноград, который я посадил в прошлом году!..»
Гермес. А ты, Микилл, ни о чем не плачешь? Никому не полагается плыть без слез.
Микилл. Поди ты прочь! О чем мне плакать? Ехать хорошо.
Гермес. Все-таки хоть немножко поплачь, соблюдая обычай.
Микилл. Ну, если хочешь, поплачу. Увы, подошвы! Увы, старые сапоги! Увы, дырявые сандалии! Я, несчастный, больше не буду оставаться без еды с утра до вечера, не буду зимой расхаживать босиком и полуголым, щелкая зубами от холода! Кому-то достанется мой нож и шило!
Гермес. Довольно, поплакал. Да мы почти уже и приплыли.
21. Харон. Ну, давайте-ка сначала нам плату за перевоз. Все ли заплатили? Давай и ты свой обол, Микилл.
Микилл. Ты шутишь, Харон, или, как говорится, пишешь по воде, ожидая от Микилла обола. Я вообще не знаю, какого он вида — четырехугольный или круглый.
Харон. Вот так прибыльная сегодня поездка! Вылезайте все-таки, а я поеду за лошадьми, быками, собаками и прочими животными: надо ведь и их перевезти.
Клото. Забирай их, Гермес, и уводи, а я поплыву на тот берег, чтобы перевезти серов — Индопатра и Гарамитру; они умерли, сражаясь друг с другом из-за границ своих владений.
Гермес. Ну, вы! пойдем вперед; а то лучше в порядке следуйте за мной.
22. Микилл. О Геракл, что за тьма! Где же теперь красавец Мегилл? Кто может отличить, красивее ли Симмиха Фрины? Все здесь имеет один цвет, нет ни красивого, ни красивее; даже мой потертый плащ, до сих пор казавшийся мне безобразным, одинаков с царской порфирой — ничего не видно, ибо они погрузились в одну и ту же темноту. Ты где, Киниск?
Киниск. Тут я, Микилл; если хочешь, пойдем вместе.
Микилл. Хорошо, давай руку. Скажи мне, Киниск, — ты ведь, очевидно, посвящен в элевсинские таинства, — не похоже ли здесь и там?
Киниск. Да!.. Посмотри-ка, вон подходит какая-то женщина с факелом со страшным, угрожающим видом. Не Эриния ли это?
Микилл. Да, похожа по виду.
23. Гермес. Получай их, Тизифона, — тысяча четыре человека.
Тизифона. Радаманф уже давно вас ожидает.
Радаманф. Подводи их, Эриния. А ты, Гермес, выкликай и подзывай их.
Киниск. О Радаманф, ради твоего отца, начни суд с меня!
Радаманф. Почему?
Киниск. Потому что я во что бы то ни стало хочу обвинять одного тирана, за которым знаю много позорных дел, совершенных при жизни. Но мои слова не покажутся достойными доверия, если не выяснится раньше, каков я и как прожил мою жизнь.
Радаманф. А ты кто?
Киниск. Киниск, почтеннейший; по убеждению — философ.
Радаманф. Ну, иди сюда и становись на суд. Вызывай, Гермес, обвинителей!
24. Гермес. Если кто-нибудь обвиняет этого Киниска, пусть подойдет сюда!
Киниск. Никто не подходит.
Радаманф. Этого, Киниск, еще недостаточно: разденься, я посмотрю клейма.
Киниск. Откуда быть на мне клеймам?
Радаманф. Каждое нехорошее дело, которое кто-либо из вас совершил при жизни, оставляет след на вашей душе.
Киниск. Ну вот, я голый стою возле тебя: ищи пятна, о которых ты говоришь!
Радаманф. Он почти чист, за исключением вот этих трех или четырех очень слабых и незаметных пятен. Но что это? Следы и знаки большого числа ожогов, я не знаю, каким путем сглажены или, лучше сказать, вырезаны. Как это случилось, Киниск, и как ты снова сделался чистым?
Киниск. Я могу объяснить это: благодаря отсутствию воспитания я стал дурным человеком и имел много пятен, но, занимаясь философией, понемногу смыл этим хорошим и весьма действенным средством все пятна души.
Радаманф. Когда обвинишь тирана, о котором ты говорил, ступай на Острова Блаженных, чтобы быть там вместе с лучшими. Зови других!
25. Микилл. Мое дело, Радаманф, тоже незначительно и не требует долгого внимания; я давно уже стою перед тобой обнаженным, — рассмотри меня.
Радаманф. А кто ты такой?
Микилл. Сапожник Микилл.
Радаманф. Хорошо, Микилл; ты совсем чист и не запятнан: иди и ты вместе с этим Киниском. Призови тирана!
Гермес. Пусть придет Мегапенф, сын Лакида. Куда ты сворачиваешь? Подходи: я тебя, тиран, зову. Подтолкни его, Тизифона, в шею.
Радаманф. Ну, Киниск, обвиняй его и изобличай: этот человек уже здесь.
26. Киниск. Без лишних слов, ты по пятнам сам узнаешь, каков он. Я только яснее раскрою тебе его жизнь и покажу ее. Я пропущу все, что совершил этот треклятый, будучи простым гражданином; довольно того, что он, подобрав себе в товарищи самых отчаянных людей и вооружив их, восстал против города и стал тираном, без суда убил больше чем десять тысяч человек, забирая себе их имущество; а когда он достиг высшей степени богатства, то предался всякому распутству, со всею грубостью и дерзостью относясь к несчастным гражданам, позорил девушек и мальчиков и, как пьяный, неистовствовал над подчиненными! А уж что касается его высокомерия, чванства и гордости ко всем окружающим, — этому и достойного наказания не найдешь; легче было, не зажмурясь, смотреть на солнце, чем на него. Кто мог бы рассказать про невиданные, но жестокие кары, которые он применял даже к близким? Подтверждение моим словам ты найдешь у тех, кого он загубил, — они без зова уже тут и душат его. Все они, Радаманф, погибли от рук этого негодяя, кто защищая честь красивых жен и дочерей, кто — сыновей, уводимых на позор, а кто — за то, что были богаты или справедливы и не одобряли его поступков.
27. Радаманф. Что можешь ты, нечестивец, возразить на это?
Мегапенф. Убийства, про которые он говорит, я совершил; а все прочее — развратную жизнь, насилие над мальчиками и девушками — ложно возводит на меня Киниск.
Киниск. А не хочешь ли, Радаманф, я представлю тебе свидетелей и этих поступков?
Радаманф. Про кого это ты говоришь?
Киниск. Позови мне, Гермес, его лампу и кровать; пусть они придут и засвидетельствуют, что за ним знают.
Гермес. Пусть явится сюда кровать и лампа Мегапенфа! Вот, они послушно явились сюда.
Радаманф. Скажите, что вы знаете за этим Мегапенфом! Ты, кровать, говори первой.
Кровать. Киниск во всем обвинял правильно. Мне стыдно, владыка Радаманф, сказать, какие дела он на мне совершал.
Радаманф. Воздерживаясь от рассказа, ты самым ясным образом свидетельствуешь против него. Давай теперь ты, лампа, свое показание.
Лампа. Дневных его деяний я не видала, ибо не присутствовала при них, а того, что он делал и позволял себе ночью, я не решаюсь сказать. Я видела, кроме того, много, чего нельзя сказать и что превосходит всякое бесстыдство. Хотя я часто нарочно не впитывала в себя масла, желая погаснуть, но он придвигал меня ближе, освещая свои деяния, и всячески грязнил мой свет.
28. Радаманф. Довольно и этих показаний. Ну-ка сними порфиру, чтобы нам посмотреть число пятен. Ой-ой! Он весь разрисован, весь потемнел и прямо даже посинел от пятен. Какому же наказанию его подвергнуть по заслугам? Не бросить ли его в Пирифлегетон, или, быть может, отдать Керберу?
Киниск. Нет; если хочешь, я предложу тебе новое и достойное его наказание.
Радаманф. Говори; я тебе за это буду очень благодарен.
Киниск. Насколько мне известно, все умершие должны выпить воды Леты?
Радаманф. Конечно.
Киниск. Так вот пусть он один из всех умерших ее не выпьет!
Радаманф. Почему?
Киниск. Тогда он будет переносить самое жестокое наказание, постоянно вспоминая, каким могуществом пользовался он на земле, и сожалея о роскошной жизни, утерянной навсегда.
Радаманф. Твоя правда: пусть ему вечным наказанием будут жизненные воспоминания. Отведите его к Танталу.
1) «Никого» я съем последним. — «Никто» по-гречески — «ýтис»; этим именем назвал себя Одиссей, чтобы обмануть киклопа Полифема и ускользнуть от него (см. Одиссея, песнь IX, ст. 369-370 след.).
Написать нам: halgar@xlegio.ru