Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Владея волжскою областью великие князья всегда оказывали существенное влияние на ход новгородской немецкой торговли: всего ощутительнее это влияние обнаруживалось в том, что великие князья могли остановить привоз хлеба в новгородскую землю по Волге, «затворить ворота», как образно выражаются об этом новгородския договорныя грамоты¹⁾; они могли перехватать у себя новгородских купцов, «учинить рубеж» над ними, вообще могли на время прекратить всякия связи Новгорода со своей областью. Чрез это они наносили чувствительный удар как для Новгорода, так косвенно и для его ганзейских гостей: ибо не допуская к себе новгородских купцов, останавливая движение хлеба, льну, хмеля и других товаров в Новгород, они суживали район новгородской немецкой торговли, вследствие чего привоз Немцев и отпуск Новгорода становились по необходимости ограниченнее. Естественно Новгород должен был дорожить миром с великими князьями и со всеми вообще князьями русскими: только при условии мира для его купцов была возможность разъезжать по всей Руси. По причине мира он старался дружить с киевскими князьями: ибо в случае разлада с великими князьями суздальскими новгородские купцы могли еще найти дорогу в южную Русь; справедливо замечено, что Новгородцы постоянно дружили со смоленскими князьями²⁾: кроме того, что Смоленск был богатый торговый город, куда ездили новгородские купцы, чрез смоленскую область шла торговая дорога в южную Русь, в Киев, где Новгородцы имели {226} постоянный торговый двор с собственною церковью³⁾. Конечно Новгородцы также были рады, когда черниговский князь, покидая Новгород, говорил: гость ко мне пускайте, а якоже земля ваша, такоже моя⁴⁾. Новгороду приходилось очень плохо, когда он одновременно был в ссоре с князьями северными и южными; во время раздоров между Мономаховичами и Ольговичами, когда и Новгород колебался между Всеволодом Мстиславичем и Святославом Ольговичем, в городе настала дороговизна хлеба: «и не бе мира с ними (Псковичами), ни с Суждальци, ни с Смольняны, ни с Полоцяны, ни с Кыяны, и стоя все лето осминка великая по 7 резань», — говорит летописец⁵⁾. Из-за торговых интересов Новгород должен был входить в междукняжеския отношения, то принимать сторону одних князей, то выступать между ними в роли миротворца; он немог оставаться совершенно спокойным, быть особняком от прочих русских земель, хотя лежал вдалеке от главной сцены княжеских усобиц, хотя небыл отчиной ни одного княжескаго рода; за то тем труднее ему был выбор князя. Всего же важнее для Новгорода было установить мирныя отношения к великому князю: порядясь с ним на известных условиях, Новгород приобретал в лице его такого правителя и судью, который обезпечивал ему мирный ход торговли до некоторой степени и в других местах Руси: князь-правитель должен был принести с собой для Новгорода это право, замечает г. Пассек⁶⁾. Конечно это отнюдь небыло строго юридическою право;^*) дело в том, что каждый князь в своей волости распоряжался независимо от великаго князя, как хозяин отчины; с другой стороны в каждой волости на {227} ряду с князем стояло городское купечество, имевшее свои права относительно приезжих гостей из других городов, как например смоленское купечество, которому по всей вероятности принадлежал торговый суд по делам приезжих русских гостей⁷⁾; торговлю в других русских землях великий князь мог обезпечить Новгородцам не столько в силу права, сколько своим влиянием и тою действительною силой, какою он пользовался в данное время в Руси; такие сильные князья, как например Мономах и Всеволод суздальский действительно были в состоянии дать возможность новгородским купцам торговать по всем русским княжениям. Но если бы великий князь и недал такой возможности, договор с ним во всяком случае был важен для Новгорода тем, что открывал его купцам обширную собственно великокняжескую область. Чтобы получить в нее доступ Новгород неостанавливался ни перед какими препятствиями: он отправлял своих послов к хану и от него покупал грамоту на право торговли в суздальской области. В самом Новгороде всегда была сильна суздальская партия, конечно преследовавшая интересы торговли в суздальском крае. Таким образом уже по одним экономическим причинам Новгород тянул к Москве, и уже по ним отчасти был обречен на государственное соединение с Москвой.

С другой стороны для великих князей был прямой интерес в мире с Новгородом; им всегда было выгодно видеть новгородских купцов в своей земле: они доставляли немецкие товары, скупали произведения местнаго хозяйства, давали в княжескую казну доход уплатой торговых пошлин и мыта; древние русские князья, особливо князья московские, были большие хозяева; сбыть излишки своего хозяйства купцам, обменять их на заморские товары или на серебро было одним из главных интересов их, а такому интересу всех лучше отвечали предприимчивые новгородские купцы. Таким образом давая мир Новгороду великие князья поступали в видах собственной пользы; им также было невыгодно прекратить с ним торговлю, {228} как и самому Новгороду; во время запрещения торговли вопрос сводился к тому, кто скорее почувствует его тяжесть, князь или Новгород. Мир выгоден был великому князю еще для того, чтобы продолжить и усилить в Новгороде свою власть, осязательное значение которой состояло главным образом в тех доходах, которые ему там шли. Эти доходы были довольно разнообразны, хотя не столь значительны и не всегда точно определенны. Как правитель он получал с волостей дар; за волоком он брал дань, которую впрочем обязан был продавать, т.е. давать на откуп Новгородцам; в некоторых местах новгородской области он имел право охоты, рыбной ловли, выварки пива и меду⁸⁾; в качестве судьи он получал виры и часть судебных пошлин; с иванскаго купечества он брал ежегодно по двадцати пяти гривен. К экстраординарным доходам великаго князя принадлежали: черный бор с новгородскаго населения, взимавшийся только в известное время⁹⁾, потом подъездные подарки, которые давались князю во время посещения им Новгорода и новгородских волостей¹⁰⁾. Некоторыя волости были в смесном владении Новгорода и великаго князя, доходы с которых делились между ними; другия волости, как за волоком, были спорными, так что и доходы с них оставались очень неопределенными: так однажды Иван Калита запросил осердясь на Новгород закамскаго серебра¹¹⁾. Обо всех этих доходах великие князья говорили: «а пошлин князя великаго Новгородцем {229} нетаити, по крестному целованию»¹²⁾; для великих князей и для Новгорода точное определение границ княжеской власти важно было по стольку, по скольку эта власть была соединена с доходами; определение их составляет основное содержание договоров Новгорода с великими князьями, так что на основании этих нам известных договоров XIII—XV веков можно судить, что такое были Ярославовы грамоты, на которыя постоянно ссылается Новгород: конечно прав г. Соловьев, который полагает, что они касались финансовых распоряжений¹³⁾. Судя по договорам и тем отношениям, как оне в действительно установлялись между Новгородом и великими князьями, нельзя не признать, что вообще власть великаго князя в Новгороде получила в сильной степени фискальный характер¹⁴⁾, тогда как моральная сторона власти т.е. доверие и уважение, подобающия ей со стороны подданных, и строгое сознание своих обязанностей правителя и судьи со стороны князя, — эта высшая сторона власти отступала далеко на задний план, или вовсе становилась незаметна; великий князь как правитель, судья и полководец для Новгорода был необходим, но в тоже время Новгород старался, чтобы содержание великаго князя обошлось для него по возможности дешевле; он строго разсчитывал, чью сторону ему принять, Москвы или Твери, хотя большею частию жестоко просчитывался; с своей стороны великие князья тверские и московские стремились «обирать» Новгород. При таких условиях пресловутое договорное начало, которым определялись между собой Новгород и {230} великие князья, под конец значительно измельчало, и договоры их стали чем-то в роде обыкновенной торговой сделки.

Как же теперь относились к великому князю приезжие в Новгород ганзейские Немцы? Нет сомнения, что Немцы в первое время склонны были понимать отношения Новгорода к великому князю на манер отношений немецкаго города к сеньору; в великом князе они чаяли увидеть сильную власть, которая может утеснить Новгород и сурово обойтись с чужеземцами; они поэтому готовы были почесть в лице его верховную власть и вступить к нему в известныя обязательства; только после долгаго опыта они могли понять истинный характер княжеской власти в Новгороде и узнать ея настоящие размеры. От половины XII до конца XV века, когда Немцы торговали в Новгороде, княжеская власть там имела разную силу и влияние. С половины XII века она слабее вследствие усобиц Мономаховичей и Ольговичей, и представившейся отсюда для Новгорода возможности выбирать между многими князьями на всей своей воле: таким образом начало торговли Немцев в Новгороде и ослабление в нем княжеской власти совпадают по времени. Но с конца того же века и с начала ХIII-го в Новгороде большую силу получает великий князь суздальский Всеволод, при чем весьма знаменательным является тот факт, что в княжение его и ближайших его родственников Новгород заключил свои важнейшие договоры с Немцами, — явное указание, как для него был важен мир с суздальскими князьями, обезпечивавший ему торговлю в суздальской области. Так при свояке Всеволода Ярославе Владимировиче совершен первый до нас дошедший договор Новгорода с Готами и Немцами: «а кого Бог поставить князя, сказано в нем — а с тем мира потвердить, любо ли земля без миру станет». И действительно в ближайшее за тем время это правило имело всю свою силу: Святослав Всеволодович подтвердил договор своего предшественника; другой сын Всеволода Константин дал Немцам льготную грамоту на счет их двора; третий его сын Ярослав заключил с Немцами договор в 1220 году, как и внуки его Александр и Ярослав Ярославичи в 1200 и 1270 годах. И это конечно неслучайное совпадение и не единственный раз, что в 1270 году одновременно состоялись два договора {231} Новгорода, один с великим князем, а другой — с Немцами¹⁵⁾. Правнук Всеволода Андрей Александрович дал Немцам грамоту о торговых путях по новгородской волости, причем в грамоте выражено, что гости приезжают на руки великаго князя и всего Новгорода; сами Немцы становились иногда на туже точку зрения: так в 1331 году, когда толпа Новгородцев грозила им смертью за ночное убийство новгородскаго человека, Немцы возражали что так не могут с ними поступить: ибо они пришли сюда на руки великаго князя и всего Новгорода¹⁶⁾. Наконец другие князья, княжившие в Новгороде, также вероятно подтверждали мирные договоры Новгорода с Немцами, хотя быть может не каждый раз особенными грамотами, а только одним крестоцелованием, как это было в обычае по словам латинской редакции договора 1270 года¹⁷⁾.

Но затем во время борьбы Москвы с Тверью власть великаго князя в Новгороде опять ослабевает, что сопровождалось немаловажными последствиями и для немецкаго двора. Уже в договоре 1270 года с Ярославом Ярославичем Новгород требует, чтобы князь неимел никакого отношения к немецкому двору и торговал бы в нем не иначе, как чрез посредство Новгородцев с того времени конкуррента, опаснаго для новгородской торговли, более несуществовало; великий князь еще раньше был принужден покинуть свой двор, стоявший на Ярославове дворище не подалеку от готскаго и немецкаго дворов, и удалиться на Городище¹⁸⁾; причиною этого удаления кроме опасности княжескаго влияния на вече могло быть еще опасение того же влияния на немецкий двор. Таким образом между Немцами и великим князем стал Новгород; сообразно с тем {232} изменились и отношения Немцев к великому князю. По древней скре морские гости, летние и зимние, обязаны были платить во двор особенный взнос, называемый «Königsschoss»¹⁹⁾; по названию очевидно, что этот взнос или подать назначался великому князю новгородскому; его продолжали собирать и позже, но в скре 1338 года замечено, что из княжеской подати летние и зимние гости могут давать священнику до 4-х марок серебра²⁰⁾; следовательно в XIV веке подать уже не вся уплачивалась великому князю; быть может иногда она и сполна оставалась во дворе. Это могло произойти очень естественно. Новгород по временам оставался совсем без князя и его наместника²¹⁾; еще чаще бывало, когда власть одного князя ослабевала и приходила к концу, а с другим Новгород еще неуспел порядиться; оттого могло случиться, что прибывши в Новгород Немцы или вовсе ненаходили там князя, или видели его в таком положении, что несчитали нужным его знать; в таких случаях княжеская подать оставалась во дворе; таким образом первоначально определенная она впоследствии стала спорною для великаго князя. Столь же спорными сделались подарки великому князю, которые по обычаю Немцы давали ему во время посещения им Новгорода; Немцы называют эти подарки «visiteringhe», т.е. плата за визит, что как раз соответствует древнерусскому подъездному или подъезду, который брали великие князья при посещении волости, или владыки при объезде эпархии. Любопытныя сведения об этих подарках находим в отчете послов, бывших в Новгороде в 1436 году; на заседании 30 мая новгородские уполномоченные стали жаловаться ганзейским послам, что Немцы в недавнее посещение великаго князя неоказали ему надлежащаго почета: «вам бы следовало — говорили уполномоченные — выехать на встречу великому князю, да позвать его к себе в гости во двор, подарить ему кусок ипскаго сукна, да две бочки вина, бочку белаго и бочку краснаго; вам бы нужно было послать {233} бочку краснаго вина посаднику, чтобы он мог подарить великаго князя, если бы он пожаловал к нему в гости, а также и тысяцкому; между тем когда великий князь прибыл в Новгород и мы послали к вам во двор за подарками, вы необратили на это никакого внимания; вследствие того Новгород заплатил из-за Немцев 200 гривен серебра, и только тем успокоил великаго князя, который очень разгневался на Немцев и хотел силой вытребовать от них следующие ему подарки»²²⁾. В заключение уполномоченные потребовали, чтобы теперь Немцы уплатили Новгороду 200 гривен, потраченныя на великаго князя. В ответ на эти требования ганзейские послы говорили: «великий князь ваш господин, и вы вольны давать ему что хотите; а имеете ли вы грамоты за печатями, в которых бы было писано об этих подарках? спросили послы. — «Грамот нет, но так было по старине», — отвечали уполномоченные Новгорода. Немцы также неотрицали этой старины: «прежде, когда немецкие купцы были сильнее (sterk), они платили подъездные подарки великому князю; но в последний приезд его в Новгород во дворе находились только младшие люди из Немцев (junge lude de Dutsche), которые не могли платить ему подъезднаго, так как все вместе они неимели 100 марок серебра; а если бы купцы были сильнее, то конечно они уплатили бы что следует великому князю», — отвечали ганзейские послы. Вопрос этот был {234} поднят на другом заседании, однако ни к каким результатам непришли: Немцы отказались платить требуемыя с них 200 гривен.

В неудачном исходе этих переговоров Новгород должен был винить сам себя. В самом деле определяя до мелочных подробностей свои отношения к великому князю, усчитывая можно сказать каждую гривну его доходов, Новгород ни в одном договоре непозаботился точнее определить обязанности Немцев к великому князю; он постарался только о том, чтобы устранить его от всякаго влияния на немецкий двор. С своей стороны Немцы, имея дело с Новгородом, смело могли пренебрегать обязанностями к великому князю; они очень хорошо видели, что в случае каких-либо требований к ним со стороны великаго князя за них вступится сам Новгород, как было в данном случае, о котором сей час сказано. Впрочем сомнительно, чтобы Новгород тогда уплатил великому князю 200 гривен за Немцев. Как кажется дело идет здесь о посещении Новгорода Васильем Васильевичем в 1434 году; но это было посещение при условиях для него весьма неблагоприятных: великий князь, разбитый своим дядею Юрием под Ростовом, поспешно удалился в Новгород с остатками войска, но был встречен там совсем недружелюбно²³⁾; едва ли в этот момент он мог отважиться требовать у Новгорода и Немцев значительных подъездных подарков; по всей вероятности Новгородцы представили ганзейским послам все дело в преувеличенном виде для того только, чтобы взять с них лишние подарки в свою пользу.

До какой степени иногда князь имел незначительную роль при переговорах с Немцами, и как Новгород старался удалить князя от непосредственных с ними переговоров в том случае, когда того желали сами Немцы и князь, показывает отчет другого посольства, бывшаго в Новгороде в конце XIII века; недостигши своей цели — выручить {235} товар, однажды пограбленный у немецких купцов в новгородской волости, посольство представило городам любопытный отчет о своих переговорах, который мы здесь приведем в близком пересказе с латинскаго подлинника²⁴⁾. «Да будет вам известно, что господин князь нехотел лично выслушать нашего посольства²⁵⁾, но выслал к нам своего наместника, господина Андрея с двумя своими боярами, а от Новгорода тысяцкаго также с двумя боярами. Когда все шестеро они пришли на Городище, в княжий двор²⁶⁾, мы стали просить их, чтобы они удостоили нас представиться к князю для личнаго изложения предмета нашего посольства; на это они ответили, что они сами суть очи, уши и уста господина князя, что поэтому они сами выслушают нас и затем доложат дело князю и Новгороду. Мы сказали, что готовы изложить свое дело, порученное от городов, и просили донести его князю и сообщить нам его ответ, после чего мы намерены сказать и еще другое многое; они же потребовали, чтобы мы изложили все дело сразу. Тогда мы разсказали предмет нашего посольства, еще раз прося, чтобы они ничего непозабыли, а донесли бы все сполна, и нам сообщили письменный ответ за печатями господина князя и Новгородцев, который бы можно было представить уполномочившим нас городам. Они обещали, и затем велели нам идти на нашу квартиру (вероятно во двор). В продолжение двух недель князь и бояре медлили ответом, мы же каждый день ходили из Новгорода на Городище, но ни князя немогли видеть, ни ответа никакого получить; наконец показался староста Семен²⁷⁾, {236} держа в руках грамоту и говоря: вот вам мирная грамота, написанная между великим князем, Новгородом и Немцами! Когда же мы спросили, в чем именно заключается ответ, то староста сказал: Новгородцы разсмотрели все дело и нашли, что ваши жалобы ничего незначат (nil valere). Тогда мы разсудили пойти с переводчиком к посаднику и тысяцкому, чтобы узнать от них окончательный ответ; но тысяцкий сказал: лучше было бы вам быть дома, а не ходить нынешний год к князю». Возвращаясь от тысяцкаго мы встретили на дороге четверых княжеских бояр и стали просить их растолковать, какой окончательный ответ дан по нашему делу; бояре сказали, что они шесть раз были посылаемы от князя к Новгороду по нашему делу, и сам князь лично о нем просил (Новгородцев), но к сожалению его они нехотели отвечать, вопреки своей обязанности дать исправу по делу о взятом имуществе. После этого разговора мы опять пошли вместе с боярами на Городище; там между прочими находился и упомянутый староста Семен, которому один из княжеских бояр стал говорить: Семен! для чего же ты отпускаешь этих людей без ответа?— «Да ведь вот грамота — отвечал Семен, которую приказал написать господин князь». Тогда разсердясь боярин вскричал: для чего ссылаться на князя? Ведь не господин князь держит товар, а вы, Новгородцы, поделили его между вашими смердами; смерды-то ваши, вы за них и в ответе»²⁸⁾. Мы разсказали весь ход нашего дела ольдерману двора и другим старшинам, и те посоветовали нам оставить Новгород. Когда же мы отъехали от Новгорода миль на восемь, нас настиг один из княжеских бояр с пятью слугами и переводчиком, с которыми князь выслал для нас съестного, напитков и разных подарков (alia clenodia); тогда боярин заметил, что он имеет сказать нам нечто по секрету без переводчика, и вот что он сказал нам: господин князь велел говорить, что не {237} по его вине вы уходите из Новгорода без удовлетворительнаго ответа, что Новгородцы хотят остаться при той грамоте, которую они выдали вам, и весь потерянный вами товар удержать у себя, но он, князь, совсем невиноват в этом товаре, потому что хочет верно соблюдать крестоцелование; наконец он велел вам сказать, что если вы настоящие мужи, то воздайте им темже, что они сделали вам. Мы же на это ответили, что будем молить Бога и просить князя подействовать на Новгородцев так, чтобы они вознаградили нас за обиду: ибо князь имеет право карать виноватых, и может сделать это по своей княжеской власти». Этими словами заключается отчет.

От внимания читателей конечно неукрылось противоречие между началом и концем отчета: ибо в начале говорится, что князь нехотел (nolebat) лично принять послов, а в дальнейшем изложении, особенно в конце отчета, он представляется расположенным к Немцам; если так, то почему он непереговорил с послами ниразу во все двухнедельное пребывание их в Новгороде, и только по их уходе посылает им вслед своего боярина с извинением, несколько унизительным для своего достоинства и с непристойным для князя советом мстить Новгородцам насилием? И наконец кто этот князь?

Что касается противоречия в самом документе, то оно по нашему мнению легко устранимо: послам было так сказано, что князь нехотел лично принять послов, и они передали этот ответ в начале отчета в той самой форме, в какой он был им сообщен. В действительности же Новгород с перваго разу устранил князя от личных переговоров с немецкими послами, допустив к обсуждению посольскаго дела только княжескаго наместника и двоих бояр; далее ясно видно, что несмотря на равенство по числу княжеских и новгородских представителей в коммиссии, обсуждавшей это дело, преобладающее значение в ней имели тысяцкий и двое других новгородских представителей²⁹⁾; {238} вопреки князю и его боярам, настроенным в пользу Немцев и желавшим выдать пограбленный у них товар, новгородские уполномоченные настояли на своем, и даже прямо отрицали справедливость иска со стороны Немцев; мало того — староста, давая послам грамоту, в которой отвергались их требования, не раз упирал именно на то обстоятельство, что грамота писана от лица князя, иначе сказать — хотел распространить и на князя часть вины за недостатки и злоупотребления новгородских властей. Раздосадованный таким лукавством княжеский боярин невытерпел и откровенно в присутствии послов раскрыл все дело: оказалось, что немецкий товар давно был поделен между новгородскими смердами, и что князь тут совершенно не причем; очень возможно, что в дележе его участвовали не одни смерды, а и более влиятельные люди; иначе последние могли бы, если хотели, употребить меры для разыскания товара, хотя бы уже поделеннаго. Конечно под влиянием той же досады на Новгородцев другой княжеский боярин, отправленный вслед уходившим послам вероятно в тихомолку от Новгорода, высказал все, что у него и князя накипело на душе. Кто именно был этот князь, сказать трудно; можно думать только, что он находился тогда в Новгороде в исключительном положении: кажется он доживал там последние дни и власть его становилась настолько незначительной, что «покарать» Новгородцев, как советовали немецкие послы, он совсем немог. Не был ли он одним из литовских князей — кормленщиков? Думаем так потому, что в числе его бояр некоторые носят литовския имена³⁰⁾.

Вообще чем дальше, тем больше умалялось значение великаго князя в Новгороде относительно Немцев. В договорах XIV и XV века великие князья уже неупоминаются; невсегда также упоминаются и великокняжеские наместники; таким образом эти договоры были настоящия вечевыя грамоты, т.е. грамоты, данныя помимо великаго князя и неутвержденныя его печатью, против чего так сильно вооружались {239} великие князья³¹⁾. На месте великих князей в договорах XIV и XV века являются владыки: договорная грамота 1373 года писана от владыки Алексея, грамоты 1434 и 1436 года — от владыки Евфимия, тогда как в прежних договорах на ряду с великими князьями неупоминаются владыки: эти две власти в сем случае как будто одна другой равнялись³²⁾. Вообще владыки при своем важном положении в Новгороде неоставались без влияния и на дела торговли, в частности торговли немецкой. Нераз Немцы обращались к ним с просьбой о ходатайстве пред новгородскими властями: так в 1375 году по случаю ареста одного из своих товарищей (Брунсвика) Немцы обратились с жалобой к владыке Алексею, который дал им своего пристава; с ним они пошли к посаднику, и тот по ходатайству владыки, переданному приставом, обещался доложить дело боярам (herren)³³⁾. О владыке Евфимии I вскоре по его смерти немецкий двор писал в Лифляндию, что покойник был добрым защитником и покровителем Немцев³⁴⁾. Неменьшей известностью между ними пользовался и преемник его Евфимий II, известный строитель владычных палат и других каменных зданий, совершенных с помощью именно немецких мастеров; вероятно в этих новых палатах, «biscopes gemak», как их называют ганзейские послы, происходили переговоры 1436 года³⁵⁾. Нет сомнения, что хозяйственныя произведения {240} своих волостей³⁶⁾ владыки непосредственно сбывали Немцам; мы видели, как была богата казна владык немецкими сукнами и золотыми деньгами; торговля воском, вином, ладоном и другими предметами, нужными для церквей, была для владык делом, особенно близким. Припомним также, что по уставной грамоте Всеволода Мстиславича новгородскому софийскому собору владыкам был поручен надзор за торговыми весами и мерами, — надзор, который с ними разделяли иванские старосты и сотские Новгорода, представители всего купечества вообще; штрафы, взимавшиеся с виновных в подлоге весов и мер, делились на три части: одна треть шла софийскому собору, другая — иванскому храму, а третья — новгородским сотским³⁷⁾. Однако владыки по самому свойству их власти немогли близко входить в торговыя дела, в частности дела немецкой торговли: если они дают благословение при совершении договоров с Немцами, если иногда ходатайствуют за них пред Новгородом, если они наконец имеют право наблюдать за весами и мерами, то до всех этих случаях авторитет их был скорее нравственнаго, чем действительнаго и так сказать обязательнаго свойства. {241}

Гораздо большее влияние на торговлю Новгорода с Немцами имел тот класс, который вообще управлял делами Новгорода т.е. класс бояр, к которым теперь мы и обратимся. По самой сущности дела можно было бы ожидать, что заморскую торговлю с Немцами будут производить и ведать сами новгородские купцы, именно знатнейшие между ними купцы иванские и заморские, что теже купцы употребят меры для развития торговаго мореходства посредством складчины денег и сил, посредством артельнаго устройства, имевшаго такое большое приложение в промышленном и торговом быту Новгорода; ожидать этого тем больше было бы можно, что уже в XII веке иванское купечество получило важныя права, управление и суд по торговым делам независимо от посадника, сбор пошлин за провес воска, наблюдение над весами, мерами и вообще над торговыми порядками, что в тоже время стала слагаться артель заморских купцов, плававших на Готланд и в Любек; однако в действительности оказалось иначе: не новгородское купечество получило главное влияние на дела немецкой торговли; что же касается торговаго мореходства, то оно и совсем в Новгороде неразвилось. Новгород небыл чисто купеческим городом; он небыл похож на какой нибудь ганзейский город, с его маленькой территорией, но с многочисленным и богатым купечеством, имевшим полную силу в городском рате, который почти весь состоял из родовитых купцов и управлял городом прямо в интересах своей торговли внутренней и внешней: великий Новгород был государство или точнее — центр обширной государственной волости, для управления которою потребны были иныя учреждения, чем купеческая дума; в Новгороде иванская купеческая дума никогда немогла получить того значения, какое имел в ганзейских городах рат по той именно причине, что в Новгороде, как древнем и обширном государстве, выработались другия правительственныя учреждения, имевшия {242} целию исполнять более широкия и разнообразныя задачи, чем одну торговлю. Таких учреждений в Новгороде кроме князя, власть котораго впрочем была спутана разными условиями, мешавшими ему обнаружить полезную сторону его власти, было два: общенародное вече, остаток еще патриархальнаго времени, когда почти все государство заключалось в городе, когда пригороды и волости по их близости к городу также могли участвовать на общем вече, или просто становились на том, что̀ старшие положат, и во вторых — малое вече или правительственный боярский совет, состоявший из старых посадников и тысяцких, совет сравнительно позднейшаго происхождения, но получивший в Новгороде весьма большую силу³⁸⁾. По идее боярский совет был только органом общаго веча, вечевою коммиссией для предварительнаго обсуждения дел, поступавших на вече; но в действительности он был гораздо самостоятельнее и умел вести дела гораздо лучше, чем общее малоустроенное вече; притом лица, составлявшия боярский совет, кроме почета, которым они пользовались, как бывшие правители, кроме навыка в делах, приобретеннаго ими на службе, имели еще действительную силу, как богатые землевладельцы, — и небудет кажется много сказать, что из всех органов высшей государственной власти Новгорода боярский совет был самым значительным: по крайней мере это можно утверждать положительно в отношении внешней торговли Новгорода, которую взяли под свое заведывание бояре. Конечно это было сделано во имя той идеи, что торговля с Немцами есть дело общегосударственной. важности для Новгорода — а не частный интерес одного только купечества, тем более что по делам этой торговли Новгород входил в мирныя и враждебныя отношения к своим соседям: великим князьям, потом к Ордену, королям шведским и датским; сама Ганза, или семьдесят три города заморских и поморских, представлялась Новгороду также союзом государственнаго характера; договоры с нею были не {243} просто купеческие ряды, но акты государственнаго значения. Вот почему в каждом договоре с нею со стороны Новгорода непременно участвуют посадник и тысяцкий: можно было обойти великаго князя и его наместника, можно было также неупоминать в договорных грамотах владыки и купецких старост, но без посадника и тысяцкаго, представителей Новгорода, т.е. в сущности боярства, немог состояться ни один договор с Немцами. В тех случаях, когда были нужны предварительные съезды с ганзейскими уполномоченными в лифляндских городах, на эти съезды обыкновенно отправлялись бояре. Так в 1363 году для примирения Псковичей с Немцами Новгород отправил в Дерпт пятерых уполномоченных, по боярину из конца³⁹⁾. В 1391 году на съезд в Изборск были также посланы пятеро бояр: три посадника, один тысяцкий и боярин Василий Борисович⁴⁰⁾. В 1420 году в Нарву отправлялось снова пятеро, столько же в 1449 г.⁴¹⁾. Число пять, повторяющееся во всех этих случаях, в связи с известием 1363 года о посылке по боярину из конца, наводит на предположение, что и в последующих случаях пятеро бояр были представителями своих концов; быть может даже представительство их было характера более постояннаго, т.е. эти бояре были кончанские старосты. Если это так, тогда мы имели бы здесь новое доказательство боярскаго влияния на дела Новгорода: не только в общем вече чрез посадника и тысяцкаго, но и на кончанских вечах бояре через старост, выбиравшихся из их же среды, могли успевать провести свои предложения, а на съездах с немецкими уполномоченными — предрешать дела в желанном для себя направлении. О значении этих {244} съездов вот что было выяснено на переговорах 1436 года: ганзейские послы заявили желание иметь перемирие на 9 или 10 лет, по истечении которых предлагали съезд своих и новгородских уполномоченных в Дерпте, или в Ревеле, или Нейгаузене, куда пришлют своих послов и заморские города. На это купецкий староста и двое бывших с ним купцов отвечали, что это не в обычае, чтобы Новгород заключал мир и крестоцелование в немецких городах или на границе, потому что во всех грамотах писано: сюда в великий Новгород пришли такие-то и такие-то послы. С своей стороны послы возразили, что еще на памяти у всех, как Новгород отправил послом посадника Юрия Ивановича в Нейгаузен, где предварительно были обсужены спорныя дела, после чего немецкий посол Иван Нибур пошел в Новгород целовать крест⁴²⁾. Обе спорившия стороны правы до некоторой степени: действительно нераз случалось, как мы видели в предыдущей главе, что Новгород отправлял в лифляндские города своих послов, обыкновенно бояр; но купецкий староста совершенно прав говоря, что крестоцелование, как окончательное утверждение мира, происходило только в Новгороде. Однако сомнительно, чтобы при этом новгородское вече разсматривало и обсуждало договорные пункты, или чтобы оно вообще оказывало влияние на ход переговоров с Немцами; в самом деле обсуждение на большом шумном вече предложений немецких послов, да еще с помощью переводчиков, было бы весьма неудобно: гораздо лучше было это делать в боярской коммиссии, или в коммиссии, составленной из бояр и купцов вместе, как было в 1436 году. Обыкновенно же немецкие послы обращались к посаднику, тысяцкому и боярам; на своем совете они решали дела их, недоводя своих решений ни до веча, ни до купеческой думы. В этом отношении интересен разговор, который имели однажды новгородские купцы с Дерптскими ратманами: раз дерпский рат, получа от немецкаго двора в Новгороде письмо, в котором тот жаловался на оказываемыя ему в Новгороде притеснения, пригласил {245} в ратушу некоторых русских купцов, бывших на ту пору в Дерпте, и сообщил им содержание полученнаго письма, прося, чтобы они уведомили новгородских бояр и ихних старост об этих притеснениях, и убедили бы их оставить немецким купцам их прежния права; ратманы прибавили, что они об этом писали уже несколько раз и впредь намерены писать. На это новгородские купцы отвечали, что мало бывает пользы оттого, что пишут господам, то есть архиепископу, посаднику и тысяцкому, потому что они держат письма у себя, а купцам и всему городу ничего о них недают знать⁴³⁾. Вследствие такого ответа рат решил написать русское письмо к новгородским старостам (купеческим) и всему купечеству, в котором просил напомнить и убедить своих старших (oldesten) оставить немецким купцам их прежния привилегии и права, какими пользуются и новгородские купцы в немецких городах. Какия последствия имело это письмо, неизвестно; правда при совершении договора 1436 года купецкие старосты и купцы принимали много участия; самая договорная грамота, в которой названы поименно двое купецких старост, была запечатана во дворе св. Ивана⁴⁴⁾; но случаи такого активнаго участия купеческих представителей весьма редки; сколько видно по памятникам купечество при переговорах с Немцами оставалось большею частию ниже подобающей ему роли. Наконец и суд по торговым делам с Немцами небыл вполне независим от посадника, неговоря уже о тысяцком, который был постоянным председателем купеческой думы⁴⁵⁾. Что же касается господина великаго Новгорода, от имени котораго совершались все государственные акты, в том числе и договоры с ганзейскими Немцами, то в устах вечевого дьяка это была фраза почти без всякаго действительнаго {246} значения: на самом деле господами Новгорода были посадники и тысяцкие, старые и степенные, вообще боярский класс или «Herren», как его знаменательно называют Немцы.

Для успешнейшаго ведения переговоров и для достижения наибольших выгод на чужестранных конторах ганзейские послы обыкновенно давали местным властям более или менее значительные подарки: не всегда и не везде можно было брать силой; притом подарки также производили свое важное действие. Что так было и в Новгороде, доказательством служит между прочим счет издержек на посольства, которыя отправлялись Ганзой в Новгород в промежуток времени от 1420 по 1450 год⁴⁶⁾. Из отчета видно например, что на посольство 1421 года было издержано почти 300 марок серебра, на посольство 1422 года около ста, на посольство 1434 года больше 50-ти марок; посольство 1436 года обошлось в 150 марок; о нем мы имеем точныя данныя: оно состояло из четырех лиц и жило в Новгороде от 19 мая по 16-е июля, следовательно почти два месяца; наконец посольство 1450 года стоило слишком 400 марок. Если взять во внимание, что посольства наряжались из ближайших к Новгороду лифляндских городов, что в бытность в Новгороде они проживали на своем немецком дворе, и следовательно мало тратили на путешествие и на содержание во дворе при готовой квартире, то нужно заключить, что наиболее значительная часть посольских сумм шла на подарки новгородским властям. Посольства различались, как простыя и почетныя: конечно последния подносили подарки значительнее, чем обыкновенныя посольства. Любопытны прения о сроке перемирия, которыя вели почетные послы (erlike boden) 1436 года с новгородскими уполномоченными: послы предлагали срок по крайней мере в 9 или 10 лет, прибавя: непосылать же нам каждый год к вам почетных послов; купецкий староста предлагал только трехлетний срок; послы начали соглашаться на пятилетний и говорили, что если этот срок будет принят, то по истечении его Немцы пришлют опять {247} почетных послов; в противном случае за присылку таковых они неручаются⁴⁷⁾. Очевидно почетныя посольства обходились Ганзе довольно дорого, и значительная часть суммы, им отпускавшейся, переходила в руки новгородских посадников и тысяцких.

Но особенно в этом смысле т.е. в смысле улажения дел с Немцами за известное количество подарков важно дело о ночном убийстве Немцами новгородскаго человека, уже нераз нами прежде упоминавшееся. Теперь мы разскажем его существенныя подробности, живо рисующия порядки Новгорода и положение в нем ганзейских купцов; источником разсказа нам будет служить протокол немецкаго двора, составленный по этому делу⁴⁸⁾.

В один ноябрский вечер 1331 года Немцы, квартировавшне на готском дворе, отправили прислугу во двор св. Петра варить пиво, давая вид встречавшимся русским, будто они провожают сторожей для ночевки в церкви (kerkenschlepere); на обратном пути уже поздней ночью, когда Немцы находились между деревянной церковью и гридницей⁴⁹⁾, с ними столкнулась толпа каких-то Новгородцев и вступила в драку; на крик Немцев из готскаго двора и других соседних зданий выбежали их товарищи с дубинами и мечами; произошла горячая схватка, во время которой с обеих сторон по нескольку человек было ранено, а один Новгородец остался убитым на месте; затем Немцы бежали большей частию в готский двор, где и провели ночь, а утром разошлись каждый на свою квартиру. Между тем некоторые Новгородцы, поприятельски расположенные к Немцам, советовали им снести товары в церковь, а самим — укрыться в немецком дворе, который как видно был укреплен лучше, чем готский двор: потому что — {248} говорили они — с Немцами может случиться худо, ибо народ ходит вооруженным. Немцы воспользовались этим советом совершенно кстати: в городе зазвонили вече, новгородцы вооруженные стекались на Ярославово дворище, на вече принесли и убитаго накануне⁵⁰⁾. С веча немедленно были отправлены в немецкий двор двое послов, которых сопровождали несколько других Новгородцев; послы стали требовать выдачи преступника, толпа поддерживала их и кричала: подавайте сейчас же виноватаго, а не то — всем вам будет смерть! Напрасно говорили Немцы, чтобы их судили по грамотам и крестоцелованию, чтобы им дали сроку сослаться с квартирующими в готском дворе и вместе с ними обыскать виновника; напрасно они также возражали, что их немогут убить, потому что сюда они пришли на руки великаго князя и всего Новгорода: Новгородцы неслушали и только твердили одно, чтобы им немедленно выдали виноватаго, в противном случае всем будет смерть; однако пошумевши они обратно ушли на вече. Предчувствуя наступление новой неминуемой грозы, Немцы между тем решили запереться в дворе, и действительно чрез несколько времени прибежала другая еще большая толпа Новгородцев с дубинами и оружием, начала рубить дворовый забор и ворота, вломилась во двор и бросилась грабить товары, еще оставшиеся в клетях; однако толпа некасалась церкви, где заперлись Немцы, решившие защищать ее до последней крайности; затем явился княжеский пристав (des konighes rechter) и разогнал ее всю со двора; очевидно толпа действовала своевольно и составляла наиболее возбужденную часть веча, которое конечно немогло быть спокойно в виду убитой Немцами жертвы⁵¹⁾. {249} Вслед за приставом с веча были отправлены новые три посла; подойдя к церкви они стали вызывать Немцев, обещая им безопасность: четверо вышли и опять услыхали прежнее требование о немедленной выдаче преступника. Немцы стали просить, чтобы им позволено было повидаться с обитателями готскаго двора и с ними разследовать насчет убийцы; послы согласились, — и двое Немцев отправились в готский двор, но узнать там о личности преступника ничего немогли; взявши с собой представителей от готскаго двора посланные воротились в церковь и начали строгое дознание, кто бы мог быть убийцей: и вот у одного конец меча оказался окровавленным, улика была на лицо, сам виновник сознался в убийстве. Между тем новгородские послы, которые как видно все это время были в немецком дворе, уже недовольствовались выдачей им главнаго виновника преступления: для лучшаго изследования дела они потребовали еще 50 человек, так как ночная драка и убийство произошли при участии целой толпы Немцев. Но в виду наступившаго вечера переговоры прекратились на этом пункте; послы ушли, а во дворе был поставлен пристав оберегать Немцев. Впрочем этот пристав непомешал им отправить троих лиц к новгородским властям ходатайствовать по их делу: посланные повели дело очень ловко и для вечера успели сделать довольно много: во первых они сходили к тысяцкому и обещали истцу т.е. родственнику убитаго виру в 80 гривен серебра⁵²⁾, затем побывали у посадника и наместника великаго князя: первому предложили 10 гривен, а второму — 5 гривен серебра: тысяцкий же нехотел брать денег. Так окончились первые сутки. На следующий день утром в городе снова зазвонили вече, но сцена принесения мертваго на вече уже не повторилась: подарки {250} властям и сделка с истцом таким образом возымели силу; однакож до окончания всего дела было еще далеко. С веча опять пришли вчерашние послы и требовали у двора или 50 человек, или 2500 гривен серебра: тысячу Новгороду, тысячу великому князю и пять сот истцу; на это Немцы отвечали, что они уже помирились с истцем; посланные воротились на вече и доложили ответ, произведший неблагоприятное впечатление: как он (истец) смел мириться без нашего приказания? шумели на вече; снова послы отправились во двор и потребовали двух тысяч гривен: половину Новгороду за безчестье, и тысячу великому князю⁵³⁾; в ответ Немцы предложили … 40 гривен; послы оскорбились и тотчас ушли. Так прошло до вечера: как видно Немцы, заключа сделку с истцом и давши подарки властям, чувствовали себя более безопасными, и смелее стали разговаривать с представителями веча; вскоре дело приняло совсем иной оборот: вече улеглось, и переговоры с двором взяли в свои руки новгородские бояре. Вечером того же дня в немецкий двор пришел некто Борис Сильвестрыч и начал к Немцам такую речь: меня прислали к вам бояре — «три ста золотых кушаков», сказать: у великаго Новгорода много имения и он нехочет никакого вашего добра, но он хочет иметь 50 ваших человек, которых он написал в список⁵⁴⁾. Когда Немцы стали отказываться исполнить это требование, посол встал с не {251} довольным видом и хотел уйти, но потом присел и сказал тихой речью: если вы нехотите выдать нам 50 человек, то сами разследуйте, кто прав, и кто виноват; и пусть невиноватые выдут из церкви со своим добром, а виновные останутся в ней, и предоставьте нам самим с ними ведаться. Немцы же продолжали стоять на своем говоря, что они выдали преступника, и что теперь от них требуют людей совсем невинных; но когда посол опять начал сердиться, они предложили уплатить сто гривен, а самому послу обещали подарить фиолетовый кафтан (eyn phyolittes kleyt). Посол ушел; добивался ли он выдачи показаннаго числа лиц действительно для изследования чрез них всех обстоятельств дела, или это была особенная уловка со стороны бояр, которые быть может хотели взять с каждаго из пятидесяти лиц особенную взятку, наверное неизвестно; едва ли невероятно последнее. — Между тем в среде самих бояр обнаружилось неодиначество, мало послужившее впрочем к выгоде Немцев: именно в дальнейшем ходе дела названные триста золотых кушаков выказали свое несогласие с посадником, который хотел было решить все своей властью. По уходе Бориса Сильвестрыча посадник уже ночью прислал сказать Немцам, что если они хотят покончить все дело, то дали бы ему 20 гривен серебра и два красных кафтана (scharlakens kleyt), но что меньше он никак невозьмет; послы, передававшие эти речи посадника, требовали и для себя подарков: один 5-ти гривен серебра, другой — столько-же, а третий скарлатнаго кафтана. Немцы однако поверили несразу этим предложениям, и послали от себя спросить у посадника, правда-ли все это; тот ответил, что правда, и если Немцы сделают все, как он велит, то он берет на себя их дело: тут же посадник назвал еще двоих лиц, которым рекомендовал подарить по фиолетовому кафтану. Все эти переговоры и пересылки происходили поздней ночью; дело хотели сделать втихомолку, чтобы другие невидали. — По утру следующаго дня (после убийства на третий) во двор пришли опять вчерашние послы и еще два новых лица, которых называл посадник; один из пришедших стал говорить Немцам: вы обещали Новгороду 100 гривен за безчестье; столько же {252} вам следует дать и великому князю; другой прибавил: что обещано наместнику, то ему следует выдать. Когда же Немцы попробовали возразить, что ведь и им было причинено насилие, то послы совсем нехотели их слушать: нечего вам поминать — говорили они — про это; что случилось с Немцами, все это нужно отложить в сторону, и вы должны целовать нам крест, что впредь на нас искать небудете. В этот же раз был поднят вопрос об удовлетворении семьи боярина Ивана Сыпа, убитаго в Дерпте в 1320 году⁵⁵⁾; хлопотать об этом удовлетворении взялся посадник, близкий родственник убитаго боярина, как кажется чрез одного из послов, бывших теперь во дворе. Сначала он потребовал было виру в 80 гривен, но потом сбавил ее до 20 гривен, что действительно составляет законную виру за привилегированнаго человека, каким был покойный боярин, притом бывший послом. Первоначально Немцы отказывались платить эту виру на том основании, что они неимеют никакогого отношения к Дерпту, ибо они суть гости заморские, а не лифляндские, но потом согласились удовлетворить посадника; уже хотели писать грамоту от имени детей убитаго боярина, что они впредь небудут искать на Дерпте за смерть своего отца, как вдруг в дело вступился боярский совет⁵⁶⁾, объявивший, что он нехочет продавать своего боярина ни даже за тысячу гривен. Действительно ли бояре были таких чувств, или им непонравилось, что посадник к одному делу примешивает другое, довольно давнее, притом лично ему близкое, во всяком случае сделка, близкая к совершению, несостоялась. Бояре обратились собственно к данному делу; они составили мирную грамоту и требовали, чтобы Немцы на ней целовали крест; грамота же была составлена приблизительно в следующих выражениях. «Немцы вооруженные шли однажды ночью, и пред гридницей напали на новгородский народ, стали его {253} посекать и ранить; на утро собралось вече и послало позов к Немцам: идите и посмотрите сами на убитаго и раненых, на которых вы напали ночью, выбежавши со двора целым войском, как будто вы у нас не гости, а ратные люди; но Немцы нехотели идти на вече смотреть раны и убийство: они сознавались в своей вине и говорили: мы были пьяны, сжальтесь над нами! И Новгород сжалился над Немцами по их просьбе, а они обязались выдать Новгороду сто гривен за безчестье; и что они обещали наместнику, посаднику, тысяцкому и послам, то все они также должны выдать. И впредь Немцы по прежнему миру и крестоцелованию недолжны по ночам ходить и стоять на улицах; а что буйный новгородский народ с веча бегал на немецкий двор без новгородскаго слова, и пограбил там товар, то Немцам о том непоминать, а Новгороду непоминать Немцам об убийстве, ранах и побоях. На том на всем Новгород целовал крест Немцам, а они Новгороду неискать впредь друг на друге по тому делу»⁵⁷⁾. Разумеется вслушавшись в содержание грамоты Немцы остались ею недовольны, и прямо заявили, что им трудно целовать крест на такой грамоте; на следующее утро они предложили свою грамоту, где излагали дело следующим образом: в один вечер Немцы провожали свою прислугу с готскаго двора, в немецкий; когда они возвращались мимо княжескаго двора между деревянной церковью и гридницей, на них напали Русские, начали их бить и ранили четверых; Немцы стали защищаться, одного русскаго убили и троих ранили; на утро Русские пришли во двор, изрубили забор и ворота, подсекли клети и взяли в них товар; но теперь мы помирились на том, что с обеих сторон недолжно поминать о ранах и убийстве, и мщения непроизводить». С этой грамотой Немцы пошли к тысяцкому и просили чтобы он поцеловал крест на ней; но тысяцкий, поняв ея содержание, сильно разсердился на Немцев; чрез несколько времени пришедший от бояр посол также выразил им неудовольствие {254} от имени бояр: великий Новгород на вас сердит, и хочет, чтобы все вы, стар и млад, поцеловали грамоту, которую он вам дает.» И мы целовали крест по принуждению, — говорят Немцы в заключение протокола.

Небудем больше останавливаться на этом деле, так как читатели конечно сами составили себе надлежащее представление о новгородских порядках, и перейдем к другому предмету.

На первый взгляд довольно странным представляется то явление, что Новгород неразвил ни купеческаго, ни государственнаго флота, несмотря на многочисленность в новгородской области рек и озер, имеющих сток к Балтийскому и Белому морям, несмотря далее на большую способность населения к морскому и речному судоходству, доказанную тем, что уже в XII веке новгородские купцы плавали за море, а в XIV веке ушкуйники своими походами наводили страх на все Поволжье, не смотря наконец на прямую нужду во флоте для купечества и для обороны от Шведов, морских пиратов, да и самой Ганзы, которая часто непускала в море новгородских купцов. И однако было бы неверно винить за это только внешних врагов Новгорода; во время мира они, особенно ганзейские города, немогли запретить морских плаваний Новгородцев, которые постоянно выговаривали себе «за море путь чист»; в мирное время ничто немешало Новгороду пользоваться этим правом и усиливать свой флот для будущих целей. По нашему мнению причины указаннаго явления лежат больше в особенностях самаго новгородскаго быта, чем во внешних препятствиях, — именно в том, что новгородскому купечеству недано было надлежащим образом развиться, а боярское правительство непришло к нему на помощь государственными средствами. Развитие торговаго мореходства в Новгороде было бы вероятнее в двух случаях: еслибы во главе Новгорода стояла купеческая дума с преобладающим в ней купеческим элементом, как в ратах ганзейских городов, или еслибы Новгород остался тем, чем ему суждено было быть в начале нашей истории, т.е. центром княжеской власти, особенно с тем ея хозяйственным характером, с каким она сложилась в Москве; в последнем случае Новгород наверное сделался бы морскою державой; тогда ни Шведы, {255} ни Немцы несмогли бы утвердиться на восточных берегах Балтийскаго моря, и торговля Новгорода с Немцами была бы гораздо больше активною. Но история пошла иначе: купеческая дума, как мы видели, неполучила в Новгороде подобающаго ей значения, далеко уступая думе боярской, а княжеская власть, особенно в отношении торговли с Ганзой, и совсем была незначительна. Впрочем есть еще более общая и весьма важная причина, почему Новгород нестал морского державой; она заключается в том, что новгородская колонизация направлялась не к балтийским берегам, а в сторону как раз от них противуположную: на далекий финский северовосток постоянно уходили силы Новгорода, вместо того чтобы сосредоточиваться около главнаго центра и по берегам Финскаго залива; при таких условиях развитие еще морских сил Новгороду было бы весьма затруднительно.

Однако Новгородцы по прежнему непереставали плавать по морю, только опять с большими неудачами. С конца XIV века в Финском заливе и даже в самой Неве являются знаменитые пираты, братья — Виталии и разные другие разбойники, грабившие купцов под боком у Новгорода, доходившие даже вплоть до Орешка⁵⁸⁾. Около 1396 года морские разбойники ограбили и взяли в плен целую артель новгородских купцов; к счастию шведский капитан Абрагамсон напал на этих разбойников, отбил Новгородцев и привез в Ревель; здесь по ходатайству ливонскаго магистра, контура ревельскаго и городскаго рата Новгородцы были освобождены и получили обратно две трети отбитаго у пиратов имущества; остальная часть поступила в вознаграждение Абрагамсону и его помощникам. По окончании сделки был составлен протокол, в котором несколько Новгородцев, бывших в то время в Ревеле, ручались, что их братья, потерпевшие от разбойников, а потом освобожденные в Ревеле, довольны возвращением им двух третей имущества, и впредь ни на {256} ком ничего искать небудут⁵⁹⁾. Вот какия сложныя сделки производились над новгородскими подданными, тогда как новгородское правительство едва ли о них что-нибудь знало! Поездки на немецких судах по прежнему также приводили к ссорам хозяев с пассажирами: в 1441 году несколько Новгородцев на Неве были выброшены за борт Немцами⁶⁰⁾. Таким образом отъехавши от Новгорода на несколько верст, купцы были уже небезопасны от Немцев и пиратов; древний путь по Неве и Финскому заливу все больше утрачивался для Новгорода.

———

В заключение снова обратимся к политике великих князей московских, в особенности великаго князя Ивана Васильевича, и разсмотрим обстоятельства закрытия в Новгороде немецкаго двора.

Великие князья московские при отличающем их хозяйственном и политическом смысле весьма хорошо созновали значение дел на западной балтийской окраине, и хотя борьба с Татарами, Литвой и Тверью отвлекала оттуда их внимание, однако они никогда нетеряли совсем из вида отношений Новгорода и Пскова к их соседям Немцам. В 1420 году заключая договор с Орденом Василий Дмитриевич потребовал, чтобы Орден поручился за безопасность новгородских купцов в земле короля датскаго, и вообще за свободу их плавания в море; конечно Орден отклонил это требование и говорил, что он никак не может за это ручаться, однако великий князь очень хорошо знал, чего хотел: действительно Орден мог бы подействовать на короля датскаго, шведскаго и Ганзу в том смысле, как желал великий князь⁶¹⁾. В тоже время московские князья посылают торговать своих купцов в Новгород и Лифляндию; около 1436 года один из таких купцов был задержан в Ревеле; бывшие тогда в Новгороде ганзейские послы писали ревельскому рату об освобождении его, добавляя {257} именно, что он — купец великаго князя московскаго⁶²⁾. Никогда также незабывают великие князья требований к епископу дерптскому: в договоры Пскова с Дерптом 1463 и 1474 года Иван Васильевич включает условие о так называемой юрьевской дани⁶³⁾. Была ли это дань за православных жителей русскаго конца в Дерпте, или основанием к ея получению служило в своем роде историческое право, так как Юрьев, основанный Ярославом Мудрым, искони был русским городом, а дерптский епископ представлялся как бы только ленным владетелем его относительно великаго князя русскаго, неизвестно в точности; но во всяком случае видно, что юрьевская дань платилась издавна, хотя невсегда исправно.

В 1478 году пал великий Новгород. Мы уже передавали впечатление, произведенное этим событием на Немцев. Одним из самых важных его последствий для ганзейскаго двора было то, что великий князь вывел из Новгорода несколько тысяч семейств купеческих и боярских, на место которых поселил московских жителей; ибо если под конец сам Новгород, как мы видели, несоглашался оставить Немцам их прежния вольности и права, то конечно еще меньше хотели о них знать вновь прибывшие московские жители. Герберштейн отмечает другое следствие новгородскаго взятия: «народ был здесь весьма образованный (humanissima) и честный, — разсуждает он — а теперь стал самый испорченный, заразившись без сомнения московскою {258} порчею, которую принесли с собой приходящие сюда Московиты;» о Псковичах также замечает, что они торговали «честно и без запросу»⁶⁴⁾. Однако эти суждения знаменитаго путешественика суть неболее, как наивная идеализация вещей; после представленнаго здесь целаго ряда обманов и насилий, которыми сопровождалась торговля Ганзы с Новгородом и Псковом, и в которых одна сторона едва ли уступала другой, решительно нет возможности говорить о какой-то особенной гуманности Новгородцев или честности Псковичей и Немцев. Конечно до крайности преувеличено и притом тенденциозно известие другого знаменитаго путешественника Олеария, передаваемое им впрочем со слов Герберштейна и Гваньини, будто великий князь Иван Васильевич вывез из Новгорода триста или четыреста подвод с золотом, серебром и разными драгоценностями⁶⁵⁾: да ведь таких богатств в Новгороде ненабралось бы, даже еслибы там их копили со времен Гостомысла и Рюрика, и еслибы ганзейская торговля была для Новгорода гораздо выгоднее, чем в действительности она была…

При взятии Новгорода несколько немецких купцов были задержаны и посажены под стражу; некоторое время Немцы перестали было ездить в новгородский двор, и возобновивши опять свои поездки, нередко жаловались на действия наместников великаго князя: из писем, отправленных в то время двором в Лифляндию, видно например, что наместники запретили Немцам торговать хмельными напитками, что они отдали городские весы на откуп, а новые откупщики оказывали купцам стеснения; далее по словам Немцев наместники утаивали письма от городов, назначенныя великому князю, брали взятки, а на конторскаго прикащика возлагали ответственность за все убытки, какие Русские терпят в Лифляндии⁶⁶⁾ и т.п. Нет сомнения, что наместники {259} крепко блюли интересы казны великаго князя, и вообще стали заводить новые порядки относительно торговли Немцев, все еще хотевших стоять на своей старине; в этом отношении Немцы совершенно похожи на Новгородцев, которые вплоть до последняго часа своей независимости также настаивали пред великим князем на пошлине, на старине. В 1489 году Немцы нарядили посольство к самому великому князю в Москву; но великий князь или отвечал уклончиво на предложения послов, или частию обещался лично решить все в Новгороде на следующее лето⁶⁷⁾. В томже году в Любеке были послы великаго князя, грек Эмануил и Дмитрий, вероятно известный Дмитрий Герасимов: говорили о разных неудобствах торговли, как сообщает Любек в Ревель⁶⁸⁾: так Любек находил неудобным, что в последние годы Русские и Греки часто ездили на торговых немецких судах, ибо дорогой могут возникнуть ссоры между ними и Немцами, да и суда могут подвергнуться нападению пиратов; поэтому Любек просил Ревель позаботиться, чтобы впредь Греки и Русские нанимали для своих поездок особые корабли⁶⁹⁾. Но вскоре дела приняли совсем иной оборот: в Ревеле одного русскаго, уличеннаго в делании фальшивой монеты, сварили в котле, а другаго сожгли живым за содомский грех⁷⁰⁾. Гадебуш, пользовавшийся другими лифляндскими летописцами, следующим образом разсказывает об этих и других современных событиях: «сколько известно великий князь Иван Васильевич и король датский Иоанн находились между собой в тесном союзе; последний же был заклятый враг Швеции и Ганзы, и потому искал случая нанести той и другой чрез великаго князя сколько можно больше вреда. К этому присоединилось {260} другое, сначала неважное обстоятельство: в Ревеле одного рускаго, который лил фальшивыя деньги сварили, и другого, который был уличен в содомском грехе сожгли живым: так сделано было по ревельским законам, и это не должно бы еще возбудить великаго князя; но один глупый человек, каких в городах не мало, сказал Русским, которые были в Ревеле и которым казнь казалась слишком жестокой, что еслибы сам великий князь сделал такия мерзския дела, то и его сожгли бы, как собаку. Эти слова, переданныя великому киязю вероятно не без преувеличений, совершенно его возмутили: он изломал свой посох, бросив его на землю, и воскликнул, простирая руки к небу: отомсти, Господи, и разсуди мое дело! Должно быть ему донесли, что упомянутыя слова произносили сами судьи, что вероятно из того обстоятельства, что великий князь потребовал у лифляндских чинов выдачи судей, но неполучил их… Таким-то образом — заключает наивный повествователь — ганзейская контора в Новгороде погибла, благодаря неосторожному слову глупаго человека»⁷¹⁾.

Дело было однако не в словах глупаго человека, хотя бы действительно дерзких и оскорбительных, и даже не в одном жестоком самоуправстве ревельскаго рата, которое могло возмутить и не такого государя, как Иван Васильевич.

Летом 1494 года Ганза решила отправить новое посольство в Москву жаловаться на притеснения, оказываемыя купцам в Новгороде⁷²⁾. Посольство состояло из ревельскаго ратмана и его помощника и еще ратмана дерптскаго; 11-го августа послы приехали в Новгород, где наместники отобрали у них некоторые документы, например посольския инструкции: 3 сентября они выехали из Новгорода и чрез две недели были в Москве. Еще через две недели, 2 октября послы представились великому князю: сначала правили поклон от 73 городов, по сю и по ту сторону моря лежащих, затем стали излагать предмет своего {261} посольства, описанной в 18 пунктах; главным образом жаловались на новизны и разныя ограничения в торговле солью, медом, воском и мехами; на наместников жаловались, что они сажают Немцев в тюрьму и отнимают у них товар, а письма городов к великому князю скрывают; наконец жаловались на ограбление судна, выброшеннаго на берег в Нарве и на разныя обиды, причиненныя им, послам, на пути в Москву. Разсказавши посольство они поднесли великому князю подарки: от городов три тюка аглицкаго сукна, от ревельскаго посла два серебряных вызолоченых кубка, ом вина, ящик конфект, от его товарища — аглицкое сукно, зеркало и десять корзин винных ягод, от дерптскаго посла — скарлатное сукно, ом вина и пять лисфунтов фиников. Великий князь отдарил: быка, двух овец, 20 кур, две бочки меду, осетра и лосося; кроме того каждому послу было дано по десятку сороков мехов; в тот же день послы удостоились приглашения к столу великаго князя. Чрез два дня к послам пришел дьяк Федор Курицын с боярином и высказал жалобы со стороны великаго князя на грабежи и убийства его купцов и послов; послы отвечали, что они неимеют полномочий решать все эти дела, но что конечно удовлетворение за все это очень возможно. 5 октября они еще раз представились великому князю, который поблагодарил их за подарки, сказал, что теперь предложения послов он знает и велит их обсудить своим новгородским наместникам, которые дадут всему исправу; наконец обещал им на дорогу приставов, и с этим отпустил их. Однако приставов на дорогу немецкие послы получили не скоро, а в один день когда по этому делу они пошли к дьяку Курицыну, то встретили у него тех Греков, которые за несколько лет были послами великаго князя, и в качестве таковых были задержаны в Ревеле: Греки тотчас приступили к ревельскому послу, и потребовали от него уплаты за причиненные им в Ревеле убытки на сумму 360-ти золотых, угрожая в противном случае поступить с ним худо; на некоторое только время под ручательством немецких мастеров, живших в то время в Москве, послу была дана отсрочка, а немного спустя теже мастера дали ему нужную ссуду; разделавшись с Греками, которых как {262} видно поддерживала чья-то сильная рука, послы наконец выехали из Москвы в конце октября. Но уже в Броннице ревельские послы были арестованы, а по приезде в Новгород посажены в тюрьму; одиноко подъезжал к немецкому двору дерптский посол, который был поражен необычною в нем тишиной: оказалось что дней за десять до его приезда, приблизительно числа 5-го ноября, все купцы немецкаго двора были арестованы и посажены в кандалы, их товары и церковныя вещи взяты на великаго князя, и ворота двора заперты за то, — объявили дерптскому послу — что в Ревеле людей великаго князя грабили, били, топили и убивали; ревельскаго же ратмана посадили в тюрьму за то, что Ревельцы вопреки всякому праву сожгли русскаго человека. Выслушав эте речи дерптский ратман поехал из Новгорода, и наконец «с одним животом» (myt leve), как он выражается в своем отчете, прибыл в свой город.

Никоновская летопись следующим образом описывает поступок великаго князя и побуждения, им руководившия: «послал князь великий в Новгородък наместником дьяка Василья Жука, да Данила Мамырева, и велел поимати в Новгороде гостей немецких Колыванцев, да и товар их переписав привезти в Москву за их неисправление: про то что они на Колывани великаго князя гостем новгородцем многия обиды чинили и поругание самоволне, а иных людей великаго князя живых в котлех вариша без обсылки великаго князя и без обыску, такожь и послом великаго князя от них поругание было, которые послы ходили от великаго князя в Рим, и во фряскую землю и в немецкую; да и старым гостям великаго князя Новгородцем от них многа обида была, и неисправление, и разбои на мори быша. И за то князь великий Иван Васильевич опалу свою на них положил, и гостей их велел в тюрьмы посажати, и товар их спровадити к Москве, и дворы их гостинные в Новгороде старые и божницу велел отняти»⁷³⁾. Число взятых под стражу купцов простиралось до сорока девяти; это были уроженцы Любека, Гамбурга, Грейфсвальда, Люнебурга, Мюнстера, Дортмунда, Брокенфельда, Унны, {263} Дюисбурга, Эйнбека, Дюдерштадта, Ревеля и Дерпта⁷⁴⁾. На следующий год их арест был облегчен: из тюрьмы их перевели на немецкий двор⁷⁵⁾, где они содержались еще два года до окончательнаго освобождения; но несчастная судьба преследовала их и после того: на пути из Ревеля в Любек они большею частию погибли во время бури⁷⁶⁾; четверо вовсе небыли отпущены, и даже в 1408 году переправлены в Москву, где содержались еще несколько лет⁷⁷⁾: по всей вероятности это были ревельские купцы. Что касается количества товаров, взятых на великаго князя, то сами Немцы по видимому незнали его в точности: в хронике Виллебрандта оно показано сначала в миллион гульденов, — очевидно весьма преувеличенно, а потом в триста тысяч; в предисловии к скре 1514 года это количество определяется только в 96 тысяч марок серебра⁷⁸⁾; последняя данная едва ли не ближе к истине. Любек ставил необходимым условием заключения новаго мира с великим князем возвращение взятых товаров; но этого возвращения никогда непоследовало, а новый мир и возстановление новгородскаго двора состоялись уже при преемнике Ивана Васильевича.

После тех отношений в каких находились Новгород и Ганза в течение больше чем трехвековаго периода их торговли, после неоднократных грабежей и арестов, какие производились над купцами с обеих сторон, поступок великаго князя Ивана Васильевича непредставляет чего нибудь новаго и необыкновеннаго; притом этот поступок если не вполне оправдывается, то в значительной степени извиняется целым рядом жестоких оскорблений, нанесенных ему в лице его послов, купцов и вообще его подданных, с которыми так безчеловечно обошлись в Ревеле. Гораздо важнее вопрос о том, какую цель имел великий князь, так круто поступая с немецкими купцами; уж конечно он, привыкший все хладнокровно разсчитывать, предусмотрел {264} и взвесил все возможныя последствия своего решительнаго шага. Мы неможем согласиться с историографом Карамзиным, что будто закрытием двора Иван Васильевич сделал ошибку, которую потом тщетно хотел поправить, что в порыве досады он разрушил благое дело веков, к обоюдному вреду Ганзы и России, и в противность его собственному всегдашнему старанию быть в связи с образованною Европой⁷⁹⁾. Напротив поступок великаго князя с немецкими купцами показывает, что он хотел сноситься с этою Европой без тех препятствий, какия представлялись со стороны Ганзы и лифляндских городов; он хотел отучить Ганзу вмешиваться на будущее время в политику и принимать сторону его врагов Швеции и Ордена; его намерением отнюдь небыло прекращение торговли Немцев в Новгороде: он предлагал только торговать там на его княжеской воле, и конечно немог обращать внимания на такия отжившия права Немцев, как право безпошлинной торговли. Наконец основание Ивангорода и война со Шведами, веденная около Выборга тотчас по закрытии двора, ясно показывают, что Иван Васильевич стремился стать твердой ногой при море: это — тоже заветное стремление, которое продолжал его грозный внук и которое наконец осуществил их гениальный потомок Петр великий.

Назад К оглавлению

¹⁾ „А гостю всякому гостити без рубежа, а ворота ти отворити а хлеб ти пустити, и всякий ти гость пустити в Новгород, а силою ти гостя в Тферь непереимати“. С. Г. Г. и Д. I, № 14 (договор с Михаилом Ярославичем 1318 г.).

²⁾ Никитский. Очерк внутр. истории Пскова, стр. 92.

³⁾ П. С. Р. Л. I. 138, 1147. В церковь св. Михаила, в новгородскую божницу, положили тело убитаго Игоря Ольговича.

⁴⁾ Тамже, III, 41, 1225.

⁵⁾ Также, III, 8, 1137.

⁶⁾ Новгород сам в себе (Чтен. в Общ. Ист. и Древн. 1869, IV, стр. 36). В этой статье высказано много остроумных соображений; однако общий взгляд автора на внутреннюю жизнь Новгорода по нашему мнению, слишком мрачен; своим пессимизмом автор превосходит даже новгородских летописцев.

^*) Так. OCR.

⁷⁾ См. выше. стр. 100.

⁸⁾ „А в Ладогу ти, княже, слати осетрьника и медовара по грамоте деда твоего Ярослава“. С. Г. Г. и Д. I, № 7.

⁹⁾ „А коли приведется взяти князем великим черный бор, и нам дати черный бор по старине“. А. А. Эксп; I, № 58 (яжелбицкий договор 1456 г.). Еще раньше Василию Васильевичу была дана грамота на черный бор: „се дахом черный бор на сей год великому князю Василью Васильевичу всея Руси“. Тамже № 32. — „А умпришь, господине честны король, великий Новгород с великим князем, ино тебе взяти честному королю черны бор по новгородким волостем по старине одинова, по старым грамотам, а в иные годы черны бор ненадобе“. Тамже, № 87.

¹⁰⁾ „А коли, княже, поедешь в Новгород, тогда тобе дар емати по постояниям; а коли поедешь из Новагорода, тогда тобе дар ненадобе“. С. Г. Г. и Д. I, № 10.

¹¹⁾ П. С. Р. Л. III, 1332.

¹²⁾ А. А. Э. I, № 58.

¹³⁾ Об отношениях Новгорода к великим князьям (Чт. в Общ. Ист. и Др. 1840, № 1, 33).

¹⁴⁾ Отчасти такой же характер имела княжеская власть вообще в древней Руси, что было в духе той несколько наивной эпохи. Справедливо замечает К. И. Бестужев-Рюмин: „вообще князья имели в виду свои княжеския права на управленне, суд и дань, и делили между собой эти права: волости представляли в их глазах известную ценность“ (Русск. Истор. I, стр. 200). По нашему мнению при объяснении явлений удельнаго периода это нужно принимать во внимание больше, чем принимали до сих пор. Конечно в лице Мономаха древняя Русь представила идеал князя, добраго страдальца за русскую землю; но Мономахи весьма редки.

¹⁵⁾ Позже в ХV веке бывало также: в 1434 году Новгород заключил договор с Ганзой и с великим князем Василием Васильевичем. Ак. Истор. I, № 258. Ropp, Hanserecesse, № 288.

¹⁶⁾ Рус. Лив. А. стр. 57: „wi sin jo komen uppen des groten konighes hant unn der meynen Naugarder“.

¹⁷⁾ См. выше, стр. 193, примеч. 35.

¹⁸⁾ Перенесение княжескаго местопребывания с Ярославова двора на Городище, по мнению г. Никитскаго, совершилось к концу XI столетия (Правительственный совет в Новгороде, ст. в Ж. М. Н. П. 1869, октябрь).

¹⁹⁾ Sart. Lappenb. II, 25-26.

²⁰⁾ Ibid. 352.

²¹⁾ „Седеша Новгородци без князя от смена дни до велика дни о Якуне, жьдуче от Мьстислава сына“. П. С. Р. Л. III, 14, 1167. — „Послания Цьрнигову к Ярославу по сын, и седеша всю зиму Новегороде без князя“. Тамже, 23, 1196.

²²⁾ Ropp, Hanserecesse, I, S. 510-512. Приведем здесь несколько подлинных слов из отчета: „Noch so hadden se grote clage als van dem groten koninghe van Moskauw unde seden, id were sin recht wen he to Naugardeu, dat oen de dutzsche koepman solde enteghen riden unde bidden oen up den hoff to gaste, unde sohlen oen begiften myt enen hugelin Ypersch unde mit 2 vaten wyns, alse eyn vaten roden wyns unde dat andere blanckes wyns, ande zolden oen zulleft 3 in nnsen kerken laten, unde solden senden dem borchgreue eynetunnen roden wyns, dat he den groten kouinck mede visiterde, wed he oen to gaste hadde, unde den hertogen ok desgeliken eynuen tunnen roden wyns, wen lie den groten koninck to gaste hedde. Also hedde to Naugarden sande to den Dutzsclien umme de vorgerorden giffte unde visiteringhe dem groten koninghe to doende to velen tiiden de Dutschsn en achteten des nicht; also gaff Naugarden dem groten koninghe 200 stucke umme der Dutzschen willen“.

²³⁾ П. С. Р. Л. III, 111, 1434: „на святой недели априля в 5-е выеха весь великий Новгород ратию на поле на зарецскую сторону к Жилотугу, а князь Василии был тогда на Городище, и небысть Новгородцем ничтоже“ — Как видно дело было шло к столкновению.

²⁴⁾ Sart. Lappenb. II, № 73⁶. Bunge (LEK. Urk. I, № 546 относит его предположительно к 1292 году; но точных указаний на время в самом документе нет; наверное можно только полагать, что он относится к концу XIII века, так как Немцы жаловались на неоднократные грабежи своих купцов именно в то время.

²⁵⁾ Что значит это нехотел мы увидим сейчас.

²⁶⁾ „Hi sex ad nos in Cerceke venientes in curiam regis“. Ниже вместо Cerceke читается Gorceke; по всей вероятности тут разумеется Городище.

²⁷⁾ „Symen, oldermannis Nogardensium“; не купецкий ли староста?

²⁸⁾ „Iratus itaque Wezcelus sic ait: quid ad regem? Dominus rex bona illa non habet; vos, Nogardenses, bona illa habetis et ea cum smerdis vestris divisitis: smerdi vestri sunt, et idcirco de jure tenemini respondere“. Sart. Lap. II, S. 165.

²⁹⁾ „Ex parte Nogardensium misit (rex) ad nos ducem Nogardiae cum aliis duobus potentioribus“. Был ли в числе последних Семен, или он призван на совещания в качестве купецкаго старосты после, и следовательно был четвертым представителем от Новгорода, невидно из отчета (ibid. S. 163).

³⁰⁾ „Doumimdus, aller Sweele, tercius Wezcele, quartus Constantin“. Ibid. S. 164.

³¹⁾ „А вечным грамотам небыти“. А. А. Э. № 58 (яжелбицкий договор 1456 года).

³²⁾ Впрочем к договорной грамоте Александра Невскаго владыка Далмат привесил свою печать, хотя в самой грамоте имя его неупомянуто; а в договоре 1392 года неназваны ни князь, ни владыка.

³³⁾ Bunge, LEK. Urk. № 1103: „do dat geschen was des morgen vro, do genge wi also vort vor den biscop van Nowerden, dem klagede wi, wo ovele men uns haudelde unde deme was it let und gaf uns sinen pristauen vort mede an den borchgreuen unde klage to vorclarne vor den borchgreuen“.

³⁴⁾ Hildebrand. Die hans. livl. Gesandschaft 1494 nach Moskau (Balt Monatsschr. Neue Folge, B. 2, 133).

³⁵⁾ Ropp, Hanserecesse. S. 509-510; другой раз палаты называются „biscopes hoff“. — Письмо Любека в Новгород от 1435 года, которым он уполномочивал лифляндских послов вести переговоры с Новгородом, было надписано следующим образом: „deme everdighen gheictliken vadere unde mechtighen heren, dem heren erzebiscoppe, deme edelen unde dogentsamen heren dem borchgreuen unde dem hertogen, unde den erlicen unde vorsichtigen geinenen inwoneren der erwerdigen stedo to groten Naugarden, unsen leuen heren, gunneren unde vrunden“ (Ropp, Hanserecesse, № 406).

³⁶⁾ В 1398 году воеводы великаго князя московскаго воевали между прочими Владычню волость Вель (П. С. Р. Л. III, 99); в 1401 году горел владычен городок Молвотици (тамже, 101).

³⁷⁾ „Созвал есми десять сотских и старосту Болеслава, и бирича Мирошку и старосту иванскаго Васяту, и погадал есмь со владыкою и с своею княгинею и с своими боляры и со десятью сотскими и с старостами, дал есми суд и мерила, якоже на торгу святей богородицы в Киеве, митрополиту, тако в Новгороде святей Софеи и епископу и старосте иванскому и всему Новуграду мерила торговая, скальвы вощаныя, пуды медовые, и гривенку рублевую и локоть и иванскии… Торговая вся весы, мерила и скалвы вощаныя, и пуд медовый и гривенка рублевая и всякая известь иже на торгу промеж людми, от Бога тако искони уставлено есть епископу блюсти без пакости, ни умаливати, ни умноживати, и на всякий год извешивати; а скривится, а кому приказано, и того казнити близко смерти а живот его на трое: треть живота святей Софеи, а другая треть святому Ивану, а третия треть сотским и Новуграду“. (Пр. Макарий, Истор. рус. церк. II, прилож. № 14).

³⁸⁾ О нем весьма важныя соображения дает г. Никитский в статье: Правительственный совет в Новгороде (Ж. Мин. Нар. Пр. 1869, октябрь).

³⁹⁾ П. С. Р. Л. III, 88.

⁴⁰⁾ Тамже, 95.

⁴¹⁾ Тамже, 119; IV, 214. В последнем случае после исчисления по именам пятерых старых посадников замечено, что было много и других бояр; но полномочия, как видно, имели первые пятеро, названные поименно. Нужно также заметить, что на эти съезды часто отправлялись и великокняжеские наместники. Весьма вероятно, что на дерптский съезд 1338 года ездили также пятеро бояр; с ними был и наместник великаго князя. См. выше, стр. 203, примеч. 60.

⁴²⁾ Ropp, Hanserecesse, № 14.

⁴³⁾ Bunge, LEK. Urk. VI, № 2990, 1412: „darup antwarden se uns, dat it nicht vele vorschluge, dat men dar den heren, alse dem ertzcbischoppe, horchgreuen und hertogen umme screue, wente se de breue vort bi sik liggen leeten und doen dem russchen kopmanne und der gemeenheit dar nichtes nicht van to wetende“.

⁴⁴⁾ Cрав. вышe, стр. 75.

⁴⁵⁾ Тамже.

⁴⁶⁾ Ropp, Hanserecesse, S. 186-187.

⁴⁷⁾ Ibid. s. 517.

⁴⁸⁾ Рус. Лив. А. № 75, стр. 55-61. Перепечат. у Bunge, LEK. Urk. VI, № 3077. Мы будем ссылаться на текст русско-ливон. актов, снабженный некоторыми примечаниями. Было бы очень желательно, чтобы кто нибудь из основательных знатоков старонемецкаго языка сделал дословный перевод этого интереснаго документа.

⁴⁹⁾ „tuschen de holtenen kerken unu de grydnissen“. P. Л. A. стр. 56.

⁵⁰⁾ „Do worden de duschen ghewarnt van ruscen, de er vrent weren. dat se ere gud vlogheden in de kerken unn ghenghen to male in sunte peters hof: wente it wolte dar ouele gan, de ruscen wapenden sich alto male; do deden duschen na der ruscen rade, de se warnet hadden. Do ludden de ruscen eyn dine, unn brachten de doden ruscen in dat dinc, dar weren de meynen Naugarder komen alto male wapent“. Тамже.

⁵¹⁾ „do sloten de duschen eren hof, darтa quemen de ruscen vt deme dinghe mit wapenen unn mit bannyren unn howen plancken unn porten; do de duschen dat horden do lepen se in ere kerke vnn sloten de to, unn satten ere dinc also, dat se lyph vnn gut in der kerken weren wolden; do der plancken eyn del nider weren vnn de porten des houes dor howen was, do lepen de ruscen mit wapen nicht to de kerken, wenne to den cleten vnn howen de vp vnn nemen wat darinne was neden vnn bowen“. Тамже, 57.

⁵²⁾ „des nachtes ghenghen 3 duschen vor dhen hertoghen vnn legherden den sacwolden dor noyt mit 80 stucken syluers“. Тамже, 58.

⁵³⁾ „Des quemen de boden weder vt deme dinghe vnn escheden echter twe dusent stucke syluers vor ere smaheit, den Naugarderen dusent, vnn dem konighe dusent stucke“. Тамже. — Итак здесь различаются вира, которая была уплачена родственнику убитаго, и штраф за безчестье Новгороду и великому князю, котораго требовали послы веча; этот штраф гораздо значительнее виры, ибо все дело далеко превышало характер обыкновенной частной тяжбы.

⁵⁴⁾ „dos seluen auendes do quam eyn, de heyt Boris Zyluesters sone, vnn sprach ene hedden vtghesant 300 guldene gordele, groten Naugarden hedde gudes ghenauch, se en wolden neyn gut, wenne se wolden hebhen de 50 houede, de se beschryuen hedden“. Тамже. — Золотые кушаки, как видно, составляли внешнее отличие знатнейших новгородских бояр, быть может именно членов правительственнаго совета.

⁵⁵⁾ П. С. Р. Л. III, 74, 1329: „того же лета убиша в Юрьеве новгородского посла, мужа честна, Ивана Сыпа“.

⁵⁶⁾ „de heren van Nogarden“, или как он прямо потом начинается „hefen rad“. Рус. Лив. А., стр. 59 и 61.

⁵⁷⁾ Тамже, стр. 60. Недолжно опускать из внимания некоторых подробностей этой грамоты, о которых в других местах Немцы умалчивают, или говорят только вскользь.

⁵⁸⁾ П. С. Р. Л. III, 96, 1392: „Того же лета пришедше с моря разбойници Немци в Неву, взяша села по обе стороны реки, за пять верст до города до Орешка“. Новгородцы с князем Семеном Ольгердовичем отбили это нападение.

⁵⁹⁾ Рус. Лив. Ак. № 118. В 1422 году Любек писал в Лифляндию, что недавно несколько Русских освобождены из плена с помощью ганзейских городов, и как кажется просил теперь выхлопотать уплаченный за них выкуп. Тамже, № 220.

⁶⁰⁾ Гильдебранд, Отчет о розыскан., стр. 45, № 184.

⁶¹⁾ Рус. Лив. А., стр. 173.

⁶²⁾ Rорр, Hanserecesse, № 589: „Willen weten, dat des groten Koninges van Moskauw namesnike, de borgermeistere, hertoge nnde gemene Naugarden uns gesproken hebben, als van deme Moskauwer, den gi myt jw upgeholden hebben, unde weren begerende, id jw to vorscrivende, dat he vri werde, wente he des ergenomeden koninges koepman is“.

⁶³⁾ „И о пошлине великих князей, что̀ в Юрьеве, а то пискупу давати великому князю по старине; а что русский конец и святыя церкви, а то им держать по старым грамотам“. Карамзин, И. Г. Р. VI, примеч. 4. „От сего веремени благоверным великим князем, русским царем, на честном бискупе юрьевском дань своя имати по старине, по тому крестному целованию… а бискупу юрьевскому, и посадником (т. с. бургомистрам) и ратманом юрьевским церкви Божии светого Николы и светого Георгия очистить“. Сборник Муханова, № 19. — Ожидаем специальнаго изследования о юрьевской дани от одного из наших товарищей.

⁶⁴⁾ Записки о Московии б. Герберштейна, перев. Анонимова, стр. 115-116.

⁶⁵⁾ Чтен. в Общ. Истор., и Древ. 1868, II, стр. 76-77 (перев. Барсова).

⁶⁶⁾ Эти краткия сведения заимствуем из отчета Гильдебранда, №№ 304, 306, 326, 345, 356, 369, 372. С изданием самаго сборника документов из ревельскаго архива можно будет лучше выяснить всю историю закрытия немецкаго двора в Новгороде.

⁶⁷⁾ Тамже, № 350.

⁶⁸⁾ Тамже, №№ 354 и 358. Греки, прибывшие с Софьей Фоминишной, нераз служили великому князю для посольств в Европу; посол Эммануил был у папы в 1489 году, но раньше, в 1483 году, он был задержан в Ревеле. Тамже, № 336.

⁶⁹⁾ Тамже, № 360.

⁷⁰⁾ „De Revelschen enen Rüssen, welker valsche Schillinge in erer Stadt gemuntet hadde, na dudeschem rechte, hebben to dode seden laden, unde noch einen anderen Russen, de by einer strentze op einer unnaturlicken dadt beschlagen was, na christlikem rechte vorbrandt hebben“. Balt. Russow. Scriptor, rer. livon. II, 2 Band: S. 32).

⁷¹⁾ Livland. Iarbüclier, I, letz. Abschn. S. 247-251.

⁷²⁾ Это посольство на основании еще неизданнаго отчета одного из послов описано г. Гильдебрандом в упомянутой уже статье его в Balt. Monatschr. Neue Folge, В. 2. Из нея и заимствуем здесь несколько подробностей.

⁷³⁾ Рус. летоп. по Никон. сп. VI, стр. 141, 1495.

⁷⁴⁾ Willebrand. Hans. Chronik, II, 240, 1404.

⁷⁵⁾ Гильдебранд, Отчет о розысканиях, № 386.

⁷⁶⁾ Willebrandt, Hans. Chron. II, 240.

⁷⁷⁾ Гильдебранд, Отчет, № 421. Willebrandt., Hans. Chron. III. 100.

⁷⁸⁾ Willebrandt. Hans. Chron. II, 240; III, 100.

⁷⁹⁾ И. Г. Р. VI, стр. 165.

Назад К оглавлению