выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
| Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. | |
| Назад | Висайи — «кладовая» Филиппин |
Вам когда-нибудь приходилось лететь над океаном в маленьком четырехместном самолете, убегая от тайфуна? Мне однажды пришлось. Президент влиятельной на Филиппинах компании «Плантерс Продактс» мистер Монтелибано позвонил в Манилу и назначил нам встречу на острове Негрос. А чтобы мы не опоздали, прислал собственный самолет с пилотом.
Погода была сомнительной — надвигался тайфун. После долгих переговоров с метеорологами — лететь или не лететь — решили рискнуть. У нашего пилота, невысокого, стриженного ежиком паренька, обескураживающе домашний вид. В Маниле всякий сторож и привратник облачен в солидную форму с погонами. А тут летчик... в кедах, джинсах, в спортивной рубашке. Но раздумывать некогда. Нас зовут на борт: ураган идет по следу, и надо поторопиться. Летчик опробовал моторы, повесил перед собой изображение девы Марии... и взял курс на юг, к Висайским островам.
Изумрудные острова Висайи часто называют «старым, добрым югом» Филиппин, где недавно плоды падали с дерева, а рыба сама плыла в сети. Девять крупных островов — Себу, Негрос, Панай, Миндоро, Самар, Лейте, Бохоль, Таблас и Масбате — центральная часть архипелага. Висайя — самый многочисленный народ страны, их больше пятнадцати миллионов. Но, разобщенные, они говорят на разных диалектах, хотя религию исповедуют одну. Висайя — христиане, но сохранили и языческие верования. Уходя в море на трудный и опасный промысел, рыбак поставит свечку перед распятием, но не забудет умилостивить и «духов моря». Часто это пустячные подношения: ломтик жвачки или бутылка пива — главное, был бы соблюден ритуал.
Висайя — неплохие животноводы, но их главное занятие — рыболовство и земледелие. Бисайские острова называют кладовой копры, сахара и рыбы. Каждый остров специализируется на своей культуре: Себу — производитель кокосового масла, Бохоль — абаки, Лейте — копры, Панай — риса. Остров Негрос — «сахарница» Филиппин, здесь сосредоточено около половины всех посадок сахарного тростника страны.
От Лусона до Негроса два часа полета. С высоты Филиппины — волшебное зрелище. Зеленые острова в кольце белых песчаных отмелей вкраплены в синеву моря, как {87} изумруды в платину. Есть у тагалов миф о сотворении земли.
Сначала не было ничего, кроме моря и неба. И большая птица носилась в облаках. Устав, она решила сесть — дать отдых натруженным крыльям, но нигде не нашла суши. Разгневалась птица и рассорила море с небом: кто сильнее — поспорили они. Море подняло до небес гигантские волны. Небо в ярости обрушило вниз потоки дождя и драгоценные камни. Так появились в Тихом океане Филиппинские острова.
Летим уже больше часа. Внизу безлюдные коралловые рифы и океан грозовой синевы, сегодня нет рыбачьих лодок — на воде шторм. Вглядываясь с воздуха, можно догадаться о тайне рождения архипелага, о разрушительном и созидательном началах — воде и вулканах. Земля Филиппин, как волдырями, вздулась вулканами, там и здесь видны серые сморщенные кратеры. Один только Негрос «держит» на себе четыре вулкана.
То слева, то справа вспыхивают молнии. Маневрируя в облачности, наш пилот торопливо крестится, а когда опасность минует, вполголоса бормочет что-то вроде «слава богу, пронесло» и... закуривает сигарету.
Проплыло тонкое, прозрачное, как кисея, облачко. И вот наконец населенный остров. Внизу петляет речушка, за поворотом шоссе сверкнула на солнце белая громада кафедрального собора — это Баколод, главный город Негроса. Четвертый по величине остров архипелага получил название от испанского слова «негритос» — «маленький негр». Так испанцы назвали живших здесь губастых, темнокожих людей из племени аэта за их рост: мужчины — полтора метра, женщины еще ниже.
Аэта — филиппинские пигмеи — древнейшие обитатели архипелага, его бывшие хозяева, а теперь самая отсталая в социально-экономическом отношении часть населения. Русский ученый Н. Н. Миклухо-Маклай, живший среди аэта в тропическом лесу на Лусоне, отмечал их добродушие и высказал гипотезу о их родстве с папуасами Новой Гвинеи. Не всегда аэта жили в горах и труднодоступных джунглях, об этом «позаботились» те, кто был сильнее. Сначала их вытеснили с равнин малайцы, затем уничтожали испанцы; дело довершили американцы, которые, загнав их в скалы, тем самым приговорили к медленному вымиранию. С аэта поступили, как с американскими индейцами: для них нет школ и больниц, нет работы. У них одна привилегия — быть ассенизаторами или уборщиками мусора на американских военных базах. Теперь маленьких людей со сверкающими белками глаз и сбитыми в войлок волосами в городе почти не осталось.
Баколод — нарядный, кокетливый город с оживленным центром и тихими, тонущими в зелени окраинами. Прямо с трапа самолета едем на плантации мистера Монтелибано. Он ждет нас в своем летнем двухэтажном доме на ферме. {88} Проезжаем вдоль обширных плантаций тростника. Высокие крепкие стебли с острыми листьями подступили к самой дороге. Уборка пока не началась, но тростник уже созрел. Это самая любимая пора деревенской детворы, когда можно сломать сладкий стебель, жевать его, высасывая прохладный сок. Не сегодня-завтра начнется страда, сюда придут сакады — нанятые вербовщиками забитые и бесправные сезонные рабочие. Тысячу раз в день рассечет воздух мачете, зажатое в руке сакады, тысячу раз он согнет спину, чтобы увязать срезанные стебли. И за этот труд получит нищенское вознаграждение. К тому же за питание у него вычтут из дневного заработка одну треть. Договор о найме никогда не выполняется. К сожалению, аграрная реформа, проводимая в стране, коснулась лишь земель, занятых под рисом. Там, где режут тростник и растят кокосовую пальму, условия труда остались полукрепостническими. Немногим лучше обстоят дела у крестьян-арендаторов. Хотя по закону плата за аренду не должна превышать четверти урожая, практически она вырастает до восьмидесяти процентов.
На Филиппинах примерно из пятисот миллионеров двести — «сахарные бароны», как их здесь называют. Один из них — Альфредо Монтелибано, владелец обширных плантаций, заводов, поместий. Ему около семидесяти, но энергии хватило бы на пятерых. Высокий, тщательно причесанный, быстрый в движениях человек. Ему все интересно. Он постоянно что-то ищет, пробует, экспериментирует.
Мы застаем его о чем-то заинтересованно беседующим с группой японцев. Да, у него прекрасные плантации тростника. Но это уже давнее и налаженное хозяйство. Теперь предмет его забот и гордости — недавно высаженные рощи дынного дерева — папайи. Монтелибано выращивает редкостный для здешних мест сорт «фиджи». Дважды его постигала неудача, он нес убытки, гибли саженцы, но он не отступил и добился успеха.
Сейчас Монтелибано обговаривает с нашими специалистами возможности закупок в Советском Союзе удобрений. И тут же переключается на разговор с японцами — специалистами по рыборазведению. У хозяина плантаций новое увлечение — прудовое хозяйство.
— Рыбы у берегов становится все меньше, — объясняет он, — рыбакам приходится уходить за ней все дальше в море, а расходы на бензин растут. Поэтому разведение рыбы в прудах — надежное и перспективное дело, не так ли?
С ним нельзя не согласиться. За последний год бензин вздорожал втрое.
По совету японцев выбор пал на телапию. Рыба эта неприхотлива к корму, хорошо адаптируется и быстро растет. К тому же мясо ее нежно и вкусно. Чтобы убедить нас в этом, гостеприимный хозяин распоряжается подать к столу {89} запеченную на углях телапию из своих прудов. Рыба действительно хороша.
Незаметно наступает вечер. Надо спешить: сегодня у нас еще один визит — к губернатору острова Негрос, тоже Монтелибано. Нет, это не однофамилец, это сын «сахарного барона». На Филиппинах, как, впрочем, в любой капиталистической стране, крупные предприниматели, банкиры завладевают государственными постами, а вступление в высокую должность в свою очередь нередко становится стартом для личного обогащения.
Дорогой пытаемся представить себе губернатора. Если отец в свои семьдесят так неуемен и энергичен, то каким мы увидим сына?
И вот мы в просторном губернаторском доме. О том, что миллионеры скупают бесценные антикварные вещи, картины, я знала — дело обычное. Но вот о том, что можно купить целую церковь, не слышала. Губернатор Негроса купил на слом старую испанскую церковь и из ее камней выстроил дом.
От серых плит веет неуютом и плесенью. Кажется, что воздух пропитался духом чьих-то молитв, просьб и утешений, что в доме до сих пор живут звуки и запахи церкви. И если бы не открытая оранжерея, вписанная в гостиную, нечем было бы дышать. В углах мерцают тусклые старинные зеркала, из стенных ниш смотрят статуи святых. Кресла, в которых мы сидим, наверное, тоже пришли из глубины веков: прикосновение к подлокотникам оставляет под ногтями тонкий темный след древесной трухи. Мраморный пол навощен так, что в нем, как в зеркале, видишь свое отражение. И совсем не вязался с «церковным» интерьером уголок восточной роскоши в гостиной — вазы с цветами, ковры и мягкие подушки на полу. Когда из привычного мира входишь в такие апартаменты, кажется, что открываешь старинный занимательный роман.
Из дальней комнаты вышла молодая светловолосая женщина, за ней служанка с белоголовым ребенком на руках, следом шел мужчина средних лет, лысоватый и слегка начавший полнеть. Одежда его состояла из белых шортов и майки, шею обвила массивная золотая цепь с крестом. Это и был губернатор. Он, видимо, спал во время сиесты и сейчас никак не мог прийти в себя.
— Знакомьтесь, — сказал он, — моя вторая жена и сын Филипп.
Молодая женщина оказалась австралийкой. Пять лет назад с группой студентов университета она приехала в Манилу на рождественские каникулы, да так и осталась здесь. Весь дальнейший разговор сводился к тому, как трудно расторгнуть первый брак: на Филиппинах, в католической стране, разводы запрещены. Из всех жизненных проблем {90} губернатора, казалось, больше всего волновала матримониальная.
— Да, — вздыхал он, наливая очередную рюмку армянского коньяка, так понравившегося ему, что стодолларовый французский был тотчас забыт. — Много у нас еще традиций, мешающих жить. Если супруги не хотят и не могут больше жить вместе, то, скажите, почему бы их не развести? Кому нужна долголетняя совместная скука под сенью церкви и закона? Нет, я предпочитаю любовь, в которой огонь, кровь, вино... Куда я только ни обращался с просьбой о разводе — толку никакого. Вчера пришел отказ от епископа. Теперь одна надежда — писать папе римскому. Но я своего добьюсь.
...А со стены, с великолепного портрета, смотрела прелестная темноглазая женщина в национальном платье, бывшая хозяйка дома — та, что не дает развода и у которой осталось четверо детей...
Возвращаемся в отель полные впечатлений, усталые. Но заснуть не удается: во дворе грянула музыка — начал работу дискоклуб. Сегодня здесь не просто танцы, сегодня конкурс и выборы самой красивой пары. Кого-то ждут призы. Конечно, лучший партнер в танцах далеко не всегда лучший спутник в жизни. Но кто знает: может быть, этим двоим повезет, и им не придется сетовать, что на Филиппинах, в католической стране, разводы запрещены.
И все же он догнал нас, тайфун «Бетси», спутал планы, оставил дома на два дня. С утра в порту вывесили штормовое предупреждение — флаг с черным крестом. Теперь самое время закончить миф о сотворении Филиппин.
Итак, драгоценные камни, упавшие с неба, стали цветущими островами. И тогда вернулась птица, села на высокий бамбук и клювом расщепила его. Из ствола вышли мужчина и женщина: Малакас — «сильный» и Маганда — «красивая». Красивая и сильный. Они и дали начало филиппинскому роду. Но не успокоилось море. Только теперь волны, разбиваясь об острова, не доставали небес. Зато земля от сотрясений вздыбилась горами, время от времени грозящими небу огнем и грохотом. Вот такая легенда.
Геологи утверждают, что Филиппины не всегда были архипелагом. Некогда это была часть великого континентального шельфа Азии. Постепенно земля погрузилась в пучину океана. И лишь несколько вершин продолжали вздыматься над бурными водами Южно-Китайского моря. По другой версии, Филиппины вместе с Явой, Суматрой, Гавайскими и другими островами Тихого океана — это остатки «тихоокеанской Атлантиды», разрушенной серией грандиозных взрывов {91} и землетрясений, во время которых мощные глубинные пласты поднялись наверх и стали островами. Но так или иначе Филиппины — земля, рожденная стихией и навсегда связанная с морем своей историей, географией, культурой.
...Да, давно нет мифической птицы, но посеянное ею зерно раздора между морем и небом живет по сей день. Недаром Филиппинское море называют «гнездом тайфунов». Ураганы и наводнения на островах — частые и недобрые гости. Рождаясь в Тихом океане, на востоке от архипелага, у острова Гуам, тайфуны движутся на северо-запад. За год на Филиппины приходит около двадцати ураганов, из них пять-шесть разрушительных.
Природа тайфунов пока недостаточно изучена. Упрощенно можно сказать так: в единой земной атмосфере, как в гигантской тепловой машине, есть свой «холодильник» — Северный и Южный полюсы и своя «печка» — тропики. Они уравновешивают друг друга, но иногда баланс нарушается: избыток энергии в тропиках, превращаясь из тепловой в кинетическую, образует великое «возмущение» воздушных масс. Вихри мчатся над океанами и материками, все сметая на пути. От ураганов страдают не только люди, берега покрываются тысячами погибших рыб и морских птиц. Люди научились пока только прогнозировать их рождение и маршруты: метеорологи — научными средствами, крестьяне — своими, народными. Почти в каждой хижине есть домашний «барометр» — банка с пиявками. Система простая: если пиявки осели на дне — все спокойно в атмосфере и можно смело выходить в море, если же они поползли кверху — быть шторму. Считается, что говорить о погоде — признак скуки; в светском обществе о ней говорят, когда нечего сказать. Но люди, для которых море — место ежедневной и опасной работы, говорят о погоде иначе. Они знают, как часто она определяет успех или беду, распоряжается судьбами. Каждый рыбак может поведать о ветре, звездах или цвете неба такое, о чем вы и не подозревали. Все это точные сигналы для тех, кто умеет читать открытую и древнюю книгу природы. Прогноз погоды очень важен для страны. Его печатают на первых полосах газеты, им заканчиваются все радио- и телепередачи. Особенно к ним прислушиваются в сезон тайфунов. В тропиках тайфуны жестоки и, если применимо к ним такое слово, поэтичны одновременно. У каждого урагана свое имя и особый нрав.
«Мой» первый тайфун в Маниле был покладистым и не страшным. Накануне газеты вышли со снимками на первых полосах: над глобусом мчится смерч со скоростью 250 километров в час. Манильцам напоминали, что следует запастись продуктами и водой. В городе урагана ждали к полуночи. Было тревожно и забавно. Телевидение передавало очередное шоу из Голливуда — блондинка с глазами, как {92} штампованные пуговицы, томно «жевала» микрофон, а по ее телу ползли титры: «Внимание!.. Тайфун приближается... Он рядом... Берегитесь пожаров и наводнений...»
За окном свежело с каждой минутой. Легкий ветер пробежал по бахроме пальм, взлохматил поверхность бассейна, сорвал чью-то шляпу с головы, и она колесом покатилась по шоссе. Но как говорят, в каждом дуновении ветра спит тайфун, в каждой капле дождя таится наводнение. В полночь налетел шквал с дождем. Впрочем, то, что происходило за окном, мало походило на дождь. Казалось, в землю бил сверхмощный брандспойт, отвесные струи сливались и гуляли по улице. К счастью, ни разрушений, ни пожаров не произошло. К утру все стихло. Я вышла во двор и скоро вернулась: трудно было дышать, влажный и горячий воздух застревал в горле. Недаром выражение «пойдем подышим свежим воздухом» здесь означает «вернемся в дом, включим кондиционер».
Обычно тайфуны приходят на Филиппины в сезон муссонов, в июле — октябре. Но я помню один, пожаловавший в марте. У него было нежное имя «Бэби» и коварный нрав. Синоптики высчитали, что он обойдет Лусон стороной, но «Бэби» внезапно изменил путь и напал, вернее, вполз на остров. Сил на хороший ураган у него не хватило, и он взял измором: шесть дней над Манилой висели мрак и сырость, что-то капало, стелилось по земле, туманом вползало в душу.
А вот классический тайфун «Айрин» выдал все, что ему положено. Часы показывали одиннадцать утра, когда темнота дождевой завесой повисла за окном. Это был слабый вестник урагана, сам он явился ночью. Как всегда во время грозы, свет выключили, смолкли кондиционеры, и в доме стало душно, как в консервной банке. Однако стоило приоткрыть окно — и все в комнате заходило ходуном: парусами взвились занавески, сорвало со стены карниз, упала и со звоном разбилась тяжелая настольная лампа. Ливень, ворвавшись внутрь, полосовал полы. Казалось, еще минута — и тебя увлечет в какую-то бездну... На улице ревел ветер, и в тон ему выли все окрестные собаки. Такая музыка «на семи ветрах» длилась всю ночь. Все, что плохо лежало, взмыло вверх — летели ящики, доски, мусор, сломанные ветви. На рассвете тайфун ушел, наделав кучу бед: побил пальмы на набережной, опрокинул полицейские будки, разметал фруктовые базары. В районе бедноты, Тондо, оставил без крова сотни людей: сшитые на живую нитку бараки не выдерживают ураганов.
Отчего это тайфунам дают ласковые женские имена и трогательные названия? Вероятно, есть в этом нечто языческое — задобрить, умилостивить, смягчить грозный нрав. Но все равно эти «нежные» создания выбрасывают на берег корабли, смывают урожай, рушат дома и мосты, корчуют {93} деревья. Горе тому, кого тайфун застигнет в пути. В дни, «когда солнце похоже на черный зрачок», все стараются остаться дома. Тайфун не просто сильный ветер с ливнем, это стихия. Даже в каменном доме становится ненадежно. Словно кто-то живой беснуется за окном. Этот «кто-то» — хозяин ночи: захочет — и достанет тебя за любыми стенами.
На фронтоне Манильского собора есть лаконичная, но красноречивая надпись: «Построен в 1581 году. Пострадал от тайфуна в 1582 году. Разрушен пожаром в 1583 году. Построен новый собор, каменный — в 1593 году. В 1600 году разрушен землетрясением. В 1614 году построен новый. В 1645 году уничтожен землетрясением. В 1645—1671 годах строили новый. В 1863 году разрушен землетрясением. В 1879 году возник новый. В 1945 году пострадал в битве за Манилу. В 1954—1958 годах реконструировался».
Конечно, что и говорить, тайфуны и землетрясения — бедствие. Но море и горы все-таки чаще бывают добрым и щедрыми. Океан — источник пищи и дешевая дорога, он кормит и соединяет людей. И хорошо, что люди все чаще стали задумываться не только над тем, как уберечься от моря, но и как его уберечь. Много лет транснациональные корпорации, играющие не последнюю роль в экономике Филиппин, выбрасывают в воды шлаки и отходы производства. В результате исчезают многие виды рыб, водорослей, морских черепах.
В семидесятые годы на Филиппинах стали популярными слова: экология и космос. Теперь дымящие трубы в Маниле мало кого радуют. Филиппинцев стали беспокоить загрязнение океана и биосферы, истребление лесов. Люди начинают понимать, что пройтись босиком по траве — не меньшее удовольствие, чем сидеть за рулем своей машины. В области экологии страна сотрудничает с международными организациями. В одном из районов Манилы, Параньяке, вырос целый городок ООН; названия улиц — Джакарта, Рим, Женева, Тегеран — говорят сами за себя.
Когда филиппинцев спрашивают, сколько на архипелаге островов, они отвечают: «Это зависит от времени суток: в часы отлива — больше семи тысяч, в приливы — меньше». В этой шутке — правда. Часть островов так мала, что скрывается под водой во время прилива. Из всех семи тысяч особая судьба выпала острову Себу: отсюда началась испанская колонизация Филиппин. На Себу находится одноименный город, второй по величине после Манилы. Улицы его, как и в Маниле, густо {94} «начинены» транспортом. Отовсюду слышны звуки, похожие на птичий щебет. Но не ищите птиц, они тут ни при чем. Нежные трели вместо привычного скрежета издают японские машины при торможении. Эти «железные птички» немилосердно отравляют воздух копотью и гарью. Двухэтажные дома с балконами, жалюзи и дворами-патио напоминают об испанских корнях в архитектуре. Старинные соборы, университет Сан-Карлоса, основанный в 1595 году, уносят в минувшие века; здания банков, агентств иностранных фирм, станции автосервиса нефтяных компаний «Шелл» и «Эссо» возвращают в настоящий день.
Знакомство с городом Себу мы начали с визита к мэру — мистеру Борресу. Встреча назначена на десять утра. Это значит, что мэр появится где-то в одиннадцатом. «Деловитость не терпит суеты» — эта заповедь на Филиппинах иногда оборачивается непунктуальностью. Опоздать на деловую встречу, заседание если не признак хорошего тона, то явление весьма распространенное. Мы к этому привыкли, хотя стараемся быть точными. Но сегодня отойдем от своего правила и побродим несколько минут по центральной площади города у мэрии. История дает здесь живой пример связи времен. На площади два почитаемых места, две святыни: старая часовня, хранящая крест Магеллана, и памятник Хосе Рисалю.
Заглянем в часовню и подойдем к постаменту, на котором стоит огромный деревянный крест. Уверяют, что это тот самый крест, которым Магеллан, высадившись, благословил острова.
Кто знает, правда это или вымысел, но тяжкий крест колонизации народ Филиппин нес больше трех веков. Свод купола расписан сценами высадки испанцев и водружения креста. В часовне пусто и сумрачно, а в открытую дверь врывается ослепительный тропический день.
В одиннадцатом часу переступаем порог мэрии и вздрагиваем от оглушительного грома литавр и меди труб. Это городской оркестр приветствует гостей из Советской России. Парадный зал до отказа забит людьми в праздничных одеждах, с нотами в руках. Вот на пороге появляется сам мэр, дирижер взмахнул палочкой, и все, кто был в зале, самозабвенно запели ему величальную. Оказалось, у «отца города» сегодня день рождения — ему исполнилось пятьдесят девять. Мы поздравили юбиляра, подарив матрешку. Мэр с явным удовольствием разобрал и собрал веселое матрешичье семейство, которое здесь почему-то называют «рашен фамили», и пошутил:
— Я бы назвал это не русской семьей, а филиппинской: слишком много детей. Вы, наверное, знаете, что по приросту населения Филиппины идут впереди многих стран. В начале века нас было в мире всего семь миллионов, сегодня уже {95} пятьдесят. Если так пойдет дальше, то к концу века эта цифра удвоится. Не пора ли умерить пыл?
Все засмеялись. Потом мэр посерьезнел, и началась беседа.
— Мы рады принять у себя советских гостей, — сказал он. — Совсем недавно у нас были запрещены любые контакты со странами социализма. Но с приходом к власти правящей партии «Движение за новое общество» правительство стало отходить от односторонней ориентации на Вашингтон. Я искренне рад установлению между нашими странами дипломатических отношений. Раньше даже мысль о сотрудничестве с Советами считалась крамолой. А теперь в нашем городе успешно работает филиппино-советское пароходное агентство «Филсов», филиал манильского. Я верю, что это только, начало и наше сотрудничество будет шириться и крепнуть...
Покончив с официальной частью, мэр пригласил нас к чаепитию и стал советовать, куда пойти и что посмотреть.
— Если вы любите историю, поезжайте в бухту Мактан, где убили Магеллана. Если любите искусство, загляните на фабрику ручного плетения. Если вас интересует пример делового сотрудничества с Советским Союзом, поезжайте в город Толедо, на завод фирмы «Атлас». Если же хотите побывать наедине с природой, то лучшего места, чем остров Санта-Роса, вам не найти.
В нашем распоряжении было несколько дней, и мы решили попробовать успеть все.
Мы едем в бухту Мактан, где четыреста лет назад разыгралась драма, стоившая Магеллану жизни. Дороги в Азии — зеркало жизни. Множество кадров, мелькающих за окном машины, складываются в бесконечную «кинематографическую» ленту.
Вот в тени тамаринда сидит старуха, курит громадную, величиной с банан, сигару. На голове у нее шляпа-крыша из волокон пальмы. Две молодые женщины около хижины молотят рис. Сидя на циновке перед низким пнем, они берут из снопа пучок колосьев и бьют им по пню до тех пор, пока не упадет последнее зернышко. Пустой пучок летит в сторону, но не выбрасывается, он пойдет на корм скоту. Рядом сушится еще не очищенный рис — палай. Между грядками в огороде ходит подросток, поливая саженцы сразу из двух леек, висящих на длинном коромысле. Мальчуган, взобравшись на спину карабао, подталкивает в бока послушное животное. Прокатиться с ветерком — любимое занятие детворы. Если к тому же у тебя в руке пакетик с воздушной {96} кукурузой «пап-корн»1) или банановые «чипсы» — жизнь вообще прекрасна. По невысокому, тонкому земляному валу-пилапилу, разделяющему участки, идет девочка лет десяти, в руках у нее узелок; вероятно, несет завтрак отцу в поле. Нелегкий это труд — вспахать плугом поле, взрыхлить бороной каждый ком. Щедро надо полить соленым потом землю. В народной песне поется:
|
Не шутка это — рис сажать! |
Едем уже больше часа. Перешел дорогу священник в черном, и наш водитель Феликс недовольно буркнул: «И куда его несет спозаранку?» Спустя минуту он полуобернулся и сказал:
— Священник встретился, не к добру это. Может быть, остановимся, выпьем чашку кофе? Кстати, в этом селе Гуноб делают самые звонкие гитары, вы могли бы приобрести на память.
Через несколько минут мы сидим в деревенской таверне. Черноглазая девушка принесла на подносе еду: дымящийся ароматный кофе, рисовые лепешки и желтые ломтики папайи. Девушка шла так легко, что, казалось, трава под ее маленькими ступнями не мялась.
— Мария, — окликнул ее пожилой мужчина, допивавший свое пиво за соседним столом, — а ты не собираешься в город? Что-то ты, пташка, задержалась, не пойму. Признайся, кто тебя здесь держит на крючке, а? — добрый свет исходил от его глаз и улыбки.
Девушка зарделась и убежала в дом. А мужчина продолжал, обратившись к нам:
— Нет, я не осуждаю молодежь: они не хотят больше жить так, как мы, с утра до ночи гнуть спину... А знаете, кто во всем виноват? — Он сделал паузу и неожиданно заключил:— Телевизор! Насмотрелась «красивой» жизни молодежь, вот и бросает родные места, уезжает в город. А что их ждет там? Жизнь в трущобах, каторжная работа? Разве мало в Маниле девушек, руки которых еще пахнут землей, становятся проститутками?.. Моя старшая, Сесиль, тоже уехала. Пишет, что живет хорошо, устроилась няней в богатый дом. Шлет красивые конверты. А я боюсь, что обманывает она старого отца. И навестить не решаюсь... Нет, это не выход — убегать в город. Вы сделайте так, чтобы в деревне жилось хорошо. Мне уже шестьдесят. Моя арба идет под гору. Пусть меня считают неотесанным, деревенским, но я предпочитаю свою хижину городским трущобам. Человек должен жить в ладу с природой. Взгляните. — Он кивает на {97} банановое «дерево», в тени которого мы сидим: из большой фиолетовой почки выглядывает янтарная завязь плодов. — Разве такое увидишь в городе? Разве там съешь с ветки манго или банан? А ведь у плода, не коснувшегося земли, — особый вкус... Что ж, пойду поставлю свечу перед пречистой девой, пусть образумит мою дочь, вернет домой.
Подкрепившись чашкой кофе, мы продолжаем путь. А вот и знаменитый километровый мост, соединяющий Себу с островом Мактан. Переезжаем его и выходим на побережье. Именно сюда на рассвете далекого апрельского дня подошли три шлюпки с испанскими солдатами, и Магеллан предъявил вождю Мактана ультиматум: или островитяне подчинятся королю и уплатят дань, или узнают «вкус» испанских копий. На что вождь Лапу-Лапу ответил, что «копья есть и у него», правда, бамбуковые, зато бьющие без промаха. Началась битва. Едва облаченные в доспехи испанцы высадились на берег, на них посыпался град отравленных стрел и дротиков, летели камни и просто горсти песка. Магеллан велел сжечь с десяток хижин для «устрашения» туземцев. Но это еще больше разгневало мактанцев. Они сражались яростно, мужественно. Не выдержав натиска, испанцы отступили к лодкам. До шлюпок оставалось несколько шагов, когда Магеллан был ранен — сперва в ногу, потом в плечо и руку. Окруженный островитянами, он упал. Вместе с ним погибло восемь испанцев, остальным удалось спастись бегством. Тела убитых так и не отдали. Их сожгли на острове, а доспехи перешли во владение вождя. В это время поднялся мятеж на «покоренном» Себу, и испанцам пришлось срочно покинуть острова. Только спустя полвека они смогли захватить Манилу и основать столицу колонии.
На месте, где погиб Магеллан, высится теперь строгий белый монумент. Перед ним, у самого берега, недавно сооружен памятник Лапу-Лапу. Мужественный воин смотрит вдаль, в море, готовый отразить любое новое нападение. Тут же в небольшой часовне выставлена картина, изображающая исторический бой: подвижные и гибкие туземцы осыпают стрелами закованных в латы испанцев. Лица аборигенов полны решимости и гнева, в глазах испанцев — растерянность и ужас. Короткая надпись гласит: «Здесь 27 апреля 1521 года Лапу-Лапу и его люди отразили нападение испанских захватчиков и убили их лидера — Фернана Магеллана».
Это был первый отпор чужеземцам, он отодвинул приход колонизаторов на пятьдесят лет, но не навсегда. И почему-то вспомнился собеседник в сельской таверне — потомок Лапу-Лапу, ставящий свечу в церкви, чтобы вернуть домой, к родной земле, свою дочь. {98}
— Хотите посмотреть петушиные бои? — спросил нас шофер и, не дожидаясь ответа, притормозил у деревянного сооружения под круглой крышей, напоминающего летний цирк-шапито. Из «цирка» неслись крики, свист и топот.
— Вам повезло, — добавил он, — сегодня воскресенье — день, когда закон разрешает петушиные раунды.
— Один день в неделю? Почему?
— Иначе никто бы не работал, все бежали бы в сабунган, забыв про поле, — засмеялся шофер.
Петушиные бои на Филиппинах не просто развлечение, это азарт, страсть, проявление характера, наконец, бизнес. Рисаль называл эту страсть филиппинцев болезнью, как у старозаветных китайцев курение опиума. Еще Пигафетта, описывая обетованный остров Палаван, заметил, что «вес здесь имеют петухов, иногда заставляют их биться друг с другом и при этом ставят определенную сумму». Филиппинцы — народ импульсивный, и дух соревнования у них в крови. Непобедимый бойцовый петух в народных сказках — то же, что у нас скатерть-самобранка. Каждый мечтает разбогатеть с его помощью. Породистый петух, особенно импортный «техасец», стоит порой не меньше, чем буйвол-карабао. Часами просиживают мужчины, дрессируя своих любимцев, готовя их к предстоящим боям. Сколько семей развалилось из-за пагубной «петушиной» страсти! Сколько кормильцев возвращалось домой, проиграв последнее песо!
В воскресенье на загородных дорогах особенно оживленно: вереницы мужчин с петухами под мышкой идут пешком, едут на джипни и в собственных машинах попытать удачи. Бои разыгрываются не только в специально отведенных местах — сабунганах, но и на улицах, в харчевнях — где придется. Сразиться может любой, у кого есть петух и несколько песо в кармане.
Человек пятьсот сидят внутри сабунгана и вдвое больше — вокруг него. Это те, у кого нет денег, чтобы держать пари, и кто довольствуется отраженными эмоциями и философскими рассуждениями. Купив билет и пробравшись сквозь веселую и добродушную толпу, входим внутрь помещения. На деревянных скамьях, ярусами спускающихся вниз, ни одного свободного места. Публика — все мужчины. Волнуются болельщики, волнуются владельцы петухов. Все взгляды прикованы к арене, отгороженной от зрителей металлической сеткой (посторонним входить нельзя), там друг против друга сидят на корточках два конкурента со своими питомцами, нежно поглаживая их, подбадривая и что-то шепча. Кроме них на арене еще двое: ведущий бой арбитр и распорядитель, {99} выкликающий ставки и собирающий деньги за пари. Есть еще ветеринар и человек, добивающий проигравшего «бойца». Петухов-соперников обычно подбирают контрастной окраски, чтобы легче было следить за поединком. Вот и теперь в руках одного — рыжий петух со свесившимся набок пышным красным гребнем. У другого — черная, поджарая и беспокойная птица: она то вытягивает шею, пытаясь прокукарекать, то вспарывает лапой песок на арене, словно хочет отыскать зерно.
— Это не петух, а ощипанная курица, — слышится сзади.
— Ставлю пятьдесят песо против рыжего, — парирует сосед. — Идет? По рукам.
Сделка состоялась. А вокруг разгораются страсти. Торги не менее захватывающий процесс, чем сам бой. Ведущий называет ставку, постепенно увеличивая ее. Чем выше сумма — а ставки бывают от десяти до нескольких тысяч песо,— тем сильнее волнение — зрители свистят, кричат, топают ногами. Когда названа последняя цена, крики перерастают в чудовищный рев, от которого у новичка могут лопнуть барабанные перепонки. Но вот распорядитель сделал жест рукой — и внезапно становится тихо, как в храме ночью. Все затаили дыхание — теперь настал черед «гладиаторов».
Сначала, не выпуская из рук, петухов раззадоривают, стравливают клювами. Когда они достаточно разъярятся, гребни набрякнут кровью, а вокруг шей воинственно взъерошатся перья, арбитр разрешает начать бой. С острых стальных лезвий-тари, прикрепленных к правой ноге петухов, снимают кожаные ножны и соперников выпускают в круг. Нагнув голову и примеряясь к бою, они медленно сближаются и, улучив секунду, впиваются друг в друга. Каждый норовит нанести врагу удар в самое уязвимое место — в шею. Бой длится две-три минуты. Если никто из соперников не может одержать верх, фиксируется ничья. Но такое бывает редко. Обычно бой идет не на жизнь, а на смерть — до гибели одного из бойцов или до момента, когда он не в силах продолжать борьбу.
Зрелище не из приятных: клювы петухов раскрыты, глаза выпучены, перья летят во все стороны, по земле стелется след крови. Вот рыжий завалился набок, лапы кверху, когти судорожно скрючились. И зрители снова неистово завыли. Проигравшие отдавали деньги тем, кому повезло... Наступает новый раунд, и опять стены дрожат от свиста и топота. Кажется, случись сейчас землетрясение или обвались крыша, никто и не заметил бы — так зрители поглощены происходящим. Все это действо мне показалось смесью тотализатора и боя быков, только в «курином» измерении. Но филиппинцы так не считают. И в проливной дождь, и в палящий зной трибуны сабунгана полны зрителей. {100}
Завод минеральных удобрений «Атлас» в Толедо уже много лет покупает в Советском Союзе сырье для своей продукции. Дорога туда бежит вдоль побережья, через порт, потом круто забирает в горы. Выехали мы, как всегда, рано утром. Море застыло в зное, ласковое и тихое. В бликах солнца чуть покачивается на воде рыбачья флотилия — катамараны под яркими парусами, лодки-пукоты, раскинувшие, словно телевизионные «усы», длинные бамбуковые поплавки. Видим, как рыбаки выбирают первый утренний улов макрели, тунца, кальмаров и осьминогов. К сожалению, это рыболовство «одного дня». В стране не хватает холодильников, мало заводов по переработке и консервированию рыбы. Вот и выходит, что Филиппины, берега которых изобилуют рыбой, вынуждены покупать рыбные консервы за рубежом.
Пахнет нефтью, фруктами, кожей — значит, близко порт. Стоит под разгрузкой судно. По длинным мосткам, перекинутым с борта корабля на берег, с мешками на плечах сбегают грузчики. Лица их продублены солнцем, коричневые спины взмокли от пота. Работа каторжная, но и такую не всегда найдешь: в стране миллионы лишних рук, каждый четвертый трудоспособный филиппинец — безработный. Минуем плантации хмеля — будущего пива. На Филиппинах говорят: «Нет хорошего стола без доброй кружки пива». И здесь мы узнаем, что Сан-Мигель не только имя святого, но и марка превосходного пива. Легкое, пенистое, оно может соперничать с лучшими мировыми сортами. Проезжаем винодельческий завод. Кстати, Себу — единственный остров архипелага, где выращивают виноград. В высоких чанах зреет молодое вино — «кудрявый странник, легкая душа; в бочонке тесном — даже там он бродит». Рядом — фабрика, продукцию которой — сушеное манго — любят и взрослые и дети.
Но вот поднялись в горы, и сразу меняется пейзаж. Когда-то Гончаров писал о местах, где солнце из камня вызывает жизнь и тут же рядом превращает в камень все, чего коснется своим огнем. По обе стороны дороги потянулись угольные и соляные копи, шахты и медные рудники. Людей не видно, подъемные краны грузят добытую породу в мощные самосвалы. Все вокруг серое от пыли — земля, трава, поселки. Стоят у дороги серые бананы. Листья их обвисли, потеряли форму и цвет, и лишь один, тот, что еще не распустился, а был в завитке-улитке, оставался зеленым.
Толедо — маленький городок, пристроенный к заводу. От пригорода Лутубаи сразу начинаются его владения. В цехах между резервуарами насыпаны под навесом горы белого порошка-полуфабриката. В павильоне готовой продукции в аккуратных мешках лежат готовые к отправке удобрения. {101} Обязательный компонент в них — калийная соль, которую фирма «Атлас» много лет покупает в Советском Союзе.
Был полдень, время ленча. Где бы ни был филиппинец, что бы ни делал, с двенадцати до часу — святое время: обед Рабочие, сняв защитные каски, разворачивают банановые листья с еще теплым рисом, пьют чай из термосов. Те, кто поел, растягиваются под деревом подремать, другие склонились над шахматами.
Мы тоже отобедали с менеджером фабрики мистером Бонифасио. В небольшом светлом коттедже нас встретила приветливая женщина, она протянула руку и назвала себя:
— Бонифасия. — Заметив, что мы удивились созвучию имен, добавила: — Как в русском языке. У вас ведь тоже есть похожие имена: Валентин и Валентина, Василий и Василиса. Мне сказал об этом русский капитан, который недавно был у нас в гостях.
Бонифасия провела нас в гостиную и выразила сожаление, что нет дома троих старших детей — они студенты, учатся в Маниле. В доме оставалась только младшая — Делия, быстрая, большеглазая девочка лет двенадцати. Стараясь занять гостей, она достала из шкафа семейный альбом в кожаном переплете и стала рассказывать о братьях. Потом она оставила альбом и подошла к пианино:
— Наш гость, советский капитан, сыграл красивую русскую песню, но я никак не могу вспомнить мотив. Там было что-то о вечере в Москве.
Я напела начало «Подмосковных вечеров», Делия радостно подхватила мелодию и сразу взяла верные аккорды.
— Жаль, нет моих братьев, — вздохнула она, — они бы подыграли на гитаре.
Мы прощаемся с радушными хозяевами и трогаемся в обратный путь. Впереди — снова виражи через царство пыли. Преодолев унылые горы, выезжаем к морю. И легче вздохнулось. После полудня волны бегут к берегу, небо темнеет, но на нем еще видны силуэты рыбачьих лодок — дневная работа продолжается. В теплой прибрежной воде барахтаются дети, пока матери не позовут их спать.
Возвращаемся домой поздним вечером. Наш временный дом — отель «Монтебелло», затерявшийся в виноградных лозах. Ужинаем в открытом кафе, под тихую музыку. Узнав, что мы из России, пианист играет Рахманинова и Бородина. Русская классика в джазовой аранжировке звучит расслабленно-мягко и необычно, как русская речь с чужим, но милым акцентом. {102}
Лесов на Себу немного — их варварски истребили. Филиппинцы невесело шутят: «У нас не имеют цены три вещи: древесина, рабочая сила и песо». Десятилетиями вырубали и увозили за рубеж драгоценное красное дерево — нарру. Его красивая, теплая по тону древесина — лучший материал для резьбы по дереву. Из нарры делают дорогую мебель, посуду: вода, хранящаяся в таком сосуде, как и в серебряном, становится целебной. Наррой отделывают дворцы президентов. Она украшает здание ООН в Нью-Йорке. По неписаной «табели о рангах», панели из нарры в частном доме — признак богатства и процветания хозяев.
Мало осталось лесов на Себу, зато необозримы плантации кокосовых пальм. Филиппины — первый в мире экспортер кокосового масла (ежегодно в стране производится примерно два миллиона тонн масла), и остров Себу — его главный поставщик.
Идут века, а пальма остается другом и кормильцем человека. Когда-то Иван Бунин написал: «Будь щедрым, как пальма». Нет на свете другого дерева, которое так самоотверженно служило бы людям, как пальма, — от листьев до корней. Пальма кормит, поит, согревает, веселит, дает тень и кров. Тонкий, напряженный, слегка изогнутый ствол кокосовой пальмы придает колорит и очарование всем тропическим островам. Из ствола пальмы строят хижины, листьями кроют крыши, из коры плетут циновки, из корней добывают красящее вещество и танин; перебродивший сок пальмы превращается в легкий хмельной напиток. Велик послужной список дерева. Но главное его богатство — орех, а еще точнее, мякоть ореха — копра — ценное сырье для пищевой и парфюмерной промышленности; из нее делают масло, маргарин, духи, превосходное мыло.
Однако воспетое поэтами «дерево жизни» на деле хрупкое и капризное создание. В народной песне поется: «Если корни дерева не орошать соленым потом, оно не даст плодов». Здоровая пальма имеет двадцать два листа. Но стоит ей потерять от порыва ветра или болезни три-четыре листа, и она перестает плодоносить. Кокосовая пальма живет около пятнадцати лет. Раз в десять лет часть старых деревьев вырубают, заменяя новыми. За год одно дерево дает примерно шестьдесят плодов, а в целом по стране снимают шестьдесят миллиардов орехов.
Орехи весят два-три килограмма. Бледно-зеленый орех полон знаменитым кокосовым «молоком», по вкусу и цвету напоминающим березовый сок. В вызревшем желтом орехе сока мало, зато много копры. Белой упругой мякотью в палец {103} толщиной она выстилает внутреннюю поверхность скорлупы.
Если вглядеться, на стволе каждой пальмы можно увидеть неглубокие зарубки — «ступеньки» лестницы для сборщиков орехов, смелых и ловких людей. С восходом солнца они взбираются наверх, срезают созревшие плоды и бросают вниз. Здесь их собирают, готовят к сушке и переработке в копру. Орех очищают от волокон, раскалывают на половинки и раскладывают на циновки сушить. Через сутки мякоть ореха отделяют от скорлупы ножом и снова выкладывают на солнце. Чтобы получить чистую копру, орех надо сушить пять-шесть дней. В сезон дождей, когда солнца нет, орехи коптят на бамбуковой решетке, над широкой ямой, рядом с которой разводят тлеющий огонь. Дым по перекрытой канаве поступает в яму и сушит копру. Но специалисты считают, что естественная сушка лучше печной. На заводе копру сперва крошат в дробилках — крешерах, затем подают под мощный пресс. После отжима получают два ценных продукта: кокосовое масло и высококалорийный жмых для скота — пеллет.
Все это мы увидели на себуанском заводе Лю До и Лю Им. Этим двум богатым китайским семьям принадлежит четверть всего производимого в стране масла. Кстати, на острове Себу находится самая многочисленная китайская колония. Как правило, китайцы — образованные и состоятельные люди: промышленники, торговцы, врачи, юристы.
Завод, на котором мы побывали, юридически входит в общенациональную компанию ЮНИКОМ (Юнайтед коконат миллз — объединенные кокосовые заводы), созданную декретом президента в 1979 году. Кроме себуанского сюда вошел крупный завод «Легаспи ойл». Совет директоров возглавили семейства Лю До и Лю Им. Компанию финансирует солидный банк «Юнайтед коконат плантерс бэнк» во главе с Эдуардо Кохуанко, финансовым магнатом и одним из инициаторов создания смешанного советско-филиппинского пароходного агентства «Филсов».
ЮНИКОМ монополизировала заготовку копры и производство масла в стране, вытеснив из этой важной отрасли хозяйства иностранный капитал, в частности японский. Раньше действовал свободный рынок. Посредники, скупая копру у крестьян, продавали ее японским бизнесменам. Теперь, когда рынка не стало, а бывшие посредники стали работать на ЮНИКОМ в качестве заготовителей, японцы лишились источника сырья и вынуждены были продать акции. Это только один из примеров «филиппинизации» экономики курса, проводимого правительством.
Себуанский завод — самый крупный в стране, он дает около двухсот тысяч тонн кокосового масла в год. Оно экспортируется частично в Советский Союз, но в основном идет в Америку и Европу. {104}
С заводом нас знакомит один из его директоров, мистер Лю Им, китаец с американским именем Дуглас. К слову сказать, у всех местных жителей звучные имена. В XIX веке испанский губернатор издал указ, по которому все филиппинцы были обязаны сменить туземные имена на испанские и впредь давать таковые детям. И если раньше бегали ребятишки с поэтическими именами Анак (ребенок), Даан (дорога), Дамо (трава), Махал (любимый), то теперь их сменили Педро, Мигели и Феликсы. В XX веке испанские имена начали вытесняться американскими. Дуглас Лю Им водит нас по корпусам, показывает трубопровод, по которому масло закачивают прямо в танкеры, и останавливается у ленточного транспортера, подающего копру из складов в цеха дробления, в крешеры.
— Раньше мешки с копрой таскали из складов грузчики, это была тяжелая работа, — говорит Дуглас, — теперь их заменил этот простой и удобный механизм. А знаете, кто его сконструировал? — Дуглас делает торжественную паузу и произносит: — Ваш соотечественник, инженер-технолог Иванлов.
— Иванлов? — переспрашиваю я и недоумеваю, потому что среди наших специалистов такого нет.
Дуглас улыбается и поясняет:
— Вы его не знаете. Это очень старый человек, с удивительной судьбой. В первую мировую войну он служил в царской армии, был летчиком. В одном из боев потерял ногу, попал в Маньчжурию. Во вторую мировую войну сражался на Филиппинах против японских оккупантов. Когда пришел мир, женился на филиппинке и остался здесь. Но до последнего вздоха горевал, что никогда не увидит Родины. А как он пел русские песни! Жаль, что вы не застали его в живых; он, как ребенок, радовался каждой встрече с русскими. Да, славный был человек, светлого ума и доброго сердца.
Мы помолчали, думая о превратностях человеческих судеб.
Осмотр закончен, и мистер Лю Им везет нас на дачу, где ждут его жена и дочь. Благо это в пяти минутах езды. Нашему новому знакомому принадлежит изрядный кусок побережья, два дома и железные ворота с надписью: «Прайвит»2) — «Частное». Прямо из столовой ступени ведут в закрытую голубую лагуну. Дно выстлано чистейшим белым песком, который мягко и упруго подается под ногой. «Дом-купальня» — неожиданное сочетание естества океана с безопасностью от его сюрпризов. Но настоящие «сюрпризы» океан преподнес нам на острове Санта-Роса. {105}
Где взять экзотику в наши дни, если еще в прошлом веке Гончаров сетовал, что «поэзия дальних странствий исчезает не по дням, а по часам»? И все же мы едем на коралловый остров Санта-Роса, затерявшийся в океане, как забытая сказка. За хорошую плату фирма берется организовать уединенное пребывание в «сказке».
Симпатичная смешливая девушка — агент фирмы — приезжает за нами в отель на машине и везет в порт, где нас ждет моторная лодка. У девушки необычное имя Лусвиминда — составленное из названий трех самых крупных островов: Лусон, Висайя, Минданао. Родители Лусвиминды, как видно, не были лишены фантазии, но, увы, они рано умерли, оставив дочку сиротой. Живет она одна, снимает комнату пополам с подругой. Конечно, не замужем. Почему? «Некогда, работы много, — отшучивается девушка, а потом горько усмехается: — Кому нужны бесприданницы?» Но тень быстро сбегает с ее лица, и на нем снова улыбка. Люси (так коротко она представилась) развлекает нас тем, что поет старинные висайские песни, а потом требует песен, которые поют в Москве. Так незаметно добираемся до причала, откуда начинается путь в «сказку». Милая провожатая прощается с нами и передает в руки лодочников.
Солнце в зените. Жидким блеском слепит глаза море. Проводники предупреждают, что на воде легко получить солнечные ожоги, натягивают тент над лодкой, заводят мотор, и вот уже зеленый берег отбегает назад. За бортом — море, непроницаемо-синее вдали и нежно-аквамариновое у борта. Вода такая прозрачная, что видна каждая рыбешка. Медленно, словно в невесомости, проплывают громадные медузы, похожие на цветные парашюты. Шлепнулась в лодку и так же мгновенно выпрыгнула летучая рыба. Расправив, как крылья, широкие передние плавники, рыба, видимо спасаясь от преследования, парит над водой, время от времени касаясь ее, чтобы смочить жабры. Изредка подплывают к лодке красноватые, полупрозрачные кальмары — хищники, охотящиеся за мелкой рыбой. Некрупные создания, в тридцать сантиметров длиной, кальмары напоминают обрубок дерева, из которого растут щупальца. А вот и их ближайший родственник — осьминог. Вокруг маленького туловища змеятся восемь коричневых ног-щупальцев, и на каждой — симметрично расположенные присоски...
Два часа езды на «моторке», и мы на острове Санта-Роса. Выбираемся из лодки и сразу оказываемся в плотном кольце девочек, увешанных с ног до головы связками бус, подвесок и амулетов. Юные продавщицы наперебой предлагают свой товар. Не пробуйте отмахнуться — ничего не выйдет. Я не {106} успела оглянуться, как стала обладательницей дюжины браслетов и одного кривого зуба акулы, оправленного в серебро.
— Вы иностранка? — двенадцать пар любопытных черных глаз уставились на меня.
— А вы? Для меня иностранцы — это вы. Давайте знакомиться.
Детям смешно, что они — иностранцы; вдоволь нахохотавшись, они начинают знакомство. Выкрикивают имена, перебивая друг друга, и просят меня повторить — проверяют, запомнила ли я, как кого зовут. Неистовый эскорт провожает меня до самого бунгало.
— Элизабет, до свиданья! — кричат мне на прощание. Теперь можно осмотреться и походить по острову. Атолл как атолл: желтое кольцо суши среди океана с пальмами на берегу. Тихо. Жарко. Кругом ни души. На цепи сидит пригорюнившаяся обезьяна, вдали бродят разморенные зноем собаки. Фирма сдержала слово: на острове нет ни машин, ни газет, ни радио. Стоят пять бунгало-отелей с кондиционерами, холодильниками, натертыми до блеска полами.
Атолл невелик, его можно обойти в полчаса. В глубине обнаруживаю старую часовню с изображением святой Росы — покровительницы острова. Факел в руке делает ее похожей на маленькую статую Свободы. Перед ней скорбно горит свеча, лежат на алтаре свежие цветы. Значит, кто-то был тут недавно... В зарослях бугенвиллей замечаю свайные хижины. Очевидно, в них живут те, кто обслуживает туристский комплекс. И обезьяна на цепи, и собаки, видимо, принадлежат им. Вид у обезьяны затравленный, несчастный. Подхожу, протягиваю банан. Неожиданно она, оскалив желтые зубы, в стремительном броске кидается на меня. Едва успеваю отпрянуть, цепляюсь за что-то ногой и лечу на землю.
— Элизабет, будь осторожна! Она кусается! — раздается из кустов хор юных продавщиц. Они и здесь не оставили меня, хотя коммерческий интерес ко мне давно исчерпан.
Освоившись с новым местом и отдохнув с дороги, решаю окунуться в море. Но снова неудача. После полудня начался отлив; я забыла законы океана.
Наступил вечер. Разбрелись по домам дети, затихли собаки, угомонилась на цепи обезьяна. Все уснуло. Чистое небо предвещало звездную ночь. В хижине-ресторане под круглой соломенной крышей босые островитянки в розовых платьях подают нам только что выловленную рыбу и водоросли. На столах горят, потрескивая, кокосовые светильники. Их колеблющийся свет падает на стены, затянутые рыбачьими сетями с «запутавшимися» в них морскими звездами. Негромко и слаженно поют гитаристы.
А за порогом — ночь. «Вы не знаете тропических ночей, — писал Гончаров, — светлых без света, теплых, кротких {107} и безмолвных. Ни ветерка, ни звука. Дрожат только звезды... Все тонет в пучине Млечного Пути».
Когда хотят рассказать, как прекрасна была явь, обычно говорят, что она была похожа на сон. Это неверно: то, что я увидела, было фантастичнее самого необыкновенного сна. В полночь я вышла на берег и не узнала остров. Стояла высокая вода. Она подступила к порогу дома. Опаловым светом горело изнутри море. В пальмах чертили трассирующие узоры светляки. И над всем этим распростерлась земная тишина. Та редкая тишина, полная запаха трав, моря и света далеких звезд, когда вдруг ощущаешь свою неистребимую связь с мирозданием. Плеснет волна в сонный берег, заверещит цикада — и снова тихо.
А утром опять начался отлив и обнажил дно. Вода выбросила на берег сотни медуз. Расплющенные, мягкие, лежали они на влажном песке. «Медузы, как звезды, упавшие за ночь», — сказал поэт. Но, признаться, было не до поэзии. Из-за отлива лодка, пришедшая за нами, не смогла пристать к берегу и до нее пришлось идти с километр по... живому дну. Специальной обуви у нас не было, и мы пошли по «звездам» босиком. Говорю по «звездам» потому, что пятилучевые морские звезды с шипами были самым первым впечатлением. Разноцветным ковром они устилали дно — синие, зеленые, в крапинку. Некоторые медленно передвигались, выбрасывая лучи-ноги. Из ротового отверстия торчали обломки мертвых кораллов — звезды высасывают из них бактерии и планктон.
Вода едва доставала колен, но вот беда: от каждого шага взмучивался песок и скрадывал дно. На мелководье кипела жизнь. Ступить было некуда: все шевелилось, дышало, ползало. Из-под ног разбегались крабы-призраки. Они мчались на длинных тонких ногах и как по команде исчезали в песке. Важно ковыляли раки-отшельники, спрятавшиеся в раковинах мертвых моллюсков. От живых моллюсков их не сразу отличишь, разве что по походке: моллюск скользит плавно, отшельник двигается вперевалку. В зарослях морской «травы» прятались стайки мальков: они то зависали в них, то, чем-то вспугнутые, мгновенно шарахались в сторону.
В прибрежной полосе много растений, передвигающихся, как животные, и много животных, неподвижных, как растения. Вот лежит хищная актиния — вылитый экзотический цветок. Красные щупальца, покрытые синими точками, похожи на лепестки. Однако в них содержится яд, которым хищник парализует зазевавшуюся рыбку, а затем захватывает ее ртом, похожим на щель в пестике цветка. Свернулись фиолетовыми колбасками жирные голотурии—трепанги, очень ценимые китайской кухней. Извлеченные из воды, они плюются «чернильной» струей. Стеной стоят колонии тропических ежей-центрехинусов. Когда проходишь мимо, они угрожающе ощетиниваются, поворачивая длинные иглы. {108} Крупные медузы-кассиопеи не плавают, а лежат на дне кверху ртом, которым они засасывают мельчайших обитателей моря. Многие из них ядовиты и опасны даже для человека. Но самое неприятное — мурены. Черные, коричневые, оливковые, они грелись на солнце, зарыв в норки головы и распластав по дну устрашающие тела. Не дай бог наступить: у мурен ядовитые зубы. Вспомнился рассказ Плиния о неловком рабе, который разбил драгоценный кубок и был за то брошен в бассейн на съедение муренам.
И все же я наступила на ежа. Пятка в минуту распухла и стала похожа на щетку для одежды — из нее торчала «щетина». К счастью, рядом был проводник-филиппинец. Половину игл он сумел извлечь, остальные, обломившись, остались под кожей и жгли нестерпимо. Сжалившись, проводник снял с себя кеды и отдал мне. Этот километр до лодки был самым трудным в моей жизни.
Но час полета — и хождение по «звездам» осталось позади, как и коралловый атолл Санта-Роса. Мы снова в Маниле, в мире выхлопных газов, телевизоров и светящихся реклам. Слов нет, прогресс есть прогресс, и местным жителям все чаще нужны не хижины, а удобные современные дома. И все же хорошо, что остались еще на земле заповедные уголки, где стоят бамбуковые хижины в первозданной благодати, в мозаике теней и солнечных бликов. {109}
1) В книге именно так – через «а» и дефис. OCR.
2) Так в книге. OCR.
Написать нам: halgar@xlegio.ru