Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Глава III.
Победы восстания в 1640—1644 гг.

Частичное и еще слабое оживление движения можно наблюдать уже в 1639 г., но даже 1640 г. — это еще только время постепенного нарастания того высокого подъема, которым была охвачена большая часть страны немного спустя, в самый разгар крестьянской войны. Долгие годы постоянной борьбы, тяжелый кризис и временное поражение не прошли незамеченными для крестьянских масс, для птовстанцев и для их предводителей. Крестьянская война на новом этапе явила совсем новые черты.

Минский феодальный лагерь продолжал переживать еще большие трудности. Длительная война в центральных и северных провинциях привела к резкому сокращению налоговых поступлений в казначейство. Кроме того, южные районы оказывались временно отрезанными от столицы, что способствовало развитию в них сепаратистских тенденций. Даже местные власти не спешили с донесениями и пересылкой налога минскому двору. В источниках нет сведений, чтобы власти южной столицы — Нанкина — или других городов юга принимали меры по оказанию помощи Пекину. Если с развитием крестьянской войны на юге не происходило ответных восстаний, то и самостоятельных попыток выступить на защиту северных феодалов южане отнюдь не предпринимали. Хозяйственной деятельности благоприятствовало ослабление контроля со стороны центральной власти. Молодые частные мануфактуры и торговые предприятия могли только [66] выиграть от уменьшения числа лиц, вмешивавшихся в их дела, от того, что ослабела правительственная опека, от того, что взяточники из числа чиновников и приезжих контролеров несколько потеряли свою обычную самоуверенность.

Долина Янцзы и страна к югу от нее являлись основной базой рисосеяния, разведения чая, отчасти шелка и особенно различных редких и ценных культур, здесь концентрировались многие главные пункты изготовления промышленных изделий, фарфора, шелка, лаков и пр. Все это вывозилось в первую очередь на север страны. Крестьянская война затруднила дальние перевозки и оставила Пекин и другие центры без ценных привозных товаров, нарушив обычные условия жизни. И если на юге скапливались запасы продовольствия и продукты местного производства, то северные районы подолгу были всего этого лишены.

Однако едва ли не самым тяжелым был дальнейший подрыв сельского хозяйства. Какую страшную картину разрушения и вымирания представляли собой провинции, которые еще в самой седой древности были колыбелью китайской культуры. Достаточно перелистать страницы минской летописи последних лет, чтобы обнаружить записи о неурожаях, стихийных бедствиях, эпидемиях, страшной смертности населения, даже о людоедстве. На северо-западе города держали свои ворота под усиленной охраной, а горожане боялись в одиночку выходить за городскую стену, чтобы не быть съеденными. Чтобы убрать трупы, копали огромные ямы, но их никогда не хватало. Они стояли заполненными выше края, не засыпанные землей, распространяя смрад и зловоние по всей округе. Деревенские жители, исконные хлеборобы, питались травой, корой и листьями деревьев, кореньями диких растений или глиной. Из Хэнани и Шаньдуна, из Шэньси и Шаньси, Хубэя и Чжэцзяна, даже из прилегающих к самой столице областей приходили ко двору донесения о страшных бедствиях. Отражение несчастий, обрушившихся на страну, содержат правительственные документы и манифесты самого императора. В 1641 г. в императорском указе отмечалось, что ... «вследствие многих тяжелых бедствий и опасностей император жестоко упрекая себя, приостанавливает выполнение смертных приговоров и смягчает кары осужденным за преступления». [67]

Вопиющее зрелище опустошения деревни изобразил в своих стихах поэт-гуманист Ли Синь, известный также под именем Ли Янь. Стихи эти начинались так:

Если правительство не могло уже оставаться безучастным, оно прибегало к таким мерам, как освобождение некоторых, особенно пострадавших районов от налогов, или от недоимок прошлых лет, заранее зная, что ни того, ни другого получить все равно невозможно никакими средствами. Изредка приходилось давать мелкие подачки или оказывать ничтожную помощь особенно жестоко пострадавшим, ассигнуя небольшие суммы денег или просо из казенных амбаров. О том, как незначительна была эта помощь, свидетельствует факт раздачи изношенной хлопчатобумажной одежды бедному люду в столице в холодную зиму 1640 г.

Не желая идти на уступки народу, феодалы и правительство усилили деятельность полиции и охранных органов, хватали и казнили без числа и без разбора. Начальники карательных экспедиций приказывали рубить головы, собирая их затем сотнями и тысячами в виде трофеев и памяти о своих «доблестных» победах и верной службе престолу. Методы свирепого террора служили действенным оружием правительству. Тюрьмы были, набиты до отказа заключенными.

Шаткое внутреннее положение империи становилось еще менее устойчивым из-за невозможности повлиять на ход войны с маньчжурами. Последние вновь развязали борьбу в южной части Дунбэя и возобновили в 1641—1642 гг. [68] осаду сильных китайских крепостей в этом районе. Им удалось учинить невиданный разгром китайскому войску, пленить некоторых из виднейших военачальников, заставить бежать без оглядки других. Если верить маньчжурским хроникам, китайцы потеряли несколько тысяч убитыми и пленными, оставив в руках неприятеля запасы продовольствия, лошадей и верблюдов, много оружия, в том числе и пушки, и, что еще хуже, мощные крепости, цитадели китайского владычества на северо-востоке. Земли за Великой стеной были для империи окончательно потеряны. А поскольку Мины не решились заключить позорный мир, маньчжурская конница еще раз предприняла глубокий рейд в Поднебесную в декабре 1642 г. Вновь прошли маньчжуры в виду столицы и углубились в земли Шаньдуна, спокойно расположившись здесь на зимовку. Только весной 1643 г. они пустились в обратный путь. Это был их последний грабительский рейд, так как ссоры, возникшие между князьями после смерти цинского императора осенью 1643 г., заставили их на время прекратить активные действия.

Обострение классовой борьбы в 40-х годах сказалось в воссоздании повстанческих отрядов, в оживлении прежнего движения, в многочисленных разрозненных выступлениях крестьян в деревне, в частых бунтах солдат и их дезертирстве из рядов правительственных войск, в волнениях городских низов, наконец, в углублении раскола внутри господствующего класса, в активизации передовых элементов города и деревни. Уже не только крестьяне, которые продолжали оставаться основной движущей силой, поднимались на восстание. Люди, которых в народе так или иначе считали «господами», «образованными» или «богатыми», примыкали к движению и сами вели агитацию среди народа, призывая к борьбе.

Минские чиновники, которые считали движение подавленным, а прежних вождей убитыми или изолированными, вскоре убедились в серьезности своей ошибки. Они узнали, что атаманы, выразившие несколько лет назад свою покорность, исподволь собирали крепкие отряды и восстали один за другим, возобновив борьбу. В донесениях опять замелькали имена Чжан Сянь-чжуна, Ло Жу-цая, Ма Шоу-ина и других. Из горной глуши на равнину спустился Ли Цзы-чэн со своей группой. Крестьяне еще восторженней, чем раньше, встречали прославленных вождей. [69]

Сначала, правда, повстанческим отрядам приходилось туго, силы их были незначительны, и они уклонялись от встречи с сильнейшим противником. Однако продолжалось такое положение недолго, ведь даже слух о появлении повстанцев действовал, как магнит.

В то время Чжан Сянь-чжун и связанные с ним атаманы партизанили в Хубэе и Сычуани, совершая нападения на крупные города.

В 1640 г. войску Ли Цзы-чэна, которое действовало в Хэнани, удалось совершить успешный поход к городу Лоян (тогда Хэнаньфу). Город этот был воздвигнут на месте столицы древних китайских империй, имел высокие стены, сильный гарнизон и служил резиденцией фуского князя, дяди царствовавшего императора и самого богатого и влиятельного в стране феодала. Народ изнывал под игом его власти и ненавидел лютой ненавистью. Фуский ван (князь), боясь повстанцев даже когда они были еще далеко, нанял много солдат для обороны, но и они вышли из гущи народа и ненавидели его. Поэтому, стоило отрядам Ли Цзы-чэна показаться в виду города, как солдаты и горожане отворили городские ворота и приветствовали их приход. Без помехи вступили повстанцы в город и в район княжеских дворцов. Фуского князя тут же схватили и разорвали на части возбужденные жители Лояна, а его сын и наследник, скинув свое роскошное платье, тайно бежал.

На следующий день после занятия города во дворце в торжественной обстановке повстанцы производили раздачу бедному населению и голодным крестьянам княжеских богатств. В строгом порядке каждый подходил, чтобы получить свою долю зерна или серебра, кусок шелка или другие ценные предметы. Весть о действиях повстанцев широко разнеслась по стране.

Об участии в движении горожан говорилось и ранее, но обычно речь шла об обитателях мелких городов, больше связанных своими интересами с деревней. О союзе с жителями крупных городов, где собственные классовые противоречия были более значительными, об осаде сильных цитаделей феодальных властителей и крупных административных центров сведения появляются не ранее 1640 г.

Но не всегда городские низы были в силах присоединиться к восстанию, даже если они этого желали всей [70] душой. Наиболее наглядно бессилие низов, умеренность зажиточной верхушки горожан, при решительном отказе феодалов и чиновников пойти на уступки и прекратить борьбу, выступает в истории осады повстанцами Кайфына. Город этот, являясь столицей провинции Хэнань, был крупным торговым и ремесленным центром и феодальной резиденцией одного из членов императорской фамилии — чжоуского князя, обладавшего в этом районе большими земельными владениями. Кайфын — старинный средневековый город, некогда столица династий Сун (X—XII вв.) и Цзинь (XII—XIII вв.), был многолюден, густо заселен и, как все города, обнесен высокой крепостной стеной. Впрочем, его стены были особенно основательно построены, так как город вырос в столицу империи в период жестоких междоусобных войн и нашествий кочевых соседей Китая.

Повстанцы, встретив радушный прием в Лояне, задумали овладеть Кайфыном. 23 марта 1641 г. воины Ли Цзы-чэна подошли к его стенам. Но город не открыл для них ворота. Чжоуский князь, военачальники и гражданские чины приняли твердое решение не попасть впросак и успели взять под охрану надежных войск городские ворота. В отряде Ли Цзы-чэна, по свидетельству очевидцев, насчитывалось не более 30 тысяч воинов, а перед ними возвышалась почти неприступная твердыня. Это не смутило повстанцев, и они начали штурм. Однако сотня осадных лестниц, пущенных ими в ход, не доставала и до половины стены; окопы, которые они начали рыть, враг обнаруживал, наблюдая с высот сторожевых башен, гарнизон оказал ожесточенное сопротивление.

Среди мемуаров XVII в. сохранилась запись событий, связанных с борьбой за Кайфын, запись почти изо дня в день, сделанная одним из тех, кто наблюдал оборону и отчасти участвовал в ней. К осаждающим автор этого произведения относился крайне враждебно, что и наложило свой отпечаток на весь труд. В записках рассказывается, как власти принялись спешно укреплять крепостную стену, создавали на ней брустверы и укрытия для солдат, как объявили высокую награду за убитого врага. Были даже обнародованы особые расценки: наивысшая награда полагалась за отрубленную и принесенную голову командира, более низкая — за убитого вражеского воина и наименьшая — за ранение кого-либо из атакующих. [71] Чтобы добыть награду, солдаты и жители стреляли из всех укрытий и даже свешивались вниз на веревках, чтобы отрубить и захватить головы неприятельских воинов. Бои разгорелись так жарко, что, по словам того же очевидца, стена от воткнувшихся в нее стрел стала походить на ежа. В разгар штурма Ли Цзы-чэн, который объезжал позиции, был ранен стрелой и лишился глаза. Повстанцы, желая предотвратить чрезмерные потери в людях, сняли осаду и ушли от Кайфына.

До конца года они совершили большой поход, взяли более полутора десятка городов и убили двух минских князей, а в январе 1642 г. снова подошли к Кайфыну. Началось с того, что 7 всадников подскакали к городским воротам и повесили на них воззвание к горожанам, в котором призывали не начинать военных действий и впустить повстанцев в город. Но власти Кайфына приготовились к обороне.

По сведениям минских историков, войско Ли Цзы-чэна за последний год очень выросло численно, достигнув едва ли не миллиона человек. Воины закалились в боях и приучились подчиняться твердому руководству и дисциплине. Поэтому у стен Кайфына оказался куда более сильный противник.

Расположившись лагерями, повстанцы приступили к осаде. В 36 местах воины стали рыть подкопы, частично с целью маскировки, чтобы дезориентировать противников, наблюдавших за всеми действиями осаждающих с высоты сторожевых башен и брустверов. Один из этих 36 подземных ходов был подлинным и подводился под самую стену. На высоких деревьях, которые росли у каналов, окружавших город, повстанцы стали сооружать помосты и устанавливать на них метательные машины. С этих помостов баллисты и катапульты забрасывали через стены в город камни, бревна и глиняные бомбы с порохом. Перед тем, как метнуть такую бомбу, зажигали фитиль. Современники называли этот обстрел «способом огненной атаки». Штурмы чаще всего проводились ночью.

Начальники обороны Кайфына со своей стороны бросали войска в сражения, обещали награды солдатам и добровольцам за убитых, карали нерадивых. В городе приготовили длинные железные крючья, которыми хватали штурмующих. Пленным рубили головы. Время от времени устраивались вылазки и охоты на повстанцев [72] отдельных лагерей. Из одной такой вылазки кайфынские солдаты приволокли более 700 отрубленных голов. Чтобы помешать подземным работам, осажденные забрасывали в норы горящий хворост, а когда осажденным казалось, что они обнаружили место, где ведется подкоп, то просверливали стену и вливали в щель ядовитую жидкость. Для защиты от стрел повстанцев были сделаны щиты из конфискованных одеял, войлока и ваты. Власти мобилизовали все мужское население, заставив его участвовать в обороне, ловили дезертиров, каждый день делали обыски, разыскивая укрывшихся от мобилизации. Хозяина дома, где обнаруживали спрятанного мужчину, немедленно казнили. Подкопы очень беспокоили кайфынских военачальников, поэтому они объявили награду за захват подземного хода, равную огромной сумме — 20 тысяч лян серебра.

Пока повстанцы штурмовали город, подземные работы пришли к концу и в подкоп под стеной заложили порох. 12 февраля войска Ли Цзы-чэна, конница, а за ней пехота выстроились у стен крепости, готовые ворваться в нее, и в это время внизу под землей подожгли порох. Но повстанческие инженеры плохо рассчитали или просто им не была известна крепость стены древнего Бяня (Кай-фына), выдерживавшего в прошлом не одну осаду. Поэтому брешь, которая образовалась в результате взрыва, оказалась недостаточно большой, обвалилась только часть стены. А земля и камни, взлетевшие в воздух, обрушились на повстанческую конницу, не причинив особого вреда кайфынцам. Этот просчет огорчил и обескуражил вождей восстания. Через 3 дня после неудачного взрыва они дали приказ об отступлении.

Совершив новый поход через северо-восточный край Хэнани, повстанцы еще раз возвратились к Кайфыну 22 мая 1642 г. и в третий раз приступили к осаде. Теперь они решили взять крепость во что бы то ни стало и подготовили новый план действий. Прежде всего повстанческие военачальники позаботились о том, чтобы отрезать город от внешнего мира, чтобы его высокие стены стали ловушкой для самих осажденных. Ли Цзы-чэн расположил войска плотным кольцом и приказал углубить каналы и рвы и тщательно сторожить, чтобы никто не мог пробраться в город. [73]

Осажденные со своей стороны готовили гарнизон к сопротивлению. Мобилизованные на работы ремесленники уже отремонтировали стену, залепив брешь. Из солдат составляли отряды «храбрейших», которых всячески поощряли и вдохновляли для сражения. Специально для использования при вылазках соорудили 1200 крытых, как бы бронированных повозок. Солдаты, посаженные внутрь, могли стрелять во все стороны через амбразуры. В Пекин помчались гонцы с посланиями, молившими о помощи. Только минское правительство не в силах было помочь кайфынским феодалам. На севере наступали маньчжуры, расширилась и бушевала крестьянская война, в других районах происходили отдельные восстания. Так, в районе Нанкина восстали крестьяне, возмущение охватило и Шаньдун. Войска также не были надежны, и дезертирство принимало порой массовые масштабы. Таким образом, феодалы в Хэнани оказались предоставленными собственной участи.

Осада Кайфына затянулась, так как Ли Цзы-чэн решил взять его измором. Между тем в этом городе с многолюдным населением продовольствие катастрофически истощалось, и возник страшный голод. Феодальные власти насильственно скупали продукты, запретили свободную продажу, закрыли рынки, а затем стали просто конфисковывать продовольствие, делая обыски, ища запасы, шаря в домах и дворах, раскапывая ямы, где жители тайно прятали зерно. На третий и четвертый месяц осады голод среди населения Кайфына достиг потрясающих размеров. Люди ели кожу, кожаные латы и одежду, все снадобья и запасы лекарственных трав были поглощены, все, что можно было жевать, шло в пищу. Наконец началось людоедство и охота на людей. В дневнике обороны Кайфына рассказывается: «Случалось, что человека завлекали и убивали или толпа людей хватала кого-либо и, разорвав на части, тут же съедала. Каждому взятому в плен ломали ноги и бросали его под стеной, а солдаты и народ с опаской брали и съедали этих несчастных». Людоедство имело место даже в семьях.

Все это показывает, как жестоко страдал простой народ, горожане и воины Кайфына. Конечно, положение феодалов, военачальников и видных чиновников было совершенно другим. Если они и испытывали некоторые трудности и неудобства, вызванные длительной осадой, [74] то это не шло ни в какое сравнение с мучениями народа. Жизнь в Кайфыне была так военизирована, что возмутиться против своих угнетателей, захватить в городе власть население не смогло. Оно упустило для этого нужный момент. Награды и подкупы в начале борьбы вскружили многим голову, а осадное положение сковало руки. Открыть ворота было единственным спасением горожан, но именно на этот шаг у них уже не хватало сил. Оборона продолжалась. Повстанцы, правда, пытались оказать влияние на горожан, призвать их к борьбе против феодалов, но установить связи в городе даже с теми, кто сочувствовал восстанию, было почти невозможным. Повстанцы уговорили женщин, которых как-то выпустили из города собрать колосья, устно передать горожанам свой предложения, но в Кайфыне установилась такая слежка, что этих женщин немедленно схватили, как шпионок.

Руководители обороны Кайфына тщетно ожидали подкрепления, которое, как они надеялись, могло освободить их. Они не учитывали, что минские войска потеряли свою боеспособность, что солдаты не хотели воевать против своих, бунтовали, убивали командиров. Когда небольшое правительственное войско все же подошло на помощь к Кайфыну, солдаты не захотели сражаться с повстанцами и многие из них дезертировали. В этом положении их военачальник счел единственно возможным выходом затопить осаждающих, и, вероятно, по его приказу открыли плотину на Хуанхэ. Стояла осень, река была многоводной, ее уровень поднялся выше окрестной равнины, бурные воды Хуанхэ хлынули к Кайфыну и затопили город. Повстанцы почти полностью спаслись, успев отойти к холмам. Чжоуский князь и другие феодалы, военачальники и богачи бежали из города на лодках, а беднота, истощенная голодом, рабочий и торговый люд Кайфына погибали в собственных жилищах, тонули на улицах. Число спасшихся было незначительным. Повстанцы на лодках и плотах приплыли в Кайфын, чтобы увидеть мертвый, затопленный, полуразрушенный город и поскорее оставить его.

В течение некоторого времени войско Ли Цзы-чэна преследовало и наносило чувствительные удары карательным войскам и своим прежним преследователям, направляясь к Янцзы, но затем, вступив в долину реки Хань, [73] поднялось вверх по ее течению, подступило к городу Сяньяну и заняло его.

Между тем в Хубэе и Хунани действовали отряды Чжан Сянь-чжуна и других. Еще раньше, потеряв почти все свое войско, Чжан Сянь-чжун пришел к Ли Цзы-чэну, но оба вождя не сумели договориться. Ли Цзы-чэн дал ему отряд конников и условился оставить Чжан Сянь-чжуну свободу действий на юге и юго-западе. Что касается Ло Жу-цая, Ма Шоу-ина и других, то они присоединились к Ли Цзы-чэну.

Взяв Сяньян, повстанцы группы Ли Цзы-чэна решили сделать этот город в Хубэе своей опорной базой. В течение 8 месяцев, что они здесь находились, они были заняты серьезной реорганизацией своего войска и созданием государственной власти.

Эти перемены в движении произошли отчасти в результате вступления в лагерь восставшего крестьянства горожан, бывших чиновников, свободомыслящих ученых. Требования равенства, раздела имущества, уничтожения старой власти двигали поступками крестьян и воодушевляли их на борьбу с самого начала, но стремления эти были смутны, неясны, недостаточно четко выражены. Утопические идеи равенства в обществе и равенства имущества, высказываемые мыслителями еще в прошлые века, учение философов-материалистов XVI и XVII вв., требования передела земли, прямо сформулированные даже в докладах чиновников, — все эти идеи были занесены теперь в повстанческие станы. Мысли просветителей и гуманистов, современников крестьянской войны, пропагандировались в их лагере и нашли сочувствие у главных вожаков движения и в массе повстанцев и составили неписанную программу борьбы, которой и следовали повстанцы.

Ко времени вступления в Сяньян сложилось основное, руководящее ядро движения. Сам Ли Цзы-чэн чутко прислушивался и воспринимал принципы, принесенные его новыми соратниками. Этот человек глубокого ума и безмерной отваги был не только мстителем за страдания угнетенного народа, из среды которого он сам происходил. Принцип равенства давно занимал его мысли, о чем свидетельствует хотя бы его речь в Инъяне и регулярная раздача захваченных у феодалов богатств беднейшему населению. Ли высоко ставил знания. Когда в 1636 г. он пришел [76] с повстанцами в родные места, то внес значительную сумму, чтобы отстроили школу. Жестокий в кровавых битвах, подчас безжалостный, он бывал гуманен к побежденным. Немало случаев, описанных в биографиях, свидетельствуют об этом. При взятии одной из крепостей повстанцами начальник гарнизона покончил с собой, а Ли

Статуя на кладбище минских императоров. [77]

Цзы-чэн, найдя у трупа отца маленького беспомощного мальчика, его сына, захотел усыновить его. Отдавшись служению великому делу, которым руководил, он был чужд мелкого чувства личной мести; так, он пригласил и принял, как друга, повстанческого вождя, который перед тем нанес ему личное оскорбление. Верная и искренняя дружба связывала его со старшим вождем — Гао Ин-ся-ном — и с племянником Ли Го, с которым они росли вместе и вместе прошли через все превратности борьбы. Тесная дружба была у него и с другими вождями повстанцев, и лишь с Чжан Сян-чжуном не могли они найти общего языка.

Он сам участвовал в труднейших походах и штурмах крепостей, не уклоняясь от опасности. По словам биографов, Ли Цзы-чэн всегда, даже когда достиг высокой власти, вел суровый образ жизни, деля со своим войском «все радости и горе». Одевался Ли Цзы-чэн всегда очень скромно, питался самой простой и даже грубой пищей, не устраивал пиршеств, не пил вина, не возил за собой певиц. Когда один перебежчик привел в дар Ли Цзы-чэну красавицу, похищенную им у ее семьи, повстанческий вождь велел убить перебежчика, а женщину отпустить на свободу.

Крестьянин и солдат, своим проницательным умом Ли Цзы-чэн понял значение прихода к повстанцам людей иных классовых групп, принял их лучшим образом и, не стыдясь, учился у них. Однако наиболее близкими его соратниками оставались Ли Го, его приемные сыновья, некоторые старые атаманы и Лю Цзун-мынь. Последний примкнул к восстанию в период кризиса движения и вскоре стал играть ведущую роль в руководстве. О Лю Цзун-мыне известно, что происходил он из восточного района Шэньси, был кузнецом или работником железоделательной мастерской.

Одним из ближайших сподвижников Ли Цзы-чэна стал Ли Синь, пришедший к повстанцам в начале нового подъема движения. Ли Синь, известный под родовым своим именем Янь, происходил из помещиков, был сыном видного сановника, попавшего в опалу и кончившего свои дни в ссылке. Ли Синь был хорошо образован по тому времени, обладал ученой степенью, держался передовых взглядов. В стихах, которые только и сохранились из его художественных и философских произведений, этот поэт-[78] гуманист писал: «... Нужно убедить богатые семьи, объединясь, помогать всем нуждающимся. Поделитесь хоть зернышком ваших полных житниц, и то уж будет великим благодеянием, а страдальцы с иссохшими телами возвестят, что они получили новую жизнь…»

Китайский военный корабль.

Имя Ли Синя приобрело популярность на его родине в Хэнани, а его идеи насторожили начальство. Но вот голод все тяжелее мучил деревню, разрушалось сельское хозяйство, голодные, босые, полуодетые обездоленные крестьяне искали пропитания в городах, бродили по дорогам, как нищие. Ли Синь решил первым показать пример выполнения идей, которые сам проповедовал. Он велел раздать бедному люду запасы из своего амбара, зерно, которое привезли ему арендаторы из деревень. Какой шум поднялся тогда в тихом городе! Привилегированное общество, к которому принадлежал и Ли Синь, было возмущено и перепугано его действиями. Местный начальник приказал арестовать Ли Синя за подстрекательство к бунту и расхищение семейного имущества. Уважаемый ученый, отпрыск знатного рода оказался в грязной и зловонной тюрьме и подвергся тысячам оскорблений. Какая кара ждала его? Но городская беднота и население окрестных деревень, узнав о заключении Ли Синя, возмутились. Толпы голодных, предводительствуемые канатной плясуньей Хун Нянь-цзы, разбили тюрьму, извлекли из нее поэта, а сами устремились к управлению уездного начальника, убили его, разграбили несколько богатых домов. [79] После этого Ли Синь и пришел к Ли Цзы-чэну, который сердечно принял его и побратался с ним.

Влияние поэта в повстанческом стане стало очень большим. Вслед за Ли Синем явился его младший брат Ли Моу и некоторые из его друзей.

Между 1640 и 1643 гг. к Ли Цзы-чэну пришли и были им приняты как военачальники еще около 20 человек, некоторые из них были учеными.

Руководители движения, крепко связанные между собой идеями борьбы, приступили в Сяньяне к организации власти и армии и одновременно руководили военными действиями своих войск. Прежде всего они попытались создать правительство, которое в значительной степени носило военный характер. Всевозможные звания были присвоены атаманам и помощникам Ли Цзы-чэна, который считался князем; теперь он был переименован в Шунь вана. Это были просто военные наименования: «полководцы», «военачальники» и пр. Насколько можно судить по источникам, совет этих полководцев и стал верховным органом власти у повстанцев. Совету подчинялись и чиновники новой государственной организации.

Серьезной заботой, потребовавшей много внимания, явилось переустройство войска. Из отдельных партизанских отрядов еще раньше начала складываться единая армия, теперь ее организацию надо было довести до конца. Нужно было добиться, чтобы все подчинялись единому командованию, чтобы существовали подразделения, чтобы в войске окончательно установился дух строжайшей дисциплины. Никто не смел грабить. Ценности, захваченные при разгроме дворцов феодалов, правительственных учреждений и складов, частично распределялись между бедными, частично поступали в центральную повстанческую казну. Никто из повстанцев не смел хранить золото, серебро и другие ценности и обязан был сдавать свою военную добычу, за что получал установленную премию. Самая высокая награда полагалась за доставленных в штаб лошадей и мулов, затем за разного рода оружие и самая низшая — за золото, шелка и предметы роскоши. Воины постоянно жили в палатках и в свободное время занимались военными учениями, поднимаясь для маневров иногда даже ночью. Приказов начальства никто не смел ослушаться, за дезертирство сурово карали.

Естественно, что соблюдение строгих уставов и дисциплины [80] не могли нравиться старым, испытанным атаманам и их воинам, привыкшим к вольной партизанщине. Заставить подчиняться общим приказам по войску было чрезвычайно трудно, а в некоторых случаях и невозможно. Взять к примеру Ло Жу-цая, по прозвищу Цао Цао. Второе десятилетие участвовал он в движении, одержал много побед, был сердечно встречаем крестьянами и не слишком стремился к объединению с другими атаманами. Теперь он пристал к огромному войску Ли Цзы-чэна, но предпочитал действовать по-старому, выступать, когда и куда хотел, считать себя единственным командиром над

Походы повстанцев в 1640—1645 гг. [81]

своим отрядом. Воины его не прочь были пограбить и повеселиться. Сам Ло Жу-цай держал в обозе свой личный скарб и телеги, в которых ехали за ним певицы и танцовщицы. Такой пример не мог не иметь разлагающего действия, и повстанческому штабу пришлось прибегнуть к крутым мерам. Когда Ло Жу-цай категорически отказался подчиниться приказу и выступить на фронт, он был убит. Его участь разделили и некоторые другие атаманы. Воины их подняли сначала шум, но затем большинство их подчинилось и вступило в повстанческое войско.

Вся почти миллионная армия Ли Цзы-чэна была разделена на пять частей. Наибольшая из них считалась центральной и состояла из 100 подразделений. Кроме того, были части: авангардная, арьергардная, правофланговая, левофланговая; каждая из них состояла из 30 подразделений. В состав соединений входила и конница и пехота. Эти соединения в свою очередь делились на мелкие звенья. Внешним различием служили знамена и бунчуки. Центральное войско имело белые знамена и черные бунчуки, левофланговые имели знамена белые, правофланговые — темно-красные, авангард — черные, арьергард — желтые. Главное командование с Ли Цзы-чэном во главе отличалось среди других большим белым бунчуком из конской гривы и серебряной статуей будды.

Постоянные учения хорошо тренировали воинов и заставляли их тщательно следить за своим оружием (иногда оно было огнестрельным), ухаживать за своими лошадьми и в любое время быть готовыми к выполнению заданий. Историографы отмечают, что повстанческое командование разрабатывало заранее подробные планы военных операций и задачу каждой из частей, устанавливая возможно точное взаимодействие отдельных отрядов или родов войск.

Желая изобразить воинов-повстанцев как настоящих богатырей, современники писали, что их конные отряды, не боясь никаких препятствий, скакали по равнинам и возвышенностям, бесстрашно поднимались по крутизне горных склонов; они переправлялись через бурные реки, становясь на спины своих лошадей или плывя рядом с ними и держась за гривы и хвосты.

И действительно, крестьянское войско достигло необыкновенной быстроты передвижения и организованности в военных мероприятиях. [82]

Повстанческое движение не только выросло организационно, но значительно повысился и его идеологический уровень. Совет вождей гораздо четче, чем раньше, определил свои задачи и ставил себе далеко идущие цели. Политика в основном была направлена на улучшение положения крестьян, а также и горожан. Наиболее злостных представителей господствующего класса истребляли физически, оставляя жизнь тем, кто соглашался сотрудничать с восставшими. Более четко формулировали повстанцы свое отношение к минскому императору, сановникам, минскому правительству и властям в целом. В одной из прокламаций говорилось: «Гуны и хоу едят мясо и одеваются в шелка,²⁾ а император считает их своей надежной опорой. Евнухи все неразборчивы и глупы, а император использует их как уши и глаза. Число брошенных в тюрьмы все более увеличивается, а те, кто получил звания, и не помышляют исполнять свой долг. Выжимание податей становится все тяжелей. Народ ненавидит императора и готов погибнуть, чтобы и он погиб».

Среди других воззваний повстанцев это особенно привлекает внимание, т. к. в нем заключена целая программа и оценка феодальной аристократии, деятельности лиц, имевших полномочия правительства, какими тогда часто были сановники-евнухи, и, наконец, чиновников и лиц, обладавших званиями и ученостью. Особенно интересно то, что повстанцы сумели преодолеть свое патриархальное отношение к «отцу государства» и священной персоне «сына неба» — императору. В прокламации более или менее определенно говорится об уничтожении власти и династии Мин.

Определили свое отношение повстанцы к разным классовым группам в городе. В обращении к жителям городов четко намечено три категории: к первой относились «высшие чиновники», сюда включались и феодалы, ко второй — все зажиточные люди, в том числе и ученые, и, вероятно старшины цехов и гильдий, и богатые купцы, к третьей — простой народ, т.е. городские низы. Любопытно, что выражения покорности повстанцы прежде всего требовали от первой категории населения городов. Противоречия [83]

Уголок императорского города в Пекине.

между городом и деревней, столь свойственные феодальной эпохе, не находили в движении сколько-нибудь яркого выражения, особенно на последнем этапе. Горожане, во всяком случае чисто городская часть населения, восторженно встречали повстанцев и часто поддерживали. Эти последние со своей стороны относились к ним, как к союзникам. В призывах, которые они распространяли, говорилось: «Скорей, скорей открывайте большие ворота, встречайте чуанского князя!» Призыв «Отворяйте ворота!» повторялся во многих вариантах и в первую очередь направлялся к тем, которые с утра до вечера трудятся, чтобы заработать себе на рис, к тем бедным людям, которым так трудно поддерживать свое существование. Ясно, среди какой части городских слоев искали себе союзников восставшие крестьяне. В истории известны случаи, когда войска Ли Цзы-чэна после длительной осады города, наконец, взяв его, устраивали кровавую резню и разграбление. Но трудно по имеющимся материалам понять, вырезали ли и грабили только феодалов и служащих или всех без изъятия. Но не исключено, что рассерженные длительным сопротивлением и большими потерями, которые [84] они сами понесли, ворвавшись, наконец, в город, воины в ярости истребляли всех, кто встречался на пути. Повстанческие вожди санкционировали эту расправу. Однако справедливость требует отметить, что в летописях такие погромы отмечены исключительно редко.

Что касается политики в отношении деревни, то повстанцы объявляли ликвидированными долги крестьян, отменяли старые налоги, раздавали имущество феодалов и ростовщиков. Земля же, поскольку отсутствовало барщинное хозяйство, оставалась в руках крестьян и арендаторов. По-видимому, в первое время после победы восстания никаких налогов не собирали, а старшины в деревнях, если они не принадлежали к числу помещиков-деспотов и ростовщиков, и главы семей и дворов продолжали заниматься общей организацией сельского хозяйства. Только позже перед повстанцами стал вопрос о системе налогообложения. В их воззвании многократно звучало обещание, что народ будет освобожден от налогов: «Принимай чуанского вана, не будешь платить податей!» Однако позже в повстанческом совете дебатировался вопрос о том, возможно ли полное освобождение от государственных налогов и каким может быть их максимальный размер.

Несмотря на свои успехи, повстанцы не хотели добиваться победы только военными методами. Даже в начале крестьянской войны они использовали агитацию. Люди из лагеря восстания, переодетые бродячими торговцами и ремесленниками, проникали в города, вербовали сторонников, подготовляли восстания против властей. В деревни тоже приходили мнимые крестьяне-пешеходы, лотошники, бродячие подмастерья, призывавшие крестьян к восстанию. В 40-х годах этот метод использовался особенно широко. Кроме того, в повстанческом стане сочиняли песни, которые выучивали и распевали мальчики и подростки из специально созданных при войске отрядов. Повстанческие песни облетали деревни раньше, чем приходило повстанческое войско, они служили прекрасным способом вербовать сторонников.

Повстанцы старались показать путем агитации, воззваний и песен цели своей борьбы, превосходство принципов и устанавливаемых ими порядков над минскими, а также превосходство их войска над войском феодалов. В прокламациях говорилось, что армия их [85] «... человеколюбива и справедлива. Не насилует женщин, не убивает безвинных, не грабит имущества, не трогает даже мелочи (остенного пуха на колосе)...» И действительно, солдаты и командиры подвергались за самоуправство и насилие тяжелым наказаниям. Смертная кара грозила воину, который на коне проскакал по засеянному полю, потоптав всходы, а также и тому, кто украл у крестьянина хотя бы курицу. Повстанцы делили и раздавали имущество князей, но заставляли уважать и беречь собственность простого народа. Естественно, что лагерь восстания стал представлять собой непреодолимую силу.

Цинская конница.

В июне 1643 г. в Сяньяне состоялось большое совещание вождей, где обсуждался дальнейший план борьбы. В основном выявились три точки зрения. Некий Ню Цзинь-син, человек с ученым званием, недавно примкнувший к движению, предложил немедленно начать поход к столице, напрямик пересекая Хэнань. Второй проект заключался в том, чтобы идти на восток, овладеть районом [86] Великого канала, перерезать доступ продовольствия в столицу с юга, дождаться истощения запасов в Пекине, а затем двигаться к столице, обеспечив себя всем необходимым. Третий проект, который и был принят, выдвигал создание крепкой базы на северо-западе, укрепление тыла в районе, который был колыбелью восстания, а затем уже поход к Пекину. Любопытно, что конечной целью каждого плана было занятие столицы и свержение власти Мин. Значит, повстанцы уже тогда надеялись на переворот во всей стране.

Поскольку оказался принятым третий проект, началась подготовка к походу в Шэньси. Но и правительственные войска готовились дать отпор. Естественное препятствие — узкий проход между Хуанхэ и горами, называемый Тунгуань, — они всячески укрепили. Сюда были привезены пушки и «огненные телеги» и стянуты полки из соседних провинций. Войска охраняли все дороги и подступы, а в окрестных деревнях и складах забрали продовольствие, чтобы повстанцы не могли им воспользоваться.

Подошедшие повстанцы наголову разбили правительственное войско, подступили к провинциальному центру г. Сиань и после трехдневной осады вступили в него в ноябре 1643 г.

В течение ближайших месяцев повстанцы установили свою власть в Шэньси-Ганьсуском₁ районе, вновь переформировали свое войско, увеличили численно за счет мобилизаций и укрепили- дисциплину в нем. Непосредственно после вступления в Сиань были произведены аресты представителей провинциальной власти и установлена контрибуция, взимаемая со всех богачей. Ли Цзы-чэна провозгласили императором в начале 1644 г., назвав его династию Дашунь, и организовали правительство, которое состояло из шести ведомств. В округи и уезды назначили новых начальников из среды повстанцев.

Закончив все приготовления, повстанческая армия, разделенная на 2 колонны, выступила в поход на столицу минской империи. Ли Цзы-чэн с частью войска двигался через южную Шаньси, часть Хэнани, южную территорию столичной области. Вторая колонна шла северным путем через Датун. На пути повстанцев встречались крупные города и крепости, служившие охранными пунктами при подступах к столице. Однако сопротивления они не [87] оказали, если не считать 2-3 городов и крепостей. Гораздо чаще случалось, что население и гарнизон открывали ворота и выходили встречать освободительное войско. Они увлекали за собой чиновников и командиров, которые приветствовали атаманов. В это время в лагерь восстания все чаще переходили представители господ, которые притворно демонстрировали свою приверженность восставшим крестьянам. Зато искренне и с большим подъемом присоединялись к Ли Цзы-чэну крестьяне, горячо поддерживая повстанцев и при их помощи разрешая свои самые наболевшие жизненные вопросы.

Почти торжественное шествие обеих колонн закончилось их соединением вблизи намеченной цели. 23 апреля повстанцы подошли к Пекину, предложили гарнизону сдаться и открыть ворота, но, получив отказ, начали осаду.

Между тем в столице господствовала полная растерянность. Непопулярное минское правительство, несмотря на все усилия, не получило помощи. На юге страны им не очень интересовались, твердыни феодалов на севере были разгромлены. Императорская казна давно истощилась, запасов продовольствия в Пекине не было. Что касается войск, то и они не внушали доверия. Пекин, который по числу населения достигал 6-7 млн., был громадным городом, и в нем, веками скапливались ценности, привезенные из всех концов страны. Было здесь великое множество богачей, минских князей, феодалов, сановников, генералов, купцов и ростовщиков, храмов и монастырей, но никто не хотел жертвовать ничем для поддержки минского правительства, все заботились только о себе. С огромным трудом удалось собрать войско, чтобы послать его навстречу повстанцам. Войско вооружили, обеспечили продовольствием, снабдили пушкой, к главному командиру прикрепили миссионера-европейца иезуита Адама Шааля для помощи в артиллерийском и инженерном деле. Но солдаты этого войска, как и солдаты столичных лагерей, разбежались при слухе о приближении неприятеля. Солдаты, расположенные на городской стене, не хотели сражаться с войском Ли Цзы-чэна, поэтому мушкеты и пушки гремели вхолостую или палили в воздух. После краткой обороны отворились городские ворота. Пекин сдавался. [88]

Город состоял из трех обнесенных стенами частей: внешнего города (южная часть) и внутреннего (к северу от него), посередине внутреннего находился запретный, императорский город, состоявший из парков и дворцов.

В дневнике, написанном свидетелем последних событий в столице (автором его считается известный книгоиздатель Фэн Мын-лун), есть запись о вступлении повстанцев 25 апреля во внутренний город Пекина: «Был пасмурный день и темные тучи охватывали весь горизонт. Дым застилал небо. Сеял мелкий дождь, внезапно начал падать снег». Гарнизон сдался, жители высыпали на улицу приветствовать повстанцев. «Народ и чиновники, стоя у своих ворот, держали в руках благовония, а когда разбойники проезжали мимо, встречали их приветствиями. Люди наклеивали на лица два иероглифа — «покорный народ», а на воротах писали большими знаками — «первый год Юнчэн».³⁾ Некоторые надписи гласили — «Да здравствует много, много тысячелетий князь Шуньтянь».⁴⁾ Сначала вступила конница, затем пехота. «В полдень Ли Цзы-чэн в войлочной шляпе и простой синей одежде, верхом на горячем вороном коне въехал в ворота Дэшэнь...»

В этом же произведении описана паника, охватившая всех причастных к центральной и столичной власти и феодалов. Они тоже писали на стенах и на лицах приветственные иероглифы, некоторые старались сбежать из города, другие, переодевшись в платье своих слуг, пытались скрыться или искали убежища у бедных людей, преданность которых они надеялись использовать. Не меньшая паника охватила Запретный город. Сам император Чжу Ю-цзянь велел, увести и укрыть своих сыновей, пытался зарубить свою дочь, приказал повеситься императрице и утопиться наложницам, а сам, удалясь во дворцовый парк, повесился на дереве на горе Мэйшань. Легенда гласит, что последний минский повелитель, боясь суда народа и решившись покончить с собой, написал кровью на поле своей шелковой одежды несколько слов, обвиняя во всех бедах чиновников. Впрочем, и во дворце он якобы оставил указ повстанцам беречь народ и карать чиновников. Это потрясающее лицемерие, если подобный [89] факт действительно имел место, было обычным приемом, вполне отвечающим духу этикета. Ведь и раньше, подписывая покаянные манифесты, император обвинял себя самого во всех несчастьях, обрушившихся на народ.

Заняв столицу и императорские дворцы, повстанцы приступили к наведению порядка и созданию новой власти. Первыми их мероприятиями были: приказ открыть тюрьмы и выпустить заключенных, аресты наиболее известных военачальников и размещение своего войска в городе. Первым актом было обращение к населению, в котором повстанцы призывали население к спокойствию и соблюдению порядка. В нем говорилось: «За то, что город сдан очень быстро, вы будете избавлены от угрозы резни и можете спокойно заниматься своими собственными делами. Лавки в городе не должны закрываться. Если кто-либо из солдат нашей великой армии станет бесчинствовать, он подвергается наказанию со всей строгостью военного закона».

В кратких словах повстанческое руководство определяло свое отношение к горожанам. Оно требовало, чтобы жизнь шла как обычно, чтобы купцы и ремесленники не боялись крестьянского войска и не устраивали паники, закрывая свои лавки и мастерские, прекращая коммерческие дела и пряча свои товары. Поддержание спокойствия и порядка, обещанных в воззваниях, было серьезной задачей, которую повстанцы решали тщательно и придирчиво. Вступление большого войска само по себе не могло не внести некоторого смятения, но командиры быстро справились с этим, установив четкий порядок размещения воинов. Каждое из крупных соединений располагалось в определенной части города, которая была ему предназначена. Старшины улиц должны были расквартировать солдат в основном так, чтобы каждые 5 семей содержали прикрепленного на постой. В сохранившихся свидетельствах очевидцев, а все они не были сторонниками восстания, отмечается порядок и спокойствие, которые господствовали в столице, и нет жалоб на грабежи или насилия со стороны солдат. Приученные к суровой и скромной жизни, они продолжали соблюдать обычный порядок после вступления в Пекин. Повстанческие вожди, хоть и поселились в сказочной по великолепию архитектуры и богатствам резиденции «сынов неба», также продолжали и жить и одеваться скромно, подавая пример войскам. [90]

Отношение повстанцев к жителям Пекина было дифференцированным и классово направленным. Созывая старшин улиц, кварталов и других городских организаций, они выясняли нужды беднейшей части населения и, как можно предположить, оказали воспомоществование беднякам и остро нуждающимся. Они поддерживали торгово-промышленные круги. Когда во дворец пришли представители ученых, повстанческие руководители велели им вернуться домой и мирно заниматься своим делом.

В Пекине, естественно, находилось много служащих, высших и низших чиновников. Все они оказались отстраненными от своих должностей, большинство скрывалось, некоторые бежали. Повстанцы издали приказ явиться во дворец и объявить свои имена, звания и должности. Все те, кто стал бы противиться приказу и не пожелал явиться, должны были подвергнуться осуждению и строгой каре, а члены семей скрывающихся придворных чиновников осуждались на казнь. Вместе с тем давалось обещание, что из числа явившихся будут отобраны более образованные и способные к работе и определены на новые должности. В назначенный день сановники и чиновники увились и, судя по мемуарам, страшно унижались и лебезили перед новыми властителями. Только 26 человек демонстративно покончили с жизнью, не желая подчиняться мятежникам. К их памяти повстанцы отнеслись с полным уважением и оберегали их семьи. Зато остальным пришлось претерпеть много унижений, публичного лишения чинов и званий и прочего.

Среди высших чинов повстанцы не нашли таких, которые могли бы занять место в новом правительстве, но зато все известные своими преступными действиями и притеснением народа были закованы в цепи и заточены в тюрьмы. 500 человек, среди которых находились ранее арестованные военачальники, феодалы, влиятельные сановники, вывели к городским воротам и отрубили им головы. Некоторое незначительное число чиновников низших рангов выбрали для назначения на должности, но по существу они не получили работы, так как им не доверяли. Феодалы, сановники и чиновники старались скрыться, уклониться от явки или бежать за пределы столицы, поэтому патрули, разъезжавшие по городу, задерживали подозрительных и арестовали немало влиятельных сторонников старого режима. [91]

Кроме того, повстанцы наложили контрибуцию на феодалов, сановников и некоторых чиновников. Все они всячески старались уклониться от выплаты своей доли контрибуции, поэтому пришлось применить угрозы и насилие. Сбором контрибуции ведали Лю Цзун-минь и Ли Моу. Как говорят источники, выкуп определялся ими не по размерам богатства, а в связи с тяжестью содеянных преступлений и с известностью как взяточника. Тем, чье имя было сильно опорочено, приходилось платить по нескольку десятков тысяч лян серебром, и они придумывали всякие ухищрения, чтобы этого избежать. Тогда Лю Цзун-минь и Ли Моу прибегли к арестам и пыткам, и, как записали современники, не было ни одного, кто бы не внес установленной суммы. Всех выплативших контрибуцию отпускали на волю и больше не преследовали.

Чиня классовый суд в Пекине, повстанцы приступили к организации новой власти. Главой государства считался Ли Цзы-чэн, которого провозгласили императором еще в Сиане, но новой коронации в Пекине не устроили. Ознакомление с историей народных восстаний и феодальных мятежей в средневековом Китае показывает, что всякий, кто занимал столицу, немедленно провозглашался императором своими сторонниками. Почему повстанцы не последовали этому примеру, — остается пока глубокой тайной. Ли Цзы-чэн продолжал стоять во главе нового правительства в силу своего прежнего избрания.

Со слов дворцовых евнухов современники событий записали, что все сколько-нибудь важные вопросы обсуждались на совете вождей всеми его участниками. Это, очевидно, удивило евнухов, знавших лишь приемы деспотической власти. Совет главных повстанческих руководителей состоял из 20 человек, возглавлялся Ли Цзы-чэном и служил высшим верховным органом власти как военной, так и гражданской. Государственный совет управлял делами при помощи ведомств. Это были те же шесть ведомств, которые создала феодальная государственная мудрость китайцев и которые существовали едва ли не при всех феодальных династиях. Их функции распределялись таким образом: 1) управление, ведавшее всем штатом государственных служащих, 2) управление по взиманию налогов, 3) по руководству вопросами идеологии, религий, обрядов, 4) военное ведомство, 5) юридическое и, наконец, 6) последнее — руководило организацией [92] работ по ирригационной сети, строительству и пр. Повстанцы сохранили это разделение функций власти, но перестроили и переименовали новые учреждения. Они восстановили, хотя тоже переименовав, палату инспекторов, старинный контрольный орган в стране, и академию. Таким образом, в основном сохранилась прежняя государственная структура управления, но в сокращенном и упрощенном виде. В этом, пожалуй, нет ничего удивительного, если припомнить, что даже Сунь Ят-сен, вырабатывая свой проект республиканского государственного правления, учитывал старый феодальный китайский опыт и к 3 функциям буржуазной государственной власти прибавлял старые китайские организации: контрольную (инспекция) и экзаменационную власти.

Сохранив структуру органов исполнительной власти, повстанцы ликвидировали множество дополнительных учреждений, дворцовых и полицейских управлений. Количество служащих в новых организациях подверглось резкому сокращению, а функции их уточнились. Было и еще одно обстоятельство, игравшее немаловажную роль: штат старых чиновников был сменен. В качестве новых служащих оказались повстанцы, многие из их рядов были бывшими минскими чиновниками низших рангов. Более высокие должности предназначались для вождей или для людей образованных, которые задолго до взятия Пекина присоединились к восстанию, наконец, для некоторых сановников, которые были выпущены повстанцами из тюрем, куда их заключило минское правительство за инакомыслие или вольнодумство. Таким образом, менялись не только названия государственных учреждений, но они создавались и комплектовались заново. Новые чиновники получали приказ «управлять справедливо». О взятках и самоуправстве нечего было и думать, учитывая, что за деятельностью новых чиновников пристально следили вожди, начальники отрядов и рядовые повстанцы.

Наиболее сложной проблемой оказалась организация управления на той обширной территории, которая находилась во власти восстания. Огромное пространство с многомиллионным населением провинций Хэнань, части Хубэя, Шэньси-Таньсуского района, Шаньси и столичной провинции Чжили было подвластно повстанцам. Здесь они сохранили деление на области, округа и уезды, но повсеместно ставили своих начальников и своих [93] уполномоченных. Кроме того, в крупных городах и важных крепостях они оставляли свои военные гарнизоны. Разбушевавшееся крестьянство, принимая участие в восстании на протяжении почти 15 лет, зорко следило за деятельностью местных властей, что заставляло даже и изменников помнить о крестьянских интересах и бояться городской бедноты. Отмена старых поборов, уничтожение минской налоговой системы, сопровождавшееся сожжением учетных записей и истреблением чиновников и крупных землевладельцев, открывали возможность более спокойного существования деревни. В районах, которыми повстанцы владели давно, они пытались установить налог очень незначительный по размерам, возможно, равный 5% минских поборов. Вопрос о налогах принадлежал к числу наиболее острых и без конца дебатировался в совете повстанческих вождей.

Было бы ошибкой предполагать, что повстанческому государству в Северном Китае удалось утвердиться и сколько-нибудь крепко установить свою власть. Конечно, нет. Молодое повстанческое государство раздиралось классовыми противоречиями, ослаблялось вмешательством заклятых врагов всего прогрессивного, его беспомощность порождалась и его социальным характером. Крестьяне сами не могли создать никакого крестьянского государства, и большое влияние на мероприятия повстанческих руководителей оказывали горожане, ученые, а также прогрессивно настроенные элементы из среды мелких представителей класса феодалов. Отсутствие в Китае сколько-нибудь сложившегося класса буржуазии ярко сказалось в событиях XVII в. И если элементы зарождающейся буржуазии все же оказали свое влияние на рост движения, на политику и попытки создать новое государство, то они были слишком слабы и незначительны, чтобы вопросы решались повстанцами с буржуазных позиций, чтобы удовлетворялись именно буржуазные интересы и возникали и созревали новые государственные формы. В этом заключалась роковая слабость крестьянской войны, наиболее остро выявившаяся в период блестящих побед восстания.

Господствующий класс, понеся жестокое поражение, нашел в себе силы для дальнейшей борьбы. Феодалы рассчитывали, видно, что повстанцы, вступив в Пекин, будут ослеплены его богатствами, а повстанческие вожди станут [94] пленниками великолепнейших императорских дворцов и быстро переменят свои взгляды, соблазненные могуществом власти и сказочной роскошью запретного города, который стал их местом пребывания. Но этого не случилось. Ли Цзы-чэн и другие предводители и военачальники продолжали жить и одеваться скромно, соблюдали строгую дисциплину в своем главном штабе и войске и следили за порядком в городе. Не существует даже намека на то, что они изменили своим принципам, смягчили классовую политику, пошли на примирение с феодалами, подверглись феодальному перерождению. Военный, даже боевой дух продолжал господствовать в лицзычэновском войске. В столице стояло много солдат, но это была только часть миллионной армии, достаточно сильная для несения охраны, но не слишком обременительная для населения. Остальные соединения были расквартированы в лагерях, а больше всего стояли в городах, особенно в крепостях северного пограничного района.

Чтобы предотвратить грабежи, спекуляцию и расхищение казенного имущества, повстанческое правительство провело в Пекине тщательную ревизию и опись запасов риса в государственных амбарах, а также всех видов продовольствия и ценностей. Эта мера осуществлялась и в других городах, которыми владели восставшие. Подобная предусмотрительность свидетельствовала и о суровой дисциплине и требовательности новых властей, и о том, что группа Ли Цзы-чэна продолжала осуществлять принцип централизации снабжения и обеспечения войск всем необходимым. В данном случае это являлось также мерой заботы о населении.

В условиях установления твердой власти и организованности феодалам приходилось искать помощи вне территории, занятой повстанцами. Бросая свои деревенские и городские феодальные гнезда-усадьбы, ускользая из своих столичных дворцов, они бежали на юг к Янцзы, или на север к маньчжурской границе; взывая о помощи и мести.

Повстанцы не считали, южный район опасным для себя, однако войска, стоявшие на северной границе, вызывали у них вполне обоснованную тревогу. Поэтому совет вождей решил завязать отношения с командующим минскими частями на маньчжурском фронте У Сань-гуем, чтобы убедить его поддержать новое [95] правительство. С этой целью обратились к отцу У Сань-гуя, жившему в столице, и просили написать отеческий совет заключить мир с Ли Цзы-чэном. У Сань-гуй ответил не сразу, очевидно, он колебался. Горькая участь минского генерала, которому опасно было побеждать и позорно терпеть поражения, заставила У Сань-гуя медлить, а может быть, и искать повода не обнаруживать подлинных своих намерений. Но призывы феодалов, их требования о помощи, появление беженцев, которые в ужасе рассказывали о непримиримой политике восставших и силе их организации, решили сомнения этого феодального полководца, и он занял враждебные по отношению к повстанцам позиции.

Войска У Сань-гуя, которых всячески берегли и поддерживали Мины, были довольно многочисленны и боеспособны. Прекращение военных действий маньчжурами дало У Сань-гую возможность умножить свои силы, не подвергаясь с их стороны вечной трепке и нападениям. Теперь эти свежие части правительственных войск готовились к обороне или наступлению.

Но и повстанцы не стали медлить. Получив сведения о подготовке У Сань-гуя, часть повстанческих отрядов под командованием Ли Цзы-чэна и Ли Цзун-миня, оставив Пекин, выступила на север. После быстрого перехода они достигли городов-крепостей, которые находились под властью У Сань-гуя, и заняли их, не встретив сопротивления.

У Сань-гуй, предвидя, что может оказаться между двух огней, еще раньше начал переговоры с маньчжурскими князьями. Последние не выказали особенной поспешности в соглашении с главнокомандующим неприятельским фронтом, очевидно, ожидая, когда он умерит свои желания и свою самоуверенность. Помимо этого, маньчжурские князья боялись У Сань-гуя и предпочитали осторожность, тем более, что в их собственном стане было не так уже спокойно. Князья, царские родственники и военачальники рвались к власти и враждовали между собой. Солдаты перестали получать свою долю добычи от грабежа во время походов в глубь Поднебесной, а долгое бездействие у границ великой империи тяготило их. Новые походы были необходимы, но цинские князья не сразу ответили У Сань-гую. Только тогда, когда войско Ли Цзы-чэна придвинулось к Шаньхайгуаню и разгромило [96] форпосты и авангардные части минских войск, У Сань-гуй не только возобновил призыв о помощи, но признал себя вассалом маньчжур, выказал всевозможные знаки покорности, согласно унизительным обычаям этикета, предписывающего их китайским подданным. Он даже обещал им огромную дань.

Пушка середины XVI в.

Маньчжурские князья, достаточно осведомленные через своих лазутчиков о событиях, происшедших в Китае, не имели более причин для сомнения и заключили с У Сань-гуем союз, пообещав ему действенную помощь и сообща разработав план борьбы. Войска их расположились в тылу китайских войск и должны были выжидать условного знака. Чтобы в разгаре сечи восьмизнаменные [97] конники не приняли правительственных солдат за повстанцев, У Сань-гуй приказал своим воинам пришить на рукава их одежды три белые полоски, чтобы это служило отличительным знаком.

24 мая состоялось генеральное сражение. Ли Цзы-чэн со своим штабом, наблюдая с холма за полем боя, руководил действием войск, находясь в полнейшей неизвестности о замыслах неприятеля и о заключенном договоре. Повстанцы, у которых всегда было много лазутчиков, впервые оказались в неведении и не предусмотрели событий. Битва сулила им победоносный конец, уже дрогнули смятые ряды неприятеля, уже многие обратились в бегство. Тогда-то, огибая правый фланг, на поле боя потекла маньчжурская конница и внезапно врезалась в ряды сражавшихся. В завязавшейся схватке дрогнули повстанческие отряды, не выдержали натиска конных сил неприятеля, отступили, обратились в бегство. Лю Цзун-минь, тяжело раненный, во главе небольшого арьергарда продолжал сражаться, прикрывая отход главных сил. Повстанческие части собрались в городе Юнпине. Ли Цзы-чэн начал переговоры с У Сань-гуем, согласился удовлетворить его требование, выдав ему плененного повстанцами сына последнего императора Чжу Ю-цзяня. Со стороны У Сань-гуя это был лишь прием, имевший целью выиграть время, пока подойдут вызванные из Маньчжурии свежие войска. Получив наследника минского престола, предатель продолжал наступление.

Повстанцы не стали оказывать сопротивления, они быстро отошли к Пекину. Было решено не защищать этого города. Сказались здесь давние противоречия между горожанами, да еще столичными, привыкшими пользоваться подачками двора и как бы жить за счет средств всей Поднебесной, и простыми крестьянами-повстанцами. К тому же Ли Цзы-чэн и другие атаманы боялись оказаться в окруженном городе, лишенном притока продовольствия, отрезанными от других частей повстанческих войск, от крестьянской массы — той деревенской периферии, которая неизменно поддерживала их в годы движения. Эти соображения заставили их быстро собраться в новый поход. Готовясь к эвакуации, переплавляли золотые и серебряные изделия, захваченные в минских дворцах и полученные в виде контрибуции, в слитки, которые могло вывезти повстанческое казначейство. [98]

Накануне выступления во дворце произошла церемония коронации Ли Цзы-чэна как китайского императора династии Дашунь. Этот акт имел далеко идущие цели и мог помочь повстанцам в предстоящей борьбе.

4 мая 1644 г. повстанческое войско оставило столицу страны. Оно уходило по западной дороге в полном боевом порядке под водительством своих командиров. Свидетели отметили, что Ли Цзы-чэн с группой военачальников уезжал верхом, облаченный в обычную свою скромную и грубую одежду, только один золотой знак императорского достоинства выделял его среди товарищей.

Повстанцы, отказавшись от мысли защищать Пекин, оставили горожан на произвол судьбы, но многие горожане, выйдя за ворота, еще долго провожали отходившее войско и всячески выражали свою глубокую скорбь.

[99]

Назад К содержанию Дальше

¹⁾ Дань — около 60 кг.

²⁾ Гуны и хоу — феодальные титулы. Здесь имеется в виду феодальная аристократия, которую занимало одно стремление — жить в возможно большей роскоши.

³⁾ Юнчэн — годы правления нового императора, т.е. Ли Цзы-чэна.

⁴⁾ Князь Шуньтянь — Ли Цзы-чэн.