выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
К разделу Рецензии
| Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. К разделу Рецензии | |
Славяноведение, № 2, 2008.
{99} – конец страницы.
Р а з р я д к а заменена подчеркиванием.
OCR OlIva.
Вильям Фрэнсис Райан (W.F. Ryan), британский славист — филолог и историк, член Британской академии, президент Британского общества фольклористов, — в России известен. Вышедшая в 1999 г. в серии "Historia Rossica" его книга "The Bathhouse at Midnight. An historical Survey of Magic and Divination in Russia" в короткий срок приобрела популярность, получила положительные отзывы в научной периодике (более 20 рецензий в разных странах, включая две в российских журналах). Сейчас мы имеем возможность читать ее в русском переводе.
Достаточно точное представление о содержании и характере книги можно получить из перечня ее разделов. В "Предисловии к русскому читателю" автор книги излагает импульсы к ее созданию, принципы отбора источников, с достойной уважения трезвостью и самокритичностью объясняет принятые в ней подходы. Монографию составляют шестнадцать глав: "Исторический очерк", "Народная магия", "Колдуны и ведьмы" (с приложением "Русские наименования колдовства и колдунов"), "Народные гадания", "Знамения, приметы, предсказания, календарные прогнозы", "Толкования снов и гадания, связанные с человеческим телом", "Заговоры, заклинания и ложные молитвы", "Талисманы и амулеты", "Materia magica", "Тексты как амулеты", "Магия букв и цифр", "Геомантия", "Алхимия и магические свойства камней", "Астрология: византийская традиция", "Астрология: поствизантийские влияния" и, наконец, "Магия, церковь, законодательство и государство", а также обширная библиография и пространный предметный и терминологический указатель.
Уже из этого перечисления нетрудно увидеть, что книгу, которая представляет собою прежде всего хорошо структурированный компендиальный обзор таких установлений, как магия, колдовство и гадания, составляющих существенную особенность традиционной русской культуры, характеризует тематическая полнота. Из детального расписания параграфов нетрудно заметить и то, что в ней затрагиваются предметы и проблемы, к которым сравнительно редко привлекается внимание отечественных исследователей народной культуры (хиромантия, алхимия, астрология, магия письменных знаков — цифр, букв, и др.); отчасти это вызывается невысокой распространенностью соответствующих отраслей оккультного знания и магических "практик" (увы, это дурное, бездумно усвоенное извне множественное число термина — заменяющее вполне удобные и благопристойные выражения "приемы", "манипуляции", "магические отправления", "ритуалы" и даже "действия", "деятельность", "области" — уже настолько вошло в практику, что смиряться с его существованием приходится, содрогаясь от отвращения), в немалой же степени — преобладавшим в наших этнографических и культурологических исследованиях описательно-синхронистическим подходом, {99} при котором основной интерес сосредоточивался на собственно крестьянском быте в его полевых регистрациях последних двух столетий.
Книга написана иностранцем и назначена в первую очередь англоязычному читателю, испытывающему потребность в расширенном и систематизированном, энциклопедического толка, описании восточнославянской магической и гадательной традиции как части культурной истории России. Такая адресованность имеет и свои преимущества, и свои недостатки (о которых автор книги отдает себе отчет в полной мере). "С одной стороны, — пишет В.Ф. Райан, — в книге встречаются разъяснения, которые могут оказаться для российской аудитории излишними… С другой стороны, сторонний наблюдатель имеет возможность посмотреть свежим взглядом на то, на что русский человек не обращает внимания, как на само собой разумеющееся. Зарубежному ученому могут прийти в голову сопоставления, неожиданные для российского исследователя, а ссылки на неизвестные научные работы — оказаться интересными для тех российских ученых, которые стремятся точнее определить место истории и культуры России в широком европейском и мировом контексте" (С. 11).
В.Ф. Райан оправданно может быть отнесен к тому типу исследователей, которых принято называть "кабинетными учеными". В такой квалификации нет ничего от рецензентского снобизма: "книжник"-историк и "полевик"-синхронист — равнодостойные фигуры, и следует понимать, что каждое из этих направлений деятельности, преследуя в конечном счете близкие цели (реконструкцию прежних состояний культуры), сильно различаются своим непосредственным предметом, инструментарием, углом зрения, характером используемого материала и, нередко, результатами, которые не могут быть добыты иным путем. В случае Райана мы имеем дело с компетентным филологом-медиевистом, знатоком европейских книжных богатств, относящихся к культурной истории восточного славянства. Осведомленность в западноевропейской духовной традиции позволяет ему сообщить монографии широкий сопоставительный план, а иной раз и с большей или меньшей уверенностью судить о путях проникновения в русскую культуру поздних, "книжных" элементов, чаще всего в таких случаях ведущих свои истоки через византийское влияние из античности.
Впрочем, очевидное тяготение автора к выведению славянской прогностической практики из византийской книжной традиции (и, далее, из античности), особенно подчеркиваемое в "Историческом очерке" (см., в частности, с. 33), не всегда вызывает безоговорочное сочувствие. Если к византийскому слою естественно причислять многочисленные тексты конкретных заговоров, гадание по игральным костям, библиомантию, трепетники и многое прочее, то касательно прогностики, опирающейся на метеорологические феномены, предсказаний по поведению животных, деления дней на благоприятные и опасные, числовой магии, магической нагруженности "первого"/"последнего" и подобного апелляция к византийской традиции требуется далеко не всегда, если требуется вообще. Исследователь-"полевик", имеющий дело с живым материалом, и компаративист, обращающийся не только к позднегреческим текстам и культурным фактам, но к восточным и западноевропейским древностям, во многих случаях в прямом или опосредованном византийском влиянии может сильно и с основанием усомниться.
Источники, которыми пользуется автор, во многом ограничены труднодоступностью в его условиях многих русских изданий, как старых, так и, особенно, последнего времени. В.Ф. Райан охотно утилизует такие свидетельства, как отражение народных магических и прогностических приемов в художественной литературе (чаще прочего он прибегает к "Светлане" Жуковского, "Евгению Онегину", "Пиковой даме", "Вию" и "Вечеру накануне Ивана Купала", "Семейной хронике" Аксакова, "Обломову", "Войне и миру", "Уездному" Замятина, "Мастеру и Маргарите"…) и даже мемуарах поздних исторических деятелей (А.А. Громыко, Б.Н. Ельцина). С одной {100} стороны, этими ссылками достигается показ внедренности описываемых магических действий в общий и повсеместный быт (если они отразились в художественной литературе; у нас подобные вкрапления из беллетристики применяются обычно для "затравки" к предстоящему анализу и более или менее часты в текстах, имеющих научно-популярный характер), но с другой стороны, ими подчеркивается ощутимая нехватка аутентичного этнографического, фольклорного и диалектного материала, которым располагает зарубежный ученый, а также недостаточное знакомство с современным состоянием изучения тех или иных интересующих автора проблем в российской культурологии.
Увы, подобные лакуны обнаруживаются не столь уж редко. Не стремясь уличить автора в незнании тех или иных современных (да и ранних) работ и собраний фольклорных текстов, сошлемся на три довольно показательных момента. На с. 247 из публикаций заговоров наиболее солидным В.Ф. Райан находит собрание Л.Н. Майкова. Однако оно давно превзойдено, по крайней мере в количественном отношении; примеров можно привести немало. Говоря о новаторской этнолингвистической школе Н.И. Толстого (С. 17, 24), автор указывает только сборник его избранных статей "Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике" (1995), но нигде не ссылается на спроектированный Толстым и приобретший авторитет этнолингвистический словарь "Славянские древности", который выходит с того же 1995 г. и ждет уже выхода в свет своего 4-го тома (всего их предполагается пять), так же как упоминается лишь одна из многочисленных монографий, написанных адептами толстовской школы и вышедших хотя бы в серии "Традиционная духовная культура славян". К сожалению, в рецензируемой монографии мимо внимания В.Ф. Райана прошло огромное и чрезвычайно ценное научное наследие недавно скончавшегося В.Н. Топорова; это огорчительно тем более, что в той области, которую Райан избрал своей специальностью, именно перу Топорова принадлежат работы исключительной значимости и философской глубины — циклы фундаментальных исследований о сущности ритуала и заговора, а русский материал занимает в них значительнейшее место. Неловкость усугублена тем, что автор рецензируемой монографии с большой охотой, например, прибегает к цитатам из очевидно вторичных, но преподносимых с преувеличенным пиететом многословных сочинений М.Н. Власовой или Н.А. Криничной.
Книга "Баня в полночь" заслуживает внимательного прочтения и достаточно высоких оценок. Она будет полезна и историку, и фольклористу, и лингвисту.
Автор книги в пору своего образования в Оксфорде специализировался по древнерусскому языку и литературе (интерес к русской письменности начался у него с изучения одной из рукописей древнерусского перевода "Тайная тайных", см. список некоторых его работ об этом памятнике в пристатейной библиографии в [1. С. 430], а его докторская диссертация была посвящена древнерусской астрологической и астрономической терминологии. Языковедческие по преимуществу интересы составителя настоящей рецензии служат оправданием тому, что в нижеследующих критических замечаниях и поправках будут затронуты вопросы именно лингвистического характера. Жанр краткой рецензии вынуждает нас ограничиться очень небольшим их числом.
С. 82. В.Ф. Райан утверждает, что в отличие от полночи и рассвета полдень редко рассматривается как время, когда активизируются темные силы, и тем самым представляющее момент, опасный для человека. Единственное указание на возможную опасность этого часа он видит в выражении бес полуденный в церковнославянском тексте 90-го псалма (сочинении, заметим, не оригинальном для славян). Однако вне его внимания осталось существование восточнославянских демонов, родственных русалкам, полудниц (сведения о которых он мог почерпнуть хотя бы из использованных им работ Д.К. Зеленина, Э.В. Померанцевой и др.). У этих демонических существ имеется большая родня в других славянских землях, ср. болг. пладница ‘мираж, Fata Morgana’, ‘вéштица (демон)’, словен. {101} poludnica. чеш. poludnice. polednice. словац. polednice. польск. роłпіса, połdniowka. серболуж. .šepołnica.с подобными же значениями (см. [2. С. 220-224], в более общем плане об аксиологии времени см. [3]).
С. 103. Некоторые из приводимых этнографом С.В. Максимовым названий нечистой силы кажутся В.Ф. Райану "несколько неожиданными": агаряне, шут, немытый. Ничего, однако, необычного в этих наименованиях нет. Эпитет немытый откровенно развивает идею, передаваемую прилагательным нечистый. Этимологические связи демонического имени шут толкают к пониманию шутовства как явления, имеющего бесовскую природу, а у связанного с ним глагола шутить семантика ‘морочить, путать, дразнить (о нечистой силе)’ (В лесу шутило) первична по отношению к значению ‘забавляться словом, играть непрямыми смыслами’, ср. родственное литов. диал. (жемайтск.) siaũsti.‘бесноваться’ (подробнее см. [4. С. 680]). Этноним агаряне ‘восточноханаанские скотоводы-кочевники, побежденные израильтянами’ ведет себя по известной семантической модели ‘инородец, иноверец’ → ‘нечистая сила’, ср. антихрист, анчихрист ‘черт’, укр. Що чорт, що Жид, то рідниі брати [5. С. 363], и если в нем есть что-либо неожиданное, то это сравнительная редкость библеизма (впрочем, фигурирующего в Псалтири — 82: 7), слова чисто книжной природы, вовлеченного в народную демонологическую номенклатуру.
С. 115, 142. Странными выглядят назойливые повторения гипотезы И.И. Срезневского о финно-угорском происхождении слова волхв, сейчас практически никем не поддерживаемой: против этого предположения наличие слова в старославянском языке (влъхвъ μáγoς.‘колдун, волхв, жрец’ Супр.), где, во-первых, значение существительного может объясняться связями с глаголом влъснжти ‘говорить косноязычно’ и, во-вторых, заимствования из финских языков в старославянском проблематичны в крайней степени (см. [6. Т. I. С. 166]).
С. 120. "Слово колдун употребляется в русском языке с XVII в., хотя тип деревенских волшебников, которых обычно и называли колдунами, имеет более древнее происхождение". Чрезвычайно распространенная ошибка, от которой трудно отучить даже опытного филолога, доверчивого к тексту, — отождествлять время письменной фиксации слова с временем его появления в языке. Разрыв между рождением слова и его регистрацией в письменном тексте может достигать тысячелетия и более: многие слова, ставшие основой для особой праславянской реконструкции, например, в [7] или [8], найдены собирателями диалектной славянской лексики лишь в XX в. Древние памятники для установления возраста того или иного слова далеко не всегда дают серьезную опору, поскольку в силу тематической и прагматической ограниченности текстов (как правило это конфессиональная литература) очень широко распространенная лексика бытовой референтной отнесенности может появляться в письме очень поздно.
С. 141-142. Вряд ли нужно повторять устаревшее предположение (почерпнутое из "Новой абевеги" М.Н. Власовой, а тою, по-видимому, из справочников типа "Крылатых слов" М.И. Михельсона) об имени Аред как варианте имени Ирод: намного надежнее возведение его к библейскому антропониму Иаред (Быт 5: 18-20) (см. [9. Т. I.C. 85]).
С. 142. Напрасно этимологическое сближение слова гад ‘рептилия’ и проч. со глаголом гадати: они давно и надежно разведены по разным индоевропейским гнездам (см. [7. Вып. 6. С. 78, 82; 8. Т. VII. S. 16, 20; 10. S. 171-172]).
С. 210. Объяснение выражения полския страны с помощью конъектуры плоския страны ‘равнины’ выглядит весьма натянутым.
С. 246. Объясняя английскому читателю мотивированность того или иного русского слова, включенного в терминологию магии и гадания, В.Ф. Райан не всегда делает это точно, иногда акцентируя нерелевантные для разбираемого момента деривационные соотношения и пытаясь "восстановить" несуществовавшие семантические зависимости. Так, привлекая для объяснения слова заговор в значении ‘заклинание (как жанр вербальной магии)’ другую его семантику — {102} ‘тайное соглашение, сговор’, он имеет в виду некую "обычную многовековую связь магии и мятежа", рассуждает "о магии как о тяжком преступлении, измене", но упускает, что здесь мы сталкиваемся по существу с деривационным параллелизмом, производностью от разных значений глагола заговорить — ‘воздействовать словом, заклясть’ в первом случае и ‘условиться, договориться’ во втором (ст.-русск. заговорити [11. Вып. 5. С. 169]). Приведенное семантическое сближение — натяжка, ненужный домысел, подобный тому, как если бы мы слово уроки ‘сглаз’ связывали со словом уроки ‘школьные занятия’ на том основании, что нерадивый ученик боится оказаться в опасном для него поле зрения строгого учителя.
С. 361. Название болезни дна — "сравнительно редкое слово не вполне ясной этимологии". Этому встречающемуся практически на всей славянской территории слову (праслав. ...bn.) этимологические словари [12. Т. 1. S. 245; 7. Вып. 5. С. 173-174; 8. Т. V. S. 160-161; 10. S. 159-160; 13. Т. I. S. 149; 6. Т. I. С. 400] и мн. др.) дают удовлетворительное этимологическое объяснение, связывая его с дно, праслав. ...bno. Связь названия внутреннего органа со словом дно подтверждается, например, укр. диал. денча́нка, болг. ди-ал. дъ́няк, дънешник, словен. dánka. чеш. диал. denní.. луж. deno.и др. — ‘слепая кишка’, ‘толстая кишка’, ‘желудок жвачного животного’, ‘колбаса’ и проч.
С. 362. Название болезни рожа: "возможно, это слово связано с родить, что важно!" В.Ф. Райан явно сближает медицинский термин с вульгарным названием физиономии (действительно, к корню .rod-, ср. урод). Единственно правильным является возведение названия болезни через польск. róza.к лат. rosa.‘роза’, ср. нем. Rose.‘роза’ и ‘рожа (болезнь)’. Этимологические словари на этот счет показывают редкостное единодушие. Семантическая модель ‘цветок’ → ‘кожная болезнь’ поддерживается, кроме того, народными названиями заболеваний цвести ‘покрываться сыпью’, цвет.
С. 373. Именование икон богами автор считает "явным идолопоклонничеством". Со ссылкой на Б.А. Успенского [14. С. 118-122] и В.И. Даля [15. Т. С. {Цифры отсутствуют в журнале – HF}] он говорит о значении ‘образ, икона’ у слова бог (в единственном числе). Однако в словаре Даля с такой семантикой выделена лишь форма боги с пометой "мн.", в толковании которой, понятно, присутствуют формы множественного числа: "иконы, образа"; иллюстрации к этому словоупотреблению выдержаны в том же грамматическом ключе: "бо́ги ходят, иконы подняли, образа́ несут. Только с богами своими (с образами) и знается, никого не принимает". В свое время было высказано предположение, что многочисленные именования того или иного христианского святого богом (единств. ч.; Власий — коровий бог, Савватий — пчелиный бог и под.) суть грамматическая реакция на сложившуюся речевую практику называния совокупности икон формой множественного числа — боги (подробнее см. [4. С. 237], с показательными примерами — неодушевленная форма в волог. "Богоностом был, боги носил" и сопровождение формы единственного числа числительным один в арханг. "У меня прошлой гот мужык в Ленинграт увёс одного бога"). Аналогичное метонимическое смещение наблюдается в твер. богатыри, ворон., сибир. панки́ ‘лубочные картины-портреты’. При таких обстоятельствах видеть в именовании иконы богом идолопоклонничество и неизжитое многобожие по крайней мере необязательно.
С. 399. Фитоним с неясной этимологией тирлич, тырлыч ‘горечавка, Gentiana amarella’ В.Ф. Райан, основываясь на магическом применении растения и его собирании накануне Иванова дня, трактует как связанный с нем. Tier.‘зверь’: этимологизация совершенно любительская, поскольку никак не объясняет "суффикса" –лич/-лыч.
С. 450. Приводя цитату из "белорусской редакции XVII в. гадания царя Давида" ("…з высокого змаху зрутив и скрушив его…"), в глаголе зрутив В.Ф. Райан предположил описку: "(зрушив — ?)". Подобная конъектура предлагалась составителем рецензии для русск. диал. (олон.) вы́рутитъ ‘выбросить из седла’ [15. Т. I. С. 311; 16. Вып. 6. С. 14]) ввиду регистрации в СРНГ олонецкого же вы́рушитъ в том же значении (см. [17. С. 187]). Но {103} конъектура, по-видимому, все же не нужна: ср. олон. рути́ть ‘лить, ронять (слезы)’, нелокализованные рю́титъ ‘совать, вкладывать внутрь’, ‘толкать, пихать’, рю́тшпъся ‘отталкиваться, пихаться’ [16. Вып. 35. С. 274, 328], волог. врютитъ(ся) ‘втолкнуть’, ‘упасть в грязь’ и др. [16. Вып. 5. С. 196] (см. также [9. Т. Ш. С. 523, 533; 18. С. 24-25]).
Иногда могут быть уточнены приводимые в книге датировки. Так, на с. 470 указывается, что "слово карты впервые зафиксировано в 1599 г. в рукописном словаре английского доктора Марка Ридли". По показаниям П.Я. Черныха [19. Т. I. С. 382], первая словарная фиксация слова относится к 1586 г. ("Парижский словарь московитов", исследованный Б.А. Лариным).
К сожалению, русское издание книги Райана изобилует опечатками. Из их множества считаем необходимым отметить те, которые внедрились в имена собственные, особенно в библиографических материалах, поскольку они могут затруднить поиск (осуществляемый, в частности, с помощью "тупой" компьютерной техники) литературы, к которой отсылается читатель: "Лепская Н.Дж." (с. 636, вместо "…Н.И.") , "Меркулова Б.А." (с. 638, вм. "…В.А."), "Померанцева Е.В." (с. 641, вм. "…Э.В."), "Токорев" (с. 647, вм. "Токарев"), "Uspenskii" (с. 673-374, пять раз, вм. "Uspenskij"), "Vukanovič" (с. 674, дважды, вм. "Vukanović"). Чрезвычайно велико количество опечаток в греческих написаниях. Нам представляется нужным указать в этой связи на страницы, где были допущены отступления от правил написания (простое отсутствие диакритических знаков не учитывается): с. 51, 71 (два), 72 (два), 115, 189, 191 (два в одном слове), 196, 218, 322 (два в одном слове), 361, 383 (два), 384, 547 (два), 553, 556, 572 (два в одном слове), 647. Сами ошибочные (или же, напротив, правильные написания) здесь лучше не воспроизводить, дабы избежать непредвиденных новых осложнений.
Несмотря на отмеченные недостатки издания, публикацию монографии В.Ф. Райана "Баня в полночь" на русском языке нужно признать фактом отрадным. Капитальное историческое исследование, эта книга станет открытием целого мира для тех, кто прикоснется впервые (соблазнившись "товарным" названием) к рассматриваемым в ней вопросам; значительно расширит кругозор "узкого" слависта (русиста), подведя широкую и надежную типологическую базу для систематики русского материала; станет значительным подспорьем для последующих историографов проблемы.
В предуведомлении к книге ее ответственный редактор А.В. Чернецов, следуя "неакадемическому" стилю ее заголовка, не смог удержаться от сравнения В.Ф. Райана с "экстравагантной фигурой иностранного профессора, консультанта по черной магии" («историк, знаток старинных рукописей, "единственный в мире специалист"») — персонажем самого популярного русского романа последних сорока лет. Это шутливое сравнение, конечно же, неосторожно и поверхностно. Райан — не Воланд. Менее всего он "часть той силы, что вечно хочет зла", хотя и вынуждена "вечно совершать благо". Благо, которое сеет В.Ф. Райан, — просвещение в порядочном его варианте, поддержание и усиление контактов между европейскими (в первую очередь английской) и российскими исследовательскими школами, утверждение основательной и самоуважающей науки с ее строгим методологическим оснащением — в противовес необыкновенно нахрапистому псевдознанию, соблазняющему невежд и плодящему чудовищ. Одна из примет стиля В.Ф. Райана — печальный и одновременно осудительный тон, когда речь поневоле заходит о разгуле обскурантизма, поразившего наше злополучное общество на переломе эпох, открыто поощряемого церковью и властью.
1. Словарь книжников и книжности Древней Руси. Л., 1989. Вып. 2 (вторая половина XIV — XVI в.). Ч. 2. Л-Я.
2. Зеленин Д.К. Избранные труды. Очерки русской мифологии. Умершие неестественною смертью и русалки. М., 1995. {104}
3. Толстая С.М. Мифология и аксиология времени в славянской народной культуре // Культура и история. Славянский мир. М., 1997.
4. Журавлев А.Ф. Язык и миф. Лингвистический комментарий к труду А.Н. Афанасьева "Поэтические воззрения славян на природу". М., 2005.
5. Українські приказки, прислів’я, і таке інше. Збірники О. В. Марковича та інших / Уклав М. Номис. Київ, 1993.
6. Български етимологичен речник. София, 1971-. Т. 1-.
7. Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд. М., 1974-. Вып. 1-.
8. Sownik prasłowiańiski. Wrocław; Warszawa; Kraków; Gdańsk, 1974-. Т. 1-.
9. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1964-1973. Т. I-IV.
10. Etymologický slovník jazyka staroslověnského. Praha, 1989-.
11. Словарь русского языка XI—XVII вв. М., 1975-. Вып. 1-.
12. Berneker E. Slavisches etymologisches Wörterbuch. Heidelberg, 1908-1913.
13. Sławski F. Słownik etymologiczny jezyka polskiego. Kraków, 1952-. Т. 1-.
14. Успенский Б.А. Филологические разыскания в области славянских древностей. (Реликты язычества в восточнославянском культе Николая Мирликийского.) М., 1982.
15. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1955. Т. 1.
16. Словарь русских народных говоров. М.; Л., 1965—1966. Вып. 1, 2; Л. (СПб.), 1968-. Вып. 3-.
17. Журавлев А.Ф. Лексикографические фантомы. 1. СРНГ, А–З // Dialectologia slavica. Сборник к 85-летию Самуила Борисовича Бернштейна. М., 2005.
18. Меркулова В.А. Диалектная лексика и этимология // Этимологические исследования. Вып. 6. Материалы І-II научных совещаний по русской диалектной этимологии. Екатеринбург, 1996.
19. Черных П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка. М., 1993. Т. І-II.
Написать нам: halgar@xlegio.ru