Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Назад К содержанию Дальше

К интерпретации т. н. сомнительных частей «Илиады»

Анализ структурной симметрии «Илиады», проведенный нами, делает теорию единства поэмы реальной. Однако, чтобы избежать односторонности в суждениях, следует рассмотреть и те аргументы, которые выдвигаются рядом ученых для доказательства неоригинальности отдельных частей поэмы. Выше мы говорили о том, что фабула и композиция «Илиады» построены по своеобразной поэтической концепции. Стоит только не принять этого во внимание и подойти к поэме с позиций точной научной логики, как все то, что выглядит таким убедительным и естественным в поэме с художественной точки зрения, станет непонятным и туманным. Можно с полным основанием сказать, что в «Илиаде» почти нет песни, отдельные части которой не ставились бы аналитиками под сомнение. Не имея возможности уделить внимание каждому аргументу, каждому воззрению аналитиков, многие из которых уже опровергнуты вполне обоснованно,¹⁾ мы остановимся лишь на некоторых из них, представляющих, по нашему мнению, особый интерес. Выделяя из «Илиады» ту или иную часть, аналитики обычно указывают на сюжетные, стилистические, языковые и др. противоречия. При этом они руководствуются подчас субъективными взглядами на единство эпоса. Однако принимая во внимание, что разные ученые могут иметь разные критерии, одни и те же места «Илиады» могут быть интерпретированы совершенно по-разному. Именно поэтому то, что одними исследователями считается явным доказательством многоавторства, другими рассматривается как пример органичного единства поэмы. В «Илиаде» действительно можно встретить ряд явных противоречий, однако удельный вес их в поэме незначителен. Так, в V песни (576-7) говорится:

«Там Пилемена повергли, Арею подобного мужа,
Бранных народов вождя, щитоносных мужей пафлагонян». [70]

А в XIII песни (658) тот же Пилемен оплакивает своего сына. Или в XV.63-64, после того как Гектор оттеснит ахейцев:

«В бегство они упадут на суда многовесельные
Ахилла Пелеева сына»,

а в 704 той же песни Гектору удалось оттеснить ахейцев лишь до судов Протесилая и т. д.²⁾ Но в наше время подобным расхождениям мало кто уделяет большое внимание. Создание столь монументальной и насыщенной сценами поэмы, как «Илиада», нельзя представить как непрерывный процесс. Вполне допустимо, что поэт, предварительно обдумывая отдельные детали, складывал их затем в отдельные малые художественные единицы, а потом вставлял в произведение. И точно так же в процессе формирования поэмы именно он, а не кто другой вносил коррективы и добавления. Поэтому отдельные расхождения или противоречия скорее следует приписать самому поэту, чем интерполятору или некоему «обработчику». Хотя, надо отметить, что подобные расхождения в «Илиаде» встречаются очень редко. Гораздо в большем количестве их можно выявить (конечно, при желании выявить) в других произведениях большого объема, авторство которых не вызывает сомнений.

Вместе с этим, аналитики в «Илиаде» выделяют и ряд таких частей, которые занимают ключевую позицию в композиции поэмы и их изъятие поставило бы под сомнение единство поэмы вообще.

Испытание войск Агамемноном во II песни, по мнению некоторых исследователей, не совсем логично, неестественно на десятом году войны; непонятна функция самого решения Агамемнона в поэме. Высказаны различные предположения о том, как дополнил первичную сцену построения войск поэт-Б или интерполятор эпизодом осмотра.³⁾ Однако, как в последнее время доказал Катцунг, эту часть невозможно отделить от поэмы, ибо она логически развивает мотив гнева.⁴⁾ Помимо этого, «испытание войск» вполне логично во II песни, так как Агамемнону после ссоры с Ахиллом нужно подкрепить внушенную Зевсом веру в победу уверенностью в поддержке войска, его авторитет военачальника должен возобладать над славой Ахилла среди бойцов, тем более, что Атрид прекрасно понимал силу психологического [71] воздействия отречения Ахилла от битвы и даже сожалел о происшедшем (ср. II.377-380).

Таким образом, во II песни происходит фактически вторичное провозглашение Агамемнона военачальником ахейских войск. Относительно того, что испытание войск на десятом году войны не выглядит неестественным, мы уже говорили. В этой части «Илиады» идет подготовка к началу сражений в поэме и поэтому с художественной точки зрения вполне естественны эпизоды, создающие иллюзию начала войны вообще.

«Каталог кораблей» во II песни со списком троянцев и их союзников (484-877) был самым значительным аргументом аналитиков на протяжении ряда лет для доказательства многоавторства поэмы. Однако сопоставление данных «Илиады» и «Каталога», как мы уже постарались показать в нашей работе, специально посвященной проблемам каталога,⁵⁾ не дает никаких причин для сомнений в совершенно очевидном, что данные каталога и «Илиады» полностью совпадают в характеристике героев: в поэме каждый раз повторяются эпитеты (эпические формулы) героев, которые употреблены в каталоге, в каждом отдельном случае в поэме принимаются во внимание подтвержденные в каталоге мифологические детали, в ряде случаев продолжается информация о герое, начатая в каталоге. Без каталога были бы непонятны отдельные места «Илиады». По самым достоверным доказательством оригинальности каталога является тот факт, что часть перечисленных героев, вне каталога, при первом их упоминании в «Илиаде» не экспонируется, т. е. они не представляются слушателям и читателям. Анализ «Илиады» показал, что первое упоминание героя поэт в большинстве случаев сопровождает краткой информацией о его происхождении или, в крайнем случае, это становится понятным из контекста. Если выделить каталог из «Илиады», то в поэме при первом упоминании не окажутся экспонированными Пенелей, Лейт, Клоний, Протесилай, Полипойт и др.⁶⁾

Не следует забывать также того, что каталог занимает определенное место в структурной симметрии поэмы. Он соотносится с тем блоком XXIII песни, в котором представлена панорама ахейских героев, втянутых в спортивные соревнования.

Долгое время непреодолимым препятствием считалось и то обстоятельство, что в V песни разгоряченный боем Диомед ранит богиню Афротиду, а в VI песни (129) он заявляет Главку: [72]

«Я никогда не дерзал с божествами Олимпа сражаться».

К этому добавлялось и то, что V песнь является замкнутой как по композиции, так и по содержанию, что считалось лучшим доказательством ее независимого происхождения.⁷⁾

Эрбзе доказал,⁸⁾ что здесь нет никакого противоречия. В V песни Диомед выполняет указание Афины (130-132):

«Ты на бессмертных богов, Диомед, не дерзай ополчаться,
Кто ни предстанет; но если Зевесова дочь, Афродита,
Явится в брани, рани Афродиту острою медью».

Со своей стороны, план сражения, данный Афиной в первой части V песни, представляет собой некую модуляцию тем других песен. V песнь не только не выпадает из поэмы, но, напротив, рассказывая о том, что Зевс не сможет осуществить свой замысел, пока боги враждуют между собой, эта песнь выявляет тесную связь с остальными частями «Илиады». Что же касается места этой песни в целой структуре «Илиады», то об этом было сказано выше.

Несколько слов о встрече Гектора и Андромахи в VI песни. Попытка Яхманна⁹⁾ доказать, что эта сцена — ранее существовавшая самостоятельная песнь, вставленная неким компилятором в весьма неподходящее место, — являет собой пример того, сколь субъективны порой отдельные исследователи в определении места этой сцены в поэме. Но гомерология почти единодушна в интерпретации этого эпизода. Мало кто сомневается сейчас в том, что сцена встречи Гектора и Андромахи — одна из самых сильных в поэме — находится на самом подходящем, единственном для нее месте.¹⁰⁾ Именно в ней фактически дается первое полное экспонирование Гектора, что столь необходимо для всего его дальнейшего действия в поэме. Здесь же следует отметить, что в сцене пребывания Гектора в Трое, в речах героев использованы те композиционные приемы, что и во всей поэме.¹¹⁾ Помимо этого, сцена, как было отмечено выше, занимает вполне определенное место в структурной симметрии поэмы.

Если органичная связь рассмотренных выше мест с поэмой в целом представляется обоснованной, то сложнее обстоит дело со сценой посольства в IX песни «Илиады», в частности с 182-198 строками. Как известно, в этой [73] песни отчаявшийся Агамемнон собирает ахейцев в надежде найти выход из создавшегося положения. К Ахиллу решают направить послов, о чем Нестор говорит:

«Феникс, любимец богов, предводитель посольства да будет;
После Аякс Теломонид и царь Одиссей благородный;
Но Эврибат и Годий да идут, как вестники с ними».

(IX.168-170)

Далее рассказывается о том, как направились послы к Ахиллу. В сцене, рисующей прибытие послов к Ахиллу (182-198), повествование неожиданно начинает вестись в двойственном числе:

Τω δε βάτην παρα θινα ηολυφλοίσβοιο θαλάσσης

«Они (вдвоем) пошли по берегу многошумящего моря...»

Интерпретация этого места представляется довольно сложной.¹²⁾ Если допустить, как это делают некоторые исследователи, что посольство с самого же начала было представлено двумя лицами, а Феникс лишь позже был введен в сцену, то недоумение вызывают два обстоятельства: а) почему интерполятор не переделал те места, в которых повествование ведется неуместным для ситуации дуалисом. Неужели он не заметил этого расхождения? б) почему дуалис не встречается в IX.669, где описано возвращение послов:

Οι δ’οτε δη κλισίησιν εν ’Ατρείδαο γένοντο...

«Когда они попали в сени Атрида...»

Если в первоначальной сцене действительно участвовало лишь два героя, то следовало бы ожидать, что и при описании их возвращения встретятся дуалисы.

Трудно согласиться и с теми исследователями, которые предполагают, что в указанной сцене поэт сознательно упускает из виду образ Феникса, так как не считает его основным представителем посольства. И в этом случае дело осложняется употреблением множественного числа в сцене возвращения послов (IX.669). Кроме того, трудно предположить, что Гомер мог сознательно игнорировать Феникса.

Не убедительна и та точка зрения, согласно которой дуалисы IX песни — след ранее существовавшей версии, которую Гомер использует и в которой посольство представлено двумя лицами. И в данном случае остается в силе множественное число 669 строки. Помимо этого, согласившись с этим [74] взглядом, мы должны будем видеть в Гомере лишь того, кто механически соединял отдельные части, упустив при этом из внимания реальную ситуацию. Возникает также вопрос — почему столь явное несоответствие в тексте не было исправлено во время неоднократных публичных исполнений поэмы, ведь слушатели или исполнители не могли не заметить такого разящего расхождения? Часть исследователей предполагает, что в гомеровском эпосе двойственное число мало различимо от множественного и порой они свободно чередуются друг с другом. В доказательство этого приводят некоторые строки «Илиады», в которых засвидетельствовано подобное чередование. Это — правильное наблюдение, но вряд ли подходит к нашему случаю, так как употребление дуалисов в IΧ песни, в сцене посольства, вовсе не имеет фрагментарного и случайного характера. Напротив, использование дуалисов вполне последовательно и даже подчеркнуто. Исключено также, чтобы каждая строка с дуалисами являлась лишь результатом μετρικη ανάγκη.¹³⁾

Близок к истине, как нам кажется, Ломанн,¹⁴⁾ который считает, что исходной точкой должно быть не раз отмеченное обстоятельство — данный отрывок IX песни связан с тем эпизодом I песни, в котором описывается прибытие двух вестников к Ахиллу для того, чтобы забрать Брисеиду. И действительно, между этими двумя сценами — явное соответствие. В обоих случаях Агамемнон посылает к Ахиллу вестников, но цели их миссий различны. Если в первом случае высокомерный Агамемнон поручает послам забрать Брисеиду у Ахилла, то в другом — уже сломленный царь обещает Пелиду вместе с возвращением Брисеиды и многочисленные дары. Именно поэтому вполне правдоподобно, что поэт при описании этих двух миссий мог сознательно прибегнуть к приему стилистических взаимоотражений. Подчеркивая таким образом сходство, Гомер в то же время мастерски показывает и совершенно противоположный характер этих эпизодов. В результате этого в них много схожих строк: I.322 и IX.166; I.327 и IX.182; I.328 и IX.185; I.329 и IX.186; I.334 и IX.197.¹⁵⁾ Ломанн считает, что дуалисы IX песни, в первую очередь «sind Folgen spezifisch homerischen Spigelungs- und Verklammerungstechnik».¹⁶⁾ Однако он понимает, что этого недостаточно и, подобно Шадевальдту и Мотцкусу, мотивирует употребление дуалисов в указанном месте оттеснением [75] Феникса на задний план и выделением основных послов — Аякса и Одиссея. На это же, по его мнению, указывает и то, что в противовес 168 строке, где Нестор определенно говорит: «Феникс, любимец богов, предводитель посольства да будет», в 192 строке мы читаем:

«Тою порою приближались послы, Одиссей впереди их».

Мы согласны с доводом Ломанна, что соотношение интересующих нас сцен I и IX песен в некоторой степени обуславливает употребление дуалисов в IX песни, но не можем согласиться с ним в их мотивировке, ибо в противном случае рискуем оказаться перед трудностями: почему поэт упускает из виду вестников Одия и Еврибата, явно сопровождающих ахейских героев? Если Ахилл не замечает их на фоне официальных послов, то не мог же поэт забыть о них, описывая в 182 строке, как отправляются посланцы Агамемнона берегом моря. Тем более, что употребление множественного числа в 669 строке IX песни говорит о том, что здесь подразумеваются и эти вестники. К тому же непонятно, если включение Феникса в посольство создавало поэту столько сложностей, то почему же он не воздержался от его участия в посольстве вообще. Но Феникс — полноправный член посольства. Он фигурирует вместе с послами всюду, где контекст дает реальную возможность определить состав посольства: в 223 Аякс ему подмигивает, затем он произносит речь и, наконец, Ахилл оставляет его у себя. Согласившись с интерпретацией Ломанна, мы должны будем допустить, что: а) поэт и Ахилл почему-то игнорируют Феникса в упомянутых пассажах, хотя в других случаях он — полноправный член посольства; поэт сознательно упускает из виду, что он вместе с Одиссеем и Аяксом идет к Ахиллу, а Ахилл, приветствуя героев, почему-то обращается только к двум послам; б) в отмеченных пассажах поэт и Ахилл игнорируют и вестников, хотя Нестор отправляет их с послами и в 669 они возвращаются к Агамемнону вместе с Одиссеем и Аяксом.

Таким образом, встав на эту точку зрения, мы должны будем признать Гомера поэтом-формалистом, готовым пожертвовать реальным положением вещей ради принципа отражения, поэтом, который скован своими же композиционными и структурными принципами. Однако это далеко не так. Как мы уже говорили выше, определяющей для Гомера обычно является внутренняя логика развития действия и ради этого он порой готов нарушить и структурную симметрию своей поэмы. Исходя из этого, представляется мало, вероятным, чтобы Гомер в угоду формальному принципу взаимоотражения пошел на столь явный компромисс в IX песни. Более реальным нам представляется иной путь интерпретации дуалисов IX песни. [76]

По нашему мнению, употребление дуалисов, наряду с явно выраженным принципом взаимоотражения (как основной причины), обусловлено и реальным положением вещей. Употребляя двойственное число, Гомер этим отдаляет друг от друга ахейских героев — официальных послов и вестников, выполняющих лишь роли статистов. Подобное разделение посольства на две части подготовлено уже в словах Нестора: μέν (168) после Φοινιξ и δ' (= δέ) (170) после κηρύκων, в которых послы выделяются от вестников. Это деление в силе до тех пор, пока говорится о том, как они идут берегом моря, как приходят к Ахиллу, как их приветствует Пелид, т. е. во всей сцене, которая представляет картину действия посольства, состоящего из двух частей. Обращение к двойственному числу Гомеру нужно для того, чтобы на протяжении всей сцены, пока в ней действует разделенная на две части пятерка, воздействовать на воображение слушателя, дать ему почувствовать определенную дистанцию между Фениксом, Одиссеем и Аяксом, с одной стороны, и Одием и Еврибатом, с другой.

Эта спорная сцена в нашей интерпретации будет выглядеть приблизительно так: Нестор определяет состав посольства к Ахиллу — послами выбирает Феникса, Аякса и Одиссея, а вестниками Одия и Еврибата. В словах Нестора «Феникс, любимец богов, предводитель посольства да будет», по нашему мнению, — дипломатический ход. Он включает Феникса в посольство постольку, поскольку тот был близок к Ахиллу и мог воздействовать на Пелида, назначает же его предводителем потому, что по возрасту это более всего подобало ему. К тому же Феникс, будучи ответственным за исход посольства, сделал бы все, чтобы уговорить Пелида. Однако описывая, как Нестор напутствует героев и подмигивает каждому из них, автор подчеркивает, что больше всех он подмигивал все-таки Одиссею (180). Отсюда явствует, что хотя Нестор по определенным причинам поручил Фениксу быть предводителем посланцев, фактически главою посольства он все-таки считает Одиссея. И вот герои и вестники направились к Ахиллу:

«Они вдвоем (послы и вестники) пошли по берегу многошумящего моря,
Оба молились много земледержателю,
Чтоб преклонить высокую душу Пелида» (182-184).

Когда послы увидели Ахилла с лирой в руках:

«Они оба (и послы и вестники) выступили вперед, предводительствовал божественный Одиссей,
И остановились перед ним...» (192-193). [77]

То, что Одиссей возглавляет (ηγειτο) посольство, непосредственно перекликается с напутствием Нестора. Думаем также, что употребление глагола ηγειτο («предводительствовал») в данном случае должно указывать на то, что автор этого места среди шествующих за Одиссеем подразумевал не одного, а нескольких лиц. Затем

«...Ахилл изумленный воспрянул
С лирой в руках и оставил место сидения,
Так и Патрокл, лишь увидел мужей, поднялся,
В встречу им двоим (послам и героям) руки простер и вещал
Ахилл быстроногий: «Здравствуйте оба (и послы и вестники), истинно дорогие люди пришли ко мне.
Верно, что нужда! Но и гневному вы оба (и послы и вестники) из ахеян любезнее всех мне». (193-198)

Затем он приглашает пришедших в дом, сажает их в кресла и обращается к Патроклу:

«Чашу поболее, друг Менетид, подай на трапезу;
Цельного нам раствори и поставь перед каждого кубок;
Мужи, любезные сердцу, собрались под сенью моею».

(202-204)

За этим следует короткая сцена за столом, в которой наше внимание привлекает следующая деталь: Ахилл садится напротив Одиссея (218). Этой деталью поэт, как нам кажется, хотел подчеркнуть, что самым полномочным «дипломатом» в посольстве Ахилл считает сына Лаэрта. Далее действие развивается логично: поев, выпив,

«Фениксу знак Телемонид подал...» (223).

Эта деталь может указывать на желание Аякса в конце концов перейти к официальной части миссии: «Одиссей то постигнул» (223) и первый обратился к Ахиллу.

Постараемся не быть педантичными в данном случае и не поднимать вопроса, почему первым заговорил Одиссей, в то время как Аякс подал знак Фениксу. Здесь, по нашему мнению, автор весьма интересно передал дипломатическую смекалку Одиссея: заметив, что Аякс подал знак Фениксу, но будучи более опытным и дальновидным, он решил, что в подобной ситуации лучше, если говорить начнет он. Проследив за эпизодом посольства, нетрудно заметить, что роль Одиссея становится все более интенсивной: сперва Нестор особо поучает его, потом показано, как он отделился от [78] остальных при виде Ахилла, далее Ахилл садится за стол напротив него, после чего Одиссей начинает говорить и, наконец, по возвращении послов к Агамемнону Атрид именно к нему обращается с просьбой рассказать обо всем:

«Молви, драгой Одиссей, о великая слава данаев». (673)

Следовательно, такая интерпретация сцены дуалисов, как нам представляется, поставила бы все на свои места.

Пока послы и вестники шли берегом моря, они составляли две зримые группы. Соответственно здесь использован дуалис. Так же легко было различить эти две группы, когда они предстали перед Ахиллом — и в данном месте употребляется дуалис; естественно также, что, обращаясь к пришедшим, Ахилл должен был как-то отделить их друг от друга. Делает он это с помощью двойственного числа. Возможно, что слово φίλτατοι («наижеланные», «самые дорогие») в этом случае относится лишь к героям, а не вестникам. Но с этической точки зрения Ахилл не мог разделить пришельцев на более и менее желанных гостей.⁺⁾ К тому же, вполне возможно, что слово φίλτατοι лишь результат внезапной реакции самолюбивого и вспыльчивого мужа при виде гостей и оно вовсе не указывает на действительное отношение Ахилла к ним.

После того как Пелид ввел гостей в дом и они отдохнули в креслах, он просит Патрокла накрыть на стол. Глагол «находятся» (υπέασι) здесь употреблен уже во множественном числе, так как в данной сцене нет необходимости делить посольство. Говоря о пришельцах, с этого момента Ахилл явно подразумевает только послов, а не всех гостей. Точно так же возвращение посланцев (без Феникса) к Агамемнону передано не дуалисом, а множественным числом οι... γένοντο, ибо в данном случае мы имеем дело не с картиной, изображающей действие, оптическое восприятие которой возможно, а лишь с фиксацией факта возвращения героев от Ахилла. Поэтому в этом пассаже все слова, имеющие числовую категорию, употреблены во множественном (οι... γένοντο... τούς).

Вернемся к сцене дуалисов. Здесь есть еще одна интересная деталь. Поэт нигде не выходит за логические рамки употребления дуалисов при описании действия двух групп, состоящих из нескольких человек. Чтобы уяснить данное положение, заметим — для обозначения действия двух групп, состоящих из более чем двух единиц, в форме дуалиса могут быть использованы лишь местоимения и глаголы. Употребление в данном случае в форме дуалиса имени [79] существительного, обозначающего составляющие эти группы единицы, — уже грамматическая ошибка. Так, желая описать шествие нескольких человек, разбитых на две группы, и при этом подчеркнуть двойственное число, мы в дуалисе можем поставить лишь местоимения и глаголы, а не термины: «человек», «муж». Например: τω βάτην — «они (две группы) шли».

Если же местоимение заменить именем существительным, т. е. вместо «они» поставить слово «мужья», использование ανήρ в дуалисе не имело бы смысла. Оно обязательно должно стоять во множественном, ибо τω ανδρε имеет значение «двух мужей», в действительности же в двух группах объединены более, чем два мужа. Если рассмотреть интересующую нас сцену IX песни с этой точки зрения, обнаружим, что во всех случаях, в которых для обозначения представителей посольства использованы существительные, а не местоимения, они стоят во множественном. Так, в 195 Патрокл привстал, увидев мужей — επει ιδε φωτας (вин. множ.). Имея здесь в виду лишь двух человек, поэт свободно мог бы заменить форму φωτας формой φωτε, тем более, что данный термин используется им при надобности в форме винительного двойственного числа (ср. V.572, 608). Точно так же в обращении Ахилла к пришедшим употребляется множественное число: φίλοι ανδρες («любимые мужья»), в то время как в других случаях, при необходимости, в поэме использованы формы двойственного числа слова ανήρ (ср. V.303, XX.286 и т. д.). То же самое можно сказать и о IX.204, где слово ανήρ стоит во множественном. Естественно, нам могут возразить, что при употреблении дуалисов Гомер вообще не следует строго грамматическим правилам, что в его поэме часты случаи употребления множественного существительных вместо двойственного. Думаем, что в случае IX песни описанный нами выше факт вполне закономерен. Если бы посольство действительно состояло из двух человек, то поэт, используй он формы дуалиса имен существительных хоть один раз, при систематическом употреблении форм двойственного местоимения, смог бы более конкретно подчеркнуть участие в сцене именно двух лиц, тем более, что в метрическом отношении это не было связано с трудностями.^*) [80]

Почти все современные гомерологи считают X песнь или Долонию вставкой в уже сформировавшуюся композицию поэмы, не связанную с другими ее частями ни одной нитью действия. Отправление Одиссея и Диомеда в разведку выпадает из общей структуры «Илиады». Проведенный нами структурный анализ поэмы также поддерживает эту точку зрения, хотя, с другой стороны, ясно и то, что Долонию нельзя рассматривать самостоятельно, в отрыве от «Илиады». Деления — с начала и до конца предусматривает данные «Илиады», ее автор явно исходит из поэмы. Здесь можно сделать два предположения: либо Долония создана самим Гомером после завершения поэмы и вставлена им в ее композицию, либо же X создал один из последователей Гомера для включения в «Илиаду».¹⁷⁾

В последнее время весьма упорно выделяют из «Илиады» сцены обольщения Зевса и т. н. «Энеиды».

По мнению А. Диле, описанная в XIV песни сцена обольщения Зевса внесена в поэму позднее. Он исходит из взгляда, что «Илиада» — эпическое произведение, созданное устным путем и для него характерны эпические формулы, употребляемые с определенной закономерностью. Однако отдельные части «Илиады» не подчиняются этой закономерности, нарушают типичные структуры, составленные из формул устного эпоса, проявляют языковые особенности, многочисленные hapax legomena. Подобные места, по мнению Диле, могли быть созданы лишь письменным путем. Их создали позднее и вставили в поэму, когда записывался текст сложенного устным путем гомеровского эпоса. Типичными образцами подобных сцен Диле считает обольщение Зевса и эпизоды XX песни, связанные с Энеем.¹⁸⁾ В сцене обольщения Зевса он особое внимание уделяет языковым и стилистическим особенностям, которые будто бы дают возможность выделить эту часть из поэмы. Приведем несколько типичных примеров:

В 153 строке употреблена форма εισειδε, которая, кроме этого, встречается только в 158 строке и в «Царстве теней» «Одиссеи» (XI.582, 593). В других местах Гомер употребляет лишь неаугментированную форму данного глагола. 157 строка начинается формой Ζηνα. Во всей «Илиаде» и «Одиссее» это единственный случай, когда строка начинается этим словом. В 168 κλιηδι κρυπτη является формулировкой, стоящей обособленно во всем гомеровском эпосе. В 233 встречается формула αναξ πάντων τε θεων πάντων τ’ [81] ανθρώπων, которая у Гомера нигде больше не засвидетельствована и т. д. Опираясь на ряд подобных аргументов, Диле, вслед за Хайтчом,¹⁹⁾ старается выделить из «Илиады» и связанные с Энеем сцены XX песни. Хайтч считает их негомеровской самостоятельной песнью об Энее, а Диле — созданным письменным путем и позже внесенным в поэму отрывком. Мы не остановимся подробно на приводимых этими исследователями аргументах, ибо ниже у нас будет возможность подробнее коснуться вопроса использования языковых и стилистических фактов для суждения о структуре гомеровского эпоса. Здесь же относительно недостатков данного метода скажем следующее: Диле, желая доказать положение, что гомеровский эпос создан устным путем, старается определить, какие языковые и стилистические факты могут встречаться у Гомера — устного поэта — и какие одиночные детали, моменты, не имеющие параллелей в гомеровском эпосе, следует считать не созданными устным путем и не принадлежащими Гомеру. Однако, если признать, что гомеровский эпос создан письменным путем, аргументация Диле теряет силу. С другой стороны, сегодня никто с уверенностью не может сказать, что раз аугментированная форма εισειδε нигде, кроме сцены обольщения Зевса, не употребляется, она не создана Гомером. Ведь Гомер употребляет неаугментированные формы данного глагола и вместе с тем хорошо знаком с идеей аугментизации вообще. Естественно, он мог употребить данную форму хоть один раз в своем эпосе. Также совершенно свободно Гомер мог начать строку с формы Ζηνα. То же самое можно сказать и о других аргументах Диле. В наши дни трудно определить, какие формы потенциально мог употребить греческий поэт VIII в. до н. э. и какие нет. Ошибочна и та точка зрения, будто лишь отдельные места поэмы указывают на особые языково-стилистические формы. Мы глубоко уверены, что в каждой части поэмы можно выделить т. н. особые факты рассмотренного типа.²⁰⁾ Конечно, их число и удельный вес в разных частях различны, но это вызвано не вмешательством разных авторов, а особенностью соотношения структуры этих мест с остальными частями поэмы. Кроме этого, нельзя забывать и о том, что в поэтическом языке всегда возможно возникновение особых языковых и стилистических форм, которые не всегда характерны для данной эпохи и данной диалектальной [82] среды, но потенциальная возможность появления которых не исключается самой структурой языка. Принять аргументацию Диле возможно лишь в том случае, если удастся доказать, что: а) греческий эпос VIII в. до н. э. никак не допускал возможности употребления упомянутых им форм, б) указанные им места выделяются из всей поэмы своей структурой, ибо каждая часть поэмы — это не единство отдельных слов и формул, а структурное единство, построенное на определенных принципах.

Что же касается органичной связи данных частей с «Илиадой», то мы не исключаем возможности, что в этих сценах можно выявить определенные следы интерполяции,²¹⁾ но они могут проявиться в отдельных деталях, а не в указанных сценах в целом. Следует также учесть, что структурный анализ поэмы показал, сколь органичными являются эти эпизоды для всей поэмы.

Интересно отметить также, что сцену обольщения Зевса объединяет с поэмой сходство композиционных принципов, использованных в речах персонажей, хотя сцены с участием богов в «Илиаде» в отношении структуры речей обнаруживают большую близость с «Одиссеей».²²⁾ Что же касается поединка Энея с Ахиллом в XX, то в пользу ее оригинальности можно было бы привести еще один аргумент. Согласно наблюдениям Кришера, среди героев поэмы по своему значению на первом месте стоит Ахилл, на втором — Гектор, на третьем — Аякс, на четвертом — Эней. Описание в поэме поединка второго героя с первым означает, что здесь пойдет разговор и о том, как сразятся третий со вторым и четвертый герой с первым. Мы не согласны с принципом единой нумерации героев «Илиады» у Кришера. По нашему мнению, более целесообразно было бы разгруппировать героев в пределах каждого из противоположных лагерей. И тогда с полным правом можно было бы заявить, что среди ахейцев на первом месте Ахилл, на втором — Аякс; а среди троянцев на первом месте Гектор, на втором — Эней. Если поединки Ахилла и Гектора, Гектора и Аякса являются органичными частями поэмы, то в ней должно быть описано и единоборство Ахилла с Энеем, чтоб сохранить столь характерное для «Илиады» равновесие: Гектор/Аякс = Ахилл/Эней. [83]

Мы не коснемся здесь вызывающих сомнения у ряда исследователей мест поэмы, таких, как стена ахейцев, XXIV песнь «Илиады»²³⁾ или др., ибо мы рассмотрели их подробно, говоря о структурной симметрии «Илиады».

К тому же, в современной гомерологии высказано много убедительных соображений относительно их органической связи с поэмой.²⁴⁾ [84]

Назад К содержанию Дальше

¹⁾ Для обзора ср. 254; 194а; 140 и т. д.

²⁾ О подобных противоречиях см. 256, стр. 50...

³⁾ Для обзора ср. 254, стр. 98...; 194а, стр. 56.

⁴⁾ 225.

⁵⁾ 25, там же литература.

⁶⁾ Об этом подробно в 25.

⁷⁾ Для обзора 254, кол. 102...; 194а, стр. 64...

⁸⁾ 151.

⁹⁾ 214а.

¹⁰⁾ Ср. 254, кол. 102...; 112; 194а, стр. 65.

¹¹⁾ Ср. 258, стр. 96...

¹²⁾ Ср. Пейдж (303, стр. 298...), рассматривающий данное место аналитически.

¹³⁾ Для обзора ср. 254; 194а.

¹⁴⁾ 258, стр. 227...

¹⁵⁾ Отражение I песни видит в дуалисах IX и Сегал (365).

¹⁶⁾ 258, стр. 230.

⁺⁾ Зато, IMHO, мог разделить гостей на послов как таковых и обслуживающий их персонал, в нашем случае глашатаев — HF.

^*) В связи с этим интересно отметить, что в XVII.387 «Илиады», по наблюдениям ван Лееувена, форма дуалиса μαρναμένοιιν употребляется в связи с тем, что в данном случае имеются в виду две группы сражающихся — «duo agmina». Ср. 196, стр. 92. Об особенностях употребления дуалиса у Гомера см. 125, т. II, стр. 22...

¹⁷⁾ Для обзора см. 254, кол. 105...; 194а, 77...

¹⁸⁾ 136, стр. 65...

¹⁹⁾ 190; 191.

²⁰⁾ В последнее время И. М. Тронский показал вполне убедительно, что даже в 7 первых строках прооймиона «Илиады» немало таких единичных фактов (67, стр. 122).

²¹⁾ Так, как показывает Ломанн, в отдельных речах сцены Энея XX песни можно выделить факты явной структурной аномалии, что является, очевидно, результатом деятельности интерполятора. Хотя анализ того же Ломанна доказывает, что все речи героев данной сцены построены согласно гомеровским композиционным принципам (258, стр. 161...).

²²⁾ 258, стр. 146..., стр. 155...

²³⁾ Для обзора 254, кол. 106...; 194а, стр. 55...; ср. также 90.

²⁴⁾ Ср. 254; 194а.

Назад К содержанию Дальше