выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
| Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. | |
К разделам: Восток Русь Поволжье
Археологические вести. Вып. 2. СПб., 1993.
{122} – конец страницы.
OCR OlIva.
В 1962 году при прокладке инженерных коммуникаций в г. Нежине Черниговской области Украины, в траншее были найдены кости человека и коня и при них различное вооружение и конское снаряжение. Все они были собраны на месте земляных работ сотрудником Черниговского исторического музея И.И. Едомахой. Последний, исходя из того, что находки располагались компактно, но культурного слоя поселения в данном месте не оказалось, заключил, что здесь находилось подкурганное погребение воина с конем эпохи Древней Руси.1)
Комплекс был обнаружен на южной окраине г. Нежина, расположенного на р. Остер, левом притоке Десны. После 1054 года эта река стала границей между Черниговским и Переяславским княжествами. В районе современного Нежина в древности находился проход между обширными и непроходимыми Смолежскими и Остерскими болотами, по которому шла одна из дорог из Киева и Переяславля к Чернигову. Данное место находилось на пересечении водного и сухопутного путей и поэтому представляло своеобразный транспортный узел. Не случайно поэтому, что здесь оказалось сразу два древнерусских городища. Одно из них расположено в самом центре города, на левом (переяславском) берегу Остра. Судя по археологическим данным, оно было основано в самом конце X века, вероятно, в ходе градостроительных мероприятий князя Владимира Святославича по укреплению южных границ Руси и предположительно может отождествляться с летописным городом Нежатином (Коваленко 1988:9-10), упоминаемым в летописях под 1135 и 1147 годами (Полное собрание 1962:303; 1962а:344). Второе городище находится на северной окраине города, на правом (черниговском) берегу Остра, в урочище Городок (Узруй-Коммуна) и возникло не ранее второй половины XI века (Ситий 1991:19-20). Его можно связывать в летописным Уненежем, упоминаемым под 1147 годом (Полное собрание 1962а:358).
Место находки комплекса 1962 г. локализуется в 3,5 км к югу от городища летописного Нежатина, на землях Переяславского княжества. Обследование этой территории в 1989—1990 гг. не выявило здесь каких-либо остатков курганных насыпей, а проведенная шурфовка — следов культурного слоя. Да и расстояние до городища заставляет усомниться в возможности нахождения на таком удалении городского некрополя. Однако, вероятность расположения здесь одного или нескольких несохранившихся курганов исключить нельзя. Учитывая характер обнаруженного комплекса, здесь мог быть погребен один из так называемых "своих поганых", находившихся на службе у переяславских или черниговских князей. Где-то в Черниговском Задесенье и в бассейне Остра располагались места обитания этих, переселившихся сюда из степи, людей.
Исторические источники указывают, что в Среднеднепровском левобережье находились тюркоязычные торки переяславские (упомянуты под 1080 годом) и коуи черниговские (названы при описании событий 1185 года) (Расовский 1933:10,16). Там же, а также в пределах левобережной части Киевского княжества, проживали более мелкие группы осевших на землю кочевников, например, турпеи и печенеги. Основное ядро вассальных русским князьям степняков располагалось в Поросье, где в середине XII века они оформились в союз черных клобуков. Представление о материальной культуре, быте, верованиях, воинских обычаях этого объединения дают 120 археологически изученных черноклобуцких погребений, относящихся к XII — первой половине XIII вв. (Плетнева {122} 1973). Обращает внимание, что эти захоронения изобилуют различным вооружением. Вписывается в этот ряд и нежинское погребение, едва ли не единственное в Днепровском левобережье со столь выразительным составом боевых средств (Самоквасов 1908:238; Ляскоронский 1892:270-271). По-видимому, на Черниговщине и Переяславщине оседлых кочевников было меньше, чем на Киевщине. Летописные свидетельства это наблюдение подтверждают. Черниговские князья нередко призывали на помощь половцев, что свидетельствует о том, что у них не было сколько-нибудь значительных вспомогательных сил вроде киевских черных клобуков. Результаты этой недальновидной политики сказались на ее инициаторах. В 1148—1159 годах Черниговское княжество было разорено из-за междоусобных войн и призывов половцев. В 1159 году один из князей черниговской семьи Святослав Ольгович сетовал, что семь южно-черниговских городов "половцы выпустошали", в них остались жить лишь княжеские псари (Расовский 1940:119). По-видимому, именно после 1159 года компактные группы степняков стали более активно, чем раньше, расселяться на Днепровском левобережье, особенно в черниговско-переяславском пограничье, в целях защиты всего этого региона от половцев. Этническая карта Днепровского левобережья в тот период стала более сложной, и нельзя исключить, что нежинское погребение отмечает собой один из участков бассейна Остра, где появились замиренные кочевники, располагавшиеся, как и в Поросье, вблизи русских городов, в данном случае Нежатина и Уненежа.
Во время монгольского нашествия, а точнее в 1239—1240 гг., киевские, черниговские и переяславские кочевники-федераты, составлявшие иноплеменную часть русского войска, разделили его общую участь. Они были или уничтожены, или обращены в рабов и изгнаны со своих мест. Рашид Эддин сообщал, что монголы при захвате Киева напали на черных шапок (черных клобуков — авт.), а Плано Карпини, проезжавший в 1246 г. Поросье, описывал его как безлюдную пустыню (Расовский 1933:62-63). Каток монгольского погрома прошелся не только по таким крупнейшим городам, как Киев, Чернигов и Переяславль, но и захватил их области. Масштабы тотальной военной катастрофы Южной Руси удостоверяют не только письменные источники, но и археология. В частности, древности черных клобуков, найденные в их курганах, датируются не позже первых четырех десятилетий XIII века и в дальнейшем уже не встречаются. Это заключение относится также и к нежинскому погребению и определяет его верхнюю дату.
Обратимся к характеристике находок нежинского погребения, заключавшего в себе набор вооружения и конского снаряжения (рис. 1-2). В этом наборе оказалась сабля (о ней скажем ниже), четыре наконечника стрел (рис. 1:1-4). Перечислим их. Форма лезвия листовидная (рис. 1:1), плавная по очертаниям. Распространены в Восточной Европе повсеместно, датируются X—XIV вв. (Медведев 1966: табл. 305, 36). Рис. 1:2. По типу срезень с треугольным лезвием. Имеет евразийское распространение, датируется XIII-XIV вв. На лезвии заметно ребро, что встречается редко (Медведев 1966: табл. 24, 11). Рис. 1:3.2) Лезвие имеет удлиненно-треугольную форму. Плечики угловаты. Стрелы этого типа употреблялись в XII веке и позже, по своему распространению евразийские. На Руси встречены повсеместно и в основном датируются XII — первой половиной XIII вв. (Медведев 1966: табл. 20, 27). Рис. 1:4. Перо в поперечном сечении трехлопастное. Для ХII—ХIII вв. такие стрелы нехарактерны, они свойственны более раннему времени, а поэтому находки этих стрел на памятниках XII — первой половины XIII вв. единичны. Относится это и к русским городам, погибшим во время татаро-монгольского нашествия (Медведев 1966:61). Итак, рассмотренные стрелы географически имели весьма широкое распространение и датируются, в основном, XII — первой половиной XIII вв.
Наличие в погребении сложного лука удостоверяется деталями из кости. К таковым относятся три части односторонней срединной накладки рукояти (рис. 1:14-16). Составленные вместе, они по длине достигали 28 см, при этом боковые приставки (их концы обломаны) имели покрытые бороздами концы для лучшей склейки с обмоткой из бересты или сухожилий. Разделенность срединной накладки на составляющие, способствовала более эластичному сжатию и растяжению луковища без деформации самой жесткой костяной обкладочной конструкции рукояти. Обнаружение в Восточной Европе подобных трехчастных держателей рукоятей лука (Медведев 1966:11, табл.6, 6) позволяет высказать одно наблюдение. Луки с односторонними срединными костяными накладками {123} фиксируются для VII—X вв. В ХII—ХIII вв. эти накладки стали изготовляться или из одной части3) или, как видно на нашем примере, из трех. Описанные детали нежинского лука дополняет костяная петля для привешивания налучья (рис. 1:13).
Среди находок оказалась свернутая кольчуга. Удалось разобрать, что ее плетение состояло из мелких колец диаметром 8 мм, толщиной 1 мм. Кольца были попеременно склепаны и сварены. Наличие кольчуги в погребениях южнорусских кочевников — признак состоятельности и высокого социального положения ее владельца. Такое определение можно отнести и к "нежинскому" воину, обладавшему дорогими вещами и, в том числе, деталями конского снаряжения, украшенного серебром.
Назовем здесь железные посеребренные фигурной ковки детали оголовья коня: два разделителя ремней с тремя подвижными обоймами (рис. 1:6-7, 10). Они помещались у висков коня и соединяли шейный и нащочный ремни. Им соответствовали еще два тройника, в нашем случае, неподвижно соединявших наносный и нащочные ремни (сохранился один тройник — рис. 1:11). К оголовью относился также еще один ряд деталей, в том числе, железная подвеска лунница (рис. 1:8-9, 12).
Легкая узда без сбруйных бляшек с металлическими соединительными тройниками в средние века использовалась в легкой коннице грузин, персов, китайцев, татар. В казацкой кавалерии она дожила до наших дней. Южнорусские находки этот перечень дополняют. Для ХII—ХIII вв. аналогии, близкие нежинскому оголовью, трижды археологически обнаружены в курганах кочевников, вассальных русским князьям, а именно, у Юрьева-Польского Владимирской области и в Киевском Поросье (Кирпичников 1973:31, рис. 15 и табл. ХII, там же: каталог находок — удила №№ 179, 233, 275, стремена № 265). Соединительные части этих оголовий выполнены из посеребренной меди, и по форме почти совершенно тождественны нежинскому. Все наши аналогии относятся к XII — первой половине XIII века, при этом нижняя дата может быть приближена к середине и второй половине XII века. В отношении верхней даты появилось одно уточнение. Оголовная лунница с несомкнутыми концами, судя по северо-русскому материалу, относится, возможно, ко времени не позже 30 гг. XIII века (Лесман 1990:62, 111, 14).
В составе конского снаряжения оказались удила с неравноплечными звеньями и кольцами диаметром 5 см (рис. 2:3). Эта особенность присуща некоторым находкам ХII—ХIII вв., в том числе, и найденным в черноклобуцких курганах Киевского Поросья.4)
Назовем далее два стремени с глубоко изогнутой подножкой, занимающей около половины высоты всей петли. Высота стремян 14,5 см, ширина 13,5 см, ширина подножки 3,2 см (рис. 2:5а-5в). После расчистки на дужках стремян открылся схематизированный геометрический узор, выполненный серебром. Данный орнаментальный мотив напоминает об изделиях из кожи и материи, украшенных в технике аппликации.
Стремена аналогичной формы неоднократно встречены на Киевщине и Черниговщине, и, думается, неслучайно (Кирпичников 1973:53, тип IХа). Они приспособлены для популярной в этих местах мягкой обуви. Впрочем, подобные образцы известны и за пределами Южной Руси и годились для тяжеловооруженного копейщика и сабельника и для легковооруженного лучника, то есть были универсальными. Судя по южнорусскому материалу, стремена данного типа датируются 1150—1240 гг.
В заключении упомянем, что в рассматриваемом комплексе имелись бытовые вещи: шило (рис. 1:5) и калачевидное кресало (рис. 2:4). Последние еще недавно относились к X — началу XII вв., но, по новейшим изысканиям Ю.М. Лесмана, на севере Руси они использовались вплоть до последней четверти XII века. Насколько применима эта дата к южнорусским находкам и не будет ли она здесь более поздней, не выяснено.
Обзор предметов нежинского погребения свидетельствует о том, что эти изделия, по-видимому, принадлежали тяжеловооруженному конному воину, располагавшему разнообразным по составу наступательным и защитным вооружением и походным снаряжением. По крайней мере, часть этих изделий могла быть изготовлена на месте, другая — попасть со стороны. Все вместе они представляли единую военно-техническую культуру своего времени, оплодотворенную широкими {124} связями, включавшими столь естественные на юге Руси восточные элементы. Судя по материалу, наиболее вероятная дана нежинских находок — 1150—1240 гг., то есть, они относились к предмонгольскому времени. Предложенная дата не снимает вопроса о продолжении существования некоторых типов боевых средств и в условиях монгольского нашествия.
Наиболее примечательной вещью нежинского погребения явилась сабля (рис. 2:1-2). Ее длина 99,7 см, ширина 3 см, толщина 0,5 см, кривизна полосы в наивысшей точке изгиба 2,2 см. Оконечность клинка длиной 24 см обоюдоострая, у перекрестия (последнее и детали рукояти не сохранились) прикреплена металлическая обойма-манжет, вес полосы 700 г. Сабля относится к слабо искривленным клинкам, характерным для начальных столетий существования этого оружия. Для сравнения отметим, что известным по находкам XI—XIII вв. древнерусским саблям свойственны: длина до 110—117 см, средняя ширина клинка 3,5-3,8 см, высота искривленности 4,5-5,5 см (Кирпичников 1966:67). Лишь однажды в Поросье на территории бывшего Каневского уезда Киевской губернии найдена сабля, сходная с нежинской (рис. 3:4).5) Из этого можно заключить, что подобные клинки в Южной Руси для XI—XIII вв. были очень редки.
Верхнюю часть клинка с одной из его боковых сторон занимает украшенная поверхность, разделенная на две полосы (рис. 2:1). Ближе к тупью мы видим орнамент в виде изогнутых лепестков, составляющих вьющуюся лозу. Лепестки, оконтуренные серебряной инкрустацией, покрыты золотой пластиной с точечными углублениями. Они, однако, не образуют единой ветви, а представлены в виде отдельных весьма схематизированных побегов. Подобные узоры, восходящие к растительной ветви — "бегущей" лозе, известны на вещах конца ХII — ХIII вв., в том числе, найденных на территории древней Руси: кольцевидных застежках, витых браслетах, перстнях, наручных обручах (Кочкуркина 1981: табл. 26,9; Макарова 1986: рис. 5:54, 56; 14:35; 15:52; 16:75-76; 29:216; 33:3).6) Узоры такого стиля типичны для бордюров на вещах из древнерусских кладов времени монгольского завоевания. Характерно, что, как установил Ю.М. Лесман, извивы подобного рисунка распространяются на изделиях Новгородской земли в период 1197—1224 гг. Видим мы их на некоторых предметах воинского обихода.7) Элементы подобных украшений встречаются в отделке произведений декоративно-прикладного искусства и за пределами Руси, например, в Иране.8)
Скошенную к острию поверхность нежинского клинка занимают последовательно расположенные начертания, как бы заключенные в рамки. Выполнены они золотой инкрустацией. Этих фигур насчитывается не менее 13, они завершались пучком волнообразных линий. Украшенная часть сабли была тщательно реставрирована в Эрмитаже А.И. Бантиковым. К сожалению, фрагментарная сохранность начертаний не позволила их расшифровать. По мнению востоковедов А.А. Иванова и О.Г. Большакова, начертания сабли являются куфической надписью, возможно, связанной с именем мастера или благопожеланием.9) Они убеждены, что рамочные обрамления являлись артиклем — алиф-лам или частью букв и могли заключать в себе буквы или 2-3 коротких слова. В качестве подтверждения, А.А. Иванов ссылается на арабскую надпись на мече багдадского халифа ал-Мустасима, правившего в 1242—1258 гг. Надпись о владельце на этом мече располагается в его верхней трети и оформлена в виде регулярно расположенных, близких по размеру, рамочных начертаний (У. Юджель 1988:51, рис. 29).10) Востоковед Б.И. Маршак, напротив, полагает, что рассматриваемые знаки, суть буквообразные подражания, так называемый "куфеск". Он видит в рамочных фигурках знаки, затейливо выполненные по образцу букв и нечитаемые. На это, по его {125} мнению, указывает типовой характер рамок, больше пригодных для украшательства, чем смысловой подписи. Эпиграфические орнаменты в стиле "куфеск" появились в странах Ислама в XI веке и представлены на изразцах, архитектурных деталях, особенно, популярны были на медной массовой посуде.
В настоящее время окончательно решить вопрос о "подписной строке" сабли затруднительно. Заметим, однако, что в ее отделке явно выражен как бы "двойной смысл". Орнаментальная часть представлена чередой растительных знаков. С ней соседствует особая "подписная" кайма. В последнем случае речь может идти о словесном клейме мастерской престижного оружия, что диктовалось производственной и коммерческой необходимостью, уважением к обладателю самого оружия. Известны средневековые восточные сабли именно с таким логичным двучастным соотношением узора и подписи, правда, они относятся к более позднему времени, чем нежинский клинок (Survey 1939a: fig. l423 H).
Как бы ни трактовать украшения нежинской сабли, ясно, что речь идет о дорогом, сверкающем золотом оружии, изготовленном в какой-то географически не установленной высококвалифицированной мастерской исламского мира, а затем попавшей в руки, оказавшегося на Черниговщине, кочевника. Рассматриваемый клинок, который условно можно назвать арабским, обратил внимание своей международной редкостью. Попытки найти аналогии не дали результатов. Все, что известно об орнаментированных подписных восточных саблях, относится к XIV в. (Греков, Якубовский 1950: рис. 14-15), а в основном к XVI—XVIII вв. (Прохоров 1877:2 сл.; Ленц 1895: 65-66, табл. ХХ; Катанов 1910:58; Лихачев 1910: 252-261; Денисова, Портнов, Денисов 1953: 29 и 152). Поиски нового материала, однако, не безнадежны, и, думается, принесут результат по мере расчисток восточно-европейских и других средневековых сабельных клинков. Ближайшие параллели нежинской сабле все же удалось отыскать среди, к сожалению, несохранившихся, известных только по описанию, черноклобуцких клинков XII—XIII вв. из Киевского Поросья. У сабли из кургана у с. Зеленки отмечен "остаток выложенного золотом узора", в двух курганах у с. Россава оказались сабли, на одной из которых упомянута надпись, инкрустированная золотом, на другой "при рукояти на клинке следы инкрустации золотом в форме надписей или арабесок" (Каталог выставки 1899:103-104, № 501; Dabrovska 1958:126-127; Кирпичников 1966:101, № ХХIII, ХХХ и XXXI). Эти важные сведения убеждают в том, что украшенная золотом нежинская сабля была для рассматриваемого времени не столь уж единственной и случайной.
Нежинская находка указывает на восточный адрес поступления искривленного холодного оружия в Киево-Черниговское Поднепровье. В этой связи обратим внимание на такую же техническую особенность данной полосы, как ее слабая изогнутость. Для оружия ХII—ХIII вв. такая особенность не характерна. Такого рода клинки присущи периоду IX—X вв. Конечно, рассматриваемая сабля могла оказаться древнее сопутствующих ей находок и относится к более раннему времени. Однако, судя по имеющемуся на сабле орнаменту, ее можно датировать исходом XII — началом XIII вв., а в интересах осторожности — более расширительно, второй половиной XII — первой половиной XIII вв. При характеристике рубящих качеств сабли ее "сбивающий" специалиста архаизм наталкивает на мысль о том, что она могла быть изготовленной в областях, где использовались мечи и только недавно стали выпускать еще в какой-то мере продолжавшие традицию слабо искривленные клинки. Оружейное дело некоторых стран исламского Востока в ХII—ХIII вв. переживало именно такой переходный период. В этой связи коснемся и распространения орнаментированных и подписных сабель, в разное время найденных в Евразии.
Сабли появились в евразийских степях в VII—VIII вв. В создании этого оружия приняли участие, по-видимому, многие народы и племена, в первую очередь, тюркоязычные азиатские кочевники и те, кто с ними боролся на полях битв Старого света. Сабля могла родиться в среде воинов-всадников, по своему назначению это оружие маневренной конной борьбы (Кирпичников 1966:61; Крыганов 1990:75). Примерно спустя два века после их изобретения некоторые сабельные клинки стали украшать орнаментальными каемками с растительным орнаментом и надписями. К таковым относится сабля, найденная в 1965 г. А.Д. Грачем в могильнике Эйлиг-Хем III Улугхемского района Тувы. Клинок отделан с одной стороны орнаментальной длиной 54 см каймой, представляющей "бегущую" лозу. На скосе полосы у ее острого края оказалась гравированная арабская надпись с изречением из Корана: "Полагайся на Аллаха, победа близка" (на другой стороне полосы также есть надпись, но она не читается). Манерой исполнения надпись отличается от орнамента и, возможно, проставлена несколько позже, уже после изготовления самого клинка. По мнению Г.В. Длужневской, {126} оружие датируется 950—1025 гг.11) Таким образом, перед нами древнейшая подписная сабля — предшественница нежинской.12) Далее, в этом списке следует назвать так называемую саблю Карла Великого, выдающееся произведение русского и венгерского ремесла 950—1025 гг., и саблю из княжеского погребения в Киеве, относящуюся к концу X — началу XI вв. Оба упомянутых клинка снабжены двусторонними боковыми золочеными пластинами со стилизованным растительным узором (Кирпичников 1966:268-276). Все перечисленные выше образцы рубящего оружия отличаются незначительной искривленностью своих полос.
В XII—XIII вв. некоторые сабли по-прежнему украшались растительным узорочьем и иногда подписывались. Избранные экземпляры отделывались золотом. Русская летопись впервые под 1252 г. упоминает саблю "златом украшену" (Срезневский 1903:238). К числу орнаментированных сабель начала XIII в. причислим клинок из раскопок древнего Изяславля (с. Городище Хмельницкой области Украины) с двумя декоративными клеймами (инкрустация серебром) на одной из его сторон (рис. 3:1). Весь облик этих меток со схематизированным растительным узором позволяет высказать догадку о местном южнорусском производстве оружия.13)
Первые века развития сабель связаны со степными народами. Считали, что у арабов и персов сабля была введена в XIV в. Исследования последнего времени этот тезис изменили. В арабской литературе сабля, называвшаяся в одном из вариантов калахур (Qalachür), упоминается в X в. Судя по многочисленным изображениям кривых клинков, они довольно редкие в XI в., столетием позже получили определенное распространение в Иране, Грузии, Азербайджане, Армении, Анатолии, Египте (Nicolle 1981:5-6; сравни Nicolle 1976:123-125, fig. 20, 78, 83, 107, 116-117, 131, 149; Islamic Arms 1979). В XIII в. в восточных и центральных областях Ислама переходят к широкому использованию сабли. В это время, особенно во второй половине XIII в., она в составе холодного оружия выдвигается на передний план и начинает вытеснять меч. Развитие восточных сабель и в дальнейшем протекало довольно интенсивно и привело, примерно в XV или XVI вв. к становлению двух национальных школ в их изготовлении. Персидская выпускала длинные, узкие, кривые клинки-шамширы (Shamshir), турецкая — менее изогнутые и более короткие и широкие — килии (Kilij) (Seitz 1965:348, Abb. 256-257). По своему содержанию и характеру маркировка сабель в тот период была во многом унаследована от предшествующего периода.
Карту центров производства холодного оружия в странах Ислама — Иране, Аравии, Египте, Сирии, Турции и Испании — удалось составить на основании сообщений письменных источников и сохранившихся подписных клинков XVI—XVIII вв. (Rahman Zaky 1965:282-285). Часть этих центров существовала и в более раннее время, а некоторые были специально ориентированы на торговлю с Восточной Европой.
По сообщению Абу Хамида ал-Гарнати, в его сочинении "Ясное изложение некоторых чудес Магриба" (около 1155 г.) в Волжскую Болгарию привозили "мечи из стран Ислама, которые делают Зенджане и Абхаре и Тебризе и Исфахане в виде клинков, не приделывая рукоять, и без украшений, одно только железо, как оно выходит из огня. И закаляют эти мечи крепкой закалкой, так что если повесить меч за нитку и ударить ногтем или чем-нибудь железным или деревянным, то будет долго слышен звон" (ал-Гарнати 1971:33). Перечисленные в приведенном известии города находились в Иране. В более позднем варианте описания своих путешествий ал-Гарнати упоминает, что мечи для вывоза на северные рынки изготовлялись также в Азербайджане (ал-Гарнати 1971:58-59).
Восточные клинки, поступавшие в город Булгар, везли далее к северным народам вису и иуру (весь и югра) и с большой выгодой обменивали у них на меха и невольников. Возможно, что один из таких клинков, относящийся к XII — первой половине XIII века, с надписью "Варпет Хачатур", то есть {127} "Мастер Хачатур", найден на Приполярном Урале (Березовский район Тюменской области в пределах Ханты-Мансийского национального округа) (Джанполадян, Кирпичников 1972:23-29). Надпись располагалась в верхней части клинка у перекрестья и состояла из армянских букв, наведенных золотой инкрустацией. Ее дополняли ряды ритмично расположенных треугольников — возможное место ненаписанного имени владельца оружия или благопожелания. Всю композицию обрамляли вступительный и заключительный кресты (рис. 5). Необычность уральского клинка заключается в том, что он является самой северной находкой средневекового сабельного оружия в Евразии, и, возможно, свидетельством торгового обмена между купцами из Булгара с северными народами. Находка на северном Урале закавказской искривленной полосы наводит на мысль о том, что иранские, азербайджанские, армянские и другие мастера после середины XII в. могли поставлять в Восточную Европу не мечи, а сабли. Это тем более вероятно, что употребленный ал-Гарнати арабский термин "сейф" (Sayf) мог обозначать не только меч, но и саблю (сравни Nicolle 1981:4), иными словами, появление привозных сабель на севере Восточной Европы могло иметь место и до середины XII в.
Мусульманские купцы на практике, установившейся в X в., дальше города Булгар обычно не ездили, а доставленное ими из своих стран оружие и другие ценности далее на север везли уже булгарцы. Пишет об этом и ал-Гарнати.
О Булгаре как складочном месте оружия, перегружавшегося здесь для транспортировки к народам севера, свидетельствует обнаружение у с. Именьково бывшего Лаишевского уезда Казанской губернии сразу двух сабель, относящихся, по-видимому, ко второй половине XII — первой половине XIII в. (рис. 3:2-3;4). Обстоятельства находки сабель в местности неподалеку от устья Камы, то есть в северной части Булгарского царства, неизвестны. Вероятно, они оказались в этом месте по пути куда-то на север. Вместе с коллекцией собирателя Заусайлова упомянутые клинки из Казани попали в Национальный музей Финляндии в Хельсинки. Там они были описаны А.М. Таллгреном, обратившим внимание на их клейма, и, более того, эти клейма опубликовавшим (Tallgren 1918:30-31). Наблюдение финского ученого прошло незамеченным. Ныне удалось вновь обследовать именьковские клинки и прорисовать их начертания14) (рис. 4).
По своей форме сабли однотипны, но несколько отличаются по размерам.
Экземпляр 4318: общая длина 101 см, ширина лезвия 3 см, его толщина 0,5 см, высота изгиба лезвия 3,4 см, оконечность на протяжении 25 см от заостренного конца обоюдоострая. На клинке в его верхней трети различимы инкрустированные золотом рамочные обрамления, расположенные по пять в каждом из двух рядов. Внутри некоторых из них заметны элементы, может быть, куфических букв или каких-то знаков. Своими рамочными компонентами именьковская сабля несколько напоминает подписную часть нежинской. Сходны и сближенные боковые рамочные полоски, в куфических надписях обозначавшие определенный артикль — алиф-лам или длинное а, или представлявшие часть какой-то буквы. Возможно, что описанные знаки — подражание какой-то надписи. К сожалению, поврежденность клейма мешает истолкованию его начертаний и как букв, и как орнамента.
Экземпляр 4319: общая длина 98,5 см, ширина лезвия 3 см, его толщина 0,5 см, высота изгиба лезвия 3 см, оконечность на протяжении 20 см от заостренного конца обоюдоострая. Клеймо сабли, в отличие от предшествующей, расположено у тупья, так сказать, одной строкой. Оно наведено серебром, состоит из вступительного и заключительного крестов и помещенных между ними десятью компонентами с 1-3 значками. Эти компоненты разделены двойными чертами. Наличием на клейме крестов именьковская сабля напоминает упоминавшуюся выше уральскую — с армянской надписью. Такое сопоставление оказалось не случайным. Р.М. Джанполадян удалось разобрать среди интересующих начертание несколько армянских букв, соответствующих И, Э, Е, К, Г. Возможно, что надпись удастся понять. Во всяком случае, перед нами не бессмысленное скопление каких-то значков, а читабельная строка. Кавказско-армянский адрес данного оружия весьма вероятен.
Обе рассмотренные сабли, судя по их клеймам и по их сходным между собой манжетам-обкладкам у перекрестий с фигурно откованными краями, по-видимому, сделаны в одно время, в {128} каких-то разных восточных мастерских, среди которых, похоже, были и кавказские.15) Сабельники этих центров экспериментировали со "строчными" начертательными клеймами. Допустимо при этом, что марки в виде букв и фигур делались в расчете на покупателя, который не обязательно стремился постичь их смысл и расшифровать, однако, одно присутствие подобных знаков на полосе призвано было убедить человека в качественности изделия, засвидетельствовать авторство определенной мастерской.
Названные выше клинки из Приполярного Урала и Казанского Поволжья, по всей вероятности, отмечают северное направление распространения этого привозного в Восточную Европу оружия. Северные народы, по словам ал-Гарнати, приобретали клинки в жертвенных целях, чтобы бросать их в море, что как будто бы способствовало добыче рыбы. Они не знали войны, верховых и вьючных животных (ал-Гарнати 1971:33). Свидетельство арабского путешественника, думаем, не вполне точно. Известно, например, что югорцы воевали с русскими и в XII в. им могло требоваться металлическое оружие не только для ритуальных, но и боевых целей. Железные изделия северные народы вообще очень ценили и щедро оплачивали их ценными мехами.
Северное направление поступления искривленных клинков в Восточную Европу не было единственным. На примере нежинской находки можно убедиться, что сабли исламского происхождения проникли к кочевникам непосредственно в южно-русские земли, возможно, через нижнюю Волгу. Времена, когда восточные мечи не принимались в Европе, потому что их литая сталь становилась хрупкой и ломалась при морозе, миновали. В XII в. восточные сабли ковались из науглероженных заготовок, проходивших затем многократную закалку. При этом достигалось необходимое для качественного изделия сочетание вязкости и твердости. Вследствие искусной термической обработки острый край лезвия получался особенно твердым (Джанполадян, Кирпичников 1972:27). Такие изделия были желанным приобретением для конных воинов не только Востока, но и Запада.
АЛ-ГАРНАТИ АБУ ХАМИД. 1971. Путешествие в Восточную и Центральную Европу. Москва.
ГРЕКОВ, Б.Д., А.Ю. ЯКУБОВСКИЙ. 1950. Золотая Орда и ее падение. Москва-Ленинград: АН СССР.
ДЕНИСОВА, М.М., М.Э. ПОРТНОВ, Е.Н. ДЕНИСОВ. 1953. Русское оружие. Краткий определитель русского боевого оружия XI—XIX вв. Москва: Госкультпросветиздат.
ДЖАНПОЛАДЯН, P.M., А.Н. КИРПИЧНИКОВ. 1972. Средневековая сабля с армянской надписью, найденная в приполярном Урале // Эпиграфика Востока XXI: 23-29. Ленинград.
КАТАЛОГ ВЫСТАВКИ. 1899. Каталог выставки XI археологического съезда в Киеве.
КАТАНОВ, Н.Ф. 1910. О сабле с греческой надписью // Известия общества археологии, истории, этнографии. XXVI (1-2): 55-59. Казань.
КИРПИЧНИКОВ, А.Н. 1965. Так называемая сабля Карла Великого // Советская археология 2: 268-276.
КИРПИЧНИКОВ, А.Н. 1966. Древнерусское оружие 1 (Мечи и сабли IX—XIII вв.). Свод археологических источников Е 1-36. Москва-Ленинград: Наука.
КИРПИЧНИКОВ, А.Н. 1971. Древнерусское оружие 3. Доспех, комплекс боевых средств IX—XIII вв.. Свод археологических источников Е 1-36. Ленинград: Наука.
КИРПИЧНИКОВ, А.Н. 1973. Снаряжение всадника и верхового коня на Руси IX—XIII вв. Свод археологических источников Е 1-36. Ленинград: Наука.
КИРПИЧНИКОВ, А.Н., А.Ф. МЕДВЕДЕВ. 1985. Вооружение // Археология СССР. Древняя Русь. Город, замок, село: 298-363. Москва: Наука.
КОВАЛЕНКО, В.П. 1988. До питання про першопочатки Нiжина // II чернiгiвська обл. наукова конф. з icтop. краезнавства. Тези доповiдей: 9-10. Чернiгiв-Нiжин.
КОЧКУРКИНА, С.И.1981. Археологические памятники Корелы. Ленинград: Наука.
КРЫГАНОВ, А.В. 1990. Азиатские элементы в вооружении раннесредневековых восточноевропейских кочевников // Военное дело древнего и средневекового населения Северной и Центральной Азии: 71-80. Новосибирск: АН СССР.
КУБАРЕВ, В.Д.1985. Исследования на Алтае // Археологические открытия 1983 года: 215-216. Москва.
ЛЕНЦ, Э.Э. 1895. Опись собрания оружия графа С.Д. Шереметева. Санкт-Петербург.
ЛЕСМАН, Ю.М. 1990. Хронология ювелирных изделий Новгорода (X—XIV вв.) // Материалы по археологии Новгорода: 29-98. Москва.
ЛИХАЧЕВ, Ф.И. 1910. О персидской сабле XVII в. с клинком работы Асаду'ллаха // Известия общества археологии, истории, этнографии XXVI (3): 252-261. Казань. {129}
ЛЯСКОРОНСКИЙ, В. 1892. Археологические раскопки близ г. Лубен, Полтавской губ., в урочище Лысая Гора // Киевская Старина ХХХIХ: 263-280. Киев.
МАКАРОВА, Т.И. 1986. Черневое дело древней Руси. Москва: Наука.
МЕДВЕДЕВ, А.Ф. 1966. Ручное метательное оружие (Лук и стрелы, самострел) VIII—XIV вв. Свод археологических источников Е 1-36. Москва: Наука.
ПЛЕТНЕВА, С.А. 1973. Древности Черных Клобуков. Свод археологических источников Е 1-19. Москва: Наука.
ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ. 1962. Полное собрание русских летописей I (ред. Е.Ф. Карского). Москва: Восточная литература.
ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ. 1962а. Полное собрание русских летописей II (ред. Е.Ф. Карского). Москва-Ленинград: Восточная литература.
ПРОХОРОВ, В.А. 1877. О древних саблях с греческими, славянскими и другими надписями. Санкт-Петербург.
РАСОВСКИЙ, Д.А. 1933. Печенеги, торки и берендеи на Руси и в Угрии // Seminarium Kondakovianum, VI: 1-66. Прага.
РАСОВСКИЙ, Д.А. 1940. Половцы. IV. Военная история половцев // Annales de l'Institut Kondakov XI: 96-128. Beograd.
САМОКВАСОВ, Д.Я. 1908. Могилы русской земли. Москва.
СРЕЗНЕВСКИЙ, И.И. 1903. Материалы для словаря древнерусского языка III. Санкт-Петербург.
СИТИЙ, Ю.М. 1991. Давньоруськi пам'ятки правого берегу р. Остер в районi м.Чернiгова // Питання вiтчiзняноi та зарубжноi iстopii: 15-20. Чернiгiв.
ЮДЖЕЛЬ, У. 1988. Исламские мечи и их создатели. Кувейт (на арабском языке).
DABROVSKA, Е. 1958. Kurhany Rossawskie // Archeologia III 1956(1):122-171. Warszawa-Wroclaw.
ISLAMIC ARMS. 1979. Islamic arms and armour. London.
RAHMAN ZAKY, R.A. 1965. On Islamic Swords // Studies in Islamic Art and Architecture, (in honour of prof. K.A. Greswell). 270-291. Cairo: American University in Cairo press.
NICOLLE, D. 1976. Early medieval islamic arms and armour. Madrid. 1981. Islamische waffen. Graz.
SEITZ, H. 1965. Blankwaffen I. Branschweig.
SURVEY. 1939. A survey of Persian art prehistoric times to the present III (ed. A.U. Pope). London, New-York: Oxford University Press.
SURVEY. 1939a. A survey of Persian art from prehistoric times to the present VI (ed.A.U.Pope). London,New-York: Oxford University Press.
TALLGREN, A.M. 1918. Collection Zaoussailov au Musee National de Finlande II. Helsingfors.
A nomad's grave of epy later part of the 12th — early half of the 13th century has been found near the town of Nezhin in the Chernigov region of the Ukraine. Among other arms it contained a sabre. Clearing of this blade has revealed a unique tradesman's mark and the apparent remains of an arabic inscription with an ornamental border (fig. 1-3). Two other sabres of a similar date have been excavated near the village of Imenkovo in the former Kazan province. These also bear apparent arabic and armenian script on their blades (fig.4-5). These, together with several earlier known finds, provide evidence for the manufacture of ornamented and inscribed sadre blades in the Early Middle Ages - a fact previously not well known.
The manufacture of inscribed sabres bearing tradesman's marks in Asia and Eastern Europe began not later than in the 10th century. These inscriptions served as either symbols of prestige, protection against supernatural forces or gave the name of the armourer. Ornamentation and inscriptions in this manner indicated the quality of the sabre and its own magical power.
Classification of these decorations and inscriptions has indicated some geographical regions of sabre manufacture. From the 12th century through to the first half of the 13th century these blades appear to have derived from workshops in Iran and the Caucasus. From there sabres were traded to Bulgaria as far as the Volga and then to the more northern lands. Another trade route of oriental sabres was to the Southern Russia steppes where they were used by both nomads and the Russians. The tradition of inscribed sabres continued into the late Middle Ages with the later inscriptions bearing witness to earlier inscriptions and style of decoration. {130}
Рис. 1. Нежин. Вещи из погребения. 1-4 — наконечники стрел, 5 — шило, 6-12 — металлические детали оголовья коня, 13 — костяная петля от налучья, 14-16 — костяные части накладки на рукоять лука.
Fig. l. Nezhin. Goods from the grave. 1-4 — arrow-heads, 5 — an awl, 6-12 — metal details of a harness, 13 — a bone loop of a bow case, 14-16 — bone parts of a plate on a bow-handle. {131}
Рис. 2. Нежин. Вещи из погребения. 1-2 — сабля и ее клеймо, 3 — удила, 4 — кресало, 5а-5в — стремена.
Fig. 2. Nezhin. Goods from the grave. 1-2 — a sabre and its brand, 3 — a bit, 4 — a fire-stick, 5a-5c — stirrups. {132}
Рис. 3. Раннесредневековые сабли: 1) Городище у села Городище Хмельницкой области на Украине, раскопки М.К. Каргера в 1961 г. (древний Изяславль); 2) Именьково, бывший Лаишевский уезд Казанской губернии. Коллекция Заусайлова, 4318; 3) Там же, 4319; 4) Бывший Каневский уезд Киевской губернии.
Fig. 3. Early medieval sabres: 1) A site near the settlement Gorodische of the Khmelnitsck region in the Ukraine, the excavations of M.K. Karger in 1961 (ancient Iziaslavl); 2) Imenkovo, the former Laishevsk district of the Kazan province. The collection of Zausailov, 4318; 3) The same collection, 431-9; 4) The former Kanevskij district of the Kiev province. {133}
Рис. 4. Клейма сабель из Именьково. Верх 4318, низ 4319.
Fig. 4. The brands of sabres from Imenkovo. At the top — 4318,at the bottom — 4319.
Рис. 5. Сабля с армянской надписью. Приполярный Урал.
Fig. 5. A sabre with an armenian inscription. The Near Polar Urals. {134}
*) А.Н. Кирпичников, Россия. Санкт-Петербург. 191065, Дворцовая наб. 18. Институт истории материальной культуры РАН, Отдел славяно-финской археологии.
В.П. Коваленко. Украина. Чернигов. 250000. ул. Ленина 13, исторический факультет Черниговского государственного педагогического института им.Т.Г. Шевченко, кафедра истории и археологии Украины.
1) Остатки насыпи и какие-либо погребальные конструкции зафиксировать не удалось. Вещи поступили в Черниговский исторический музей. Информация о некоторых из найденных предметов: Кирпичников 1971:82, № 36; 1973:31-32 и сл.
2) По мнению А.Ф. Медведева, эти стрелы в русских находках вариант монгольских наконечников. Это не согласуется с утверждением того же автора о том, что предшественники данных наконечников известны в Восточной Европе еще в VIII — первой половине IX вв.
3) Не исключено, что цельные костяные пластинки рукоятей луков при стрельбе ломались поперек. В таком поврежденном виде некоторые из них найдены в погребениях. Это обстоятельство, возможно, побудило мастеров-лучников перейти к разъемным односторонним накладкам.
4) Эрмитаж. Отдел археологии Восточной Европы и Сибири. 898/38, 913/8, 913/98.
5) Эрмитаж. Отдел археологии Восточной Европы и Сибири. 932/24 (рис. 3, 4). Неточное изображение этой сабли — Плетнева 1973: рис. 5, 12. Упомянутая сабля из бывшего Каневского уезда отмечена в нашем каталоге находок сабель как происходящая из с. Николаевка, что оказалось неверным (Кирпичников 1966:96, № 67).
6) Благодарю Ю.М. Лесмана за ценную консультацию о развитии данного вида орнамента.
7) На сабле из древнего Изяславля (см. ниже) и стременах из Новгорода и с. Бабичи бывшей Киевской губернии (Кирпичников 1973: табл. ХVI, 2; XVII, 1).
8) К примеру, на бронзовых подставках, подсвечниках, сосудах, в архитектурных обрамлениях (Survey 1939:Fig. 903 P, 930 е; 1939а: Fig. 1283 D, 1286 В).
9) Благодарим Р.М. Джанполадян, А.А. Иванова, О.Г. Большакова, Б.И. Маршака и Ю.А. Миллера за все ценные консультации о рассматриваемой сабле.
10) Приводим надпись на мече в переводе А.А. Иванова: "Сделано по приказу эмира правоверных, господина нашего, имама всезнающего, имама справедливого ал-Мустасима-Биллах, эмира правоверных Абдель Мелика. Да длится царствие его". "Сделал Мухамед Сайд". Сохранился еще второй подписной меч этого же халифа.
11) Признательны Г.В. Длужневской за сведения о находке.
12) Уместно здесь упомянуть палаш, найденный в древнетюркском кургане могильника Джолин I Кош-Агачского района Горно-Алтайской автономной области России. На клинке, который, по-видимому, датируется VII — первой половиной IX вв., различимы знаки, инкрустированные золотом (Кубарев 1985:215-216). В.А. Лившиц определил эти знаки как согдийскую надпись. Ее перевод, как любезно сообщил В.А. Лившиц, следующий: "Этот меч принадлежит ... (далее имя, возможно, тюркское, не сохранилось), да не будет ему (владельцу) ущерба". Джолинский клинок первый известный нам согдийский подписной образец. Изготовлен он мог быть где-то в Монголии или Средней Азии.
13) Нижняя часть клинка утрачена. Длина существующей части 69 см, ширина полосы 4,2 см, ее толщина 0,4 см. Первоначальная длина оружия около 107 см, высота искривления лезвия 5,5 см. Сохранились: трубчатое навершие рукояти и одна из скоб ножен. Клинок в своей верхней трети имеет два дола, далее тянется один (сравни Кирпичников, Медведев 1985: табл. 123:5).
14) Благодарим Национальный музей Финляндии и его сотрудницу доктора Л. Томантерю, расчистившую по нашей просьбе клейма упомянутых сабель. Она же любезно сфотографировала эти клейма для авторов этой статьи. Прорисовку клейм с натуры осуществил А. Кирпичников.
15) У нас пока нет оснований предполагать производство сабель в Булгаре, допустим, по мусульманским образцам.
Написать нам: halgar@xlegio.ru