Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Введение

Хозяйственные и общественно–политические установления древнейшего Рима уже давно являются предметом пристального интереса исторической науки и составляют поэтому один из классических разделов новейшей историографии. Возникновению древнего Рима уделяли внимание многие крупнейшие историки и социологи.

Собственно, уже в начале прошлого века Б. Г. Нибур в общих чертах совершенно правильно определил социальную основу первоначального Рима¹⁾: патриции, по его мнению, являлись потомками древнейших обитателей тех холмов, на которых возник Рим. Патрициями они называли себя потому, что во главе них находились отцы (patres), руководившие родами (gentes), из которых составилась древнейшая община. Поэтому они считали себя свободнорожденными (ingenui), ибо, помимо них, при этих родах в зависимом положении (clientes) находились чужеродные элементы, по тем или иным причинам покинувшие свой род и отдавшиеся под защиту чужого рода.

По мере роста римской территории за счет захвата земли соседних общин увеличивалось количество подневольного побежденного населения. Частично это население римляне переводили в свой город, но основную массу его они оставляли на том месте, где оно жило раньше и где было захвачено. Из этих покоренных чужеродных (а позднее и иноплеменных) элементов образовался плебс, в состав которого Нибур включает и другие чужеродные и чужестранные элементы, привлеченные в Рим коммерческими или иными интересами, а также клиентов, отбившихся [11] или освободившихся от патронировавших их родов. Первоначально плебс не обладал никакими правами в римской общине и как бы оставался юридически за ее пределами. Но по мере использования плебеев для военной службы и в качестве объекта налогового обложения римская патрицианская община принуждена была пойти на известный компромисс и учредив локальные (территориальные), или Сервиевы, трибы, включить в их состав известную часть плебеев, вследствие чего они стали римскими гражданами²⁾.

Позднее в дополнение к этому Т. Моммзен³⁾ установил происхождение древнеримской клиентелы из первобытных обычаев, связанных с положением чужестранцев в общине, организованной по принципу гентильного права: всякий чужеземец являлся для общинников потенциальным рабом, захвачен ли он во время войны, очутился ли на территории общины в мирное время. Для сохранения жизни и приобретения средств к существованию он должен стать под защиту рода, глава которого приобретает по отношению к нему как своему клиенту право жизни и смерти. Из клиентелы Моммзен производил и римский плебс, полагая, что первоначально всякий плебей должен был находиться под защитой какого–либо патрона, не являясь самостоятельным юридическим лицом в общине.

Из клиентелы, вернее — из тех же условий, в которых возникла древнеримская клиентела, выводил Моммзен и рабство. Установив, что всякий чужестранец является потенциальным рабом, он рассудил, что всякий hostis (а позднее peregrinus), если он не объявляется тотчас же рабом, остается в качестве in libertate morans⁴⁾, после чего статус его мог определиться или как рабский, или как положение клиента. Между этими двумя состояниями Моммзен не видел непроходимой пропасти, придавая большое значение институту государственного и общинного (муниципального) рабства, занимавшего как бы промежуточное положение между рабством гентильным и клиентелой⁵⁾. [12]

Моммзен показал также, что положение младшего члена рода (filius familias) под эгидой patria potestas в правовом отношении мало чем отличалось от положения раба, и эманципация (т.е. выход из рода) по своему значению и по своим юридическим последствиям приближалась к манумиссии — освобождению из рабства⁶⁾. Он полагал, что наименование liberus первоначально обозначало эмансипированного члена рода, которому предоставлялась некоторая юридическая активность, но который отнюдь не высвобождался из–под фактической власти главы рода. Точно так же манумиссия обращала раба в члена общины, но не освобождала его от обязательств по отношению к своему прежнему владельцу⁷⁾.

Моммзен прекрасно отдавал себе отчет в том, что вся хозяйственная жизнь Рима покоилась на подневольном труде. Не находя непереходимых границ между положением клиента–плебея (Hörigkeit) и положением раба, он придавал огромное значение плебсу в истории Рима, видя в его борьбе за приобретение гражданских прав и за активную роль в римской политической жизни ведущую и живительную силу всей римской культуры и сопоставляя его значение со значением ранней буржуазии в истории нового времени⁸⁾.

Одновременно с тем, как складывались взгляды Моммзена на социальный порядок древнего Рима, основанные на широких наблюдениях, осмысленных с буржуазно–позитивистских и в общем материалистических позиций, Фюстель де Куланж⁹⁾ развивал в значительной степени идеалистическую концепцию происхождения древнеримских социальных категорий. Не отрицая важного значения рабства и клиентелы для античной экономики, которую он тоже считал основанной на подневольном труде, Фюстель видел причину существования в древности порабощенных и [13] неполноправных слоев общества в родовых культовых установлениях, разнообразных и несовместимых для представителей различных племен, из которых происходили, по его мнению, представители разных римских общественных состояний. Из интересов культа и необходимости поддержания культовых традиций он выводит также и весь гентильный строй и внутригентильные отношения древности.

Отношения между отдельными слоями древнеримской общины в религиозном и в гражданском быту, несомненно, накладывали очень яркий отпечаток на всю ее общественную жизнь, но то, что служило причиной всех этих явлений, рассматривалось Фюстель де Куланжем как следствие тех чисто идеологических факторов, которые в действительности имели лишь подчиненное, экономически и политически обусловленное значение.

Теория Фюстель де Куланжа оказалась плодотворной в том смысле, что она заставила обратить внимание на значение многоплеменности древнеримской общины и на возможность соответствия социальных и этнических категорий. В особенности много и разнообразно дискутировался в науке вопрос об этническом различии патрициата и плебса в римской общине; на констатации этого различия построены в известной мере теории происхождения плебса у Биндера¹⁰⁾ и у Альтгейма¹¹⁾, причем последний, видя в патрициях пришлых завоевателей, а в плебеях потомков древнего, автохтонного населения, выдвигает на передний план социальную, а не этническую сторону этих различий. Весьма интересные соображения этого и других новых авторов в отношении происхождения римского плебса, его учреждений и идеологии будут приняты нами во внимание в дальнейшем изложении лишь постольку, поскольку они имеют значение для истории угнетенных и порабощенных элементов древнеримского общества.

Вышедшая в 1877 г. книга Л. Моргана¹²⁾ давала весьма отчетливое представление о том, как складывался римский род и возникало в результате преобразования гентильного [14] строя римское государство. Следуя за Нибуром и Моммзеном в постановке вопроса о происхождении плебса и клиентелы¹³⁾, Морган привлек большой сравнительный материал, почерпнутый из североамериканской этнографии, который позволил подтвердить многие наблюдения, сделанные названными историками в области изучения древнеримского общественного строя на основании традиционно–исторических данных.

Постепенно в науке усиливалась тенденция к тому, чтобы отправляться от хозяйственных явлений при изучении древнеримского социального строя. Еще В. Ине¹⁴⁾ обратил внимание на то обстоятельство, что клиентела как определенное социальное состояние покоренных и зависимых иноплеменников является общеиталийским установлением, связанным с определенной степенью хозяйственного и общественного развития.

Все эти исследования дали возможность Марксу и Энгельсу прийти к заключению, что древние государства возникли как государства рабовладельческие, основанные на использовании в качестве рабочей силы принудительного труда соплеменников и иноплеменников, подчиненных внеэкономическим путем¹⁵⁾. Констатация Марксом и Энгельсом классового характера античного общества, возникшего на основе рабовладения в широком смысле этого понятия, позволила приобщить к этому понятию также и. промежуточные социальные состояния, вынужденные к труду внеэкономическим путем и находящиеся в эксплуатации у класса рабовладельцев (которые выступают как землевладельцы, торговцы и промышленники). Это обобщение приобрело большое значение в исторической науке еще задолго до того, как образовалась школа историков–марксистов, последовательно применяющих марксистскую теорию к излагаемым ими историческим фактам и рассматривающих исторический процесс с точки зрения учения об общественных формациях. [15]

Даже историки, не признававшие борьбу классов и классовый характер античного общества, испытывали на себе весьма сильное влияние этого учения, как только они обращались к вопросам истории древнего хозяйства и общества.

В 1900 г. К. И. Нейман в ректоратской речи, посвященной истории землевладения в Римской республике¹⁶⁾, констатировал, что первоначально плебс представлял собой закрепощенное крестьянство, находившееся в подчинении (клиентеле) у землевладельцев–патрициев¹⁷⁾. По его мнению, такое положение продолжалось до введения законодательства XII таблиц и установления центуриатного порядка, что он оценивает как революционное событие, приведшее к освобождению плебеев из–под власти патрициев, к превращению их в свободных римских граждан. Несколько позднее Э. Мейер высказал соображения о характере первоначальных римских социальных состояний, весьма близкие к пониманию этого вопроса Нибуром и Моммзеном, исходя всецело из причин политико–экономического характера. Он полагал, что вся разница между патрициатом и плебсом состояла именно в том, что патриции фактически были владельцами земли и скота, а плебеи, если они даже и владели маленькими клочками земли (lieredium), все равно находились в зависимости у патрициев, для которых они принуждены были обрабатывать землю и пасти скот, пребывая юридически в положении если не рабов, то клиентов¹⁸⁾. Э. Мейер исходил из неверной в своей [16] основе теории цикличности исторического развития, полагая, что древние народы пережили свой феодализм и капитализм, как его пережили и переживают народы нового времени. Он видел эволюцию античного общества именно в том, что оно от отношений крепостного состояния, в котором пребывали низшие слои населения у всех без исключения народов древности, перешло затем к отношениям рабовладельческим; у наиболее передовых и развитых из них в период наивысшего развития промышленности и торговли они приняли, по его мнению, даже капиталистический характер, как это было в классической Греции и Риме эпохи конца республики и начала империи¹⁹⁾. Э. Мейер сравнивает античных рабов с современным пролетариатом и приходит к выводу, что при некоторых незначительных различиях это в сущности один тот же класс.

Для Э. Мейера крепостничество и рабство были, видимо, вещи настолько различные, что он готов был рабов скорее сопоставить с современным пролетариатом, чем с древним или средневековым крепостным²⁰⁾.

Теория цикличности исторического процесса, поддержанная Э. Мейером, и его взгляд на рабство в древности следует расценить как одно из проявлений реакции буржуазной исторической мысли на концепцию Маркса и Энгельса, приобретшую к тому времени широкую известность как среди сторонников марксизма, так и среди его врагов. Не ставя целью в данной связи детально обсуждать причины ошибок Э. Мейера, исходившего, как можно было убедиться, в оценке социальных явлений в древнейшем Риме все же из весьма глубокого понимания исторических фактов, хочется отметить лишь то, что одной из таких причин, быть может, являлось несколько схоластическое отношение к лабильным, т.е. неустойчивым, социальным категориям, свойственное многим историкам разных направлений. [17]

До сих пор очень многие историки древности отрицают за рабовладением значение фундамента античного общества на том основании, что рабов как таковых во многих древних государствах было на протяжении всей их. истории настолько мало, что они никак не могли составить основы их хозяйственной жизни. В Пелопоннесе, как и в Северной Греции, количество рабов даже во времена больших войн и самой оживленной работорговли никогда не бывало столь велико, чтобы их можно было считать силой, обеспечивавшей и двигавшей сельское хозяйство и ремесло Греции. Наряду с рабами и в той и в другой области хозяйства постоянно наличествовали «закрепощенные» или даже вовсе «свободные» (производители — наемные рабочие или мелкие земельные собственники, представление о которых никак не укладывается в понятие раба. Ни гелоты, ни клароты, ни пенесты, ни, тем более, феты, гектеморы или лелаты такими историками не ставятся на одну доску с рабами²¹⁾. И с такой точки зрения, конечно, трудно говорить о рабстве как о явлении, определяющем характер античной экономики и социальной жизни. И именно историки рабства, такие, в частности, как Валлон и Вестерман, являются весьма решительными противниками представления о рабстве как об основе античного хозяйства²²⁾. Вероятно, потому, что они особенно отчетливо видят, как античное рабство в узком смысле этого слова, придаваемом ему не только в новой литературе, но и в древности, тонет в различного рода промежуточных общественных состояниях, которые они ни в коей мере не склонны как–либо соединять с представлениями о рабстве²³⁾. [18] Между тем, казалось бы, сама неопределенность соответствующих социальных обозначений, с которой приходится сталкиваться в источниках, когда одни древние авторы именуют рабами тех, которых другие не считают таковыми, когда, кроме того, они приравнивают иногда к рабам такие общественные категории, которые по общепринятому мнению, существовавшему в древности и сохранившемуся до наших дней, отнюдь к ним не принадлежали, должна заставить отнестись более широко к пониманию древнего рабства.

По мнению Э. Мейера, гелоты были такими же лакедемонянами, как и спартиаты, в то время как, с одной стороны, Платон приравнивает гелотов к рабам, с другой же — самое их имя, соответствующее племенному имени Ἔλλοι и Σελλοί и представляющее древний вариант имени Ἔλληνες, является наименованием древних пелопоннесских поселенцев в отличие от имени спартиантов, явившихся с севера иноплеменников, завоевателей и угнетателей гелотов. Еще менее правдоподобным представилось бы некоторым современным историкам сопоставление с рабами спартанских периэков, пользовавшихся значительно большей свободой и большими юридическими правами, чем гелоты. Но между тем литературные и эпиграфические параллели убеждают в том, что περιοίκοι, οίκὲται и т.п. наименования являются распространенными обозначениями для рабов или для низведенных к рабскому положению сельских жителей.²⁴⁾ [19]

Э. Мейер, в соответствии со своей концепцией, настаивает на том, что античные крепостные крестьяне мало чем отличались от сервов феодальной эпохи. С этим можно согласиться лишь условно и только в том смысле, что и античная, и феодальная общественные формации характеризуются внеэкономическим принципом принуждения трудящихся слоев населения при том условии, что средства труда являются собственностью (хотя бы и не полной) самих трудящихся. Называя античную общественную формацию рабовладельческой, Маркс и Энгельс имели в виду тот неоспоримый факт, что на стадии наивысшего развития античного хозяйства оно базируется преимущественно на труде рабов как таковых.

Нельзя к тому же забывать о легкости, с которой в рабовладельческую эпоху люди, не являвшиеся в собственном смысле слова рабами, становились таковыми вследствие ли войны, пиратства, должничества или же просто в силу произвола, что тоже, видимо, было явлением далеко не редким, так как когда при Августе была предпринята проверка эргастериев, то в них было обнаружено большое количество людей, помещенных туда безо всяких на то юридических оснований (Suet. Aug., 32).

Энгельс ставит в один логический ряд рабов, клиентов и чужестранцев²⁵⁾, противопоставляя их свободным гражданам, т.е. рабовладельцам–патрициям. В «Манифесте Коммунистической партии» Маркс и Энгельс называют борьбу патрициев и плебеев классовой борьбой, сопоставляя ее с борьбой свободных и рабов²⁶⁾. Это позволяет думать, что для них древнейший плебс представлялся таким же антагонистом класса рабовладельцев, как и рабы в собственном смысле этого слова.

Узкое и ограничительное представление о рабстве приводит к тому, что некоторые советские историки считают возможным говорить о рабовладении в древнем Риме только с позднеэллинистического времени, когда [20] большие победоносные войны сконцентрировали, под властью Рима огромные полчища рабов, нашедших применение в различных областях хозяйства, и прежде всего в земледелии. Так, например, в «Истории Рима» С. И. Ковалева рабы упоминаются впервые в связи с событиями II в. до н.э.^{27) Н. А. М}ашкин в своей книге по истории Рима хотя и упоминает о рабах как о составной части римского общества в начале изложения истории царского периода, но, преуменьшая их роль, замечает, что в экономике Рима они не имели до позднереспубликанского времени большого исторического значения²⁸⁾.

Между тем, если представить себе, что римское государство сформировалось к IV в., а вернее существует уже с VI в. до н.э.²⁹⁾, то было бы непонятно, как это могло произойти при условии его невыраженной социальной структуры, в которой рабство не занимало еще значительного места.

Представлению об ограниченной и социально невыраженной роли рабства в царскую и раннереспубликанскую эпоху в Риме противоречит весьма отчетливая разработка рабского статуса в законах XII таблиц. Мы находим в них определения не только уголовно–правового характера, но также и свидетельства того, что уже по крайней мере в V в. до н.э., а по всей вероятности и еще раньше, судебная практика знала споры о свободном или рабском состоянии того или иного лица. Подобные судебные казусы могли возникнуть лишь на почве достаточно широкого распространения бытового рабства, когда юридическое [21] положение лиц, попавших в рабство частноправовым порядком, оставалось неопределенным или неоформленным.

К тому же археологические данные показывают, что рабство появилось в Италии еще задолго до возникновения первых государств, а в эпоху их образования было уже широко представлено в достаточно определенных формах, запечатлевшихся в погребальном ритуале культуры Вилланова. Судя по ритуальным (насильственным) захоронениям в Болонье, Эсте, в древнейших центрах Этрурии и в Риме, патриархальное рабство имело значительное распространение в Италии VII—VI вв. до н.э. и должно быть, очевидно, сопоставлено с первоначальной клиентелой, бытовым отражением чего и являются эти ритуальные погребения.

Дальнейшая эволюция рабства состояла в постепенном увеличении числа покупных, оторванных от своей родной земли рабов, которых уже не убивали, чтобы положить с собой в могилу, но и не считали принадлежностью рода. Эти наиболее откровенные виды рабства характерны для классической формы античного рабовладения и широко процветали в Риме с III—II вв. до н.э. с тем, чтобы в эпоху поздней империи вновь уступить место более мягким и половинчатым формам, когда вчерашний раб обращался в закрепощенного мелкого собственника–колона, каким он mutatis mutandis и был еще позавчера.

Следует, однако, думать, что и в эпоху самого широкого распространения плантационного хозяйства и эргастериального рабства, даже в Италии, где оно особенно процветало, сидевшие на земле клиенты–колоны (или целые общины мелких земледельцев), обязанные своему владельцу частью урожая и различными повинностями, никогда не исчезали вовсе³⁰⁾.

Это, как кажется, осознавали многие исследователи, даже те, кто не причислял себя к последователям марксизма, но находился под бóльшим или меньшим его влиянием. [22] Это все понимал М. И. Ростовцев, приближающийся в своем истолковании социальных отношений древнего мира к точке зрения Э. Мейера³¹⁾. В особенности же отчетливо понимал это Макс Вебер, указавший в свое время и на неопределенность различий между, рабским и крепостным состоянием в древности, а также и на крепостнический характер использования в Риме труда «свободных» земледельцев–плебеев. Отчетливость весьма глубоких наблюдений М. Вебера вуалируется лишь употребляемой им терминологией, поскольку он подчас отождествляет античные отношения с феодальными, не находя между ними принципиальной разницы³²⁾.

Понимание определяющего значения рабовладения в древности распространяется все более широко среди зарубежных исследователей. Не говоря уже о марксистах, таких, например, как Ф. Де Мартино («История древнеримской конституции»)³³⁾ или Э. Серени («Сельская община в древней Италии»)³⁴⁾, прекрасно сознающих значение рабовладения и рабства при возникновении государства в Италии, даже такие историки, как Г. Митчел³⁵⁾ или С. Лауфер³⁶⁾, также в известной степени приближаются к ним в понимании хозяйственного и социального значения рабства в древности. Примечательно появление работ, [23] привлекающих внимание к различного рода промежуточным и неполноправным состояниям³⁷⁾, рассматриваемым при исследовании роли рабства в древности и степени его распространения в античных государствах.

М. Финли³⁸⁾, ставя вопрос о том, была ли греческая (и римская) цивилизация основана на рабском труде, отвечает на него вполне положительно. Он показывает, что в менее развитых (аристократических) общинах рабство имело архаически–примитивный и половинчатый характер и выражалось в гелотии, пенестии и т.п. Далее он устанавливает, что в сущности таким же оно было и в досолоновских Афинах. Но когда Афины и другие греческие промышленные полисы (Коринф, Хиос и др.) достигли вершины своего развития, в них получило преобладание рабство в классическом смысле этого слова и образовался широкий рабский рынок. Финли понимает, что античные представления о рабском или свободном состоянии условны: человек мог быть формально свободен, но труд его мог быть подневолен. Человек не был рабом, но в любой момент мог стать таковым. Финли, что особенно важно, отмечает взаимозависимость прогресса древней демократической цивилизации и рабства. Нельзя, однако, согласиться с его утверждением, которое вступает в противоречие с его же предшествующим изложением, что неимущее и угнетенное свободное население не имело с рабами общих политических интересов и не было заинтересовано в ликвидации рабства.

* * *

Хозяйственное развитие древнейшей Италии, обусловившее распространение в ней рабовладения, может быть намечено лишь в самых общих чертах ввиду отрывочности и недостаточной конкретности исторических данных.

Отчетливые признаки разложения родового строя, сопровождаемые первыми проявлениями зарождающейся частной собственности и рабовладения, относятся к концу эпохи бронзы, т.е. к последним столетиям II тысячелетия до н.э. и к рубежу II и I тысячелетий. В это время на [24] севере Италии, удаленном от заморских крито–микенских связей и от проторенных средиземноморских торговых путей, господствует патриархально–родовой строй в его наиболее строгой форме, представленной культурой террамар с ее необычайно яркой картиной социального равенства как во всех областях жизни, так и в погребальном обряде: некрополи террамар являют чрезвычайное однообразие захоронений с трупосожжениями в однотипных урнах, с самыми незначительными приношениями. Эти родовые некрополи иногда даже формой своей напоминают те возвышенные площадки террамар, на которых были расположены поселения живых сородичей.

Культура террамар знала земледелие, отчасти даже виноградарство, весьма незначительное скотоводство, довольно развитую металлургию и керамическое производство, лишенное, однако, почти всяких признаков изощренности ремесла и искусства. Здесь в силу недостаточной интенсивности производства, не обеспечивающей возможности создания прибавочного продукта, еще отсутствуют какие бы то ни было следы рабовладения.

На юге Италии, где первые признаки рабовладения появляются в культуре дольменов близ Тарента и в Сицилии в культуре Кастеллюччо при переходе ее от II к III стадии (конец II тысячелетия до н.э.), они существуют на фоне значительно развитого скотоводства и довольно монументальной каменной архитектуры, связанной с определенным уровнем строительной техники. Возможность создания прибавочного продукта появлялась, как и в других древнейших обществах, впервые за счет отгульного скотоводства, а его реализация облегчалась установлением прочных отношений с более развитыми рабовладельческими общинами Крита и Пелопоннеса. К этому же времени следует отнести возникновение оживленной торговли металлом (медью и бронзой), поставщиком которого в эту эпоху, вероятно, более всего являлся остров Сардиния, где в Серра Илликси были найдены бронзовые слитки такой же точно формы, как на о–ве Крите и в микенской Греции (в форме bipennis'a или в форме распростертой шкуры животного), и с такими же знаками (линейного письма А), как и на Крите³⁹⁾. Еще на рубеже II—I тысячелетий до [25] н.э. в Сардинию за металлом стали приезжать финикийцы, оставившие о себе древнейший письменный памятник на этом острове — арамейскую надпись, найденную в Норе и относимую к IX в. до н.э.⁴⁰⁾

Скотоводство было первоначальной формой интенсивного сельского хозяйства также в Средней Италии. Скот, вероятно, был и наиболее древним меновым эквивалентом и объектом частной собственности, ибо слово pecus обозначало не только скот, но и имущество вообще, откуда уменьшительное peculium стало обозначать имущество младшего члена рода или раба.

Однако связи Италии с племенами Балканского полуострова и с пуническим миром возникли, скорее всего, на почве торговли металлом, добываемым в среднеиталийских отрогах Апеннин и на о–ве Ильва. Предание относит основание греческих Кум к IX в. до н.э., что вряд ли соответствует действительности в том смысле, что Кумы как греческое поселение существовали уже в столь отдаленное время. Но это, видимо, справедливо в том отношении, что наиболее древние проникновения греков в Тирренское море были связаны со среднеиталийским побережьем и его рудно–металлическими богатствами. Начавшаяся в VIII—VII вв. до н.э. торговля бронзой и железом в Средней Италии породила этрусское благосостояние и могущество. В конце 40–х и в начале 50–х годов нынешнего столетия в Популонии были исследованы огромные залежи железного шлака и остатки сыродутных горнов, в которых производилась выплавка металла из железной руды, привозившейся с Ильвы. О масштабах древней выплавки железа позволяет судить то обстоятельство, что на залежах шлаков, содержащих высокий процент железа (ввиду несовершенства древнего сыродутного процесса) организовано современное производство⁴¹⁾. В обмен на этот металл, [26] добыча которого требовала приложения большого числа рабочих рук, этруски получали драгоценности, художественную керамику и другие экзотические товары. Развитая металлургия позволяла этрускам иметь многочисленное и хорошее оружие, обеспечивавшее им военное превосходство над другими италийскими племенами, господство над которыми отдавало в их руки весь прибавочный продукт, производимый этими племенами. Жители покоренных областей в какой–то степени сами являлись потенциальным товаром, поскольку они в любом количестве из пенестов могли быть обращены в настоящих рабов и проданы на сторону. Этрусские приморские города быстро обратились в ремесленно–торговые центры со смешанной греко–италийской ориентализированной культурой, с массовым производством металлических изделий, оружия, предметов быта и искусства, которые в больших количествах распространялись по Италии и за ее пределы, преимущественно же к северу, в приальпийские области и страны Лигурийского запада. Этруски торговали также вином и оливковым маслом, первоначально главным образом греческого происхождения. Они даже, видимо, шли за греками по проторенным ими путям к берегам Южной Франции и Северной Адриатики в качестве вооруженных соперников. Описанная Диодором торговля италийских купцов с галлами, вероятней всего, относится именно к этрусской практике: «Галлы были чрезвычайно преданы питью привозимого к ним торговцами вина; они пили его неразбавленным и безо всякой меры; напившись, они впадали в сон или в безумие. Поэтому многие италийские купцы, привлекаемые свойственной им любовью к наживе, считали, что пристрастие галлов к вину является для них Гермесовым даром. [27] Они возили им вино на кораблях по судоходным рекам и на повозках по сухопутным дорогам, получая за него баснословные цены: в обмен на амфору вина они получали раба, выменивая слугу на питье»⁴²⁾.

Находка в 1954 г. богатейшего погребения древнекельтской жрицы в Виксе (Франция, департамент Кот д'Ор)⁴³⁾, наполненного изысканными предметами этрусского производства и торговли VI—V вв. до н.э., показывает, до какой степени глубоко проникали этрусские товары в глубинные центры Европы. Об этом позволяет судить также распространение этрусских металлических изделий VI—V вв. до н.э. в приальпийских странах⁴⁴⁾, наложившее определенную печать на формы гальштатской культуры. Быстрое разложение родовой общины в Северной Италии и формирование культур Вилланова и Голассека происходили под влиянием и в соприкосновении с раннеэтрусской культурой, а начиная с VI в. до н.э. и с греческой культурой, весьма богато представленной в таких североадриатических центрах, как Спина и Адрия в устье р. По. Этруски очень рано проникли в южную часть Средней Италии — на побережье Кампании, где в районе Капуи и Неаполя в VII—VI вв. до н.э. развилась смешанная греко–этрусско–самнитская культура под этрусским политическим главенством и при господстве этрусского языка, оставившего в Кампании довольно значительные эпиграфические следы. Как и в других местах, этруски, подчиняя себе местное население, забирали значительную часть продуктов его труда, главным образом, вероятно, в виде скота и земледельческих продуктов, отдавая взамен изделия своего ремесла и предметы греческого импорта⁴⁵⁾. [28]

Фибула Мания из Пренесте

Однако конкуренция греческих колонистов и их стремление вытеснить этрусков из сферы влияния Кум и их колоний, расположенных на побережье Тирренского моря, привели к тому, что этруски наряду с морскими коммуникациями должны были использовать и сухопутные связи с Кампанией. К этому времени относится распространение влияния этрусков на Лаций и утверждение их в таких пунктах, как Пренесте, Тускулум и Рим.

Племенные вожди, занимавшие со своими дружинами названные только что пункты, были этрусками по культуре. Кампано–тосканская торговля, шедшая через Лаций, сосредоточила в их руках огромные богатства в виде изделий из драгоценных металлов и всякого рода других редкостных и художественных изделий, о чем убедительно говорят инвентари знаменитых своим роскошным убранством гробниц Барберини и Бернардини в Пренесте (Палестрине). В этом пункте, возникшем, быть может, в качестве промежуточной станции на пути из Кампанской Этрурии в Тоскану, быстро стало развиваться местное ремесло. Та же tomba Bernardini представила древнейший пример местного художественно–металлического производства (что подтверждается также сообщением Плиния⁴⁶⁾), являющийся одновременно древнейшим памятником латинского языка. Речь идет о знаменитой золотой фибуле мастера–ювелира Мания (Manios med fefaked [29] Numasioi)⁴⁷⁾. Имя Маний, весьма распространенное в Лации во все времена, является, по свидетельству Зонары, этрусским⁴⁸⁾. Дион Кассий⁴⁹⁾ же упоминает его в качестве рабского имени в связи с делом о преступлении весталок в 114 г. до н.э. Но и без этого свидетельства можно было бы предположить, что в лице Мания мы имеем если не раба в собственном смысле слова, то во всяком случае зависимое лицо Нумазия (или Нумизия). Этрусско–аристократическое происхождение этого Нумизия также непреложно доказывается его именем, известным и как древнее родовое имя в Лации, и как эпитет Марса (тоже, видимо, гентильного происхождения). Таким образом, эта древнейшая латинская надпись является одновременно указанием на существование как местной латинской культуры и латинской письменности в эпоху этрусского господства в Лации, так и местного пренестинского художественного ремесла в VII—VI вв. до н.э. Тем самым она подводит к признанию существования рабовладельческих или зависимых отношений, вне которых, разумеется, невозможно было бы и представить себе развитие художественных ремесел в Пренесте и в Италии того времени вообще.

Ибо если ремесленники были мелкими и бедными, то они, даже не являясь формально рабами, в полной мере должны были испытывать гнет патроната со стороны владыки какого–либо рода, царя или государственно–коммунального магистрата. Если же они были богаты, то, очевидно, прибегали к эксплуатации других людей, в большей или меньшей степени зависимых от них. Все, что мы знаем о ремесле классическо–эллинистической эпохи на греко-римской почве, убеждает в том, что ремесленники весьма нередко бывали рабами, эксплуатировавшими других рабов. Помимо известных данных о рабах–эргастериархах (έπίτροπος – Ps.-Aristot. Oeconom., 1344а; ergastularius — Colum., I, 8, 17), о том же свидетельствуют, видимо, надписи и клейма итало–галльских керамистов–отпущенников и рабов — клейма на италийских и греческих амфорах и других глиняных (или металлических) сосудах и древнейшие надписи профессиональных коллегий, в которых мы [30] тоже встречаемся преимущественно с именами отпущенников и рабов (CIL, I², 978, 988, 989, 1224, 1307, 1446 и др.).

Фибула Мания не единственное подтверждение существования в Пренесте художественного ремесла в столь отдаленную эпоху. Известен также ряд бронзовых зеркал из палестринских погребений эпохи раннего железа, стилистические особенности которых заставляют предполагать в них изделия местных мастеров⁵⁰⁾. Таким образом, в VII—VI вв. до н.э. Пренесте так же, как, вероятно, и Тускулум (Тиволи), представлял собой один из центров латино–этрусской культуры, элементы которой не только были привнесены извне, но и развивались на месте.

Такого же рода культурное развитие следует предполагать и на древнеримской почве. Объединение небольших латино–сабелльских общин, располагавшихся на римских холмах, произошло, видимо, под этрусским давлением, и город возник как укрепленный пункт и как центр ремесла и торговли еще в VIII—VII вв. до н.э. — время, к которому могут быть отнесены древнейшие погребения на форуме, Квиринале и Эсквилине и некоторые находки на Палатинском холме. Традиция сообщает о древней добыче соли в устье р. Тибра и о древней дороге, шедшей вдоль берега Тибра внутрь сабинской земли (в направлении Реаты), по которой транспортировалась соль (via Salaria)⁵¹⁾ и которая являлась, вероятно, древнейшей торговой дорогой Лация. Соляные варницы располагались близ позднейшей Остии и первоначально эксплуатировались римлянами и вейентами. Запасы соли в Риме сосредоточивались у подножия Авентинского холма, и место ее хранения, как и самое место добычи, именовалось Salinae⁵²⁾. Соль, быть может, была одним из древнейших продуктов римской [31] торговли. Она привлекала, очевидно, и сабинян — вот почему на римской почве с древнейших времен присутствовал сабинский этнический элемент. Весьма возможно, что соль притягивала в Рим и этрусков, поскольку традиция приписывает Ромулу захват вейентской солеварни, располагавшейся у правого берега устья р. Тибра⁵³⁾. Хотя в нашем распоряжении нет никаких данных о размерах и организации добычи соли в Салинах при устье р. Тибра, ввиду всего вышеизложенного следует предположить, что добыча эта была весьма долговременной и достаточно крупной. В отношении организации солеварен и применявшегося на них труда на помощь приходит надпись середины II в. до н.э. из Сардинии, свидетельствующая о том, что добыча соли на этом острове составляла (фактически) предмет откупа некоего раба, под надзором которого работали, вероятней всего, также рабы⁵⁴⁾. Следует предполагать, что добыча соли в Сардинии в эпоху владычества римлян на острове была организована по римскому образцу и тем же примерно порядком, что и в Салинах при устье р. Тибра. О соляном откупе (socii salinatores) свидетельствуют также вотивы рабов из Минтурн для конца II в. до н.э.⁵⁵⁾

В конце VII — начале VI в. до н.э. в Риме (на Палатине) уже существовали здания, украшенные терракотовыми аппликациями на этрусский образец. Из рассказов о Риме времени этрусских царей известно, что в городе работали этрусские мастера, занимавшиеся сооружением храмов и статуй, украшавших эти храмы. Вейентский скульптор по имени Вулька изготовил для храма Юпитера Капитолийского статую этого бога на квадриге. На протяжении VI в. до н.э. в Риме велось значительное строительство, и город, бывший до этого конгломератом глинобитных хижин, украсился каменными зданиями, о чем свидетельствуют, в частности, раскопки на форуме. К эпохе царя Сервия Туллия традиция относит сооружение каменной оборонительной стены в Риме, от которой до нашего времени сохранились [32] незначительные остатки. При последнем этрусском царе Тарквинии Гордом были достроены цирк и великая клоака, начатые при его деде, Тарквинии Древнем. Для этих сооружений этрусские цари использовали труд римских плебеев, которых они так же, как и патриции своих клиентов, не всегда и не резко отличали от рабов. Превращение в каменщиков и землекопов людей, отрываемых от своих хозяйств, вызывало их недовольство, и это обстоятельство нашло свое отражение в анналах, пересказанных позднейшими римскими историками⁵⁶⁾.

На протяжении VI в. до н.э. в различных центрах Этрурии возникло местное художественное ремесло, оставившее по себе многочисленные следы в виде ювелирных украшений, скульптуры, торевтики, живописи на стенах склепов и на глиняных сосудах. Стилистические признаки этого искусства, развивавшегося под весьма сильным греческим влиянием, иногда настолько определенны, что можно говорить о своеобразии мастерства отдельных культурных и промышленных очагов Этрурии: Цере, Тарквиний, Вей, Вульчи, Кьюзи, Популонии и Ветулонии. Каждый из названных городов имел свою сельскохозяйственную территорию, собственниками которой являлись этрусские роды и которая обрабатывалась порабощенными земледельцами из местного лигурийского, умбрского, латинского, кампанского и другого населения, о чем следует заключить из свидетельств Дионисия Галикарнасского и Плиния. Местное этрусское производство и искусство приобретало тем более определенные и своеобразные черты, чем активнее ему приходилось бороться с греческой конкуренцией. В борьбе с греками на италийской, сардинской и кельтской территориях этруски блокировались с пунийцами, но, хотя и одерживали отдельные победы, в общем терпели поражение и постепенно были вытеснены из Кампании и с Кельтского побережья. Война, затеянная этрусками с Аристодемом Куманским в конце VI в., стоила им Лация. С этого времени политическая граница Этрурии пролегала по берегу р. Тибра, хотя культурное влияние этрусков еще весьма долго продолжало сказываться к югу от нее.

Ближайшим результатом освобождения Рима от этрусского господства было некоторое ослабление его торговых сношений. Попытка возрождения гентильных порядков со [33] стороны патрициата в связи с установлением республиканского строя вызвала некоторый отлив связанного с торговлей и ремеслом населения⁵⁷⁾. Тем не менее события середины V в. до н.э. со всей несомненностью показывают, что Рим продолжал быстро развиваться в качестве ремесленной и торговой общины. Об этом свидетельствует активность демократических элементов, проявлявшаяся в неоднократных выступлениях плебса и неудачных попытках отдельных лиц патрицианского или плебейского происхождения — Спурия Кассия, Аппия Гердония, Марка Манлия — противопоставить себя общине и с помощью своих клиентов или даже и более широкого круга людей из низших слоев общества захватить власть в свои руки, восстановив таким образом недавно ниспровергнутое единовластие.

Попытки восстановления гентильных порядков обречены были на неудачу; это особенно отчетливо проявилось в слабости гентильной военной организации, что привело к гибели рода Фабиев под Кремерой в 477 г. до н.э. Поэтому патрицианскому сенату приходилось заботиться не менее серьезно, чем этрусским царям, об укреплении государства. Прежде всего это выразилось в утверждении центуриатного строя, введение которого приписывалось еще Сервию Туллию, при разделении граждан Рима на классы по имущественному признаку. Принадлежность к тому или иному роду оружия диктовалась имущественными возможностями гражданина, поскольку экипировка и содержание воина составляли его собственную заботу. Этот зародившийся еще в этрусско–царские времена порядок получил при республике большое политическое значение, так как Рим вел постоянные войны, следствием чего было долговременное пребывание граждан в военном строю. Данное обстоятельство привело к тому, что центуриатные комиции стали решать важнейшие государственные вопросы и производить выборы курульных магистратов. В связи с этим изменялся состав центурий: центурии высших классов стали малочисленнее, далеко не включая в себя и сотни человек, тогда как центурии малоимущих были искусственно раздуты и насчитывали по несколько сот и даже тысяч человек, оставаясь при голосовании равными по своему значению центуриям высших классов. Центурии постепенно утратили свое [34] военное назначение, и формирование легионов стало производиться не по этим электоральным, т.е. выборным, центуриям, а просто по трибам — городским и сельским, которых к середине IV в. до н.э. стало более 20, в следующем же столетии число их достигло 35 и в них были вписаны (т.е. получили права римского гражданства) многие представители безземельного и неимущего плебса, иногда не имевшие даже постоянного места жительства (capite censi). Уже на рубеже V и IV вв. до н.э. государство принуждено было взять на себя часть расходов по экипировке и содержанию войска — выплачивать стипендии всадникам на содержание коня и на собственное содержание воинам низших имущественных категорий⁵⁸⁾. Но и при этих условиях войны оставались для представителей беднейшего сельскохозяйственного плебейского населения весьма разорительными, а зачастую просто катастрофичными. Мало того, что крестьяне лишались возможности обрабатывать свои поля и теряли из–за этрго последние средства к существованию, война нередко приводила к полному уничтожению их имущества во время военных действий, в силу чего они бывали обречены на долговую кабалу и нередко следовавшее за нею иноземное рабство.

Захваченные римлянами у соседей земли обращались в ager publiais, частично распределявшийся среди римских граждан в качестве их наследственной собственности. Так, например, в результате победы над Вейями в 396 г. до н.э. многие плебеи получили по семь югеров⁵⁹⁾ земли на человека. Ливий подчеркивает при этом, что подобные участки нарезались не только главам семей, но всем свободнорожденным их членам, а также принятым в римское гражданство вейентским, фалисским и капенским перебежчикам⁶⁰⁾. При организации римских колоний на захваченных территориях колонисты — римские граждане или латины и приравнивавшиеся к ним в правах — тоже получали земельные [35] наделы. Подобные колонии, как показывают рассматриваемые ниже данные в отношении колонии, созданной на земле анциатов, возникали путем закабаления и эксплуатации уцелевшего местного населения. Оно частично лишалось своей земли и принуждалось к обработке и участков колонистов. Значительная часть государственных земель — ager publiais — эксплуатировалась крупными владельцами на правах occupatio — права пользования, также связанного с эксплуатацией коренного населения захваченных территорий.

В значительно лучшем положении, нежели малоимущее сельское население, оказывались представители городского плебса: их существование не было связано с обработкой земли, жилища их находились в защищенном оборонительными стенами городе. Они и в хозяйственном отношении ничего не теряли во время войны. Ремесленники, труд которых имел военное применение, несомненно, даже выигрывали при этом. Несмотря на то, что ремесленный труд, как правило, бывал связан с рабским или неполноправным состоянием, наличие в римском войске еще с царских времен центурий ремесленников (fabri tignarii et aerarii), которые в комициях голосовали вместе с центуриями высших классов, свидетельствует о сравнительно прочном имущественном и политическом положении этих военизированных ремесленников, обладавших не только гражданскими правами, но и высоким материальным цензом. Эти две центурии ремесленников стояли во главе центурий невооруженных (Liv., I, 43, 3; Dion. Hal., VII, 59). Они занимались изготовлением и переноской военных машин, исполняли, видимо, и всякие другие работы технического характера для военных целей. Эти ремесленники с очень давних времен (вероятней всего, уже со времени этрусских царей) были организованы в коллегии. Подобные коллегии, по свидетельству Плиния⁶¹⁾, занимали в государстве определенный ранг по степени важности представляемого ими ремесла. По многочисленным более поздним эпиграфическим данным можно восстановить их внутреннюю структуру. Они строились по иерархическому принципу: во главе них находились magistri, избиравшиеся из наиболее состоятельных и авторитетных лиц — свободных и полноправных членов общины, внизу же, как и в семейно–родовой организации, [36] находились неполноправные члены и рабы, трудом которых пользовались высокопоставленные члены коллегий, организованные, очевидно, на основании ценза в названные выше центурии ремесленников⁶²⁾. Плутарх упоминает древнейшие римские ремесленные коллегии в такой последовательности: музыканты (αύλῄται — tibicines), золотых дел мастера (χρυσοχόοι — aurifices), плотники (τέκτονες – fabri tignarii), красильщики (βαφεῖς – tinctores), сапожники и скорняки (σκυτοτόμοι–sutores), медники (χαλκεῖς — fabri aerarii), гончары (κεραμείς – figuli)⁶³⁾.

Вообще же многочисленные коллегии ремесленников (collegia opificum), основание которых традиция приписывает Нуме Помпилию или Сервию Туллию⁶⁴⁾, вероятно, как и многие другие collegia tenuiorum (судя, впрочем, на основании данных II—I вв. до н.э.), состояли не только из свободных, но и из рабов. При этом положение и тех и других не столь уже различалось, ибо рабы достигали иногда значительного экономического благосостояния⁶⁵⁾. Коллегии эти имели явно выраженную религиозную окраску и первоначально являлись до какой–то степени суррогатом гентильной организации, недостававшей плебсу. Несомненно также, что ремесленные коллегии находились под покровительством и контролем сначала царской, а позднее республиканской администрации. Контроль этот усиливался [37] во времена экономической активности и подъема, особенно в военное время. Так или иначе, ремесленники находились в распоряжении государства. Сципион, отпустив по домам тех пленных жителей испанской Картагены, в которых он не испытывал нужды, задержал как государственных рабов людей, годных для использования в качестве гребцов во флоте, и всех ремесленников, обещав им свободу по окончании войны и в случае исправной службы. Ремесленники эти были организованы по 30 человек под командой одного римлянина, т.е., видимо, по военному образцу⁶⁶⁾. Вряд ли при этом Сципион хотел поставить полезных Риму людей в худшее правовое положение, чем тех пленников Картагены, которых он за ненадобностью отпустил домой, но которые тоже должны были считаться потенциальными рабами Рима⁶⁷⁾.

Наименования древнейших ремесленных ассоциаций, сохранившиеся у Плиния и у Дионисия Галикарнасского, также говорят о том, что в VI—IV вв. до н.э. ремесло было достаточно развито и дифференцировано в Риме. Это отмечается выделением в особые корпорации представителей таких профессий, как строители, металлурги, кузнецы, оружейники, трубачи, сапожники, скорняки, ткачи, керамисты и многие другие, о которых сообщают надписи позднереспубликанского и императорского времени. Помимо более поздних эпиграфических данных, свидетельствующих о широком развитии ремесла в Риме и о его значительной дифференциации, имеются и некоторые сведения позволяющие документировать его в достаточно раннюю эпоху.

Для конца III в. до н.э. (207 г. до н.э.) Ливий указывает на существование collegium scribarum histrionumque, которой государством был предоставлен в качестве места собраний и культа храм Минервы на Авентине (Liv., XXVII, 37, 7). Как одна из древнейших профессиональных коллегий должна быть отмечена также collegium mercatorum или Mercurialium, основавшая, по Ливию (Liv., II, 27, 5), храм Меркурия на Авентине еще в 495 г. до н.э. Древняя связь италийских торговцев и негоциаторов с этим культом доказывается и для более позднего времени надписями [38] делосских «Гермаистов» (Mercuriales), состоявших из италийцев — вольноотпущенников или клиентов⁶⁸⁾.

Глиняный каленский сосуд со штампованным орнаментом
и клеймом мастера-раба Рета Габиния (Государственный Эрмитаж)

Наличие в Риме высокоразвитого ремесла, занятого изготовлением художественных изделий из металла, подтверждается знаменитой бронзовой цистой Фикорони с гравированным на ней изображением аргонавтов после победы над царем бебриков Амиком, не уступающей по степени художественности гравировальной работы лучшим греческим образцам. На цисте имеется надпись: Dindia Macolnia [39] fileai dedit Novios Plautios med Romai fecit⁶⁹⁾, удостоверяющая цисту в качестве продукции римской мастерской, датируемой, вероятно, IV в. до н.э.

Упомянем в этой связи еще об одной из древнейших латинских надписей, найденных на территории Рима, — так называемой надписи Дуэноса, чтение которой до сих пор, впрочем, довольно сомнительно. По архаическим грамматическим формам надпись относится ко времени не позднее IV в. до н.э.⁷⁰⁾ Она начертана на ритуальном сосуде (три вместе соединенные глиняные чашечки), найденном в 1880 г. в Риме близ церкви св. Виталия (между Квириналом и Виминалом) и хранящемся в берлинском Антиквариуме. Она содержит, по–видимому, посвящение Юпитеру: iovesat deivos qoi med mitât (deivos — древняя форма для deus) — и сообщает далее (ст. 3) о том, что Duenos med feced en manom (Duenos может быть понято как имя собственное от bonus; en manom толкуется на основании Varr., De I. I., VI, 11, как in bonum). Если считать имя Дуэнос (Bonus) именем мастера, то оно скорее всего могло бы быть именем раба или вольноотпущенника (клиента), по аналогии с Forctis (fortis – bonus – см. ниже, стр. 131, прим. 38). Поскольку надпись выгравирована, а не оттиснута по свежей глине, ее ни в коем случае нельзя считать производственным клеймом, подобным надписям–клеймам на каленских чернолаковых тарелках, к рассмотрению которых мы теперь и переходим.

В следующем (III) столетии кампанская община Калес, ставшая римской колонией, сделалась крупным центром керамического производства. Ее керамика со штампованной орнаментацией нередко отмечена надписями изготовивших сосуды мастеров, иногда прямо удостоверяющими их рабское состояние: Retus Gabinio(s) C.s(ervus) Calebus fecit⁷¹⁾. Среди образцов каленской керамической продукции [40] сохранилось 67 сосудов с надписями⁷²⁾, содержащими 15 различных имен мастеров. Чаще других встречаются имена Атилиев, Канолеев и Габиниев с различными преноменами, заставляющими предполагать существование соответствующих керамических мастерских, переходивших из поколения в поколение. Обозначение «раб» (s.) встречается при именах Н. Атилия — M. s(ervus), Рета Габиния — С. s(ervus), Сервия Габиния — T(iti) s(ervus) и Кезона Серпония — С. s(ervus).

В мастерской Габиниев засвидетельствован, кроме того, некий носитель этого имени (без преномена), обозначенный как li(bertus) Некоторые Габинии (подобно Канолеям и Атилиям) выступают без каких–либо определенных признаков их социального состояния. Кай Габиний, сын Люция Габиния, обозначает себя как Titi nepos, благодаря чему устанавливается известная связь между поколениями Габиниев, отмеченная А. Оксе⁷³⁾ и развитая Пагенштехером⁷⁴⁾. Последний пытается установить путь Габиниев от рабства через отпущенничество к свободному состоянию. Признавая подобную эволюцию вполне вероятной, нельзя все же не высказать на этот счет известных сомнений, поскольку имя Рета Габиния встречается то с обозначением его как раба, то без этого обозначения, на основании чего его нужно было бы считать свободным. Моммзен⁷⁵⁾ полагал, что каленских керамистов, называвших себя рабами, следует считать вольноотпущенниками, поскольку они носят имя владельца. Возможно, что мы имеем в их лице дело отчасти с муниципальными рабами, отчасти же если и с частновладельческими, то обладавшими известной хозяйственной самостоятельностью. Таким образом, при определении социального положения каленских керамистов следует во [41] всяком случае иметь в виду, что в качестве ремесленников они, даже и будучи свободными, оказывались обреченными на приниженное общественно–правовое положение, обрекавшее их на необходимость обеспечивать для себя чей-либо патронат. Однако связанные с этим ограничения компенсировались, по–видимому, значительной хозяйственной устойчивостью и активностью этих ремесленников.

Продукция каленских керамических мастерских распространялась в Кампании, а также в Лации и Этрурии. Древнейшие ее образцы, быть может, относятся еще к IV в. до н.э. и во всяком случае к первой половине III в. до н.э., поскольку известны находки (анепиграфические) каленской керамики в Вейях, разрушенных в 265 г. до н.э. Наиболее ранние клейма, если судить по чередованию в них С и G в написании имени Кай, должны быть датированы серединой III в. до н.э., что подтверждается наличием рельефного изображения галлов на двух тарелках с именами Рета и Люция Габиниев. Позднейшие сосуды с клеймами относятся к началу II в. до н.э. Клейма Н. Атилия, Рета и Сервия Габиниев являются к тому же древнейшими латинскими надписями, в которых составители их называют себя рабами.

В дополнение к сказанному нелишне отметить, что имена встречающиеся на италийских керамических клеймах, известны также на о–ве Делосе среди действовавших там италийских негоциантов II в. до н.э.⁷⁶⁾, а среди упомянутых Канолеев могут быть названы еще стеклодув и торевт⁷⁷⁾. Это свидетельствует о наличии профессиональной преемственности для некоторых представителей низших слоев италийского населения, с одной стороны, а с другой, — о значительном разнообразии специальностей, с которыми были связаны лица, принадлежавшие к одному, известному нам из эпиграфики роду активных и предприимчивых ремесленников.

В конце IV в. до н.э. Рим после ряда побед над этрусками [42] и по освобождении от галльского нашествия переживал бурный экономический подъем. На время, связанное с цензорством Аппия Клавдия Цека (316—312 г. до н.э.)⁷⁸⁾, падает строительство больших сооружений: водопровода, снабдившего город в изобилии водой (aqua Appia), и большой, мощенной камнем дороги, соединившей Рим с Кампанией (via Appia). Для осуществления этих сооружений, несомненно, требовалась значительная рабочая сила, которую римская администрация могла обеспечить себе либо за счет государственных рабов, либо за счет привлечения таких категорий подданных, с которыми можно было обращаться как с рабами. Не вызывает сомнения и то, что для этих работ нужна была и значительная квалифицированная рабочая сила — ремесленники–строители, также находившиеся на положении рабов или во всяком случае на зависимом от государства положении⁷⁹⁾.

К числу коллегий, объединявших ремесленников, могут быть присоединены также коллегии торговцев и владельцев торговых судов (collegia naviculariorum), относительно которых, однако, для раннереспубликанской эпохи нет конкретных данных. О том, что морская торговля Рима была до пунических войн довольно ограничена, свидетельствуют известные договоры Рима с Карфагеном и с Тарентом (в нарушение последнего римские суда появились в тарентинской гавани в 282 г. до н.э.), закрывавшие для римского мореплавания значительную часть западносредиземноморского и адриатического побережий. Судя по более поздним данным, относящимся к эпохе поздней республики, следует заключить, что коллегии навикуляриев, и в особенности те, которые занимались доставкой в Рим хлеба — вид [43] весьма древней и важной торговли, — находились в весьма тесной зависимости от государства.

Со столь же давних времен Рим обладал также и государственным военным флотом. Наиболее древним упоминанием о римских судах подобного рода является сообщение Ливия о посылке из Рима в Дельфы золотого кратера на военном корабле в 394 г. до н.э.⁸⁰⁾ В 338 г. до н.э. при взятии Анция римляне захватили корабли анциатов, которые они перевели в Остию, а частью уничтожили⁸¹⁾. О заботе римской администрации о военном флоте свидетельствует существование уже в конце IV в. до н.э. duoviri navales⁸²⁾. Однако строительство значительного флота следует отнести лишь ко времени войны с Тарентом и Пирром, а в особенности к началу I Пунической войны, когда римляне располагали уже более чем тремя сотнями военных судов⁸³⁾. Команды этих кораблей, состоявшие из гребцов и матросов (nautae), набирались из числа военнопленных (государственных рабов), а также в порядке повинности и из числа частных рабов, что удостоверяет Ливий, применительно к концу III в. до н.э.⁸⁴⁾ К несколько более позднему периоду относятся данные Полибия о пленниках Картагены, из числа которых, как уже было сказано, более молодые и сильные были отобраны Сципионом в качестве гребцов для флота⁸⁵⁾. Что касается матросов, то, хотя и нет недостатка в данных, свидетельствующих о наборе их из числа свободных перегринов и даже из числа граждан Рима и римских колоний, принадлежавших к низшим категориям имущественного ценза⁸⁶⁾, все же гораздо больше известий характеризует матросов в социальном отношении как вольноотпущенников⁸⁷⁾. Частновладельческие рабы выставлялись их владельцами в определенном количестве в силу повинности и соответственно своему цензу необходимым образом экипированными и вооруженными⁸⁸⁾. В эпоху поздней республики даже среди высших офицеров [44] римского флота вольноотпущенники не являлись редкостью⁸⁹⁾. Следует думать, что подобные факты тем более имели место в раннее время римской истории, когда Рим испытывал особенную нужду в квалифицированном мореходном персонале.

Наличие большого флота у Рима в середине III в. до н.э. свидетельствует о его значительной хозяйственной мощи и технических возможностях. Для создания такого флота требовалось довольно много опытных ремесленников, а для функционирования — еще большее количество рабов и близких к рабам по социальному состоянию людей, обладавших мореходными навыками.

Об экономическом подъеме Рима во (времена, непосредственно предшествовавшие началу Пунических войн, говорит появление в Риме собственного серебряного и золотого чекана в середине III в. до н.э. До этого периода Рим выпускал одни лишь медные ассы, которые к тому же сначала не чеканились, а отливались в глиняных формах. Первоначально же еще до возникновения этих денег в Риме были в ходу весовые ассы (aes rudae и aes signatum), единицей которых служил оскский фунт (libra). Стоимость фунта меди в царское время, по данным Плиния, приравнивалась к одному быку или десятку овец. Это сопоставление указывает на одновременное наличие двух эквивалентов — металла и скота.

Бедный металлом Рим мог начать создавать запасы меди только лишь после завоевания важнейших этрусских центров — Кампании и Самния. Именно с этого времени и появляются в обращении первые римские ассы. Следует отметить, что значительно более богатые металлом и ведшие весьма интенсивную торговлю этруски до IV в. до н.э. также не имели собственного чекана, пользуясь, видимо, греческими и пуническими монетами. Развитие международных связей и необходимость обладать большими и в то же время портативными суммами привели в середине III в. к необходимости серебряного чекана, при соотношении серебра и меди как 1:120. Видимо, не только по техническим причинам, но и в силу определенной традиции первые серебряные монеты Рима (статеры) чеканились в Кампании. И лишь ко времени I Пунической войны, в период [45] значительного подъема экономической активности в Риме, ввиду несоответствия прежней системы установившемуся к этому времени новому соотношению ценности меди и серебра были введены серебряные денежные единицы (денары) и их разменные составляющие, сохранявшиеся (в особенности сестерций) на протяжении весьма длительного времени. Однако в 217 г. до н.э., к началу II Пунической войны, произошла денежная реформа с установлением нового соотношения меди к серебру 1:112 и с уменьшением веса монетных номиналов. Так как в эпоху империи казначейство было в руках императорских рабов⁹⁰⁾, следует думать, что республиканские tres viri monetales являлись официальными контролерами и наблюдателями за соответствующей деятельностью государственных рабов или отпущенников, обычно фактически действовавших через своих рабов. Латинская эпиграфика знает тессеры нуммуляриев⁹¹⁾ — государственных и банковских чиновников, на обязанности которых лежала проверка соответствия монет номиналу. Это были исключительно рабы и отпущенники, деятельность которых может быть прослежена по их тессерам в глубь времен вплоть до II в. до н.э. Следует думать, что нуммулярии действовали и в более ранний период, поскольку тогда в Риме обращались монеты самого разнообразного чекана⁹²⁾.

Моменты хозяйственного подъема были одновременно периодами подъема политической активности тех слоев общества, на которые падали главные трудовые тяготы. Сведения о волнениях плебса, занятого ремесленным трудом, весьма редки и фрагментарны. Но все же известно, что подобные движения ремесленников имели место при последнем Тарквинии, развившем значительную строительно–хозяйственную активность, а также в 329 г. до н.э.⁹³⁾ Под [46] этим годом находится сообщение Ливия о восстании ремесленников во время войны с Приверном и перед лицом галльской угрозы⁹⁴⁾. Весьма вероятно, что волнения ремесленников имели место в связи с попыткой мобилизации их на военную службу. В трудные минуты Риму часто не хватало солдат и он бывал принужден прибегать к мобилизации неполноправных и малопригодных в военном отношении контингентов, тогда как в (нормальных условиях безземельные и неимущие граждане не должны были призываться в ряды войска. Для ликвидации этого положения наиболее энергичные политики Рима, преодолевая сопротивление аристократии, прибегали к наделению неимущих плебеев землей, к внесению их имен в трибальные списки и к увеличению числа самих триб. В отношении Аппия Клавдия сохранилось мнение, высказанное представителем аристократического лагеря, что он своими мероприятиями, приведшими к резкому увеличению числа новых граждан за счет внесения в трибальные списки имен вольноотпущенников и других неполноценных элементов, резко нарушил соотношение политических сил в комициях⁹⁵⁾.

Как будет показано далее, греческим полисам в Сицилии, так же как и Риму, свойственно было в периоды военных кризисов и демократических подъемов увеличивать число своих граждан за счет включения в общину освобожденных для этой цели рабов и других неполноценных общественных элементов. Дионисий Галикарнасский приписывает подобные действия Аристодему Куманскому, а в уста Сервия Туллия он влагает целую теорию, оправдывающую этого рода политику, вероятно, более характерную для Аппия Клавдия цензора, чем для Сервия Туллия. В эпоху II Пунической войны за счет выкупленных рабов были сформированы два новых легиона. [47]

Из письма Филиппа V Македонского к лариссейцам⁹⁶⁾, в котором он советует им увеличить число своих боеспособных граждан за счет освобожденных рабов, явствует, что перед глазами его был соответствующий пример Рима. Он рекомендует своим союзникам поступить «подобно римлянам, которые, освобождая рабов (οἰκέτας), принимали их в гражданство и допускали к (государственным) должностям (τῶν ἀρχαίων με[ταδι]δόντες) и этим способом не только укрепили собственное отечество, но и вывели колонии в семьдесят пунктов». Диттенбергер замечает по этому поводу, что факт укрепления римлянами государства за счет освобожденных рабов подтверждает и Цицерон⁹⁷⁾, заявлявший, что римляне были свидетелями того, «как рабам, пребывавшим в низменном правовом и имущественном состоянии, но заслужившим того своим поведением перед государством, даровались свобода и гражданство».

Обеспечение необходимого числа колонистов за счет лиц неполноправного состояния практиковалось также и в более позднее время. В частности, Цезарь направил в Коринф большое количество вольноотпущенников в качестве римских колонистов⁹⁸⁾. Но уже при выведении колонии в Анций в V—IV вв. до н.э.⁹⁹⁾, как это будет подробно рассмотрено ниже, римляне применяли отчасти те же способы набора волонтеров за счет неполноправных элементов¹⁰⁰⁾.

Приобретением политических прав это новое гражданство — вчерашние перегрины, вольноотпущенные и рабы — не всегда тотчас же избавляло себя от фактической зависимости от государства или от отдельных оптиматов. И поэтому в моменты обостренной политической активности в его среде нередко выявлялись настроения, свойственные бесправным общественным низам. [48]

Назад К содержанию Дальше

¹⁾ В. G. Niеbuhr. Römische Geschichte, I. Berlin, 1853, стр. 173 сл.

²⁾ В. G. Niеbuhr. Указ. соч., стр. 227 сл.

³⁾ Th. Mommsen. Das Römische Gastrecht und die Römische Klientel. Römische Forschungen, I. Berlin. 1864, стр. 319 сл.; в более общей и несколько измененной форме те же идеи высказаны им в работе Das Römische Staatsrecht, III, 1 (Leipzig, 1887), стр. 54, сл.

⁴⁾ Th. Mommsen. Das Römische Staatsrecht, III, 1, стр. 717.

⁵⁾ Там же, стр. 320 сл.

⁶⁾ Там же, стр. 59 сл. Моммзен подчеркивает также троекратную возможность родовладыки продать своего «сына», после чего тот эманципируется автоматически.

⁷⁾ Там же, стр. 58 сл. Моммзен при этом иронически указывает на то, что гентильная аристократия из презрения к государственным установлениям царского Рима легко шла на предоставление гражданства вольноотпущенным, которое она фактически не ставила ни во что.

⁸⁾ Th. Mоmmsеn. Römische Forschungen, I, стр. 348 сл.

⁹⁾ Фюстель де Куланж. Гражданская община древнего мира. Пер. с фр. под ред. Д. Н. Кудрявцева. СПб., 1906, стр. 37 сл.

¹⁰⁾ F. Binder. Die Plebs. Studien zur römischen Rechtsgeschichte. Leipzig, 1909, стр. 184 сл.

¹¹⁾ F. Altheim. Italien und Rom. II. Amsterdam — Leipzig, 1947, стр. 173.

¹²⁾ Л. Г. Морган. Древнее общество. Пер. с англ. под ред. М. О. Косвена. Л. 1934.

¹³⁾ Там же, стр. 185 сл.

¹⁴⁾ W. Ihne. Forschungen auf dem Gebiete der römischen Verfassungsgeschichte. Leipzig, 1847, стр. 15 сл. (ср. он же. Römische Geschichte, I. Leipzig, 1886, стр. 60 сл.).

¹⁵⁾ К. Маркс. Формы, предшествующие капиталистическому производству. — ВДИ, 1940, № 1, стр. 11 сл.; Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 21, стр. 165-166.

¹⁶⁾ К. J. Neumann. Kaiserrede über die Grundhenschaft de Römischen Republik. Strassburg, 1900.

¹⁷⁾ Необходимо иметь в виду, что еще М. Фойгт в 70–е годы прошлого века подчеркнул, что патриции своим наименованием обязаны не тому, что они носят родовое имя отцов, как это согласно утверждали Ливий, Дионисий Галикарнасский и Плутарх (Liv., Χ, 8, 10; Dion. Hal., II, 8, 3; Plut. Quest. Rom., 58), но тому, что они являлись патронами своих клиентов, о чем свидетельствуют Фест (Fest, 246а, 23: Atque ideo patres appelali sunt quia agrorum partes attribuerant tenuioribus perinde ac liberis) и Зонара (Zon., VII, 3: πατρίκιοι μέντοι οί βουλεὔται έπεκλήθεσαν… από τῆς πατρονίας). Из этих определений как нельзя более ясно выступают социальные корни патрициата (M. Fоigt. Leges regiae. — «Abhandlungen der Sächsischen Gesellschaft der Wissenschaft, Phil. — hist. Classe», VII. Leipzig, 1876, стр. 743, прим. 411; он же. Über die Klientel und Libertinität. — «Berichte über die Verhandlungen der Sächsischen Gesellschaft der Wissenschaft. Phil. — hist. Classe», XXX, 1. Leipzig, 1879, стр. 166, прим. 78).

¹⁸⁾ Ε. Meyer. Plebs. — «Handwöterbuch der Staatswissenschaften». Hrsg. J. Kurad, L. Elster u. a. Iena, 1898—1901, V, стр. 883.

¹⁹⁾ Е. Meyer. Die Sklaverei im Altertum. Kleine Schriften. Halle, 1910, стр. 169 сл.

²⁰⁾ Употребляя в дальнейшем условно выражение «крепостное состояние» по отношению к древнеиталийским сельским клиентам, мы, однако, отнюдь не хотим этим поставить знак абсолютного равенства между рабовладельческой клиентелой и феодальным крепостничеством. Это не позволяют сделать существенные различия в хозяйственных и в социально–политических условиях существования обеих общественных формаций.

²¹⁾ Так же как ни в коем случае не приравниваются к рабам и древнеиталийские клиенты (пелаты, или пенесты, у Дионисия Галикарнасского и других греческих историков Рима). Между тем в какой–то мере все эти и греческие и латинские «крепостные» сходны, во–первых, по социальному положению между собой и, во–вторых, весьма близки к состоянию патриархального рабства, как это явствует из этнографических данных.

²²⁾ А. Валлон. Рабство в древности. М., 1941, стр. 281 сл.; W. L. Westermann. The Slave Systems of Greek and Roman Antiquity. Philadelphia, 1955, стр. 119 сл.

²³⁾ W. L. Westermann. Указ. соч., стр. 1. Из этого, однако, отнюдь не следует, что названные авторы хоть сколько–нибудь сходны между собой в понимании Исторического значения рабовладения в древности: в то время как Валлон, стоящий на буржуазно–либеральных позициях, склонен считать рабство одной из величайших исторических несправедливостей и одной из моральных причин крушения античного мира, политически реакционный Вестерман вообще не придает рабству сколько–нибудь существенного социально–исторического значения.

²⁴⁾ Ср. Plat. Repub., 547с: τοὺς δε πρίν φυλαττομένους ύπ᾿ άὔτῶν ώς ελευθέρους φίλους τε καί τροφέας, δουλωσάμενοι τότε περιοίκους τε καί οίκέτας ἔχοντες (т.е. прежде свободные оказались низведенными до положения порабощенных периэков и ойкетов). Примеры широкого употребления этих терминов в указанном нами смысле в греческом классическо–эллинистическом мире читатель найдет в книгах: D. Lotzе. Μεταξὺ ελευθέρων και δούλων. Berlin, 1959; F. Bömer. Untersuchungen über die Religion der Sklaven, II—III. Wiesbaden, 1960, 1961.

 То обстоятельство, что племенные наименования обратились с течением времени в обозначения низших общественных категорий, указывает на возникновение социального неравенства в результате завоевания одного племени другим. Таковым, несомненно, было происхождение фессалийских пенестов и пелопоннесских гелотов, покоренных дорийцами. В. В. Струве в статье «Плебеи и илоты» (сб. «Из истории докапиталистических формаций». Известия ГАИМК, вып. 100. Л., 1933, стр. 363 сл.) сопоставляет гелотов и древнеримских плебеев как социальные категории, возникшие в результате завоевания. Подчинение гелотов спартиатам квалифицируется им как низведение в состояние рабства, подобное положению пенестов, мариандинов, мноитов (на о–ве Крит) и т.п. Термин «плебс» также возводится им к этническому наименованию.

²⁵⁾ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 21, стр. 168.

²⁶⁾ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 4, стр. 424.

²⁷⁾ С. И. Ковалев. История Рима. Л., 1948, стр. 319 сл.

²⁸⁾ Н. А. Машкин. История древнего Рима. М. 1949, стр. 108 (ср. стр. 218).

²⁹⁾ А. И. Немировский. К вопросу о рабстве в раннем Риме. — «Научные доклады высшей школы. Исторические науки», 1960, вып. 4, стр. 206 сл. Сообщая большой материал об архаическом рабовладении в Риме, автор не считает рабов основным классом тогдашнего римского общества и категорически отделяет их от клиентов–плебеев. В этом отношении он отчасти идет вслед за Р. Гюнтером («Социальная дифференциация в древнейшем Риме». — ВДИ, 1959, № 1, стр. 52 сл.), который констатирует наличие государства (государственных учреждений) в Риме с VI в. до н.э. и полагает, что основными классами–антагонистами римского общества VI—V вв. были зажиточные землевладельцы и свободные мелкие производители. Он отмечает при этом наличие класса рабов, которые лишь постепенно заступают место свободных производителей, и оттесняют их на положение промежуточной общественной прослойки.

³⁰⁾ Такие сидевшие на чужой земле колоны должны были существовать уже и в раннереспубликанское (если не в царское) время, поскольку в законах XII таблиц (VIII, 11) имелась статья преследовавшая подобного колона за порубку деревьев (у Павла Диакона, 47, 7, 1; ср. 12, 2, 28, 6. Fontes iuris Romani anteiustiniani, p. 1, Flor., 1941, стр. 57: colonus, cumquo propter succisas arbores agebantur, si iuraverit se non succidisse, sive e lege XII tab. de arboribus succisis convenietur, defendi poterit).

³¹⁾ M. Rоstоwzеw. The Social and Economic History of the Hellenistic World, 11. Oxford, 1941, стр. 1143 сл.

³²⁾ M. Weber. Agrarverhältnisse im Altertum. Gesammelte Aufsätze zur Social- und Wirtschaftsgeschichte. Tübingen, 1924, стр. 190 сл.

³³⁾ F. De Martinо. Storia délia costituzione romana, I. Napoli, 1958, стр. 45 сл.

³⁴⁾ Ε. Sereni. Communita rurali nell'Italia antica. Roma, 1955, стр. 203 сл. Нельзя обойти молчанием также и исследования Бронислава Билинского о труде (в первую очередь труде ремесленников) в эпоху царей и ранней республики (В. Bilinski. Problem pracy w starozytnym Rzymie, I. Czasy krolewskie i wezesna republica (VIII—IV/III w. przed n. е. — «Archeologia», Rocznik Panstwowego museuma Archeologicznego, III. Warszawa — Wroclaw, 1952, стр. 45-111). В названной работе развитие римского сельскохозяйственного и ремесленного труда рассматривается на широком историческом фоне. К сожалению, автор переоценивает, с нашей точки зрения, возможности и значение свободного труда в рассматриваемую им эпоху и вообще уделяет недостаточное внимание социальной стороне изучаемых им явлений.

³⁵⁾ H. Miсhell. The Economics of Ancient Greece. Cambridge, 1940, стр. 9-14.

³⁶⁾ S. Lauffer. Die Sklaverei der griechisch–römischen. Welt. – «Rappors de XI Congrès International de acience historique», II. Stockholm, 1960, стр. 71 сл.

³⁷⁾ D. Lоtzе. Μεταξὺ έλευθέρων και δούλων.

³⁸⁾ M. J. Finley. Was Greek Civilisation Based on Slave Labour? — «Historia», VIII, 1959, Heft 2, стр. 145 сл.

³⁹⁾ G. Lilliu. The Nuragi of Sardinia. — «Antiquity», XXXIII, 1959, № 129, стр. 32.

⁴⁰⁾ A. Dupon–Sоmmer, in: «Contes Rendues de l'Académie des Inscriptions», 1948, стр. 12.

⁴¹⁾ A. Minto. L'antica industria mineraria in Etruria e il porto di Populonia. — «Studi etruschi», 1954, стр. 191 сл. (ср. A. Neppi Modona. Etruscan Metallurgy. — «Scientific American», т. 193, 1955, №5, стр. 90 сл.). Описание древней добычи железной руды на о–ве Ильва находим у Диодора: «Близ тирренской Популонии находится остров, именуемый Эталия. Он расположен в ста стадиях от берега и получил название от большого количества дыма над ним. На острове много железного камня. Его размельчают для плавления и получения железа, и они обладают большими массами металлической руды. Занятые этим делом разбивают камни и расплавляют их куски в устроенных для этого печах. Они расплавляют их посредством сильного пламени и делают соразмерной величины (болванки), напоминающие большие губки. Их скупают торговцы и отвозят в Дикеархию или другие эмпории, где с помощью многих кузнецов они перерабатываются на различные железные изделия: одни приобретают форму оружия, другие форму двойных топоров, серпов и иных искусно сделанных орудий. Купцы продают их в разных местах, и многие живущие на свете получают от этого свою долю пользы» (Diоd., V, 13, 1). К этому следует лишь заметить, что в Дикеархию (римские Путеолы) железо о–ва Ильва стало попадать, вероятно, уже после ослабления этрусского могущества и перехода эксплуатации железорудных залежей в руки римлян и греческих торговцев.

⁴²⁾ Diod., V, 26, 3.

⁴³⁾ ВДИ, 1958, № 1, стр. 214 сл.

⁴⁴⁾ G. Szi1agуi. Zur Frage des etruskischen Handels nach dem Norden. — «Acta Antiqua Academiae Scientiarum Hungaricae», I, 1952, N 3–4, стр. 419 сл.

⁴⁵⁾ О характере этрусского ремесла, его специализации и дифференциации отчасти позволяет судить сообщение Ливия об участии этрусских центров в создании римского военного флота во время II Пунической войны. В 205 г. до н.э. для этой цели Популония должна была поставлять железные изделия, Тарквинии — ткань для парусов, Цере и Вольтерры — корабельный лес и продовольствие, Арреций — вооружение (3000 щитов, столько же шлемов и 50000 разного рода копий) (Liv., XXVIII, 45, 15 сл.: Caerites frumentum sociis navalibus commeatumque omnis generis, Populonienses ferrum, Tarquinienses lintea in vela, Volaterrani interamenta navium et frumentum, Arretini tria milia scutorum, galeas totidem, pila gaesa hastas longas milium quinquaginta).

⁴⁶⁾ Ρlin., NH, XXXII, 61.

⁴⁷⁾ CIL., XIV, 4123 = A. Ernout. Recueil de textes latins archaiques. Paris, 1947. стр. 3. № 1.

⁴⁸⁾ Zonar, VIII, 1: Μάνιος… Τυρσηνός τό γένος.

⁴⁹⁾ Diο, fr. 87, 5.

⁵⁰⁾ G. Matthies. Die praenestinischen Spiegel. Strassburg, 1912, стр. 20 сл. На пренестинских бронзовых зеркалах, относящихся к царскому или раннереспубликанскому времени Рима, читаются надписи, сообщающие имена их мастеров. Так, надпись: Noci opus L. Valerii (CIL, XVI, 4105) — служит весьма вероятным свидетельством рабского происхождения мастера зеркала Нока или Ноция, принадлежавшего некоему Люцию Валерию. Надпись: Vibis Pilipus cailavit (CIL, XIV, 409) — также, видимо, позволяет в сочетании греческого имени Филипп и италийского Вибий угадывать греческое происхождение того зависимого лица (раба или клиента), которое изготовило данное зеркало (ср. В. Вi1inski. Problem pracy w starozytnym Rzymie, стр. 100).

⁵¹⁾ Strab. Geogr., V, 3, 1.

⁵²⁾ Liv., XXIV, 47, 15.

⁵³⁾ Diоn. Hal., II, 55, 5.

⁵⁴⁾ CIL, I2, 2226 = Χ, 7856: Cleon salari(orum) soc(iorum) s(ervus). Κλέων ὁ ἐπί τῶν ἁλῶν (cp. F. Borner. Untersuchungen über die Religion der Sklaven, I. Wiesbaden, 1958, стр. 183; Α. Oxe. Zur älteren Nomenklatur der römischen Sklaven. — «Rheinisches Museum für Philologie», LIX, 1904, стр. 118. Надпись трехъязычная, за греческим следует пунический текст).

⁵⁵⁾ J. Johnson. Excavations at Minturnae, II, 1. Rome, 1933, стр. 126 сл.

⁵⁶⁾ Liv., 1,49, 9.

⁵⁷⁾ Т. Frank. An Economic Survey of Ancient Rome, I. Baltimore, 1933, стр. 5 сл.

⁵⁸⁾ Liv., IV, 59, 11; V, 4, 5; Diod., XIV, 16, 5 (cp. F. De Marlinо. Storia délia costituzione romana, I, стр. 148). Однако государственное жалование на военной службе получали только римские граждане; неграждане (союзники и другие неполноправные элементы), служившие во вспомогательных войсках, получали только провиант (Т. Frank. The Public Finances of Rome, 200—157 В. С. — «American Journal of Philology», 1932, стр. 9 сл.).

⁵⁹⁾ Liv., V, 30, 8; Диодор называет цифру в четыре югера (Diοd., XIV, 102, 4).

⁶⁰⁾ Liv., VI, 4, 4.

⁶¹⁾ Plin., NH., XXXIV, 1.

⁶²⁾ F. De Mаrtinо. Storia délia costituzione romana, 1, стр. 161.

⁶³⁾ Plut. Numa, 17, 2.

⁶⁴⁾ Plut. Numa, 17; Flor., 1, 1, 6.

⁶⁵⁾ Начиная с III в. до н.э., a в отдельных случаях и ранее встречаются надписи, составленные рабами и характеризующие их как гончаров, ювелиров, агентов откупщиков и т.п. Несколько позже мы встречаемся с документами коллегий таких предпринимателей–рабов, оставивших по себе многочисленные эпиграфические памятники (из Капуи, Остии, Минтурн и с о–ва Делоса). Не было бы ничего удивительного, если бы среди этих рабов — владельцев или управителей ремесленных мастерских или действовавших от имени публиканов — имелись достаточно состоятельные люди, являвшиеся, быть может, в свою очередь владельцами рабов, наподобие тех рабов–богачей, занимавших важные посты в государстве эпохи Римской империи и обладавших значительными количествами рабов–викариев, о которых мы знаем опять–таки преимущественно из эпиграфики. Наличие подобных рабов–викариев в изучаемую нами эпоху в Риме и Италии вообще тем более вероятно, что самый институт засвидетельствован впервые уже в Одиссее (Hom. Odyss., XIV, 449 сл.), а в латинской литературе подобные рабы–викарии фигурируют у Плавта как обычное явление (Plaut. Asin., 434; Persa, 201; Pseud., 609; Poenul., 222) (ср. К. Schneider, in: PW RE, Zw. Reihe, 16, 1958, стб. 2046).

⁶⁶⁾ В римском войске существовал prefectus fabrum — должность, сохранившаяся и в позднейшее время (CIL, II, 5442; ср. Е. Kornemann, in: PW, RE, VI, 1909, стб. 1920 сл.).

⁶⁷⁾ Polyb., Χ, 17, 10.

⁶⁸⁾ H. H. Зaлeсский. Римляне на о. Делосе. — «Уч. зап. Ленинградского гос. ун–та», Сер. ист. наук, вып. 15. Л., 1948, стр. 152.

⁶⁹⁾ CIL, I2, 54 = XIV, 12. Т. Моммзен (Die untaitalisdien Dialekte, Leipzig, 1850, стр. 238) считал мастера, судя по его имени, кампанцем, работавшим в Риме. Вряд ли поэтому его можно отнести к числу полноправных граждан. Циста была изготовлена для некоей богатой пренестинки, в могиле которой она и найдена. Имя этой женщины, повторенное в другом написании (Maquoulonia) на ножке цисты, не является латинским.

⁷⁰⁾ Α. Ernout. Recueil de textes latins archaiques. Paris, 1947, стр. 7, № 3 (CIL, I², 4); A. Degrassi. Inscriptiones latinae liberae Rei Publicae. Firenze, 1957, стр. 3, № 2.

⁷¹⁾ R. Pagenstecher. Die Calenische Relief–keramik. — «Jahrbuch des deutschen Archäologischen In–ts», VIII. Ergänzungeheft, 1909, стр. 149, № 54 сл. Сокращение с. в цитированной надписи, как и в некоторых других, в которых оно повторяется перед сокращением s(ervus), может предполагать имя владельца раба, а вернее — наименование города (Cales), муниципальными рабами которого могли быть данные гончары.

⁷²⁾ Из них четыре с именами рабов хранятся в ленинградском Эрмитаже («Compte rendu», 1874, стр. 90 сл.).

⁷³⁾ Α. Оxé. Zur älteren Nomenklatur der römischen Sklaven. — «Rheinisches Museum für Philologie», LIX, 1904, стр. 108 сл.

⁷⁴⁾ R. Ρagenstecher. Указ. соч., стр. 152.

⁷⁵⁾ В примечании к надписи CIL, X, стр. 855 (ср. Th. Mоmmsen. Das Römische Staatsrecht, III, 1, стр. 482, где он обобщает это наблюдение, допуская, что в III—II вв. до н.э. отпущенники определенных категорий могли сохранять наименование servi).

⁷⁶⁾ См. H. Н. Залесский. Указ. соч., стр. 157 сл.: амфорные клейма с именами Orobion, Licinus и Daz сопоставляются с именами Л. Оробия Лицина и Даза сына Дазиска из Азетия, которые были вольноотпущенниками или рабами (ср. G. Hommolle. Les romains à Délos. — BCH, VIII, 1884, стр. 120).

⁷⁷⁾ Первый обозначен на ножке стеклянного сосуда из Капуи, второй — на надгробии (см. F. v. Duhn, in: «Bullettino del Istituto Arabeologico», 1876, стр. 175, прим.; ср. R. Ρаgеnstесher. Указ соч., стр. 165).

⁷⁸⁾ F. De Martinо. Storia delila costituzione romana, I, стр. 29. Зибер же, наоборот, считает, что цензура Аппия Клавдия продолжалась с 312 до 308 г. до н.э. (Н. Siber. Das Römische Veirfaeeungsrecht, Laihir, 1952, стр. 114).

⁷⁹⁾ К названным выше ремесленным центрам, существовавшим на территории Рима в IV—III вв. до н.э., может быть, следует присоединить и те, которые называет Катон, писавший во II в. до н.э., но пользовавшийся, несомненно, и более ранними данными: в качестве пункта изготовления одежды упоминаются (кроме Рима и Калес) Минтурны. Предметы кузнечного мастерства покупались в Минтурнах, Венафре и Суэссе, а также в Лукании (in Lucanis). Металлическая посуда — в Капуе и Ноле (Cato. De Agric., 135, 1 сл.). Разумеется, этот более или менее случайный перечень Катона далеко не исчерпывает количества пунктов, известных в эпоху ранней республики тем или иным ремесленным производством.

⁸⁰⁾ Liv., V, 28, 2: crateramque auream donum Apollini Delphos legati…. missi longa una nave…

⁸¹⁾ Liv., VIII, 14, 12 (cp. Dion. Hal., IX, 56, 5).

⁸²⁾ Liv., IX, 30, 3.

⁸³⁾ Ρolyb., I, 25, 7.

⁸⁴⁾ Liv., XXVI, 35, 2 сл.

⁸⁵⁾ Polyb., Χ, 17, 10.

⁸⁶⁾ Polyb., VI, 19, 3 (ср. Liv., XXXVI, 3, 4).

⁸⁷⁾ Liv., XXII, 11, 7 сл.; XXXVI, 2, 15; XL, 18, 7; XLII, 27, 3.

⁸⁸⁾ Liv., XXIV, 11, 7 сл.

⁸⁹⁾ Dio Cass., XL VI II, 30, 8; 38, 2; 45, 7; 47; 3; App. В. civ., V, 66; 83.

⁹⁰⁾ А. Н. Зограф. Античные монеты — «Материалы и исследования по археологии СССР», № 16. М.–Л., 1951, стр. 36 сл.

⁹¹⁾ Определенные Р. Герцогом (R. Hierzοg. Aue der Geschichte des Bankwesens im Altertum. Tesserae nummulariae. Gissen, 1919).

⁹²⁾ По эпиграфическим данным, контроль за правильностью весовых единиц также осуществлялся функционерами из числа рабов (CIL, I, 197, 12 сл.).

⁹³⁾ Традиция связывает со временем Тарквиния Гордого первый в истории Рима случай запрета коллегий из политических соображений (Dion. Hal., IV, 43, 2). Хотя Э. Корнеман (PW, RE, IV, 1901. стб. 404) полагает, что этот запрет относится не к самим коллегиям как таковым, а лишь к частного характера сборищам и их антигосуарственным действиям (Liv., II, 28, 32, 1, 54, 7), этому противоречит сообщение того же Дионисия (V, 2, 2) о восстановлении коллегий в первые годы республики (ср. J. P. Waltzing. Étude historique sur les corporations professionelles chez les Romains, I. Louvain, 1895, стр. 75). К этого же рода мероприятиям, может быть, следует отнести и закон, вошедший в состав XII таблиц, разрешающий частные ассоциации, которые не нарушали бы государственный правопорядок (Gаius. Dig., XLVII, 22, 4).

⁹⁴⁾ Liv., VIII, 20, 4: quin opificum quoque vulgus et sellularii, minime militiae idonèum genus, exciti dicuntur.

⁹⁵⁾ Liv., IX, 46, 11.

⁹⁶⁾ W. Di11enberger. Sylloge inscription um graecairuim, 11³. Berlin, 1917, стр. 20, № 543.

⁹⁷⁾ Сiсer. Pro Balbo, 9, 24.

⁹⁸⁾ Strab. Geogr., VIII, 6, 23: ἐποίκους πέμψαντος τοῦ ἄπελευθερικου γένους πλείστους τοῦ ἀπελευθερικοῦ γένους πλείστους (cp. Suetοn. Caes., 42).

⁹⁹⁾ Diоn. Hal., IX, 60, 2.

¹⁰⁰⁾ Число римских колоний, названное в письме Филиппа V лариссейцам, видимо, является преувеличенным. Э. Кавеньяк (Е. Сavаignас. Sur un passage de la lettre de Philippe aux Lariséens. — «Revue de Philologie», XXXIII, 1909, стр. 179 сл.) обращает внимание на то, что оно соответствует двойному числу римских триб, к которым приписывались колонисты. Вряд ли, однако, македонская администрация настолько вникала в детали гражданского устройства римских колоний. О приблизительном же их числе как военных форпостов Рима она могла быть осведомлена через италийских греков.

Назад К содержанию Дальше