Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Глава пятая.
Традиционные данные о неравноправных и зависимых лицах
и источники рабства в древнем Риме

В древнеримской исторической правовой, агрономической и т. п. литературе понятие о рабах усложняется наличием целого ряда состояний, промежуточных между свободой и рабством, переходы между которыми достаточно неопределенны и неуловимы. Если понятие plebs urbana связывается с представлением пусть о неполноправных, но все же о юридически свободных людях, то понятие plebs rustica несомненно даже и в позднеимператорское время включает в себя представление о вполне зависимом крестьянстве, не лишенном, однако, видимости личной или общинной собственности, с одной стороны, с другой же — о рабах, поставленных в положение колонов, т.е. опять–таки наделенных известной долей самостоятельности и свободы действий¹⁾.

Для древнейшего же периода представление об архаическом рабстве усложняется еще и тем, что наряду с ним существует, как очень близкое ему и весьма распространенное [117] явление, институт патроната–клиентелы, предполагающий, видимо, различные степени фактической зависимости клиента от патрона. Кроме того, существует положение «терпимой свободы»²⁾, распространяющееся на всех hostes, т.е. попавших в сферу римского владения чужеземцев³⁾. Не менее существенно впрочем и то, что в рамках гентильного права, господствовавшего в римской социальной практике вплоть до IV—III вв. до н.э., понятие liberus весьма близко соответствовало понятию libertus и существовало юридически как обозначение родича–домочадца, находящегося по отношению к pater familias в состоянии объекта не dominicia potestas, a patria potestas⁴⁾. Практическая же разница между этими юридически совершенно не одинаковыми состояниями могла сводиться к нулю, имея в виду свободу для pater familias продажи (или отдачи в аренду) filius familias, быть может, даже и без тех ограничений, какие были наложены на нее законами XII таблиц⁵⁾.

Вызываемая неопределенным характером самих зависимых социальных состояний и отсутствием сколько–нибудь определенных и четких границ между ними, терминологическая путаница свойственна не только исторической, агрономической и другой литературе, но также юридическим сочинениям и эпиграфике. Уже отмечалось, что римляне, так же как и греки, не всегда и далеко не отчетливо различали разные степени зависимости и подчинения. Юридически вольноотпущенник в известном отношении приравнивался к рабу (равенство в некоторых случаях юридического положения servus и libertinus (libertus) вытекает из текста lex Cincia 204 г. до н.э.,⁶⁾ где речь идет о quis а servis quoque pro servis servitutem servierunt — место, к которому Павел добавляет: servis libertini continentur). Возникновение этих юридических норм относится к эпохе начальной [118] республики, если не ранее. Моммзен⁷⁾ полагает, что упомянутые нами выше рабы–ремесленники из Калес, Рима и других мест в действительности были вольноотпущенниками, поскольку надписи, составленные ими, ставят их в положение известной хозяйственной и юридической самостоятельности. Мысль эту следовало бы признать справедливой, если бы не были известны другие (на греческой и римской почве) эпиграфические памятники, касающиеся рабов, обладавших не меньшей, а то и большей юридической и экономической активностью⁸⁾.

Эта смутность юридических норм, касающихся клиентов и рабов раннереспубликанской эпохи, в которых не могли разобраться даже современники, вытекала, видимо, из фактической неопределенности границ между тем и другим состоянием. Ливий (VII, 27, 8 сл.) сообщает, например, что при взятии Сатрикума у вольсков в 346 г. до н.э. добыча была отдана солдатам. Помимо этой добычи, имелось 4 тыс. dediti. Их, закованных в кандалы, консул прогнал перед триумфальной колесницей. А затем, распродав их, он отдал большую сумму денег в казну. Ливию, видимо, подобный поступок консула кажется неправомочным, и он замечает, что некоторые историки (так же, должно быть, как и он сам) думали, что масса пленников состояла из рабов, и последнее представляется ему более вероятным, чем то, что dediti могли быть распроданы как рабы. Однако в середине IV в. до н.э., вероятно, еще господствовали представления о клиентеле, сильно отличные от тех, какие сложились к концу республики. Тогда (и в еще более раннее время) факт продажи в рабство находящихся in ditione лиц не представлялся невероятным⁹⁾. Положение [119] пленников, видимо, в какой–то степени определялось волей военачальника и обстоятельствами, связанными с возможностью и необходимостью продажи их в рабство или сохранения в качестве клиентов под чьим–либо патронатом.

Употребление термина servi по отношению к лицам, которые в силу общих представлений о рабах не должны, казалось бы, принадлежать к этой категории, подтверждает уже упоминавшаяся надпись II в. до н.э. из Испании Дальней¹⁰⁾. Моммзен в примечании к этой [120] надписи¹¹⁾ полагает, что речь идет о клиентах римского государства. По отношению к ним могло быть употреблено обозначение servi с одновременным указанием на находящиеся в их владении территории. Может быть, речь шла о приложении к названной общине представлений, связанных также и с примитивной формой государственного рабовладения (ср. выше, стр. 45), о привлечении такого рода рабов к военной службе, аналогично этрусским пенеcтам, а в особенности же тем летам или инквилинам из числа германцев и сарматов, которых римская администрация расселяла по окраинным провинциям на условиях такого же примитивного рабства, о чем речь идет более подробно несколькими страницами ниже. Положение названного в надписи пункта в районе Гадеса, при стратегической и коммерческой важности его для Рима, делает такое предположение достаточно вероятным¹²⁾.

Если по древнейшему праву каждый hostis становился потенциальным рабом, как только он попадал в сферу действия римского закона, то практически с захваченными общинами поступали во многих случаях совершенно не как с покоренными врагами, а как со своими подданными, инкорпорируемыми в состав римской общины (или несколько позднее как с автономными подданными). Как небезосновательно полагал Биндер¹³⁾, а за ним с некоторыми существенными поправками и Блок¹⁴⁾, именно в этих в древнейшую эпоху инкорпорированных латинянах и следует видеть основную массу римского плебса начальной поры Рима. Известно также, что если римский полководец принимал in ditione побежденную общину, то граждане ее становились обычно клиентами этого полководца (или, быть может, в результате произведенного распределения, клиентами и его подчиненных), оставаясь формально свободными людьми [121] (in libertate morati), которых, однако, могли рассматривать и как потенциальных рабов.

Основываясь на вышеизложенном, необходимо констатировать, что сдача вражеских солдат или невооруженных граждан в плен была общим источником рабства и клиентелы в Италии. Априори можно представить себе, что первоначально dediti скорее становились клиентами, чем рабами, тогда как по мере расширения рабского рынка и увеличения производственных возможностей использования рабов, как таковых, все чаще приходится слышать о продаже пленников в рабство.

Первые значительные контингенты рабов стали попадать в руки римлян во время войн с этрусками в IV в. до н.э. Так, в 398 г. во время вейентской войны было взято в плен и, видимо, распродано 8 тыс. человек¹⁵⁾. Два года спустя по взятии и разрушении города значительная часть его населения была продана в рабство. Как уже упоминалось, при захвате Сатрикума в 346 г. до н.э. было взято в плен и продано 4 тыс. dediti. Во время латинской войны 340–339 гг. до н.э. также было захвачено и, видимо, частично распродано много пленных. В дальнейшем цифры пленников, проданных в рабство, сообщаются древними авторами в связи с историей самнитских войн: в 306 г. до н.э. было продано 7 тыс. пленных самнитов¹⁶⁾. Значительно большие количества пленников стали проходить через руки римских магистратов в эпоху Пирровой и [122] Пунических войн. В 209 г. до н.э. при взятии отложившегося Тарента было продано в рабство 30 тыс. повстанцев¹⁷⁾. Если эта цифра не преувеличена, то значительная часть пленных оказалась проданной за пределами Лация, ибо в другом месте Ливий сообщает об острой нехватке сельскохозяйственных рабов в Лации именно в это самое время¹⁸⁾.

Многие десятки и даже сотни тысяч пленников–рабов фигурируют у авторов, сообщающих о войнах во II в. до н.э. в Западном Средиземноморье и Эгейском бассейне.

Было бы, однако, неправильно думать, что войны были единственным источником рабства и клиентелы в Италии. Отсутствие цифр для характеристики кабального рабства в Риме отнюдь не умаляет его значения, поскольку оно совершенно определенно зафиксировано в законах XII таблиц. Содержанием вековой борьбы плебса и патрициата являлась кабала и ростовщичество, против которых были направлены многочисленные рогации трибунов. Эти же факты лежат в основе полулегендарного, но весьма популярного среди плебса рассказа о Марке Манлии Капитолийском. Отголоски подобной же борьбы дошли до нас через римскую анналистику также и из Этрурии III в. до н.э.¹⁹⁾

Вероятно, еще более ранним источником рабства и клиентелы за счет распада внутригентильных связей являлась продажа (или отдача в наймы) родовладыками своих младших сородичей (filii familias) и связанная с этим эманципация последних с согласия ли родовладыки на каких–либо обоюдных условиях или автоматическая и безусловная после троекратной продажи. Существенное значение этих явлений в жизни древнейшего Рима свидетельствуется наличием соответствующих статей в законах XII таблиц и отголосками правил, регулирующих отношения сородичей и родовладык в нормах более древнего царского и сакрального права.

Эманципированные сородичи должны были искать себе защиту в чьем–либо патронате, полагая этим начало тому виду клиентелы, который получил широкое распространение в эпоху более поздней республики, а именно — клиентелы, основанной на добровольном соглашении сторон с [123] ограниченными или даже вовсе эфемерными обязательствами клиента по отношению к патрону²⁰⁾.

Отчего же римляне в раннее время не обращали в рабство всех захваченных ими врагов? Хотя причины этого могли быть, вероятно, в каждом отдельном случае более или менее разные, основной причиной была экономическая невыгода подобного акта, поскольку тогда не ставился вопрос об их продаже за пределы общины. Рабов (т.е. оторванных от средств производства невольников) необходимо было как–то использовать для того, чтобы они по крайней мере оправдывали собственное существование, а такая возможность была у Рима в начальные времена его истории довольно–таки ограничена. Кроме того, отрыв сельскохозяйственного населения от родной земли, почти обязательный при обращении его в рабство, представлялся нецелесообразным и в значительно более поздние времена.

Общеизвестно, что крепостное состояние сидевшие на своих наделах русские крестьяне испытывали в значительно меньшей степени, чем дворовые — в частности вопрос об их продаже подымался лишь в случае перепродажи той земли, на которой они жили, вследствие чего они лишь довольно незаметным для себя образом меняли владельца. Примерно также обстояло дело и с римскими и вообще с италийскими земледельцами, рабство, клиентела и свобода которых были различимы, вероятно, преимущественно лишь юридически; фактически же все названные категории крестьян были связаны с определенной территорией, которую они обрабатывали средствами, реально находившимися в их употреблении или владении. А своим владельцам или владельцам земли, на которой они жили, или же римскому государству они были обязаны лишь частью своего урожая²¹⁾. Характеризуя древнейшую римскую клиентелу, авторы эпохи империи, и среди них наиболее подробно Дионисий Галикарнасский, определяют ее [124] как состояние весьма тесной зависимости, складывавшееся между патрициатом и сельским плебсом на почве полнейшего юридического бесправия последнего, а также и вследствие прямого политического подчинения клиента своему патрону. Между клиентами и плебеями Дионисий ставит, таким образом, знак равенства, считая, что оба эти наименования как бы отражают две стороны одного и того же явления. Плебс, по его мнению, родился из клиентелы, и в этом понимании происхождения низшего римского сословия за Дионисием с большей или меньшей степенью последовательности и доверия следуют многие современные ученые²²⁾. И если картина, нарисованная им, не может быть признана совершенно точной, то лишь потому, что из его же изложения²³⁾ становится ясно как плебс формировался и другими путями, накапливаясь при римской общине в качестве внутренне чуждого ей социального организма, существующего на неких древних общеиталийских принципах и вопреки некоторым принципам общины римской, какими последняя принуждена бывала поступаться ради своего материального благополучия²⁴⁾.

Римские цари привлекали в город ремесленников, торговцев и т.п., и те становились их клиентами, получали такую поддержку и защиту, какая обеспечивала для них возможность известного благополучия и некое устойчивое общественное положение, которого они было лишились после изгнания Тарквиниев и перехода власти в руки гентильной аристократии. Именно эта лишившаяся царской поддержки и в то же время привыкшая к известной самостоятельности часть плебса и явилась той общественной силой, которая вынуждена была противопоставить себя аристократии сначала как внегентильная «плебейская организация»²⁵⁾, затем как внутриобщинная сила, на протяжении длительного времени пополнявшаяся и черпавшая свою политическую активность за счет свежих и вышедших из самых низших и зависимых слоев населения контингентов. Плебейская же клиентела, связанная с определенными [125] патрицианскими родами, была скорее силой, поддерживающей аристократическую реакцию и действовавшей по ее указке. Так что по существу клиенты патрицианских родов и не должны были бы называться плебсом, поскольку они фактически не принадлежали к той группе людей, которая по своему общественному положению могла и испытывала постоянную необходимость противопоставления себя патрициату²⁶⁾.

Несомненно, однако, что значительная часть плебса рекрутировалась за счет освобождавшихся по тем или иным причинам от уз патроната клиентов, а вернее за счет ослабления и изменения характера отношений патроната и клиентелы. Число подобных плебеев должно было возрастать по мере укрепления центуриатного строя и ослабления гентильного правопорядка. Но острота, с которой шла борьба против крайних форм рабства–должничества в раннереспубликанском Риме, показывает, что из рядов тех же освобождавшихся от уз клиентелы плебеев значительно пополнялся также и контингент рабов. Римские историки неоднократно возвращаются по ходу изложения ими ранней истории Рима к вопросу о рабстве–должничестве и о борьбе между сословиями, происходившей на этой почве. Впервые Ливий и Дионисий упоминают об этой борьбе применительно к времени начала республики²⁷⁾. В IV в. до н.э. незадолго до того времени, к которому приурочивают знаменитые плебисциты Лициния и Секстия, а именно в 378 г. до н.э., Ливий отмечает восстания плебеев, происходившие из–за непомерного распространения долговой кабалы²⁸⁾. [126]

Вообще же вся первая декада Ливия наполнена упоминаниями о находившихся в кабале у патрициев плебеях и о борьбе трибунов за понижение процента по долговым обязательствам или за полную отмену ростовщичества. Дионисий Галикарнасский (VI, 63, 3) влагает в уста Аппия Клавдия (децемвира) программу, посредством которой склонные к смутам плебеи могут быть привлечены на сторону патрициата в военное время: им должны быть даны гарантии освобождения их от долговых обязательств и при этом не в порядке общих деклараций, а конкретно — каждому в отдельности.

Что же представляла собой первоначальная клиентела, и насколько возможно проследить ее эволюцию? Характеризуя этот древнеримский институт, Дионисий прилагает к клиентам древнегреческое наименование πελάτοα, употребляющееся обычно для обозначения аттического и некоторых других мест Греции зависимого земледельческого населения²⁹⁾. Отдельные авторы и эпиграфические тексты сопоставляют (или позволяют сопоставить) пелатов с рабами или же с другими зависимыми состояниями, известными в древней Греции среди сельскохозяйственного населения как гелоты, гектеморы, пенесты и др.³⁰⁾ Последнее из названных только что обозначений, первоначально характеризовавшее (видимо, как племенное наименование) фессалийских крестьян, находившихся в полурабской зависимости у фессальской знати, как мы знаем, употреблено тем же Дионисием Галикарнасским для обозначения этрусских зависимых земледельцев, которых другие авторы называют [127] или рабами или клиентами. Таким образом, в отношении древнейшей клиентелы прежде всего напрашивается ее отождествление с зависимым сельскохозяйственным населением завоеванных Римом соседних территорий и сопоставление ее с соответствующими категориями зависимого сельскохозяйственного населения Греции.

Выше уже говорилось о том, что клиентела в Риме едва ли не возникла под влиянием соответствующих отношений, ранее развившихся у этрусков, хотя надо сказать, что и у сабинян, например, подобные же отношения свидетельствуются с глубокой древности. Переселение Тита Тация в Рим вместе с другими сабинскими аристократами — Валузом Валерием, Таллом Тираннием и Меттием Курцем, состоялось совместно с последовавшими за ними в большом числе их сородичами и клиентами (και συγγενεῖς και πελάται)³¹⁾. К самому началу республиканской эпохи (505–503 гг. до н.э.) традиция относит переселение в Рим из сабинского Инрегилла Атта Клауза (известного в Риме под именем Аппия Клавдия) вместе с многочисленными клиентами (magna clientium comitatus manu), получившего земли за рекой Аниеном, где позднее была создана «vetus Claudia tribus»³²⁾.

Весьма вероятно также, что на формы патроната и клиентелы в Италии оказывали известное влияние аналогичные отношения, складывавшиеся между греками — колонистами Великой Греции и Сицилии, и местным населением, о чем, в частности, следует заключить из текста Дионисия Галикарнасского, хотя он и указывает более отдаленные параллели. «Он (Ромул) поместил плебеев под покровительство патрициев так, чтобы каждый плебей [128] выбрал себе патроном патриция, какого хочет. В этом он опирался на древний эллинский обычай, бывший в употреблении у фессалийцев долгое время и у афинян — вначале. Первые обращались со своими клиентами высокомерно, налагая на них повинности, недостойные свободных людей, и если те не подчинялись, они били их и обращались с ними как с покупными рабами (αργυρωνήτοις). Афиняне называют клиентов фетами за их (рабское) служение, фессалийцы же — пенестами, позоря их этой кличкой за их (приниженное) состояние. Ромул же наименовал это уважительно патронатом для защиты бедных и приниженных и назначил каждой стороне дружественные обязанности, сделав их отношения человеколюбивыми и гражданственными» (Dion. Hal., II, 9, 2 сл.).

Пониманию того, как складывались отношения древнейшей клиентелы и в чем они фактически выражались, немало помогает рассказ Дионисия о выведении Римом колонии в Анций, хронологически несовместимый с теми историческими обстоятельствами, с которыми Дионисий их связывает, и относящийся, видимо, к более позднему времени, но весьма характерный и исторически правдоподобный в некоторых фактических деталях.

В рассказе об организации колонии³³⁾ существенным представляется то, что анциаты παρέδοσαν σφάς αύτούς Титу Квинкцию Капитолину, назначенному патроном римской колонии в Анции. За год перед тем этот же Квинкций, будучи консулом, занял Анций и ввел в него римский гарнизон. (А еще ранее, по рассказу Дионисия, Анций был разгромлен римлянами, гавань и часть кораблей сожжены, имущество и рабы захвачены, а взятые в плен анциаты проданы в рабство.) Таким образом, анциаты «отдались», т.е. приняли на себя узы клиентелы от того полководца, который взял их город и который в следующем году был назначен патроном учрежденной в Анции колонии. Колония была организована в результате требований трибунов о наделении беднейших граждан землей. Из числа римских граждан нашлось немного желающих покинуть город и потому к ним были присоединены латины и герники, т.е. перегрины. Производившие adsignatio земельных наделов триумвиры оставили на месте и часть анциатов, наделив также и их землей. Смысл этого последнего [129] акта выясняется из последующего отрывка текста Дионисия³⁴⁾, где говорится, что те анциаты, кто владел жилищами и участками земли и кто остался на земле, обрабатывали не только предназначенные для них участки земли, но и те, которые были отобраны у них для колонистов. Последним они отдавали определенную часть урожая.

На основании этого рассказа уже М. Вебер заключил, что оставленные на земле при учреждении колонии анциаты были обращены в зависимых земледельцев или частичных рабов римских колонистов³⁵⁾. Подобного взгляда на вещи еще ранее придерживался и Э. Мейер, распространивший его на аграрные отношения в древнейшем Риме вообще, полагая, что владельцами наделов в два югера могли быть только земледельцы, обрабатывавшие в принудительном порядке землю более крупных владельцев³⁶⁾.

И хотя о социальных взаимоотношениях римских и латинских колонистов в Италии и в других странах, куда выводились колонии, неизвестно ничего определенного, за исключением того, что местные жители захватывавшихся Римом поселений, в которые выводились колонии, лишались известной доли принадлежавшей им ранее земли³⁷⁾, [130] можно предположить, что отношения, подобные описанным в связи с колонизацией Анция, были в республиканскую эпоху далеко не редкостью, а, может быть, даже и правилом³⁸⁾.

Еще важнее, однако, то обстоятельство, что рассказ Дионисия о выведении колонии в Анций проливает дополнительный и весьма существенный свет на вопрос о сущности отношений патроната и клиентелы, перед тем охарактеризованных Дионисием на основании данных, относящихся, видимо, к несколько более позднему времени и типичных для более поздней стадии эволюции этих отношений, нежели та, которая должна соответствовать периоду [131] ранней республики³⁹⁾. Так же как и для истории правовых норм, отражающих эволюцию древнеримского рабовладения, могут быть намечены лишь отдельные вехи, соответствующие каким–то определенным кардинальным этапам его истории, для истории эволюции древнеримской клиентелы могут быть тоже намечены некоторые характерные для определенного времени и определенных ступеней этой эволюции этапы.

Древнейшая римская и этрусская клиентела, характеризуемая приравнением ее греческими историками Рима к состоянию зависимых греческих земледельцев — пелатов и пенестов, в свою очередь приравниваемых к положению гелотов и рабов, в реально историческом аспекте выступает в связи с археологически засвидетельствованными на территории Этрурии и Рима ритуальными захоронениями, с одной стороны, сообщениями о принудительной обработке анциатами — клиентами римских колонистов — их земельных участков, — с другой. Известная противоречивость этих отношений клиентелы и патроната заключалась, быть может, в том, что клиент, принадлежа к определенному роду и испытывая на себе судьбу этого рода, патроном своим имел конкретное лицо — главу рода, судьбу которого он разделял в том отношении, что иногда принужден был следовать за своим патроном в могилу. Спор о том, чему более соответствуют в социальном аспекте ритуальные италийские захоронения эпохи раннего железа — рабству или клиентеле, — представляется довольно беспредметным уже по одному тому, что реальное различие между клиентелой и рабством в это отдаленное время не является вполне отчетливым. Делом более или менее случайных обстоятельств было — обращался тот или иной hostis в раба или клиента, а возможность перехода из одного состояния в другое вряд ли была сильно затруднена. Мы видим во всяком случае, как по рассказам, относящимся к событиям, разделенным весьма коротким периодом времени, те же анциаты то продаются в рабство, то превращаются в клиентов, попадая таким образом в разряд in libertate morati. По более поздней впрочем терминологии этот термин соответствует, быть может, скорее тому представлению о клиентеле, которое складывается на основании рассказа о ней Дионисия, содержащегося в книге II его «Истории»⁴⁰⁾, и [132] которое надо относить, видимо, ко времени учреждения сельских триб и упрочения центуриатного строя, т.е. к тому времени, когда клиенты получили свои heredia и стали в политическом смысле независимы от патронов, сохраняя по отношению к ним частноправовые и традиционные связи.

Перечисляя обязанности клиента к патрону, Дионисий говорит не только о необходимости сопровождать патрона в мире и на войне, выкупать его из плена и собирать приданое для его дочери, но и помогать ему материальным порядком при исполнении им своих munera. В особенности последнее обстоятельство могло представлять из себя постоянную и довольно определенную повинность. Однако Дионисий уже ничего не говорит об обязанности клиента работать на поле патрона или отдавать ему часть урожая, обрабатываемой им на каких–либо условиях земли. Быть может, таких повинностей не существовало в ту эпоху, которая должна быть связана с Дионисиевой характеристикой клиентелы? Но последнее очень мало вероятно, хотя бы уже по одному тому, что подобные отношения сохраняли свою силу и в более позднее время — они послужили основой для широчайшего распространения колоната, пришедшего, как известно, в эпоху империи на смену латифундиальному рабству. Но и в эпоху системы латифундий, даже в период ее наибольшего развития и прокламирования римскими аграрными писателями, как это видно из их же произведений, земельная клиентела никогда не была хоть сколько–нибудь ощутимо вытеснена из жизни. Такой ярый сторонник плантационного рабовладельческого хозяйствования, как Колумелла, все же для целого ряда случаев предпочитает иметь дело со «свободными» земледельцами (plebs rustica), которых он к тому же ставит в моральном отношении гораздо выше городской черни. От него же мы узнаем, что в отдаленные времена значительная доля патрицианских земель обрабатывалась подобными же свободными земледельцами⁴¹⁾. Картина, рисуемая Колумеллой для «эпохи Ромула», разумеется, ей не соответствует. Но мы не вправе отнимать у образованного римлянина времени конца республики известной исторической ретроспективы. То, что он позволяет себе говорить применительно к древнейшим временам Рима о «сельских плебеях» и о [133] «колонах», достаточно многозначительно и несомненно свидетельствует об историчности общей перспективы этого рассказа и о реальности подобных способов хозяйствования на римских землях в царское и раннереспубликанское время. Соображения эти должны приобрести еще более значительности в связи с сообщениями Катона Старшего, писавшего хотя и во II в. до н.э., но всецело основывавшегося на опыте предшествующего столетия, вторую половину которого он пережил сам. Его указания в отношении договора с издольщиками (politores, partiarii) не оставляют сомнения в том, что речь идет об условиях еще более тяжких и еще менее добровольных, чем, например, положение аттических гектеморов, поскольку в Казинской и Венафрской областях Лация на хороших землях предлагается выделять земледельцу лишь восьмую (а то и десятую) долю зерна, и лишь на худших — седьмую или шестую⁴²⁾. При этом, если издольщик мелет зерно на хозяйской мельнице, с него взимается еще и мельничный сбор. Ясно, что речь идет не о сезонных рабочих, приглашенных на уборку урожая, но об исполнителях всего цикла сельскохозяйственных работ. Катон называет к тому же именно латинские местности, чем как бы подчеркивается давность и традиционность описываемых им порядков.

На основании подобных данных К. Нейман⁴³⁾ построил было гипотезу, имевшую большое влияние на последующие представления о социальном характере римского плебса раннереспубликанской эпохи и древнейшей клиентелы. Как уже было сказано выше, согласно этой гипотезе в середине V в. до н.э. в Риме произошло раскрепощение клиентов, находившихся до того в полурабской зависимости у многоземельных патрицианских родов. Этот факт, связываемый К. Нейманом с деятельностью децемвиров, породил свободное плебейство, вступившее в политическую борьбу с патрициями, продолжавшуюся на протяжении всей последующей истории республики. Акт освобождения клиентов [134] из–под владычества патрициев — постулат Неймана, основанный не на каком–либо прямом свидетельстве источников, а лишь на приведенных нами выше данных об эволюции клиентелы на протяжении царского периода и первых двух столетий республики, о которой позволяют лишь догадываться источники. Поэтому гипотеза Неймана не была никем целиком принята в науке, хотя многие и согласны с некоторыми из высказанных в названной его работе предположений⁴⁴⁾. Но если факты не разрешают говорить определенно о постулируемом Нейманом акте освобождения плебеев от крепостной зависимости, то они все же подтверждают правильность понимания Нейманом существа происходившей в V и IV вв. до н.э. социальной эволюции в древнем Риме: приписка всего тяготевшего к древним патрицианским родам полусвободного населения к сельским трибам была связана с наделением их в минимальных размерах землей — участками, которые не могли быть достаточны для прокормления семьи, но которые превращали клиентов в формально самостоятельных землевладельцев. Организация центуриатного строя, развивавшаяся параллельно трибальной системе, сделала этих клиентов самостоятельными в государственно–правовом (т.е. политическом) отношении. Но это была лишь видимость самостоятельности и независимости. Недостаток земли для реального прокормления и вдобавок частый отрыв от нее из–за непрерывных войн заставляли римского крестьянина идти в долговую кабалу к патрицию или богатому плебею, что возвращало его в состояние рабства. И именно поэтому борьба с последствиями долгового рабства вспыхивает с такой силой как раз со второй половины V и продолжается до конца IV в. до н.э., когда (в 326 или в 313 г.) по lex Poetelia было отменено право продажи кредитором своего должника в рабство. Как мы знаем, закон XII таблиц подтверждал подобное право, ограничивая его лишь тем условием, что nexus должен был продаваться trans Tiberim, т.е. в Этрурию, во избежание умножения количества наличных рабов из числа единоплеменников.

Таким образом, на рубеже IV—III вв. проводятся законодательные акты, сильно смягчающие долговое рабство, с одной стороны, с другой, — уничтожающие политическое значение клиентелы: вольноотпущенники и перегрины [135] стали широко приписываться к римским трибам, наделяться землей и получать вследствие этого доступ к политическим правам, высвобождавшим их из–под власти крупных землевладельцев. Клиентела и патронат приобретают характер лишь традиционно–моральных связей, не предполагающих за клиентом постоянных материальных обязательств по отношению к патрону, исключая, может быть, обязательства, перечисленные в характеристике клиентелы у Дионисия Галикарнасского. Но власть крупного землевладельца по отношению к инкорпорированному в его владения мелкому землевладельцу или даже его соседу была настолько велика, что взаимоотношения близкие к чисто рабовладельческим, поскольку в сельском хозяйстве многие действительные рабы находились на положении полусвободных колонов, и фактически неотделимые от них, продолжали сохранять свою силу в полной мере⁴⁵⁾.

Впрочем, еще и во II в. до н.э. представления об институте клиентелы были достаточно связаны с древним понятием о клиенте как о поставленном в более легкие условия рабе. Об этом позволяет судить весьма красочное описание попытки этолийцев воспользоваться римским обычаем venire in fidem для смягчения условий мирного договоpa [136] с римлянами, содержащееся у Полибия⁴⁶⁾: римскому военачальнику, консулу 191 г. до н.э., Манию Ацилию Глабриону наскучили претензии этолийцев, не желавших понять того, что они должны сдаться на милость победителей–римлян, и пытавшихся извлечь для себя выгоду из традиционных, но отвлеченных представлений о римском патронате как об институте, призванном оберегать и поддерживать находящегося in ditione клиента. Грубо оборвав велеречивых греков, Глабрион сказал им, что клиенты в обиходе римлян — это те же рабы и что люди, принимающие на себя обязанности клиентов, должны повиноваться беспрекословно и выполнять любое требование патрона. За непослушание клиенты могут быть наказаны обращением в рабство. Он приказал принести оковы и надеть их на этолийских послов к их величайшему страху и недоумению. Этот не лишенный известной театральности прием был, вероятно, уже достаточно анахроничен во II в. до н.э., но он живо напоминал о недавних сравнительно временах, когда подобные действия по отношению к провинившимся или неисполнительным клиентам практиковались таким же обычным порядком, как и по отношению к неисправному должнику⁴⁷⁾. Сила традиции, цепкость соответствующих связей и представлений сказывалась и в гораздо более поздние времена, когда клиентела, казалось, сохраняла лишь известное парадное значение в обиходе высокопоставленных римлян, окружавших себя приспешниками и прислужниками. Во всяком случае, когда Цицерон, напуганный происками сторонников Клодия, писал своему брату [137] Квинту, что его друзья, узнав о грозившей опасности, обещали собрать ему в поддержку и защиту всех своих рабов и клиентов⁴⁸⁾, в этом приходится видеть совершенно реальную общественную силу, основанную на столетних традиционных связях, игравшую немалую роль в римской политической жизни I в. до н.э., где подобные державшиеся и на родовых отношениях клики заменяли политические организации.

Из всего этого явствует во всяком случае, что и в эпоху поздней республики отношения патроната и клиентелы сохраняли весьма существенное морально–политическое значение⁴⁹⁾. Рим объединял посредством патроната своих полководцев и высших магистратов огромные массы людей в Италии и в провинциях, которых этим способом легче было приводить к повиновению и заставлять поддерживать со своими поработителями близкие, основанные на древнейших обычаях связи. Клиентела эпохи поздней республики была могучим морально–идеологическим оружием в руках Рима. Как явление, выросшее из отношений изучаемой нами эпохи, когда патронат и клиентела были теснейшим образом связаны с рабовладением и рабством, этот идеологический феномен должен быть нами затронут также в разделе идеологического влияния рабовладельческих отношений на политическую жизнь Рима.

Что же касается специфических форм рабства, связанного с индивидуальной (а иногда, быть может, даже коллективно–общинной) обработкой земли, которые так широко распространились по Римской империи под названием колоната, заменяя повсеместно рабовладельческое хозяйство, основанное на эксплуатации familia rustica, то они, несомненно, существовали, как было отмечено выше, достаточно широко и в значительно более древние времена. Колумелла, имея в виду героические времена, не боится впасть в анахронизм, употребляя по отношению к этим сельским плебеям или поставленным в их положение рабам, [138] наименование колонов⁵⁰⁾. Этот же термин употребляет по отношению к жившим на римских землях мелким и зависимым земледельцам и Катон⁵¹⁾. А поскольку труд его, как мы говорили, опирается на традиции III в. до н.э., он не только указывает на реальность колоната для этой эпохи, но и до известной степени подтверждает правильность его употребления Колумеллой по отношению к еще более ранним временам.

Весьма примитивные формы принимали отношения, складывавшиеся между римским государством и поселенными им на землях империи на правах dediti варварскими племенами. В качестве колонов императора они наделялись землей, не являвшейся их собственностью, которую они обрабатывали за известную часть урожая и не имели права покинуть. Начиная со II в. н.э. и позже такого рода поселенцы из числа захваченных варваров распределялись в Италии и провинциях между крупными землевладельцами в качестве рабов–колонов. Так, уже Марк Аврелий поселил в Италии известное количество германцев и сарматов, взятых в плен во время Маркоманнской войны⁵²⁾. В более позднее время поселение пленных или отдавшихся под защиту Рима германо–сарматских варваров производилось настолько широко, что многие древние, а за ними и новые авторы видели в этом явлении начало колоната вообще⁵³⁾. В подобной форме эксплуатации захваченных в плен или по иным причинам подневольных и порабощенных людей приходится видеть отнюдь не новшество, но возрождение тех отношений, какие складывались в Италии в эпоху ранней республики при использовании захваченных Римом земель, населенных латинскими или родственными латинянам племенами. Объясняется это, вероятно, тем, во–первых, что подобные примитивные отношения в глубинных пунктах империи и даже Италии никогда, быть может, до конца и не исчезали, а во–вторых, примитивный социальный и культурный уровень захваченных в плен в эпоху империи [139] восточноевропейских варваров вызывал к жизни и эти более примитивные и древние способы их использования и эксплуатации.

В клиентеле, которая существовала в Галлии в эпоху Цезаря, также позволительно видеть не позднюю римскую клиентелу, лишенную в значительной степени реального содержания, а именно ту раннюю ее форму, которая предполагала прямую эксплуатацию клиента его патроном в качестве земледельца, сидящего на принадлежащей патрону земле и обязанного ему частью урожая⁵⁴⁾.

В особенности ввиду своего примитивного характера интересны в данной связи древнегерманские литы, в Галлии называвшиеся летами⁵⁵⁾. Тацит⁵⁶⁾ характеризует их как рабов (порабощенные, завоеванные племена) древних германцев, находившихся с ними в отношениях господства — подчинения, весьма схожих с отношениями древнеримского патроната — клиентелы. Рабы германцев обрабатывали определенные участки земли и были обязаны своему патрону частью урожая, подобно древнейшим римским клиентам–колонам. При этом древнегерманские общинные старшины, так же как и древнейшие римские patres, обладали по отношению к своим рабам–земледельцам весьма значительной властью, вплоть до распоряжения их жизнью. Власть эта ограничивалась, или вернее смягчалась, после того как раб становился литом (или альдием), т.е. вступал со своим патроном в определенные отношения, подобные римской клиентеле⁵⁷⁾.

Как уже было ранее кратко указано, римляне, начиная со времен Маркоманских войн, стали расселять взятых в плен германских и других европейских варваров в своих преимущественно пограничных провинциях, сохраняя за ними положение рабов–клиентов (летов или в других провинциях инквилинов). Их поселяли преимущественно на крупных частновладельческих угодьях, позднее же, во [140] времена Константина и Феодосия⁵⁸⁾, им отводились также государственные земли — terrae laeticae. Их использовали и для военной службы, чем они особенно приближались к положению древнейших клиентов Рима и Этрурии. Они жили вместе с другими колонами и пользовались среди них, видимо, некоторым уважением, поскольку выборную должность магистра колонов в одной из африканских латифундий занимал человек с германским именем Одно⁵⁹⁾. Эти магистры колонов, так же как и магистры коллегий вольноотпущенников и рабов, позволяют, быть может, несколько конкретней представить себе происхождение и древнеримского народного трибуната, возникшего из таких же выборных магистратур древнейших плебейских трибутных объединений.

Хотелось бы вновь подчеркнуть, что примитивные отношения господства и подчинения, порождавшие клиентелу, мало чем отличимую от патриархального рабства, принимавшие характер отношений типа крепостной зависимости, когда речь шла о рабах или клиентах–земледельцах, не исчезали окончательно даже тогда, когда рабочая сила чужестранных рабов, в больших количествах поступавшая на рынки Италии после Пирровых и Пунических войн, содействовала обогащению римской военно–земельной аристократии к выгоде интенсивного земледельческого хозяйства. Об этом прежде всего свидетельствует признание существенной роли «свободного» земледельческого труда теоретиками интенсивного рабовладельческого хозяйства. Как только выгоды плантационного интенсивного земледелия стали проблематичны, крупные землевладельцы Италии снова вернулись к системе мелкой аренды, причем арендаторы эти могли быть или настоящими рабами или недалеко от них отстоящими в правовом отношении «свободными». Как та, так и другая категория подвластных производителей в первую очередь рекрутировалась за счет контингентов, захваченных военным порядком.

Этнографические наблюдения, произведенные на североафриканской почве, позволяют проследить социальные отношения, близкие к описанным выше и бытовавшие у туарегов и тиббу (тиббусов) в XIX и даже в XX вв. [141]

У туарегов Аира, имевших в своем составе зажиточно- аристократические племена с «царским племенем» имаджегов но главе, различается целый ряд племенных и социальных категорий, находившихся в разной степени зависимости у своих владельцев⁶⁰⁾. Последние же утверждали свою власть над другими, в том числе и над близко родственными племенами,. посредством военной силы. Туарегам были подвластны в качестве рабов небольшие негрские племена, равно как и племена им этнически близкие, но побежденные во время междоусобных войн. Рабы–негры — икеланы — были первоначально связаны с возделыванием садов и вследствие этого приобрели оседлость. Они бывали обязаны своим владельцам половиной урожая плодов. Некоторые из них выполняли также домашние работы у своих владельцев и пасли их стада. Часть приплода отдавалась им за труды. Практически они обладали некоторой собственностью, но лишены были права ее отчуждения, поскольку и сами приравнивались в правовом отношении к имуществу⁶¹⁾.

Икеланы при известных условиях могли быть освобождаемы из рабства и переведены в категорию бузу, а также имгадов, которых Родд сравнивает то со средневековыми сервами, то с древнеримскими клиентами–земледельцами⁶²⁾.

Бузу, или внедомашние рабы, были обязаны пасти принадлежавших туарегам верблюдов. Они возвышались тем самым над низшей категорией рабов и не должны были работать ни дома, ни в селении. Обязанности бузу не столь тяжелы, как обязанности земледельца, и они кочуют с благородными туарегами или с имгадами. Родд замечает впрочем, что трудно до конца проследить социальные или этнические границы между бузу, земледельцами–икеланами и домашними рабами⁶³⁾, но бузу пользуются перед последними известными привилегиями, в частности и потому, что многие из них ближе к туарегам в племенном отношении. А некоторые имгады происходят от сожительства туарегов и бузу⁶⁴⁾.

Теоретически дети рабынь и туарегов должны становиться рабами (икеланами), но практически они нередко [142] становятся бузу, а в последующих поколениях и имгадами. Имгады, положение которых при всем его разнообразии более всего напоминает положение древнеиталийских или древнегалльских клиентов, разделяются на три категории: 1) связанные с туарегами еще до прихода последних в Аир; 2) местное автохтонное население Аира, покоренное туарегами и оставленное ими на прежних местах жительства в вассальном подчинении; 3) негроиды (или арабы), завоеванные и переселенные туарегами во время их походов из Аира в соседние области⁶⁵⁾.

Имгадами некоторые племена становились сразу и в полном составе в результате военного поражения. Рабы же, захваченные или купленные, становились имгадами обычно далеко не сразу, а лишь в результате постепенного высвобождения из рабства.

Имгады были обращаемы в состояние зависимости, связаны этим состоянием и ответственны наложенными на них повинностями перед туарегами коллективно. При этом благородные туареги считались покровителями своих имгадов, которые являлись их беспрекословными союзниками на войне⁶⁶⁾. В связи с этим имгады обладали собственным вооружением. Среди имгадов имелись и племена туарегов, которые и попадали в число имгадов и высвобождались из него военным путем в результате ослабления или усиления своего физического и экономического потенциала. Имгады, подобно благородным туарегам, имели право ношения покрывала на лице (чего не имели права делать другие зависимые категории), но цвет этих покрывал был черным в отличие от белых покрывал владетельных туарегов. Власть над имгадами (и в частности суд) осуществлялась у туарегов вождями их кланов, но не прямо, а через посредством старейшин родов и кланов имгадов. Участвуя в военных действиях, имгады могли захватывать рабов и владеть ими, но не имели права отчуждать или освобождать их без разрешения владетельных туарегов, являвшихся истинными владельцами этих рабов⁶⁷⁾.

Что же касается тиббу Тибести, подразделяющихся в племенном отношении на теда и даза, говорящих на несколько отличных диалектах, то они занимаются, как правило, скотоводством сами, почитая это занятие единственно [143] благородным⁶⁸⁾. Прочие занятия они презирают и предоставляют их племенам, находящимся у них в той или иной степени зависимости. Так, при них существовало племя (или племена) азза, жившее небольшими кланами или родами. Они — охотники, кузнецы, кожевники, а их женщины изготовляют посуду и плетут корзины. В этническом отношении азза родственны тиббу и мало чем от них отличимы. Но их социальное положение являлось весьма приниженным и полностью подчиненным.

У тиббу существовала и полурабская социальная категория — камаджа, объединявшая в себе земледельцев–автохтонов пальмовых рощ и освобожденных из рабства пленников. Они занимались сельским хозяйством и были обязаны своим владельцам частью урожая⁶⁹⁾. Имелись также потомки рабов, именуемые тийенями, жившие при владельцах и занимавшиеся домашним хозяйством или уходом за стадами. Происходя от пленников или покупных рабов, они разнообразны в племенном отношении и в большинстве случаев отличны от тиббу. Рабов же своих тиббу нередко калечат, дабы воспрепятствовать их бегству: рубят им пальцы, уши или втыкают в ноги большие колючки акации. Но рабы, занятые на сельскохозяйственных работах, находятся в значительно более свободном положении, чем рабы–скотоводы⁷⁰⁾.

Шапелль полагает, что описанные им социальные отношения у тиббу были уничтожены только в 30–е годы XX в., да и то лишь формально.

Бриггс⁷¹⁾ присовокупляет, что рабы у племен Сахары (туарегов, тиббу и др.), хотя и становились в последующих поколениях официально свободными, но фактически продолжали весьма зависеть от своих прежних владельцев, закабалявших их или долговыми обязательствами или внеэкономическим порядком.

У племени мехадма в области Уаргла (в Сахаре, у южных границ Алжира) имеются в настоящее время так называемые вусфаны (множественное число от vusif — раб–негр) — социальная категория, образовавшаяся из потомков рабов. Вусфаны, подобно древнеримским [144] вольноотпущенникам, принимают патронимы своих прежних владельцев⁷²⁾.

Все приведенные наблюдения показывают, что рабство у племен Сахары, так же как и у древних германцев, галлов или в Римской империи у захваченных римлянами и поселенных на территории империи более примитивных в социально–культурном отношении германо–сарматских племен, носило достаточно патриархальный характер прежде всего в смысле степени его хозяйственной интенсивности. Разнообразие же степеней зависимости подвластных друг другу племен или социальных категорий, вырванных из своей племенной среды, преимущественно коллективный характер рабовладельческих (или патронатно–клиентских) отношений, сравнительная легкость перехода из одной категории зависимости в другую, а также цепкость и консервативность самого способа принуждения — все это в значительной степени приближается к описанным нами древнеиталийским социальным состояниям и относящимся к ним традиционным данным, пониманию которых выше приведенные историко–этнографические факты в известной мере способствуют. [145]

Назад К содержанию Дальше

¹⁾ Panegyrici, III (XI), 10, 2: Tunc Poeno (Ганнибал) ex summio Alpibus viso Italia contremuit pecu agroque deserto, omnes familias rusticanae silvas et ferarum cubilia petivere. В этом позднем тексте, имеющем в виду отношения эпохи Ганнибала, речь идет о сельском населении Италии вообще с применением к нему понятия familia rustiсапа. Необходимо при этом принять во внимание, что слово familia не только в литературе, но также и в эпиграфике применялось не всегда лишь к рабам, но всегда по отношению к зависимым людям (ср. R. Е. Georges. Ausführliches lateinisch–deutsches Handwörterbuch, I. Leipzig, 1879, стб. 2493, s. ν. familia).

²⁾ Выражение Моммзена: tolerierte Freiheit (Th. Mоmmsen. Das Römische Staatsrecht, III, 1. Leipzig, 1887, стр. 716 сл.).

³⁾ Hostis — обозначение, прилагавшееся к тем, кого впоследствии стали именовать перегринами (Тh. Mоmmsen. Das Römische Gastrecht und die Römische Klientel. Römische Forschungen, I. Berlin, 1864, стр. 326 сл.).

⁴⁾ Моммзен замечает, что по иронии судьбы слово liberus, долженствующее означать свободное состояние, первоначально выражало собой именно состояние зависимости домочадца от pater familias (Τh. Mоmmsen. Das Römische Staatsrecht, III, 1, стр. 62 и прим. 3).

⁵⁾ Там же, стр. 62, прим. 2.

⁶⁾ Vat. fr., 307; (Th. Mommsen. Das Römische Staatsrecht, III, 1, стр. 428, прим. 1).

⁷⁾ Там же, стр. 428.

⁸⁾ И при всем этом Цицерон все же замечает (Ер. XXX — ad Qu. Fr., I, 1; IV, 13), что «предки повелевали отпущенниками почти как рабами». Возможно, впрочем, что упомянутые выше pro servis включали в себя также и свободнорожденных людей, принимавших на себя рабские обязанности за жалование или на каких–либо иных условиях. Подобные случаи, хотя и для более позднего времени, известны. Но в данной связи для нас интересно приравнивание в юридической терминологии всех этих разнообразных явлений в некоторых отношениях к рабству.

⁹⁾ Может быть, впрочем, приведен и более поздний случай продажи римлянами dediti в рабство. Так, консул М. Попиллий Ленат в 173 г. до н.э. продал в рабство целое сдавшееся ему без единой попытки сопротивления Лигурийское племя стателлатов в количестве около 10 тыс. человек (Liv., XVII, 7, 1). Только по прошествии года в результате резких выступлений трибунов в сенате, утверждавших, что такая практика приведет лишь к ожесточению войн и к отказу настроенных мирно племен от сдачи римлянам в плен, проданные было стателлаты получили освобождение и были поселены за рекой По на государственных землях (надо думать на положении, близком к статусу более поздних dedititii из числа германских перебежчиков). Для понимания отношения к dediti и соответствующего с ними обращения со стороны римлян должно иметь значение также и то обстоятельство, что в литературе поздней республики различаются две категории deditio: deditio in fidem и deditio in ditionem. В то время как Полибий (XX, 9, 12) как будто бы не склонен разделять эти две формы deditio по существу, из других текстов видно, что между ними существует определенная разница (Liv., VIII, 1, 10: nec in fide… nec in ditione), предполагающая во втором случае более суровое, чем в первом, отношение со стороны римской военной администрации к названным категориям dediti. Deditio in fidem имело место, видимо, в тех случаях, когда сдача в плен совершалась без предварительных военных действий (F. De Martinо. Storia délia costituzione romana, II. Napoli, 1958, стр. 47). О фактической разнице в положении отдавшихся Риму in ditione или in fide общин позволяет судить зафиксированный Валерием Максимом (VI, 5, 1b) случаи с фалисками, которых римляне хотели подвергнуть весьма строгому наказанию за отпадение от Рима в 241 г. до н.э. Однако, руководствуясь формулой deditio, соответственно которой фалиски вновь предались Риму (Faliscos non potestate, sed fidei se Romanorum commisisse), консул A. Манлий Торкват отнял у фалисков оружие, лошадей, повозки, рабов и половину сельскохозяйственных угодий. Старые Фалерии подверглись разрушению, но вместо них поблизости был выстроен новый город. Следовательно, граждане Фалерий не были проданы в рабство, как это надлежало бы сделать с изменившими союзниками на основании римского обычая. Однако лишение значительной доли имущества и половины поля ставило фалисков во вполне зависимое состояние от тех римлян, которые завладели половиной угодий и стали благодаря этому фактическими патронами находившихся у римлян in fide фалисков (ср. Th. Mоmmsen. Das Römische Staatsrecht, III, 1, стр. 651, прим. 2).

¹⁰⁾ Декрет претора Л. Эмилия Павла (CIL, I2, 614 = II, 5041 = А. Ernout. Recueil de textes latins. Paris, 1947, стр. 57, № 125), в котором говорится: L. Aimilius L. f. Imperator decrevit utei quei Hastensium servei in turri Lascutana (Lascuta — Ρlin., NH, III, 15) haberent, liberei essent. Agiruim oppidumqu(e) quiod ea tempestate posedissent item possidere habeireque iussit. Пункт, из которого происходили эти servi (вероятно, римские dediti), занимавшие крепость (turris), известен как Hasta у Помпония Мелы (III, 1, 4) и как Hasta Regia у Плиния (NH, III, 11) — Аста (Ἄστα) у Страбона (Geogr., III, 1, 9; 2, 5), который описывает его как торгово–политический центр в районе Гадеса в устье р. Бетиса, отождествляемый с современным холмом Mesa de Asta между Кадисом и Севильей, в 15 км к югу от Лебриха.

¹¹⁾ «Hermes», III, 1867, стр. 261 сл.

¹²⁾ Ср. А. Schulten, in: PW, RE, VII, 1912, стб. 2508, № 6; XXIII. 1924, стб. 885.

¹³⁾ F. Binder. Die Plebs. Leipzig, 1909, стр. 184 сл.

¹⁴⁾ G. Bloch. Les origines de la plèbe romaine. — «Revue historique», 1911, стр. 241.

¹⁵⁾ Liv., VII, 17. Впрочем, уже и традиция, относящаяся к концу царской эпохи, сообщает о значительных продажах пленников в рабство. Так, Тарквиний Древний при взятии Апиол продал в рабство всех оставшихся в живых жителей (Dion. Hal., III, 49, 3). Точно так же он поступил и с жителями Корникула (Dion. Hal., III, 50, 6). Жителей Суэссы Пометии Тарквиний поделил между солдатами (Dion. Hal., IV, 50, 5). Подобные же действия приписывает Ливий Спурию Кассию, который, захватив Пометию в 502, г. до н.э., продал жителей в рабство, хотя они сдались римлянам как dediti (Liv., II, 17,5 сл.). Разумеется, эти древнейшие данные могли позднее подвергнуться искажениям. Но характерно, что для более ранних времен аналогичные сведения все же отсутствуют вовсе.

Эквы при успешных действиях против Рима в отношении побежденного противника руководствовались теми же, что и он, правилами: при нападении на Тускулум в 459 г. до н.э. они перебили мужчин, а женщин и детей увели в рабство (Dion. Hal., Χ, 20, 3). Аналогичным образом и в том же году поступили они в Ортоне: перебили не успевших спастись бегством (Dion. Hal., Χ, 26, 3).

¹⁶⁾ Liv., IX, 42, 8. Неопределенное число самнитских пленников упоминается Ливием и в кн. X, 46, 5.

¹⁷⁾ Liv., XXVII, 16, 7.

¹⁸⁾ Liv., XXVIII, 11, 9: inopia servitiorum.

¹⁹⁾ Val. Max., IX, 1, 2.

²⁰⁾ Во всяком случае Цицерон представлял себе, что в древнейшую эпоху Рима все простонародье (plebs) было приписано в качестве клиентов к владетельным людям (principes). (Сicer. De rep., II, 16: …et habuiit (Romulus) plebem in clientelas primcipuim desciriptam…).

²¹⁾ M. Weber. Römische Agrargeschichte. Stuttgart, 1891, стр. 267 сл.; ср. он же. Agrarverhältnisse im Altertum. — «Gesammelte Aufsätze zur Soziail–und Wirtschaftsgeschichte». Tübingen, 1924, стр. 195 сл.

 О положении древнейших подневольных земледельцев–клиентов на alger romanus см. также: Е. Meyer. Geschichte des Altertums, III³. Stuttgart, 1954, стр. 477, прим. 1 и стр. 480.

²²⁾ Th. Mоmmsen. Das Römische Staatsrecht, III, 1, стр. 66 сл. (ср. F. De Martinо. Storia délia costituzione romana, I, стр. 50 сл.).

²³⁾ Dion. Hal., IV, 23 сл. (ср. II, 7, 8).

²⁴⁾ Liv., II, 33, 1, сл. (ср. Dion. Hal., VI, 89, 4 сл.; VII, 40, 2).

²⁵⁾ F. Allheim. Lex sacrata. Amsterdam, 1940 (ср. С. Л. Утченко. Происхождение плебейской организации. — ВДИ, 1947, № 1, стр. 123 сл.; ср. также Ρremerstein, in: PW, RE, IV, стб. 48).

²⁶⁾ Так, во время I сецессии плебса патриции водили на войну одних лишь своих клиентов (Dion. Hal., VI, 7. 41). О подобном же факте Дионисий сообщает в связи с рассказом о войне с вольсками при изложении легенды о Кориолане (VII, 19, 2). Этим, разумеется, не должны быть обесценены не столь уж малочисленные и не маловажные случаи в истории Рима, когда гентильные рабы и клиенты выступали под демократическим флагом, под руководством или против своих родовладык, о чем речь уже была и еще будет идти ниже.

²⁷⁾ Liv., II, 23, 1: et civitas secum ipsa intestino inter patres plebemque flagrabat odio maxime propter nexos ob aes alienum (cp. Liv., XXIX, 8; Dion. Hal., IV, 9, 11; V, 53, 63; VI, 58).

²⁸⁾ Liv., IV, 31, 2 (ср. T. Frank. An Economic Survey of Ancient Rome. Baltimore, 1933, стр. 27). Условия кредита в древности вообще характеризуются высоким процентом, достигавшим 18 и даже значительно выше (Е. Сavaignас. L'économie grecque. Paris, 1951, стр. 30 сл.). Практиковавшийся в Риме с древнейших времен fenus unciarium подтверждается законодательством XII таблиц (VIII, 18b; Tacit. Ann., VI, 16). Как подтверждение этого закона рассматривается lex Duilia Menenia, принятый в 357 г. до н.э. и засвидетельствованный Ливием (VII, 16,1). Повторения закона о fenus'e в 352 г. до н.э. (Liv., VII, 21, 5 сл.), в 347 г. (Liv., VII, 27, 3 сл.: semiunciariuim tanituim ex unciario fenus factum) и в 342 г. (Liv., Vil, 42, 1: invenio apud quosdam L. Genucium tribunum plebis lulisse ad plebem ne fenerare liceret), в сравнительно короткий промежуток времени, свидетельствуют, с одной стороны, о напряженности борьбы с долговой кабалой и, с другой, дают ощутимо почувствовать безнадежное положение должников–бедняков перед заимодавцем при наличии высокого процента, достигавшего, по мнению многих исследователей, 100% годовых (из расчета двенадцатой части, или 8 1/3% в месяц) (Т. Frank. An Economic Survey of Ancient Rome, стр. 28 сл.; ср. Klingmüller, in: PW, RE, VI, 1909, стб. 2190; R. Besnier. L'état économique de Rome de 509 à 264 av. J. C. — «Revue historique de droit français et étranger», 1955, № 2, стр 202 сл.).

²⁹⁾ Diоn. Hal., IV, 23, 6.

³⁰⁾ Aristоt. Ath. pol., 2, 1; ср. Τheopomp., in: Athen., VI, 265 с.

³¹⁾ Dion. Hal., II, 46,3.

³²⁾ Liv., II, 16, 4 сл. О количестве клиентов у отдельных родов позволяют до какой–то степени судить переданные традицией цифры (вероятней всего, несколько преувеличенные), относящиеся к таким могущественным родам, как Клавдии (с их 5 тыс. боеспособных родичей и клиентов у Атта Клауза — Dion. Hal., V, 40, 3; Liv., II, 16, 14) и Фабии (5 тыс. способных к ношению оружия клиентов, по Фесту — Festus, p. 334 L; 4 тыс. — по Дионисию Галикарнасскому, IX, 15, 3, при 306 родичах). В такой же степени показательна и цифра в 4 тыс. клиентов и рабов у Аппия Гердония (Dion. Наl., X, 14, 2), Ливий же насчитывает их у него всего 2500 человек (III, 15,5). Земельные наделы клиентов располагались в пределах гентильных владений (Festus, p. 246a L). При этом из рассказа о переселении Атта Клауза узнаем также, что родичи получили в надел по 25 югеров, клиенты же по 2.

³³⁾ Dion. Hal., IX, 59, 1 сл.

³⁴⁾ Dion. Hal., IX, 60, 2.

³⁵⁾ M. Weber. Agrarverhältnisse im Altertum, стр. 199.

³⁶⁾ Ε. Meyer. Geschichte des Altertums, II. Stuttgart, 1898, стр. 519.

³⁷⁾ Так, в частности, римляне поступили с герниками, у которых в результате их поражения в войне 486—485 гг. до н.э. было отнята 2/3 их полей и в связи с этим произведен раздел земель между плебеями и латинянами (Liv., II, 41, 1 сл.). Однако в описании этого последнего акта, связанного с именем Спурия Кассия и предполагающего также изъятие части оккупированных патрициями государственных полей, следует подозревать значительно более поздние (эпохи Гракхов) реминисценции. Но в смысле соотношения отбиравшейся римлянами и оставлявшейся коренному населению для использования земли традиционные данные следует считать соответствующими действительности, поскольку и в других случаях фигурирует та же самая пропорция: у привернатов при взятии их города в 341 г. до н.э. в связи с помещением в нем римского гарнизона отобрано было опять–таки именно 2/3 пахотной земли (Liv., VIII, 4, 1).

 О социальном аспекте категории римских колонистов, пользовавшихся латинским правом, некоторое представление дает, может быть, сообщаемый Ливием (XL. III, 3, 1 сл.) и относящийся к 70–м годам II в. до н.э. факт. В сенат поступило из Испании ходатайство от более чем 4 тыс. детей римских легионеров (от местных женщин) об отведении им земель для жительства (с определением их политического и хозяйственного статуса). Было постановлено, чтобы они, а также и их возможные вольноотпущенники поселились в Картее (Carteia ad Oceanum на Алжесирасском заливе, к западу от Гибралтара) в качестве колонистов с латинским правом. Прежнее местное население Картеи включалось в состав колонии, с новыми (т.е., видимо, значительно уменьшенными) наделами земли подобно тому, как это практиковалось и в Италии в более древнее время, судя по примеру анциатов. Колония Картея, добавляет Ливий, именовалась в просторечии «колонией либертинов» (Latinam earn coloniam esse — в рукописи fuisse–libertinorumque appelari) (Liv., XLIII, 3, 4).

³⁸⁾ Здесь же следует упомянуть о двух категориях зависимого от древнейшего Рима сельскохозяйственого населения, именовавшихся forcti (или forctes) и sanates. Было известно, что они жили «выше и ниже» Рима (qui supra infraique Romaim habitaverunt. — Festus, p. 348). Forctis из того же Феста (p. 84 и 102) разъясняется как синоним для bonus. Наименование же sanates он выводит из того факта, что–де названные так люди (некогда, видимо, завоеванные римлянами) «отложились было от Рима, но вскоре снова вернулись в дружественное состояние, как бы придя в разум». В древности высказывались и разные другие истолкования этих имен, показывающие, что значение их было непонятно самим римлянам. М. Фойгт (M. Fоigt. Das ius naturale, IV. Leipzig, 1875, стр. 266 сл.) сопоставлял форктов и санатов с клиентами, полагая, что они то же самое, что и dedititii. Близкое к этому толкование было предложено и Моммзеном (Th. Mommsen. История Рима, I. М., 1936, стр. 97). Следует полагать, что наименования forcti и sanates возникли как эпитеты для определения их носителей — людей, отличных в каком–то положительном значении от прочих завоеванных и подчиненных соседей в то время, когда не были выработаны более общие и определенные политические и юридические термины. Прежде всего эти наименования должны быть вероятно, сопоставлены с германскими летами и с теми наименованиями полусвободных потомков завоеванных и порабощенных соседей, какие знает африканская и североамериканская историческая этнография [ср. H. Н. Залесский. К вопросу о происхождении плебса (форкты и санаты законов XII таблиц). — «Уч. зап. Ленинградского государственного педагогического ин–та им. Герцена», т. 68. Л., 1948, стр. 87 сл.]

³⁹⁾ Dion. Hal., II, 9 сл.

⁴⁰⁾ Dion. Hal., II, 9 сл.

⁴¹⁾ Colum. De r. r., I, Praef., 17.

⁴²⁾ Сatо. De agric., 136. О зависимом положении древнейших римских земледельцев, не обозначенных в источниках в качестве рабов или клиентов, которых Плиний (NH, VIII, 70) называет опять–таки колонами, свидетельствует его ссылка на некие древние (apud priores) юридические нормы, по которым пеня за убийство быка равнялась плате за убийство колона (tamquam colono suo interempto).

⁴³⁾ К. J. Neumann. Kaiserrede über die Grundherrschaft der Römischen Republik. Strassburg, 1900, стр. 4 сл.

⁴⁴⁾ См., например, М. Weber. Agrarverhältnisse im Altertum, стр. 197,

⁴⁵⁾ В знаменитом письме колонов из Saltus Burunitanus в провинции Африке императору Коммоду (см. E. М. Штаерман. Избранные латинские надписи. — ВДИ, 1955, № 3, стр. 227 сл., № 116; ср. Th. Mоmmsеn. Dekret des Kommodus für den Salitus Burunitanus. — «Hermes» XV, 1880, стр. 385) упоминаются среди жалобщиков также и некие римские граждане, подвергшиеся вместе с прочим зависимым населением сальтуса телесному наказанию за неповиновение администрации императорского имения. Надо полагать, что в древнереспубликанские времена получавшие гражданство перегрины и либертины были еще менее гарантированы от подобного обращения, поскольку их фактическое положение определялось отнюдь не их юридическим, а экономическим и социальным состоянием. Моммзен замечает, что в автоматизме, с которым вольноотпущенники получали гражданские права, начиная, быть может, уже с царской эпохи (при Сервии Туллии) и во всяком случае со времен ранней республики, заключается презрение патрициата к общинной гражданственности, поскольку новоявленный гражданин продолжал оставаться клиентом своего прежнего владельца со всеми вытекающими из этих отношений последствиями, вплоть до возвращения в рабское состояние (reductio in servitutem). (Th. Mоmmsen. Das Römische Staatsrecht, III, 1, стр. 131, прим. 1: ср. он же. Römische Forschungen, I, стр. 364). Отмечается также, что в юридических и эпиграфических источниках либертины нередко сохраняют обозначение servi (или pro servo. Th. Mоmmsen. Dais Römische Staatsrecht, III, 1, стр. 59, прим. 1; стр. 421).

⁴⁶⁾ Polyb., XX, 9 сл.

⁴⁷⁾ Ср. L. Harmand. Le patronat sur les collectivités publiques chez les Romains. Paris, 1957, стр. 92 сл. В дополнение к этой картине может быть привлечена из арсенала того же Полибия еще и другая. Она тоже, вероятно, должна быть истолкована как результат известного искажения и преувеличения реальных обстоятельств, основанного на некоторых исторических реминисценциях, но произведенного на сей раз уже не по инициативе римлян. Имеется в виду рассказ о том, как царь Вифинии Прусий II передавал Риму in fidem свою страну (Polyb., XXX, 19, 3 сл.): Прусий «вышел навстречу римским послам с бритой головой, в пилосе, в тоге и башмаках, словом, в таком одеянии, какое у римлян носят недавно освобожденные рабы, именуемые вольноотпущенниками. Поздоровавшись с ними, он сказал: «Глядите на меня, вашего вольноотпущенника, который желает во всем угодить вам и подражать вашим порядкам»». Позднее в Риме при входе в сенат Прусий, «стоя в дверях перед собранием сенаторов с опущенными руками, распростерся перед заседающими, облобызал порог и воскликнул: «Привет вам, боги–спасители…».

⁴⁸⁾ Сic., Ер., LIII, V, 16. (Ad Qu. fr., 1, 2); см. «Письма Цицерона», I. M., 1949, стр. 146.

⁴⁹⁾ Известен характерный случай с Марием, когда сенатор К. Геренний пытался отказаться от свидетельства на суде против Мария на том основании, что плебейский род Мариев находился в отношениях клиентелы к роду Геренниев и, стало быть, представители последнего не должны были выступать на суде против своих клиентов (Plut. Mar., 5).

⁵⁰⁾ Сolum. De r. r., I. Praef., 17. На вероятное широкое бытование этого термина в древнейшее время указывает, в частности, обозначение колониями создававшихся вне Рима общин римских или латинских безземельных граждан, определенной целью которых была обработка надельной земли.

⁵¹⁾ Catо. De agric., 1, 2.

⁵²⁾ Jul. Сар. Marc., 22.

⁵³⁾ Τreb. Poll. Claud., 9.

⁵⁴⁾ Сaes., В. G., I, 4. Цезарь различает фамилию (в составе около 10 тыс. человек), клиентов и должников (omnem suam familiam ad hominem milia decern, undique coegit et omnes clientes oberatosque suos). Возможно, что эти обозначения соответствовали реальным отношениям зависимых гельветов Оргеторига к своему владыке.

⁵⁵⁾ Amm. Marc., XX, 8, 13; XXI, 13, 16.

⁵⁶⁾ Tac. Germ., 25.

⁵⁷⁾ О. Seeсk. Geschichte des Untergangs des antiken Welt, I4. Stuttgart, 1921, стр. 393 сл.; ср. он же, in: PW, RE, IV, стб. 495.

⁵⁸⁾ Cod. Theod., XIII, 11, 10; Schönfeld, in: PW, RE, XXIII, стб. 446.

⁵⁹⁾ Lex Manciana. I, 30 (ср. PW, RE, IV, стб. 496).

⁶⁰⁾ F. R. Rodd. People of the Veil. London, 1926, стр. 134 сл.

⁶¹⁾ Там же, стр. 135.

⁶²⁾ Там же, стр. 136.

⁶³⁾ Там же, стр. 134 сл.

⁶⁴⁾ Там же, стр. 136.

⁶⁵⁾ Там же, стр. 138.

⁶⁶⁾ Там же, стр. 142.

⁶⁷⁾ Там же.

⁶⁸⁾ J. Chapelle. Nomades noirs du Sahara. Paris, 1957, стр. 6 сл.

⁶⁹⁾ Там же, стр. 122 сл.

⁷⁰⁾ Там же, стр. 343.

⁷¹⁾ L. G. Briggs. Tribes of the Sahara. Cambridge, 1960, стр. 93 сл.

⁷²⁾ «Las Mekhadma. Etude sur l'évolution d'un groupe humain dans le Sahara moderne». Paris, 1960, стр. 19.

Назад К содержанию Дальше