Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

В течение тридцати лет Генрих принадлежал истории, которая в прямом смысле этого слова не является историей Франции. Он человек Юго-Запада. Генрих часто считается наследником Валуа, с самого детства влекомым неудержимой силой крови к постепенному завоеванию короны, согласно заданной траектории, которая приведет его непременно из По в Париж. На самом деле это не так. Он все же принадлежал к другому миру. Для него податься на Север до Пуату, перейти через Луару значило попасть «во Францию», в совершенно другую страну, страну Капетингов. Судьбы, предопределенные династическими браками, сделали его пиренейским принцем, вассалом французского короля в большей части своих владений и сувереном на остальной территории. Его суверенная собственность была территориально менее значительна, но она придает совокупности его «государств» облик независимого княжества — благодаря блеску маленькой наваррской короны. {8}

В Беарне его называли «наш Генрих». Местоимение «наш» отражало не только панибратское отношение простого народа к принцу, но глубокое уважение к нему как к защитнику от капетингского централизма — защитнику обычаев, свобод, национальной самобытности. Нужно подчеркнуть, что это было уделом Генриха Наваррского в течение почти половины его жизни. Вплоть до смерти герцога Алансонского, младшего сына Екатерины Медичи, умершего в царствование своего брата Генриха III, Беарнец оставался верен национальному самосознанию, пробужденному его предками в раздробленной, но тем не менее единой Гаскони. Религиозный конфликт еще более подчеркнул выделенность пиренейского Юга, уже имевшего свою политическую, культурную и языковую историю. Сын Жанны д'Альбре, как Антей, черпал там новые силы всякий раз, когда возвращался туда, после пребывания при французском дворе, пагубного влияния которого опасалась его гугенотка-мать.

Когда начнется война, Гасконь послужит ему ареной боевых действий, потом стратегической базой для более удаленных сражений. Она даст ему самое ценное — верных соратников, которые обеспечат ему первые успехи и определят будущее. Благодаря их поддержке Беарнец сможет вынудить победу не изменять ему до конца. Опираясь на дружбу и преданность, а также и на любовь, любовь Коризанды, он достигнет вершины и выполнит свое предназначение. Первая ступень ракеты, поднявшая его, становится ненужной. Он отрывается от нее и окончательно выходит на национальную орбиту.

Конечно, неблагодарность была одной из черт его характера, но следует заметить и то, что он иногда {9} вынужден был проявлять ее из политических соображений. Однако отказ от родины, вне всяких сомнений, вызывал у него угрызения совести в течение всей его французской жизни. Неопровержимым доказательством этому служит тот факт, что после того как он перешел границы Гиени в 1588 г., направляясь на завоевание Севера, он больше никогда туда не вернулся. Не один раз он будет говорить о желании вновь увидеть родные места. Он даже планировал совершить туда свадебное путешествие с Марией Медичи, но так никогда и не осуществит своих намерений, даже после карательной военной операции, которая приведет его в Лимож, к границе его владений. Хотя он и расхваливал своему окружению По и свой замок и предавался ностальгическим воспоминаниям о прежних днях и старых товарищах, о юношеских забавах и красоте родных гор, — Беарн и Наварра, присоединенные им в 1607 г. к владениям короны, стали для него всего лишь частью Франции. Вернуться в По или Нерак значило перестать быть королем Франции, выслушивать чьи-нибудь сожаления и упреки. Хоть на время стать собственностью страны, которую он покинул, как покидают любовницу, — с чувством вины.

Тем не менее Гасконь была для него не только источником воспоминаний, но также и оплотом древней семейной традиции, с которой он был связан своими корнями. Именно так следует понимать его решение назвать своего младшего сына Гастоном в память о своих героических гасконских предках Гастоне Фебюсе и Гастоне де Фуа. Первые же его сыновья (внебрачные) получили имена Гедеон, Цезарь и Александр. {10}

Глава первая.
Наварра и Бурбоны

Мулен, 20 октября 1548 г. Король Генрих, II добился наконец желанной цели: Антуан де Бурбон женится на Жанне, единственной дочери короля Наварры Генриха д'Альбре. Антуан — глава Бурбонского дома, принадлежащего к младшей ветви семьи, которая неожиданно стала главной после поражения, а потом смерти вероломного коннетабля де Бурбона. Что касается короля Наварры, то он был почти опереточным королем. От обширных владений Большой Наварры ему остались лишь редкие пастбища на северном склоне Пиренеев, все остальное отошло к Испании. Однако Генрих д'Альбре не только король Наварры. Его владения, терпеливо собранные тремя именитыми фамилиями Фуа, Альбре и Арманьяков, единственным наследником которых он был, занимали большие пространства по обе стороны Гаронны.

Во Франции того времени еще существовало несколько владетельных принцев. После аннексии Бретани и конфискации собственности старших Бурбонов {11} остались младшие Бурбоны и Альбре. Франция с давних пор стремилась урезать их домены и ограничить власть, бракосочетание в Мулене было частью этой стратегии, увенчавшейся в конце концов успехом. В роскошной обстановке герцогского замка Мулен, где великие герцоги Бурбонские в XIV и XV вв. держали пышный двор, бедность их кузена казалась еще более очевидной. По размерам своих владений и сумме доходов Антуан не мог считаться крупным феодалом. Но он принц крови, и в случае, впрочем, весьма маловероятном, если умрут Генрих II и все его сыновья, именно Антуан вступит на трон Франции. По Салическому закону он самый близкий родственник по мужской линии, следовательно, прямой наследник после смерти «сыновей Франции».

По этой причине для Генриха II было немаловажным приблизить своего кузена к французскому двору. Еще более важным было выдать замуж наваррскую наследницу в соответствии с интересами короны. Вероятность примирения Альбре с Испанией уже давно волновала французских дипломатов: оно открыло бы Пиренеи для испанского вторжения. Нужно было любой ценой помешать Мадриду расширить свое господство на континенте и приобрести новых союзников, особенно на границах королевства.

Владения Альбре в Гаскони представляли собой феодальное образование, политическое объединение которого было недавним, но общность интересов — древней. Их удаленность от центра королевства и гористый ландшафт способствовали возникновению национальной истории, традиций независимости, политических свобод, своеобразных социоэкономических структур, свойственных горцам. Для Капетингов {12} было гораздо труднее аннексировать эти территории, чем низменное Бурбонне и даже горную Овернь, поэтому для их вовлечения в сферу интересов короны уже давно использовалась брачная политика.

Генрих д'Альбре

После смерти отца в 1516 г. и деда Алена д'Альбре, «Великого Алена», в 1522 г. Генрих д'Альбре стал полновластным хозяином Наварры, Беарна, Фуа и Альбре. С раннего детства он привык не доверять соседним, более могущественным королям, лавировать между их противоречивыми устремлениями и управлять сообразно собственным интересам, ловко скрывая их под личиной циничного лицемерия. Он остроумно сравнивал себя с вошью, за которую дерутся две обезьяны — король Испании и король Франции.

И тем не менее, он был французским принцем. Валуа сделали для этого все возможное. С 1515 года он жил при французском дворе и даже стал близким другом Франциска I. Наряду с матримониальной дипломатией французские короли издавна практиковали политику приручения молодых принцев. Воспитываясь вместе с детьми королевского дома, наследники крупных владений с юных лет были связаны дружескими узами с королевской семьей. При необходимости их использовали как заложников и удерживали силой, так как они не могли покинуть двор без разрешения короля. Неповиновение и попытки заключить брак по собственному выбору считались проявлением коварства и влекли за собой {13} опалу и прочие карательные меры. Генрих IV позже тоже прибегал к этой политике по отношению к своей сестре Екатерине и племяннику Конде.

Генрих д'Альбре понимал опасность длительного пребывания при дворе. Ему удалось получить разрешение удалиться, чтобы лично управлять своими землями. Серьезное отношение к своим обязанностям суверена и тонкое политическое чутье помогли ему понять и принять различные проявления независимости своих подданных. Он их ловко использовал и создал настоящее государство с отлаженной системой управления.

В 1519 г. Генрих д'Альбре сформировал Высший Совет, который станет в будущем беарнским парламентом. Он учредил также счетную палату, монетный двор, разделил территорию на военные округа, построил неприступную крепость Наварранкс, чтобы создать преграду для вторжений в долины. Короче говоря, современный государственный аппарат, опирающийся на административные органы и на собрания депутатов или экспертов, которые контролировали исполнительную власть короля в финансовом, административном, дипломатическом, а позже и в религиозном плане. Кроме того, наваррский король поддерживал непосредственную связь со своими подданными. Эти товарищеские отношения с народом резко отличались от церемониала французского двора. Он любил свой народ, как отец любит своих детей, и обеспечивал ему все средства для обогащения, дабы воспрепятствовать праздности и разврату. Впоследствии Генрих IV примет эту эстафету. Когда возобновилась война в Италии, Генрих д'Альбре поддержал Франциска I. Оба они были взяты {14} в плен у Павии, но наваррец вышел из положения с большей ловкостью, чем король Франции. Тогда как в Беарне прилагались неимоверные усилия, чтобы собрать огромный выкуп, который потребовал Карл V, Генрих сбежал из тюрьмы, спустившись на веревке с башни, где содержался, и поспешил в свои владения, избавив таким образом своих налогоплательщиков от немалых расходов. Через два года он женился на любимой сестре Франциска I, вернувшегося к тому времени из испанского плена, Маргарите Ангулемской, вдове герцога Алансонского. Между Францией и Беарном был переброшен новый мост. 16 ноября 1528 г. от этого брака родилась Жанна д'Альбре.

Женившись на Маргарите Ангулемской, Генрих д'Альбре округлил свои владения, так как Франциск I дал сестре богатое приданое. Он уступил ей также все вотчины Арманьяков, унаследованные ее первым мужем герцогом Алансонским, которые после его смерти должны были отойти к короне.

Кроме лично принадлежавших ему владений и тех, которые он получил через жену, Генрих д'Альбре занял благодаря своему шурину многочисленные административные должности. С 1528 года он являлся наместником короля и адмиралом Гиени. Он, если можно так сказать, был вице-королем старой Аквитании, которой правил как сюзерен (Наварра и Беарн), как вассал короля (владения д'Альбре и Арманьяков) и как представитель монархической власти. Если к этому добавить сепаратистские настроения Юго-Запада, усилившиеся после распространения Реформации, то можно понять, какую силу представляло собой гасконское княжество, когда король Франции Генрих II выдавал замуж его наследницу. {15}

Жанна д'Альбре

Антуан де Бурбон был вторым мужем Жанны д'Альбре. Семь лет тому назад произошло весьма прискорбное событие. Франциск I понимал, каким козырем была его племянница, поэтому он отобрал ее у матери, чтобы воспитать под своим непосредственным наблюдением. Десять лет Жанна жила в полной изоляции вдали от своих родителей в замке Плесси-лес-Тур. Король хотел таким образом подавить ее волю и по достижении брачного возраста навязать ей мужа, выгодного для французской короны. Для этой роли был выбран Вильгельм де ла Марк, владетельный герцог Клевский, удобный союзник в борьбе с Карлом V. Однако у Генриха д'Альбре были свои планы. С некоторых пор он вел секретные переговоры с испанским двором и плел интриги, чтобы выдать свою дочь за будущего Филиппа II. Узнав об этом, Франциск I опередил его, вырвал согласие у своей сестры Маргариты и с большой пышностью обвенчал Вильгельма и Жанну (1541 г.).

Но тринадцатилетняя Жанна проявила неожиданную силу характера. Она смело заявила королю о своем отвращении к навязанному ей союзу. Поскольку король не обратил на это никакого внимания, она в присутствии свидетелей выразила официальный протест против чинимого над ней насилия. Тем не менее брак был заключен, но не осуществлен, так как новобрачная еще не достигла половой зрелости. Герцог Клевский отбыл один в Германию, где сама судьба постаралась расторгнуть этот злосчастный союз: через {16} два года герцог был наголову разбит Карлом V. Побежденный союзник не представлял никакого интереса для короля Франции, и он дал разрешение на аннулирование брака, которого в 1545 году добилась от папы его сестра Маргарита. Формально Жанна не была принцессой Клевской, но в будущем ее противники вспомнят об этом несостоявшемся первом браке, чтобы оспорить законность второго.

Поскольку после смерти Франциска I отец Жанны Генрих д'Альбре продолжал свои опасные для Франции переговоры с Мадридом, новый король Генрих II приложил все усилия, чтобы их пресечь. Восемнадцатилетней принцессе, все еще удерживаемой при французском дворе, были предложены две партии. Первым претендентом стал Франциск д'Омаль, будущий герцог Гиз. Перспектива выйти замуж за младшего сына Лотарингского дома, а кроме того, стать золовкой дочери королевской любовницы Дианы де Пуатье не привлекала наваррскую принцессу, имеющую слишком высокое мнение о своем происхождении. Она предпочла второго жениха, Антуана Вандомского, принца королевской крови. Ее родители, чьи взоры все еще были устремлены к Испании, проигнорировали ее решение. Так как они жили раздельно, их уговаривали по одному. Больная и удрученная смертью Франциска I, Маргарита сдалась первой и летом 1548 г. присоединилась ко двору в Лионе. После упорного сопротивления туда прибыл и Генрих д'Альбре. В Мулене спешно и без особой пышности прошло их венчание.

Однако родители не скрывали своего недовольства тем, что им пришлось поступить по принуждению. Маргарита не переставала плакать, а Генрих открыто {17} демонстрировал свою антипатию к зятю. Реакция Мадрида не заставила себя ждать: раз Жанна вышла замуж за французского принца, Большая Наварра никогда не будет ей принадлежать. Карл V созвал в Памплоне Генеральные штаты Наварры, присвоившие его сыну Филиппу титул короля Наварры.

Антуан Бурбонский

По сравнению с испанским инфантом Антуан Бурбонский, герцог Вандомский, занимал скромное положение. Герцоги Бурбонские вели свое происхождение от младшего сына Людовика Святого Робера де Клермона и на протяжении веков сохранили верность царствующей ветви, в отличие от своих строптивых кузенов, герцогов Бургундских. Эту традицию нарушил коннетабль Шарль. Причиной его измены было запутанное дело о наследстве, одной из сторон которого являлась мать Франциска I Луиза Савойская. Ее жадность сыграла не последнюю роль в недостойном поведении коннетабля: когда владения перебежчика были конфискованы, большая их часть отошла к матери короля. Остальное досталось сестре коннетабля, а после ее брака — младшей ветви Бурбонов, Монпансье, владевшей этой самой богатой вотчиной Франции, пока ее наследница не вышла замуж за младшего сына Генриха IV Гастона Орлеанского.

Промежуточная младшая ветвь Бурбонов-Вандомов после смерти коннетабля в 1572 г. стала главой семьи, не унаследовав при этом владений старшей ветви. Дед Генриха IV Карл Бурбонский (1489—1537) был графом, а с 1515 года герцогом Вандомским. К своим вандомским владениям он присоединил {18} пикардийские земли, унаследованные от матери, Марии Люксембургской, а также множество фламандских ленов, доходы от которых часто конфисковывал Карл V. Карл Бурбонский тоже играл крупную политическую роль при Франциске I, будучи председателем Королевского Совета в период пленения короля. Его жена Франсуаза Алансонская принесла Вандомам графство Суассон, баронства Шато-Готье, Ла Флеш, Бомон-сюр-Сарт; она подарила своему мужу тринадцать детей, из которых после старшего сына Антуана мы упомянем только графа Энгиенского Франсуа, героя Серизоля, кардинала Шарля и Людовика, первого принца Конде. Через своих дядьев и теток Генрих IV породнится со всеми знатными семьями Франции (Гизы, Неверы), что поможет ему во времена Лиги.

Несмотря на разновеликость владений и измену коннетабля, все Бурбоны пользовались хорошей репутацией. За ними признавали качества, стойко передаваемые из поколения в поколение: уже упомянутую верность, полководческие способности и личную храбрость. Не был обойден вниманием также и тот факт, что в битве у Мариньяна участвовало семь Бурбонов, двое из них были убиты, а третий возведен в рыцари самим Баярдом. Брантом, не скрывая слабостей Антуана Бурбонского, писал о нем: «Благородный и доблестный принц, ибо среди Бурбонов не было других, в битвах рискующий жизнью не меньше, чем простой солдат». Генрих IV понимал значение семейной славы. Из Кутра он напишет своим кузенам Конде и Суассону: «Друзья мои, всегда помните, что вы принадлежите к дому Бурбонов». В 1594 году из Арраса: «По Божией милости мы ведем начало от самого прославленного, благородного и христианнейшего дома на земле». {19}

Глава вторая
Детство в По.
1553

Вопреки всем ожиданиям, Жанна и Антуан нежно любили друг друга в первые года их брака. Нам позволяют судить об этом пылкие, почти игривые письма, которыми они обменивались. «Душечка моя, я никогда не думал, что буду вас так любить. В следующий раз я непременно возьму вас с собой, потому что тоскую без вас». На следующий день после свадьбы Генрих II заметил: «Я никогда не видел новобрачной счастливее, чем эта. Она все время смеется...» Через четыре года, когда отношения между ними начали портиться, она все еще продолжала с любовью подписывать свои письма к мужу: «Ваша покорная служанка, супруга и возлюбленная».

Антуан, несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте, был настоящим сердцеедом. Веселый, красивый и элегантный, он пока проявлял только лучшие стороны своего характера.

После свадьбы молодожены отправились к матери Антуана Франсуазе Алансонской в замок {20} Вандомов, а оттуда вернулись ко двору, чтобы присутствовать на свадьбе отвергнутого жениха Жанны — Франсуа де Гиза и внучки короля Людовика XII Анны д'Эст. Для него это был блестящий брак, и свадебные торжества, устроенные по распоряжению Генриха II, по своей пышности резко отличались от скромного бракосочетания в Мулене. В начале 1549 г. Антуан и Жанна вместе с Маргаритой Ангулемской прибыли в Беарн.

Для них начались длительные разлуки и постоянные переезды. В то время все знатные семьи вели кочевую жизнь. Управление владениями и семейные дела чаще всего лежали на супруге, которая оставалась дома, тогда как муж находился в королевском окружении и занимал высокие придворные должности, часто отлучаясь в провинцию, где был губернатором, или в королевские войска, в которых традиционно был на высоких командных постах.

Отголоски этих разлук сохранились в письмах тех лет. Без них мы почти ничего не знали бы о женщинах XVI века, обладающих высоким авторитетом, здравым смыслом, мужеством и решимостью, которых часто не хватало мужчинам того времени. И неслучайно, что распространением новых религиозных идей, как правило, занимались женщины, более далекие от политических интриг, чем их мужья, и более близкие к реальной жизни. Они первыми соприкоснулись с евангелическим учением сторонников Реформации и проявили мужество и стойкость древних римлянок, пряча проповедников и приобщая к новой религии своих дочерей, слуг и крестьян, а вслед за ними сыновей и мужей. {21}

Любовь украдкой

После отъезда мужа Жанна на долгие месяцы осталась в одиночестве. На Севере снова началась война, и Антуан командовал войсками на границе Пикардии, губернатором которой он являлся. Совместная супружеская жизнь была крайне затруднительной, так как королю Франции пришлось бы не по вкусу, что его кузина посещает лагеря и гарнизоны. Однако супруги прибегали к разного рода уловкам, свойственным всем влюбленным. Жанна издалека следила за ходом военной кампании, и если ситуация была благоприятной, быстро приближалась к месту боевых действий, чтобы при первой же возможности украдкой встретиться с мужем. Так были зачаты их первые дети. 21 сентября 1551 года родился их первенец, герцог де Бомон, которого назвали Генрихом в честь деда Генриха д'Альбре. Кстати, незадолго до этого королева Франции Екатерина Медичи родила третьего сына, который впоследствии станет Генрихом III.

19 декабря 1552 года Антуан снискал славу, отобрав у испанцев крепость Эден. Жанна с небольшой свитой отправилась в сторону Аббевиля. Встреча произошла в середине марта во дворце д'Альи, предоставленном супругам Марией д'Альбре, графиней де Ретель. Генрих IV был зачат в эту ночь.

В конце весны Жанна сообщила отцу о своей второй беременности. Генрих д'Альбре, уже давно живший отшельником, добровольно избавив себя от семейных обязанностей, никогда не выказывал дочери {22} особой привязанности, Жанна отвечала ему тем же. Однако известие о предстоящем рождении второго внука не оставило старика безучастным. Он тут же предложил дочери рожать в своей резиденции Мон-де-Мареан. Антуан выразил несогласие под тем предлогом, что возобновившиеся военные действия не позволят ему вовремя присоединиться к жене, находящейся далеко от фронта, а он непременно хочет присутствовать при родах. В середине июня он предложил Жанне выбрать для этого или Ла Флеш, или Вандом. Возможно, он хотел, пусть и не признаваясь в этом, чтобы его дети появлялись на свет в его бурбонских владениях, а не у д'Альбре. Для того чтобы избавить Жанну от утомительного путешествия, он пригласил ее отца в Вандом, пообещав ему предоставить столько ловчих птиц, сколько тот захочет, для его любимой соколиной охоты.

В июле Жанна получила приглашение приехать ко двору, который находился в Сен-Мор-де-Фоссе. Мы не знаем, отправилась она туда или нет, да это и неважно. В любом случае именно в Ла Флеш произошло печальное событие, которое предопределит детство Генриха IV. Жанна с сыном, герцогом де Бомоном, жила в замке. С самого рождения она доверила его заботам своей бывшей гувернантки Эме де Лафайет. Та была подругой ее матери, выведенной в «Гептамероне» под псевдонимом «Лонгарина». Жанна провела в ее обществе унылые годы в замке Плесси-лес-Тур и безоговорочно ей доверяла. Но у старой дамы были свои причуды. Одержимая навязчивой идеей о пагубности холода, который действительно властвовал над жизнью людей того {23} времени, как сеньоров, так и нищих, она кутала ребенка и держала его в перегретой комнате. Был ли правильным диагноз врачей? Мы не можем об этом судить. В любом случае они приписывают оплошности старой женщины смерть герцога де Бомона от асфиксии 12 августа 1553 г.

Жанна была потрясена смертью ребенка. К ее страданиям и глубокому огорчению от потери первенца, принца, который должен был стать главой дома, несомненно, примешивалось чувство вины. Антуан со стойкостью солдата воспринял печальное известие. Он обращается к жене со словами утешения, заимствованными из Священного Писания, как будто кальвинизм уже овладел его мыслями.

Генрих д'Альбре тоже огорчен смертью ребенка. Он когда-то потерял маленького сына, брата Жанны, и, видимо, опасался за продолжение своего рода. Потребовал ли он, как утверждают историки того времени, чтобы дочь немедленно прибыла рожать в Беарн? Переписка опровергает это утверждение. Наваррский король согласился даже отправиться сначала в Ла Флеш, несмотря на внушительное расстояние и дурное самочувствие. Жанна больше всего боялась, что отец ее вступит в новый брак и что от этого союза родится сын, который лишит ее наследства. Поэтому она считала крайне важным поддерживать тесный контакт с отцом и родить здорового ребенка. Антуан признавал справедливость этих соображений. В октябре супруги отправились на Юго-Восток и вскоре прибыли в Мон-де-Марсан к Генриху д'Альбре. В середине ноября они перебрались в По, где было больше удобств для предстоящих родов. {24}

Рождение нового Геракла

Рассказы о рождении и раннем детстве Генриха IV с давних пор приобрели форму эпической легенды. Они похожи на историю Геракла или Ахилла, или на героическую поэму о детстве Гильома д'Оранжа. Еще при жизни короля были собраны и записаны воспоминания очевидцев, разумеется, искаженные и приукрашенные. Позже рассказчики еще больше расцветили исключительность и предопределенность событий, изменили даже хронологию, датировав смерть двух братьев, а не только старшего, до рождения Генриха, чтобы подчеркнуть случайность того, что он выжил. Вот лишь некоторые эпизоды, предваряющие эпопею о Генрихе IV: античный хор ждет рождения героя; его кладут в панцирь гигантской черепахи; как Геракл в колыбели, он, будучи ребенком, убивает змею и т.д.

С уверенностью можно утверждать, что в По Генрих д'Альбре был полновластным хозяином и отвел своему зятю второстепенную роль статиста, как будто ожидаемый ребенок будет не Бурбоном, а только Альбре, которому предназначена наваррская корона. Слухи о возможности его второго брака, очевидно, придавали изъявлениям его воли принудительный характер для его окружения, которое опасалось худшего. Поскольку Жанна была крайне обеспокоена этими слухами, отец не без злорадства показал ей «золотую шкатулку», куда он положил свое завещание, а сверху большую золотую цепь, которая могла обвиться вокруг шеи двадцать пять или тридцать раз. {25} Потом добавил: «Она будет твоей, когда ты покажешь мне то, что носишь в чреве. И чтобы ты не произвела на свет плаксу или хилого ребенка, я обещаю отдать тебе все, если во время родов будешь петь песню на беарнском наречии и если я буду при этом присутствовать». В этих словах скрыта явная угроза. Если Жанна родит девочку, «плаксу», следует опасаться, что Генрих д'Альбре станет искать себе другого наследника.

Между полночью и часом ночи с 12 на 13 декабря 1553 г. (а не 14-го, как часто утверждали) начались схватки. «Король, апартаменты которого находились над спальней принцессы, приказал своему камердинеру позвать его в любое время, когда у нее начнутся схватки, даже если он будет крепко спать». В этом нет ничего необычного: рождение престолонаследника должно было происходить в его присутствии и публично, чтобы предотвратить слухи о подмене.

Когда камердинер его известил о начале родов, Генрих д'Альбре спустился к дочери, и Жанна в соответствии с его желанием запела беарнскую песню, которую обычно пели при родах местные женщины, умоляя Деву Марию облегчить их страдания.

Беарнская песня вскоре подействовала: Жанна родила сына. Ликующий дед, как старец Симеон из Нового Завета, взял внука на руки и завернул его в свой халат. «Это ваше, дочь моя, — сказал он, вручая ей шкатулку (однако не отдав ключа от нее, как добавляет рассказчик), — а это мое». И он унес ребенка на верхний этаж в свою спальню, где маленький принц получил свою первую пищу, которая была пищей солдат, — дед натер ему губы долькой {26} чеснока и поднес к его носу чашу с вином. Почуяв его запах, дитя качнуло головкой, и тогда король сказал: «Ты будешь настоящим беарнцем». Создается впечатление, что мы читаем о рождении Гаргантюа. На самом же деле исключительным было то, что король забрал ребенка, остальное было элементарными профилактическими средствами. В По, как и во всем Беарне, в то время свирепствовали инфекционные болезни. Чеснок, «противоядие крестьян», использовался повсеместно для уничтожения болезнетворных микробов, об этом упоминает Монтень. Считалось, что винные пары имеют тот же эффект.

Ребенок всего лишь вдохнул винные пары из чаши деда. Позднейшие рассказчики этим не ограничились: добрый король Генрих с первых минут своей жизни доказал, что он весельчак и любитель выпить. И, конечно же, вино в этой как бы мистической чаше было с виноградников Жюрансона, которыми владел король.

Совершив этот символический обряд завладения младенцем, Генрих д'Альбре спустился в большой зал, где толпились сановники всех рангов, прелаты, синдики и члены городского правления. Он показал им ребенка, потом вышел на балкон главной башни замка и прокричал оттуда радостную весть толпе, собравшейся у крепостной стены. Наваррский король все еще никак не мог забыть саркастические выпады испанцев по поводу рождения его дочери Жанны: «Чудо! Корова отелилась овцой!» — оскорбительный намек на геральдических коров с герба Беарна. Сегодня это оскорбление было смыто рождением внука, который даст отпор потомственному врагу. «Чудо! Моя овца родила льва!». {27}

Крещение принца Вианского

Дед имел большой жизненный опыт, и его забота о ребенке не лишена была оснований. Оказалось, что Жанна не может его кормить, и в поисках подходящего молока ребенка передавали от кормилицы к кормилице. Говорят, их было восемь. Последней оказалась Жанна Фуркад, жена того Жанна Лассанса, который однажды проникнет в Лувр, чтобы пронести корзину с сырами для своего бывшего питомца. Маленького принца поселили у кормилицы на мызе Биллер, находившейся на краю замкового парка между По и Лескаром. Дом — разумеется, в измененном виде — существует до сих пор.

Через три месяца принца крестили. Церемония проходила в замке По 16 марта 1554 года. Генрих д'Альбре, живший очень скромно и без излишней роскоши, превратил крещение в пышный династический праздник. Была специально заказана позолоченная серебряная купель, а на освещение было затрачено два центнера воска. Представители всех ленных владений короля собрались в большом тронном зале, украшенном по этому случаю самыми красивыми королевскими гобеленами. Крестными отцами были сам Генрих д'Альбре и кардинал Вандомский Шарль, брат Антуана Бурбонского, который специально прибыл из Парижа. Именно этот прелат, которому выпала честь нести ребенка к купели, через тридцать пять лет, в смутные времена Лиги, попытается лишить его короны Франции. Крестной матерью была Изабелла д'Альбре, вдова Рене де Рогана {28} и сестра Генриха д'Альбре. Обряд крещения совершал кардинал Арманьяк, один из высших чинов французской церкви, его окружали епископы Лескарский, Олоронский, Эрский, Мандский и Каркассонский. При крещении принц получил имя покойного брата — Генрих. Ему присвоили титулы принца Вианского и герцога де Бомона. Второй титул принадлежал семье Бурбонов, а первый означал претензии династии на испанские территории, так как Виан был городом испанской Наварры, и княжеский титул был учрежден в 1429 году испанским королем Карлом III для его внука и наследника — дона Карлоса.

После окончания церемонии король приказал разослать гонцов с вестью об этом событии. Для увековечивания памяти о нем на многих языках были изданы поэтические сборники, а также опубликован гороскоп принца, составленный Оже Феррье и другими «математиками и астрологами». Все указывало на то, что наследника наваррского короля послало само небо.

Генрих д'Альбре хотел единолично распоряжаться судьбой внука. К тому же война снова потребовала присутствия его зятя Антуана в Пикардии. Жанна, которую не прельщала перспектива остаться наедине с отцом, через несколько месяцев отправилась на Север, выполнив свое обещание: она отдала ему «плод своего чрева». Генрих д'Альбре остался с принцем Вианским. {29}

Глава третья.
Маленький беарнец.
1554—1559

Первые семь лет жизни Генрих IV был маленьким беарнцем, а не французским принцем, воспитывающимся при дворе. Все историки подчеркивали это необычное начало жизни, отличавшее Генриха Наваррского от его кузенов Валуа, и ставили это в заслугу Генриху д'Альбре. На самом же деле дед успел только в общих чертах наметить путь дальнейшего воспитания ребенка, так как он умер 24 или 25 мая 1555 г. в возрасте пятидесяти двух лет через полтора года после рождения внука.

Он умирал один в замке Ажетмо, как умирали в полном одиночестве все члены его семьи: жена Маргарита, позже зять Антуан, к которому Жанна не приедет после его ранения, потом сама Жанна, на чьих похоронах не будет присутствовать ее сын Генрих, и, наконец, Екатерина Бурбонская, сестра Генриха. Подобное явление не было редкостью среди высшей аристократии, оно иллюстрирует глубокое одиночество отдельного индивида в те времена. Каждый сам отвечал за свою {30} судьбу и оставался один на один с болезнью, а потом перед лицом смерти. Людям были несвойственны сострадание и угрызения совести. К тому же путешествия были долгими и опасными, и никто добровольно не пускался в путь при известии о болезни близких. Жанна оставила умирать в одиночестве свою мать, а потом отца. Антуан поступил так же со своей матерью. Вдовствующая герцогиня Вандомская даже оставалась непогребенной в течение нескольких месяцев. Наконец, Антуан Бурбонский опомнился и распорядился похоронить ее в фамильном склепе Бурбонов рядом с его маленьким сыном, герцогом де Бомоном, и то только потому, что им вдруг овладел суеверный страх. «Я прошу вас, — пишет он жене, — по возможности ускорить погребение моей покойной матери, ибо я думаю, что ее столь долгое пребывание без захоронения может принести несчастье кому-нибудь из наших детей».

После кончины Генриха д'Альбре изменились политические функции и титулы членов его семьи. Жанна стала королевой Наварры, а ее полуторогодовалый сын принцем Наваррским. Эти титулы, естественно, признавались только во Франции, так как Испания признавала за ними титулы герцогини Вандомской и принца Беарнского. Генрих был препоручен уже не кормилице, а воспитательнице Сюзанне де Бурбон, принадлежавшей к младшей побочной ветви Бурбонов-Бюссе и вышедшей замуж за кузена короля Наварры Жана д'Альбре, барона де Миоссанса. Он воспитывался в их замке Коарраз вместе с их тремя детьми. Далеко от Беарна, в замке Гальон, резиденции его крестного отца кардинала Бурбонского, 19 февраля 1555 г. родился его брат Луи-Шарль, граф де Марль. Через несколько месяцев {31} после его рождения пришло известие о кончине короля Наварры. Жанна и Антуан отправились в путь. После похорон, которые состоялись 15 июля в кафедральном соборе Лескара, супруги предстали перед Генеральными штатами Беарна. По окончании дебатов их права были признаны, но с разной формулировкой. Беарнцы пожелали сделать различие между той, которая будет править по праву рождения, и чужаком, получившим это право благодаря браку. Итак, Жанна была признана сувереном виконтства и королевой Наварры; Антуан же — сувереном и королем только как «господин своей жены». Король Франции решил воспользоваться двусмысленной ситуацией, в которой оказался его кузен Антуан, и попытался сыграть на его уязвленном самолюбии. Он предложил ему обменять Беарн на несколько владений в центре Франции, где он будет полновластным хозяином. Когда переговоры не привели к желаемому результату, король Франции попытался силой отобрать Беарн. Был предпринят поход с целью овладеть крепостью Наварранкс, но он закончился неудачей. После этого между королем и Антуаном снова установились добрые отношения. Антуан получил должности своего тестя: в обмен на губернаторство в Пикардии он стал губернатором и адмиралом Гиени. После чего вернулся ко двору, чтобы использовать королевскую благосклонность в интересах своего сына.

Представление французскому двору

Прошло три первых года жизни, годы раннего детства, быстро заканчивающегося в те времена, когда {32} шансы выжить были невысокими, а зрелость определялась не возрастом, а социальным положением. Для наследного принца карьера начиналась с колыбели, а серьезные обязанности сочетались с детскими играми. Жанна сначала жила в По, оставив Генриха в Коарразе с четой Миоссанс, потом отправилась в Нерак — владения Альбре, где родила дочь Мадлен, прожившую несколько дней (апрель 1536). Антуан считал, что настало время показать своего первенца французскому двору. В ноябре кортеж Антуана и Жанны отправился в путь через принадлежавшие им земли, где их встречали весьма торжественно. Особенно великолепным был въезд в Лимож. Но их с нетерпением ждали и в Париже, и вот, наконец, 1 февраля 1537 г. они прибыли в Лувр, где их встретили Генрих II и Екатерина Медичи.

Маленький Генрих во время этого визита продемонстрировал стиль поведения, который будет характерен для него на протяжении всей жизни. Он имел обыкновение расположить собеседника или утомить его, вывести из себя или оттолкнуть, но в разумных пределах, чтобы не довести дело до окончательного разрыва. Он часто добивался желаемого от противника лестью или насмешками. В возрасте трех лет и двух месяцев уже можно было предвидеть его карьеру обольстителя. От Антуана при дворе знали о его веселом нраве и любви к шуткам. Весь двор собрался поглядеть на маленького принца, столь непохожего на детей короля Франции. Чему его научили, на каком языке он говорит, умеет ли он держаться в обществе? Генрих II посадил его к себе на колени, желая приласкать, а также оказать честь его родителям. «Хотите быть моим сыном?» — спросил {33} король. Мальчик понимал французский, но еще не говорил на нем. Он воспринял вопрос всерьез и удивился, что король не замечает очевидного. «Вот стоит король, мой отец», — сказал он по-беарнски, указывая на Антуана. Король сменил вопрос на предложение: «Раз вы не хотите стать моим сыном, тогда, может быть, вы хотите стать моим зятем?» — «Да», — ответил ребенок. К этому времени у Генриха II была только одна незамужняя дочь Маргарита, четырех с половиной лет от роду. Неожиданно шутливый разговор с ребенком превратился в брачные переговоры. В отличие от многих заранее запланированных браков между детьми, к несчастью для обеих сторон, этот осуществился.

Генрих II, вероятно, задал вопрос без всякого умысла, но Антуан вовсе не собирался предать забвению столь лестное предложение и раструбил о нем повсюду, чтобы поставить короля в безвыходное положение.

Сохранился портрет Генриха IV в этом возрасте, написанный неизвестным наваррским художником. На нем изображен красивый мальчик с вьющимися светлыми волосами, полными щечками, тонко очерченным носом и изящными ушными раковинами. Его примечательная внешность резко контрастирует с невыразительными лицами маленьких Валуа. По этому портрету едва ли можно угадать, что впоследствии нос вытянется, как клюв, подбородок выступит вперед, а лоб увеличится, обнажая виски. Спокойный взгляд больших выразительных глаз и насмешливый рот создают впечатление сосредоточенности, но одновременно и открытости.

Мальчик очаровал двор. Ожидали увидеть маленького крестьянина, грубого «беарнца», а увидели {34} того, кем он был по рождению — Бурбона-Валуа, но более французского, так как мать его не была итальянкой, как у его кузенов Валуа. Напрасный труд искать в нем этнические или региональные признаки. По крови он был французским принцем. С возрастом он стал похож на свою мать Жанну и бабку Маргариту Валуа, поэтому с пятнадцати-шестнадцати лет в нем можно заметить большое сходство с Франциском I, который был его двоюродным дедом. Остальным же — энергией, характером и умом — он обязан как воспитанию, так и породе.

Маленький регент

После подвигов ребенка при дворе семья разъехалась. Отец последовал за двором в Виллер-Коттре, потом снова стал главнокомандующим в Пикардии. Жанна и Генрих покинули Париж и с небольшими остановками прибыли на Юг. Летом к ним присоединился Антуан, чтобы вместе с семьей совершить торжественный въезд в Бордо, который на этот раз предназначался лично ему как губернатору Гиени. Потом он возвратился во владения жены. Не потребовалось много времени, чтобы убедить его в справедливости территориальных претензий Альбре. Жанна, как и ее отец, не отказалась от Памплоны, и Антуан вступил на опасный путь тайных переговоров в безумной надежде, что Испания отдаст ему земли по ту сторону Пиренеев. Непомерное рвение подтолкнуло его к тем же крайностям, что и его тестя, вплоть до измены. Будучи французским принцем и военачальником на службе у короля Генриха II, он дошел до того, что дал опрометчивые обещания {35} Филиппу II, сам толком не зная, сможет ли он их выполнить. Несчастный выбрал самый неподходящий момент, чтобы столь серьезно себя скомпрометировать. В августе 1557 г., когда он дал понять Мадриду, что возможен военный союз против Франции, испанские войска вторглись в Пикардию. Их мощное наступление закончилось поражением и капитуляцией французской армии. Адмирал де Колиньи был окружен с его армией в Сен-Кентене, потом взят в плен. Дорога на Париж была открыта врагу.

Вторжение во Францию еще больше усугубило измену герцога Вандомского. Генрих II не удивился, узнав об интригах своего кузена. Антуан мог опасаться настоящих репрессий: король вполне мог похитить Жанну и ребенка и держать их в качестве заложников. Поэтому он решил принять контрмеры и срочно переправить их в Испанию, но вскоре передумал. Принцу крови прощалось все что угодно. С обычным для него непостоянством, раздражавшим его окружение, он снова переметнулся к королю. Генрих II его простил. Теперь нужно было воспользоваться первой же возможностью для путешествия в Париж. Такая возможность вскоре представилась: было объявлено о бракосочетании дофина Франциска и королевы Шотландии Марии Стюарт. В январе 1558 г. Жанна и Антуан отправились ко двору.

Их не остановил новый траур: в ноябре по глупой случайности погиб их последний сын, граф де Марль, которому было два с половиной года. Некий дворянин и кормилица развлекались, перебрасывая ребенка, как мячик, через балконную дверь. Кормилица не поймала его, и он вылетел наружу, сломав при падении ребро. Боясь наказания, кормилица никому не {36} сказала о несчастном случае, ребенка не лечили, и он умер. Генрих остался единственным сыном. Ему было тогда четыре года. Его родители сочли, что он достаточно взрослый, чтобы стать во главе их владений, и отбыли на свадьбу дофина. Принц Беарнский, назначенный по этому случаю регентом и наместником, остался в По под опекой барона де Миоссанса и другого кузена, Людовика д'Альбре, епископа Ласкарского.

Итак, мальчик получил свой первый политический пост. Разумеется, он не председательствовал на совете и не давал указаний, но его ранг сам по себе был символом власти, которую он олицетворял, присутствуя на ассамблеях. И это в четыре года! Впрочем, в XVI веке такое не было исключением.

Маленькие горцы

Сельское детство Генриха IV послужило исторической канвой для создания легенд о великом Беарнце. Они издавна использовались в качестве назидания как образец идеального воспитания принца. Пока на троне сидели Бурбоны, воспитатели живописали их наследникам детство великого предка. Основатель новой династии стал примером героя, воспитанного по-спартански, закаленного физическими упражнениями, приученного по-дружески относиться к своим сверстникам, какого бы скромного происхождения они ни были.

Беарнское воспитание, как мы видели, не могло осуществляться под руководством Генриха д'Альбре, так как он умер, когда внук его едва научился ходить {37} и еще не был отнят от груди. Следовательно, именно Антуан и Жанна, а особенно мадам де Миоссанс, придали самобытный характер этому воспитанию, которое, естественно, отличалось от традиционного воспитания маленьких французских принцев при дворе Валуа. Нужно полагать, что мадам Миоссанс, следуя указаниям деда, создала своему воспитаннику те же условия жизни, что и своим детям, то есть соответствующие обычаям поместного дворянства Беарна.

Годы беарнского воспитания следует отнести к периоду с 1556 по 1560 г. Маленький принц жил в замке По, но чаще в замке Коарраз. Это одно из самых красивых мест в Беарне. Над громадой замка Миоссансов высится изящный силуэт средневековой главной башни, у подножья крепостных стен пенятся волны бурной реки Гав. На горизонте вырисовываются конические вершины Пиренеев. Величие горного пейзажа и безграничные просторы не могли не повлиять на население Беарна тех времен. Люди восхищались могуществом природы и втайне гордились этой единственной в своем роде местностью, принадлежавшей только им и возвышавшей их над равнинными обитателями. Когда Генрих IV станет королем Франции, он будет с умилением и нежностью вспоминать эти пейзажи.

Именно в Коарразе, а не в По, где замок больше изолировал его обитателей от дикой природы, легче всего представить то спартанское воспитание, о котором говорится во всех мемуарах. «Принц был воспитан по-деревенски, — пишет Андре Фавен, — как того желал его дед. Он с детства привык стойко переносить холод и жару, бегал босиком с сельскими ребятишками, так что нет ничего удивительного, что {38} он непобедим в битвах, ведь с юных дет он был приучен к испытаниям, а не к изнеженности двора». Близость к природе сказывалась на всех сторонах жизни ребенка, — его кормили ситным хлебом, молочными продуктами, говядиной и чесноком, без деликатесов и излишеств.

Его товарищи и слуги получили наказ не называть его принцем, чтобы не выделять среди деревенских детей. Воспитатели опасались избалованности, влияния лести на еще незрелый ум. Они старались воспитать не вылощенного щеголя, а «сильного и здорового мужчину». Общаясь с маленькими горцами из соседних деревень, он привык обращаться с ними непринужденно и относиться к ним с открытым сердцем. Это не выдумки биографов, ибо свойства его характера убедительно доказывают, что он извлек пользу из этих контактов, с юных лет поддерживая их без всякого принуждения. Он, несомненно, перенял некоторые черты своих товарищей по детским играм. «Кровь Франции и дух Беарна», как удачно выразился Раймон Ритте, чтобы определить составные части его воспитания. Мемуаристы часто описывали этот «дух Беарна». Франсуа де Бельфоре писал в 1575 г.: «Народ там веселый, живой, общительный, вежливый, но хитрый и проницательный, храбрый в бою и свободолюбивый».

Беарн был менее разноликим, чем большая часть Франции; он был страной маленьких городов и маленьких замков. Дворяне и купцы вели там простую жизнь. Они без всякого чванства общались с деревенскими жителями, пастухами и виноградарями, близкими им по духу, так как и те и другие обладали чувством собственного достоинства, старались {39} разумно распоряжаться доходами от своей в основном неплодородной земли, были готовы защищать свои права и имущество силой и зачастую хитростью, а также поддерживали свою репутацию явными гиперболами по части своего происхождения и подвигов. Эти чисто гасконские черты были свойственны Генриху IV. Сердечность, бережливость и бахвальство он перенял от своих друзей детства. Всю жизнь он будет напоминать о своей принадлежности к Гаскони и Беарну, шутливо подчеркивая добрую славу своих соотечественников. «Беарнец беден, но благороден», — заявил он в 1590 г., чтобы подтвердить свою личную доблесть и заткнуть рот тем, кто ставил под сомнение его успехи на поле брани.

Грозный год (1559)

Игры в горах и купание в Гаве перемежались с политическим обучением. Весь 1568 год, когда готовились важные события, принц Беарнский жил в По один. После успеха своих войск у Сен-Кентена испанский король согласился начать мирные переговоры с Генрихом II. Полномочные представители собрались в Серкаме, но война продолжалась. Каждая из воюющих сторон пыталась извлечь выгоду из военных операций, чтобы изменить в свою пользу статьи предстоящего договора. Когда-то Генрих д'Альбре предлагал Филиппу II вторгнуться во Францию с юга, и недавно эти предложения были повторены Антуаном Бурбонским. Но наваррский король потом переметнулся на другую сторону, так как в тот момент находился при французском дворе, дабы снова завоевать благосклонность Генриха II. Филипп II {40} при начале военных действий в его помощи не нуждался. Испанские войска перешли пограничную реку Бидассоа, захватили территории басков и овладели городом Сен-Жан-де-Луз.

Беарнцы и наваррцы решили защищаться от захватчиков собственными силами. Генеральные штаты Беарна проголосовали за мобилизацию 3000 горцев и попросили четырехлетнего регента утвердить это решение. Первым документом, утвержденным Генрихом Наваррским, было написанное по-беарнски послание жителям долины Оссо с приказом поставить под ружье мужчин от восемнадцати до пятидесяти лет и поручить им защиту дорог и крепости Наварранкс. Это письмо датировано 22 октября 1558 года.

Прослышав об этом, Антуан добился от Генриха II посылки экспедиционного корпуса для отражения нападения их общего врага. Однако король проявил осторожность и поставил во главе своих 3000 солдат Монлюка, Жарнака и Жака д'Эскара. Наваррский король, как всегда, склонный верить своим фантазиям, вообразил, что ему представился удобный случай, чтобы продвинуть боевые действия за Пиренеи, на территорию бывшего королевства, захваченного некогда испанцами. Филипп II нейтрализовал этот план. С помощью испанского двойного агента начало французского похода было отсрочено, и когда Антуан добрался наконец до пиренейского фронта, на дворе уже стоял декабрь. В то же самое время Филипп II форсировал мирные переговоры, чтобы сделать бесполезными возможные успехи французов на территории басков. Генрих II пытался удержать своего кузена, но тот упорствовал и начал плохо подготовленное {41} наступление, которое в январе закончилось провалом.

Это унизительное поражение вызвало негодование обеих сторон. К Генриху II был послан месье д'Одакс для объяснения причин неудачного исхода военной операции. Мирные переговоры послужили причиной длительного пребывания наваррской королевской четы при французском дворе. Антуан умолял короля Франции «посодействовать ему и его жене в том, что они просят». Но у Генриха II было достаточно своих забот, чтобы добавлять к ним претензии своих наваррских родственников. К тому же не было никакого смысла защищать их интересы, так как Испания по этому вопросу не шла ни на какие уступки. Таким образом, наваррские требования не были учтены в договоре в Шато-Камбрези, который станет общеевропейской хартией вплоть до Вестфальского договора. Итак, Памплона не изменила своего статуса.

7 февраля в Париже Жанна д'Альбре родила своего пятого ребенка. Девочку назвали Екатериной из уважения к королеве Франции. Она благополучно переживет опасный в те времена период младенчества и будет единственной сестрой Генриха IV, мадам Екатериной. Оправившись после родов, Жанна уехала на родину. Семья воссоединилась в Нераке. Король и королева Наваррские рассчитывали посвятить себя наконец управлению своими доменами и воспитанию детей. Но через несколько недель гонец от Гизов привез из Парижа ужасное известие: Генрих II был смертельно ранен на турнире. После его смерти 10 июля корона Франции перешла к пятнадцатилетнему мальчику, Франциску II. Внезапная {42} кончина короля предвещала большие политические потрясения. По всем прогнозам, Генрих II в мирное время хотел всерьез заняться вопросами нравственности и собирался пресечь резкую реакцию католиков на распространение идей Реформации. Франциск II, боявшийся власти и совершенно к ней не приспособленный, обратился за помощью к своей матери Екатерине Медичи. Но итальянка была мало кому известна, поэтому с первых минут нового правления власть взяли в свои руки дяди молодой королевы Марии Стюарт — герцог Гиз и кардинал Лотарингский, бывшие в фаворе еще при покойном короле.

Антуан Бурбонский мог ожидать неприятностей от нового правительственного клана. Не вызывало сомнений, что Гизы будут вести более прокатолическую и происпанскую политику, чем та, которую намеревался вести Генрих II, и что они будут ее проводить невзирая на лица, то есть без всяких поблажек принцам. К тому же Антуан серьезно скомпрометировал себя в их глазах. Он недавно провел крайне неудачную военную акцию против Филиппа II, а его личные симпатии к кальвинизму ни для кого не были секретом. Двойная причина для того, чтобы быть в лучшем случае отодвинутым в сторону, а в худшем подвергаться преследованиям, и это в тот момент, когда его ранг первого принца крови давал ему право занять первое место в Королевском совете и направлять действия юного короля. Неизвестной величиной оставалась королева-мать. Никто не знал, какую именно политическую роль она собирается играть, на чью сторону она станет. До сих пор она вела себя неприметно и не имела никакого {43} влияния на короля, своего супруга. Будет ли она союзницей или врагом наваррского дома?

Было крайне опасно дать себя забыть и позволить лотарингскому клану присвоить все посты, насадив повсюду своих ставленников. Королевский совет Наварры высказался за решительные действия. Он предложил Антуану Бурбонскому отправиться ко двору с многочисленной вооруженной свитой, «как подобает суверенному государю и крупному вассалу», и говорить с королем с позиции силы. По французской традиции его ранг действительно давал ему право на большую политическую власть. На него были устремлены все взгляды во Франции, но также в Испании и Англии. Какой будет его реакция? Способен ли он противостоять лотарингцам? Недовольные всех мастей возлагали на него свои надежды. Все казалось возможным. В окружении Франциска II прибытие наваррского короля восприняли почти как акт насилия. Гизы имели все основания прийти в смятение, так как принцы крови моментально сплотились вокруг главы семьи. К кортежу Антуана по дороге присоединились еще один Бурбон — его брат Людовик, принц де Конде, его кузен — принц де Ла-Рош-сюр-Йон, а также племянники коннетабля де Монморанси, адмирал Колиньи и Франсуа д'Андело.

Двор находился в Сен-Жермен-ан-Ле. Еще до прибытия туда соратники Антуана полностью в нем разочаровались и утратили все свои иллюзии. Нерешительный, трусливый и слабовольный, он не был человеком, способным совершить государственный переворот. Теперь в полной мере проявилась его «немощь ума», по меткому выражению Агриппы д'Обинье. Противники тоже быстро обнаружили его {44} бездарность, и, чтобы обуздать его непомерные претензии, применили к нему политику кнута и пряника. Сначала Франциску II поручили сделать выговор своему кузену по поводу странных обстоятельств его появления при дворе. Потом его пригласили на коронование в Реймс, где отвели ему первое место среди вельможной знати, что очень польстило его самолюбию. Екатерина Медичи, увидев первые результаты своей политики, увенчала ее гениальной находкой. Ее дочь, Елизавету Валуа, нужно было сопроводить в Испанию к Филиппу II, который заочно женился на ней еще до рокового турнира. Кто, как не король Наваррский, был достоин такой почетной миссии? Антуан с благодарностью согласился. Что касается королевы-матери, то она была рада удалить на долгие месяцы от двора своего соперника. Принц Беарнский находился в составе свиты. В Ронсево Елизавета была передана испанским грандам со всеми протокольными тонкостями и массой сложностей, которые, впрочем, можно было предвидеть.

Выполнив свою миссию, наваррский король отправился с сыном в По. У него было достаточно поводов для размышлений. Каждый понимал, что времена изменились. Все было не так, как раньше. Французская монархия перестала быть мощной державой, цитаделью христианского мира. Она вступила в период царствования детей, которое сопровождалось внутренними распрями. Религиозный конфликт выпустит, как джинна из бутылки, демонов гражданской войны. Понадобится сорок лет, чтобы от них избавиться. Мог ли Антуан предполагать, что эта задача выпадет на долю маленького принца Беарнского, который скакал рядом с ним по дорогам Беарна? {45}

Глава четвертая.
Наваррец и гугенот.
1559—1560

Прежде чем присоединиться к французскому двору, Генрих полтора года находился в Беарне. За это время сильно обострились разногласия между наваррским домом и королями Франции. Причиной их были суверенность Наварры и религиозные различия.

Наварризм

Поскольку существует тенденция оценивать исторические события в обратном порядке и принимать причины за следствия, историки зачастую обходят вниманием двойственный характер того, что так разительно отличало маленького Беарнца от сыновей Екатерины Медичи. Склонные верить в некое предназначение героя, они видели в Генрихе IV врожденного наследника французской короны, которого его благочестивая мать с детства готовила к этой тяжелой ноше.

Мы вовсе не удивляемся, что люди 1589 года считали Генриха IV одновременно «королем Франции {46} и Наварры», не видя в этом особого противоречия.

Впрочем, наварризм, если его можно так назвать, — это типичный династический партикуляризм, который нельзя игнорировать, не лишая при этом Генриха IV его привязанностей и определяющих качеств его личности. Конфликты гасконских государей с королями Франции являются исторической реальностью, хотим мы этого или нет. Хотя Антуан и был Бурбоном, он безоговорочно поддержал притязания своего тестя Генриха д'Альбре. Жанна тоже без малейших укоров совести замышляла соглашение с Испанией, чтобы любыми способами добиться восстановления Наваррского королевства в прежних размерах. Как рассказывают мемуаристы, некоторые заговоры плелись чуть ли не в спальне супругов, вокруг их ложа. Должности губернатора и адмирала французского короля, которые занимали Генрих д'Альбре, а потом его зять и внук, не остановили их попыток восстановить свое королевство любой ценой. Интересы наваррской короны были для них превыше всего.

Как мы уже видели, Антуан Бурбонский унаследовал безрассудные планы Генриха д'Альбре. Овдовев, его тесть мечтал жениться на племяннице Карла V герцогине Лотарингской, или на его дочери, инфанте Хуане. Мадрид дал понять, что если он лишит наследства свою дочь Жанну, инфанте дадут в приданое запиренейскую Наварру. В По были выработаны планы испанского вторжения во Францию через Бордо и Тулузу. Антуан вел тайные переговоры о браке своего сына с дочерью короля Богемии, а потом с дочерью Максимилиана Австрийского, несмотря на обещанный брак с Маргаритой Валуа. {47}

После возвращения из Ронсево в 1559 г. Антуан все еще был готов помочь испанцам захватить Гиень. Стремление увенчать себя настоящей короной и держать скипетр, который не был бы предметом шуток всей Европы, заставит его пожертвовать своей семьей. Он даже согласился бы отдать своих детей в заложники, если б ему пообещали Сардинское королевство. Он готов был пожертвовать также своими симпатиями к Реформации. Это предложение, безусловно, могло заинтересовать Филиппа II, поэтому Антуан пошел дальше, пообещав заставить сына отречься от протестантства, как только ему будет отдана Сардиния, о которой он не имел ни малейшего представления. Филипп II предложит ему потом Тунис. Предварительно он потребует немедленной выдачи в заложники маленького Генриха, но в 1562 г. Антуан умрет от смертельной раны, полученной при осаде Руана. Вместе с ним рухнут и все его надежды.

Аристократы и реформация

Реформация дала мощный толчок наваррскому сепаратизму. Распространение нового учения как нельзя более подходило для сохранения самобытности страны. Во Франции подвергнуть сомнению учение католической церкви значило бросить вызов государству, тесно связанному с ней всеми своими структурами. В Булонском конкордате Франциск I добился от папы главенства над французской церковью, но все равно она занимала ключевые позиции в политической и общественной жизни страны. Она возвышалась над королем, благодаря учению о божественном происхождении монархии. Король был {48} обязан поддерживать и защищать религию, так как Господь Бог именно на этих условиях возложил на него священную обязанность царствовать над своим народом. Клятва, которую он давал при коронации, обязывала его всецело подчиняться церкви.

Франциск I, будучи гуманистом, интересовался новыми идеями и покровительствовал некоторым передовым мыслителям. Но однажды он вынужден был прекратить эти опасные игры, а именно в тот момент, когда эти идеи стали достоянием улицы, способствуя нарушению общественного порядка и грозя противопоставить церковь государству (1534 г.). Его сестра Маргарита разделяла подобные пристрастия, но была свободнее в своих действиях и пошла дальше своего брата по этому опасному пути. По воле судеб она стала правительницей полунезависимого государства. Поселившись в Нераке, Маргарита Ангулемская вырвалась из атмосферы нетерпимости, царившей в Париже после знаменитого «Дела о пасквилях». Она испытала на себе его последствия, так как одно из ее мистических произведений «Зеркало грешной души» было запрещено факультетом теологии Сорбонны. Благодаря ей Нерак стал прибежищем всех гонимых. С Маргаритой туда приехал ее духовник Жерар Руссель, чьи проповеди вызвали скандал при французском дворе. Ее гостеприимством пользовались другие гонимые гуманисты: Клеман Моро, Жан Кальвин, Лефевр д'Эпиналь, проповедовавший Священное Писание на родном языке, а не на латыни. Под их влиянием соседние города Сен-Фуа-ла-Гранд, Бержерак, Ажан, Клерак и в 1542 г. Ла Рошель приобщились к протестантизму. Кальвин и Теодор де Без с 1547 г. поддерживали тесные контакты с новыми религиозными {49} общинами. Через три года в гасконском городе Мон-де-Марсан был сожжен первый мученик за веру.

Королева Маргарита рисковала вызвать недовольство со стороны мужа. Но этого не произошло. Генрих д'Альбре был противником насилия и всяческих крайностей и не относился к реформаторскому движению враждебно. Доказательством этому служит то, что после смерти Маргариты он не отказал в покровительстве Жерару Русселю. Народный катехизис распространился по всем его владениям. В Беарне даже начали каждое воскресенье читать на родном языке Деяния апостолов, Десять заповедей и Отче наш. К несчастью, этот умный компромисс просуществовал недолго. Кальвинистские священники сочли его недостаточным. Они стали проповедовать более смелые доктрины, чем эта народная религия, сохраняющая верность римской католической церкви. Их новаторское учение в первую очередь привлекло королевских чиновников, а также пастухов, перегонявших стада до самой Гиени.

Баскония и Наварра, подверженные испанскому влиянию, не восприняли новое учение, но Беарн быстро стал рассадником ереси. Этому способствовало два культурных фактора: с одной стороны, книгопечатание, а с другой — проникновение французского языка. Распространение французского языка на всем Юго-Западе сопровождало централизирующие усилия королевское администрации. Французский язык использовался в королевских указах, затем в парламентах Бордо и Тулузы, потом нотариусами и наконец в проповедях священников.

Такую ситуацию застали Антуан и Жанна, когда вступили во владение землями Генриха д'Альбре. {50} Сначала они вели выжидательную политику. В соответствии с королевским указом от 1546 г. они тоже объявили в эдикте от августа 1555 г. о своем решении «искоренить еретическую секту» и «сохранить католическую религию».

Однако, по-видимому, именно с этого времени Жанной овладели сомнения. Она знала о симпатиях своей матери и, возможно, разделяла ее склонность к мистицизму. Но у нее был другой характер, и она принадлежала к другому поколению. Для нее вдохновленный идеями Эразма веротерпимый дилетантизм, определивший поведение Маргариты Ангулемской, был пройденным этапом и даже некой изменой идеалам. Сестра Франциска I никогда бы не отреклась от католической веры, никогда официально не примкнула бы к кальвинизму и к тому, что его представляло, — к новой церкви и новой вере. В глазах Жанны эта половинчатость была, недопустимой и даже достойной осуждения. Она считала, что Бог требует от своей паствы безоговорочного служения, если даже оно ведет к разрыву с римской церковью, а следовательно, со старым миром. Обладая железной волей и непреклонным духом, Жанна постоянно находилась в поисках абсолюта, она была склонна к героизму вплоть до мученичества, представляя себя на арене вместе с первыми христианами, отказавшимися приносить жертву ложным богам.

В 1555 г. после периода колебаний, о котором мы ничего не знаем, Жанна сделала свой выбор. К счастью, сохранилась относящаяся к этому времени переписка Жанны с виконтом де Гурдоном, которому она поверяла свои самые сокровенные мысли. Эта недавно изученная переписка проясняет многое. В письме {51} от 22 августа Жанна выражает свое убеждение в том, что «новая вера праведна и необходима». Однако Жанна была женщиной скрытной и благоразумной, что не раз доказала. Она не признавала бесполезных действий и делала только то, что могло принести результаты. В 1555 г. момент казался ей неподходящим для открытого выражения своих убеждений, поэтому она скрывала от окружения свое обращение в другую веру. Брантом, как и многие другие, заблуждался, написав, что в то время «она больше любила танцы, чем проповеди, и не выказывала никакого расположения к новой религии». Однако эта женщина, любившая танцы, а не проповеди, в следующем году впустила под видом католических проповедников четырех протестантских пасторов. Более того, она разрешила им произносить публичные проповеди.

Догадывался ли Антуан о медленной эволюции религиозных воззрений своей жены? Опередил ли он ее, или только следовал за ней по этому пути? Трудно сказать. В эти годы, когда они часто жили в разлуке, принц мог подвергнуться определенным влияниям, популярным среди высшего командования, — в частности, влиянию Шатильона. Вообще-то в последние годы царствования Генриха II все высшее дворянство размышляло над своими убеждениями. Разумеется, это была склонность к самоанализу, а может быть, подсознательное аристократическое стремление к независимости по отношению к монархической власти. Самостоятельный путь к новой вере, политические амбиции, тайное влияние жены? Во всяком случае, именно Антуан первым из супругов открыто высказал свои {52} убеждения. Это произошло в 1557 г. после событий на улице Сен-Жак, которые показали, до какого фанатичного исступления могли дойти парижские католики. Наваррский король попросил у Женевской церкви прислать проповедника! Вскоре тот прибыл в Беарн, это был Франсуа ле Ге, по прозвищу Буанорман. Антуан разрешил ему проповедовать в замке По, тогда как другие сторонники Реформации бороздили страну, настраивая население против католической церкви. Среди них были Жером Кассбонн, Виньо, Анри де Барран, которого тепло принял в замке Коарраз барон де Миоссанс. Можно с уверенностью предполагать, что он произносил проповеди перед маленьким принцем Генрихом.

Стремительное распространение в Беарне идей Реформации и открытое сочувствие к ним принца крови породили среди протестантов большие надежды. В декабре Кальвин пишет королю Наварры, заклиная его твердо держаться новой веры. Антуана пригласили защищать ее на заседании Генеральных Штатов, которые собрались в Париже 4 января 1558 г.: «Всемогущий Бог вызволил вас из мрака суеверия... и просветил ваш разум знанием Евангелия Господа нашего Иисуса Христа. Если вы, Ваше Величество, сомкнете уста, то кто же осмелится разверзнуть свои, дабы заговорить?»

Но Антуан не решился зайти так далеко. Ни он, ни его супруга не присутствовали на Генеральных Штатах 1558 года. Но через несколько недель по пути в Париж они остановились в Ла Рошели и повели себя так, как ожидали от них ее жители, примкнувшие к Реформации. В Париже Антуан, как и его кузен Конде, слушал проповеди и вместе со всеми пел псалмы. {53} В отсутствие короля он даже взял на себя смелость собственной властью освободить из тюрьмы самого известного из протестантских пасторов, Ла Рош-Шандье, обратившего в протестантство принца Конде. Генрих II не был расположен терпеть подобные посягательства на свою власть. Он ответил репрессиями на волну вероотступничества, захлестнувшую знатных вельмож. Брат Колиньи Франсуа д'Андело был брошен в тюрьму. Очередные суровые меры вполне могли коснуться и его кузенов Бурбонов.

На Юго-Западе ересь продолжала быстро распространяться. Буанорман с возрастающим успехом проповедовал в Нераке и Беарне. Вернувшись в свои владения в начале 1559 г., Антуан открыто демонстрировал свои убеждения. В пасхальное воскресенье он присутствовал на причащении, которое совершал бывший кармелит Барбаст. На проповеди Барбаста и Буанормана он водил своего сына и, вероятно, жену, вера которой теперь уже стала явной. «Дочь еще хуже, чем мать. Она совратила с пути истинного своего мужа и заразила ересью Вандомский дом», — воскликнул папа Павел IV, как говорилось в депеше французского посла от 17 августа 1559 г.

Нарушение политического равновесия, вызванное смертью Генриха II и восшествием на престол Франциска II, воскресило надежды всех протестантов, но им не понадобилось много времени, чтобы понять, сколь мало доверия заслуживал король Наваррский. Посетившие его пасторы Шандье и Морель нашли Антуана «в состоянии крайнего страха», и когда он уехал в Беарн, Морель написал Кальвину, что он «имел достаточно поводов убедиться в ничтожестве короля Наварры». {54}

Амбуазскии заговор

Поскольку протестантская партия не могла доверять наваррскому королю, она не отказалась действовать, хотя теперь уже без него.

В 1560 г. она организует Амбуазский заговор. Он возник вопреки воле Кальвина, который был принципиально против вооруженного восстания, но, возможно, с одобрения пасторов из его окружения. Заговор замыслила небольшая группа перешедших в протестантство дворян, которые нашли широкую поддержку в стране, используя недовольство знати. Главой считался принц крови Конде, хотя новейшие исследования позволяют думать, что инициатива организации заговора исходила не от него и он им не руководил. Вероятно, в лучшем случае он знал о нем, как и его брат Антуан.

Большая часть штаба заговорщиков состояла из уроженцев Юго-Запада. Когда заговор был раскрыт, разнесся слух, что из Гаскони продвигается армия численностью от 8000 до 10000 человек. Ее возглавляют Ла Реноди из Перигора, капитан Мезер из графства де Фуа, придворный наваррского короля Ансельм де Субсель и кузен Жанны д'Альбре Шарль де Кастельно. Объединившись с дворянами из Пуату, Анжу и Бургундии, эти мелкопоместные дворяне полагали, что их действия останутся в рамках законности: молодой король уступит их требованиям и отлучит от власти этих тиранов Гизов. Но они плохо знали своего противника. Вовремя предупрежденные, Гизы даже не дали своим врагам возможности {55} объединиться. При продвижении по Амбуазскому лесу заговорщики были схвачены и тут же повешены. В первый раз за много лет взаимоотношений между троном и французским дворянством пролились потоки крови. С тех пор слово «гугеноты», уже семь или восемь лет употреблявшееся в Пуату для обозначения протестантов, перешло в обиходный язык.

Конде высокомерно отрицал свое участие в заговоре, потом укрылся у своего брата в Беарне. Теперь, когда Антуан по достоинству оценил размах недовольства дворянства, он стал изображать из себя главу протестантской партии. Он попросил военную помощь у королевы Англии Елизаветы и немецких протестантских принцев из Шмалькальденской Лиги. На лето 1560 г. Нерак стал центром европейского протестантизма.

Находясь в своих владениях, Антуан и Жанна действовали с величайшей осторожностью, чтобы не вызвать недовольства папы и местного духовенства. Но католики зорко следили за ними. И особенно нетерпеливо ждали решения о религиозном воспитании маленького принца Беарнского. Это было бы пробным камнем для выявления намерений его родителей. В шесть с половиной лет ребенок достигал возраста, когда дети переходили из рук женщин в руки мужчин. Мадам де Миоссанс уступила место воспитателю Шарлю де Бомануару де Лавардену, чей сын Жан де Лаварден, двумя годами старше Генриха, станет одним из его верных соратников.

Генрих, крещенный и с раннего детства воспитанный в католической вере, с недавнего времени начал поддаваться влиянию новых религиозных идей. Родители решили укрепить его на этом пути, приставив {56} к нему учителя, сеньора де Гошри, человека ученого и весьма ревностного в протестантской вере. Это назначение немедленно вызвало резкую реакцию кардинала д'Арманьяка. Прелат обратился к папе, угрожая Антуану лишением короны. Проповедники Барран, Буанорман и Ла Гошри были отлучены от церкви.

Испытанным средством пресечь попытки неповиновения среди аристократов был их вызов ко двору, где их легче держать под надзором. В Нерак безуспешно было послано несколько гонцов с требованиями, чтобы принцы явились в Париж. Теряя терпение, Екатерина Медичи отправила к ним их собственного брата, кардинала Бурбонского, потом сеньора де Круссоля, который передал настоящий ультиматум. Несмотря на предостережения принцессы Конде, Элеоноры, убежденной протестантки и проницательной женщины, Антуан и Людовик Конде решили ехать. Их сопровождал небольшой вооруженный отряд, пополнявшийся по пути дворянами из Гиени, Лимузена, Сентонжа и Пуату.

Третий раз за несколько месяцев опасность угрожала лично королю — она исходила от его кузенов с Юго-Запада. Но Гизы не сидели сложа руки. В Орлеане, где находился двор, принцы и их эскорт были встречены как мятежники. Ни для кого не было секретом, что Антуан неопасен, и его оставили на свободе. Принц Конде, напротив, был противником, с которым нельзя было не считаться, поэтому его взяли под стражу и приговорили к смертной казни. Принц, бесспорно, был бы казнен, если бы 4 декабря 1560 г. после восемнадцати месяцев царствования не умер от чахотки король Франциск II. {57}

Восшествие на трон несовершеннолетнего короля — Карлу IX было десять лет — могло повлечь за собой удаление Гизов, то есть дворцовый переворот. Это и произошло, так как было оформлено регентство. Основные законы королевства не разрешали передачу власти женщинам, теоретически регентом должен был стать самый близкий родственник короля, первый принц крови. Королеве-матери поручалась только опека и воспитание сына. Как только Екатерина Медичи заметила прогрессирующее течение смертельной болезни сына, она учла эти обстоятельства и выработала соответствующий план с помощью своего старого друга кардинала де Турнона. Разгадать их тактику нетрудно: если королева-мать хотела получить реальную власть, она должна была включить в свою игру Антуана Бурбонского, иначе его использует оппозиция. Сразу же после похорон Франциска II Екатерина резко изменила к нему отношение. Потом она начала заигрывать с протестантами, что вызвало немедленную ответную реакцию ультраправых католиков: Франсуа де Гиз, коннетабль де Монморанси и маршал де Сент-Андре объединились в группу давления под названием «Триумвират».

Все с удивлением узнали, что королева разрешила произносить проповеди в частных домах и освободила узников совести. Произошла сенсационная смена курса монархии, началась эра веротерпимости. Валуа так тесно сблизились с кальвинистами, что европейская общественность имела все основания спросить себя, не отважатся ли они создать, как Генрих VIII в Англии, независимую от Рима национальную церковь. {58}

В начале 1560 г., вскоре после смерти короля, Жанна публично отреклась от католицизма и приняла участие в обряде причащения вместе с дворянами из своей свиты. Она сообщила мужу, который находился тогда при дворе, что собирается приехать к нему, чтобы участвовать в дискуссии и защитить свою веру. Антуан ответил согласием в начале июля 1561 г.

Жанна с детьми выехала из Нерака и отправилась на Север. 20 августа они прибыли в Лонжюмо, где их приветствовала вышедшая навстречу толпа парижских протестантов. Жанна устала с дороги, она удалилась в свои покои, предоставив Генриху принять делегацию и ответить на длинные приветственные речи протестантских священников. На следующий день они были в Париже. {59}

Глава пятая.
Воспитание принца.
1561—1564

Въезд королевы Наваррской и ее детей в Париж не отличался пышностью, но и не остался незамеченным. Столица бурлила. Нигде во Франции религиозные страсти не разгорелись так сильно, как в Париже. Очаг гуманизма, город литераторов и их августейших покровителей, но одновременно резиденция суровой Сорбонны и клерикалов, Париж в 1555—1559 гг. был свидетелем яростных столкновений между студентами, которых поддерживала симпатизирующая идеям Реформации образованная буржуазия, с народными массами, приверженными к католицизму с его мессами, уличными шествиями, алтарями, почитанием Девы Марии и святых. Насмешки протестантских проповедников, осквернение уличных статуй, критика Священного Писания раздражали чернь, которая не хотела, чтобы ей меняли религию. Город в то время стал цитаделью католицизма. Обстановка была такой напряженной что двор, вернувшийся из Реймса после коронации {60} Карла IX, предпочел остановиться в аббатстве Сен-Жермен-де-Пре. Чтобы продемонстрировать свою верность католической вере, молодой король рядом с герцогом Гизом принял участие в процессии в честь праздника Тела Господня. Потом двор переехал в Сен-Жермен-ан-Ле.

Королева Наваррская, вероятно, не имела в Париже собственной резиденции; по-видимому, она остановилась в Лувре, но скорее всего во дворце одного из своих приверженцев. Перед тем как встретиться с Екатериной Медичи, она провела несколько дней в уединении, беседуя со своим духовным отцом Теодором де Безом, прибывшим 23 августа из Женевы ради религиозной дискуссии, организованной королем в так называемом коллоквиуме Пуасси. В тот же день Жанна присутствовала на кальвинистском богослужении, которое, если верить венецианскому послу, собрало 15 тысяч человек.

Гугенотская осень

В древнем замке Людовика Святого в Сен-Жермен-ан-Ле тщательно готовились к прибытию королевы Наваррской. Антуан Бурбонский, Людовик Конде и адмирал Колиньи выехали в Париж за Жанной и детьми. Для Екатерины Медичи приезд королевы Наваррской в Сен-Жермен был личной победой, знаком вновь обретенного согласия. Ее присутствие поддерживало и морально укрепляло экономическую политику королевы-матери. Поэтому она всячески старалась задобрить ту, которую она вскоре фамильярно назовет «своей товаркой». Ей были отведены одни из самых красивых апартаментов, ее {61} принимали как иностранную государыню, к великому неудовольствию испанского посла и к удивлению мужа, которому никогда не оказывали таких почестей.

Чтобы угодить вкусам гостей, устроили даже корриду, на которой присутствовал весь двор. Жанна сидела рядом с королевой-матерью, а ее сын Генрих между будущим Генрихом III и принцессой Маргаритой. Все изменилось. Колиньи вернулся в Королевский Совет, поговаривали о его скором назначении воспитателем короля. Его брат, кардинал де Шатильон, епископ Бовезский, открыто объявил о своем обращении в кальвинизм. Конде после видимости суда за государственную измену был оправдан и освобожден.

Испанцы с возмущением следили, как Екатерина «позволяет заразить государство этой чумой», но королеву это мало трогало. Она плела свои интриги, ловко нейтрализовав Антуана Бурбонского. «Я назначила его наместником короля и отдала ему власть, которую до сих пор имела», — писала она своему зятю Филиппу II. Но испанский король напрасно опасался возросшего влияния Антуана, так как непостоянный принц постепенно возвращался к католицизму. На Пасху он уединился в монастыре и присутствовал на мессе, потом поселил у себя протестантского священника и участвовал в протестантском богослужении. В июле он снова вернулся к католическим религиозным обрядам.

Эти метания вызвали отповедь Кальвина: «Говорят, что амурные приключения мешают вам исполнять свой долг, и приспешники дьявола порочат ваше имя». Даже в Женеве знали о его шалостях. После маршальши де Сент-Андре и нескольких парижских {62} мещанок он попался в сети красотки Руэ, а потом в тенета фрейлины королевы-матери, Луизы де Ла Беродьер, которая готовилась подарить брата принцу Беарнскому. Со времени своего прибытия ко двору Жанна старалась максимально отдалиться от своего мужа, который ее порядком компрометировал. Коллоквиум в Пуасси, длившийся с 9 сентября по 9 октября, дал возможность протестантским и католическим богословам выступить перед широкой аудиторией. Любопытно, что эти сугубо теоретические споры живо заинтересовали придворных. После дебатов пасторы проповедовали то у одних, то у других. Теодор де Без, глава протестантской делегации, пользовался большие успехом. Некоторые дворяне изгнали из своих домов капелланов и духовников. В день торжественной мессы ордена Святого Михаила, на которой присутствовали все рыцари этого ордена, Жанна организовала в Аржантейле параллельное празднество: венчание своего племянника Жана де Рогана и Дианы де Барбансон. Его совершал по протестантскому обряду Теодор де Без.

Осмелев, она повторила поступок Колиньи, который провел в своем доме в Фонтенбло протестантское богослужение. В Сен-Жермене триста человек откликнулось на приглашение королевы Наваррской, они пришли к ней петь псалмы в прекрасном переводе Клемана Маро. Жанна даже дерзнула пригласить на эту церемонию папского легата, кардинала Феррарского. Как сообщает пфальцский курфюрст, в этот день в хоре слышались детские голоса Генриха Наваррского и его кузена Конде.

Королева-мать не отставала, она решила открыть часовню Святого Людовика для двух религий: один {63} день там проходили протестантские причащения, а на другой — служили католические мессы. В Фонтенбло она уже присутствовала на проповеди адмирала Колиньи, теперь же она ходила на оба богослужения. Что касается Антуана, то он сопровождал Карла IX на мессу, потом Жанну на причащение.

Екатерина Медичи решила изменить религиозное воспитание своих детей, она позволила им читать молитвы на французском и петь псалмы. По просьбе Жанны Теодор де Без не уехал после окончания коллоквиума Пуасси. С его помощью она хотела попытаться обратить в новую веру самого короля, который с некоторых пор проявлял к этому готовность. Первые результаты были обнадеживающими: «Когда я буду править самостоятельно, — заявил Карл IX, — я откажусь от католицизма. Но я прошу вас держать мое решение в тайне, чтобы это ни в коем случае не дошло до ушей моей матери». Жанна предприняла попытку переубедить герцога Орлеанского, будущего Генриха III, за которого Антуан мечтал выдать замуж свою дочь Екатерину. Мальчик, до этого ревностный католик, быстро поддался влиянию. Его сестра Маргарита, всегда остававшаяся верной католицизму, пишет в своих мемуарах, что он даже пытался вырвать у нее из рук молитвенник и бросить его в огонь.

Эти крайности не понравились королеве-матери, и она запретила Жанне воспитывать строптивую Маргариту в новой вере. Но в то же время она смотрела сквозь пальцы на кощунственные забавы юных принцев, в которых участвовал и принц Беарнский. 24 октября 1561 г. испанский посол сообщает, что когда Екатерина Медичи беседовала с папским легатом, дверь с шумом распахнулась, и принцы верхом {64} на ослах ворвались в комнату. Во главе процессии ехал маленький Беарнец в красной сутане, за ним следовали Карл IX, его братья и товарищи, переодетые в прелатов и монахов. Екатерина расхохоталось, кардинал из вежливости тоже вынужден был улыбнуться. В ноябре богохульство повторилось, но на этот раз за Карлом IX в митре и стихаре следовали Генрих и принцы Валуа. Такие, как выразилась Екатерина, «детские шалости» были характерны для этих странных месяцев.

К концу года кальвинизм все больше заполонял страну. На молитвенных собраниях присутствовали огромные скопления людей — до 6 000 человек. С полным основанием можно предполагать, что численность французских протестантов достигла 2 миллионов из 17 или 18 миллионов подданных королевства. Мишель де Л'Опиталь при участии Беза и Колиньи готовил январский эдикт, который впервые должен был разрешить во Франции протестантские службы, правда, при определенных ограничениях.

В католическом лагере возрастало беспокойство. Французское духовенство выступало с многочисленными протестами. Рим и Мадрид объединили усилия, чтобы помешать Екатерине Медичи продолжать свою «сатанинскую» политику. Под их влиянием в начале 1562 г. за несколько недель ситуация резко изменилась. Антуан получил от Испании заманчивое предложение относительно Сардинии с условием, что он проведет в Королевском Совете предложение о запрещении кальвинизма. Королева-мать поняла, что она зашла слишком далеко, поэтому начала искоренять ересь в собственном доме: бывшие учителя Карла IX вернулись к своим обязанностям, придворные дамы {65} были призваны к порядку. Гизы снова были в фаворе, Шатильоны, соответственно, удалились.

В наваррской королевской семье с неистовой силой вспыхнула враждебность между супругами. Антуан сделал окончательный выбор в пользу Рима, и Без называл его новым Юлианом Отступником. Понуждаемая мужем вернуться к католичеству, Жанна воскликнула: «Если б у меня по одну руку было все мое королевство, а по другую — мой сын, я скорее утопила бы их обоих в морской пучине, чем отступилась бы». Антуан после уговоров перешел к строгим мерам. Он запретил жене присутствовать на протестантском богослужении, будь то дома или в другом месте. Узнав, что она тайно ходит на причащения в дом Конде, он впал в бешенство и увез еретичку в Париж. В довершение всего он поселил ее во дворце своего фаворита Филиппа де Ленонкура, епископа Оксеррского, репутация которого была отнюдь не безупречной. Анонимное письмо, адресованное Жанне, называло его «высокопоставленным сутенером парижских мещанок». Разлад в семье достиг апогея. Здоровье Жанны, подорванное бурными сценами, резко ухудшилось. К радости Антуана, одно время даже опасались за ее жизнь. Он уже подумывал развестись с ней, чтобы угодить Мадриду. Если бы небо вернуло ему свободу, он попросил бы руки вдовы Франциска II, Марии Стюарт, вернувшейся к тому времени в Шотландию. Этот брак сделал бы его племянником Гизов!

Екатерина Медичи вела себя сдержанно. Она хотела держать Жанну при дворе, чтобы сохранить равновесие сил. Кальвин из Женевы призывал королеву Наваррскую не сдаваться, несмотря на все {66} трудности. Но Филипп II оказался сильнее. Испанский посол добился ее изгнания, тем более что у него были на то личные причины. Он затаил на нее злобу за то, что она отказалась присутствовать на крещении его сына и не пустила Генриха. После трагедии в Васси каждому стало ясно, что политика сосуществования обеих религий обречена на провал. Сен-Жерменская осень закончилась, началась долгая зима гражданской войны.

Вернувшись из Васси, Франсуа де Гиз торжественно выехал в Париж. Парижане встретил его, как нового Давида, одолевшего филистимлян. Католики осмелели: в Сансе, Оксерре, Кагоре, Орильяке, Каркассоне и Авиньоне произошли массовые убийства гугенотов. Королевство находилось на грани войны. Конде стал главой протестантской партии, которая вскоре приобрела милитаризованный характер.

Екатерина какое-то время обдумывала свою дальнейшую тактику. Она решила воспользоваться Жанной, чтобы подписать соглашение с Конде, а потом вместе с ним и королем запереться в Орлеане. Но Гизы разгадали ее планы и помешали ей ускользнуть. Жанна, снова получившая приказ мужа удалиться в Вандомский замок, лишилась поддержки своей «товарки». 27 или 28 марта она в слезах простилась с сыном и пустилась в путь.

После однодневной остановки в Mo, которую она использовала для поддержания боевого духа принца Конде и гугенотского руководства, Жанна прибыла в Вандом, где ее появление сразу же вызвало насильственные действия.

Через несколько часов после отъезда королевы Наваррской армия Конде выступила в поход. Сначала {67} она направилась в сторону Парижа, потом неожиданно повернула на Орлеан. К всеобщему изумлению, гугеноты 2 апреля завладели городом. На этот раз это действительно была война. Тур, Блуа, Ле Ман, Анжер, Руан и Лион за несколько месяцев оказались в руках гугенотов.

Отец и сын

Принц Беарнский остался с отцом при французском дворе. Ему было тогда восемь лет и три месяца. В течение пяти лет его жизнь была тесно связана с жизнью его кузенов Валуа, Максимилиана, Александра и Эркюля. Максимилиан стал Карлом IX, ему было около двенадцати лет. Робкий и вспыльчивый мальчик, с болезненной страстью предающийся охоте и игре в мяч, хотя это подтачивало его и без того слабое здоровье. Король-ребенок, он плакал на коронации в Реймсе. Крестьяне уже прозвали его брата Франциска II «корольком», Карл IX будет для них «сопливым королем». Монлюк сообщает святотатственные слова восставших крестьян, от которых он требовал повиновения королю: «Какой король? Мы сами себе короли. А тот, о ком вы говорите, — сопляк, мы его высечем розгами и обучим ремеслу, чтоб он сам зарабатывал на жизнь, как все остальные» (февраль 1562 г.).

Воспитателем Карла IX был старательный и добросовестный солдат месье де Сипьер, которого во время гугенотской осени 1561 года сменил один из Бурбонов, старый принц де Ла-Рош-сюр-Лон. Его учителю, знаменитому гуманисту и переводчику Плутарха Жаку Амио, хотя и не удалось привить {68} своему ученику любовь к чтению, все же удалось заинтересовать его рассказами о воинских подвигах античных героев.

Герцогу Орлеанскому Александру, будущему Генриху III, было десять с половиной лет. Более умный, раскованный и склонный к классическому образованию, чем брат, он был любимчиком матери, не скрывавшей своего предпочтения. И, наконец, ровесник Генриха Наваррского восьмилетний Эркюль, смуглый, невежественный и тщедушный. Что касается их девятилетней сестры Маргариты, то все при дворе восхищались ее красотой, женственностью, умом и ученостью. Единственная из десяти детей Генриха II Екатерины Медичи, она обладала крепким здоровьем и дожила до шестидесяти трех лет.

В отличие от своих болезненных и страдающих всяческими патологиями кузенов — вероятно, больных наследственным сифилисом, — маленький Беарнец радовал крепким сложением, силой, уверенностью, находчивостью, открытым характером; короче, редким по тем временам физическим и нравственным здоровьем. Маленький, жилистый и румяный, он был не похож на долговязых и бледных принцев Валуа. Карл IX сделал его своим любимым товарищем. Вероятно, он им восхищался. Александр, наоборот, завидовал Генриху — возможно, из-за интереса, который проявляла к нему его сестра Марго.

После отъезда в конце марта 1562 г. королевы Наваррской принц Беарнский остался под опекой отца. Антуан хотел вырвать с корнем ересь из сердца сына, поэтому отстранил людей, приставленных к нему Жанной. Протестантский наставник Ла Гошри был заменен католиком Жаном де Лоссом, бывшим {69} наместником короля в Мариенбурге. Его основной задачей было «отвратить принца от его религии и воспитать в католической вере». Дело получило международный резонанс. Жанна вырвала у сына обещание сохранить верность кальвинизму, угрожая лишить его наследства, если он пойдет к мессе.

Антуан, наоборот, пообещал испанскому королю обратить сына в католичество, и Филипп II с нетерпением ждал известий от своего посла в Париже. От него мы знаем, что ребенок стойко сопротивлялся давлению отца. «Я сделаю все возможное», — писал в апреле испанский посол. Но 19 мая он вынужден был признать свое поражение: мальчик продолжал упорствовать. Когда кардинал Лотарингский вернулся в Париж, Антуан решил, что прелат сможет переубедить упрямца, и послал Генриха на его помпезную встречу. Королева-мать тепло приняла кардинала в Лувре и поручила ему религиозное воспитание своих детей. Генрих в числе других был приглашен на проповеди Лотарингца в Соборе Парижской Богоматери и в Сен-Жермен-л'Оксерруа. Но все было напрасно. Ему пригрозили поркой. Когда его силой заставили пойти в церковь, он заболел или притворился нездоровым, так как всегда был «очень хитер и изворотлив», как позднее писал историк Борденав. Наконец ему пришлось покориться. Это произошло на торжественной мессе в часовне святого Михаила в Венсенне, где 1 июня 1562 года состоялся капитул королевского ордена имени этого святого. Генрих был посвящен в рыцари ордена. Он поклялся быть верным католической вере и умереть за нее.

Вполне возможно, что известия из Вандома дали Антуану веский довод заставить ребенка отказаться {70} от веры его матери. Жанна д'Альбре прибыла в Вандом где-то между 29 апреля и 3 мая. Вскоре после этого толпа гугенотов напала на городские церкви, потом поднялась к герцогскому замку, стоящему на холме, и разграбила собор Святого Георгия, где находились захоронения Бурбонов-Вандомских. Чуть ли не на глазах королевы они разрушили гробницы, вскрыли гробы, выбросили скелеты, в том числе и останки родителей ее мужа, Шарля Вандомского и Франсуазы Алансонской. Что сделали с гробом ее первого сына? Потворствовала ли королева этому глумлению из ненависти к мужу? Навряд ли, но во всяком случае она им не воспрепятствовала. Священные сосуды и утварь были переплавлены, а драгоценный металл отправлен в Орлеан на военные нужды.

Терзаясь запоздалыми угрызениями совести, Жанна написала об этих событиях Теодору де Безу, который был с Конде в Орлеане. Ответ протестанта дает основания сомневаться в виновности королевы, но он без обиняков осуждает акт вандализма. Однако лихорадка разрушения овладела гугенотами — они осквернили могилы Людовика XI в Клери, Жанны Французской в Бурже и герцогов де Лонгвилей. Период с 1562 по 1563 г. был одним из пиков гугенотского вандализма (церкви, многочисленные памятники), следующий будет в 1587 г., когда они разрушат могилы папы Клемента V и Гастона Фебюса. Странная ненависть к мертвым!

Охваченный яростью, Антуан поклялся отомстить за надругательство над прахом родителей. Он объявил, что наложит секвестр на Беарн, а жену заточит в крепость. Для этой цели был послан Блез де Монлюк, который {71} в то время стоял с войсками на Юго-Западе для поддержания порядка. По оплошности или тайному умыслу великий полководец не смог помешать Жанне вернуться в Беарн.

Было бы ошибочно думать, что из-за гонений на жену Антуан потерял влияние на сына. Гораздо важнее то, что религиозные раздоры и воинская слава вызывала восторг у юных принцев. Для них король Наваррский не был тем «тщеславным, непостоянным и легкомысленным» человеком, которого описывает Монтень, тем элегантным повесой, увешанным кольцами и серьгами, тем эгоистом, чьи любовные похождения и клептомания давали пищу придворным сплетням. В их глазах он был блестящим полководцем с величественной осанкой, другом солдат, надменно презирающим опасность. К тому же начинающаяся война даст ему возможность показать, на что он способен.

Опасаясь нападений гугенотов, двор сначала укрылся в Венсенне, старом замке Карла V, огромном, как город. В конце весны Генрих находился там со своими кузенами, но недолго. Королева-мать, вынужденная непрерывно переезжать с королем в зависимости от военных операций, решила разъединить семью. Александра и Маргариту отправили в Амбуаз. Антуан Бурбонский, командовавший тогда королевской армией, тоже опасался за безопасность сына. Вскоре Филипп II потребовал отдать в заложники Генриха до заключения обмена Наварры на Сардинию. Отец испугался и гордо ответил, что судьба принца Беарнского находится в руках короля Франции, чьим верным подданным он являлся, и поспешил спрятать сына в безопасном месте. {72}

Для этого он выбрал принцессу, которой безоговорочно доверял, Рене Французскую, вдовствующую герцогиню Феррарскую. Дочь Людовика XII с 1559 г. уединенно жила в своем замке Монтаржи. Как и Маргарита Ангулемская, она была известна своими симпатиями к кальвинизму и давала убежище гонимым за веру. Как Жанна д'Альбре, она публично объявила о своей вере и так же, как она, позволила гугенотам разграбить церкви Монтаржи. Она пользовалась уважением в обоих лагерях, так как ее дочь Анна вышла замуж за герцога Гиза. Выбор Антуана был удачным. Таким образом, принц Беарнский оказался в Монтаржи под охраной герцогини.

Антуану Бурбонскому, командовавшему католическими войсками, было поручено отобрать у протестантов завоеванные ими города Луары. После поражения у Орлеана ему удалось взять Блуа, Тур и Бурж. На обратном пути он с королевой-матерью и королем заехал в Монтаржи навестить больного оспой сына. Его оставили на попечение врачей, которые усиленно лечили его слабительными средствами и ревенем. Позже, когда гугеноты попытались его похитить, он был срочно перевезен в Париж.

Королевская армия направилась в Нормандию, чтобы отвоевать у гугенотов и английских отрядов, посланных королевой Елизаветой, Руан. Антуан и герцог Гиз сначала взяли приступом форт Святой Екатерины. Оба имели обыкновение отважно сражаться в первых рядах, как простые солдаты. Обходя 16 октября траншеи форта, которые находились на расстоянии выстрела от города, Антуан решил там на некоторое время задержаться. Едва он вышел из-под укрытия земляного вала — говорят, для удовлетворения {73} естественной потребности, — как был сражен выстрелом из аркебузы. Позже происхождение выстрела оспаривалось. Рана показалась несмертельной, хотя врачи не смогли извлечь пулю. Через несколько дней герцог Гиз сломил сопротивление города. Он распорядился нести раненого на носилках во главе войск во время входа победителей в Руан. Состояние здоровья Антуана быстро ухудшалось. Он угасал целый месяц. Забыв о размолвке, он тщетно призывал жену приехать. Жанна не торопилась. Она будет еще в Наварранксе, когда узнает о смерти мужа.

Поскольку королевская армия должна была срочно покинуть Нормандию — боялись нападения гугенотов на Париж, — 15 ноября раненого погрузили на галеру, плывущую вверх по Сене. Через два дня на ее борту Антуан испустил свой последний вздох. Последние дни жизни как в зеркале отразили неопределенность его религиозных убеждений. До отплытия он принял католического священника, который его исповедал и причастил, но на борту он попросил своего врача-кальвиниста читать Священное Писание. Перед смертью он пообещал, что если выживет, будет исповедовать протестантизм, потом схватил за бороду своего слугу и сказал: «Верно служите моему сыну, а он пусть верно служит королю». Ему было сорок четыре года.

Его сын Генрих был тогда в Венсенне. Позже он рассказывал, что видел во сне своего умирающего отца, который заклинал его «никогда не сворачивать с пути добродетели». Двор погрузился в глубокий траур. Екатерина Медичи была в растерянности, в лице Антуана она потеряла политическую опору, но одновременно и командующего войсками. Кому теперь {74} доверить наместничество королевства? Венецианский посол утверждал, что обсуждали кандидатуру маленького Генриха, но больше говорили о других Бурбонах, кардинале, герцоге Монпансье и даже о мятежном Конде. Можно догадаться, что Мадрид отнесся к этим планам отрицательно. Королева из осторожности решила не делать никаких назначений и дожидаться совершеннолетия Карла IX. Так она стала единоличной правительницей королевства.

После смерти Антуана Екатерина доброжелательно вела себя по отношению к Жанне. Разумеется, она настаивала, чтобы принц Наваррский воспитывался при французском дворе, но руководство воспитанием она предоставила его матери. Ребенка водили попеременно то на мессу, то на протестантское богослужение, а его учителя-католики были отстранены. Королева-мать проявила свою благосклонность к ребенку, дав ему жалованные грамоты (25 декабря и 1 января 1563 г.) на должности, которые занимал его отец, — то есть наместника короля, губернатора Гиени и адмирала той же провинции, и к тому же полк в сто копий. Естественно, это делалось не без заднего умысла, так как Генрих был удобным заложником. В ноябре она заставила его подписать в Блуа протест против въезда во Францию немецких наемников, завербованных его дядей, принцем Конде. Жанна возмутилась, что его принудили подписать эти требования, «противоречащие справедливости и воспитывающие в ненависти к протестантской религии» (март 1563 г.).

В довершение всего Екатерина в феврале того же года назначила наместником Верхней Гиени Монлюка, заклятого врага Жанны. Королева Наваррская {75} была потрясена этим событием: «Я не знаю, с чего начать мое письмо. Покорнейше прошу меня простить, если гнев заставит меня забыться и допустить какую-нибудь дерзость... Я очень огорчена, что мне придется терпеть, как я это делала до сих пор, вызывающее поведение наместника или губернатора Гиени». Но письмо не помогло. Монлюк, победитель гугенотов у Таргона и Вера, вошел в столицу провинции Бордо и разразился там непристойными солдафонскими речами, выражая надежду, что король даст ему приказ вторгнуться в Беарн, так как он хочет «попробовать, так ли хорошо спать с королевами, как с другими женщинами».

Екатерине не пришлось сожалеть о своей неуступчивости: она принесла блестящие результаты. Победа королевских войск у Дре, а также смерть Франсуа де Гиза, убитого под Орлеаном Польтро де Мере, позволили ей диктовать условия мира. Амбуазский эдикт, подписанный 19 марта 1563 г., признавал свободу совести и предоставлял ограниченную возможность проведения протестантских богослужений. Потом королева направила армию в Гавр, чтобы отобрать город у англичанки, а 16 августа на торжественном заседании парламента Нормандии в Руане объявила о совершеннолетии Карла IX.

Наваррскии коллеж

Юный принц Наваррский вел при французском дворе двойную жизнь: с одной стороны, он учился и играл со своими кузенами Валуа, а с другой, получал индивидуальное воспитание, за которым издалека {76} следила его мать. Несмотря на противоречивый характер сведений о воспитании принца в Париже, трудно представить, что оно избежало влияния гуманистических идей великих мыслителей того времени. Для Эразма, как и для Рабле и Монтеня, целью образования было формирование человека завтрашнего дня, а следовательно, будущего совершенного общества. Уже давно раздавалась критика по поводу формализма средневекового образования, его абстрактного характера и нелепого предпочтения комментариев в ущерб оригинальным текстам. Во Франции Гильом Буде первым осмелился заклеймить ущербность средневековой системы образования. Рабле в своей идеальной программе предусматривал изучение трех древних языков, являющихся основой гуманитарных знаний, — латыни, греческого и древнееврейского. К ним он присовокуплял космографию, свободные искусства, историю, арифметику, геометрию, музыку, астрономию, гражданское право, изучение природы во всех ее проявлениях (моря, реки, животные, растения, минералы), медицину и, конечно же, Священное Писание.

Проповедником новаторских идей в Париже был Пьер де Раме, в латинской транскрипции — Рамус. Его речь на открытии коллежа в Плесси в 1546 г. была настоящим манифестом новой методы преподавания. Она состояла в следующем: рабочий день ученика делился на две половины по пять часов каждая. Первая включала один час чтения учителем вслух греческих и латинских текстов, следующие два часа отводились на их анализ, пересказ и заучивание наизусть, потом два часа на беседу о источниках. Остальные пять часов посвящались упражнениям на {77} закрепление. Рамус предусматривал три года для изучения грамматики, четвертый год — риторики, пятый — диалектики, шестой — математики, седьмой — физики; три последних года включали также преподавание философии.

Жанна д' Альбре, несомненно, была знакома с новой методой классического образования, тесно связанной с новаторскими идеями вождей Реформации. Она признавала преимущества коллективного обучения и согласилась подвергнуть ему своего сына. Таким образом, Генрих учился и в коллеже, и дома со своими наставниками. «В детском возрасте его привезли ко двору. Его первой академией был Венсеннский лес, потом его поместили в Наваррский коллеж для изучения изящной словестности. Там он учился вместе с герцогом Анжуйским, который стал его королем, и герцогом Гизом, который хотел им стать», — писал историк Пьер Матье.

Наваррский коллеж был по тем временам самым крупным и самым знаменитым учебным заведением Латинского квартала. Со времени его основания королевой Жанной Наваррской, женой Филиппа Красивого, он никогда не терял своей тесной связи с монархией, так как короли часто выбирали среди его выпускников наставников для юных принцев. Из стен Наваррского коллежа вышли знаменитые гуманисты Бюде, Рамус, Данес, Фине.

Во время уроков в коллеже принц Наваррский общался с другими маленькими принцами. Существовало ли между «тремя Генрихами», Наваррским, Анжуйским и Гизом, то доброе согласие «без размолвок», о котором так любят писать мемуаристы? Дипломатические депеши опровергают это упрощенное {78} представление: «Имела место потасовка между принцем Наваррским и герцогом Гизом, за которую оба они были наказаны. Некоторые считают, что они плохо уживаются (15 мая 1563 г.)». Генрих Гиз, бесспорно, питал тайную ненависть к Беарнцу, включая его в свои планы мести адмиралу Колиньи и протестантским принцам, повинным в смерти его отца, герцога Франсуа.

Вернувшись после уроков в коллеже в Лувр, Генрих получал домашнее образование, более соответствующее желаниям его матери. Уроки де Ла Гошри, а потом Пальма Кайе способствовали развитию памяти и укреплению характера с помощью старого метода запоминания изречений. Новшество состояло в отборе этих изречений, которые учителя заимствовали не у средневековых комментаторов, а у классических античных авторов. Мемуаристы цитируют большое количество затвержденных Беарнцем максим, касающихся добродетелей хорошего государя, таких, как великодушие, любовь к народу, отвращение к лести: «Монарх, который любит лесть и боится правды, имеет вокруг своего трона одних рабов... Счастливы короли, у которых есть друзья! Несчастье тем, у кого есть только фавориты».

Учитель-кальвинист прививал ему уважение к Богу, чья воля присутствует во всех деяниях. Мотив Божьей воли будет постоянно присутствовать в переписке Генриха: ничего не может произойти, «если Бог не приложит к этому свою всемогущую длань».

При таком воспитании характер Генриха неизбежно должен был закалиться. Он доказал это во время придворной лотереи, которая состоялась в аббатстве Сен-Жермен-л'Оксерруа. Выигрыш присуждался {79} после жеребьевки билетов, на которых каждый должен был написать не имя, а девиз — прекрасная возможность показать свою ученость. На билете Генриха было написано на греческом и латыни его любимое изречение: «Или победить, или умереть». Королева-мать, убедившись, что ее племянник понимает то, что написал, сделала выговор его учителям. Она запретила учить его подобным вещам, сказав, что они развивают упрямство. Воплощение гибкости, дипломатии, она не могла допустить, чтобы нацеливали на поиски абсолюта принца, которого она намеревалась держать в подчинении.

Протестанты или католики, но юные принцы воспитывались в духе культа героев, особенно великих полководцев античности Кира, Александра, Помпея, Цезаря и Августа. Тон задавал перевод Амио «Истории знаменитых мужей», хотя, как говорят, Карл IX предпочитал ему чтение Макиавелли, а Генрих Гиз — Тацита. Но тем не менее «Параллельные жизнеописания» Плутарха оставались для этих юношей подлинным зеркалом героизма, в котором они стремились увидеть свое изображение. Агриппа д'Обинье позже высмеет подобные стремления: «Дети мои, для вас полезнее подражать посредственным, а не великим, потому что в борьбе с себе подобными вам следует использовать ловкость, которой недостает принцам. Генрих Великий не любил, чтобы люди из его окружения увлекались чтением жизнеописаний императоров и полководцев. Увидев, что Неви слишком привязан к Тациту, он посоветовал ему найти историю жизни своего современника».

Впрочем, Агриппа д'Обинье был не очень высокого мнения об образованности Беарнца. Услышав, как {80} тот приводит множество примеров из античной истории, которые оправдывали его желание жениться на своей любовнице Коризанде, Агриппа скажет: «Зная, как вы не любите читать, я сомневаюсь, что вы сами нашли приведенные вами примеры». Скалигер говорил то же самое: Генрих не умел делать две вещи — «сохранять серьезность и читать».

Однако была одна книга, которая не переставала волновать Генриха Наваррского и которую он перечитывал всю жизнь: рыцарский роман «Амадис Галльский». Кроме «Амадиса», принц читал Цезаря и Вегетия, считая, что их произведения являются необходимым подспорьем для будущего воина. Он даже перевел несколько страниц из Цезаря, так как, благодаря усилиям Гошри, Генрих хорошо знал латынь. Скалигер писал, что «при короле нельзя плохо говорить на латыни, он сразу же это заметит». Стало быть, метод заучивания изречений все же принес свои плоды. Переписка и речи короля не оставляют в этом никакого сомнения. Вызубренные в детстве сентенции служили обычным арсеналом для его речей, когда он хотел одолеть в споре своего противника.

В глазах гуманистов элементарные понятия о греческом, некоторое представление об испанском и несколько слов из итальянского составляли скудный культурный багаж принца. Но зато он научился говорить на французском, и на каком французском! По выражению Марселя Пруста, «на изысканном французском Генриха IV»! Откуда это известно? Дело в том, что кроме многочисленных историй и панегириков, существует литературное произведение — девять томов писем короля, которые позволяют нам узнать этого замечательного человека, описанного им самим {81} лучше, чем кем-либо другим. Их отличает удивительное совершенство языка, образность, живость изложения. Он с необыкновенным умением пользуется разговорным стилем, превосходным средством для передачи живости мысли. В его языке редко встречаются гасконизмы, что свидетельствует о том, что благодаря парижскому воспитанию он быстро избавился от акцента и языка своего детства. Непринужденный, и изысканный стиль предполагает высокую культуру, что подтверждают также четкий и красивый почерк, более изящный и разборчивый, чем у большинства его современников, и орфография, более правильная, чем у Агриппы, д'Обинье, который писал свое имя тремя различными способами.

Чему он еще научился в Наваррском коллеже и в Лувре? Началам истории, почерпнутым из Библии и истории Рима, крупицам современной истории, в основном подвигам последних королей — великодушию и доброте Людовика XII, отчаянной храбрости и благородству Франциска I — и, наконец, началам математики, которая ему пригодится, чтобы считать вместе со своим министром Сюлли. Он, несомненно, имел склонность к точным наукам, и какое-то время среди его помощников был математик Антуан Мандука.

Безукоризненный дворянин

Однако того блестящего по тому времени образования, о котором мы рассказали, было явно недостаточно. Его мог получить также сын купца или прокурора. С самого начала формирования феодального общества физические упражнения выделяли дворян {82} из остальной массы, а невежеством своим они даже гордились. «Воин, — писал Ла Ну, — должен был уметь написать только свое имя, как будто науки помешали бы ему быть более мужественным». Самым главным достоинством дворянина было искусство управления конем, то есть, как писал Рабле, «уметь поднять коня на дыбы, заставить его перепрыгнуть через ров и частокол, поворачивать его вправо-влево»; кроме того, выполнять верхом упражнения на ловкость: «пробить копьем ратный доспех, нанизать на него кольца... прыгать с лошади на лошадь, не касаясь земли, скакать без стремени и уздечки». Юные принцы обучались у учителей, которые учили их всем тонкостям вольтижировки. Самым известным из них был бретонец Франсуа Керневенуа. Под его руководством Генрих стал одним из самых искусных наездников своего времени, выносливым кентавром, способным оставаться в седле по 15 часов.

Его таланты не остались незамеченными при дворе, где не скупились на насмешки над неуклюжими. Горе тому, кто оплошал, споткнулся, покраснел, остановился перед препятствием, зато аплодисменты зрителей, и особенно зрительниц были мощным стимулом для отважных. Сюлли, перечисляя достоинства своего короля, позже напишет: «Он был от природы очень сильным, здоровым, подвижным и ловким, превосходно ездил верхом, прекрасно владел всеми видами оружия — шпагой, аркебузой, пикой, алебардой, пистолетом; он высоко прыгал, быстро бегал, плавал, как рыба, танцевал любые танцы». Потом Сюлли лукаво добавил: «И все это он проделывал с большим удовольствием и энтузиазмом, особенно в присутствии девушек и дам». {83}

Своей исключительной выносливостью он был обязан прежде всего Ла Гошри. Именно тот приучил его к скачкам верхом при любой погоде, короткому сну под плащом в какой-нибудь халупе, к ветру и снегу, холоду и голоду. Искусство верховой езды находило свое применение на охоте, его любимом развлечении, сугубо аристократическом виде спорта. Некоторые изнуряли себя охотой с почти болезненной страстью, как Карл IX. Генриху было у кого унаследовать это увлечение: семья де Фуа славилась своими охотниками, а его предок Гастон Фебюс был даже теоретиком этого благородного искусства.

Другой привилегией дворян была военная профессия. Ла Гошри препоручил своего ученика бывшему лейтенанту королевской гвардии де Ла Косту, который сформировал маленький отряд из двенадцати молодых дворян. Маленький Беарнец с увлечением познавал тонкости военного искусства. Он часами упражнялся со шпагой, пикой, стрелял из аркебузы. Когда Ла Кост назначил его командиром отряда, Генрих ввел среди своих товарищей железную дисциплину. Вскоре он перестал снимать военную форму.

Физическая ловкость вырабатывалась также в разнообразных играх, которым Генрих научился еще в детстве. Особенно популярной была игра в мяч, предок нашего тенниса. Площадки для игры в мяч имелись во всех королевских резиденциях: в Фонтенбло, Сен-Жермене, Блуа и Лувре. Принцы играли там часами, демонстрируя свою ловкость перед зрителями, толпящимися под навесами, за сетками, оберегавшими их от мячей.

Так воспитывали мальчика, готового ко всему как духом, так и телом. Пьер де Вассьер в своей книге {84} «Дворяне старой Франции» охарактеризовал черты трех поколений XVI века. Первое поколение состояло из заурядных, не очень образованных людей, скованных социальными и географическими рамками, предпочитающими сидеть дома, когда их не уводили размахивать шпагой в Италию. Второе поколение, родившееся в 1525—1530 гг., было более образованным, более склонным добиваться королевских милостей, более разборчивым в выборе брачных союзов. Третье поколение, увидевшее свет в 1550—1560 гг., легко восприняло свободомыслие Ренессанса. К рафинированной античной культуре оно присовокупило скептицизм, который, впрочем, мог дойти до глубокого нравственного разложения. Оно вырвалось из социальных и политических оков, чтобы утвердить свою личность и шествовать собственным путем. Непостоянство, любострастие, эксцентричность. Генрих принадлежал к этому поколению. У него была острая любознательность, непринужденность, но он отличался от своих современников ранней зрелостью. Воспитание, полученное при дворе, не сделало его ни педантом, ни эстетом. Его деревенское детство, здоровье, сила, выносливость, уравновешенный характер быстро выделили его среди сверстников. Его знали. За ним следили. Очарованные им послы сообщали своим государям о его словах и поступках, которым подражали при иностранных дворах. В десять лет Генрих уже был личностью, новой кометой на небосклоне Франции, траекторию которой пытались предугадать. {85}

Глава шестая.
Путешествие по Франции.
1564—1566

Чтобы спасти королевство от гражданской войны, Екатерина Медичи решила продемонстрировать всем французам королевскую семью, предмет ее гордости. Она хотела убедить всех в ее сплоченности, силе, добродетелях и завоевать сердца пышностью королевских церемоний. Должна была исчезнуть всякая вражда, чтобы освободить сцену для величественного спектакля, где главные роли исполнялись королевой и ее детьми. Так и только так можно было укрепить узы верности, ослабленные недавними внутренними неурядицами.

Грандиозный план Екатерины Медичи материализовался в длинном путешествии по провинциям. Французам намеревались показать их совершеннолетнего короля, который уже не был хилым ребенком, а элегантным юношей, ловким в разного рода физических упражнениях, хорошим танцором, властителем, умеющим с превеликим апломбом декламировать перед городскими властями речи, заготовленные {86} его матерью. Путешествие позволило бы также показать армию, сопровождавшую двор, а следовательно, заставить трепетать бунтовщиков и как-то разрешать сложные местные конфликты.

К тому же путешествие давало возможность королеве-матери увидеть своих замужних дочерей, герцогиню Лотарингскую и королеву Испанскую, и, кто знает, быть может, заручиться поддержкой своего грозного зятя, Филиппа II. Для юных принцев путешествие обещало быть очень познавательным. Ни один французский король так всесторонне не познакомился со своим королевством, как Карл IX, а рядом с ним будущие Генрих III и Генрих IV. На протяжении двадцати семи месяцев они будут открывать для себя горы и море, удивляться разнообразию народов, языков и обычаев, знакомиться с сельским хозяйством, любоваться древними памятниками. Это путешествие по Франции трех мальчиков, трех принцев, трех королей было наглядным уроком, о котором мечтал для своего Гаргантюа Франсуа Рабле.

Путешествие

Огромный кортеж тронулся в путь 13 марта 1564 г. Процессия насчитывала тысячи человек и растянулась на несколько километров. В путешествии участвовали королева-мать, король, его брат, герцог Орлеанский, Генрих Наваррский, Маргарита, а также принцы крови, младшие Бурбоны. Их свита состояла из толпы молодых дворян, восьмидесяти фрейлин королевы, ста камердинеров, ста пажей, швейцарской и шотландской гвардии, иностранных послов, членов Королевского совета, поставщиков {87} двора. Одежду, мебель и ковры сложили в фургоны, не забыв костюмы для празднеств, предусмотренных заранее. В кортеже насчитывалось около восьми тысяч лошадей. Молодых принцев сопровождали их наставники. По пути они будут давать уроки, привлекать внимание своих учеников к географическим или историческим достопримечательностям. Перегоны были от 8 до 40 км, а остановки в городах и замках — от нескольких дней до двух месяцев, в зависимости от климата и политической обстановки.

Двор сначала направился в Сане, потом в Труа, где был подписан договор с Англией. Через два дня, 14 апреля, Генрих упал и ударился головой. Ушиб был пустячным, но происшествие послужило поводом для Екатерины написать Жанне любезное письмо: «Если бы наше дорогое дитя не ушиблось, играя в мяч, мы были бы уже в Шалоне. Прежде чем пуститься в путь, я хотела убедиться, что он в состоянии ехать с нами, хотя, хвала Господу, он почти здоров. И я смею вас уверить, что он чувствует себя хорошо, и надеюсь, что вы к своему удовольствию найдете его в добром здравии, так как те, кто его видит, считают его самым красивым ребенком на свете. Надеюсь, он не станет хуже в моих руках».

Королева-мать напомнила «своей товарке», что ее присутствие было бы желательно на следующей остановке. После Бар-ле-Дюк, где она крестила своего первого внука, сына герцогини Лотарингской, Екатерина и двор направились в Лангр, а потом в Дижон, где юные принцы участвовали в учебном обстреле города королевской артиллерией. В Шалоне путешественники сели на корабли и поплыли в Масон, куда несколько дней тому назад прибыла королева Наваррская. {88}

Ее прибытие не прошло незамеченным. Жанну д'Альбре сопровождали восемь одетых в черное кальвинистских священников и вооруженный эскорт из трехсот всадников. Их вид и поведение резко отличалось от пестрой и шумной толпы французских придворных. Более того, известия из Беарна были пугающими. После возвращения на Юго-Запад, Жанна внедряла кальвинизм, не останавливаясь перед самыми крайними мерами. Кальвин послал ей в помощь священника Жана-Раймона Мерлена. В церквах Ласкара и По были запрещены католические богослужения, статуи разрушены. В Беарне была провозглашена свобода совести и теоретическое равенство двух конфессий — теоретическое потому, что фактически протестантские обряды повсюду возобладали над мессой, к ярости католического духовенства и его прихожан. Кардинал д'Арманьяк безуспешно пытался отговорить свою кузину от раскола, предупреждая о возможных последствиях ее опрометчивых действий. Жанна не осталась в долгу. Она вдребезги разбила теологическую аргументацию кардинала, обозвав его при этом «старым невеждой», что привело их к окончательному разрыву. Папа вызвал упрямую мятежницу на суд Инквизиции. Все понимали, что заочный приговор, который будет неизбежно вынесен судом, лишит ее всех владений. К счастью, за нее вступилась перед Римом неожиданная союзница. Екатерина Медичи не могла допустить, чтобы Святой престол распоряжался по своему усмотрению короной, так как такой прецедент был бы опасен также и для Франции.

Из чувства благодарности Жанне следовало бы вести себя в Масоне сдержанно, но ее непримиримость {89} не знала границ. 1 июня, на следующий день после своего прибытия, они ничего не сделала, чтобы помешать своим людям оскорблять процессию в честь праздника Тела Господня, которая шла по улицам во главе с ее деверем, кардиналом Бурбонским. Как и в Вандоме, это было оскорблением не только религии, но и семьи, Бурбонов. Прискорбное происшествие в Масоне вызвало возмущение католиков и омрачило встречу королевы Наваррской с сыном, когда через два дня после этого скандального инцидента двор прибыл в Масон. Тотчас же уведомленная кардиналом, Екатерина решила действовать. Она не хотела, чтобы ее обвинил в слабости испанский посол, который участвовал в путешествии и обо всем подробно информировал своего короля. Королева-мать организовала другую процессию, пригласив на нее Жанну и всех беарнцев, которые должны были идти обнажив голову.

Путешествие продолжилось торжественным въездом в Лион. Генрих, одетый в темно-красный бархат, расшитый золотом, ехал верхом третьим, за королем и его братом. Но Жанне претила вся эта мишура и суетность. Ее все раздражало, и в первую очередь ее деверь, принц Конде, гугенотский герой Орлеана, который стал посмешищем, признав недавно своим сыном ребенка от Изабеллы де Лимейль, одной из красавиц «летучего эскадрона» королевы-матери. Жанна считала своим долгом бороться с безнравственностью, нечестивостью, легкомыслием двора, грозившими погубить душу ее сына. Лион был городом, пронизанным духом Реформации, очагом гуманизма и центром распространения новых идей. Жанна сочла время и место подходящими для перевоспитания {90} сына. Она водила его на протестантские богослужения, проводимые под открытым небом в знак протеста против запрещения короля служить в зданиях. Но она быстро обнаружила, что ее сын больше ей не принадлежал. Он был Бурбоном, его дядя кардинал представлял его иностранным послам как первого принца крови, что подразумевало его принадлежность к католичеству. Более того, чтобы оградить его от влияния матери, принца заперли в его апартаментах и запретили туда доступ кому бы то ни было.

В Кремье, где расположился двор, чтобы укрыться от чумы, вспыхнувшей в Лионе, Жанна обратилась к королеве с просьбой. Не разрешит ли ей Екатерина уехать с Генрихом в Беарн? Ответом был категорический отказ. Его подсластили подарком в 150000 ливров и попросили Жанну удалиться, но не в Беарн, а в Вандом. Она и в самом деле туда отправилась. Ее прибытие вызвало там беспорядки.

Генрих сопровождал своих кузенов в Баланс, Монтелимар, Оранж и Авиньон, где Карл IX председательствовал на капитуле королевского ордена Святого Михаила. Однако его присутствие не отмечено в хрониках. 16 октября двор прибыл в Салон-де-Прованс. Там произошло одно из самых известных событий. В этом городе жил знаменитый прорицатель Мишель де Нотр-Дам, Нострадамус. Екатерина, живо интересующаяся всякого рода предсказаниями и гаданиями, несомненно, изменила маршрут, чтобы с ним встретиться, Она нанесла ему визит и спросила о судьбе своих детей. На следующий день любопытство одолело уже самого Нострадамуса. Ему рассказали о принце Наваррском так много интересного, {91} что он захотел его увидеть и осмотреть без одежды, чтобы распознать на его теле знаки судьбы. На следующий день, — рассказывал позже Пьер де Л'Этуаль, — когда принц был еще в постели, Нострадамуса провели в его спальню. Он довольно долго его рассматривал и сказал воспитателю, что этот ребенок получит все наследство Валуа. Потом добавил: «И если Господь дарует вам милость дожить до тех пор, вашим государем будет король Франции и Наварры». То, что казалось невероятным, случилось при нашей жизни. Об этом предсказании король часто рассказывал королеве, шутливо добавляя, что на него так долго не надевали сорочку, дабы Нострадамус смог его как следует рассмотреть, что он испугался — а не собираются ли его высечь.

В Экс-ан-Провансе, Иере, Тулоне двор любовался экзотическими растениями, апельсиновыми и хлопковыми деревьями, пальмами и, конечно же, Средиземным морем. В Марселе принцев, переодетых турками, пригласили на галеру, и они участвовали в репетиции морского сражения. Направляясь на молитву в храм, Карл IX положил начало шутке, которую он будет часто повторять. Увидев рядом с собой своего кузена-еретика, который по протоколу должен был его сопровождать до порога, он сорвал с него шляпу и забросил ее внутрь церкви, чтобы вынудить его войти. Можно себе представить последовавший за этим взрыв смеха. Товарищеские отношения и игры, безусловно, одерживали верх над религиозными различиями.

Наконец двор добрался до Гиени, губернатором которой был Генрих. Последний загодя выехал туда, чтобы встречать своего короля в каждом городе. Жанна издалека следила за тем, чтобы ее сын вел {92} себя сообразно своему высокому положению и использовал путешествие для посещения тех собственных владений, где он еще не бывал.

Кортеж приближался к Байоне, где готовились к встрече королевы Испании, и принц Наваррский собрал по этому случаю все местное дворянство. 14 июня в Андуэ, когда Елизавета Валуа пересекла границу и встретилась со своим братом, Генрих не упоминается среди присутствующих. Вероятно, Филипп II потребовал, чтобы его не было, поскольку сам претендовал на корону Наварры. Но Генрих присутствовал на въезде молодой королевы в Байону, и кардинал Бурбонский уступил ему свое место в первом ряду. Он также бывал на турнирах, которые скрашивали трудные переговоры с представителем Филиппа II герцогом Альбой. По словам канцлера Наварры Калиньона, Екатерина даже позволила принцу присутствовать на некоторых дипломатических собраниях, по меньшей мере на одном из них, когда герцог Альба посоветовал убить Колиньи, загадочно заявив, что «голова одного лосося стоит больше тысячи лягушачьих голов».

Испанцы уехали, мало уверовав в обещания Екатерины, но величественная осанка юного Генриха произвела на них большое впечатление, если верить герцогу Рио Секко: «Он выглядит, как император или тот, кто им станет». После отъезда испанцев Екатерина могла сделать некоторые поблажки Жанне. Она разрешила ей вернуться в Нерак, куда собиралась отправиться сама. Нерак был столицей герцогства д'Альбре, в нем насчитывалось тогда 15000 жителей. Нависая над илистыми водами Баизы, высился четырехугольный замок сеньоров д'Альбре {93} с четырьмя башнями. Главный корпус здания, где находились жилые помещения, выходил на реку. Маргарита Наваррская любила останавливаться в этом замке, именно в садах Нерака происходило действие ее пикантных новелл из «Гептамерона». Жанна д'Альбре была там хозяйкой как герцогиня д'Альбре, вассал короля Франции. Ей бы не позволили принимать французский двор в землях, где она была суверенной государыней, в По или в Сен-Жан-Пье-де-Пор.

Карл IX был потрясен количеством разрушенных церквей и опустошенных замков Юго-Запада, религиозная война свирепствовала здесь сильнее, чем предполагали в Париже. Поэтому во время четырехдневного пребывания в Нераке (с 28 по 31 июня 1555 г.) Екатерина осаждала Жанну просьбами проявить больше терпимости и уважения к католической церкви. Что касается Беарна, Жанна осталась непреклонной, но она сделала кое-какие уступки для Нерака, где была обязана подчиняться законам королевства. Когда двор собирался уезжать, Жанна получила разрешение оставить у себя на некоторое время сына. Она использовала эту небольшую передышку, чтобы представить Генриха гугенотским вождям. Мать и сын посетили свои ленные владения Флеш и Вандомуа, а потом вместе с принцем Конде и Рене Феррарской присоединились в Блуа ко двору. В декабре в королевском замке Блуа собрались все высокопоставленные вельможи королевства — адмирал Колиньи, кардинал Лотарингский, коннетабль Монморанси и другие. Как обычно, прибытие королевы Наваррской вызвало небольшой скандал: она тут же организовала протестантскую проповедь в своих покоях. Это стоило ей некоторых неприятностей, но она их стерпела, чтобы иметь {94} возможность остаться с сыном. Оттуда двор направился в Мулен, где королева-мать сделала последнюю попытку примирить Колиньи и Гизов. 1 мая 1566 г. двор вернулся в Париж.

Возвращение в Париж

Ситуация в Париже была менее напряженной, чем можно было предполагать. Сохранится ли это спокойствие надолго? Во всяком случае Жанна сочла город достаточно спокойным, чтобы остаться там на восемь месяцев. В столице у нее было много дел, и прежде всего тяжба с кардиналом Бурбонским по поводу наследства Бурбонов-Вандомских. Кроме того, она предпринимала отчаянные попытки помешать красавцу герцогу Немурскому жениться на Анне д'Эст, вдове Франсуа Гиза. Вместе с Теодором де Безом она возбудила также судебный процесс против Жака Спифама, протестантского священника, не оправдавшего ее доверия. В этот период резко обострились мстительные и сутяжнические стороны ее характера. Она стала сварливой. Плохое настроение усугубляли приходящие из всех ее владений и даже из По протесты ее подданных или вассалов против фискальной и религиозной политики, вскоре перешедшие в вооруженные восстания.

Другой причиной для волнений было воспитание тринадцатилетнего сына. Это был возраст совершеннолетия французских королей. Она сочла, что он хорошо просвещен в вопросах религии и нашла в нем «тот корень благочестия, который даст ветви и плоды. Генрих остался твердым в вере, несмотря на поношения истинной религии. Возблагодарим за это {95} Господа!» — восклицает она в своих мемуарах, но гуманитарное образование, которое дал Генриху недавно скончавшийся добряк Ла Гошри, показалось образованной дочери Маргариты Наваррской весьма слабым. «Должна вам признаться, — пишет она Теодору де Безу, — что семь лет, проведенных моим сыном под руководством покойного Ла Гошри, можно считать потерянными. Он ничему не научился, кроме некоторых зазубренных правил».

Для восполнения недостатка знания Жанна приставила к сыну кальвинистского дворянина Жана Морели де Виллье, возможно, рекомендованного братом адмирала Колиньи, Оде де Шатильоном. Но тут Жанне не повезло: Морели был осужден женевским судом за свой трактат о протестантской церкви. По приказу Кальвина его книга была публично сожжена на городской площади. После этого Жанна не могла оставить его в своем доме.

Королева Наваррская все больше и больше становилась душой протестантского движения. Ее отношения с двором снова обострились. Двое из ее капелланов были арестованы. Нужно было уезжать. Чтобы мотивировать просьбу о своем отъезде, которую она подала Карлу IX, Жанна сослалась на желание увезти сына в его родовые владения, в которых он еще не бывал. В первый раз они действительно поехали в Пикардию, во второй — в Ле Ман, Вандом, Бомон-сюр-Сарт, Сент-Сюзанн и Ла Флеш. Второе путешествие было разрешено как раз в тот момент, когда стало известно, что в Нидерландах началась война и восставшие гезы решили отвоевать у испанских завоевателей свои религиозные и гражданские свободы. Когда Жанна и Генрих покинули Париж, Конде {96} и Колиньи тоже получили разрешение короля удалиться. Этот массовый отъезд в январе 1567 г. не ускользнул от внимания испанского посла. Как всегда хорошо информированный, он через несколько дней сообщил королеве-матери что Жанна ее обманула и не собирается вернуться ко двору. Так и случилось: после непродолжительной остановки в Ла Флеше королева Наваррская и ее сын поспешили в Пуату, а потом в Гасконь. Пробил час мятежа. {97}

Глава седьмая.
Первый мятеж: Ла Рошель.
1567—1570

Увезя в Беарн без разрешения короля совершеннолетнего принца, пусть даже собственного сына и наследника наваррской короны, Жанна перешла Рубикон. Она показала всей Европе, что этот мальчик, из которого хотели сделать католика Бурбона, на самом деле — протестант д'Альбре. Последующие события будут трагическим, но и совершенно логичным следствием этого первого акта неповиновения и независимости. Генрих со своей стороны заявил о своем полном согласии с религиозными убеждениями и политикой своей матери. Так внезапно оборвались связи, которые столь старательно устанавливала Екатерина между ним и своими сыновьями. Их непрочность открылась королеве-матери именно в тот момент, когда она думала, что может извлечь из них выгоду. Принц Наваррский перестал вести себя как первый французский принц крови. Под энергичным влиянием матери он выбрал для себя роль иностранного принца, а потом и вождя протестантской партии. {98}

Протестантский Беарн

Враждующие партии, уставшие от вялотекущего раздора и холодной войны, стремились к непримиримой борьбе. Конфликт разразился в сентябре. Конде принял командование военными операциями мятежных протестантов. Вместе с Франсуа д'Андело, братом Колиньи, он замыслил похитить короля и королеву-мать во время пребывания двора в Монсо-лес-Мо. Проведав об этих планах, Екатерина увезла короля в Париж под охраной швейцарских гвардейцев. Судьба ей благоприятствовала. В ноябре битва у Сен-Дени закончилась победой королевских войск и одновременно освободила ее от бездарного и несговорчивого старика, коннетабля Монморанси, павшего в бою.

Жанна узнала о намерениях своего шурина, когда находилась в пути в свой город Фуа. Поспешно вернувшись в По, она не предприняла никаких действий. Королева Наваррская все еще не решалась ввязаться в вооруженное противостояние. Она даже не разрешила своим дворянам присоединиться к армии Конде.

В это время Беарн был новой Женевой со своей национальной церковью и академией, предназначенной для обучения нового поколения кальвинистов. Всевозможные запреты тяжким бременем легли на плечи беарнцев, с точки зрения королевы чересчур веселых и чересчур распутных. В июле 1566 г. она издала ордонансы, запрещающие сквернословие, пьянство, проституцию, попрошайничество, продажу {99} игральных карт и костей и даже танцы вокруг майских деревьев, специально посаженных на городских площадях. Церковные доходы перешли в распоряжение кальвинистов или использовались для помощи неимущим. Синод объявил о полном упразднении католицизма в Беарне. Но женевская религия затронула до сих пор только меньшинство беарнцев, особенно просвещенную буржуазию, малочисленную в этой сельской стране, где города были небольшими и редкими. Таким образом, недовольство зародилось именно в народных массах, подстрекаемых к насильственным действиям католическим духовенством, лишившимся своих приходов и имущества.

При содействии испанских агентов и с благословения каноников кафедральных соборов Лескара и Олорона возник заговор, в котором участвовала небольшая группа дворян. Его целью было устранение королевы и ее детей и изгнание протестантских священников. Предполагалось, что событие произойдет в Олороне, где сопротивление католиков было сильнее, чем в По, Жанну вовремя предупредили, но так как кровопролитие претило ее благочестивому характеру, она расстроила планы заговорщиков, не прибегая к насилию. Однако в 1567 г. недовольство разгорелось с новой силой на бурных заседаниях Штатов Беарна. Королева, против которой выступили депутаты дворянства и духовенства, еще больше ужесточила политику и объявила о своем решении окончательно искоренить «идолопоклонство», во всяком случае, в Беарне.

В Нижней Наварре, где было сильно испанское влияние, католицизм продолжал удерживать свои позиции. Использовав в качестве предлога защиту {100} местных свобод, группа наваррских дворян под руководством графа де Люкса подняла знамя мятежа. Жанна попыталась помирить бунтовщиков, послав к ним с отрядом пехоты капитана Лалана, но восставшие арестовали ее представителя и заключили его в замок Гарри. Это прямое посягательство на ее власть глубоко оскорбило королеву, и раз уж они не подчинились ее представителю, она решила послать к ним сына.

Это была первая военная кампания юного Генриха. Он отбыл в феврале 1568 г. вместе с графом Грамоном во главе небольшого отряда беарнских дворян. Операция обошлась без больших потерь, так как бунтовщики сдались без боя. Вернувшись в маленькую столицу горного королевства, Генрих собрал толпу народа и поручил выступить перед ней на местном наречии своему генеральному прокурору Жану д'Этшару. Наваррцы по-отечески были призваны к порядку, и принц заверил их, что ни он, ни его мать «никогда не посягнут на их привилегии, обычаи и свободы и не будут принуждать их сменить религию». В этом и состояли требования населения.

Беарн благосклонно воспринял возвращение наследного принца. Генрих сильно изменился, вырос, утратил свой южный акцент, приобрел безупречные аристократические манеры, но остался таким же весельчаком, как и раньше. Мать решила серьезно взяться за его дальнейшие воспитание. Она приказала возобновить упражнения для развития его физической выносливости, ночные походы, невзирая на холод и снег. Он охотился в Пиренеях на медведей и кабанов, играл в мяч у стен замка По. Но прежде всего Жанна следила за его гуманитарным образованием. Наставником {101} принца она назначила Флорана Кретьена, стойкого гугенота и превосходного гуманиста, который писал по-гречески и по-латыни с безупречностью древних. Генрих не испытывал к нему такой же сердечной привязанности, как к Ла Гошри, но он надолго оставит его при себе и поручит ему преподавать историю и математику юному Рони, а также своему будущему верному помощнику и другу — Сюлли. Возобновилось чтение Гомера, Вергилия и Ронсара. «По правде говоря, мои наставления ему мало пригодились», — с горечью позже скажет Флоран Кретьен.

Но это всего лишь сетования педанта, так как ум принца стал живее и проницательнее, и сам он все больше импонировал окружающим. Когда в 1567 г. он был на карнавале в Бордо, один магистрат отметил: «У нас сейчас принц Беарнский. Нужно признать, что это очаровательное создание. В 13 лет у него все качества семнадцатилетнего или восемнадцатилетнего. Он мил, учтив и предупредителен. Он всегда говорит кстати, и когда речь идет о дворе, сразу заметно, что он отменно осведомлен, но не позволяет себе сказать ничего лишнего». Другой магистрат добавляет: «Он изо дня в день умножает число своих верных слуг и с удивительной легкостью завоевывает сердца. Мужчины его почитают и уважают, дамы им восхищаются. Хоть у него рыжие волосы, они не находят его из-за этого менее привлекательным. У него очень правильные черты, нос ни слишком большой, ни слишком маленький, глаза ласковые, лицо смуглое». Стало быть, в те времена Генрих уже владел искусством обольщения. Он привез в Бордо моды французского двора, балы и маскарады, любил {102} попировать, обожал азартные игры, но умел также использовать своих почитателей. «Когда у него не было денег, он посылал тем, кого считал своими друзьями, долговые расписки и просил либо отослать их обратно, либо прислать сумму, которая в них значилась. Посудите сами, был ли дом, где бы ему отказали». Вряд ли Жанна одобрила бы такое поведение, но на карнавале в Бордо ее не было.

1567 год открывает бесконечную серию всевозможных историй о Генрихе, о его остроумии и находчивости. Возвращение на родину стимулировало его хорошее настроение и, несмотря на наставления матери, он по-прежнему сохранял свою веселость и жизнерадостность. Все забавные истории о нем так или иначе повторяют три основных мотива: находчивость, отвага и женщины. Вот один из самых давних анекдотов. Генрих, которого ждали в городе Лектуре, прибыл раньше срока и у городских стен, где его должны были встретить местные власти, увидел сборище нищих, последовавших за ним через ворота. Сопровождаемый этим внезапным эскортом, он встретил магистратов и сказал им: «Сколько вы затратите, господа, чтобы попотчевать меня сегодня? Не менее шестисот ливров. Так вот, отдайте их этим добрым людям, а завтра вы будете моими гостями».

Эпизод в Лектуре произошел, вероятно, во время инспекционной поездки по стране, которую королева поручила сыну. В стране не восстановилось спокойствие, и наваррский заговор не остался без последствий. Екатерина Медичи тайно поддерживала мятежников и их вождя, графа де Люкса, которого она наградила цепью королевского ордена святого Михаила. В 1568 г. ее представитель, Мот-Фенелон, неоднократно {103} пытался добиться прощения для заговорщиков и уговорить Жанну вернуться с детьми ко двору. В июле, когда характер переписки между двумя королевами внушал надежды на перемирие, Генрих воспользовался этим обстоятельством, чтобы потребовать полного осуществления своих обязанностей наместника Гиени, то есть отстранения Блеза де Монлюка, который был назначен на период его несовершеннолетия.

Бегство

Война в Голландии поставила под вопрос примирение двух королев. Испанские войска одержали победу над гезами, но гугенотская партия во Франции приняла сторону восставших. Королева-мать больше всего боялась ответных мер со стороны короля Испании, крайне разгневанного тем, что Франция помогала мятежникам. Она также с удивлением констатировала явное нежелание своих католических подданных соблюдать эдикты о веротерпимости. Настал момент расправиться со всеми вождями протестантской партии, кем бы они ни были, чтобы обезглавить оппозицию. Она отдала приказ арестовать Конде, Колиньи, Андело, кардинала де Шатильона и, разумеется, Генриха Наваррского. После чего направила в Гасконь Жана де Лосса, бывшего наставника принца, поручив ему привезти последнего, будь-то по доброй воле либо «хитростью или силой, когда он будет охотиться».

Намерения Екатерины Медичи стали известны другой стороне. 15 августа 1568 г. Жанна спешно вернулась из Тарба в Нерак. Для ее защиты туда {104} прибыли вооруженные отряды гугенотов. Возвращение Ла Вопильера, которого она послала ко двору требовать претворения в жизнь эдикта о мире, положило конец всем ее сомнениям: отныне любой компромисс был невозможен, монархия решила открыто бороться с гугенотами. Жанне ничего не оставалось, как уступить настойчивым просьбам своих приближенных «сесть с детьми в одну лодку с протестантами». Так королева Наваррская стала во главе французской Реформации.

Эмиссары королевы-матери повсюду терпели фиаско. Все гугенотские вожди сумели вовремя покинуть свои дома и бежали в Ла Рошель. Настала пора уезжать и королеве. 6 сентября она покинула Нерак вместе с Генрихом, Екатериной и пятьюдесятью дворянами. Эмиссар королевы-матери Ла Мот Фенелон, последовал за ней, чтобы уговорить ее вернуться. По дороге он спросил Генриха о причинах его путешествия в Ла Рошель. Тот холодно ответил: «Чтобы не тратиться на траурные одежды», подразумевая под этим, что если принцы крови умрут все сразу, будет меньше расходов на похороны. На следующий день Ла Мот сказал ему, что он будет той головешкой, которая воспламенит Францию, на что Генрих ответил: «Я потушу этот пожар ведром воды, которое заставлю вылакать кардинала Лотарингского, чтобы он лопнул от водянки».

28 сентября 1568 г. Жанна, Генрих и Конде прибыли в Ла Рошель. За несколько дней до воссоединения гугенотов со своими вождями в Ла Рошели Карл IX попытался урезонить своего кузена и друга детства, но жребий был уже брошен. Прикрываясь мифом об общественном благе и своей ролью протестантского {105} мессии, Генрих начал борьбу против короля. Карл IX молниеносно отреагировал на концентрацию сил мятежников. Эдикт от 25 сентября запрещал исповедовать протестантскую религию, предписывал пасторам в двухдневный срок покинуть страну и лишал должностей всех королевских чиновников, примкнувших к Реформации. Кроме того, король отдал приказ своему наместнику в Суле оккупировать Беарн и Наварру.

Военные действия начались. К бургундским отрядам, которые привели Конде и Колиньи, присоединились дворяне из Пуату и Сентонжа. Жанна привела восемь кавалерийских эскадронов и три пехотных полка, набранных в Беарне и Гаскони. Франсуа д'Андело командовал своими бретонцами и анжуйцами. Ожидалось также пополнение из Лангедока. Однако эти дворянские военные соединения были малочисленными, поэтому решили набрать наемников, которые всегда были решающей силой на поле боя. В 1568 г. подошли отряды ландскнехтов, присланные Вильгельмом Оранским и его братом Людвигом Нассау, национальными героями, которые возглавили восставших гезов. Свою помощь пообещал также герцог Баварский.

В ожидании подкрепления Ла Рошель стала опорным пунктом сопротивления. Жанна обосновалась в городе как глава административной, дипломатической и финансовой власти, тогда как Колиньи и Конде брали штурмом соседние города. Их противником был другой Бурбон, герцог Монпансье, наместник короля в Анжу и Турени. Генрих Наваррский участвовал в этих операциях. Первым его штурмом стал Ангулем, за ним последовали Понс и Бле. {106}

В конце лета Екатерина Медичи начала концентрировать свою армию в Орлеане. Командование она поручила не королю, которого нельзя было подвергать опасности, а его брату Генриху, бывшему герцогу Орлеанскому, ставшему два года назад герцогом Анжуйским — последний занял к тому времени вакантную после смерти Антуана Бурбонского должность наместника королевства. Обе противоборствующие армии насчитывали примерно 30000 солдат. Королевская армия двинулась в поход от Луары на Юго-Запад, чтобы помешать гугенотам соединиться с чужеземными войсками, идущими из Германии. После небольших столкновений противники встретились у Лудена, но началась зима и боевые операции были отложены. Биографы Генриха утверждали, что он настаивал на наступлении, несмотря на время года, но исстари не было принято воевать зимой.

В феврале 1569 г. стало ясно, что наемники не подоспеют к назначенному сроку, оставалось только надеяться на обещанное подкрепление с Юга, поэтому Колиньи и Конде двинулись в южном направление. Узнав об этом, герцог Анжуйский немедленно снялся с лагеря и 13 марта перехватил их около Жарнака. Сражение сразу же приняло для гугенотов скверный оборот. Колиньи был окружен противниками, Конде ринулся ему на помощь, но во время рукопашной схватки упал. Вставая, он поднял забрало, чтобы его узнали королевские офицеры, которым он хотел сдаться, но капитан гвардии герцога Анжуйского сразил его в упор выстрелом из пистолета. Эта короткая расправа лишила гугенотов их главного вождя. {107}

Упомянутое событие стало решающим для судьбы принца Наваррского. Несмотря на свой юный возраст — пятнадцать лет и три месяца, он неожиданно выдвинулся на передний план. Жанна отважно взвалила на свои плечи бремя ответственности за семью — она заложила свои драгоценности и часть владений, чтобы пополнить армию. Перед строем войск и в присутствии мэра Ла Рошели она представила нового верховного главнокомандующего — своего сына. После того как он поклялся своей душой, честью и жизнью служить правому делу, войска восторженно приветствовали его и провозгласили вождем.

Портрет, хранящийся в Женевской библиотеке, изображает принца в возрасте пятнадцати или шестнадцати лет в кожаном военном колете. Лицо вытянулось и стало мужественнее, щеки слегка впали, нос начал «бурбонизироваться», коротко подстриженные волосы открывают высокий лоб, взгляд волевой и проницательный. Увеличилось сходство с матерью, но с виду это уже юный сатир, дерзкий и насмешливый.

О главенствующей роли принца Наваррского свидетельствует возросший объем его переписки. Он просит помощи и субсидий у курфюрста Саксонского или у королевы Англии, ведет письменные переговоры с герцогом Анжуйским о судьбе раненых, взятых в плен при Жарнаке. Мать все еще руководит им, ее язвительный стиль легко угадывается в его письмах, особенно в тех, где содержатся упреки по поводу убийства Конде или протесты против претензий Гизов, заявивших, что ведут свое происхождение от Карла Великого. После бесчисленных проволочек {108} останки принца Конде были возвращены и захоронены в Вандоме, вероятно, в соборе святого Георгия.

Отступление адмирала

После поражения при Жарнаке Колиньи решил ожидать подкрепление. В конце марта отряды герцога Баварского вступили во Францию и продвигались через Бургундию; и Берри. Войска соединились в Сент-Ирье. Благодаря этому пополнению гугенотская армия превосходила теперь королевскую на 4-5 тысяч кавалеристов и на 10-12 тысяч пехотинцев. Но неожиданные обстоятельства вынудили адмирала разделить свои войска. Поскольку граф де Люкс, несмотря на приказы короля, не спешил с вторжением в Беарн, герцог Анжуйский поручил эту задачу более энергичному военачальнику, Антуану де Торриду. За два месяца Торрид выполнил это приказание, не сумев взять лишь крепость Наварранкс. Гугеноты не могли допустить оккупации Беарна, единственного оплота Реформации, поэтому Колиньи послал часть войска с Габриелем де Монгомери, поручив ему набрать пополнение в Керси, Альбигуа и графстве Фуа, чтобы отвоевать занятые Торридом земли. Затем адмирал выступил против королевской армии и осадил Пуатье, но энергичная оборона города Генрихом Гизом вынудила его снять осаду и отступить.

Войска соединились в Ниоре, куда приехала и Жанна. Нужно было срочно найти новые резервы для нанесения удара в парижском регионе, то есть на вражеской территории, где двор был наиболее уязвим, Так началось это знаменитое отступление через {109} Юг, описанное Агриппой д'Обинье с эпичностью «Анабасиса» Ксенофонта.

В Беарне Монгомери за две недели блестяще справился со своей задачей, изгнав оттуда оккупантов и восстановив кальвинизм. После этого он двинулся навстречу Колиньи. Обе армии соединились 3 января 1570 г, и пошли в сторону Аженуа, Монтобана и Тулузы.

Эта военная кампания сохранилась в памяти современников как один из самых ужасных эпизодов гражданской войны. Продвижение войска, подобно опустошительному урагану, сопровождалось насилиями, массовыми убийствами, поджогами монастырей, церквей, а также ферм и амбаров с зерном. Католики и протестанты равным образом подвергались жестокому обращению ненавидимых и одними и другими банд наемников, которых в свою очередь уничтожали крестьяне, как только те отставали от своих. Генрих был свидетелем этих страшных событий, но не ожесточился — ненависть вообще была несвойственна его натуре.

Потом ураган устремился в сторону Тулузы. К армии адмирала присоединились отряды, набранные в Лангедоке, Монпелье, Ниме и Монтелимаре; таким образом, его войско насчитывало 4500 солдат, причем все на лошадях, чтобы увеличить скорость продвижения. Дабы помешать походу адмирала на Север, король приказал войскам маршала де Коссе, в четыре раза большим по численности, преградить ему дорогу. Однако Колиньи удалось пробиться у Арне-ле-Дюк. Известно, что именно тогда Генрих Наваррский впервые в жизни по-настоящему участвовал в сражении. Несмотря на возражения штаба, он принял {110} командование передовым отрядом; К счастью, его первое боевое крещение совпало с первой победой гугенотов, одержанной после стольких неудач. Впрочем, этот успех совпал с другой успешной военной операцией: Ла Ну обратил в бегство католические войска в Пуату.

Королева-мать устала от войны, не давшей удовлетворительных результатов. Уже несколько месяцев она вела мирные переговоры и активную переписку с Жанной. Эмиссары метались между двором, Ла Рошелью и гугенотской армией. Колиньи вел переговоры через молодого дворянина Шарля де Телиньи, который впоследствии станет его зятем. Он поручил Телиньи требовать свободы вероисповедания. При несоблюдении этих условий Колиньи угрожал продолжить поход на Париж, но болезнь снова приковала адмирала к постели. Он был вынужден отказаться от наступления и предложил королю мир. Мир был подписан Телиньи 29 июля 1570 г. в Сен-Жермен-ан-Ле. Последующий за ним эдикт подтвердил статьи Амбуазского договора, за исключением того, что теперь протестантство перестало быть прерогативой дворянства, так как богослужение разрешалось в предместьях двух городов каждой провинции, но запрещалось при дворе, на расстоянии двух лье от королевских резиденций и десяти лье от Парижа. И, наконец, одна из статей эдикта содержала официальное признание королем протестанской партии, а кроме того, гугенотам на два года были отданы четыре крепости: Ла Рошель, Монтобан, Ла Шарите и Коньяк. Блистательная победа адмирала! {111}

Глава восьмая.
Кровавая свадьба.
1570—1572

Итак, военные действия пошли гугенотам на пользу. Собравшиеся 25 октября в Ла Рошели Жанна д'Альбре, Генрих Наваррский, Генрих Конде и Колиньи могли себя поздравить с достигнутыми результатами, оправдывающими задним числом нелегкое решение выступить с оружием в руках против своего короля. Конечно, можно было опасаться, что эдикт, не поддержанный большинством населения, не будет выполняться в полном объеме, как это уже было с предшествующими, но гугеноты владели теперь крепостями, которые послужат им стратегическими базами сопротивления. Вспоминали погибших — Людовика Конде и, по-видимому, отравленного Франсуа д'Андело. Ряды старшего поколения поредели; в высшем эшелоне, не считая Генриха и Жанны, остался один Колиньи.

Жанна использовала мирное время для защиты дела всей своей жизни. Она знала, что папа Пий V настроен враждебно к протестантизму. Поэтому она {112} настойчиво требовала от Екатерины Медичи соблюдения эдикта о веротерпимости: «Мы скорее умрем, чем откажемся от Бога и нашей веры, которую мы не можем исповедовать без богослужений, как тело не может жить без воды и пищи».

При французском дворе смирились с этой полупобедой-полупоражением. То, чего не смогли добиться силой, с течением времени можно добиться хитростью, привлекая на свою сторону одного за другим вождей протестантской партии. Именно так думала Екатерина, но Карл IX, завидуя лаврам своего брата Генриха Анжуйского, хотел установить прочный мир в королевстве, чтобы направить свои войска в Нидерланды, где он мечтал померяться силами с испанцами. Лучшим союзником для организации этой кампании он считал Генриха Наваррского, к которому он продолжал испытывать граничащую с восхищением дружбу. Его отсутствие на больших придворных празднествах — на его бракосочетании, в ноябре 1570 г. с дочерью императора Елизаветой Австрийской, потом на торжественном въезде в Париж в марте 1571 г. — обидело Карла IX. Желание молодого короля видеть своего кузена при дворе нашло отклик у всех, кто думал, что, освободившись от влияния своей матери, Генрих Наваррский вернется в лоно католицизма. В октябре 1569 г. об этом писал своему королю испанский посол, на следующий год — тосканский. Наблюдатели отметили, что во время отступления по Франции Генрих был удручен, видя столько разрушенных церквей в долине Роны, и что, узнав об этом, Колиньи отчитал его воспитателя, допустившего столь неуместные переживания. Форсирование планов женитьбы на Маргарите Валуа {113} казалось подходящим средством для того, чтобы ускорить отречение Генриха от протестантства.

Теща и свекровь

Карл IX возлагал на этот план радужные надежды, поэтому можно понять его ярость, когда он узнал о любовной интриге своей сестры с восемнадцатилетним красавцем герцогом Гизом, всячески обласканным прекрасным полом. Первые слухи об этом возникли осенью 1569 г. стараниями герцога Анжуйского. На следующий год слухи возобновились, и король потерял терпение. Он также узнал от матери о существовании любовной переписки, которую она перехватила. Рано утром 27 июня 1570 г. король «в сорочке и халате», вне себя от гнева, ворвался к матери, требуя наказать Маргариту. Мать и брат вызвали ее, несмотря на неурочный час, допросили, потом накинулись на нее и основательно отколотили. Понадобился час, чтобы привести в порядок разорванное платье и испорченную прическу. Скандал сразу же получил огласку. Гизы струхнули и поспешили женить молодого повесу на Екатерине Клевской, вдове принца Порсиана.

Однако Екатерина Медичи не отказалась и от других брачных планов. Сначала она собиралась выдать дочь за дона Карлоса, сына Филиппа II, потом, после его трагической кончины, за овдовевшего к тому времени самого Филиппа II или за короля Португалии. В конце концов, она согласилась с советами клана Монморанси и решила заключить наваррский брак, согласно обязательствам, принятым ранее. Переговоры с Ла Рошелью велись весь 1571 год. {114}

Две королевы имели совершенно разные представления об этом браке. Жанна хотела обусловить его неукоснительным выполнением статей эдикта, то есть некоторое время подождать результатов, тогда как Екатерина с января пыталась ускорить события и послала в Ла Рошель эмиссаров. Но Жанна доставила условия: возвращение городов Гиени, где все еще стояли королевские гарнизоны, и отказ короля от поддержки католических мятежников Беарна.

Между тем прошли месяцы, и тайная стратегия королевы-матери начала приносить плоды. Возникли разногласия в самом гугенотском руководстве. Жанна мужественно противостояла проискам флорентийки, но менее проницательный Колиньи уступил нажиму. Впрочем, у него были на то уважительные причины. В отличие от Жанны, он не был суверенным монархом, но подданным Карла IX, адмиралом французского королевства, и два года назад был объявлен изменником, как когда-то коннетабль де Бурбон. Тогда его приговорили к смертной казни, за голову его была назначена награда, его имущество конфисковали.

В июле 1571 г. переговоры благополучно завершились. В следующем месяце было заключено соглашение, согласно которому адмиралу возвращались его имущество и королевская милость. Старик только что вступил во второй брак с юной Жаклин д'Антремон, и будущее казалось ему безоблачным. Поверив обещаниям, он 12 сентября 1571 г. покинул Ла Рошель.

Жанна не одобрила возвращения ко двору своего верного соратника. За несколько дней до отъезда Колиньи она также отбыла из Ла Рошели с детьми и {115} семьей Конде в свои владения. Приехав в По, она была тронута теплым приемом своих подданных — и католиков, и гугенотов, «столь сплоченных и единодушных, — писала она Карлу IX, — что я объявила всеобщую амнистию». Генрих добавил к ее письму несколько любезных слов: «Здесь столько возможностей приятно провести время, что я льщу себя надеждой увидеть вас в недалеком будущем при дворе».

Екатерина Медичи после победы над Колиньи не сложила оружия. Брачный проект стал ее навязчивой идеей. Королева-мать вела переговоры с Римом, чтобы получить от папы разрешение на брак, необходимое по двум причинам: кровное родство Генриха и Маргариты и прискорбная разница религий. Желая ускорить переговоры, Екатерина обратилась за помощью к своему кузену, Козимо Медичи, а также к своим новым союзникам, Колиньи и Людвигу Нассау, которые были убеждены, что Жанна напрасно тянет время. В По один за другим направляются ее эмиссары, но Жанна не сдается. Пришла пора использовать последний аргумент. Все знали, что папа не одобрял этого брака. А что если шепнуть ему о незаконном происхождении Генриха, рожденной Жанной в ее втором браке, законность которого не столь уж бесспорна?

Удар достиг цели. Теперь была поставлена на карту судьба сына. Если усомнятся в законности его рождения, он не будет иметь права ни на одну из корон. В ноябре 1571 г, Жанна решила дать свое согласие на брак, но как хороший дипломат, опять поставила условия. Карл IX должен отдать сестре в приданое Гиень; обсуждать брачный контракт Жанна поедет в Париж одна, без сына; из крепости Лектур следует вывести королевский гарнизон. {116}

Между двумя королевами началась драматическая дуэль, которая закончится в канун Варфоломеевской ночи. Жанна все труднее переносила этот изнуряющий диалог. Чувствительная, нервная, истощенная хроническим плевритом, она жила исключительно благодаря силе воли. Окружение донимало ее своими советами. Одни видели в этом супружестве залог мира, другие же опасались последствий столь очевидно неудачного брака. Под впечатлением таких разноречивых мнений Жанна какое-то время колебалась, потом все же приняла решение. Она пустилась в путь вместе с дочерью Екатериной, племянником Конде и Людвигом Нассау. Генрих сопровождал ее до Ажана и 13 января 1572 г. попрощался. Мать и сын больше никогда не увидят друг друга.

Ко французскому двору, стараясь опередить Жанну, спешил другой кортеж, кортеж папского легата Александрини, которому папа предписал любой ценой помешать бракосочетанию. Легат оказался проворнее, он первым прибыл в Блуа и долго беседовал с королевой-матерью. Желая избежать скандала, Екатерина Медичи отправила к Жанне кардинала Бурбонского, чтобы задержать ее в пути. Жанна испугалась, что брачные планы были всего лишь уловкой с целью ее обмануть, и даже хотела повернуть обратно, но Екатерина рассеяла ее сомнения. Их встреча состоялась 15 января 1572 г. в замке Шенонсо.

Потом Жанна и ее дочь встретились с Маргаритой, которая оказала им «все знаки внимания и уважения и откровенно выказала им свое расположении», как написала Жанна сыну. 21 февраля Екатерина Бурбонская сделала приписку к письму матери: «Я видела мадам Маргариту, которую нашла {117} очень красивой, и хотела бы, чтобы вы увидели ее сами. Я ей много говорила о вас, и она пообещала мне не лишать вас своего расположения. Она подарила мне прелестного щенка, которого я очень полюбила».

Все было бы хорошо, если б Маргарита поддалась на уговоры своей будущей свекрови отречься от католичества. Но принцесса не собиралась отказываться от религии, в которой ее крестили. Впрочем, все подрывало слабое здоровье королевы Наваррской: и насмешки невестки, вдовствующей герцогини Конде, и смехотворные любовные похождения ее племянника Конде. «Если вы не умеете пристойно предаваться любви, — писала она сыну, — то я вам советую вообще этим не заниматься». Вот уж такому совету Генрих не последует никогда.

Поскольку папа не давал разрешения на брак, Карл IX попросил теологов Сорбонны высказать свое мнение и, не дожидаясь их ответа, предложил свадебный церемониал, который должен был удовлетворить обе партии: брачные клятвы будут произнесены на паперти собора Парижской Богоматери принцу крови, кардиналу Бурбонскому, и жених, если захочет, может не присутствовать на последующей за этим мессе. Жанна не могла отказаться от такого предложения, не вызвав неодобрения своих друзей, особенно Людвига Нассау. 11 апреля был составлен брачный договор, который будет подписан женихом 17 августа, после смерти матери.

Жанна послала Генриху в Беарн сигнал к отъезду. Карл IX поручил Бирону ускорить его, но принц был прикован к постели лихорадкой. После выздоровления он 22 мая выехал из По. В Нераке, где Генрих задержался из-за весенних паводков, размывших {118} дороги, он, если верить легенде, любезничал с дочерью садовника замка по имени Флоретта. История, быть может, и правдивая, но ее завершение ложно; несмотря на надпись у источника Флоретты на берегу Баизы, девушка не бросилась в реку — она прожила еще двадцать лет и умерла 25 августа 1592 г.

Смерть королевы Жанны

Несмотря на недомогание, Жанна посещала лавки и мастерские, выбирая там одежду и драгоценности для торжественного дня. Усталость ускорила ее болезнь, вероятно, туберкулезной этиологии. Y нее резко подскочила температура, и вскоре она почувствовала сильные боли в правом легком. Не питая никаких иллюзий по поводу своего состояния, она 7 июня составила завещание в присутствии парижского нотариуса Эсташа Гогье. В нем Жанна наставляет сына «никогда не сворачивать с пути истинной веры и не предаваться обычным для этого мира порокам». Она поручает сына заботам его кузенов Конде и Конти и доверяет ему опеку над сестрой Екатериной, которая должна будет закончить свое образование в Беарне, и просит не допускать к ней иных женщин, кроме добропорядочных протестанток, пока дочь не выйдет замуж за протестантского принца.

Жанна скончалась 9 июня на сорок третьем году жизни. Хотя позже поговаривали об отравлении, результаты вскрытия не оставляют сомнений в причине ее смерти: правое легкое сильно поражено, в нем обнаружено затвердение и прорвавшаяся гнойная опухоль, которая вызвала смерть; в черепе, вскрытом по ее желанию, чтобы узнать причину мучивших ее {119} головных болей — она боялась передать детям неведомую болезнь, — врачи увидели «какие-то пузырьки, наполненные жидкостью».

Двор погрузился в глубокий траур, но католики в Париже, Риме и Мадриде не скрывали своей радости. Теперь из старшего поколения еретиков остался один Колиньи.

Когда Генрих IV 12 июня узнал о болезни матери, он был в Вертейль-сюр-Шарант. На следующий день — гонец передал роковое известие Бирону, который решил утаить его от принца до второй половины дня. Но за обедом пастор в застольной молитве помянул усопшую королеву. Это не ускользнуло от внимания Генриха. «Это был тяжелый удар. Встав после молитвы, принц удалился в другую комнату, откуда присутствующие услышали стоны и рыдания».

Из-за отсутствия его собственных признаний мы не можем судить о степени его горя, но во всяком случае можем представить его потрясение, которое он испытал из-за изменения своего статуса. Внезапно он стал королем Наварры, ответственным за свою судьбу и за судьбу королевства и протестантской партии, единственной правомочной стороной в самый трудный момент переговоров о браке с Екатериной Медичи и Карлом IX. У него снова началась лихорадка, и он отложил отъезд, отказавшись даже присутствовать на похоронах матери, для которых он вынужден был одолжить 6000 ливров, чтобы оплатить церемонию. Жанну похоронили в отсутствии сына в склепе собора Святого Георгия в Вандоме рядом с мужем, вопреки ее желанию покоиться в Лескарском храме, погребальном склепе королей Наварры. Это было первое нарушение Генрихом {120} последней воли матери, за ним последуют и другие.

После небольшой паузы он продолжил путешествие. Мы ничего не знаем о тех днях, когда он скакал по дорогам в окружении свиты из 800-900 дворян. Только 8 июля он прибыл в предместье Парижа Палезо, где его встретили одетые в траур старейшины Бурбонского дома, кардинал и герцог Монпансье. Городские власти Парижа вышли ему навстречу в предместье Сен-Жак и произнесли приветственные речи. Он поблагодарил за радушный прием и въехал в Париж в сопровождении Конде, Колиньи, Ла Рошфуко и всего штаба протестантской партии, продефилировавшего на лошадях перед удивленными парижанами. Как до этого Колиньи, Генриха не преминули предупредить о подстерегающих его в столице опасностях, но он не обратил на это внимания и поселился в Лувре вместе с сестрой Екатериной.

Лето в Лувре

И вот началась та трагическая неделя, о которой сохранилось так много рассказов и воспоминаний. Рядом с Генрихом постоянно находился Колиньи, считавший себя патриархом, и толпа молодых дворян, большей частью гасконцев, с вызывающим видом, с рукой на эфесе шпаги и с Библией на устах. Одного неосторожного слова или взгляда было достаточно, чтобы оружие было пущено в ход. Вокруг него были также протестантские пасторы, капелланы, его наставник Бовуа, который с ним не расставался с 1562 года, и весь положенный принцу штат — слуги, пажи, шталмейстеры и т. д. {121}

Генриху было восемнадцать лет. Что касается Маргариты, то она уже прославилась своей неотразимой красотой. Брантом воспел ее, как яркую звезду: «Если существует в мире воплощение совершенной красоты, то это королева Наваррская. Рядом с ней все кажутся дурнушками... Она скорее похожа на богиню, чем на принцессу». Жанна д'Альбре отметила; что «у нее совершенное телосложение, но она сильно затягивается, а ее лицо чрезмерно нарумянено, и это ее портит. Но при этом дворе румяна в такой же моде, как в Испании». У нее черные волосы, поверх них она обычно носит белокурый парик. Она всегда царит на балах и ассамблеях, на торжественных выездах, гарцуя на белом иноходце, или возлегая на позолоченных носилках, или сидя в карете, украшенной ее любимыми эмблемами. Еще она славится своей ученостью, умением вести беседу, тонким и проницательным умом, остроумием, поэтическим дарованном и блестящим эпистолярным стилем. Иными словами, лучшее из творений французского двора, его изумительная жемчужина.

Можно было попробовать завоевать такую женщину, как это пытался дон Хуан Австрийский, который счел ее желаннее, чем королевство, или как польский посол, сказавший что согласился бы потерять зрение ради обладания ею, но никто и не помышлял назвать ее своей женой, а разве что готов был соединить свою судьбу с ее судьбой на несколько лет. К тому же — до прибытия в Париж своего давно исчезнувшего из поля зрения кузена — Маргарита любила многих высокородных красавцев. По сравнению с Генрихом Гизом король Наваррский должен был казаться ей попросту деревенщиной. Поэтому в последние недели {122} перед замужеством она не переставала оплакивать свою судьбу. Потребовалось вмешательство матери и брата, чтобы заставить ее покориться, но ее печаль сквозит в сетованиях ее гувернантки: «Как же мне не плакать, если я вижу, как плачет мадам Маргарита из-за того, что ее насильно выдают замуж». Но пренебрегать королевской кровью и маленькой наваррской короной было бы неблагоразумно.

Разрешение папы все еще не приходило, поэтому король и королева-мать решили без него обойтись и для этого ввели в заблуждение кардинала Бурбонского, заверив его, что оно уже в пути. Была назначена ближайшая дата, так как Екатерина находилась в состоянии лихорадочного волнения. Она узнала, что Колиньи с согласия короля послал нидерландским гезам военный контингент, который был наголову разбит испанцами у Киеврена. Испанский король не мог не знать, что ответственность за оказание военной помощи лежала на Карле IX. К тому же Филипп II снискал славу, разгромив турецкий флот. Эта блестящая победа создала ему репутацию великого защитника христианства. С Валуа было бы покончено, если б он бросил свои войска против Франции. Следовало во что бы то ни стало положить конец пагубному влиянию адмирала на короля. Два раза он вовлек его в рискованные предприятия, дважды Екатерине удалось образумить сына, третий раз мог бы оказаться фатальным. Сначала наваррский брак, а потом можно будет заняться адмиралом и всеми приглашенными на свадьбу гугенотскими дворянами, которые рвались сражаться во Фландрии.

15 августа Екатерина Медичи во второй раз расстроила игру Колиньи. 17 августа, в воскресенье, начались {123} свадебные торжества. Обручение в парадном зале Лувра совершил кардинал Бурбонский, потом состоялся ужин и бал.

Свадьба

После обручения Маргарита покинула Лувр и отправилась ночевать во дворец епископа Парижского. На следующий день состоялось венчание. Генриха сопровождали в храм братья короля, герцог Анжуйский и герцог Алансонский, Конде, Конти, Монпансье и Гиз. Весь двор отправился за невестой в епископский дворец. Сверкая драгоценностями, она появилась с короной на голове, в голубой мантии с длинным шлейфом, который несли три принцессы. Она прошла по галерее вдоль фасада до паперти, где ее встретил король Наваррский. Брачные клятвы в присутствии толпы принял кардинал Бурбонский, объявивший их мужем и женой, потом молодожены прошли в храм по огражденному проходу, сооруженному в центре нефа. Дойдя до клироса, молодой муж оставил жену с герцогом Анжуйским, который повел ее к алтарю, сам же повернул налево и через северное крыло поперечного нефа вышел из храма. Его сопровождали протестантские принцы и дворяне. Среди них был Колиньи, который обменялся с одним из Монморанси двусмысленными словами. Глядя на знамена Жарнака и Монконтура, свисающие с хоров, он заметил: «Скоро их сорвут и повесят на их место другие, на которые будет куда приятнее смотреть». Адмирал подразумевал войну с испанцами, но его противники усмотрели в этих словах прямую угрозу короне. {124}

Выйдя из собора, Генрих четыре часа ждал в епископском дворце окончания мессы. Потом по южной галерее вернулся за женой в храм и повел ее ужинать в епископский дворец. Затем двор в открытых каретах двинулся во дворец Сите, где на мраморном столе парадного зала был сервирован ужин для придворных, «городских магистратов, парламента, Счетной и Монетной Палаты». Ужин закончился балом и дивертисментом.

Варфоломеевская ночь

В пятницу 22 августа свадебные торжества закончились, и многие гугенотские дворяне начали покидать Париж или готовились к отъезду. Теперь королева-мать могла осуществить свой план — устранить Колиньи, главного супостата ее сына.

Решение об этом было принято за несколько недель до свадьбы. Желание Екатерины разделаться с адмиралом не вызывает никаких сомнений. Что касается массового уничтожения гугенотских дворян, то мы уже никогда не узнаем, задумала ли она его до свадьбы или же оно было спланировано ультракатолической придворной кликой: итальянцами, канцлером Бирагом, бароном Рецом, герцогом Неверским, лотарингцами — Генрихом Гизом, его братом герцогом Омальским и его дядей кардиналом Лотарингским, французами — герцогом Анжуйским, бастардом Ангулемским и маршалом Таванном. Взрывоопасная обстановка при дворе позволяет думать о намеренном провоцировании гугенотов, и в случае, если они заглотят наживку, это даст повод для их {125} поголовного уничтожения. Собравшиеся 1 августа в замке Гонди в Сен-Клу приближенные королевы-матери даже посоветовали ей как устроить ловушку: соорудить за дворцом Сите укрепление и включить в программу развлечений военную игру, предусматривающую штурм форта гугенотами; защитники же под командованием герцога Анжуйского при первом штурме будут отвечать стрельбой холостыми зарядами, а при втором — боевыми. Хитроумная комбинация была отвергнута, но этот смертоносный план дает основание предполагать преднамеренную расправу.

Чтобы избавиться от Колиньи, Екатерина Медичи легко нашла подходящего сообщника: герцога Гиза. Жажда мести обуревала его со дня гибели отца, виновником которой он считал адмирала. Исполнителем был Морвер, упустивший ту же жертву годом раньше. В пятницу 22 августа все шло своим чередом. Колиньи предполагал в субботу или воскресенье уехать в свое поместье Шатильон-сюр-Луэн, но до отъезда хотел получить от короля разрешение на некоторые меры, которые гарантировали бы соблюдение эдикта о мире. Утром он присутствовал на совете, а потом проводил Карла IX на площадку для игры в мяч, расположенную у ворот Лувра. Не дождавшись окончания игры, около одиннадцати часов он отправился домой по улице Фоссе-Сен-Жертье, которая вела к его особняку на улице Бетизи. Он шел пешком, читая на ходу прошение, и остановился, чтобы исправить башмак. Бывший наставник Гиза Морвер поджидал его, укрывшись в доме каноника Вильмюра. Он выстрелил в тот момент, когда адмирал наклонился, пуля из аркебузы ранила его в локоть и кисть. Пока раненный устремился к своему {126} дому, дворяне из его свиты ворвались в дом, откуда только что скрылся Морвер. Узнав о покушении, король в гневе бросил наземь ракетку. Генрих Наваррский, Конде и Ла Рошфуко поспешили к Колиньи, куда к двум часам прибыл с матерью сам король. Обменявшись нескольким словами с адмиралом, Карл IX поклялся найти «виновного, зачинщиков и подстрекателей» и свершить правосудие.

Следствие было поручено президенту де Ту и советнику Кавеню, которые на следующий же день поняли, откуда дует ветер: Морвера ввел к Гизу дворецкий герцога Омальского, и на лошади из конюшен Гиза тот спасся бегством. Все было ясно без всяких доказательств. Гиз, предупреждая события, явился к королю испросить разрешения покинуть Париж, потом укрылся в своем особняке в квартале Марэ.

Парижане, узнав новость, заволновались. Город уподобился пороховой бочке. Недавно он пополнился огромным количеством нищих крестьян, оставивших свои деревни из-за неурожая. Неслыханная роскошь свадебных торжеств разбудила в них низменные инстинкты. Францисканские проповедники с амвонов разжигали гнев католиков против еретиков и против тех, кто им потворствует. Не пощадили даже королеву-мать и короля. Их сравнивали с ветхозаветными властителями Ахавом и Иезавелью, осужденными по слову Господа на вечное проклятье.

Единственным спасением для гугенотов было бегство. Некоторые к тому времени уже уехали.

В пятницу, во второй половине дня Генрих Наваррский, Конде и Ла Рошфуко попросили разрешения у короля уехать, так как «в Париже они не чувствуют {127} себя в безопасности». Карл IX — возможно, искренне — стал их разубеждать, сказав, что в Лувре им нечего бояться, и даже предложил перенести адмирала во дворец, в апартаменты Маргариты. Гугеноты вернулись на улицу Бетизи и стали совещаться на втором этаже, чтобы не утомлять раненого. Кроме видама Шартрского, Жана де Феррьера, никто не догадался, что драма только начинается, поэтому только он настаивал, чтобы все покинули Париж, забрав с собой адмирала. Телиньи и Брикмо, наоборот, хотели остаться и держать оборону в доме. Этого же мнения придерживались принцы, доверявшие королевскому слову. Телиньи отправился в Лувр потребовать вооруженную охрану. Герцог Анжуйский послал пятьдесят аркебузиров, которых разместили в двух лавках по соседству с воротами, но их командиром был капитан королевской гвардии Жан де Монлезен. Генрих знал, что он враг адмирала, и сразу забеспокоился. Поэтому в субботу в дом принесли оружие и кирасы, а Генрих вызвал пять швейцарцев из своей личной охраны.

В субботу, во второй половине дня, когда Карл IX послал узнать о самочувствии раненого, а Маргарита отправилась навестить его, Екатерина собрала своих советчиков в аллее парка Тюильри. Там составили список тех, кто должен умереть. На этот раз королева-мать действительно приняла решение о массовом убийстве, она боялась, что гугеноты подготовят переворот, а Карл IX и в самом деле будет преследовать виновников неудавшегося покушения на адмирала. Во время ужина она услышала, как гасконец Пардальян угрожал тем, кто осмелится чинить препятствия правосудию. Первой ее целью было уговорить короля и {128} вырвать у него согласие. Рец поспешил вечером к королю, чтобы разоблачить протестантский заговор с целью этой же ночью захватить его мать, брата герцога Анжуйского и его советников. Он сказал, что королева-мать и его брат именно поэтому и дали согласие на покушение. Король был ошеломлен и долго противился уговорам убийц, потом — на грани нервного срыва — уступил. После его согласия предумышленная бойня приняла характер наказания группы мятежников, посягнувших на королевскую власть. Составили их список, обсудили несколько имен и по просьбе герцога Неверского вычеркнули Конде и Генриха Наваррского.

Поздно вечером в Лувр вызвали представителей городских властей и приказали им принять чрезвычайные меры, закрыть ворота и вооружить горожан. В качестве сигнала для начала бойни договорились использовать набат колокола церкви Сен-Жермен-л'Оксерруа.

Маргарита оставила захватывающий рассказ об этой ночи. Обе партии ей не доверяли и держали в неведении, но ее не покидало ощущение надвигающейся катастрофы. Во время вечерней аудиенции королева-мать, увидев, что она сидит на ларе рядом с сестрой, герцогиней Лотарингской, приказала ей идти спать. Герцогиня, которая была посвящена в тайну, обняла ее и взволнованно сказала: «Ради Бога, сестра, не ходите туда», но разгневанная Екатерина повторила свой приказ. Марго вышла из спальни матери, «похолодев от ужаса, не зная, чего я должна бояться». Ее муж покинул особняк адмирала, расставив во дворе своих гвардейцев. Потом после вечерней аудиенции короля он лег в постель. {129}

Когда его жена вошла в спальню, она увидела, что брачное ложе «окружено примерно тридцатью гугенотскими дворянами, которых я не знала, так как была замужем совсем недавно». Они всю ночь говорили о несчастном случае с адмиралом, решив, что утром пойдут к королю требовать наказания для герцога Гиза, и если он не согласится, расправятся с Гизом сами». До их спальни не дошел шум побоища, и они ничего не знали о начавшейся резне. Генрих на рассвете отправился со своей свитой играть в мяч, а его жена наконец уснула.

Внезапно ее разбудил окровавленный человек, упавший на нее с криком: «Наварра, Наварра!» Это был Габриель де Леви, граф де Леран, за которым гнались королевские гвардейцы. Их капитан де Нансе из уважения к королеве Наваррской сохранил ему жизнь. Обезумевшая от ужаса, Маргарита сменила окровавленную сорочку, накинула халат и побежала к своей сестре, герцогине Лотарингской. В трех шагах от нее был убит алебардой какой-то несчастный. Первый дворянин ее мужа Миоссанс и его камердинер д'Арманьяк бросились к ее ногам, умоляя спасти им жизнь. Наконец ей удалось добраться до покоев короля, где она, упав на колени, стала молить его о милосердии.

Между тем Генрих и его спутники были задержаны во дворе Лувра и препровождены к королю вместе с принцем Конде. Стоявшая у дверей королевской опочивальни стража пропустила только принцев. «Прощайте, друзья мои; Бог знает, увидимся ли мы снова!» — сказали они. Остальных вытолкнули во двор вместе с теми, кто был застигнут в постели, и убили. «Можете себе представить, — воскликнет {130} позже Генрих, — какое потрясение я испытал, видя, как убивают чуть ли не у изголовья моей кровати моих друзей и сподвижников».

Так погиб его гувернер Гулар де Бовуа, его бывший гувернер Лаварден, канцлер Наварры Барбье де Франсур, почти все дворяне и слуги, не считая таких верных друзей, как Ла Рошфуко... Пока истребляли дворян, Карл IX держал принцев в своей спальне. Он упрекал их за участие в заговоре против него, но, принимая во внимание их королевскую кровь, пообещал сохранить им жизнь, если они немедленно отрекутся от ереси. Генрих, привыкший с детства переходить из одной религии в другую, не противился воле кузена, но Конде, унаследовавший непреклонность отца, ответил, что отчитывается за свою религию только перед Богом и угрозы не заставят его отказаться от истинной веры. Вышедший из себя Карл IX назвал его безумцем, бунтовщиком, мятежником и сыном мятежника и пообещал через три дня казнить его, если он не передумает.

За стенами Лувра резня началась с адмирала, которого пронзили кинжалами и выбросили в окно, с ним погибли Телиньи, маркиз де Ренель, и барон де Пон. Убийства распространялись как пожар, принимая масштабы яростной охоты. Враждебное отношение к протестантам высвободило кровожадные инстинкты толпы, к ним примешались жажда наживы, ненависть к богатым, сведение личных счетов. Сатурналия, превратившая парижан в безжалостных охотников на людей, длилась всю ночь. Травля иногда заканчивалась у воды, людей топили в Сене, уцелевших вылавливали, чтобы зарезать. Многих бросали в колодцы, мужчинам, женщинам и детям вспарывали {130} животы, перерезали глотки, топили баграми, расстреливали с крыш из аркебуз.

Пока оцепеневшие от ужаса принцы слушали доносящиеся до них вопли боли и отчаяния, нескольким гугенотам удалось ускользнуть через предместье Сен-Жермен, среди них были видам Шартрский, Монгомери и Сегюр-Пардальян. Юный дворянин знатного происхождения избежал смерти, спрятавшись в каморке Бургундского коллежа, ему было двадцать лет, и звали его Максимилиан де Бетюн.

Сначала королева-мать и ее сын были поражены потоками крови. Противоречивые приказы, разосланные наместникам провинций, свидетельствуют об их растерянности. Смертоносное безумие продолжалось в провинциях несколько месяцев, но некоторые наместники и некоторые города не допустили массовых избиений. В своей официальной переписке король представляет резню то как неконтролируемое столкновение двух враждующих группировок, то как действия, необходимые для общественного блага. В конце концов он остановился на последней версии, и чтобы подтвердить существование гугенотского заговора, выбрал две искупительные жертвы — двух человек, спрятавшихся в английском посольстве, сеньора де Брикмо, одного из лучших военачальников Франции того времени, и Арно де Кавеня, члена парламента Тулузы. Они были осуждены, потом подвергнуты пытке и казнены в присутствии Карла IX и Генриха Наваррского.

Конде несколько дней сопротивлялся оказываемому на него давлению, он угрожал Карлу IX отомстить за невинные жертвы, и разъяренный король даже бросился на него с кинжалом. Их развели, и он, в {132} конце концов, отрекся первым, тогда как Генрих оказывал более гибкое сопротивление — он попросил отсрочки, чтобы ознакомиться с догматами католицизма, которые, как всем было известно, он прекрасно знал. Его отречение состоялось 26 сентября, за три дня до капитула ордена святого Михаила, на котором он мог теперь присутствовать, как это было после предыдущего его отречения, еще при жизни отца. Увидев его у алтаря, Екатерина не смогла удержать довольную улыбку: наконец-то она восторжествовала над Жанной д'Альбре. Брак (но какой ценой!) вернул Генриха в лоно римской католической церкви. Правда, через несколько дней после резни, не будучи еще уверенной в настроениях зятя, королева-мать дала понять Маргарите что брак можно аннулировать, если он не был фактически осуществлен. На вопрос, доказал ли ей муж, что он настоящий мужчина, прекрасная лицемерка ответила, что «не понимает, о чем ее спрашивают». Поистине неожиданное заявление, но вполне вероятное в век, когда преподанная Макиавелли осмотрительность зачастую руководила поведением коронованных особ. {133}

Глава девятая.
Заложник.
1572—1575

Итак, птичка попалась, теперь можно заставить ее петь. 3 октября, через неделю после возвращения в лоно католической церкви, теща заставила Генриха написать письмо папе. Это было крайнее унижение, которое могло опозорить его в глазах бывших товарищей по оружию. Григорий XIII публично одобрил Варфоломеевскую ночь, он даже распорядился отслужить благодарственный молебен. Молодой король Наваррский вынужден был унизиться до смиренных просьб принять его «в веру, в которой я был крещен, не упрекая меня в воспитании, полученном позже, так как ввиду моего младенческого возраста у меня не было ни здравого смысла, ни выбора». Это, несомненно, не его стиль, письмо явно продиктовано королевой-матерью.

16 октября его заставили подписать эдикт, предписывающий отменить в Беарне ордонансы его матери и установить там католицизм. В Беарн был назначен другой наместник, тоже отрекшийся от {134} протестантства, Антуан де Граммон. Новообращенным предстояло испить до дна горькую чашу, то есть присоединиться к преследователям новой веры и идти с ними против своих друзей. 10 сентября Генрих сообщил мэру Ла Рошели, что приедет новый королевский наместник и главнокомандующий. Это был Бирон, сторонник умеренной политики, который смог бы найти компромисс. Но жители Ла Рошели отказались открыть ворота города представителю убийц своих единоверцев. Это был акт открытого неповиновения, и Екатерина решила послать королевскую армию, чтобы сломить сопротивление непокорных горожан.

Осада одураченных

Осада Ла Рошели 1572—1573 гг. была довольно странной авантюрой. Пожалуй, за всю историю религиозных войн военное положение не достигло такой степени двусмысленности. Это была не война «в кружевах», так как несчастные солдаты шли на смерть, как и всегда, а война хитроумных ловушек и секретных соглашений, когда противники находились не по разную сторону баррикад, а в самих штаб-квартирах. Екатерина беззастенчиво использовала верность слову и порядочность. Поскольку ларошельцы отказались принять Бирона, она послала им протестантского героя — Франсуа де Ла Ну, по прозвищу «Железная рука». Эту кличку он получил после того, как ему ампутировали раздробленную руку на глазах королевы Жанны. Его репутация рыцаря без страха и упрека была неоспоримой. С самых первых минут его пребывания в Ла Рошели жители обходились с Ла Ну, который, кстати, потерял руку при {135} защите их города, с беспримерным высокомерием. «Его впустили в город, но с условием выбрать одно из трех требований: жить в Ла Рошели как частное лицо, принять командование гугенотскими войсками или уехать в Англию. Униженный герой принял второе предложение, которое ставило его в неловкое положение, так как он вынужден был нарушить приказ короля и руководить обороной Ла Рошели.

Не меньше двусмысленностей было и в лагере осаждавших. В декабре 1572 г. Бирон собственными силами начал осаду Ла Рошели, а кузен королевы-матери Филипп Строцци должен был блокировать город со стороны моря. Королевская армия под командованием герцога Анжуйского медленно шла на помощь. На каждом этапе продвижения мятежникам посылали депеши с предложением о перемирии, но все они оставались без ответа. Штаб-квартира, расположившаяся в Ниеле 12 февраля 1573 г., была причудливым сборищем убийц и жертв Варфоломеевской ночи: герцоги Анжуйский и Алансонский, король Наваррский и принц Конде, герцог Монпансье и его сын, дофин Овернский, Гиз и его братья, герцоги Омальский (который будет убит при осаде) и Майеннский, герцоги Неверский, Лонгвильский, Бульонский, Монпансье-Торе, бастард Ангулемский, маршал де Коссе, Рец и даже убийца Морвер. Таким образом, собралось не только много полководцев, но и много непримиримых врагов с различными целями и тактикой. В конце концов решили поделить зону осады на несколько секторов, где каждый командир мог действовать по своему усмотрению, рыть траншеи и демонстрировать свою отвагу.

Для Ла Ну ситуация стала невыносимой, он подвергался как давлению королевских эмиссаров, так {136} и ненависти ларошельцев. Избитый на улице разъяренным пастором, он подчинился требованиям короля и перешел в лагерь осаждавших. Освободившись от его присутствия, жители Ла Рошели удвоили свои усилия, восстанавливали после обстрела городские стены, осуществляли смелые вылазки, разрушали оборонительные сооружения врагов. 7 апреля был отбит объединенный штурм противника. Проходили недели, и в лагере осаждавших началась эпидемия. Король Наваррский, находящийся под постоянным наблюдением, делал «хорошую мину при плохой игре, — пишет мемуарист Вильгомблен, — скрывая свое огорчение с таким искусством, что казалось, будто у него не было никаких горьких воспоминаний при встречах с теми, кого он считал своими врагами, так что все полагали, что он забыл все пережитое». Никогда за всю свою карьеру великого лицедея Генрих IV не продемонстрировал столь блестяще свой талант притворщика.

Он участвовал в военных операциях, в том числе и в штурме 13 июня, но, скорее всего, без особого рвения. Недоброжелатели заметили, что оглушительные крики его гвардейцев предупредили осажденных о нападении. 14 июня Генрих был рядом со своим шурином, герцогом Анжуйским, когда тот едва не был сражен выстрелом из аркебузы. Брантом говорит, что видел, как Генрих целился в него, но выстрелил ли он? Брантом передает также слова, достойные «Илиады», которыми обменивались два гасконца; один из них стоял на городской стене, а другой — внизу: «Недавно у нас был король Наваррский, теперь он с вами; у нас был принц Конде, теперь он с вами; более того, у нас была {137} каррака (венецианский корабль), теперь она у вас. Вот уж превратности судьбы!»

Однако в штаб-квартире принцев было не до сражений. 19 июня стало известно, что польский Сейм избрал своим королем герцога Анжуйского. Парадоксально, но поляки, убежденные, но веротерпимые католики, пришедшие в ужас от Варфоломеевской ночи и от участия в ней своего будущего монарха, потребовали от принца реабилитации жертв. Теперь, когда вмешалась восточноевропейская дипломатия, французский двор еще дальше продвинулся по пути непоследовательных действий. Не было уже и речи, чтобы сражаться с ларошельцами, осаду сняли и спешно заключили договор.

Первые «политики»

Однако последствия этой абсурдной авантюры стали определяющим фактором для изменения политических умонастроенний. 1572—1573 годами, когда религиозная политика граничила как с гнусностью, так и с абсурдом, можно датировать симптомы первых сомнений в правомерности фанатизма, которые мало-помалу сократят ряды экстремистов в обеих партиях, католической и протестантской. Отвращение к погромам, которые искажали в глазах европейских народов образ цивилизованной Франции, повинной в тех же преступлениях, что и турки, усталость от бесконечных гражданских войн, тревога при виде демографического и хозяйственного упадка страны привели к возникновению «политиков». Жанна д'Альбре испытывала отвращение к этим здравомыслящим людям, проповедовавшим {138} умеренность и толерантность. Она называла их «религиозными гермафродитами» или людьми третьего сорта. С религиозной точки зрения она была права. Эти центристы, эти сторонники веротерпимости в глубине души были скептиками, готовыми к компромиссу между Римом и Женевой ради того, чтобы жить самим и давать жить другим. Они не были героями и не мечтали о мученичестве. Это были богатые и образованные буржуа, магистраты и купцы из больших городов или мелкие дворяне, исповедовавшие религию Монтеня. Их интересы были зачастую приземленными: выжить, спасти свои семьи и имущество, сохранить достигнутое положение, которого стремились их лишить радикалы. Однажды к ним придет победа — в тот день, когда на трон Франции взойдет их единомышленник, король Генрих IV.

Франция переживала тогда ослабление монархического чувства, что сопровождалось всплеском партикуляризма провинций. Как во времена Столетней войны, регионы замкнулись в себе и пытались решить свои внутренние проблемы самостоятельно, не привлекая к себе внимания партий, чтобы избежать крупных военных операций на своих территориях. Беарн и Гасконь для защиты своих интересов опирались на местную династию и ее политический аппарат. Лангедок объединил свои силы под властью наместника, маршала Дамвиля из рода Монморанси, который вскоре получил там полномочия вице-короля. Политическая ситуация менялась в сторону республики и регионализма.

Семья Монморанси одной из первых воплотила эту новую политическую тенденцию. Связанная родством почти со всеми знатными фамилиями {139} Франции и, тем не менее, стоящая по общественному положению ниже принцев крови, она с некоторых пор играла роль регулирующей силы. При Генрихе II коннетабль Монморанси был всемогущим советчиком и полководцем, первой политической величиной королевства. После смерти короля и прихода к власти Екатерины Медичи Гизы оттеснили его на второй план. Католик, но дядя трех братьев Шатильонов, вождей гугенотской партии, старый коннетабль до своей гибели в 1567 г. в битве у Сен-Дени воплощал французскую оппозицию политике королевы-матери. Он оставил много сыновей, которые продолжили его дело и, противодействуя Гизам, проводили политику веротерпимости. Старший сын, маршал Франции герцог Франсуа, был зятем королей, так как был женат на внебрачной дочери Генриха II Диане Французской. Будучи наместником Иль-де-Франса, он сумел предотвратить кровопролитие в Париже во время долгого путешествия двора по Франции. Но позже, поняв, что не в его силах противостоять новому кризису, он покинул столицу до наваррской свадьбы. Его брат Генрих, сеньор де Дамвиль, тоже маршал Франции, был наместником короля в Лангедоке. Благодаря своей ловкой политике, ему удалось примирить католиков и протестантов своей провинции. Потом по порядку старшинства шли Шарль де Монморанси, сеньор де Мерю, и Гильом, сеньор де Торе. Их сестры вышли замуж за носителей самых громких имен Франции: Фуа-Кандаля, Вантадура, Тюренна и Ла Тремуйя. Клан Монморанси представлял собой самостоятельную силу, которую до сих пор не смогли одолеть ни Екатерина, ни Бурбоны-Альбре. {140}

Месье и недовольные

Избрание на польский престол герцога Анжуйского выдвинуло на первое место Франциска, герцога Алансонского, этого несчастного, обделенного природой молодого человека, последнего и самого ничтожного из Валуа. Именно этот непоследовательный и неуравновешенный человек стал первым принцем королевства, тем, кого называли Месье, тем, кто ближе всех был к короне. Протестанты поняли, что в их руках он мог бы стать главным козырем для их дела, если использовать его личные амбиции против Карла IX. Колиньи перед смертью тоже считал, что Месье мог бы стать «достойным государем Нидерландов» и, несмотря на разницу в возрасте, мог бы также стать принцем-консортом Англии. В конечном счете он мог бы одновременно выполнять обе эти роли.

А пока Месье был в центре всех интриг, с королем Наваррским и Конде в качестве статистов. Генрих Наваррский без зазрения совести участвовал в серии нелепых заговоров, узнав о которых, его мать содрогнулась бы от отвращения. Он, как и все остальные, увяз в сетях неблаговидных интриг и мелочных дрязг, как если бы климат двора действительно на него повлиял. Зная его, можно предположить, что на самом деле он изо всех сил старался удержаться на авансцене в ожидании своего часа. Но он не знал, когда этот час наступит.

Первый заговор принцев, которых прозвали «Недовольными», возник в лагере у Ла Рошели. Франциск планировал тайно покинуть лагерь вместе со {141} своими кузенами, чтобы завладеть крепостями Ангулем и Сен-Жан-д'Андели или же напасть на королевский флот, крейсирующий у гавани, и соединиться с гугенотским флотом Монморанси, который вез подкрепление из Англии. Семнадцатилетний виконт де Тюренн был автором этого безумного плана. Вероятно, дело приобрело огласку, и они отказались от своих планов. Генрих позже рассказывал, что королева-мать оказала на него давление, пригрозив смертью. Это маловероятно, но у Екатерины были причины опасаться его происков в момент, когда королевство трещало по швам.

Примеру Ла Рошели последовали Сансерру, Монтобан, Ним, Обен и Прива, где жители отчаянно сопротивлялись королевским войскам. Женщины бросали с крепостных стен камни, лили кипящее масло, крестьяне стреляли из рогаток. В лагере противника Дамвиль вяло осаждал мятежников в Сомьере. Перемирие на время пресекло военные действия. Подписанный в июле 1573 г. договор формально усложнил отправление протестантского культа. Настоящими победителями были церкви Юга, непосредственно связанные с Женевой.

Морем и по Луаре принцы прибыли ко двору, где новый король Польши готовился к отъезду. В августе изумленные парижане с восторгом взирали на величавое шествие польских послов. Послы посетили короля Франции и королев, потом собственного короля и, наконец, короля Наваррского. Генрих принял их в Лувре 23 августа, в первую годовщину Варфоломеевской ночи. Казалось, все было забыто, трупы убрали, с мостовых смыли кровь. Генрих, улыбался, упиваясь оказанными ему почестями и гордясь {142} своей женой Маргаритой, которая одна из всей семьи без переводчика ответила на приветственную речь на латыни епископа Познанского, Адама Конарского. Екатерина ликовала, что на польский престол взошел один из Валуа. Это напоминала великую эпоху Средневековья, когда Капетинги были королями и в Неаполе и Будапеште.

После празднеств в Париже двор вместе с поляками сопровождал нового короля до немецкой границы. В ноябре заболевший оспой Карл IX задержался в Витри-ан-Пертуа. Король Наваррский остался у его изголовья и присоединился ко двору в Реймсе. Месье замыслил новый план, в который посвятил своего зятя. Речь шла о том, чтобы получить помощь немецких принцев и стать во главе армии наемников. Франциск и Генрих планировали тайно покинуть двор между Суассоном и Компьенем и отправиться в Седан, где должна была состояться встреча. Тюренн и Торе участвовали в заговоре, рассчитывая руководить Месье через его нового фаворита Ла Моля. Маргарита, уведомленная об этих планах Миоссансом, сообщила о заговоре матери. За обоими принцами был немедленно установлен строгий и унизительный надзор: королева-мать приказала каждый день обыскивать их покои.

3 февраля 1574 г. заговорщики затеяли новые интриги. Франциск и Генрих решили воспользоваться для бегства охотой, но Месье в решающий момент неожиданно проявил нерешительность и отказался в ней участвовать. Чтобы вынудить принца к решительным действиям, его камергер Шомон-Китри послал за ним в Сен-Жермен-ан-Ле отряд в двести всадников. По своему обыкновению Екатерина и на {143} этот раз отреагировала с редким хладнокровием. Она отослала принца Конде в Пикардию и взялась за двух остальных принцев. Она потребовала от своего зятя публично заявить о верности престолу и поклясться положить жизнь, честно служа королю, потом посадила обоих в свою карету и ночью увезла в Париж, затем в Венсенн, куда на носилках был привезен тяжело больной Карл IX.

Военная машина, смонтированная окружением принцев, была пущена в ход. Ла Рошель снова восстала, мятежные гугеноты овладели городами в Пуату, Сентонже и Оранже, Монгомери с англичанами высадился в Нормандии. Для Генриха и Франциска было еще не поздно бежать в Седан, но они были не в силах оторваться от сладостных утех двора. Генрих Наваррский погряз в безумствах и любовных интригах. Месье стал добычей двух своих фаворитов, Жозефа-Бонифаса де Ла Моля и Аннибала де Коконнаса, чья красота пленила двух принцесс, Маргариту и герцогиню Неверскую. При дворе процветала черная магия и колдовство, придворные прибегали к услугам астролога королевы-матери Козимо Руджьери и некого сеньора де Грантри, который похвалялся тем, что будто бы обладает секретом философского камня.

Как и следовало ожидать, в заговор был внедрен двойной агент — Ив де Брион, — который обо всем информировал Екатерину. 10 апреля были арестованы оба фаворита Месье. Коконнас заговорил на следующий день и разоблачил участие принцев, которых допросили члены парламентской комиссии. Струсивший Месье во всем признался, сообщил о деталях военных операций, назвал имена сообщников, рассказал о прежних связях с Колиньи и даже о своем {144} стремлении жениться на Елизавете Английской. Более храбрый и хитроумный Генрих стойко выдержал допросы тещи и канцлера. Для более эффективной защиты от обвинений он решил прибегнуть к заранее приготовленной речи, и поскольку в его распоряжении были искусное перо и сметливость его жены, он поручил составить эту шпаргалку Маргарите. «Мой муж велел подготовить его ответы, чтобы своими опрометчивыми словами не нанести вред ни себе, ни другим. Господь помог мне сделать это так удачно, что он остался доволен, а члены парламента дивились его находчивости». Марго была хорошо осведомлена о планах матери, поэтому нет ничего удивительного, что она нашла нужные аргументы. Помогая мужу, она помогла и себе, доказав ему, что на нее можно положиться.

Не имея возможности расправиться с истинными виновниками, Екатерина обрушила свой гнев на второстепенных участников заговора. Ла Моль и Коконнас были подвергнуты пытке и обезглавлены. Говорят, что их возлюбленные, Маргарита и герцогиня Неверская, выкупили у палача головы казненных и похоронили их в освященной земле. Так как Екатерина не могла наказать отсутствующего Дамвиля, она приказала посадить в Бастилию маршалов де Коссе и Монморанси, виновных только в недоносительстве. В королевских покоях на втором этаже главной башни Венсенского замка медленно угасал Карл IX. Хронический туберкулез осложнился розовой сыпью, его тело было покрыто кровоточащими волдырями, пачкавшими простыни. Маргарита самоотверженно ухаживала за братом. Екатерина, никогда не терявшая головы, заставила умирающего подписать {145} завещание, согласно которому он поручал ей регентство и объявлял наследником своего брата, короля Польши. Снова был применен Салический закон, который лишал права на престол дочь короля, маленькую принцессу Мари-Элизабет, которая умрет в 1578 г. в возрасте семи лет. По свидетельству Пальма Кайе, Карл IX в свой последний час вызвал своего кузена и зятя Генриха Наваррского и обнял его со словами: «Брат мой, вы теряете хорошего господина и хорошего друга. Если бы я поверил тому, что мне о вас говорили, вас давно бы уже не было в живых. Только вам я доверяю свою жену и дочь».

Когда Екатерина поняла, что нет никакой надежды и она опять теряет сына-короля, она послала гонца к королю Польши с настоятельной просьбой незамедлительно вернуться. 30 мая 1574 г., в день смерти Карла IX, она увезла своего зятя в Лувр. По ее приказу были заделаны каменной кладкой все входы Лувра, кроме главного, а на окнах покоев короля Наваррского установили решетки. Она заставила Генриха направить всем наместникам провинций заявление, в котором он подтверждал, что умирающий король в его присутствии поручил регентство матери.

Однако птичка не оставила своих попыток упорхнуть из клетки. В Весенне он намеревался бежать вместе с Месье, а теперь при пособничестве Маргариты: «Так как я беспрепятственно выезжала из Лувра в карете, а стража не заглядывала в нее и не заставляла моих фрейлин снимать маски, мы решили переодеть одного из них в женское платье и вывезти в моей карете». Но испытывая взаимное недоверие, ни один из них не хотел уступить место другому. Вторая попытка была предпринята в Сен-Дени, во {146} время похорон Карла IX, третья — в Лувре, на левый берег Сены их должна была перевести лодка. Все эти попытки потерпели неудачу. Король Наваррский вовсю предавался усладами двора. «Он небольшого роста, — пишет один посол, — у него темнорусые волосы, живой и изобретательный ум. К тому же он любезен, прост, щедр, любит охоту. Его чувства возвышенны». Вилльгомблен добавляет: «Он любит общество людей веселых и жизнерадостных, склонных, как и он, к шуткам и разного рода активным забавам — к охоте, к игре с кольцами и в мяч. При плохой погоде они резвятся и дурачатся в его комнате. Он с удовольствием слушает умудренных старцев, но болтает с ними не без задней мысли, так как хитер и себе на уме, больше чем кто-либо другой из его ровесников».

Возвращение короля Польши

После шести месяцев царствования Генрих Анжуйский тайно бежал от своих подданных. Оторвавшись от погони, он на некоторое время остановился, в Австрии, потом в Венеции, где его приняли с почти божественными почестями. Екатерина, взволнованная этими проволочками, послала к нему сеньора де Шеверни. Но этого оказалось недостаточно. И вот французский двор снова двинулся по ухабистым дорогам навстречу королю, не очень-то спешившему возвращаться в осиное гнездо. Екатерина везла в своей карете двух неисправимых молодцов — Генриха и Франциска.

Кортежи встретились на границе с Савойей и, чтобы отпраздновать встречу, ненадолго остановились {147} в Лионе. Генрих Анжуйский вернулся в свою родную стихию с превеликим удовольствием; он, как и прежде, старался разжечь ревность и расстроить любовные интрижки, завязанные в его отсутствие, и получал от этого патологическое удовольствие. Его сестра Маргарита, которую он втайне ревновал, стала мишенью его язвительных шуток над ее любовными похождениями и изменами ее наваррского мужа.

Впрочем, в супружеских отношениях короля и королевы Наваррских царила полная свобода. Муж и жена заводили бесчисленные романы. Маргарита со страстью и возвышенными чувствами, Генрих с мужским бахвальством и непостоянством. «Жена охотно слушала рассказы мужа о его победах, ибо он прекрасно знал, что я не ревнива». Поскольку он обращался с ней, «как с сестрой», они могли сообща вырабатывать совместную линию поведения по отношению к королеве-матери. Маргарита с улыбкой воспринимала скабрезные ситуации, она нежно ухаживала за мужем, когда он однажды потерял сознание, «что, как я полагаю, случилось с ним из-за излишеств с женщинами».

Но она бунтовала, когда кто-то пытался противодействовать ее влиянию на мужа и приручить его.

Мадам де Сов, возможно, по приказу Екатерины играла в эту недостойную игру, которая могла породить «отчуждение и скверные отношения между супругами». Эта презренная Цирцея натравливала друг на друга Франциска и Генриха, которых одновременно одаривала своей благосклонностью. Генрих лучше, чем кто-либо, описал эту флорентийскую атмосферу в письме к своему кузену Жану д'Альбре-Миоссансу: «Двор как никогда причудлив. Мы все {148} готовы перерезать друг другу глотки. Постоянно носим под плащами кинжалы, кольчуги, а иногда и кирасы. Король подвергается не меньшей опасности, чем я, но он меня очень любит. Господа де Гиз и де Майенн не спускают с меня глаз. Вы знаете, что вся Лига желает моей смерти из любви к Месье. Они в третий раз запретили моей любовнице (мадам де Сов) общаться со мной и так ее запугали, что она не смеет посмотреть в мою сторону. Я выжидаю, когда можно будет дать сражение, так как они говорят, что убьют меня, но я хочу их опередить».

После Лиона Генрих III увез двор воевать с Дамвилем. Путешествие по бурным водам Роны не обошлось без происшествий: затонул корабль, на борту которого находились слуги и столовая посуда королевы Наваррской. В Нижнем Лангедоке исход боевых действий был неблагоприятным для королевских войск. Дело «недовольных» находило повсюду поддержку. В январе между католиками и протестантами был подписан договор о совместной защите, после чего Дамвиль решил взять инициативу в свои руки. Он одобрил действия Конде по набору наемников и послал к Франциску эмиссара с приглашением присоединиться к нему. В отношении же Генриха Наваррского никаких инструкций не было — признак того, сколь мало надежд на него возлагалось.

Бегство Месье

Из двух принцев первым принял решение именно этот недоносок Франциск. Сначала он поехал со двором в Шампань на коронацию своего брата {149} Генриха III и на его бракосочетание с Луизой Лотарингской-Водемон. 15 сентября 1575 г. после возвращения в Париж он сбежал в карете одной знатной дамы. Скрытое соперничество между Генрихом и Франциском позволяет предположить, что Беарнец не был посвящен в тайну. Маргарита, возможно, помогла брату бежать, чтобы досадить мужу. Своей разгневанной теще, которая показала ему манифест Месье, Генрих небрежно ответил: «Я знаю, чего стоят эти заявления, я их наслушался в свое время, когда был с покойным адмиралом и гугенотами. Скоро мы услышим о Месье и о людях, которые его используют. Сначала он будет их господином, но постепенно они сделают из него слугу. Мне это хорошо известно».

Екатерина пустилась вслед за сыном, она догнала его и осыпала щедрыми обещаниями. Однако немецкие наемники уже начали переходить границу. Генрих Гиз, как когда-то его отец, был во всеоружии ради спасения родины, и разгромил наемников у Дормана. В ноябре в Шампиньи было заключено перемирие. Протестантский культ отныне разрешался во всех городах, занятых гугенотами, и кроме того, в двух городах каждой из провинций. Месье без единого выстрела получил в собственность ангулемские укрепленные города Ниор, Сомюр и Ла Шарите, Конде — Мезьер, ворота в Германию. Для монархии это была позорная капитуляция: страна раскололась, три официально признанные партии поделили территорию. Перепуганный Генрих III отказался отдать брату крепости: Месье тут же объявил, что пойдет на Париж с коалиционными войсками. {150}

Бегство короля Наваррского

Именно этот момент выбрал Генрих Наваррский, чтобы вырваться из клетки. Мнения по поводу бегства разделились. Агриппа д'Обинье, шталмейстер Генриха, объяснял это внезапное решение угрызениями совести, которые он пробудил у своего государя. Раймон Риттер, изучив текст секретной депеши, посланной после бегства в марте 1576 г. графом де Грамоном королю, пришел к выводу, что бегство было спровоцировано самой королевой-матерью. Все возможно, и эта последняя версия находит свое подтверждение в свидетельствах современников. К примеру, в окружении принца Конде подозревали, что освободив главу семьи, Екатерина хотела помешать действиям Конде. Анализ документов, собранных Риттером, позволяет выдвинуть более нюансированную гипотезу. Екатерина знала, что Генрих рано или поздно убежит — она не могла засадить его в Бастилию. Видя, как меркнет звезда ее дочери Маргариты, она искала тех, кто мог бы завоевать доверие короля Наваррского, чтобы позже стать двойными агентами на случай, если тот все же убежит. Отсюда и контакты с Грамоном в то время, когда она была в Пуату, и эскадрон гасконцев, отданный под командование зятя, среди которых был Филибер де Гиш, сын графа де Грамона.

Король Наваррский в течение предыдущих месяцев имел много возможностей для побега. «Посредством расточаемых улыбок и лукавого ума, — пишет Вилленгомблен, — он обрел полную свободу, так что {151} волен был ходить, куда ему заблагорассудится». Вероятно, его нерешительность была связана с той ролью, которую ему предстояло сыграть, так как первые места были уже заняты принцем Конде и Месье, и он рисковал оказаться на второстепенных ролях. Именно этим периодом колебаний и нерешительности следует датировать эпический рассказ Агриппы д'Обинье. Однажды вечером он сидел с камердинером Жаном д'Арманьяком у ложа своего господина, тот вздыхал, мучимый сомнениями. Агриппа обратился к нему тоном библейского пророка: «Государь, значит, вы все еще не изверились в Господе? Вы вздохами изливаете ему свою печаль из-за отсутствия друзей. У вас всего лишь слезы на глазах, а у врагов оружие в руках... Не устали ли вы прятаться за самого себя?..» И Генрих якобы взял себя в руки после этой апелляции к его совести.

Однако важнее было усыпить недоверие не Екатерины, а Гизов. Герой Дормана, прозванный Меченым после ранения в лицо, был доставлен в тяжелом состоянии в Шато-Тьери, куда Генрих спешно прибыл с изъявлениями самой искренней любви. 25 января 1576 г., после прибытия гасконского эскадрона, король Наваррский приступил к исполнению столь хитроумного плана, что он вполне мог возникнуть в изобретательном уме его жены. 1 февраля разнесся слух, что он не ночевал в Париже. Лувр пришел в волнение, но на следующий день мнимый беглец появился в часовне, где молились их Величества, с заверениями в своей преданности. Через два дня Беарнец отправился во дворец к Генриху Гизу, которого он застал в постели. Он бросился к нему с объятиями, объявив радостную новость: Екатерина наконец {152} согласилась пожаловать ему должность наместника королевства. Герцог встал, оделся, и оба они направилась на площадь Сен-Жермен, обмениваясь любезностями и заключая друг друга в объятия на глазах у многочисленной толпы, после чего Генрих пригласил Гиза с ним поохотиться. Но на сей раз комедия была разыграна слишком топорно. Меченый, проявив осторожность, отказался.

Король Наваррский уехал без него в Галатский лес, где на следующий день должна была состояться охота на оленя. Генриха сопровождали его камердинер д'Арманьяк и два гасконца из свиты. Остальные должны были присоединиться к ним завтра. Таким образом, Агриппа, присутствовавший на вечерней аудиенции Генриха III, заметил, как один из заговорщиков, Фервак, шептал что-то на ухо королю. Если король и был предупрежден, то не отреагировал или отреагировал слишком поздно. Агриппа той же ночью ускакал галопом вместе с Роклором. Он присоединился к Генриху рано утром в Санлисе. Возможно, как рассказывал д'Обинье, король Наваррский еще не принял окончательного решения. Подобно Месье, этот двадцатидвухлетний принц принимал решения только под нажимом своего окружения, у него еще не было своей политической воли.

«Государь, — крикнул ему, даже не спешившись, его шталмейстер, — король все знает от Фервака. Дорога в Париж ведет к позору и смерти, а все другие — к жизни и славе... Пришла пора вырваться из когтей ваших тюремщиков и присоединиться к своим друзьям и верным слугам». Генрих снова перешел Рубикон, как он это сделал в 1568 г., отправившись {153} в Ла Рошель. В Санлисе он написал Генриху III письмо, в котором сообщал, что, устав от унижений, он уезжает, но сохраняет при этом ему верность. В Лувре очень плохо приняли его гонцов, и все-таки нельзя не удивиться, что король так быстро успокоился. Члены Королевского совета требовали казни посланников Беарнца, но Генрих III «даровал им жизнь». Более того, он даже передал им ответное письмо своему зятю и разрешил уехать группе дворян, которые должны были присоединиться к беглецам. Среди них был юный паж Максимилиан де Бетюн, будущий герцог Сюлли.

Из Галатского леса молодые люди поскакали на юг. 5 февраля маленький отряд начал переправляться через Сену в одном лье от Пуасси. В ожидании лодки, которая отправилась за остальными, Генрих и Агриппа разминали ноги, чтобы согреться в предрассветном холодном тумане, держа лошадей за уздечки. И тут Агриппа попросил своего господина прочесть с ним в знак благодарности Всевышнему 20-й псалом. И они дружно прочли его в ночной тиши:

«Господи! Силой Твоею веселится царь и о спасении своем безмерно радуется».

Раблезианский эпизод в одной деревне заставил их разразиться гомерическим хохотом. Король Наваррский зашел в первую попавшуюся, с виду необитаемую хижину, чтобы «справить нужду в ларь». Жившая в хатенке старая крестьянка привыкла собственными силами управляться с мародерами, схватила серп и уже изготовилась обрушить его на голову непрошеного гостя, но подбежавший Агриппа ловко отвел удар. «Если бы вы погибли такой почетной {154} смертью, — напишет он позже, — я начертал бы на вашей могиле такую эпитафию:

Недовольство и злоба не заглушили родственных чувств Генриха III. Если верить послам, в Лувре знали маршрут беглецов, но ничего не сделали, чтобы их остановить. С общей подорожной, любезно выданной королем Франции, все офицеры и слуги Генриха Наваррского беспрепятственно покинули дворец, с мебелью и лошадьми. Генрих III даже добавил к этому шесть самых красивых лошадей из королевских конюшен и подарок в 12 000 ливров. Король, очевидно, хотел нейтрализовать Беарнца в тот момент, когда наемники Конде и курфюрста Иоганна Казимира 8 февраля переправились через Луару. Двадцатитысячная армия начала вторжение в Бургундию. {155}

Глава десятая.
Второй мятеж: Гиень.
1576—1578

Какое место займет молодой король Наваррский в милитаризированной партии протестантов, воспламененной воинственным и непреклонным духом его кузена Конде? Что он значит для партии «недовольных», неоспоримым лидером которой является Месье, возвысившийся благодаря своему положению наследника трона? Конде бежал первым, Месье вторым, а Генрих только третьим, скомпрометированный к тому же в глазах общественности своими отречениями, нарушением последней воли матери, а также своим легкомыслием и распутством.

Какое место занять?

Так как первые роли были уже распределены, Генрих в тот момент, когда распалось единство королевства, мог заявить права только на одну область. «Губернаторства», пожалованные в основном знатным аристократам для представления королевской {156} власти в провинциях, на самом деле выродились в территориальные княжества. Губернаторы и наместники короля, будь то католики или протестанты, управляли своими провинциями, как будто получили их по наследственному праву, и это положение сохранится до конца религиозных войн. Вот в этой региональной орбите Генрих и выберет себе место. Тем более, что она была единственной, соответствующей его положению в 1576 г., — единственной, которая могла обеспечить ему власть хоть где-то. Ни одна формулировка не отражает лучше его положение, чем та, которую он выбрал для медали, выбитой на монетном дворе в По: «По милости Божией я тот, кто есть». На реверсе беарнская геральдическая корова кормит своего теленка (Генриха): «Пусть свежее молоко не иссякнет для меня». Под символическим обличием он подтверждает, что его первым предназначением является власть над своими подданными и вассалами Юго-Запада.

Наряду с регионализмом почти феодального характера, есть еще и религия, за которую хотят сражаться французы. Генрих опять столкнулся с альтернативой: месса–проповедь. После Варфоломеевской ночи он ревностно соблюдал католические обряды. Молодые люди, сопровождавшие его в бегстве, принадлежали к обеим религиям, но гугенот д'Обинье ни на минуту не прекращал своих наставлений. К тому же его бегство частично потеряло бы смысл, если б он остался верен религии убийц. И он отлично понимал это, но не спешил с обращением в протестантство.

Миновав Алансон, он «без всяких церемоний» присутствовал на проповеди, чтобы оказать честь своему врачу Райнару при крещении сына. Через {157} несколько дней итальянские послы, которые, как всегда, все знали, сообщили, что Генрих вернулся к кальвинизму: «Король Наваррский находится в Анжу, а если точнее, то в Ла Флеш, приблизительно с двумястами всадниками. Он посещает проповеди и заверяет всех, что после Варфоломеевской ночи ходил на мессу по принуждению». На самом же деле Генрих в то время еще колебался. Фервак, побывавший при дворе после своей миссии к Месье, вернулся оттуда с заманчивым обещанием: если король Наваррский останется католиком, король вернет ему должность наместника в Гиени, возместит до сих пор фактически невыплаченное приданое его жены и даже отдаст ему крепости Блэ, Шато-Тромпетт и Байонну.

Шли недели, а Генрих все еще не мог решиться. Хотя официальный историограф Пьер Матье и напишет позже, что Генрих, будучи в Сомюре, назвал «насилием и принуждением смену религии» и заявил, что хочет жить и умереть в вере своей матери, именно в это время при маленьком дворе короля Наваррского больше, чем когда-либо, царил религиозный вакуум. Передав содержание послания, которое привез Фервак, Агриппа д'Обинье разочарованно заметил: «Двор в Сомюре и Туаре уже три месяца живет без религии. На причастии (в Пасхальное воскресенье) присутствовало только два дворянина». Сам Агриппа и господин де Ла Рок. Чтобы добиться официального возвращения Генриха в протестантство, необходимо было присутствие той, которая воплощала суровость и убежденность их матери, — его сестры Екатерины Бурбонской. Фервак поехал за ней ко французскому двору, {158} и принцесса тотчас пустилась в путь в сопровождении Максимилиана де Рони и своей гувернантки. Сестра и брат встретились в Партене, и 13 июня в Ниоре Генрих отрекся от католичества и присутствовал вместе с Екатериной на проповеди.

Это была настоящая победа протестантского дела. Однако вновь обращенный не был ни ревнителем веры, ни страстотерпцем, ни человеком, жаждущим мученичества. В отличие от матери и сестры, он принимал христианское учение любой церкви и выказывал такую веру в провидение, что ее можно назвать фатализмом. Его прагматическое умозаключение состояло в следующем: если я не могу найти свое спасение в религии, Всемогущий Бог сумеет меня просветить и укажет правильный путь. Пройдя через отречения, к которым его вынудили соображения, абсолютно чуждые истинной вере, Беарнец пытался следовать нравственным критериям, лишенным как фанатизма, так и скепсиса. В конце 1576 г. он заявил жителям Гиени: «Религия живет в сердце человеческом и утверждается жизнью, а не мечом».

Именно такая трактовка определяла его поведение как политика. Речь идет о его отношениях с наместником Лангедока Дамвилем, который проводил в своей провинции политику неповиновения королевскому законодательству. Узнав, что он созвал собрание депутатов Юга — дворянство, третье сословие, магистраты и духовенство, — Генрих отнесся к этому одобрительно. 16 июня из Ниора он написал ему письмо с выражением полной солидарности и желания действовать с ним заодно «для общего блага этого королевства и нашей родины». Беспрецедентное решение, которого Жанна д'Альбре, вероятно, никогда {159} бы не приняла. Сама лексика, которой будет пользоваться Генрих, начиная с этой даты, свидетельствует о том, что он, несмотря на молодость, подошел к конфликту с совершенно новым видением. В его устах «наша родина» — это не интернациональный союз кальвинистов, который берет за образец его кузен Конде, а «объединившиеся протестанты и католики Лангедока». Сам выбор формулировки является для него выражением позиции. Генрих не заимствовал ее у своего окружения, он ее выбрал, потому что она соответствовала его пониманию и его умеренным взглядам, преисполненным уважения к жизни и человеческим убеждениям.

Подобная позиция могла только возмутить Генриха Конде, который мнил себя «главой и полководцем протестантских церквей Франции». Компенсируя тот факт, что он не был старшим из Бурбонов, он считал себя наследником ушедших поколений и достойным учеником Колиньи. Только силой оружия он хотел привести к победе протестантскую партию. Опыт доказал и докажет еще не раз, что военных ресурсов у французских гугенотов было явно недостаточно для длительного сопротивления королевским войскам. Поэтому Конде возлагал надежды на иностранных наемников, набранных им в Германии, во главе которых он поставил своего друга-курфюрста Иоганна Казимира Баварского. Это массовое привлечение чужеземных солдат, которых люто ненавидели французские крестьяне, свидетельствует о позиции, диаметрально противоположной позиции его кузена. Конде хотел обеспечить победу протестантской религии как наивысшего блага, она была для него важнее, чем нация и мир. Генрих же, наоборот, {160} следуя природной склонности, ставил своей целью установление мира в стране, а затем восстановление во всем величии французского королевства, религия же занимала у него лишь третье место.

Немецкое вторжение произошло как раз в тот момент, когда король Наваррский бежал из Лувра. Рейтары и ландскнехты через Бургундию прошли по провинциям до плодородной долины Лимани, которую подвергли опустошению. Конде рассчитывал, что они смогут соединиться там с лангедокскими войсками Дамвиля или с войсками губернатора Дофинуа Ледигьера. Но ни тот, ни другой не были расположены лишать свои провинции военного контингента, необходимого для поддержания порядка. Конде вынужден был двинуться со своими наемниками на Север, на Париж, ввергнув в ужас королевский двор. По дороге в Бри-Конт-Робер он принял эмиссара Генриха Сегюра и послал его обсудить условия мира, который предложила как одному, так и другому королева-мать. Об этой встрече в преувеличенно грубом тоне рассказал радикально настроенный офицер Конде Мишель де Ла Югри. Сегюр от имени короля Наваррского, «принца, заинтересованного в величии короны Франции», выразил протест против непомерного увеличения земель, чего хотели добиться для Месье участники коалиции. Он выразил также протест против плана отдать управление Тремя Епископствами (Мец, Туль и Верден) иностранному принцу, Иоганну Казимиру Баварскому. Его государь скорее предпочтет отказаться от преследования убийц Варфоломеевской ночи, чем согласится на эти территориальные уступки, которые ослабят королевство. Конде не внял увещеваниям. В конце концов, Месье — наследник трона, а {161} число его личных земель все равно сократится после его восшествия на престол. Что касается Трех Епископств, то они теоретически были достоянием Империи. Последнее заявление вызывало ярость Конде. Не позор ли, что король Наваррский отказывается преследовать виновников резни, тогда как эти убийства «были совершены на его свадьбе»? Не он ли должен первым отомстить за жертвы, «приведенные им самим на бойню в своей свите»? Может быть, у короля Наваррского короткая память или Сегюр тайно договорился с королевой-матерью? «Пусть он предоставит гугенотам заниматься своими делами и не мешает им... Хвала Господу, мы до сих пор прекрасно без него обходились».

Не все эти аргументы были облыжными, но тем не менее Генрих с презрением отвергнут партией, посчитавшей его недостойным. И все-таки мирные переговоры начались, несмотря на личные амбиции. Изданный в Болье-ле-Рош эдикт содержал секретные статьи, подписанные королевой-матерью. Ее младший сын извлек из него такую выгоду, что этот договор получил название «Мир Месье» (6 мая 1576 г.). К его доменам были присоединены богатые провинции Турень, Берри и Анжу. Месье, герцог Алансонский, стал теперь герцогом Анжуйским и получил в свое владение крепость Шарите-сюр-Луар. Конде остался наместником Пикардии с городами Перонна и Дуллан. Иоганн Казимир получил герцогство Этамп и другие владения с огромной суммой впридачу, чтобы за счет короля выплатить жалованье войскам, которые он против него поднял и которые разграбили его королевство. Генрих Наваррский снова попытался предъявить традиционные семейные требования, то есть военную {162} помощь для возвращения испанской Наварры или денежную компенсацию: выплату ассигнований в размере 40 000 ливров для возмещения убытков, нанесенных его предшественникам.

Кроме того, он потребовал восстановления прав на герцогство Бретань, которые имел его прапрадед Ален д'Альбре, и выплату задолженностей по приданому его жены. Другие требования касались его наместничества в Гиени, где он хотел располагать высшей властью с правом самому назначать своих губернаторов, и освобождения городов, занятых королевскими войсками. Ни одно из этих требований не было удовлетворено. Екатерина Медичи ограничилась тем, что пожаловала ему должность наместника Гиени, Пуату и Ангумуа, и пообещала выплатить задолженность по его содержанию и различные долги — в общей сложности 600000 ливров.

Но основные статьи эдикта касались того, что впервые в статье 4 назвали «так называемой протестантской религией». Это был самый веротерпимый из всех известных дотоле эдиктов, так как в нем официально признавалось сосуществование двух религий. Протестантское богослужение разрешалось по всему королевству, кроме Парижа и его предместий на расстоянии двух лье и королевских резиденций. Протестанты без дискриминации интегрировались в общественную жизнь, им были даны гарантии: судебные палаты наполовину из католиков, наполовину из протестантов и восемь крепостей. И, наконец, полная амнистия за участие в последних смутах. Король признал, что резня в Варфоломеевскую ночь произошла к его великому сожалению, а вдовы и сироты жертв освобождаются от налогов. {163}

Бегство Генриха сначала поставило его в щекотливое положение, но благожелательное поведение Генриха III и нормализация ситуации позволили королю Наваррскому снова установить хорошие отношения с двором. Для него это было очень важно, так как теперь будущее виделось несколько иначе, чем два или три года назад. Тогда с большой долей вероятности можно было надеяться, что один из Валуа произведет на свет наследника мужского пола. Теперь же шансы на это были невелики. Карл IX умер, не оставив законного сына, а жена Генриха III, Луиза де Водемон, все еще оставалась бесплодной, несмотря на лечение и поклонение святыням. Сам Генрих III крепким здоровьем не обладал. Что касается его младшего и последнего брата, герцога Анжуйского, то он был болезненным и имел некоторое врожденные дефекты. Все взоры неизбежно обращались к самому близкому родственнику по мужской линии — Генриху Наваррскому. Екатерина и Генрих III нашли в этом серьезные причины, чтобы обращаться с ним предупредительно, тем более что Беарнец — стимул лояльного поведения для многих.

Переписка между двумя королями началась с выражений благодарности Генриха Наваррского за возвращение на родину его слуг и кавалерии. Их корреспонденция отражала взаимное желание устранить разногласия. Надежда унаследовать трон изменила взгляд Беарнца на королевство. Франция Валуа могла однажды стать его королевством. Поэтому он не скрывал, что лично заинтересован в ее целостности. В сентябре 1577 г. в воззвании к своему дяде, герцогу Монпансье, он даже предложил удалиться в добровольное изгнание на десять лет и продать всю {164} свою собственность, «если его отсутствие послужит для прекращения раздоров и смут». Нежелание использовать иностранных наемников, отказ от территориальных уступок, страх перед большими земельными владениями для принцев свидетельствовали о его великодержавных настроениях.

Мельник из Брабасты и угольщик из Капшико

Вернувшись на Юго-Запад после долгих лет отсутствия, Генрих воочию оценил экономические трудности и снижение безопасности территорий, которым он управлял как король, как суверенный виконт и как наместник короля. При отсутствии власти, признанной всем населением, грабежи и разбои приобрели угрожающие размеры. Вооруженные банды во главе с солдатами удачи безжалостно обирали крестьян, захватывали замки и громили их содержимое, неожиданным приступом брали города. Даже если поля не поджигались разбойниками, крестьяне все равно оставляли их под паром, так как боялись нового грабежа. Полиция и правосудие были бессильны установить порядок в разоренной стране. Как бастионы, стояли только укрепленные города, но и они подвергались постоянному риску, например, во время ярмарок, так как туда могли проникнуть разбойники под видом купцов.

Установление порядка началось с ликвидации вооруженных банд. Генрих прошел школу у человека, который умел навести строгую дисциплину, — Колиньи в бытность свою генерал-лейтенантом {165} пехотных войск составил военный устав, который король утвердил в Блуазском ордонансе 1551 года. Генрих Наваррский воспользовался им, чтобы успокоить гражданское население обеих религий, пообещав одинаковую защиту: «Мы все — французы и граждане одного отечества». Ажанские ордонансы, подписанные 1 апреля 1577 г., содержали меры, предназначенные для установления порядка и спокойствия. Жители городов и деревень Гиени призывались «не ссориться, не оскорблять друг друга, не препятствовать отправлению культа, не замышлять зла друг против друга». Прочие статьи касались защиты сельского хозяйства и всей экономической деятельности: запрещалось «вредить бедным земледельцам, брать их в плен, реквизировать их скот, вымогать их собственность, препятствовать торговле купцов». И наконец, в ордонансах предусматривалось наказание для тех, от кого исходило зло: «Тот, кто наберет отряд без поручения командира, будет сурово наказан. Солдат, который не станет под знамена командира, будет считаться бродягой. Если принявший присягу солдат оставит свою часть, он будет казнен. Солдат, покинувший казарму без письменного разрешения командира, будет наказан». Наказания были суровыми: смертная казнь для бунтовщика и насильника, отсечение кисти тем, кто применил оружие в городе. Каралось также и святотатство. К тюремному заключению приговаривались те, кто грабил деревни или кто насильственно покупал по низкой цене товары, особенно это касалось лошадей и съестных припасов.

Энергичные меры принесли должные результаты. Эти результаты измеряются также благоприятным мнением, которое сложилось о Генрихе у населения. {166} Многочисленные крестьянские анекдоты, которые датируются первыми годами после его возвращения, отражают возросшее доверие народа к нему. Поездки Беарнца по стране сближали его с сельскими жителями, им нравилась его общительность, его глубокое знание насущных проблем. Целую «сагу» из устных свидетельств собрали на юге Пьер Вессьер в 1928 г. и Раймон Риттер в 1944 г. Историчность этих анекдотов измеряется не точностью воспроизведенных слов, а насыщенностью эпизодов и их соответствием тому, что прозаически сообщают нам анналы двора Беарнца: «Его Величество обедал, ужинал и ночевал в сельской местности». На основании этой сухой записи воображение может рисовать разнообразные картины. Вот он в Байонне, пирует в окружении горожан, танцующих вокруг столов, вот он в своих охотничьих угодьях, которые идут вдоль дорог на Нерак. В старых рондо рассказывается о «домах Генриха», которые «королек» посещал во время своих поездок по песчаным равнинам Гаскони и Альбре. Это его излюбленные края со знакомыми названиями: Саматан, Фигес, замок д'Альбре в Касельжалу и самые знаменитые — Капшико и Брабаста.

Капшико — это дом угольщика, куда заблудившийся на охоте Генрих, растеряв свою свиту, заявился среди ночи. Сохраняя инкогнито, он потребовал ужин. Угольщик Этьен Сен-Венсан приготовил ему жаркое из дикого кабана, убитого в королевских угодьях и заставил гостя поклясться, что он ничего не скажет «Длинноносому», то есть самому Генриху, так как тот сдерет с него шкуру. Генрих с аппетитом съел свою порцию и наутро отправился в путь, посадив сзади себя угольщика, в замок «королька» {167} Удюранс. Он сказал своему пассажиру, что тот сразу узнает короля, так как тот один останется в шляпе, когда другие снимут головные уборы. По хохоту, который встретил уморительное появление короля, хитрый угольщик сразу все понял. «Ну, угольщик, кто же здесь король?» И тот с крестьянским лукавством ответил: «Либо ты, либо я, ведь только мы не сняли шляпы». Позже угольщик и его жена часто наведывались в Париж, и король приказал построить на месте их хижины усадьбу Капшико, которая существует и по сей день. Что же касается Брабасты, то это высокая мельница на Желизе, где он любил останавливаться во время охоты, почему и получил прозвище «мельник из Брабасты».

Счета Беарнца позволяют нам представить кавалькады охотников, которые зачастую наносили тут же возмещаемый ущерб посевам или скоту: в 1578 году есть запись о выплате «за корову, которую задрали собаки» в Тарта, пока Генрих ужинал у крестьянина, в других счетах числится возмещение убытков бедному крестьянину, угощавшему короля, и компенсация за посевы, вытоптанные его лошадьми.

Апологеты напрасно умалчивают об одном анекдоте, достоверность которого трудно отрицать. Его рассказал Агриппа д'Обинье, и в старину он был широко известен. В Ажане в честь короля был дан бал. Генрих и его дворяне любили пошутить и еще сохранили развязные манеры французского двора. «Несколько молодых людей из его свиты, — пишет историк Перефикс, — задули свечи и стали творить непотребства». Трудно сказать, участвовал ли в этом Генрих, хотя позже называли имена его жертв. Особого значения это не имеет, но важно то, что эта вечеринка стала {168} предметом пересудов кальвинистской буржуазии и что Генрих вынужден был попросить Дюплесси-Морнея распространить официальное опровержение этой истории, порочившей его репутацию.

Первый гугенотский штаб

Условия мирного договора в Болье-ле-Рош обязывали короля Франции созвать Генеральные штаты королевства. Депутаты, собравшиеся 6 декабря в Блуа, в подавляющем большинстве были католиками, решительно настроенными против уступок, дарованных протестантам, и против мягкой политики короля. После продолжительных дебатов они большинством голосов высказались за возвращение к единой религии. Это решение получило поддержку Генриха III. Гугеноты немедленно отреагировали на это, захватив База и Ла Реоль. Высокое собрание посчитало также целесообразным послать уполномоченных к вождям партий, чтобы разведать их настроения. Конде ответил, что созыв депутатов был незаконным, тексты наказов третьего сословия фальсифицированы, а голоса куплены двором. Более осторожный Дамвиль дал уклончивый ответ. Генрих, напротив, хотел выказать добрую волю и послал своих депутатов на заседание Генеральных штатов. У него на службе уже некоторое время был дворянин из Берри, ревностный протестант и способный политик, Филипп де Морней, сеньор дю Плесси (Дюплесси-Морней), один из самых просвещенных людей конца XVI века. Он посетил Германию, Швейцарию, Италию, родину великих европейских гуманистов, и с некоторыми из них завязал {169} близкую дружбу. После возвращения во Францию он сначала поступил на службу к Месье, но потом разочаровался в нем и приехал в Ажан к королю Наваррскому. Первым его поручением были переговоры с маршалом Монморанси о примирении с королем Наваррским, вторым — текст манифеста, предназначенного депутатам: «Без мира Штаты бессильны! Их единодушие является единственным средством залечить кровоточащие раны королевства, и всем следует воздержаться от их расчесывания, иначе они загноятся».

Генеральные штаты послали к королю Наваррскому своих эмиссаров: архиепископа Вьеннского, Пьера Вилдара, Андре де Бурбон-Рюбампре и казначея Франции Менаже. Когда в конце января 1577 г. Генрих узнал об их прибытии, он вел военные операции против католических городов своей провинции. Беарнец оставил свои войска на Ла Ну и вернулся в Ажан на встречу с посланниками. Он вручил им письменное обращение к депутатам, в котором ограничился призывом выполнять эдикт о мире и предостерег от радикальных настроений. К этому безобидному тексту он добавил более смелые наказы. Когда пасторы из его окружения ознакомились с текстом, они велели убрать из него некоторые фразы, но Генрих распорядился их восстановить. В них шла речь о серьезном вопросе — «восстановлении единой религии». Лично он «привык молиться Богу, и если его религия истинная, то Господь укрепит его в ней, если ложная, то просветит его разум и укажет правильный путь. И, изгнав из его души все заблуждения, даст ему силы и средства изгнать их из всего королевства, а если возможно, вообще отовсюду». {170}

Однако, что бы ни говорили об усмирении Гиени, война вспыхнула с новой силой. Сорок дворян из его свиты попытались взять небольшой городок Сен-Макер, но население оказало стойкое сопротивление, и один из участников штурма был убит сброшенной какой-то женщиной со стены бочкой. В 1876 г. гугеноты взяли Ажан, Л'Иль-Журден, Лектур и другие города в ответ на наступление католических войск по всей Франции, которое началось с одобрения Генриха III. Месье на этот раз был на стороне брата. Вместе с Гизом, Омалем и маршалом Ла Шатром он завладел Ла Шарите-сюр-Луаром и Иссуаром, тогда как герцог Майенн одержал победу над принцем Конде у Ла Рошели и Бруана.

Военные действия были непродолжительными, перевес католиков не вызывал сомнений. Генрих сражался с такой вялостью, что заслужил упреки своего кузена Конде, но зато Екатерина выбрала его главным партнером в переговорах. Предложения Екатерины передал ее эмиссар Вилльруа. Сообщая о них ларошельцам, Генрих обратился к ним повелительным, не лишенным язвительности тоном. Он сожалеет, писал Генрих 18 мая 1577 г., что был вынужден по причине, которую не считает нужным объяснять, «значительно ущемить свободы, данные вам последним эдиктом». Он сделал это по совету благоразумных людей, которые считают, «что благополучие и безопасность церквей уменьшаются во время войны и увеличиваются в мирное время. Господь даст мне силы не щадить никаких средств для защиты и поддержки его святых церквей». Он один знает существо всех проблем, поэтому население должно ему доверять. Этот категорический тон свидетельствует о том, что Генрих взял на себя всю полноту {171} власти, и ему нравилось влиять на умы и обстоятельства, даже если он и украшал свои заявления остротами.

Совещания закончились 17 сентября 1577 г. в Бержераке. За ними в конце месяца последовал Пуатьерский эдикт, который признавал, что введение в королевстве единой религии если и желательно, то неосуществимо на практике, разве что с применением силы и нанесением ущерба «бедному народу». Протестантское богослужение разрешалось в домах дворян, в городах и поселках, где оно проводилось до опубликования эдикта, а также в одном городе каждого судебного округа, за исключением Парижа и королевских резиденций. Эдикт утвердил реабилитацию жертв 24 августа, судебные палаты из католиков и протестантов и предоставление протестантам восьми укрепленных городов на шесть лет.

Король Наваррский, несмотря на недовольство окружения, обязался исполнять эдикт. «Для нас чрезвычайно опасно, — писал он жителям Бержерака, — если гугенотов обвинят в нарушении мира». И Дамвилю в следующем году: «Мир нельзя установить за один день, но я надеюсь, что со временем порядочные люди достигнут цели, несмотря на происки нарушителей спокойствия».

Однако не весь Юго-Запад безоговорочно принял Генриха. И особенно его бойкотировал Беарн. Обетованная земля кальвинизма косо смотрела на лавирующую и умеренную политику сына Жанны д'Альбре, а тем более на его распутное поведение. Церковный совет и Беарнские штаты относились к нему с той же сдержанностью. Выбор в качестве постоянной резиденции Ажана, потом Лектура, затем Нерака показателен: Генрих больше наместник Гиени, чем {172} суверенный виконт Беарна, так как все его мысли обращены к Франции. К счастью, рядом с ним был близкий человек, который мог вместо него управлять его пиренейской страной, — его сестра Екатерина. В начале 1577 г. он назначил ее регентшей Беарна.

Вокруг Генриха собралась группа беглецов из Санлиса. Пусть некоторые и покинули его, зато к нему перешло большое количество дворян — многие из окружения Месье. Как писал Генрих Дамвилю в августе 1576 г. из Ажана (они принадлежали к разным религиям): «Вы не можете себе представить, как хорошо ладят между собой католики и протестанты». Молодые гугеноты хранили ему верность во имя общего дела. Более редкая верность католиков высоко ценилась королем Наваррским, так как свидетельствовала о личной привязанности, которая ему льстила. Связывая свою судьбу с еретиком, они рисковали навлечь на себя немилость короля Франции.

При маленьком наваррском дворе молодые люди исповедовали каждый свою религию, не задирая друг друга. Однако королевская милость неизбежно вызывала соперничество. Лаварден и Ла Ну устроили потасовку в присутствии короля. К счастью, подобные эпизоды были редкостью. Сражения утоляли их жажду подвигов и славы, и Генрих великолепно умел поддерживать их пыл одобрительными словами, общими воспоминаниями, ласковыми прозвищами, редкими обращениями на «ты». В письме к Франсуа де Монтескью: «Чертов висельник, скоро я приеду отведать своего вина». К Мано де Бацу: «Прицепи крылья своему коню. Почему? Узнаешь от меня в Нераке; спеши, беги, лети — это приказ твоего государя, просьба твоего друга». {173}

Глава одиннадцатая.
Партия в шахматы.
1578—1579

Преданность друзей была Генриху крайне необходима, так как он постоянно сталкивался с враждебностью католиков Гиени. Монлюк, а потом Виллар, назначенные королем Франции наместники, использовали эту религиозную неприязнь, опираясь на Бордо, столицу провинции, где находились парламент с широкими судебными полномочиями и архиепископство. Власти Бордо вели независимую от короля политику и поддерживали муниципальные свободы. Это был бастион фанатичных папистов. В октябре 1576 г. городские власти сообщили Генриху, что не позволят ему войти в Бордо. Через три месяца, узнав, что его теща и жена, возможно, приедут к нему в Коньяк, Генрих выехал в Кадилляк, расположенный в 35 км от Бордо. Бордосцы спешно направили к нему делегацию, чтобы напомнить о своем предупреждении. Если бордосцы не пускали его в город, то другие и вовсе пытались убить. В конце декабря Генрих появился у стен небольшого городка Эоз. Муниципальные {174} магистраты в мантиях вышли ему навстречу с ключами от города. Ничего не подозревая, он прошел под механической решеткой ворот, но вдруг раздался крик: «Опускайте решетку, король вошел». Сказано — сделано, решетка упала, отрезав короля от его эскорта. С ним осталось четверо — Бац, Рони, Бетюн и Дюплесси-Морней. Чернь стала вопить: «К оружию, бей, бей», самые дерзкие приблизились, направив на короля аркебузы: «Стреляйте вон в тот красный камзол, это король Наваррский». Но Генрих побывал и не в таких переделках и мужества ему было не занимать. Он выхватил пистолеты и держал бунтовщиков на расстоянии, выстрелив пять или шесть раз, а тем временем Бац, пришпорив коня, помчался к другим воротам и впустил остальной отряд. Генрих обвинил Виллара в подстрекательстве к неповиновению и пожаловался на него Генриху III. Король Франции внял жалобе и заменил Виллара ловким дипломатом, маршалом Бироном. Но это ничего не изменило, так как маршал получил инструкции проводить в Гиени католическую политику, и конфликт вскоре вспыхнет с новой силой.

Игра королевы

Екатерина Медичи с неудовольствием следила за самостоятельной политикой своего зятя. Все средства были хороши, чтобы снова прибрать его к рукам, — отсюда предложение выдать замуж его сестру за Месье или дать ему в личное владение Гиень, или предложение о том, что с ним будут вести переговоры, как с главой протестантской партии. Но лучшее средство, конечно же, использовать его брачные {175} узы — которые, по правде говоря, его не слишком тяготили.

После бегства мужа Маргарита осталась при дворе в сильном негодовании из-за того, как она писала, что ее не посвятили в тайну и оставили одну, подвергнув преследованиям ее брата Генриха, который был убежден в ее пособничестве и даже некоторое время держал под строгим наблюдением. Генрих не спешил писать жене по дороге на юг. Только прибыв в Гиень, он по настоянию друзей дал ей о себе знать, «сообщив, — пишет Марго, — что очень ценит мою дружбу и поддержку и что мое присутствие рядом с ним будет желательным, как только события приобретут мирный характер». Это «учтивое письмо» положило начало переписке, в ходе которой Маргарите удалось внушить мужу, что ее осведомленность и советы дорогого стоят. Результат не заставил себя ждать: после заключения мира муж пригласил ее приехать к нему. Но Екатерина считала, что нужно некоторое время продержать Генриха в напряжении, и не пустила дочь. Король согласился с решением матери. «Он выдал свою сестру католику, а не гугеноту, и его кузен не увидит своей жены, пока не отречется от ереси».

На самом деле король затаил злобу скорее против Маргариты, которая одновременно оказывала услуги двум соперникам короля, Генриху Наваррскому и Месье. Вернувшись к мужу, Марго не замедлила бы их помирить. Понимая, что снова начнется война между двумя Генрихами, принцесса попросила разрешения покинуть двор и, подобно амазонке, ввязалась в фламандскую эпопею своего брата, герцога Анжуйского. {176}

В ноябре 1576 г. восстали южные католические провинции Нидерландов, остававшиеся до сих пор верными Филиппу II. Отвечая на призыв Вильгельма Оранского, они присоединились к требованиям протестантских провинций Севера. Месье, брат короля Франции, сразу предложил свою кандидатуру, если мятежники решат выбрать себе монарха. Превратившись в предвыборного агитатора, его сестра Маргарита отправилась в Эно вместе со своей кузиной, принцессой Ла Рош-сюр-Йон. Но сокровища красоты и ума были растрачены зря. Испанский противник, дон Хуан Австрийский, не позволил себя провести даже женщине, которая его когда-то пленила. Между тем в январе 1578 г. восставшие были разбиты, но Месье продолжал упорствовать вопреки очевидным фактам. Он совершил торжественный въезд в Монете, о котором он давно мечтал, но будущее принесло ему горькое разочарование. Его предполагаемые подданные предпочли договориться с испанцами, а не играть роль лягушек из басни, требующих себе короля. Маргарита вернулась ни с чем. Это произошло как раз после заключения Пуатьерского мира. Теперь ей ничто не мешало лететь в объятия далекого мужа. На этот раз Генрих III разрешил ей уехать со вздохом облегчения. Недавно вернувшийся Месье снова принялся за свои козни, натравливая своих фаворитов против фаворитов короля. В один прекрасный день Маргарита помогла ему бежать через окно Лувра. Пора было уезжать и ей. Неожиданно нашлась попутчица: королева-мать решила сопровождать дочь в Гиень.

2 августа 1578 г. обе королевы пустились в путь. Не следует верить словам Пьера л'Этуаля, что Марго, согласно {177} слухам, «уезжала к мужу с большой неохотой». Это не так. Только рядом со своим супругом она могла себя чувствовать настоящей королевой. Екатерина Медичи выехала с большим эскортом. Она взяла с собой свой знаменитый «летучий эскадрон» фрейлин, а также четырех католических Бурбонов: кардинала, вдовствующую принцессу Конде, герцога и герцогиню Монпансье. С ней были и ее политические советники.

Кортеж королев покинул Шенонсо и направился в Коньяк, где местные дамы «были очарованы красотой королевы Наваррской». 18 сентября они торжественно въехали в Бордо. Сидя на белом иноходце, «в оранжевом платье, усыпанном драгоценностями», Марго со своим обычным красноречием отвечала на приветственные речи вышедших навстречу архиепископа, первого президента парламента, мэра и представителей городских властей. Отсутствовал только один человек — ее собственный муж. Он отказался войти в город, который недавно закрыл перед ним ворота. «Я люблю бывать там, где меня любят, а в этом городе меня оскорбили», — писал он Тюренну. Для встречи с зятем Екатерина выбрала маленький замок Кастера, стоящий между Кадилляком и Ла Реолью. Генрих прибыл туда 2 октября в сопровождении знатных дворян Гиени. Обе королевы ждали его в парадном зале. Он вошел с Тюренном и несколькими дворянами, «очень любезно поздоровался, обменялся несколькими общими словами», потом сел в карету королев, и все они отправились в Ла Реоль, где им были приготовлены апартаменты. В письмах к Генриху III королева-мать преувеличивает радость от встречи супругов. Она была довольно прохладной. {178}

Ей не понадобилось много времени, чтобы понять причину сдержанного поведения зятя. Генрих возненавидел маршала Бирона, который проводил самостоятельную политику, советуясь со своим наместником еще меньше, чем его предшественники, Монлюк и Виллар. Как только Екатерина произнесла его имя, Генрих подскочил как ужаленный. Арман де Гонто, барон де Бирон, годился ему в отцы, он был старше Беарнца на тридцать лет. Представитель могущественной и знатной семьи Перигора, он был связан родством со всем Юго-Западом. В свое время он был пажем Маргариты Ангулемской, стяжал в Италии славу великого полководца. За большие услуги, оказанные королевству, он в 1577 г. получил жезл маршала Франции. Это был искушенный в спорах оратор, образованный, начитанный и очень любознательный человек. Но за этими выдающимися качествами скрывалась непомерная гордыня, не позволявшая ему идти ни на какие уступки. Эта черта характера, унаследованная его сыном, в будущем окажется для него роковой. Любое возражение, малейшее посягательство на его честь вызывали у него приступ безудержного гнева, пугавшего окружающих. Он жил среди подобострастных приверженцев, усердно старавшихся укрепить его власть. Король Наваррский, на его взгляд, был ничтожным препятствием, которое можно легко обойти.

Королева-мать наивно пыталась помирить противников и устроила 8 октября в Сен-Базейе их встречу. Как только маршал появился, Генрих моментально вспылил, Бирон — еще пуще. Их развели по углам, чтобы остудить страсти, но они расстались, не оставив {179} никаких надежд на примирение. С этого дня раздраженный Генрих покинул кортеж своей тещи. Он вновь обрел свободу, занимался своими делами, предавался развлечениям, во время охоты часто пересекая маршрут следования обеих королев. Кортеж направлялся к католическому городу Ажану, который принадлежал Маргарите, поэтому она въехала в него первой под балдахином из белого дамаста. Екатерина собрала в епископстве дворянство Гиени и попыталась залечить рану, нанесенную самолюбию зятя, сказав, что король Франции испытывает к нему полнейшее доверие. Отсутствие заинтересованного лица несколько снизило значение ее слов. За неимением лучшего она направилась в Тулузу, чтобы прощупать намерения Дамвиля.

Главным предметом спора по поводу претворения в жизнь эдикта о мире оставалась проблема укрепленных городов: заставить освободить те из них, которые незаконно удерживались или католиками, или гугенотами. Но такое можно было обсуждать только в присутствии депутатов-гугенотов, хотелось ей этого или нет. Выбор места и даты этого предвещающего трудности собрания породил бесконечные переговоры между тещей и зятем, которые Беарнец умышленно затягивал. Наконец встреча была назначена в Оше, столице Арманьяка. Королева-мать прибыла туда 20 ноября, Маргарита — 21-го, Генрих — 22-го. Этот католический город год назад отказался его впустить, и он, естественно, этого не забыл. Екатерина была в курсе дела, поэтому вышедшим к ней навстречу с ключами от города эшевенам она сухо процедила: «Приберегите их для моего зятя». {180}

Партия Беарнца

В конце концов каждый внес свой вклад в дело сохранения мира, но неожиданное событие снова поставило все под вопрос. Тюренн, приехавший со своим королем, рассказал нам об этом эпизоде. Королевы-матери не было в Оше, когда они туда прибыли; она уехала с Бироном на охоту. Маргарита осталась и встретила супруга. Послали за скрипками и начали танцевать. Все шло великолепно, но вдруг Генрих увидел, как в бальный зал стремительно вошел его камердинер Жан д'Арманьяк, весь в пыли после бешеной скачки из Нерака. Новость был скверной: крепость Ла Реоль, которую гугеноты захватили в конце 1576 г., сдалась католикам. Генрих тотчас же покинул бал, уведя с собой Рони, Тюренна и еще нескольких дворян. Это событие имело большое значение, так как в скором будущем предстояло обсуждение судьбы крепостей, и возникало подозрение, не подстроили ли это королева-мать или Бирон. Друзья Генриха как раз советовали ему принять ответные меры против королевы-матери, когда объявили о ее прибытии. Беарнец ледяным тоном сообщил ей эту новость: «Мадам, мы надеялись, что ваш приезд умиротворит непорядки, а вы их разжигаете. Но я — слуга короля и надеюсь, что он отыщет хороших людей, чтобы воспрепятствовать плохим». Удивление королевы-матери казалось искренним. Она повернулась к Бирону и попросила его вернуть крепость гугенотам. Но Генрих этим не удовольствовался и приказал позвать своих дворян: «Передайте {181} моим слугам, что через час я выеду верхом за ворота города в кирасе под охотничьим камзолом, и пусть те, кто меня любит, следует за мной». И вот он уже несется галопом по дороге, ведущей вдоль берега Жера на Север. Преодолев без остановки 24 км, он остановился у крепостных стен Флерана, столицы графства Гор, принадлежавшего его жене. Ничего не подозревавшие жители его впустили. Генрих потребовал ключи от города и приказал горожанам-гугенотам — их было не больше шестидесяти — вооружиться и занять сторожевые посты. Католики все поняли, укрылись в башнях крепостной стены и начали стрельбу. Разгневанный Генрих приказал их поджечь. Бой прекратился, и он победителем вернулся в Ош. Маргарита на него не обиделась, даже наоборот, и Екатерина в конце месяца напишет Генриху III: «Он поступил, как хороший муж». Что касается двух спорных городов, то в январе их обменяют друг на друга. Никогда политика так не напоминала шахматную партию — пешка за пешку, слон за слона.

Собрание депутатов от Гиени и Лангедока по предложению Тюренна должно было пройти в Нераке. Обе королевы торжественно въехали в город. Маргарита — на белом иноходце, между мужем и Екатериной Бурбонской. После пышной встречи королева-мать и Марго отправились в аббатство Парави на празднование Рождества, так как гугеноты разрушили все церкви Нерака. Они вернулись 4 февраля 1579 г. к открытию собрания.

Гугенотские депутаты были людьми упрямыми. Прошли недели, а представители французского короля все еще не могли добиться удовлетворения своих требований ни по крепостям, ни по религии в судебных {182} округах, ни по смешанным судебным палатам, ни по амнистии за последние насильственные действия. 13 февраля собрание зашло в тупик. Вечером депутаты явились к королеве-матери и надменно объявили о своем отъезде. Екатерина пришла в ярость и пригрозила повесить их как мятежников. Генрих на следующий день созвал депутатов: если они не умерят своих требований, он лишит их своего покровительства и оставит один на один с лангедокцами-католиками. Депутаты вручили ему список 59 городов, которые они хотели бы сохранить, и молча удалились. Екатерина приказала немедленно возобновить переговоры, которые закончились 18 февраля.

Формирование смешанной палаты и амнистия были утверждены без всяких трудностей, предметом спора стали укрепленные города. Помимо 8 городов, которые были отданы гугенотам по Бержеракскому мирному договору, они получили еще 14, хотя и на шесть месяцев. Это была настоящая победа. Неракский договор, по существу, должен был бы носить название «Мир короля Наваррского». В глазах депутатов от Гиени и Лангедока теперь он стал их истинным покровителем и защитником. Более того, он расширил сферу своего влияния: протестанты Дофине поручили ему представлять свои интересы в переговорах с королевой-матерью. Так он постепенно становился главной объединяющей фигурой всего Юга. {183}

Глава двенадцатая.
Тщетные усилия любви.
1576—1582

После подписания мирного договора королева-мать покинула Нерак. Генрих впервые остался наедине с женой. Маргарита блистала перед ним своим изяществом и красотой, расточала сокровища своего ума. Она была его верной помощницей во всех его делах. Если Генрих и не был в нее сильно влюблен, он тем не менее испытывал к ней нежность, уважение, благодарность и доверие.

Ад в По

Генрих понимал, что появление перед своим народом практически холостого короля рядом с царственной супругой увеличивает его авторитет, поэтому он показал Маргариту во всех своих владениях. После Фуа он привез ее в Беарн. 25 мая они прибыли в Коарраз, где Генрих, возможно, рассказывал ей о своем деревенском детстве. На следующий день они торжественно въехали в свою столицу По. Навстречу им {184} вышли члены городской магистратуры, и они двинулись вдоль домов, фасады которых были обтянуты зеленой тафтой. Супруги поселились в старом замке Гастона Фебюса и Генриха д'Альбре, почти лишенном внутреннего убранства, так как Генрих приказал перевести в неракский замок самые красивые гобелены и мебель по случаю прибытия двух королев.

Однако для принцессы Валуа было все едино, что По, что Нерак, и пиренейский пейзаж не тронул ее сердца. К тому же она знала, что жители Беарна вообще, а По в частности ее не любят — она была для них шпионкой своей матери и папской интриганкой, прибывшей погубить дело Жанны д'Альбре. Маргариту с ее покойной свекровью объединяло то, что она не шла ни на какие уступки в вопросах веры. Она искренно верила в превосходство католичества, в котором была воспитана. К тому же она получила хорошее теологическое образование, читала святого Августина и Бернара Клервосского, была красноречива и умела защищать в спорах свою религию. Она, безусловно, не отказалась от мысли убедить своего мужа отречься от протестантства. Екатерина в этом полностью на нее полагалась. Во время путешествия королевы рассчитывали свой маршрут так, чтобы на большие религиозные праздники оказаться в католических городах, где не были разрушены церкви. Троицын день пришелся на 7 июня 1579 г. Маргарита уже две недели жила в По. Тогда-то и случилось то, что неизбежно должно было произойти.

Генрих, желая угодить жене, распорядился построить для нее в замке По небольшую часовенку, вмещавшую от силы человек семь-восемь. Поскольку католическое богослужение в городе было строго {185} запрещено, он приказал поднимать подъемный мост замка во время мессы, чтобы на нее не проникли местные католики. Однако в означенный день несколько смельчаков рано утром пробрались в часовню и присутствовали на мессе королевы. Об этом сразу же доложили секретарю короля Наваррского Жану дю Пэну, занимавшемуся религиозными вопросами. После окончания мессы он в присутствии королевы арестовал нарушителей и заключил их в тюрьму. Возмущенная Маргарита пожаловалась мужу. Струхнувший Генрих предоставил говорить дю Пэну, и тот холодно пояснил, что эти люди нарушили ордонансы Жанны д'Альбре. Генрих боялся получить нагоняй от Беарнских штатов, которые должны были собраться в скором времени, и ничего не сделал для освобождения пленников. Маргарита немедленно сообщила об этом инциденте матери. Та предложила Генриху III выразить свое неодобрение Беарнцу, не вмешивая в дело сестру. Письмо Генриха III, кстати сказать, очень сдержанное, вызвало в По бурю негодования. По наущению дю Пэна король поручил канцлеру Пибраку сделать выговор Маргарите и отложил сессию Беарнских штатов, чтобы не обсуждать этого происшествия публично. Убежденная в своей правоте, Маргарита упрекала мужа в слабости и нарушении данного слова. Она дулась на него также за то, что он открыто ухаживал за ее фрейлиной, мадемуазель де Ребур.

В такой напряженной атмосфере оставаться далее в По было невозможно. 13 июля король и королева выехали в Монтобан, где король должен был председательствовать на собрании гугенотских вождей. Объединенный штаб вынес решение взяться за оружие, если Генрих III попытается заставить гугенотов {186} выполнять Неракское соглашение. Вся терпеливая политика Екатерины Медичи разлетелась вдребезги, и мир, к которому, как казалось, так стремился ее зять, в ближайшем будущем не предвиделся. Совещание закончилось 27 июня, и двор короля Наваррского вернулся в Нерак — дамы на корабле по Гаронне, мужчины верхом.

Рай в Нераке

Началась прекрасная неракская весна, самое счастливое время в их супружеской жизни, полной бурь и невзгод. Особенно для Маргариты. «Все, что я могу сказать о королеве, — писала своей подруге одна из ее фрейлин, — так это то, что она никогда не была так красива и весела». Нерак был восхитительным местом. Красота внутреннего убранства замка, великолепие пейзажа, избранное общество сделали его на время гасконскими Афинами. У подножья замка Генрих д'Альбре разбил сад вдоль Биазы с аллеями из лавров и кипарисов, украшенный кадками с апельсиновыми деревьями и беседками. В середине цветника взвивались серебряные струи знаменитого фонтана «Пупет». Еще сегодня среди цветочных клумб можно полюбоваться купальней, очаровательным восьмиугольником, рядом с которой находился «черепашник», бассейн для разведения черепах. Напротив, на левом берегу, Марго устроила бульвар под названием «Ла Гаренн», где еще и сейчас растут два вяза, согласно преданию, посаженные, дабы увековечить вновь обретенное согласие супругов.

Настоящий приют блаженства, где, как пишет Маргарита, «наш двор был таким прекрасным и {187} вёселым, что мы совсем не завидовали французскому двору. Я и принцесса Наваррская (Екатерина Бурбонская) имели большую свиту из придворных дам и фрейлин, а мой муж, король, — из блестящих сеньоров и дворян, ничем не уступающие в учтивости и элегантности самым изысканным кавалерам французского двора. Их не в чем было упрекнуть, кроме того, что они гугеноты. Но при дворе об этом никто не упоминал: король, мой муж, ходил с сестрой на проповедь, а я со своей свитой — на мессу. После службы мы встречались, и шли гулять в парк... Остальное время проходило во всевозможных развлечениях, бал был обычно после обеда или вечером».

Красавица Маргарита всегда была царицей балов и увеселений. Генрих осыпал ее дорогими подарками. Он преподнес жене ожерелье из 1200 жемчужин, кольца с бриллиантами, веера, надушенные перчатки, благовония, ароматические свечи, роскошные ткани. В замке собирались образованнейшие люди Беарна, первым среди которых был Мишель Монтень. Маргарита познакомилась с ним при французском дворе, но только зимой 1579—1580 гг. он стал ее постоянным гостем и сотрапезником. Генрих уже давно оценил его выдающиеся таланты и 30 ноября 1577 г. сделал его своим придворным. Монтень не верил «нововведениям» в области религии, которые считал вредными для общественного порядка. Был он по природе миролюбив и одобрял действия Беарнца. Он восхищался умом молодого короля и обсуждал с ним всевозможные темы: человеческие страсти, пределы разума, отношение к вере. Постепенно они перешли к проблеме существования Бога и {188} изучению аргументов «атеистов», к естественной теологии, которая восходила скорее к Платону и Лукрецию, чем к Фоме Аквинату. Каталонский врач и теолог XVI века Раймонд Сабундский написал на эти животрепещущие темы трактат, который Монтень перевел в 1569 г.

Он обсуждал его с королевой и, возможно, после этих бесед написал свою знаменитую «Апологию Раймонда Сабундского», самую длинную главу в его «Опытах», над которыми он работал этой зимой.

В первый период неракской весны Генрих дал себя приручить: Геракл с прялкой у ног Омфалы. В угоду жене он превратился в молодого щеголя, носил шелковые камзолы, бархатные штаны, сорочки из голландского полотна, шелковые чулки, расшитые золотом и серебром плащи, совсем как надушенные придворные франты Генриха III. Он носил бархатные шляпы с плюмажем, закупал золотой порошок, чтобы сделать свои зубы блестящими, а улыбку неотразимой. В его счетах числятся «губка для мытья головы короля», зонтик от солнца из зеленой тафты, дорогие домашние туфли... Но все эти наряды и аксессуары были предназначены не только для жены. После мадмуазель де Ребур, которую он без сожалений оставил в По, в Монтобане он ухаживал за дочерью адвоката, а в Нераке начал новый роман с четырнадцатилетней фрейлиной своей жены Франсуазой де Монморанси-Фоссе, которую все звали прекрасной Фоссезой. Маргарита не осталась в долгу. Она влюбилась в красавца Тюренна, но роман их длился недолго.

Протестанты с неодобрением смотрели на пышность и фривольные нравы наваррского двора. Агриппа д'Обинье {189} писал: «Удовольствия привлекли туда пороки, как зной привлекает змей. Королева Наваррская сняла ржавчину с умов и покрыла ею оружие». Намек ясен: Маргарита с помощью своих волшебных чар усыпила воинов.

Война влюбленных

С тех пор на молодую королеву несправедливо возлагали ответственность за новый конфликт, который назвали «войной влюбленных». Но это говорит о полном непонимании политической обстановки на Юго-Западе. Согласно некоторым историкам, Маргарита довела до сведения мужа через Фосезу, что Генрих III проведал об их супружеских проделках и публично насмехался над своим слишком снисходительным зятем. Но Генрих и без того прекрасно знал о похождениях своей жены и давно уже смотрел на них сквозь пальцы, тем более что и сам он был далеко не безгрешен. Хуже другое: миротворческие усилия Екатерины Медичи оказались напрасными. Никто ни в том ни в другом лагере и не думал возвращать завоеванные города. Что касается Генриха, то он никогда бы не согласился на требования Бирона. К тому же захват городов продолжался. В ноябре король Наваррский выехал в Мазер на очередное совещание протестантских вождей, которое обсуждало меры против нарушения католиками договоренностей.

Военные действия возобновились осенью 1579 г. по инициативе Конде. Яблоком раздора давно уже была Пикардия. Бурбоны, у которых там были владения, рассматривали ее как семейную собственность. Но пикардийцы были ревностными католиками, и именно {190} для того, чтобы помещать принцу Конде войти в Перонну, была создана первая «Католическая Лига». Генрих III, желая возместить убытки своему зятю, отдал ему Сен-Жан-д'Анжели, но Пикардия, наместником которой был Беарнец, продолжала привлекать его взоры, как и взоры всех воинствующих гугенотов. Оттуда можно было поддерживать военные операции против испанцев, а также при необходимости остановить вражеское вторжение. Поэтому Конде тайно покинул Сентонж и 29 ноября взял крепость Ла Фер. Чтобы вернуть город, Генрих III послал войска под командованием маршала Матиньона.

Военные операции велись также и на юге Франции. В конце декабря 1571 г. гугенотский капитан Мерль захватил Манд. Генрих Наваррский сообщил королю Франции, что он к этому непричастен, но весной необходимость в осторожности отпала. 3 марта, в тот же день, когда католики захватили Сорез, в Нерак прибыл Филипп Строцци, генерал-лейтенант королевской пехоты, с поручением напомнить Беарнцу, что гугеноты должны вернуть укрепленные города, поскольку уже прошел назначенный срок в шесть месяцев. Это стало сигналом боевой тревоги. Все дворяне отбыли в означенные города, чтобы принять там командование гарнизонами. Нужно было действовать незамедлительно, так как маршал Бирон готовил наступление.

Генрих ответил Строцци уклончиво: что касается его лично, он бы с радостью удовлетворил требования короля, но его окружение не позволит ему это сделать. Такой ответ ввел в заблуждение историков, возложивших ответственность за войну на Маргариту. Генрих, по всей видимости, хотел этой войны, {191} невзирая на свой показной пацифизм и несмотря на просьбу Конде не вмешиваться. Что до остального, то к решительным действиям его побуждала не защита протестантского дела, а личная причина, которую он не скрывает в письме к своему дяде, герцогу Монпансье. Его удручала самостоятельная власть Бирона в Гиени и особенно в его наследственных владениях Перигоре и Лимузене, что наносило ущерб его авторитету наместника. С другой стороны, ему как вождю протестантов Юго-Запада не хотелось допускать разговоров о том, что он зависит от французского двора и что рано или поздно ему придется отдать эти крепости. 10 апреля в письме к жене он сообщает, что вступит в войну, чтобы защитить свою честь. Речь действительно шла о его добром имени. В манифесте «К дворянству» от 15 апреля он объясняет свои намерения и выражает сожаление, что снова вынужден взяться за оружие. Это необходимо для противодействия католикам, которые нарушили условия эдикта.

Взятие Каора

Взятие католического города Каора, главной крепости из приданого Маргариты, было первым из воинских подвигов Генриха. «При штурме Каора, — пишет Маргарита, — король, мой муж, проявил благоразумие и мужество и вел себя как осмотрительный и отважный полководец». Операция удалась благодаря его отчаянной храбрости. Генрих собрал свою первую армию, состоявшую из 200 дворян и 1800 аркебузиров. Он использовал эти незначительные силы для захвата большого города, принадлежавшего {192} ему по праву. В определенном смысле он оставался в рамках законности.

Подойдя с юга, он решил атаковать мост, в неприступности которого жители были абсолютно уверены. Для этого он воспользовался помощью военных инженеров, специалистов-подрывников, которые в будущем внесут значительный вклад в его успехи. Еще его дед Генрих д'Альбре понимал стратегическую важность инженерных работ и в свое время поручил строительство Наварранкса итальянскому военному инженеру Фабрицио Сицилиано. Двое из специалистов, Жандарм и Жан Робер, по заданию Беарнца изучили фортификационную защищенность каорского моста. 28 мая, когда его войска тайком пробирались к городу по каменистой ложбине под прикрытием ореховых деревьев, он послал этих двух инженеров на передовую линию, придав им шесть гвардейцев. На второй линии находились Салиньяк и Шарль де Сен-Мартен с 50 аркебузирами, на третьей линии — Роклор с 40 дворянами, за ними — сам Генрих, Террид, Гудрон и основная часть войска. Подрывники заложили у потаенной двери в крепостной стене небольшие петарды, взрыв которых был заглушён кстати разразившейся грозой. Солдаты проползли в пробоину и расширили ее топорами, затем аркебузиры захватили центральные равелины, тогда как подрывники побежали вперед и взорвали городские ворота, две большие створки которых с грохотом обвалились. На этот раз гарнизон услышал шум и бросился на нападавших. Исход сражения сначала был неясен, так как защитники превосходили численностью наваррцев, но подоспевший отряд из 500 дворян и 300 аркебузиров окончательно {193} захватил мост. Сражение продолжилось внутри стен города. Каорцы построили первую баррикаду, которая вскоре была взята, потом заперлись в соборе, где продержались всю ночь и весь следующий день.

Утром 28 мая дело могло принять дурной оборот для гугенотов, так как стало известно о приближавшемся с севера католическом войске. Положение опять спас Шупп, он вышел из города через боковые ворота, атаковал с тыла прибывшее подкрепление и наголову разбил его. 1 июня собор был взят приступом, потом одна за другой пали четырнадцать баррикад, воздвигнутых жителями на главной улице. Генрих не щадя жизни сражался все эти пять дней в первых рядах. Вечером после победы он написал мадам де Бац: «Даже не сняв окровавленной и пыльной одежды, я спешу сообщить вам хорошие новости, и о вашем муже тоже, он жив и здоров. Капитан Навай расскажет вам, как мы проучили этих каорских мерзавцев. Ваш муж не отходил от меня дальше, чем на расстояние своей алебарды».

Взятие Каора наделало много шуму. Маргарита, питавшая слабость к смельчакам, радостно встретила героя, который «оказал ей честь своей любовью». Генрих III, убежденный, что его сестра была в сговоре со своими каорскими вассалами, вызвал Пибрака и, задав ему хорошую взбучку, объявил, что посылает прокурора наложить арест на владения королевы Наваррской.

Каорская вылазка, едва не закончившаяся поражением, истощила и без того скудный военный потенциал короля Наваррского. У Генриха не было никаких шансов дать отпор Бирону и крупным королевским войсковым соединениям, которые тут же начали {194} наступательное продвижение. Столкновение с маршалом Бироном в районе Марманды закончилось поражением, и армия Генриха спешно отошла к Нераку. В замке, где Беарнец отдыхал три дня, он развлекался с дамами и опять начал ухаживать за Фосезой. Как всегда обо всем осведомленный Бирон незаметно сжал кольцо вокруг Нерака, приготовившись отвечать на пальбу наваррских аркебузиров, которые, впрочем, были небоеспособными, так как фитили их аркебуз отсырели от непрерывного дождя. Бирон подошел еще ближе, «послав в город двух или трех своих дворян с просьбой скрестить копья в честь дам», а 12 сентября расчехлил пушки. Несколько ядер разорвались у замка в качестве предупреждения, засим немедленно последовала депеша молодой королеве с просьбой принять нижайшие извинения маршала.

Несмотря на успех в Каоре, положение Генриха было в высшей степени унизительным. Бирон не скрывал своего пренебрежения к своему неопытному противнику. Но Беарнец не в пример маршалу хотя бы щадил гражданское население: «Я узнал о грабежах и бесчинствах солдат. Распорядитесь, чтобы этого больше не было... Кто обижает мой народ, обижает меня». Генрих III тоже стремился скомпрометировать своего зятя. В мае он сообщил Беарнцу о романе его жены с Тюренном, что позорило, по его словам, всю королевскую семью.

Королева-мать снова предприняла попытку прекратить семейные раздоры. Еще в апреле она отправилась к Месье в Берри, чтобы заручиться его словом не поддерживать Беарнца. Тот согласился, но при условии, что ему дадут должность наместника {195} королевства и помогут добиться руки Елизаветы Английской. Оба условия, которые она приняла без возражений, на самом деле имели целью осуществить старую мечту: военные действия в Нидерландах. В августе он приказал занять крепость Камбре, чтобы не пустить туда герцога Пармского, потом в сентябре принял в Плесси-ле-Тур депутатов нидерландских Генеральных Штатов, которые прибыли выразить ему свою благодарность и пообещали верховную власть над своей страной, если он придет к ним на помощь с французскими войсками.

В связи с этими обстоятельствами война в Гиени в значительной степени утратила свое значение. Призрак испанских репрессий преследовал королеву-мать. Нужно было любой ценой отвлечь Месье от Нидерландов. Лучшим отвлекающим маневром была дипломатическая миссия, и мать послала его на Юго-Запад в сопровождении своих лучших дипломатов Белльевра и Вильруа для переговоров с Генрихом Наваррским. Они получили задание не уезжать до тех пор, пока мир будет не только подписан, но и неукоснительно выполняться. Договор был подписан 26 ноября 1580 г. в замке Фле в Перигоре. Понимая, что «с горячими головами, как с той, так и с другой стороны, каши не сваришь», королевские дипломаты уступили по основному пункту: отставка Бирона, которого сменил маршал Матиньон, хороший солдат, хороший католик, но более сговорчивый, чем его предшественник. Спорные крепости были оставлены гугенотам на шесть лет, но их новые завоевания следовало вернуть назад, в первую очередь Каор, что и было сделано «со всем спокойствием и смирением», как писал Беарнец Генриху III. {196}

Мир короля Наваррского

Мирный договор, подписанный во Фле, удовлетворил личные притязания Генриха, но далеко не удовлетворил протестантскую партию, считавшую, что победитель Каора плохо защищал их интересы. Выбитый из Ла Фера Матиньоном, Конде бежал в Англию, потом в Германию. Генрих, в полном неведении о местонахождении своего кузена, смог связаться с ним, только узнав, что тот остановился в Ниме. Были все основания опасаться, что принц прибыл в Лангедок с целью поднять весь Юг и призвать на помощь иностранцев, чтобы исправить явные промахи короля Наваррского. Бурбон рядом с Дамвилем во главе гугенотских войск в Лангедоке — это опять война и хаос в провинции, которую совсем недавно удалось избавить от фанатичных страстей. Это также была бы серьезная потеря влияния для Беарнца. Поэтому Генрих Наваррский после Бошама и Констана послал к своему кузену третьего эмиссара, самого Тюренна, пользующегося авторитетом в Верхнем Лангедоке. При переговорах Конде разразился непристойными словам в адрес Генриха, дав волю своей злобе ко всей старшей ветви Бурбонов, которая, по его мнению, враждебно относилась к семье Конде и была недостойна стоять во главе протестантского дела.

Соперничество между кузенами? Не только это. В Женеве и Германии тоже сурово осудили последнее соглашение. Протестанты раскололись в первой раз за всю историю их существования, и этот раскол {197} мешал церквам распространять «истинную веру». Поэтому было решено созвать ассамблею в Монтобане. Король Наваррский проявил свое умение вести переговоры. Выразив свое повиновение женевским замечаниям, он добился блестящего и неожиданного результата: одобрения своих действий ассамблеей представителей протестантских церквей Франции, ассамблеей, наделенной неоспоримой властью. Иоганн Казимир и Месье прислали на нее своих представителей, прислал их даже король Франции. Заключительный документ от 24 мая 1581 года (хранящийся в Национальном архиве) представляет собой обязательство участников. Кальвинистские вожди Франции названы по порядку, который говорит о многом: первым идет заявление короля Наваррского. Он настаивает «на необходимости союза и согласия для сохранения протестантских церквей этого королевства», покровителем и защитником которых он себя считает. Генрих первым дает клятву оставаться солидарным со всеми вождями протестантской партии, но при условии «безусловного повиновения королю Франции, данного нам Богом, и подчинения его эдиктам». Он клянется приложить все усилия для защиты религии Ла Рошели. Потом идут подписи: Генрих Наваррский, Генрих Конде, Тюренн, Шомон-Китри, Бирон... депутаты церквей Бретани, Иль-де-Франса, Нормандии, Пикардии, Ла Рошели, Дофине... Итак, мир, подписанный во Фле, был одобрен. Неожиданные обстоятельства и политическая ловкость сделали из Генриха как бы вице-короля протестантской Франции. В этом обличий он предстает, когда поручает первые дипломатические миссии своим послам, в первую очередь {198} Дюплесси-Морнею, которого он послал в Лондон вести переговоры с королевой Елизаветой, а также заложить драгоценности наваррской короны для финансирования военных расходов. Власть имеет свои неизбежные последствия: опасность для жизни. Именно с 1580 г. начинаются первые покушения, одно в феврале по дороге из Мазера в Нерак, потом в июле, затем неудавшийся план некоего испанца, нанятого одним «принцем», имя которого осталось неизвестным. Возможно, это Конде, Гиз или Филипп II. Став более сильным, Генрих сделался для некоторых серьезной помехой.

Тем временем любовная связь Генриха с Фосезой окончательно нарушила супружеское согласие или то, что от него осталось. Фосеза забеременела и решила, что ей необходимо лечение на водах в горах, Генрих со свитой отправился вместе с ней. Одиночество угнетало Маргариту, она умирала от скуки, «проливая столько слез, сколько они выпили капель лечебной воды там, где находились». После возвращения курортников беременность Фосезы уже нельзя было скрыть, и Маргарита предложила ей удалиться для родов в маленький домик в окрестностях Нерака. Но теперь малышка загордилась и не намерена была выслушивать советы Маргариты. Она носила в своем чреве первого ребенка Генриха, тогда как королева оставалась бесплодной. Однако вскоре Марго взяла реванш. «Схватки начались рано утром, когда она находилась в спальне фрейлин. Она послала за моим врачом и попросила предупредить короля, моего мужа. Мы, как обычно, спали в одной опочивальне, но в разных постелях. Когда врач сообщил ему эту новость, он заволновался, не зная, что делать. {199} С одной стороны, он страшился огласки, а с другой, хотел, чтобы Фоссеза получила должную помощь, так как очень ее любил. Наконец он решился во всем мне признаться и попросил меня пойти к ней... Он раздвинул мой полог и сказал: «Душа моя, я скрыл от вас одну вещь, но теперь должен повиниться... Помогите Фоссезе, ей очень худо». И вот Маргарита — снова в роли сестры милосердия. Небо ее вознаградило: «Всевышний дал Фоссезе только дочь, к тому же мертвую», — не без злорадства написала она.

Но доброе дело быстро забылось. Холодность и неблагодарность мужа вскоре сделали ее пребывание в Нераке невыносимым. Об этом знали при французском дворе, и Екатерина Медичи пригласила ее приехать, а Генрих III дал ей 15000 экю на дорожные расходы. Не желая упускать удачно подвернувшийся случай для переговоров, Екатерина в начале 1532 года заявила, что отправится в Пуатье за дочерью, если Генрих приедет туда вместе с женой. Он согласился, и наваррская королевская чета покинула Нерак со всей своей свитой. Генрих и Маргарита встретили Екатерину Медичи в замке Ла Мот-Сент-Эре. Сразу же после трапезы началась бурная дискуссия. Генрих резким тоном протестовал против ущемления своей власти в Гиени. Екатерина ответила ему, что как глава протестантской партии он не может пользоваться полным доверием короля, и обратилась к гугенотам из его свиты: «Господа, вы губите короля Наваррского, моего сына и самих себя». Она все еще надеялась видеть зятя при французском дворе.

После нескольких туманных взаимных обещаний 31 марта Екатерина пустилась в обратный путь, на этот раз вместе с дочерью. Проехав с королевами {200} несколько лье, Генрих вернулся назад: он ни одной минуты не хотел оставаться в католическом Пуату и 26 апреля был уже в Нераке. Наконец он остался один после этой супружеской интермедии, которая, по его мнению, слишком затянулась. Маргарита написала ему письмо из Фонтенбло, в котором пыталась сыграть на его самолюбии: при французском дворе нет личности первого плана, выделяются только лотарингские принцы: Майенн, «который так сильно растолстел, что кажется безобразным», и Гиз, который утратил былое очарование, он похудел и постарел. Они в том же расположении духа, что и раньше, только несколько озадачены. Их окружение поредело. Они часто играют в мяч и устраивают другие развлечения, чтобы привлечь дворян, «но те, кто побывал там более двух раз, могут не сомневаться в выговоре короля. Если бы вы находились здесь, ваше влияние было бы неоспоримым». Первый принц крови в отсутствии Месье был бы первым лицом при дворе после короля и мог бы больше содействовать делу своей партии, чем оставаясь в Гиени. Возможно, Екатерина, боявшаяся Гизов, подсказала дочери эти убедительные доводы, но Генрих не поддался на уговоры. Он обрел свою страну и настоящую «владычицу своего сердца», с которой не собирался расставаться. {201}

Глава тринадцатая.
Коризанда.
1582—1584

Без жены и тещи Генрих нашел Гасконь более послушной его воле. Бесспорно, его личная, самостоятельная судьба прослеживается лучше, когда он свободен от связей с домом Валуа. Сразу же после отъезда Маргариты, освободившись от ее политических претензий, он преобразовал свой маленький штаб в своего рода правительство. Кроме того, он освободился от всех любовных связей. Ребур и Фоссеза уехали со своей госпожой.

Итак, когда король Наваррский прибыл в По, он был свободным человеком, но при этом уставшим, измученным лихорадками, одолевавшими его в Пуату и на обратном пути в Ла Рошель. Он решил немного отдохнуть и, как это делали его бабка и мать, пройти единственное эффективное лечение, которое он знал, — термальные воды Пиренеев. По этой причине, а вскоре и по другой, сентиментальной, По на некоторое время заменил Нерак. В Неракском замке его встретила сестра Екатерина, которую он {202} назначил своим наместником в Беарне. Мадам Екатерина вернулась в виконтство в феврале месяце, все еще незамужем, хотя в это время рассматривались самые противоречивые брачные планы. Чтобы не скучать в одиночестве, она возобновила дружбу с молодой женщиной знатного происхождения, тоже одинокой, так как она потеряла мужа.

Героиня

Диана д'Андуен, мать двоих детей, овдовела в двадцать пять лет в августе 1530 г., когда ее муж Филибер де Грамон, граф де Гиш, пал при осаде Ла Фера. За два года до этого она сменила свое имя «Диана» на «Коризанду», одну из героинь «Амадиса Галльского». Природный ум и сильный характер сочетались у нее с мечтательностью. Она жила в героическом мире рыцарских романов. Несмотря на различие религий, она быстро обнаружила общность интересов с принцессой Наваррской. Обе они любили литературу и музыку, приятную беседу и танцы. Коризанда жила на широкую ногу в своем замке Ажетмо, который стоял в центре ее владений, граничащих на севере с Беарном. Екатерина часто приглашала ее в замок По. Как раз во время одного из таких визитов в замке По появился король Наваррский. С первого взгляда его поразила ее величавая осанка и ум, а поскольку он уже восстановил здоровье на свежем горном воздухе, то не смог устоять перед необычным очарованием графини. Из женщин, которых он знал или узнает, из тех, кто вошел в его донжуанский список, иные были лишь мимолетным увлечением, другие же — постоянными возлюбленными. Но среди этих последних только {203} одна она добилась его любви благодаря своим достоинствам и вовсе не для того, чтобы воспользоваться благоприятным случаем и извлечь выгоду, а с более высокими целями: ей хотелось завоевать уважение героя. Коризанда считала, что если объединить две их воли, Генрих будет способен достичь очень многого — то есть сначала в это неспокойное время упорно противостоять превратностям судьбы, а позже завоевать французскую корону. Показательным свидетельством ее влияния на Беарнца, обычно не поддававшегося диктату, было ласковое прозвище, которое она ему дала: «малыш». Выражение покровительственной нежности как нельзя более говорит о том исключительном влиянии, которое приобрела над ним Коризанда с их первой встречи.

Ему было двадцать восемь лет. К сожалению, не сохранилось ни одного его портрета того времени. Но по некоторым гравюрам можно судить, что он начал отращивать бородку и тонкие усы. Это было модно при дворе Генриха III. Еще не слишком удлинившееся лицо, открытый лоб, вьющиеся волосы под бархатной, расшитой жемчугами шляпой с пером. Коризанда была младше его на год. Портрет, сохранившийся в семье Граммонов, изображает ее такой, какой она была в 1581 г., высокой, стройной, белолицей, в парадном платье из темного бархата, целомудренно скрывающем руки и грудь. Ничего общего с придворными французскими дамами с их откровенными декольте! Ничего общего с белокурыми изнеженными нимфами или загорелыми плутоватыми крестьянками, которых знал до сих пор Генрих. Недоброжелатели обвиняли ее в использовании волшебного зелья для обольщения короля. Было известно, что Беарн — это {204} излюбленное прибежище нечистой силы и чародеев, наводящих порчу.

Насколько нам известно, графиня де Граммон держалась в стороне от неракского двора, где она могла бы блистать благодаря своему уму и красоте. Создается впечатление, что она выжидала, когда вице-король Юго-Запада, герой последней военной кампании, будет готов для серьезного чувства. Восторженная читательница «Амадиса», она мечтала быть предметом преклонения истинного рыцаря, готового вынести все испытания, беззаветно преданного слуги своей дамы. Она хотела повторить подвиги героинь своих любимых книг: навлекать опасности, чтобы потом вместе с героем их преодолеть, неустанно превозносить достоинства своего паладина.

Генрих оставался в По только двадцать дней. Нет никаких признаков, которые позволили бы предположить, что мадам де Граммон подвергалась каким-либо домогательствам Генриха или уступила таковым. Они просто увиделись и сразу же оценили друг друга. Король уехал в Сен-Жан-д'Анжели на протестантскую ассамблею, потом вернулся в По, так как Нерак потерял для него свою привлекательность. Он находился там с августа по октябрь и принял в замке господина де Белльгарда, которого послал герцог Савойский просить руки принцессы Наваррской — план, не имеющий последствий, как и все предыдущие.

Потом Генрих увез сестру в Нерак, затем в январе 1578 г. вернулся в Беарн. На этот раз он даже не заехал в По, а направился сразу же в замок Коризанды Ажетмо. Нет никаких сомнений, что Генрих был принят там с подобающей пышностью. До сих пор остаются сомнения, уступила ли Коризанда его {205} притязаниям в этот первый визит, но все более частые наезды короля в начале лета позволяют думать, что Коризанда все же пошла навстречу его желаниям.

Эта любовь не осталась незамеченной. Его окружение стало опасаться дурного влияния этой знатной католической дамы. Делегация во главе с одним из сыновей Колиньи прибыла сделать ему внушение. Генрих сразу же увильнул от упреков: мадам де Граммон всего лишь подруга принцессы Екатерины, он любит с ней беседовать и не более того. К тому же Коризанда стремилась сохранить свою безупречную репутацию. Она жила в своем замке, и когда приезжала в По, то была только гостьей. Впоследствии она никогда не станет следовать за королем в военные лагеря и гарнизоны, как это позже будет делать Габриель д'Эстре. Генрих переезжал с места на место, мчась во весь опор в ночи, чтобы урвать несколько счастливых мгновений. Вскоре эти поездки стали небезопасными, так как ничего не стоило устроить засаду на дорогах, ведущих к Ажетмо, и некоторые из них едва не увенчались успехом. Но опасность придавала еще больше остроты их коротким свиданиям, разлуки компенсировались письмами, которые тут же доставляли гонцы, какими бы ни были расстояния. Благодаря этим письмам мы знаем об отношениях влюбленных, а позже об угасании их страсти, загубленной разлуками и неверностью.

Двор короля Наваррского

Появление графини на сцене совпало с началом политической карьеры Филиппа Дюплесси-Морнея, такого же ревностного протестанта, как она была {206} ревностной католичкой. Возможно, они были врагами; несомненно — соперниками; но их действия преследовали одну и ту же цель: помочь Генриху выполнить его миссию и отыскать средства для ее выполнения. До ассамблеи в Монтобане король Наваррский проявил себя только храбрым воином и полководцем, репутации которого наносили ущерб религиозное непостоянство и безнравственное поведение, что раздражало его союзников — англичан, немцев и швейцарцев. Следовательно, нужно было создать Беарнцу новый образ, образ, способный внушить доверие, и за эту задачу взялся Морней.

Генрих с первого взгляда оценил его достоинства как выдающегося теолога, ловкого дипломата, гениального полемиста. С декабря 1582 года король поручал ему составление дипломатических депеш. В них легко узнается его цицероновский стиль, оживленный пафосом, точным выбором тона, выверенностью слов. Но его следовало как-то внедрить в высший эшелон власти. Самую высокую должность среди слуг короля Наваррского занимал тогда Сегюр-Пардальян, сюринтендант его двора, занимающийся иностранными делами и финансами. Когда он уехал с посольством, Генрих разделил его обязанности между Морнеем и Клерваном. Тюренн, как самый знатный по происхождению, был первым дворянином и главой Королевского совета.

Беарнец жил теперь более роскошно, чем раньше. Содержание двора обходилось ему в 84000 ливров. Его доходы составляли 300000 ежегодной ренты. К этому следует добавить пенсию, выплачиваемую Генрихом III, но она поступала нерегулярно, как и долги по приданому Маргариты. В статье доходов за {207} 1581 г. указана сумма в 48000 ливров, выплаченная как жалованье наместника Гиени.

Наваррский двор блистал великолепием и насчитывал несколько сот человек. В его состав входили капеллан и четыре священника, три камергера, смотритель гардероба, большое количество чиновников, офицеров.

В королевском совете заседали выдающиеся люди, они же посещали собрания гугенотских военачальников: виконт де Роган, граф де Ла Рошфуко, весь цвет протестантского дворянства. Там же бывали такие верные соратники Генриха, как Сегюр-Пардальян или Поль де Фуа. Форже де Френ управлял финансами, Дю Пен занимался религиозными вопросами, Клервон и Шассенкур будут его постоянными представителями при короле Франции. И, наконец, гарант власти короля — канцлер, который ставил государственную печать Наварры на письма и указы Генриха. Этот пост долго занимал де Гратен.

Такая команда, сформированная из людей молодых и среднего возраста, лично преданных королю Наваррскому, опытных и трудолюбивых, была залогом успеха. В отличие от правительства короля Франции, напичканного знатными вельможами, как правило, склонными к фанаберии, правительство короля Наваррского было деятельным и легко управляемым. Морней распространил свои организаторские способности также и на деятельность самого короля. Он мечтал упорядочить его жизнь, но составить расписание для занятий человеку, который не в силах был усидеть на месте и тем более работать за письменным столом, было невыполнимой затеей. Генрих любил движение, шумные споры на открытом воздухе {208} во время прогулок, скачки верхом в любую погоду, всяческие физические нагрузки, облегчавшие ему работу ума. Иногда он спал по три или четыре часа в сутки. Морней отнюдь не недооценивал положительные стороны этого живого темперамента: «Это материал, из которого лепятся великие государи, остается только придать ему форму».

Генрих был восприимчив к назиданиям, его козыри теперь стали старше: король и Месье бездетны, король Испании стар — поэтому он принял «Распорядок жизни», составленный Морнеем 9 января 1583 г.: «Мы хотим, чтобы король Наваррский упорядочил свою жизнь, без распорядка никогда не обходился ни один государь. День становится длиннее, если его разумно расписать, и в нем найдется время и для серьезных занятий, и для упражнений, и для развлечений. Мы рекомендуем Его Величеству быть одетым самое позднее к 8 часам, послать за священником для молитвы, потом войти в кабинет и позвать тех, кому он доверил вести свои дела, чтобы здраво обсудить наиболее важные из них, подписать депеши и прочесть те, которые этого заслуживают.

Оставшуюся часть дня король проведет в развлечениях или в упражнениях, а во время обеда будет беседовать на разные полезные темы с членами Совета, дабы узнать, какие решения должны быть приняты или что было сделано в соответствии с уже принятыми решениями, подписать последние депеши. Если Его Величество обедал в 10 или 11 часов, он может ужинать в 6 или 7 часов и удалиться к себе в 10 часов. Все время после ужина у него свободное, и в 9 часов к нему в опочивальню придет священник для молитвы... Весь двор должен следовать его {209} расписанию, так как каждый подданный даже в частной жизни должен ему подчиняться. Если он хочет показать своим и чужим, что порок ему претит, нужно, чтобы он не разрешал ему поселиться в своем доме, удаляя от себя людей бесчестных и приближая добродетельных и честных, пресекая любые дурные поступки и всеми средствами поощряя людей, послушных Богу». Кажется, что слышишь слова Жанны д'Альбре.

В первую очередь следовало урегулировать отношения короля Наваррского с протестантскими церквами Франции. В них была его главная сила. Став «защитником» церквей после бегства из Парижа исключительно благодаря принадлежности к старшей ветви Бурбонов, Генрих, председательствуя на ассамблеях в Монтобане в 1579, 1580 и 1581 гг., мог убедиться в миролюбивых настроениях делегатов, в большинстве своем выходцев из городской буржуазии, стремящейся восстановить разоренное хозяйство страны и не требующих сохранения укрепленных городов как залога безопасности. Ассамблея 1581 года выказала еще большую приверженность населения к такой политике, тем более что 34 депутата были избраны не провинциальными ассамблеями, а синодами, то есть региональной опорой кальвинистского вероисповедания.

Ассамблея в Сен-Жан-д'Анжели, созванная по приказу короля Наваррского и с одобрения короля Франции (это последнее условие было обязательным), состояла из 18 депутатов, избранных как провинциальными ассамблеями, так и синодами. На ней присутствовали также Конде, Роган, Сегюр, Салиньяк и Пласса, члены Совета короля Наваррского. {210}

Второй задачей было завоевание европейского дипломатического торжища. В противовес послам Генриха III гугеноты были представлены бестолковым и скандальным принцем Конде, чьи высказывания в адрес кузена, как правило, были не слишком лестными. Морней начал изменять образ короля Наваррского при английском дворе, который он хорошо знал, проведя там полтора года в 1577—1578 гг., а потом в 1580 г. Моральное влияние Елизаветы Английской на протестантский мир было огромным. Она здесь считалась наивысшим авторитетом. Для французских гугенотов Англия, единственный оплот против испанского крестового похода, всегда была надежной опорой. Но в 1580 году королева Елизавета выразила Морнею свое крайнее неудовольствие последними известиями из Франции и, в частности, бессмысленной «войной влюбленных», начатой без определенных целей. Однако ему удалось получить финансовую помощь, когда в Лондон в свою очередь прибыл Конде, тоже в надежде получить стерлинги, и к своему неудовольствию встретивший там Морнея. Разгневанная Елизавета взяла назад все обещания. Конде потребовал, чтобы Морней покинул Англию одновременно с ним, боясь, что тот сможет переубедить королеву.

Вернувшись в Гасконь, Морней, наученный горьким опытом, попытался одержать верх над Конде. В мае 1583 г. он направил английскому послу лорду Уолсингему настоящий рекламный проспект достоинств своего государя: «В короле Наваррском каждый замечает крепость тела, живость ума и личную храбрость. Это материал, из которого лепятся величайшие монархи... Кроме того, вот уже несколько лет, как он {211} усвоил привычку полностью полагаться на советы самых благоразумных и добропорядочных людей Франции, и это дает надежду всем, что Господь сподобил его совершить в нашем веке великие деяния с Его помощью и к вящей Его славе... В этом причина того, что все добрые французы начинают устремлять к нему взоры». Далее следуют доказательства его политических, государственных и финансовых способностей. Генрих — полноправный суверен, а не виконт Беарнский. Своей верховной властью он обязан положению защитника протестантских церквей Франции, моральной поддержкой — пасторам. Генрих поручил Морнею, чтобы тот поручил синоду, собравшемуся в июле в Витри, выбрать нескольких «ученых и скромных» священников для сопровождения своих послов в протестантские страны. На самом деле в Европу направился один-единственный посол, но в большое турне по европейским странам. Это был его верный соратник Сегюр-Пардальян, с поручением агитировать за объединение всех протестантских сил. Эта «Христианская республика» как антитеза Священной Римской Империи должна была находиться под покровительством королевы Англии и короля Наваррского. Так планировалось укоренить Реформацию во всех ее проявлениях — лютеранстве, кальвинизме и англиканстве — во всей Европе.

Сегюр вначале посетил Шотландию, где был принят сыном Марии Стюарт Яковом VI, воспитанным в протестантской вере; он был основным претендентом на руку принцессы Наваррской — во всяком случае, по замыслу Генриха. Затем он поехал в Лондон, а оттуда в Нидерланды — к Вильгельму Оранскому. Потом объехал германо-скандинавский регион, где исповедовали {212} аугсбургскую религию. Сначала он посетил шведского короля Иоанна III и призвал его уладить споры между шведскими протестантами, а также отвергнуть предложения «римского антихриста» — так Генрих называл Григория XIII после Варфоломеевской ночи. Далее он отправился к одному из столпов лютеранства — курфюрсту Саксонскому Августу Благочестивому. Письмо, направленное ему Генрихом, было проникнуто глубоким почтением. Другие послания были адресованы наследному принцу Швеции Фридриху II Датскому и даже императору Рудольфу II Габсбургу. Последний был типичным кабинетным ученым и не представлял особой опасности. Переписка со Швейцарией была более оживленной по трем причинам. В то время Женева считалась кальвинистским Римом, столицей догматического протестантизма. Кроме того, благодаря богатству беженцев она стала крупнейшим банковским центром. Наконец, швейцарские кантоны были самым большим в Европе резервуаром солдат, готовых драться за того, кто заплатит. Их использовал как Христианнейший король, так и гугеноты.

Марго у позорного столба

Усиливая свою самостоятельную политику, Беарнец начал отмежевываться от французского двора. Он использовал против Генриха III любой, самый незначительный повод. Первый из них можно объяснить только желанием при первой же возможности стукнуть кулаком по столу. Маргарита Валуа вернулась в Фонтенбло с Фоссезой. Ее роман с королем, потом роды — получили огласку. Екатерина {213} Медичи, как правило, закрывала глаза на любовные похождения своих дам, когда они оставались тайной, но не прощала публичного скандала. Она потребовала удаления Фоссезы, которая была отослана к своей матери. Известие об этом дошло до Гаскони в мае 1532 г. Хотя страсть Генриха давно угасла, он тем не менее решил устроить скандал. Беарнец послал ко двору своего шталмейстера Антуана де Фронтенака, и тот выполнил поручение в таком дерзком тоне, что Екатерина, Генрих III и Маргарита были ошеломлены. Раз в Париже так обращаются с дорогим ему существом, король Наваррский не ступит туда ногой. Даже в гривуазной атмосфере французского двора эта речь в защиту старой связи, грубо адресованная мужем законной жене, была воспринята как недопустимая дерзость. «Приказывая мне держать при себе девицу, — ответила ему жена, — от которой у вас был ребенок, вы наносите мне двойное оскорбление. Вы пишете мне, чтобы я сказала, что раз вы ее любите, стало быть, ее люблю и я. Это было бы еще приемлемо, если бы речь шла об одной из ваших служанок, но не о вашей любовнице». Екатерина, до сих пор никогда не бранившая зятя за беспутство, взялась за перо: «Сын мой, я никогда не была так поражена, как услышав обвинения Фронтенака, которые он произнес в присутствии многих лиц в адрес вашей жены, сказав, что делает это по вашему приказу. Правда, он мне признался, что не знает, какая причина побудила вас к этому, принимая во внимание, что вы при отъезде моей дочери попрощались с Фоссезой как с той, которую вы не надеетесь больше увидеть... Вы не первый молодой муж и не самый благонравный в подобных вещах, но я считаю вас первым, кто после такого незначительного случая {214} приказал произнести такие слова своей жене... Так не подобает обращаться с порядочными женщинами, да еще такого происхождения, оскорблять их в угоду шлюхе и обращать к ним такие речи, каких я, признаться, от вас не ожидала».

Второй, более серьезный, скандал с двором произошел в 1583 г. Генрих III был недоволен возвращением своей сестры. В то время он попал под влияние двух своих фаворитов, герцогов Жуайеза и д'Эпернона, которым он ни в чем не отказывал. Второму он с удовольствием отдал бы наместничество в Гиени и руку принцессы Наваррской. Маргарита регулярно информировала мужа о событиях при дворе, чтобы заманить его в Париж. Она язвительно высмеивала обоих герцогов, выскочек незнатного происхождения, которых она презирала, а также нравы своего брата. Поведение Маргариты тоже не было безупречно — она снова встретила своего бывшего любовника, красавца Шамваллона, «свое солнце», своего «паладина и раба», и стала преследовать его своими домогательствами, даже когда он решил жениться.

Кризис разразился летом 1533 г. Генрих III переживал тогда приступ мистицизма, увеличив число паломничеств и процессий, которые он чередовал с лечением от бесплодия на водах. Одержимый идеей укрепления римской католической церкви и проблемами, связанными с его престолонаследием, он осудил действия своего брата в Нидерландах. 3 июля он узнал, что Месье набирает новые войска и, возможно, при сообщничестве Маргариты замышляет его гибель. Реакция этого слабовольного и импульсивного человека была неистовой. Его гнев пал на Маргариту. В прошлом месяце он уже попросил сестру {215} удалить за распутство двух ее придворных дам, мадам де Бетюн и мадам де Дюра, и вернуться к мужу, но она этого не сделала. 4 августа он написал Генриху, что требует отъезда этих двух дам «как опасной нечисти». Через три дня он повторил свой приказ сестре покинуть Париж и послал двух стражников обыскать жилище Шамваллона.

Не говоря уж о знаменитом эпизоде в Лувре, когда Генрих III во время бала прилюдно оскорбил сестру, последний приказ короля поверг всех в изумление. Маргарита, как побитая собачонка, отправилась по дороге на Гасконь, а дамы удалились по другой дороге. Генрих III, в тот же день уехавший на воды в Бурбон-Ланей, встретил по дороге кортеж сестры и снова унизил ее, сделав вид, что не узнает. Эта встреча, по-видимому, воскресила его ярость, так как через некоторое время он послал стражников остановить кортеж королевы Наваррской. Маргариту попросили снять маску, которую она носила во время путешествия, как все знатные женщины, обыскали ее багаж и арестовали слуг. Другие стражники задержали двух дам, которых король лично допросил, интересуясь поведением сестры.

На письмо от 4 августа Беарнец ответил с холодной вежливостью: он давно знает о «скандальном поведении мадам де Дюра и мадам де Бетюн», но так как его жена «имеет честь быть вашей сестрой, я был бы слишком низкого мнения о вашей природной доброте, если бы заботился о ней издалека больше, чем Ваше Величество вблизи». Маргарита, писал он, несомненно, согласится расстаться с ними и сумеет окружить себя «достойными женщинами и мужчинами». Однако, когда страсти улеглись, оскорбление, {216} нанесенное королеве Наваррской, предстало в истинном свете и мужу, и Генриху III, и еще больше ее матери, узнавшей о скандале задним числом. Муж решил потребовать объяснений и 17 августа послал к Генриху III Морнея. Морней попросил короля сообщить ему, «совершила ли королева поступок, стоящий подобного оскорбления», и чьим свидетельствам он поверил, так его государь хочет узнать правду и соответственно встретить жену или как виновную, или как жертву. Смущенный Генрих III извинился за огласку и посоветовал подождать, пока не выскажется его мать, женщина благоразумная, мудрая и безупречной репутации. «В Париже Клермон предостерег Белльевра, верного советчика Екатерины, сказав ему, что король Наваррский не примет жену без убедительных объяснений, которые оправдали бы его перед всеми».

Маргарита со своим поредевшим кортежем продолжала продвигаться к югу. 23 сентября в Жарнаке она получила приказ мужа не останавливаться, но брат приказал продолжать путь. Генрих ждал, что его шурин, согласно обещанию, пришлет кого-нибудь для объяснений. Не получив их, он направил гонца, известного своей грубостью, Агриппу д'Обинье. Екатерина со своей стороны послала к зятю Белльевра, чтобы сообщить свою версию инцидента: две придворные дамы наказаны по заслугам, сама же Маргарита не получила никакого оскорбления, поэтому у Генриха нет причин требовать удовлетворения.

Вероятно, умышленно накалив атмосферу, Генрих Наваррский уже не мог отступить. В конце ноября, когда Белльевр был еще в пути, он начал готовить наступление, на этот раз в восточном Альбре. Он велел привезти в свой замок Тарта бочки с порохом и {217} перешел к атаке, взяв штурмом в ночь с 20 на 21 ноября Мон-де-Марсан, захваченный католиками три года назад. Это была расплата за оскорбления, нанесенные королеве Наваррской.

Взяв город, он по своему обыкновению воздержался идти дальше. Стремясь успокоить бордосцев, он даже написал новому мэру Монтеню, что вошел в Мон-де-Марсан только чтобы наказать «чрезмерную дерзость своих подданных». Но ответная реакция Матиньона не заставила себя ждать. Он приказал католическим гарнизонам войти в Базас, Дакс, Сен-Север, Кондом и Ажан. Генрих оказался в блокаде и послал в Париж третьего эмиссара, барона д'Иоле. Одновременно он вспомнил о возможной союзнице, своей жене, которой он послал в Кутрэ несколько любезных писем. Маргарита, тронутая столь нечастым проявлением нежности, сообщила матери, что она написала бы Генриху III, если б не боялась вызвать его неудовольствие, но потом она все же преодолела страх: «Забудьте обиды и представьте, что мне пришлось пережить, чтобы вам повиноваться... Кроме того, что я ваша сестра и верная служанка, я уповаю на вашу доброту как христианского короля и надеюсь, что Бог не лишит вас сострадания, которое вы должны проявлять ко всем, тем более ко мне, и о котором я прошу вас от всего сердца, преклонив колени...»

Ее муж уже готовил сценарий встречи. «Для меня и для вас важно, чтобы при нашем свидании все видели, что оно произошло по взаимному согласию и без всякой видимости обратного. Вас должно удовлетворить, что мое отношение к вам при вашем приезде не имеет ничего общего с тем, которое было при {218} вашем отъезде». Маргарита побеждена, в декабре она пишет Белльевру: «Нужно, чтобы король, мой брат, дал королю, моему мужу, весомые основания уступить».

Белльевр вернулся. Он застал Генриха в Мон-де-Марсане и встретил там также ту, о которой тайком говорили, — графиню де Граммон. Она каждое утро ходила на мессу в странном сопровождении: служанка, негритенок, баск в зеленом одеянии, английский паж, лакей с обезьяной и спаниелем на руках, что давало пищу для колких замечаний. Коризанда любила все необычное и экзотическое. Генрих подарил ей попугая. Сам он тоже любил диких животных, которые содержались в вольерах его замков. Однако фантазии Коризанды вызывали пересуды, и Белльевр считал, что она оказывает дурное влияние на своего возлюбленного: «Графиня, как только может, подталкивает его к злу». Дипломат увяз в трудных переговорах. Генрих III его предостерегает: Беарнец определенно потребует укрепленные города. «Он может завладеть Базасом, может быть, и Кондомом, а потом ему уже не нужна будет моя сестра». По его версии, все это состряпала королева-мать, и крепости все же не отдадут. Но Генрих Наваррский не ослабил хватку, он послал к Генриху III Клервана, а к Месье — Лавардена. В конце концов король уступил. Он дал приказ снять гарнизоны в Ажане и Кондоме, в Базасе оставить только 50 солдат, а Беарнцу — уступить Мон-Марсан. Теперь Маргарита могла возвращаться.

Из Куртра она в конце декабря прибыла в Ажан. Генрих, продолжавший сновать между По и Ажетмо, не спешил ее увидеть, якобы потому, что не хотел помешать ей причаститься на страстной неделе в {219} Ажане. Только в середине апреля королева Наваррская выехала из города по направлению к Шон-Сент-Марну. 13 апреля 1584 г. там к ней присоединился Генрих. Он поцеловал жену и проследовал с ней в дом, с балкона которого она приветствовала толпу. Потом они отправились в Нерак, дружески беседуя, она в карете, а он верхом. Ла Югри, который видел их на галерее Неракского замка, будто бы заметил на в глазах королевы слезы. Правда ли это? Скорее следует доверять депешам, которые сразу же были отправлены из Нерака: письмо мужа к шурину, лаконичное, как протокол: «Ваше Величество, следуя приказу, который вы соизволили мне дать, и моему желанию вам повиноваться, я прибыл сюда с женой, о чем и спешу вам сообщить». Маргарита выразила матери свое удовлетворение: «Мадам, Иоллет вам расскажет о тех почестях, которые оказал мне король, мой муж и друг, и о том счастье, которое было бы полным, если бы я знала, что вы, Мадам, и мой брат находитесь в добром здравии. Но не зная этого, я очень волнуюсь, так как дня не проходит без слухов, вызывающих у меня дурные предчувствия».

Оправданные предчувствия: Месье был при смерти. Туберкулез унес того, кто мог бы быть Франциском III. Он умер 14 июня 1584 г. в возрасте тридцати четырех лет. Это был наследник короны. Титул перешел к его дальнему кузену Генриху Наваррскому. Отныне судьба его изменилась. Он перестал быть человеком Юго-Запада, с «нашим Генрихом» было покончено. {220}

Назад К оглавлению Дальше