Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

1. В.И. Даль — военный врач

Об участии В.И. Даля в военных действиях красноречиво свидетельствует формулярный лист [439], собственноручно им заполненный, а потому точно отражающий, в каких сражениях ему пришлось побывать, какие выполнять обязанности, за что получены боевые награды. В этом документе значится, что Даль «по назначению во 2-ю действующую армию переправился через реку Прут в Молдавию 6 мая 1829 г.», 21 мая «по прибытии к крепости Силистрии, назначен ординатором в передвижной госпиталь Главной квартиры», где и находился при осаде этой крепости. Затем он был «при разбитии армии верховного визиря в сражении при Кулачеве — мая 30-го; при взятии трех редутов близ Шумлы — мая 31-го; при разбитии отряда фуражиров казаками генерал-майора Жирова и отражении во время сего вылазки из крепости Шумлы — июля 29-го; при переходе войск 2-й армии чрез реку Камчик и чрез Балканы; при взятии города Сливны — июля 31-го; при занятии второстоличного города Адрианополя — августа 8-го» [Там же, с. 42].

В Адрианополе был учрежден временный военный госпиталь, куда Даля назначили ординатором. Затем 22 октября его командировали к генерал-лейтенанту Ридигеру для сопровождения его в Бухарест и Яссы [Там же, с. 37]. По окончании турецкой кампании Даль был награжден орденом Св. Анны 3-й степени и учрежденной по случаю победы серебряной медалью на георгиевской ленте. В декабре Даль получил назначение ординатором в Ясский военно-временный госпиталь, в марте 1830 г. его прикомандировали к конно-артиллерийской роте № 6, а 20 апреля вместе с войсками 4-го резервного корпуса возвратился в пределы Российской империи [Там же, с. 42].

За сухим перечнем событий скрыты полная лишений военная жизнь и много тяжелых переживаний. Е.В. Даль пишет: «Поход укрепил нервы отца: его страх перед кровью прошел, он не падает в обморок при виде ее, но его мучит теперь другая крайность: он уже несколько раз ловил себя, что спал на раненых. Он так привык к перевязкам, что стоны больных не раздирают более его чувств. Он рассказывал, вспоминая это время, что ему приходилось падать от изнеможения на того же раненого, которому он делал операцию» [243, с. 104]. Дочь пишет, что операции удавались ему отлично и (23/24) благодаря его умению одинаково владеть левою и правою рукой, они были у него не столь продолжительны, как у других. «Солдаты, — продолжает она, — любили отца за его операции. «Его благородие не кобенится», говаривали они. И он, в свою очередь, полюбил солдат» [Там же].

В это время В.И. Далем «овладело желание искать случая к спасению погибающих», а кроме того, по словам Е.В. Даль, он задался «еще и другою задачей: как только пошлет ему Бог место с жалованием до 3000 руб., не лечить за деньги» [Там же]. Этого своего решения он впоследствии строго придерживался.

Во время военной кампании свирепствовала чума, распространявшаяся в армии, которая, по словам П.И. Мельникова-Печерского, за Дунаем была встречена двумя врагами — турками и чумой [326, с. XXVIII]. В.И. Даль и другие медики сталкивались с ней постоянно, о чем очень подробно рассказал его дерптский друг К.К. Зейдлиц, который был старшим доктором подвижного госпиталя Главной квартиры, в статье «О чуме, свирепствовавшей во 2-й русской армии во время последней турецкой войны в 1828—1829 гг.» [261], где доказал, что врачам пришлось иметь дело именно с чумой, описал ее течение, привел документы (рапорты и т.д.) об участии врачей его госпиталя, в том числе и В.И. Даля.

Зейдлиц затрагивает в статье и вопрос о заразности чумы и холеры, широко обсуждавшийся тогда в медицинских кругах. Многие врачи, в том числе и В.И. Даль, «не верили в прилипчивость чумы вследствие прикосновения здорового человека к какой-либо вещи, принадлежащий зачумленному» [326, с. LXXX]. Даль при этом основывался на личном опыте и многочисленных наблюдениях. Впоследствии его дочь писала: «Молодые доктора не боялись чумы: в своих медицинских разговорах они решили, что она не столько прилипчива, сколько рождается при удобных для нее условиях, и что потому ее ни накликать, ни избежать нельзя. Они не брали никаких предосторожностей и она сгубила Барбота, а отца помиловала» [243, с. 103]. Е.В. Даль имеет здесь в виду Барбота де Морни, соученика Даля по Дерптскому университету.

После окончания военных действий В.И. Даль продолжил службу — в декабре 1830 г. заведовал временным 1-го конноартиллерийского дивизиона сводным лазаретом в г. Умани, а в январе следующего года — в свирепствование холеры в Каменец-Подольске заведовал первой частью города [439, с. 37].

Во время русско-турецкой войны В.И. Даль начал очень серьезно относиться к своему давнему увлечению — собиранию слов, местных выражений, пословиц и поговорок. Е.В. Даль писала, что именно тогда он решил передать со временем свои запасы какому-нибудь составителю словаря или академии. По ее словам, отец пришел к такому решению после того, как верблюд, груженный его рукописями, пропадал одиннадцать суток, а затем нашелся и груз оказался (24/25) целым. «Рассказывая об этом, — писала она, — отец сознавался, что с возвращением верблюда он обрадовался своим рукописям, как чему-то родному, и с этой поры начал особенно дорожить ими» [243, с. 105].

П.И. Мельников-Печерский так передавал слова В.И. Даля о пополнении словарных запасов: «Нигде это не было так удобно, как в походах, — говаривал он. — Бывало, на дневке где-нибудь соберешь вокруг себя солдат из разных мест, да и начнешь расспрашивать, как такой-то предмет в той губернии называется, как в другой, в третьей; взглянешь в книжку, а там уже целая вереница областных речений» [326, с. XXIX].

Даль говорил, что изучил русский язык со всеми его говорами преимущественно в турецкой, а затем в польской кампании, которая началась в 1831 г. В формулярном списке сказано, что 20 апреля 1831 г. В.И. Даль определен медицинским департаментом в Костромской пехотный полк младшим лекарем и прикомандирован к Каргопольскому драгунскому старшим лекарем [439, с. 37]. Далее перечислены сражения, в которых он участвовал, и отмечен эпизод с постройкой моста через Вислу 17 июля: «По совершенному недостатку при корпусе генерал-адъютанта Ридигера инженерных офицеров имел от него поручение заведовать построением через р. Вислу моста на плотах, лодках и паромах на бочках» [Там же, с. 42].

Е.В. Даль рассказывает со слов отца, что когда возникла необходимость переправить войско через быструю Вислу, то казалось, что построить мост «на живую нитку» невозможно, но Даль сказал: «Что нужно, то и можно», — и добавил, что он так же счастлив будет служить России и в этом, как служит, перевязывая раны солдат [243, с. 107]. При этом она замечает: «Вот когда пригодилось ему морское воспитание: он стал вспоминать правила построек мостов, сообразил местные условия, вспомнил еще и «морской узел», основанный на том, что чем больше его тянут, тем он плотнее стягивается» [Там же].

Мост был построен, а В.И. Даль вскоре опубликовал работу «Описание моста, наведенного на реке Висле для перехода отряда генерал-лейтенанта Ридигера» [8], где подробно объяснил свои действия, полагая, что это может «послужить в пользу военного инженера». Любопытен конец рассказа: как только по собранному из подручных средств понтонному мосту перешли гарнизон и артиллерия, появился преследующий их вражеский отряд и тоже вступил на мост, необходимо было помешать переправе. В.И. Даль пишет: «Я был оставлен на мосту с пятнадцатью человек отборной команды моей для уничтожения его вслед за перешедшим по нем гарнизонам нашим. Но офицеры польские, числом до десяти, поскакавшие вперед, окружили меня и в недоумении закидывали вопросами. Я считал себя пленным; но как мне о том не объявляли, да и вообще (25/26) недоумение, смятение, радость о мнимой дешевой победе и занятии переправы, и беспорядок в толпах мятежных войск господствовали в странном смешении, то я, воспользовавшись тем, что неприятель не мог еще знать настоящего назначения моего, сказался медиком, коего больные и раненые оставались в занятом неприятелем Казимирже, — и действительно было справедливо, — и просил позволения, на случай, если неприятель долго простоит в занятых укреплениях, навестить своих больных. Получив на это согласие, я поклонился и, отошед скоро на несколько десятков шагов от них по мосту, бросился через перила оного на плоты; Забалканского полка волтижеры за мною, и мы, последовательно перескакивая с плота на плот, в миг перерубили одиннадцать перлиний (канатов). Офицеры польские подняли крик, провожая нас по мосту, но скоро увидев, что мост ломается с треском, бросились назад… Мост, лишенный значительного числа твердых точек своих, быстрым течением согнуло, сломило и понесло вниз по реке. В бессильной мести своей взяли поляки на себя труд изрубить оставшийся конец моста и распустить его по бревну!» [Там же, с. 35-37]. Тем самым В.И. Даль спас свой отряд и преградил путь неприятелю. За этот подвиг он был награжден орденом Св. Владимира 4-й степени.

В польской кампании участвовал и его брат Лев, который погиб при взятии Варшавы. Е.В. Даль писала, что для ее отца это было тяжелым ударом. Она вспоминала: «Льву было двадцать четыре года, когда его убили. Отец всю жизнь с горем вспоминал о нем, прибавляя, что это был человек мягкий, редкого ума, честности и храбрости. Что несмотря на свое небольшое образование, он ушел бы далеко» [243, с. ПО].

2. Петербург. Медицина и литература

Как сказано в формулярном списке, 8 января 1832 г. В.И. Даль по окончании походов возвратился в пределы Империи, а 21 марта был назначен ординатором Санкт-Петербургского военного госпиталя. Начинался новый, хотя и недолгий, но очень важный период жизни, когда определилась его дальнейшая как профессиональная, так и личная судьба. В это время окончательно оформились медицинские и литературные взгляды Даля.

Переезд в столицу радовал его. Свою первую статью «Слово медика к больным и здоровым» [4], опубликованную в газете «Северная пчела» и подписанную «Владимир Луганский, отставной флота лейтенант и доктор медицины», он начал словами: «Не слезая почти три года сряду с казенного седла, устанешь и захочешь успокоиться. Желания мои исполнились, и я, наконец, после долгих переворотов вступил опять в состав мирного гражданского общества, принадлежу снова званию своему, от которого на коне и в биваке легко отвыкнуть и отстать». (26/27)

Звание врача требовало напряженной работы в госпитале. «Здесь, — писал П.И. Мельников-Печерский, — он трудился неутомимо и вскоре приобрел известность замечательного хирурга, особенно окулиста. Он сделал на своем веку более сорока одних операций снятия катаракты и вполне успешно. Замечательно, что у него левая рука была развита настолько же, как и правая. Он мог левою рукой и писать и делать все, что угодно, как правою. Такая счастливая способность особенно пригодна была для него как оператора. Самые знаменитые в Петербурге операторы приглашали Даля в тех случаях, когда операцию можно было сделать ловчее и удобнее левою рукою» [326, с. XXXIII].

В составленной Далем «Росписи» его сочинений¹⁾ упоминается статья о глазных операциях («Мои операции катаракты»), опубликованная в 1832 г. в одном из немецких журналов в Берлине. Здесь же сделана приписка: «Сам не видел, по слухам».

Занимаясь с успехом практической хирургией, В.И. Даль много размышлял и о медицинских проблемах общего характера. Как и многих врачей его времени, Даля серьезно беспокоило злоупотребление лекарственными препаратами, о чем говорится в упомянутой статье «Слово медика к больным и здоровым». Даль обращает внимание читателей на правильное, по его убеждению, высказывание в одном научном журнале о том, что в медицине господствует «превратное, зловредное, искаженное направление», основанное на применении множества пилюль, порошков, микстур, которыми «легко потрясти силу животную до такой степени, что она не в состоянии более будет защищать и удерживать самостоятельность свою». Даль соглашается с мнением, что «творческой силы в микстурах, и самых драгоценных, не бывает, что врач — слуга природы, а не господин ее», и признает, что «врачи не знают природы, не знают болезни».

В то же время, ссылаясь на свой опыт, он приводит примеры того, как больные или их родственники вынуждают врача прописывать им лекарства, которые, по его твердому убеждению, «бесполезны, тщетны, даже вредны». Он пишет: «Я должен, я нахожусь в необходимости прописывать, если не хочу отказаться от звания своего! Кто в кони пошел, тот и воду вози». Даль видит в этом причину недовольства собою многих русских врачей.

О себе Даль говорит, что обращается с больными «честно, открыто». «Прописываю мало и редко, — пишет он, — и восхищаюсь, созерцая все величие и силу матери Природы, которая, особенно в острых болезнях, упорствуя в борьбе с таинственной с болезнью, с погрешностью больного и медика, остается нередко победительницей». Даль убежден в том, что «мы девяносто девять рецептов пишем если не вредных, то по крайней мере бесполезных, а один путный». Поэтому он стремится убедить читателей, больных и (27/28) здоровых, не злоупотреблять лекарствами, чем надеется способствовать сохранению долголетия и благоденствия. Чтобы придать вес своим рекомендациям, он напоминает, что статья написана медиком, «который из любви и пристрастия к нынешнему званию своему уже в зрелые годы посвятил себя оному и выменял саблю и эполеты на диплом доктора медицины» и «никогда не имел случая сожалеть, что сделал шаг этот».

Дежурства в госпитале и врачебная практика отнимали у В.И. Даля много времени и сил, но молодой, веселый человек не чуждался общества. В Петербурге у него было много родственников по материнской линии, а круг знакомых быстро расширялся. В последствии академик Я.К. Грот вспоминал, что его первая встреча с Далем произошла в это время в одном купеческом доме, именно у Я.А. Шредера, в семействе которого любили русскую литературу. Даль произвел на него и на всех присутствующих сильное впечатление. «В молодости Даль, — писал Грот, — обладал, между прочим, талантом забавно рассказывать с мимикой смешные анекдоты, подражая местным говорам, пересыпая рассказ поговорками, пословицами, прибаутками и т.п. В тот вечер… он был, что называется, в ударе: слушатели, особенно молодежь хохотали до-упаду» [237, с. 38].

Больше всего привлекало В.И. Даля общение с литераторами, в круг которых он вошел сразу, благодаря завязавшемуся еще в Дерпте знакомству с В.А. Жуковским, Основываясь на воспоминаниях самого Даля, П.И. Мельников-Печерский пишет: «В Петербурге это знакомство перешло в тесную дружбу» [326, с. XXXV], вследствие чего Даль сблизился с многими писателями и познакомился с A.C. Пушкиным.

С великим поэтом его связал общий интерес к русской сказке, которая давала, по словам Даля, предлог познакомить читающую публику с русским словом, находившимся «в законе», с народным языком, которому в сказке открывался «вольный разгул и широкий простор». Даль вспоминал, что виделся с Пушкиным в это время всего раза два или три. «Это было, — писал Даль, — именно в 1832 году, когда я по окончании турецкого и польского походов, приехал в столицу и напечатал первые опыты свои. Пушкин, по обыкновению своему, засыпал меня множеством отрывчатых замечаний, которые все шли к делу, показывали глубокое чувство истины и выражали то, что казалось, у всякого из нас на уме вертится и только что с языка не срывается. "Сказка сказкой, — говорил он, — а язык наш сам по себе, и ему-то нигде нельзя дать этого русского раздолья, как в сказке. А как это сделать, — надо бы сделать, чтобы выучиться говорить по-русски и не в сказке. Да нет, трудно, нельзя еще! А что за роскошь, что за смысл, какой толк в каждой поговорке нашей! Что за золото! А не дается в руки, нет! "» [375, т. 2, с. 261-262].

Это высказывание Пушкина, процитированные Далем, относится к первой книге начинающего писателя, которая вышла в 1832 г. (28/29) в типографии A.A. Плюшара под заглавием: «Русские сказки, из придания народного изустного, на грамоту гражданскую переложенные, к быту житейскому приноровленные и поговорки ходячими разукрашенные Казаком Владимиром Луганским. Пяток первый». Каждая из сказок посвящалась близким людям В.И. Даля: первая — сестрам Паулине и Александре, вторая — другу по Николаеву, астроному А.Х. Кнорре, третья — юным дерптским приятельницам Катеньке Мойер и Машеньке Зонтаг, внучатым племянницам В.А. Жуковского, четвертая — поэту Н.М. Языкову и всем товарищам из профессорского института при Дерптском университете, пятая — однокашникам по Морскому кадетскому корпусу П.М. Новосильскому и Н.И. Синицину.

Однако сказки В.И. Даля встретили одобрение не у всех. В дневнике литератора и цензора A.B. Никитенко 26 сентября 1832 г. появилась запись: «Новое гонение на литературу, нашли в сказках Луганского какой-то страшный умысел против верховной власти и т.д.» [339, с. 59]. Сам Никитенко считал, что это «не иное что, как иная русская болтовня о том, о сем» и что «достоинство их в народности рассказа», однако «люди, близкие ко двору, видят тут какой-то политический умысел» [Там же]. А 7 октября управляющий III Отделением императорской канцелярии А.Н. Мордвинов писал шефу корпуса жандармов и начальнику III Отделения А.Х. Бенкендорфу: «Наделала у нас шуму книжка, пропущенная цензурою, напечатанная и поступившая в продажу. Заглавие ее: Русские сказки казака Луганского. Книжка напечатана самым простым слогом, вполне приспособленным для низших классов, для купцов, солдат и прислуги. В ней содержатся насмешки над правительством, жалобы на горестное положение солдат и пр. Я принял смелость поднести ее Его Величеству, который приказал арестовать сочинителя и взять его бумаги для расследования» [358, с. 412].

Арест был недолгим. Сам Даль написал в автобиографии, что он напечатал сказки, «за кои взят жандармом и посажен в III отделение, откуда выпущен без вреда того же дня вечером» [237, с. 40]. В другом месте он добавил, что Мордвинов объявил ему, ссылаясь на царскую волю, что «случай этот не будет иметь никаких вредных последствий и влияния на будущность» [158, с. 183]. О причинах столь быстрого снятия с Даля подозрения в неблагомыслии биографы пишут по-разному, но сходятся в том, что главную роль здесь сыграло ходатайство влиятельных друзей. Но на В.И. Даля, обладающего обостренным чувством собственного достоинства, этот инцидент произвел немалое впечатление, которое не забывалось с годами.

Этот случай имел и другое, противоположное значение — интерес общества к литературным произведениям В.И. Даля значительно возрос. «Имя Даля, — писал Я.К. Грот, — как и псевдоним его Казак Луганский, было у нас, начиная с 30-х годов, одним из самых популярных. С самого появления в литературе известность его быстро (29/30) распространилась, благодаря, между прочим, неожиданному запрещению, которому подвергались изданные им в 1832 году сказки» [237, с. 38].

Критика встретила публикации Даля весьма доброжелательно. Так, после выхода в издательстве А.Ф. Смирдина сборника «Новоселье», где наряду с поэмой A.C. Пушкина «Домик в Коломне», произведениями П.А. Вяземского, И.А. Крылова, Н.И. Греча, М.П. Погодина и других — была напечатана сказка Даля [10], рецензент газеты «Северная пчела» писал в апреле 1833 г.: «Сказка о Емеле-дурачке, сочинение Владимира Луганского, испечена из ржаной русской муки и присыпана солью, но, кажется, не пересолена. Хотелось бы мне пораспространяться о сочинениях сего рода, но теперь не место и не время. Между тем я уверен, что многие и многие читатели "Новоселья" прочитают "Емелю" с удовольствием, а для нас это главное».

«Северная пчела» напечатала одобрительный отзыв и на первую часть «Былей и небылиц» [11] Даля, вышедшую весной 1833 г., а в мартовском номере (№ 66) была опубликована его интересная статья «О русских песнях И.А. Рупини» [12]. В ней В.И. Даль, рассматривая новый песенный сборник, пишет: «Слова и напевы народных песен, коих источник можно следить только до целой страны или народа, где он уже теряется в толпе и отзывается везде и нигде, имеют одинаковое значение с тем, что древние так удачно назвали Хорами трагедий своих: это глас народа. Словами и напевом такой песни говорит не частный человек, не мимолетная причуда, но целый народ и все. Вот почему они драгоценны всякому, кто умом и сердцем прирос к краю своему; вот почему в них отзывается для всякого туземца нечто давно знакомое; вот почему возмужавший в кругу не народном, т.е. не родном, чуждается песни родной и не постигает, для чего она сладка и утешительна собрату его».

Особое внимание в сборнике И.А. Рупини Даль обращает на песню «Не шуми, мать зелена дубрава, не мешай мне добру молодцу думу думати». «Эта песня, — пишет он, — сложена, и слова, и голос, известным разбойником Ванькой Каином, и принадлежит, несомненно, к числу истинно народных песен, сочиненных без всяких познаний пиитики и генерал-баса, но вытесненных избытком чувств из груди могучей, из души глубокой, воспрянувшей при обстоятельствах необыкновенных». Интересно отметить, что эту же песню выделял A.C. Пушкин, который привел ее полностью в шестой главе «Капитанской дочки».

К началу 1833 г. относится коренной перелом во взглядах В.И. Даля на медицину. Он стал приверженцем гомеопатии — учения немецкого врача С. Ганемана (1755—1843), которое имело в это время в России немало поклонников и вызывало яростные споры среди врачей. Даль еще в 1832 г. относился к гомеопатии скептически и в «Слове медика к больным и здоровым» писал: «Сам я никогда по этому способу не пользую, ибо считаю звание свое превыше (30/31) всех самохвальных обаятельных ухваток. Пыль в глаза пускать бывает нередко полезно, если это делается с разборчивостью; но с правилами каждого это не согласуется». Правда, и здесь он отмечал, что лечение гомеопатов «спасительнее нашего», так как они не отягощают организм больного избыточными лекарственными средствами.

В начале 1833 г. в журнале «Сын отечества» (№№ 13-14), в разделе «Медицина» появилась большая статья [9] за подписью В. Луганского, в которой подробно и «к подлиннику близко» излагалось содержание вышедшей в 1830 г. немецкой книги, написанной гамбургским врачом Ф.А. Симоном и посвященной критике учения Ганемана. Далю книга очень понравилась, тем более, что автор был известен как критик остроумный и глубокомысленный, и он решил познакомить с ней «мыслящего и благонамеренного читателя», поскольку, по его словам, «гомеопатия и поборники ее сделались причастниками всеобщего внимания» [Там же, № 34, с. 348].

Суть гомеопатии Даль излагает в саркастическом тоне, вслед за Симоном называя Ганемана «лжемессией» медицины, «рассказчиком Шехерезады», «шаманом», а его основной труд «Органон врачебной науки» — «достойнейшим исчадием гусиного пера нашего века» и «мастерским набором хлама из лоскутного ряда науки врачевания». Даль сочувственно повторяет возражения Симона на упрек, который сделал Ганеман традиционной медицине, будто бы в ней всегда «царствовали одни только умозрения и догадки» и «ни один врач не шел путем опыта». По мнению критика, «все науки врачебные возродились первоначально из опытов случайных и умышленных; открытию лучших средств наших и снадобий обязаны мы сим источникам; гораздо позже опытные истины были собраны людьми мыслящими и составили нечто целое, заслуживающее название Науки» [Там же, с. 358]. Ответы же Ганемана, по мнению Симона, не стоят ломаного гроша, и он приходит к выводу, что нет ничего общего между медициной гомеопатов и нашей, да и быть никогда не может, ибо «между истиной и ложью, правдой и неправдой нет связи, нет середины; это вечные противники и противоборцы».

Даль, казалось бы, не возражает против оценки труда Ганемана как «памятника заблуждений ума человеческого», «жалкой, безрассудной переимчивости и страсти к новизне немалого числа современников», однако размышляет и четко формулирует основные правила гомеопатического лечения:

«Должно испытывать снадобья на здоровых; припадки и явления, ими в здоровом человеке рождаемые. Суть единственный оселок целебной силы их;

Для постоянного, успешного и отрадного исцеления должно всегда избирать снадобье, призывающее всегда в здоровом недуг, подобный тому, какой исцелитель желаем; (31/32) Всякое болезненное изменение жизненных сил вполне уничтожается вторым сильнейшим впечатлением, сходным с первым в явлениях, но разнствующим сущностью».

Сторонником гомеопатии В.И. Даль стал, как он вспоминал позднее [47, с. 13-14], под влиянием A.A. Перовского (1787—1836), писателя, известного под псевдонимом Антоний Погорельский, автора романа «Монастырка», повести «Лафертовская маковница», сказки «Черная курица» и др. Перовский, по словам Даля, держался учения гомеопатов «с твердою, непоколебимою уверенностью» и, когда их «свела судьба», т.е. в 1832—1833 гг., это учение стало предметом долгих споров между ними. Даль — автор статьи, в которой гомеопатия была выставлена «во всей наготе ничтожества», не хотел менять взглядов: «Написав и напечатав подобную статью, право, нелегко решиться на новые опыты и еще труднее убедиться в несправедливости своей и покаяться, признав всенародно вину свою» [Там же, с. 13]. Однако Перовский настоял, чтобы Даль проверил действие гомеопатических средств на себе. Даль, проведя многочисленные опыты, пришел к совершенному убеждению в его правоте и сделался горячим сторонником гомеопатии, которую применял на практике и защищал в письмах к своему другу К.К. Зейдлицу [17], а позднее — к В.Ф. Одоевскому [47].

Из-за беспорядков, которые В.И. Далю пришлось наблюдать в госпитале, из-за царившей там бюрократии усиливалось его разочарование в медицине, о чем писал впоследствии Д.И. Завалишин [255]. Все это вызывало у Даля недовольство собой и желание переменить род деятельности. Одно время у него была надежда занять в Дерптском университете кафедру русского языка и словесности, но, хотя он уже получил достаточную известность в этой области, по формальным причинам этот план расстроился [326, с. XXXIX]. Но в результате неожиданного стечения обстоятельства у Владимира Ивановича появилась другая возможность: 20 марта 1833 г. в далеком Оренбурге скоропостижно скончался военный губернатор П.П. Сухтелен (1788—1833), а на его место был назначен брат A.A. Перовского генерал-адъютант В.А. Перовский (1795—1857) [346]. Последний и предложил В.И. Далю должность чиновника особых поручений при себе и получил его согласие.

Василий Алексеевич Перовский — блестящий тридцативосьмилетний придворный, имел уже богатую яркими событиями биографию. Будучи участником Отечественной войны 1812 года, он прошел французский плен, а в турецкой кампании 1828 года получил тяжелое ранение в сражении под Варной, был удостоен высоких воинских наград. После декабрьских событий 1825 г. Перовский — многолетний адъютант великого князя Николая Павловича — неожиданно оказался приближенным к императорскому двору. Питомец Московского университета, он принадлежал к наиболее просвещенным (32/33) людям столицы, а задушевная дружба с В.А. Жуковским тесно сблизила его с кругом писателей.

Перовского не удовлетворяла жизнь в Петербурге. Независимый, прямой и резкий, он с трудом подчинялся светским правилам, а его огромная энергия требовала выхода в деятельности, не скованной рамками столичной службы. Назначение в Оренбург соответствовало его стремлениям. Должность военного губернатора и командира отдельного Оренбургского корпуса давала ему не только свободу и власть, но и возможность проявить себя в роли государственного деятеля.

Далекий пограничный город Оренбург привлекал внимание русского правительства как главный пункт торгового и политического общения с ханствами Средней Азии, где в это время усилилась активность Англии, стремившейся вытеснить Россию с восточных рынков. Кроме того, он был центром огромного края, еще не до конца освоенного, но сказочно богатого, что в 1792 г. подтвердил всемирно известный ученый Александр Гумбольдт (1769—1859), побывавший на Южном Урале.

Вступая на новую должность, Перовский имел обширные планы, для осуществления которых требовались надежные помощники, первым из них и стал В.И. Даль.

Из хранящегося в ГАОО дела, озаглавленного «Материалы о службе доктора медицины, чиновника особых поручений Владимира Ивановича Даля»,²⁾ мы узнаем, что по просьбе Перовского 9 мая 1833 г. Даль уволен из Санкт-Петербургского военно-сухопутного госпиталя и определен на должность чиновника особых поручений при оренбургском военном губернаторе с жалованием по 1500 руб. в год³⁾ и чином коллежского асессора, в котором утвержден 24 января 1834 г.⁴⁾ Одновременно Перовский направил в канцелярию петербургского военного губернатора отношение о выдаче Далю подорожной на три лошади на проезд до Оренбурга. Однако новоиспеченный чиновник особых поручений выехал позднее, отстав от Перовского, который прибыл на место и вступил в управление Оренбургским краем 9 июня 1833 г.⁵⁾ Причиной задержки была свадьба В.И. Даля. К новому месту службы он прибыл с молодой женой Юлией Егоровной, урожденной Андре.

Назад К содержанию Дальше

¹⁾ ПФА РАН, ф. 9, оп. 1. № 358.

²⁾ ГАОО, ф. 6, оп. 6, № 10651.

³⁾ Там же, л. 14-14об.

⁴⁾ Там же, л. 33-33об.

⁵⁾ ГАОО, ф. 6, оп. 7, № 774.

Назад К содержанию Дальше