выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
|
выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. |
|
Из многочисленных памятников смоленского домонгольского зодчества до нас дошло всего три храма (смоленские церкви Петра и Павла, Иоанна Богослова и Архангела Михаила). Остальные были в руинах уже в XVII в. Памятники гибли из-за постоянных военных действий в близком к русской границе Смоленске, также, по-видимому, и из-за землетрясений (храм «На Протоке»1)). Если данные И. Д. Белогорцева о 46 памятниках в Смоленске и не точны, то по новейшим исследованиям Н. Н. Воронина и П. А. Раппопорта в городе было не менее 26 домонгольских храмов и вне его пределов еще четыре2). Недавняя публикация этих работ позволяет остановиться на смоленском зодчестве весьма бегло.
Первый каменный храм (Успения Богородицы) был заложен в городе Мономахом при его вторичной поездке в Суздаль (1101)3). В 1611 г. он сильно пострадал, был восстановлен (1627) и, наконец, заменен современным собором (1674), полностью перекрывшим его остатки. Раскопки у стен последнего обнаружили 25% плинфы времени Мономаха и 75% времени Ростислава, что указывает не на достройку собора Мономаха, как полагают исследователи, а скорее на возведение рядом с мономаховым храмом архиерейских палат, упоминаемых в документах до возведения собора 1654 года (приведя их, Н. Н. Воронин и П. А. Раппопорт не обратили на это внимание).
Эпоха Ростислава (1125—1159) ознаменовалась в княжестве строительством не только укреплений, но и постройкой церквей. На Смядыни в урочище, где был убит князь Глеб (1015) в 1145 г., возвели большой храм Бориса и Глеба с княжескими усыпальницами, а в загородной резиденции князя за Днепром построили церковь Петра и Павла с мозаичными полами и фресками. Оба здания отражали киевские традиции архитектуры. [236]
Рис. 29. Церковь Петра и Павла в Смоленске (фото автора). Реставрация П. Д. Барановского [237]
Рис. 30. Церковь Василия на Смядыни («Малый храм», раскопки 1909 г.)
Церковь Петра сообщалась с двухэтажным княжеским дворцом. Тогда же строился еще один храм за Рачевкой (на Вылуповой улице XIX века). Артель мастеров, работавшая на Смядыни, выстроила на детинце бесстолпную капеллу и, возможно, епископские палаты. Тогда же на краю детинца возвели и «терем» (определено по аналогии с теремом в Чернигове, но там он далеко от края детинца, скорее это остатки укреплений, как, опровергая З. Дурчевского, определил Н. Н. Воронин в Гродно4)). Сын Ростислава Роман выстроил на своем дворе храм Иоанна Богослова, близкий к церкви Петра и Павла. Рядом во второй половине XII в, здесь же поставили немецкие купцы по западноевропейским образцам «латинскую божницу» — ротонду. Особый интерес представляет церковь св. Василия на Смядыни 70-80-х гг. XII в. (рис. 30). По типу храм близок к церквям Петра и Павла и Иоанна Богослова, хотя он без галерей. Новая черта — характер угловых пилястр. Двуобломные пилястры появились в Киеве (ц. Богородицы Пирогощей, 1131—1136 гг.). Как и ранее, конструктивным здесь был первый облом, второй же облом обеих смежных угловых пилястр составляет сплошной угол здания (Петропавловская и Иоаннобогословская [238] в Смоленске), но в Васильевской плоскость угловой пилястры соответствует толщине стен, а плоскость облома ее превышает, появилось угловое закрестье. К пучковым пилястрам смоленских храмов конца XII — начала XIII в. остается один шаг.
На конец XII — начало XIII вв. падает расцвет смоленского зодчества. Смоленские храмы приобретают теперь совершенно особые черты. «Динамичность развития, острота силуэта, башнеобразно поднятый на высоком пьедестале барабан, трехлопастное завершение фасадов» — вот что стало теперь характерным5). В этот период в самом Смоленске было выстроено самое большое количество памятников. «Единый круг архитектуры киевской традиции четко разделился на две самостоятельные школы: смоленскую и киевско-черниговскую»6). Смоленские мастера строят храмы в Киеве, Рязани, Новгороде, Пскове. В Смоленске работало не менее двух школ архитекторов, одна (доминирующая) базировалась на старых традициях, другая же несла новые веяния. Первая, как установил П. А. Раппопорт, вела традиции от пришедшей тогда в упадок полоцкой школы зодчих. В 80-х годах XII в. полоцкий архитектор выстроил на дворе смоленского князя Давыда Ростиславича знаменитый собор Михаила Архангела (1180—1197) и взял при этом за образец большой собор полоцкого Бельчицкого монастыря. Как и в Полоцке, здесь массы ступенчато нарастали вверх, к тому же ощущение вертикализма здесь поддерживалось пучковыми пилястрами сложного профиля (рис. 31). Смоляне были поражены: «такое же нЪсть в полоунощнои странЪ и всимъ приходящимъ к ней дивитися, изрядней красотЪ ея», — писал летописец. Прославившаяся артель была приглашена строить собор на Кловке, храмы на Рачевке, у д. Чернушек, у устья Чуриловки и на Воскресенском холме. Вторая школа представлена всего тремя храмами (на Протоке, на Окопном кладбище и вблизи Б. Свирской улицы — Б. Краснофлотская, рис. 32-33). Стремление к вертикализму было и здесь, но стены из-за оригинальных плоских пилястр в нижней части выглядели более уплощенными. Эта школа была, несомненно, местная. Возможно, что первая артель была княжеской, а вторая епископской7), однако, это еще требует доказательств.
Крещение Смоленской земли в 990 г.8) маловероятно. Правдоподобнее дата 1013 г. (неопубликованный источник)9). Не случайно в «Гнездовском» Смоленске найдены всего лишь два тельных крестика и один энколпион X в.10) [239]
Рис. 31. Церковь Архангела Михаила в Смоленске
Более всего предметов христианского культа в «Княжеском» Смоленске, и датируются они не ранее начала XII в.11)
После выделения Смоленского княжества (1054 г.) оно входило, как и Ростово-Суздальское, в Переяславскую епархию12), однако вскоре возникла необходимость в отдельной смоленской епископской кафедре. [240]
Рис. 32. Фреска из храма на Окопном кладбище
Рис. 33. Смоленск. Храм на Протоке. Фрески северо-восточного столба.
Раскопки Н. Я. Воронина 1963 г. [241]
Переяславские владыки сопротивлялись, и Мстиславу Владимировичу этого сделать не удалось. Осуществил это лишь его сын Ростислав и только после смерти, как показал А. В. Поппэ13), епископа Маркелла (1034 г.). Ростислав обеспечил новую кафедру из домена (два села, отдельная земля в Погоновичах, сенокосные, охотничьи и рыбные угодья), с княжеского двора (головы воска, огород с семьей его обрабатывающей) и десятину со своих «государственных» доходов — даней, что составляло 308,7 гривен серебра. Сумма эта не была большой: она равнялась 3/4 годовой дани с Торопца (города и волости), вдвое больше стоимости креста Евфросинии Полоцкой (правда, там фигурируют деньги 1161 г.)14). Дарения Ростислава кафедре продолжались и далее, в 1150 г. она получила смоленский детинец со всем, что на нем было.
Запись «О погородьи» показывает, как выросла кафедра с 1136 по 1211 г. Она стала самостоятельно собирать доходы с крупнейших смоленских городов — 3970,5 кун. Города эти, главным образом княжеские, принимали смоленских епископов и платили за честь службы «почестье» — 371,5 кун. Всего же без десятины от даней и без сумм, причитающихся с самого Смоленска, — 4342 куны, т. е. около 187,2 гривен серебра. Это немного, основным доходом епископии была, видимо, десятина от даней.
Помимо сказанного о смоленской церкви, мы можем сказать, к сожалению, крайне мало. Первому епископу Смоленска греку Мануилу принадлежит Подтвердительная грамота к Уставу 1136 г.15) Мануил был поставлен в марте — мае 1136 г. (ультрамартовское исчисление), и его отношения с Ростиславом были дружескими. В 1146 г. на киевский стол сел брат Ростислава Изяслав и начался известный конфликт с иерархами. Бурные перемены, происходившие в эти годы в Византии, потребовали отъезда туда киевского митрополита Михаила, и тот, возможно, недовольный клятвопреступлением Изяслава, на время отъезда наложил на служение в киевской Софии своего рода интердикт16). Взбешенный Изяслав самовольно посадил на митрополичий стол известного богословской ученостью инока Зарубского монастыря Климента Смолятича (27 июля 1147 г.). Протестовавшие новгородский, полоцкий и смоленский иерархи подверглись опале. При каждом возвращении и бегстве из Киева Изяслава Климент был вынужден оставлять Киев вместе с ним. «Бегал перед Климом» и его враг — наш смоленский владыка. Непонятно отношение к конфликту Ростислава Смоленского, который все же допускал эти бегства своего иерарха. В 1154 г. Изяслав умер. Севший на его место Ростислав не защищал Маиуила, может быть, он, правда, чувствовал, что в этом городе он недолог, как думает Л. В. Карташев. В 1155 г. Ростислава прогнал Юрий Долгорукий, снова возник Мануил, который вместе с полоцким Козмой [242] и новгородским Нифонтом торжественно встречали нового митрополита грека Константина, «испровергшего затем службу Клима и ставление», т. е. «переосветил киевскую Софию малым чином» (А. В. Карташев). Любопытно, что Ростислав находился в переписке с Климентом, совещался по религиозным и другим вопросам с знатоками греческого языка Григорием и его учеником Фомой. Фоме было поручено написать Климу ответ. Дальнейшие сообщения о христианстве в Смоленске в летописи случайны и кратки. В 1172 г. в связи со смертью на «ВолоцЪ» Святослава Ростиславича упоминается епископская смоленская церковь св. Богородицы17). В 1177 г. на Смядыни исцеляются ослепшие Ростиславичи18). В 1198 г. в Смоленске упоминается епископ Симеон, вероятно, тот самый, который был духовником умирающего Ростислава Смоленского19). В XII—XIII вв. в Смоленске было уже, очевидно, несколько монастырей. В Отрочем монастыре в 1206 г. игуменом был Михаил, который вместе с епископом ездили как посланцы князя Мстислава Романовича20). В 1211 г. возникли какие-то трения смоленской епископии с Торопцом, где служил, как мы видели, изгнанный из Новгорода новгородский владыка.
Авраамий Смоленский и массовое религиозное движение 1218—1220 гг. Ярчайшей страницей религиозной жизни Смоленской земли были годы второго десятилетия XIII в., когда по всему Смоленску разлилось слово знаменитого религиозного деятеля Авраамия. Сведения об этом событии необычайно скудны, и они исчерпывающе исследованы Б. А. Рыбаковым21).
Как мы указывали, более всего сведений содержится в дошедшем до нас Житии Авраамия Смоленского22). По канону житийной литературы Авраамий родился у «благочестивых» родителей. В «возраст смысла пришедшоу, родители же его даста и книгамъ оучити». Блаженный отличался прилежанием, не ходил на детские игры, которым предпочитал церковное пение. Придя «в болшии возрастъ», стал очень красив, родители его «къ браку принужающе», он же «не восхоте». По их смерти он раздал имущество бедным и тайно постригся в монастыре св. Богородицы в 5 поприщах от города, в месте, называемом Селище. Повиновался игумену, был «хитръ божественымъ книгамъ», которые при нем не решались толковать другие — Авраамий знал всю литературу в совершенстве и мог в толковании одолеть всякого. Блаженный «прия» «священнический санъ». Сначала он дьякон, а в княжение «христолюбивого князя Мстислава» иерей.
Здесь начинаются, судя по нашему источнику, первые козни дьявола: зависть монахов монастыря Богородицы. Причины ее ясны: «се оуже весь [243] градъ к собЪ обратилъ есть»! Авраамий, следовательно, вышел за пределы монастырских стен, он учил и обличал (как видно, священнослужителей и монахов) во всем Смоленске и проповедь его имела необычайный успех. Возмущенный игумен потребовал прекращения проповеди и «много озлобления на нь возложи». Авраамий перешел в монастырь «Честного креста» и продолжал проповедь. Здесь учение его распространилось на зло врагам еще шире, к «блаженному» стекался городской люд столицы «послушати церковнаго пения и почитания божественных книг: бЪ бо блаженный хитръ почитати»... Авраамий был и художником: его кисти принадлежали две иконы. Возмущение церковных властей росло. Его называли еретиком, обвиняли в чтении «Голубиных книг», за ним шла молодежь («оуже наши дЪти все обратилъ есть»), называли его пророком. Суд не заставил ждать себя. На «Владычень двор» нечестивца доставляли с оскорблениями... Его ждали игумены и иереи «аще бы мощно, жива пожрети». Но здесь вступился за него господь, явившийся Луке Прусину в церковь Архангела Михаила во время молитвы — такова канва событий по Житию преподобного.
Б. А. Рыбаков делает попытку реконструкции проповеди Авраамия, пытается определить, в какой плоскости движется его мысль. В очень общей форме, пожалуй, это удается. Слово Авраамия обращено, мы видели, к самым широким слоям населения, на диспутах он блестяще опровергает деятелей церкви, основываясь на богословских текстах, которые он блестяще знал. Против него не князь, не феодалы, а игумены и служители культа, значит, его проповедь направлена против каких-то действий служителей культа, игуменов, возможно, монахов. Борясь с ними, кроме того, Авраамий основывается на «Голубиных книгах», на какой-то, возможно, не канонической, а апокрифической литературе, что и вменяется ему в вину. Эти отреченные («голубиные») книги, полагает Б. А. Рыбаков, и есть ключ к «идеологии Авраамия»; это те самые книги, которые в будущем стали основой ереси стригольников XIV в. Одна из них названа «Златыя чепи», которая бичует священнослужителей за мздоимство и т. д. Есть мнение23), что некоторые статьи этой книги составлены под влиянием ереси Вальденсов последней четверти XII в. Западной Европы, которая распространилась с запада и в своей основе имела учение о нестяжании церкви. О самостоятельной связи Смоленска со странами Западной Европы уже говорилось.
Конфликт Авраамия со смоленской церковью Б. А. Рыбакову удалось довольно точно датировать. Он обратил внимание на то, что имя Мстислава Романовича (1198—1213 гг.), при котором Авраамий получил сан, в конфликте не названо, следовательно, там идет речь о другом князе, т. е. после 1213 г., но до 1225 г., когда упоминаемый там епископ Лазарь сошел со сцены. Упоминание в Житии засухи, которая разразилась в год суда над Авраамием, позволяет использовать дендрохронологию, где это несчастье датируется, как и по всей Европе, 1218—1222 гг., в Новгороде — [244] 1218—1220 гг. Этим временем и датировал названный ученый смоленский церковный конфликт.24)
В 1962 г. при раскопках Н. Н. Ворониным большого храма на Большой Рачевке в Смоленске была найдена уникальная надпись, процарапанная на штукатурке у погребальных камер южной стены25), которая, оказалось, сделана в связи с событиями конфликта Авраамия: «Г(оспод)и помъзи дому великъму нь даж(дь) в(ъ)рагомъ игумьн(ъ) мъ истратит (и его до) кън(ь)ца ни Климяте». Раскопанный храм датируется концом XII в., надпись, как показал Б. А. Рыбаков, по палеографическим признакам, — 1211—1240 гг.26) У той же стены храма был найден еще фрагмент фрески с граффити «Аврам», и это лишний раз подтверждает, что речь идет о церковных волнениях Авраамия и его сторонников. Первая надпись (№ 7) имеет, как показал Б. А. Рыбаков, ряд сокращений, умышленно затрудняющих чтение: лигатура «ЛН», замена ера, или О и еря, титлами. Это крайне напоминает дошедшую до нас «Златую Чепь» XIV в., которая имеет подобные же умышленные сокращения и усложнения. «То, что в начале XIII в. было еще в зачатке, могло к XIV в. под влиянием потребности в конспирации значительно усложниться». Под «домом великим» полагает Б. А. Рыбаков, надлежит понимать официальную церковь, молившуюся за князя и «вся христианы», «лучшими представителями которой считали себя последователи Авраамия». «Враги-игумены» могли до конца «истратити» этот «великий дом». Рассмотрение надписи можно закончить цитатой из Б. А. Рыбакова: Поклонники Авраамия могли «располагать несколькими пунктами в городе. Житие называет Крестовоздвиженский монастырь, церковь Архангела Михаила и неизвестный нам по имени храм, где попом был Лазарь. Надпись добавляет еще один храм, в котором вольнодумные «авраамисты» открыто призывали Бога в помощь себе против врагов-игуменов, а какого-то особого врага Климяту, смело назвали по имени»27).
Вопрос о грамотности в древней Руси до сих пор еще дискутируется в науке. Много важного внесли берестяные грамоты Новгорода и нескольких других городов Руси, но вопрос о степени грамотности широких слоев древнерусского городского общества еще далек от разрешения, так как большинство данных относится к Новгороду. Без сомнения грамотными были прежде всего монахи. Игумен Поликарп сообщает о неграмотном иноке как о явлении исключительном28). Грамотными были, по-видимому, феодальные верхи, и прежде всего князья, многие из которых знали и иностранные языки. Князья переписывались друг с другом и, можно думать, [245] в основном без помощи ближайших к ним духовных лиц — грамотеев. Б. А. Рыбаков, как известно, установил существование особой эпистолярной манеры князей, в которой нельзя заподозрить руку летописца: «Эти документы (цитируемые летописцами. — Л. А.) часто повторяют уже сказанное в тексте летописи (и) нередко отличаются по языку и графике от основного текста»29). Впрочем, этот исследователь подметил, что документы, написанные в Смоленске (точнее, под Любечем в смоленском лагере) даже в передаче летописца сохраняют черты смоленского говора30), а это вовсе не свидетельствует о написании письма самим смоленским князем — Ростислав Мстиславич, отправлявший грамоту, о которой говорит Б. А. Рыбаков, был уроженцем Южной Руси и правил в Смоленске с 1125 (1127?) г. и воспринял ли он в 1147 г. смоленский диалект, мы не знаем. Маловероятно, что южнорусский город Любечь Ростислав писал в смоленской транскрипции «Любець». Однако это не может снять наше предположение о грамотности смоленских князей. Наблюдения над древнерусской летописью позволили Б. А. Рыбакову выделить 62 грамоты Изяслава Мстиславича, направленные им и ему из разных мест. Десять из них связаны со Смоленском или со смоленскими князьями. Первая была получена Ростиславом Мстиславичем в Смоленске в 1147 г. В ней киевский брат уславливался с адресатом о совместных действиях новгородцев и смолян (оба войска под командой Ростислава) с его войсками31). Вторая грамота послана Ростиславом брату в Переяславль в сентябре того же года. Он извещал Мстислава о взятии Любеча и уславливался о встрече братьев на юге. В третьей грамоте, посланной Мстиславом Ростиславу в Смоленск в марте (?) 1148 г., он сообщал об удачной войне с Давыдовичами и Ольговичами. В том же 1148 г. Изяслав послал в Смоленск грамоту с извещением о том, что Давыдовичи и Ольговичи просят мира, а в пятой грамоте Ростислав отвечал на это письмо32). Следующая грамота была послана Изяславом брату в Смоленск в 1149 г. с предложением выступить в поход, как было условлено ранее33). Последние четыре смоленские грамоты посланы в 1151—1152 гг. В седьмой грамоте Ростислав Мстиславич приглашается его престарелым дядей Вячеславом Владимировичем на снем в Киеве для решения о дуумвирате. То же повторяется его братом Изяславом. Девятая грамота лишь связана с именем смоленского Ростислава: в среду 2 мая 1151 г. Изяслав, Ростислав и Вячеслав просят Мстислава Изяславича ускорить движение венгерских союзников. В последней грамоте, написанной в 1152 г., Изяслав договаривается с Ростиславом о совместных действиях против войск Юрия Долгорукова34). Таковы 10 грамот, связанных со Смоленском и сохранившихся, как полагает Б. А. Рыбаков, во времена летописца в княжеском архиве Изяслава Мстиславича. Любопытно, что, [246] судя по письму шестому, Изяслав напоминает брату прежний уговор, возможно, изложенный в каком-то еще письме, которое в летопись введено не было. Можно, следовательно, полагать, что переписка между братьями-князьями в XII в. была весьма оживленной. Из нее мы знаем только те несколько писем, которые летописец нашел нужным поместить для иллюстрации своего изложения.
Судя по Новгороду, грамотными были и купцы, которым необходимо было вести учет товарам, должникам и большинство крупных княжеских чиновников. Как я показывал в своем месте, ежегодно на княж двор поступало большое количество дани и других поборов, точно фиксированных в специальных документах, по которым эта дань и принималась.
Смоленская литература. О глубине распространения смоленской культуры можно судить по дошедшим до нас произведениям смоленской литературы. Все они относятся к концу XII — началу XIII в., когда земля достигла (как мы видели на примере смоленской архитектуры) наивысшего культурного развития. Если не считать отрывочных записей летописного характера, то до нас дошло три законченных литературных произведения: повести «О великом князе Мстиславле (нужно: Ростиславле. — Л. А.) смоленском и о церкви», «О перенесении мощей Бориса и Глеба на Смядынь» и «Житие Авраамия Смоленского». Оставляя литературный анализ и оценку этих сочинений специалистам, мы лишь кратко их охарактеризуем.
Первая повесть, именуемая Я. Н. Щаповым короче «Похвала князю Ростиславу», была уже опубликована И. И. Орловским в 1909 г.35) и с неверно понятой датой (1147 г., вместо 1150 г.) многократно использовалась историками смоленской архитектуры36), но лишь недавно была детально изучена лингвистически и исторически37). Памятник сохранился в «Нифонтовой сборнике» сложного состава, написанном разными почерками XVI в. в Иосифо-Волоколамском монастыре при игумене Нифонте (Кормилицыне) в 40-х годах XVI в. Включение в него Похвалы объясняется, как полагает Я. Н. Щапов, тем, что он демонстрировал древность православия на Руси и был составлен в Смоленске, лишь недавно (в 1514 г.) возвращенном от Литвы Москве. Наблюдения над особенностями правописания памятника, совпадающими с рукописями XII — начала XIII в. (в частности, со списком смоленского «Договора неизвестного князя», сохранившемся в подлиннике), и другие соображения позволили Т. А. Сумниковой утверждать, что оригинал был составлен вскоре после смерти Ростислава (1167 г.). Целью повести было всемерное прославление Ростислава за одно лишь деяние его богатой событиями и «добрыми» [247] поступками жизни: учреждение им смоленской епископии, что свидетельствует, по мнению Я. Н. Щапова, о стремлении составителей памятника к (так и не состоявшейся) канонизации этого князя. Все более мелкие факты, о которых сообщается в повести, находят соответствие в других источниках, однако не все места ее текста читаются всеми единообразно38). В памятнике идет речь о том, что став смоленским князем, Ростислав «вознегодова» на подчиненность местной церкви переяславской кафедре. Посоветовавшись «с бояры своими и с людми», он учредил смоленское епископство и пожертвовал ей часть своего домена. Бог воздал «за доброту его сторицею»: при жизни Ростислав достиг великокняжеского стола в Киеве, а после смерти получил «царство небесное». Текст памятника кончается «заклятием» от того, кто «поревнуеть того треблаженнаго»*) и провозглашением вечной памяти Ростиславу. После слова «аминь» следует приписка об освящении церкви первым смоленским епископом Мануилом 15 августа 1150 г. Рассматриваемое произведение — «незаурядный памятник древнерусской литературы и уникальный, наиболее ранний памятник литературы Смоленска времени расцвета культуры смоленского княжества», его автор, «принадлежал, очевидно, к клиру кафедральной церкви; это был образованный политик, талантливый писатель и юрист, возможно ведавший епископской канцелярией»39) .
Повесть о перенесении мощей Бориса и Глеба на Смядынь была также опубликована И. И. Орловским по копии, сделанной для него С. И. Смирновым из сборника Троицко-Сергиевской лавры, и крайне неточна40). Рукопись, с которой делалась копия, ныне изучена Л. П. Жуковской. Это свиток XVI в., где интересующий нас текст занимает первую часть, а остальные с ним не связаны. Несмотря на то что все части переписаны одним писцом, повесть «О перенесении мощей» выделяется орфографией, с явными признаками древних смоленизмов (смешение ъ и е), также чертами, указывающими на «западное» происхождение повести (описка Хлъба, вместо Глъба — фрикативное произношение «г», кровъ вместо кровь и др.). «Смоленская повесть, — заключает Л. П. Жуковская, — очень хорошо передает древние написания архетипа и, видимо, отделена от него сравнительно небольшим числом списков (она является) памятником смоленской литературы XII в.»41) В повести рассказывается, как в 1191 г. при Давыде Ростиславиче, князе Смоленска, были перенесены из Вышгорода ветхие гробницы Бориса и Глеба в Смоленск в монастырь на Смядыни, из которого Давыд хотел сделать «в'торы Вышегородъ» и тем обессмертить место, где был убит князь Глеб. Описывается великолепная [248] рака, в которую были положены останки святых братьев, сообщается об освящении церкви Бориса и Глеба на Смядыни «великим освящением» в присутствии князя Давыда, епископа Симеона, при Игумене монастыря Игнатии. По свидетельству памятника, мощи Бориса и Глеба творили после их перенесения чудеса и в Смоленске — исцеляли больных и т. д. «Исключительно выгодное освещение дел Давыда в Повести позволяет думать, — как полагает Н. Н. Воронин, — что она составлена по его непосредственному указанию».
Поразительное по яркости Житие Авраамия Смоленского, о котором много говорилось выше, требует специального литературоведческого анализа, и здесь мы не считаем себя компетентными42).
Смоленские берестяные грамоты. Основная переписка древней Руси велась, как мы теперь знаем, на бересте. В Смоленске обнаружено сейчас десять берестяных грамот, некоторые из которых сохранились полностью и представляют большой интерес.
Первая грамота, найденная в 1952 г., фрагментарна и представляет начало двух строк документа, написанного в XII—XIII вв.:
«ПОКЛАНЕ
ВЛЕ ПОПЕ»
Вероятно, это начало письма, которое традиционно было начато: «Поклон...». Документ был найден севернее детинца, на Армянской ул. (ныне ул. Соболева), в раскопе № 343).
Смоленская вторая грамота была найдена через 12 лет в 1964 г. в шестом строительном ярусе на настиле 1254 г. и датируется XIII в. Сохранилась часть текста: ...НИ ДВЕМА ГРИВНАМА, А ДРУГОМУ МОЛВЪ УСЕ...» Как считает Д. А. Авдусин, здесь идет речь об уплате кому-то двух гривен, о чем следует передать какому-то третьему лицу: «...две гривны, а другому скажи все...»44) Это неверное слово «все» показывает, что третьему лицу надлежит сказать что-то другое и полностью.
Третья грамота, найденная почти рядом: «...ВЫВЕЗЕТЬ СТОЛПЬЯ, ПОШЛИ ОСТАШКА ПЛОТНИКУ, ОТЬ...». По Д. А. Авдусину, речь здесь о том, что «столбы уже вывезли. Пошли Остатка (Остафия, Евстафия, — Л. А.) к плотнику...», «последнее слово, — пишет Д. А. Авдусин, — сохранило только три буквы «ОТЬ». В Новгородских берестяных грамотах так, например, начинается слово «отьцу»»45). Но речь здесь не об отце: «ОТЬ» употреблено явно в значении «пусть» (пусть плотник сделает с этими бревнами то-то). Слово это известно в Русской Правде («оть идеть до конечьняго свода») и в других древних источниках; встречается оно и [249] в летописях (в форме «АТЬ» — «ать Всеслава блюдуть») и т. д.46) Усадьба, где найдена грамота, была расположена близ Днепра, что удивляет Д. А. Авдусина («бревна везли, а не сплавляли»), но напрасно: лес пришел по реке и теперь после его сушки, его надлежало вывезти с берега на усадьбу. Если бревен было много, то это многодневная работа.
Четвертая грамота найдена в 1966 г. во II ярусе (1270—1281 гг.). На обрывке можно прочесть лишь «МОИ» (мой)47).
Найденная тогда же пятая грамота не имеет стратиграфической даты. Палеографически датируется ранее XIII в. Прочесть можно лишь: «.(..Ц)ЕЛОМЫ НИКОЛЫ ВАЛ (СЮВА)...» Д. А. Авдусин полагает, что здесь «челобитье» (бью челом) Николы Валуева (предположительно)48).
Шестая и седьмая грамоты найдены в 1967 г. на той же Армянской улице, в том же месте, что и предыдущие грамоты. На шестой имеется лишь одна буква «М» и какая-то черточка вверху. Если это неумело начертанное титло (вся буква прочерчена неумело (Д. А. Авдусин), то это цифра 40, и ее существование на бересте в единственном числе (как предполагает автор раскопок) более понятно: цифрой отмечалось количество чего-то (товара?). Другая грамота (№ 7) сохранилась в обрывке в пять строчек: ...(ВаРФОЛО)МЕЯ СМЕОНА ОВДОТИЕ ОЛЕКСЫ ОУЛИАНЫ НАСТАСЫ ЛУКИ ГЕРЕМЕЯ.. Это явно записка, подаваемая в церкви во. время литургии, поминание о здравии или за упокой. По стратиграфии и палеографии, это конец XII в.49)
Грамоты № 8-10 найдены в 1968 г. и до сих пор не опубликованы. По предварительной публикации можно лишь сказать, что они сохранились в обрывках, а одна впервые найдена полной. Подобно грамоте № 7 это синодик-поминание, где содержится 16 имен50). В этом году, по свидетельству Д. А. Авдусина, вскрылись слои XII в., откуда можно заключить, что все три грамоты датируются именно этим временем.
Приходится жалеть, что для нас найденные грамоты в Смоленске дают пока очень немного. Все же несомненно, что население древней Смоленщины между собой переписывалось: в смоленских городах часты находки и орудий письма51).
Эпиграфические материалы Смоленщины. Древнейшей русской надписью является знаменитая надпись на корчаге из Гнездовского Смоленска — «ГОРОУХША», читаемая большинством авторов, как горчица. Надпись обнаружена в кургане № 13, расположенном в Лесной группе Гнездова, в том самом, где были найдены аббасидные диргемы (848—849 и 907—908 гг.). Она сделана, следовательно, почти за сто лет до крещения [250] Руси. Впрочем, чтение надписи не бесспорно, некоторые исследователи предлагают читать ее иначе: «гороушна» (Черных), «горяще», «горроуще» (Г. Ф. Корзухина) и в связи с этим чтением предполагают, что и содержимое корчаги было другим (например, нефть, по Г. Ф. Корзухиной)52). Сейчас Д. А. Авдусин пересмотрел датировку кургана, в котором найден сосуд, и считает, что он насыпан не в начале X в., как полагал он ранее53), а в середине X в.54) В 1952 г. Т. Арне высказал мысль, что гнездовская корчага не местного происхождения, а вывезена из Крыма или византийских владений и имела уже надпись55). Сейчас Д. А. Авдусин это допускает, но думает, что надпись русская56). Было бы важным произвести химический или спектрографический анализ глины корчаги, тогда наконец вопрос о ее происхождении был бы разрешен.
Особый раздел древнерусской эпиграфики составляют надписи, процарапанные прихожанами на стенах древнерусских церквей. Обнаруженные в Софии киевской, они были затем найдены в Софии новгородской и на других памятниках зодчества Руси, Обстоятельная работа была посвящена им Б. А. Рыбаковым, в последнее время ими занимаются С. А. Высоцкий и А. А. Медынцева57). В Смоленске граффити на стенах церквей были описаны И. М. Хозеровым, который опубликовал надпись на хорах церкви Петра и Павла58). Чтение последней не было вполне точным, сейчас она прочтена: «Г(оспод) и, помози рабу своему Василеви Усову». Н. Н. Воронин предполагал, что это мог быть из представителей верхов Петровской сотни, и отмечал, что палеографически надпись следует датировать XII в. Надпись эта, дополняет исследователь, «трехстрочная мелкая, сделана на высоте 1,18 м от пола, видимо, сидевшим или [251] (скорее. — Л. А.) коленопреклоненным человеком, очень грамотным в письме»59).
Надписи на стенах церквей делать возбранялось, в Церковном уставе князя Владимира в ведение церковного суда входило наказание тех, кто «кр(е)сть посЪкуть или на стЪнахъ рЪжуть» 60). Однако на стенах резали не только простые прихожане, но и князья и даже крупные церковные иерархи. При раскопках в Смоленске на Большой Рачевке храма, созданного, по-видимому, при Давыде Ростиславиче в конце XII в., было найдено семь кусков штукатурки с надписями граффити.
На граффити № 1 было изображение батальной сцены: воины с щитами и каким-то оружием и надписями. Сохранилось 4 куска штукатурки и надписи: «БЛОУДО» (относилось к воину в шлеме, Н. Н. Воронин предложил вспомнить воеводу Владимира Святого Блуда), а также «БЕЗУМИЯ», которые палеографически датируются XIII в. К этой же датировке ведет миндалевидный щит, который бытовал не позднее XIII в.61) Граффити № 2 состояло из трех строк слов, которые не составляли понятных слов. Граффити № 3 занимает лишь одну строку из крупных букв, которые прочесть тоже не удалось. Граффити № 4 — фрагмент какого-то молитвенного текста из «БЪСПЛОТЬ БИЮХРА/ЩЕ И» (?), причем, писец в букве Б пытался изобразить книжный инициал. Граффити № 5 также не было прочтено, как и граффити № 6, написанное прекрасным уставом. Зато самым замечательным было граффити № 7, которое удалось прочесть целиком: «Г(оспод) и помъзи дому великъму нь даж(дь) врагом игуменомъ истратит (и) (до) кънца ни Климяте». По палеографическим данным, надпись относится к концу XII — началу XIII в. На граффити 8 надпись «Аврам». Связь граффити № 7 с Авраамием Смоленским, как доказал Б. А. Рыбаков, бесспорна. Очевидно, и это граффити связано с ним. На граффити № 9 сохранилось два имени: «НИКИФОР. КОСТЯНТ (инъ)»,62) есть и другие граффити.
О Житии Авраамия Смоленского уже говорилось. Надпись о «врагах-игуменах», как убедительно доказал Б. А. Рыбаков, показывает, что раскопанный храм в восточной части Смоленска был, как и церковь Архангела Михаила и Крестовоздвиженский монастырь и церковь, где был священником Лазарь (известные из Жития Авраамия), в руках поклонников Авраамия. Надпись сделана после суда над ним и до голода от засухи, распространившегося на всю Европу в 1217—1222 гг., т. е. между 1218 и 1220 гг.63)
Интереснейшей надписью в Смоленске является текст, вырезанный на надгробном камне, найденном в Смядынском монастыре в 1872 г. Директор смоленской гимназии В. П. Басов обратился в Московский университет к [252] проф. О. М. Бодянскому с просьбой о консультации в прочтении, так как в чтении А. М. Дундукова-Корсакова (которым был приобретен камень) и в своем не был уверен. Надпись была вырезана на куске гранита своеобразным почерком с признаками второй половины XIII в.: «М(ЂСЯ)ЦА ПОЛЯ S Д (Ђ). НЬ ПРЬСТАВИЛОСЯ РАБЪ Б(О)ЖИI ЗЕНЪВИI ЧЪРНЪРИЗЫЦЬ». На оборотной стороне — дата, которую читали как 1219 г. или как 1239 г. Верно прочел ее А. М. Дундуков-Корсаков и О. М. Бодянский — 1271 г.64) Это единственная древнерусская надпись, в которой счет был не от сотворения мира, а от рождества Христова! Счет этот, «принятый в Средние века в Западной Европе, — пишет Б. А. Рыбаков, — вполне объясним для Смоленска, имевшего в XIII в. тесные торговые и культурные связи с Западом»65), интерес надписи в том, что, как отметил П. В. Голубовский, такое счисление «не официальный акт, а явление обыденной жизни, в которую проникало немецкое влияние»66).
Сфрагистические материалы. Первые сведения о находках смоленских печатей относятся к 1897 г., когда, по сообщению С. П. Писарева, в Смоленске «недавно» были найдены «три свинцовых оттиска» в виде кружка «величиной с трехкопеечную монету», на одной из которых читалось: «Г(оспод)И ПОМОЗИ РАБОУ СВОЕМУ ДИМИТРИЮ». На оборотной стороне было изображение святого. На другом кружке — еще святой «как бы Николай»67).
Из известных теперь печатей смоленских князей древнейшая принадлежала первому смоленскому князю Вячеславу Ярославичу (1054— 1057 гг.), крестильное имя которого стало известно благодаря этой находке68). Печати второго смоленского князя Игоря Ярославича (1057—1060 гг.) известны в 3 экз. (Смоленск, Киев, Рязань)69). В Смоленске она найдена за Днепром, куда, видимо, этот князь посылал какую-то грамоту. Из многочисленных печатей Владимира Мономаха (смоленский князь в 1077—1078 гг., 1101 г.) в Смоленске найдена одна (раскопки Д. А. Авдусина 1954 г.)70). Известна печать и смоленского князя «Мстислава Игорева внука», которым В. Л. Янин считает Мстислава-Андрея Всеволодовича71). Она найдена в древнерусском городе Белгороде72). Печатей Ростислава Смоленского обнаружено много, и это не удивительно: это был необычайно [253] деятельный князь в Смоленской земле, а в конце жизни он, к тому же, занимал великий киевский стол. В Смоленске он княжил в 1125 (1127?) — 1159 гг. Из 27-28 известных сейчас экземпляров 20 обнаружено в Новгороде, одна в Новгородской земле (селище Иловец II на севере Калининской области)73). Место находок остальных печатей этого князя неизвестно.74) Что касается печатей сыновей Ростислава Смоленского, то нам известны печати почти каждого из них. Старший Ростиславич — Роман — княжил в Смоленске с перерывами в 1154 г., 1159—1180 гг. Известна одна его печать, найденная в Новгороде (там он также княжил в 1179 г.)75). Второй сын Ростислава — Рюрик — в Смоленске не княжил. Из известных его десяти печатей шесть происходит из Новгорода, одна — из Пскова и одна — из Киева76). Третий Ростиславич — Давыд — княжил в Смоленске в 1180—1197 гг. Его единственная печать происходит из Новгорода (раскопки на Неревском конце в 1951 г.)77). Мстислав Ростиславич княжил постоянно в Торопце, совмещая это иногда с княжением в Новгороде. Его печати найдены в количестве 12 экз. (с 4 пар матриц) — 8 из Новгорода (где князь недолго даже княжил), одна из области Киева, остальные из неизвестных мест78). Известно 32 печати Святослава Ростиславича (в основном из Новгорода)79) и др. Помимо княжеских печатей, укажем печати первого смоленского епископа Мануила (на смоленской кафедре 1136 — после 1167 г.)80).
1) Воронин Н. Н. Памятник смоленского искусства XII в. — КСИА, 1965, вып. 104, с. 32. Землетрясение в Смоленске зафиксировано, например, 14 октября 1801 г., причем «паче приметно было при берегах Днепра» (где и стоят древние церкви), см.: Щепатов А. Словарь географический Российского государства. М., 1807, т. V, стб. 1037). Землетрясение в этих местах отмечалось и в 1821 г. на Западной Двине. У Кокенгаузена 9-12 февраля «домы колебались столь приметным образом, что устрашенные жители поспешно оставляли оные» (Русский инвалид, 1821, № 52, с. 206).
2) Воронин Н. Н., Раппопорт П. А. Зодчество Смоленска XII—XIII вв. Л., 1979, с. 400 (книга только что вышла и использована нами частично).
3) ПСРЛ. 1962, т. II, стб. 250; Воронин Н. Н. Зодчество северо-восточной Руси. М., 1962, т. 1, с. 28.
4) Воронин Н. Н. Древнее Гродно. — МИА, 1954, № 41, с, 136,137.
5) Раппопорт П. А., Смирнова А. Т. Архитектурные достопримечательности Смоленска. М., 1976, с. 8.
6) Раппопорт П. А. Русская архитектура на рубеже XII и XIII вв. В кн.: Древнерусское искусство. М., 1977, с. 20, 21.
7) Воронин Н. Н., Раппопорт П. А. Зодчество Смоленска..., с. 396.
8) Иконников В. С. Опыт русской историографии. Киев, 1908, т. II, кн. 1, с. 520.
9) Тихомиров М. Н. Древнерусские города. М., 1956, с. 355.
10) ОАК за 1907 г., СПб., 1910; Асташова Н. И. Энколпион из Гнездова. — СА, 1974, с. 3.
11) Алексеев Л. В. Мелкое художественное литьё из некоторых западно-русских земель. — СА, 1974, № 3, с, 209 и прим. 41.
12) Рорре A. Państwo i kościół na Rusi w XI wieku. Warszawa, 1968, s. 165 и cл.
13) Поппэ А. В. Учредительная грамота смоленской епископии. — АЕ–1965. М., 1966; Ляскоронский В. История Переяславской земли. Киев, 1903, с. 402.
14) Алексеев Л. В. Лазарь Богша, мастер-ювелир, XII в. — СА, 1957, № 3.
15) ДКУ, с. 146; Щапов Я. Н. Смоленский устав князя Ростислава Мстиславича. — АЕ–1962. М., 1963, с. 42, 43.
16) Карташев А. В. Очерки истории русской церкви. Париж, 1959, т. I, с. 171-174.
17) ПСРЛ, т. II, стб. 550.
18) НПЛ, с. 35, 225.
19) ПСРЛ, т. II, стб. 531—532; 702.
20) ПСРЛ, т. I, 1843, с. 178.
21) Рыбаков Б. А. Смоленская надпись XIII в. о «врагах игуменах». — СА, 1964, № 2, с. 179-187.
22) Розанов С. П. Житие преподобного Авраамия Смоленского и службы ему. СПб., 1912.
23) Попов Н. П. Памятники литературы стригольников. — ИЗ, 1940, 7, с. 34.
24) Рыбаков В. А. Смоленская надпись..., с. 184.
25) Воронин Н. Н. Смоленские граффити. — СА, 1964, № 2.
26) Рыбаков Б. А. Смоленская надпись XIII в., с. 184.
27) Там же, с. 187.
28) Киево-Печерский Патерик под ред. Д. И. Абрамовича.
29) Рыбаков Б. А. Древняя Русь. Сказания, былины, летописи. М., 1963, с. 316.
30) Рыбаков Б. А. Древняя Русь, с. 321, 322 (грамоты № 6, 8, 9).
31) Там же, с. 323 (грамоты № 13-14).
32) Там же, с. 325, № 21.
33) Рыбаков Б. А. Древняя Русь, с. 325, № 21.
34) Там же, с. 330, 334, грамоты № 43-44, 61.
35) Орловский И. И. Борисоглебский собор..., с. 211-212.
36) Каргер М. К. Зодчество древнего Смоленска; Воронин И. И., Раппопорт П. А. Смоленский детинец и его памятники...
37) Сумникова Т. А. «Повесть о великом князе Ростиславе Мстиславиче Смоленском и о церкви» в кругу смоленских источников XII в. — В кн.: Восточнославянские языки. Источники их изучения. М., 1973; Щапов Я. Н. Похвала князю Ростиславу Мстиславичу как памятник литературы Смоленска XII в. — ТОДЛ. Л., 1974, XXVIII.
38) Приводя текст, Т. А. Сумникова и Я. Н. Щапов читают: «постави епископа и церковь» (Т. А. Сумникова), «постави епископа к церквЪ (Я. Н. Щапов), кончася мца марта. Да аще кто» (Т. А. Сумникова), «кончася мца марта ДI. Аще кто» (Я. Н. Щапов), и т. д.
*) В книге без кавычек. OCR.
39) Щапов Я. Е. Похвала..., с. 58.
40) Орловский И. И. Борисоглебский монастырь..., с. 211, 212.
41) Воронин Н. Н., Жуковская Л. П. К истории смоленской литературы XII в. — В кн.: Культурное наследие древней Руси. М., 1976, с. 69-75.
42) Розанов С. П. Житие преподобного Авраамия Смоленского...
43) Авдусин Д. А. Смоленская берестяная грамота. — СА, 1957, № 1, с. 248, 249.
44) Авдусин Д. А. Смоленские берестяные грамоты из раскопок 1964 года. — СА, 1966, № 2, с. 319-324.
45) Там же, с. 323.
46) Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1893, т. I, с. 32, 33 («ать»); 1895, т. II, с. 827, («оть»).
47) Авдусин Д. А. Смоленские берестяные грамоты из раскопок 1966 и 1967 гг. — СА, 1969, № 3, с. 186-193.
48) Авдусин Д. А. Смоленские берестяные грамоты... 1966 и 1967 гг.
49) Там же, с. 191-193.
50) Авдусин Д. А. Смоленская экспедиция. — АО 1968 г. М., 1969, с. 70.
51) Алексеев Л. В. Древний Мстиславль. — КСИА, 1976, вып. 146, рис. 2.
52) Корзухина Г. Ф. О гнездовской амфоре и ее надписи. — В кн.: Исследования по археологии СССР: Сб. статей в честь М. И. Артамонова. Л., 1961; Черных П. Я. Две заметки по истории русского языка. — Известия АН СССР, 1950, т. IX, вып. 5, с. 400, 401.
53) Авдусин Д. А. Раскопки в Гнездове. — КСИИМК, 1951, вып. 38, с. 79.
54) Авдусин Д. А. Гнездовская корчага. — В кн.: Древние славяне и их соседи. М., 1970, с. 113.
55) Нечто подобное утверждал тогда же и Д. А. Авдусин: славянскую принадлежность погребенного в ладье в кургане 13, по мнению автора, подтверждала и славянская надпись «Горухща» — горчица, процарапанная на южнорусской амфоре, найденной там же. Исследователь не замечал, что двумя страницами ранее он указывал, что надпись сделана «до ее транспортировки на Смоленщину» т. е. на юге, и для покупателя ее в Смоленске (Гнездове) была уже не так важна, а следовательно, в «доказательствах» участвовать не может (Авдусин Д. А. Отчет о раскопках гнездовских курганов в 1949 г. — МИСО, Смоленск, 1952, вып. 1, с. 328, ср. с. 319).
56) Arne Т. J. Det vikingatida Gnezdovo Smolensks föregor gare. — Archeologiska forskningar och fynd. Stockholm, 1952, s. 342; Авдусин Д. А. Гнездовская корчага, с. 113.
57) Закревский Н. Описание Киева. М., 1868, I; Рыбаков Б. А. Iменнi написи XII ст. в киiвському Софiйскому coбopi. — В кн.: Археологiя. Киев, 1947, т. I; Высоцкий С. А. Древнерусские надписи Софии киевской XI—XIV вв. Киев, 1966, вып. I; Медынцева А. А. Древнерусские надписи новгородского Софийского собора. М., 1978.
58) Хозеров И. М. Новые данные о памятниках древнего зодчества города Смоленска. — Seminarium Kondakoviaimm. Прага, 1928, т. II, с. 354.
59) Воронин И. Е., Раппопорт П. А. Раскопки в Смоленске. — СА, 1969, № 2, с. 211, прим. 12.
60) ДКУ XI—XV вв. М., 1976, с. 23.
61) Воронин Н. Я., Раппопорт П. А. Раскопки в Смоленске.
62) Воронин Н. Н. Смоленские граффити.
63) Рыбаков В. А. Смоленская надпись XIII в. о «врагах-игуменах». — СА, 1964, № 2.
64) Бодянский О. М. О надписи на камне надгробном, найденном в Смоленске в 1872 г. — ЧОИДР. М., 1872; Дундуков-Корсаков А. М. Вновь открытая русская старина. —Древности: ТМАО, М., 1874, т. IV, вып. 3; Рыбаков Б. А. Русские датированные надписи XI—XIV вв. М., 1964, с. 10, 41.
65) Рыбаков Б. А. Русские датированные надписи..., с. 10.
66) Голубовский В. П. История Смоленской земли до начала XV столетия. Киев, 1895, с. 253. Дата была написана по немецкому образцу: BI (Zwolfhundert — 12 сотен), СА (71).
67) Труды IX Археологического съезда. М., 1897, т. II. Протоколы, с. 44, 45.
68) Янин В. Л. Актовые печати древней Руси X—XV вв. М., 1970, т. 1, с. 16.
69) Там же, с. 172.
70) Там же, с. 188.
71) Янин В. Л. Междукняжеские отношения в эпоху Мономаха и «Хождение игумена Даниила». — ТОДЛ, 1960, т. XVI.
72) Янин В. Л. Актовые печати..., т. I, с. 23.
73) Урбан Ю. Н., Ивановская Н. И. Работа Калининского отряда Верхволжской экспедиции. — АО 1969 г., М., 1970.
74) Янин В. Л. Актовые печати...
75) Там же, с. 93.
76) Там же, с. 200, 201.
77) Там же, с. 197, 198.
78) Там же, с. 200.
79) Там же, с. 198, 199. См. также печати князей Смоленска XIII в. (там же, с. 209, 232).
80) Там же, с. 178.
Написать нам: halgar@xlegio.ru