Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
|
|
Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. |
|
Победа воинствующих церковников на соборе 1503 г. предрешила судьбу кружка вольнодумцев, которые группировались вокруг дьяков Федора Васильевича и Ивана Волка Курицыных. Их высокие покровители — Дмитрий-внук и Елена Стефановна — уже с 1502 г. томились в темнице. Постаревший и тяжелобольной Иван III все более и более отходил от дел. Провал секуляризационного плана, которому глубоко сочувствовали вольнодумцы, порвал последнюю ниточку, связывавшую их с правителем страны — княжичем Василием, враждебно относившимся к сторонникам своего соперника — Дмитрия-внука. Рост антицерковных движений грозил потрясти самые основы власти государя. Словом, оставалось только составить обвинение и начать инквизиционный процесс по делу о ереси. Материалов накопилось достаточно.
Еще во время подготовки процесса о новгородских еретиках 1490 г. архиепископ Геннадий писал митрополиту Зосиме, что сбежавшие из Новгорода еретики обрели себе убежище в Москве. Один «начальник ереси» — протопоп Алексей — служил даже в кафедральном соборе, а другой — Денис — в Архангельском (протопоп Гаврила также служил в Москве). Позднее в «Сказании о новоявившейся ереси» Иосиф Волоцкий [212] прямо писал, что Алексея и Дениса взял с собой в Москву Иван III. Еретики там жили «в ослабе». Они проповедовали ересь тайно, «совратили» в нее дьяков Истому и Сверчка, книгописца Ивана Черного и купца Игната Зубова. Но к октябрю 1490 г. Алексей и Истома умерли, Денис и Гаврила были осуждены на соборе 1490 г., Иван Черный и Игнат Зубов бежали за рубеж.1)
Дело было даже не в московских новгородцах и их нескольких единомышленниках, а в более важных персонах. Посольского дьяка Федора Васильевича Курицына впервые как еретика упомянул в своих показаниях дьяк Самсон, которого пытали в Новгороде после московского собора 1488 г. Он тогда сказал Геннадию и наместнику Якову Захарьичу, что к Федору Курицыну приходили протопоп Алексей, Истома Сверчок и Иван Черный и они «да поучаются-деи на православных». Именно Курицына Самсон считал «мозговым центром» еретиков: «Курицын началник всем тем злодеем». С Курицыным приехал «из Угорской земли угрянин, Мартынком зовут». В 1490 г. Геннадий уверенно связывал возникновение ереси не только с переездом Алексея и Дениса в Новгород, но и с возвращением Курицына из Венгрии. В начале XVI в. Иосиф Волоцкий передавал слова Ивана III, что его сноху Елену Стефановну «в жидовство свел» Иван Максимов, зять Алексея, сын еретика попа Максима, осужденного собором 1490 г. Еретиком стал и купец Семен Кленов.2)
Время распространения ереси при дворе Ивана III можно уточнить. Ф. В. Курицын в 1481/82 г. отправлен был послом к Матвею Корвину, а вернулся около 1485—1486 гг. Я. С. Лурье считает, что начало московского еретического кружка относится ко времени после 1488 г., когда в «Москву устремились на беганье» еретики из Новгорода, которые и привлекли к своей ереси Федора Курицына.3) Это не совсем так. Иосиф Волоцкий писал, что еще Денис и Алексей «многыя души погубиша», среди них Ивана Черного и купца Игната Зубова. Связь же еретических взглядов Курицына с событиями 1488 г., как правильно считает Лурье, продиктована была упорным стремлением Иосифа Волоцкого непременно вывести московскую ересь из новгородской. В бытность Ф. В. Курицына в Молдавии и [213] Венгрии (1482—1484 гг.) там протекала деятельность так называемых чешских братьев. Общение с гуситами могло как-то повлиять на формирование взглядов просвещенного посольского дьяка.4) Во всяком случае именно за рубежом Федор Курицын познакомился с легендами о Владе Цепеше, на основе которых создал «Повесть о Дракуле». Впрочем, из факта пребывания Курицына в Молдавии и Венгрии нельзя делать вывод, что еретическое вольномыслие на Руси было лишь отзвуком или эхом европейских реформационных идей.5) Итак, ересь уже во второй половине 80-х годов XV в. распространилась в окружении Елены Стефановны, которая после смерти своего мужа (1490 г.) возглавила придворную группировку, сделавшую своим знаменем Дмитрия-внука. Гонитель же ереси — Геннадий поддержал второго претендента на престол — княжича Василия.
Братья Курицыны были видными и широко образованными политическими деятелями. Дьяк Иван Волк в 1492 г. вел переговоры с любекским первопечатником Бартоломеем Готаном. Весной того же года в составе посольства ездил к императору Максимилиану и вернулся на Русь в июле 1493 г. В конце 1495 — начале 1496 г. он сопровождал Ивана III в Новгород. Около 1495 г. подписал докладной судный список княжича Василия. Летом 1497 г. Иван Волк участвовал в переговорах с ливонцами, а в августе отправлен был в составе посольства в Литву. Иван Волк назван вторым среди великокняжеских дьяков в хронографическом списке думных чинов 1498 г.; владел землями в Клинском уезде.6)
Выдающимся дипломатом был брат Ивана Волка — Федор Васильевич Курицын. Все важнейшие переговоры конца 80-90-х годов XV в. проходили при его деятельном участии. В 1488 г. он изложил имперскому послу декларацию, обосновывавшую суверенные права русского государя, и участвовал в переговорах с венгерским послом. В 1490 и 1492 гг. присутствовал на приемах имперского посла фон Турна, в 1492 г. писал грамоту послу в Крыму К. Г. Заболоцкому. В 1493 г. участвовал в переговорах с послом Конрада Мазовецкого, в марте 1497 г. вел переговоры с ногайскими послами, с 1491 по 1500 г. активно участвовал в русско-литовских переговорах. В мае 1494 г. вместе с [214] кн. В. И. Патрикеевым ездил в Литву сватать дочь Ивана III Елену. В конце 1494 г. вместе с дьяком А. Майко вел переговоры с ганзейцами, а в 1495 г. — с ливонцами в связи с закрытием Ганзейского двора в Новгороде. В конце 1495 — начале 1496 г., как и его брат Иван Волк, сопровождал Ивана III в Новгород. Возможно, с Ф. В. Курицыным следует отождествить «дьяка Федора», присутствовавшего на приеме послов кафинского султана.7)
Ф. В. Курицын участвовал и в различных делах по внутреннему управлению. Около 1488—1490 гг. он подписал докладную правую грамоту суда Ивана Молодого, а около 1490 г. — подтверждение княжичем Василием одной грамоты Троице-Сергиеву монастырю в Переславском уезде. В ноябре 1490 г. именно он скрепил своей подписью жалованную грамоту Ивана III пермскому епископу Филофею, предусматривавшую секуляризационные мероприятия великого князя. В июле 1497 г. Ф. В. Курицын подписал меновную грамоту Ивана III и кн. Федора Волоцкого, скрепленную печатью, на которой впервые изображен новый государственный герб, а в конце XV в. — докладную грамоту дворецкого П. В. Шестунова. Л. В. Черепнин предполагал, что Ф. В. Курицын мог участвовать в составлении Судебника 1497 г. Предположение это весьма убедительно, ибо отвечает внутриполитической ситуации конца 1497 г. В 1498 г. в списке думных чинов Федор Курицын назван третьим среди дьяков.8) После апреля 1500 г. сведения о нем исчезают.
Из обзора деятельности Ф. В. Курицына видны не только его большая роль в политической жизни страны, но и его близость к великому князю Ивану Молодому, причастность к секуляризационным планам правительства, участие в контроле над деятельностью княжича Василия, последовательная защита им курса на укрепление власти русского государя. Но все это — из-за отрывочности и скупости сведений — скорее догадки, чем обоснованные гипотезы.
Братья Курицыны были причастны и к литературной деятельности. Иван Волк переписал Кормчую книгу9) — сборник церковно-канонических правил. Он открывается памятником светского законодательства — «Мерилом праведным», содержащим кроме византийских и русские законы (в том числе Русскую Правду [215] и церковные уставы князей Владимира и Ярослава). Характерной чертой этого сборника, по мнению Я. С. Лурье, является большое число статей, посвященных еретикам.10) С именем Ф. В. Курицына связаны два произведения — «Повесть о Дракуле» и «Лаодикийское послание».
В «Повести о Дракуле» имя автора не названо. Но из текста памятника ясно, что его создатель побывал в Венгрии, знал он и Стефана Молдавского. Самый ранний список «Повести» датируется февралем 1486 г., что делает возможным авторство Федора Курицына, вернувшегося на Русь до августа 1485 г. В основу «Повести» положены рассказы о мунтьянском (валашском) воеводе Владе Цепеше, распространенные в Центральной и Восточной Европе в 80-х годах XV в. Образ главного героя «Повести» — жестокого правителя Дракулы (или Дракона, Дьявола) как бы двоится под пером автора. С одной стороны, это кровожадный, способный на садистские поступки, но умный и волевой властитель. С другой — дальновидный государственный деятель, стремящийся искоренить в своей стране всяческое зло: «И толико ненавидя во своей земли зла, яко хто учинит кое зло, татбу, или разбой, или кую лжу, или неправду, той никако не будет жив. Аще ль велики болярин, иль священник, иль инок, или просты, аще и велико богатьство имел бы кто, не может искупитись от смерти, и толико грозен бысь».11) Поддерживая борьбу Ивана III за утверждение единодержавства, Ф. В. Курицын не склонен был идеализировать самовластных правителей. Но стремление Дракулы подчинить и «великих бояр», и духовенство воле государя он всячески приветствовал.12)
Ф. В. Курицыну принадлежит авторство во многом неразгаданного произведения, носящего название «Лаодикийское послание» и вызвавшего большую полемику как в советской, так и в зарубежной литературе.13) Этот небольшой (девять строк) памятник состоит из набора афоризмов. Начинается он словами: «Душа самовластна, заграда ей вера». В нем есть такие изречения: «Мудрости сила — фарисейство жителство. Пророк ему наука. Наука преоблаженная». Анализируя послание, А. И. Клибанов отмечает, что его афоризмы (частью библейского происхождения) подобраны в духе реформационных идей. Идея самовластия души, своеобразно [216] интерпретированная Курицыным, фактически означала утверждение человека как мерила духовных ценностей и противостояла схоластической трактовке Священного писания как памятника нормативного характера. Курицын рассматривает религию как порождение пророческого дара, а не как свод обрядов и мертвых догм. «Впервые, — пишет Клибанов, — свободе, как праву на принуждение, противопоставлялось право человека на свободу». С кругом идей «Лаодикийского послания» он связывает так называемое «Написание о грамоте». В нем говорится, что «грамота есть самовластие, умного волное разумение и разлучение добродетели и злобы». Бог дал человеку «самовластна ума». Знание делает человека свободным. Автором «Написания» мог быть также Ф. Курицын.14) Интерес к вопросам языкознания в «Написании» гармонирует с толкованиями различных слов, помещенных в «Лаодикийском послании» после философского введения.
Идеи Ф. Курицына о свободе воли находят параллель в трактате Пико делла Мирандолы «О достоинстве человека» — одном из манифестов гуманистической мысли XV в. Много общего с «Лаодикийским посланием» есть и в сочинениях страстного поклонника Реформации — Иоанна Тритемия (1462—1516 гг.).15)
В кружок Ф. Курицына входил и книгописец Иван Черный, который происходил из среды церковных людей — крылошан. В 1485 г. он переписал крупнейшее древнерусское историческое сочинение — Еллинский летописец, а в 1487 г. — Лествицу Иоанна Лествичника. Вскоре после этого он вместе с купцом Игнатом Зубовым бежал в Литву. Для Иосифа Волоцкого он был Черным «яко же именем, тако же и делы». «Чръны званием и деанми» — так уничижительно подписался и сам он в приписке к Еллинскому летописцу в год тверского взятия и утверждения титула «государь всея Руси» Ивана III. Время отразилось на пафосе приписки Ивана Черного к труду о судьбах крупнейших мировых держав. Он указывал, что книга была переписана «в дни благочестиваго великаго княза Ивана Василеевича владимерскаго и новогородцкаго и московскаго и всея Росия. И в дни сына его, великаго княза Ивана Ивановича всея Россиа». В приписке в духе реформационных идей подчеркивалось, что «весь закон единем словом скончавается, еже любити бога и ближняго».16) [217]
А. И. Клибанов подверг анализу глоссы, которые сделал Иван Черный пермской полусловицей на полях рукописей Еллинского летописца, сборника библейских книг и Книги пророчеств. Пометами «зри», «удобно», «дивно» наряду со многими иными выделялись тексты, направленные против поклонения кумирам, продажности духовенства, лжепророков (которыми еретики считали духовенство). В конце сборника библейских книг помещено небольшое сочинение, направленное против монашества. Возможно, его автора следует искать в кругу лиц, близких к Ивану Черному. Б. М. Клосс обнаружил два сборника библейских материалов (ГБЛ, ф. 304, № 728 и № 2), являвшихся источниками сборника библейских книг (ГБЛ, собр. Ундольского, №1). Ряд помет в них также принадлежит Ивану Черному.17) Иван Черный был не простым переписчиком: он сам составлял сборники и проверял к тому же работу других писцов.
В состав московского кружка вольнодумцев кроме братьев Курицыных, книгописца Ивана Черного, Елены Стефановны и бежавших в Москву новгородцев входили купцы Игнат Зубов и Семен Кленов, «угрянин» Мартын, дьяки Истома и Сверчок. Состав московского кружка резко отличался от новгородского. Это была среда по преимуществу дьяческой администрации, а не белого духовенства. Позднее Иосиф Волоцкий различал ересь, «которую държал Алексей протопоп», от той, «которую държал Федор Курицын». Но особую опасность для ревнителей православия представляло то обстоятельство, что покровительствовал московским вольнодумцам сам государь всея Руси, а наследником престола был сын Елены Стефановны — Дмитрий. Иосиф Волоцкий впоследствии писал о большом влиянии Федора Курицына на государя: «...того бо державный во всем послушаша». Воинствующие церковники считали еретиком и самого Зосиму, ставшего в 1490 г. митрополитом. Позднее Иосиф Волоцкий приписывал Зосиме даже отрицание загробной жизни. Митрополит-еретик якобы говорил: «А что то царство небесное? А что то второе пришествие? А что то въскресение мертвым? Ничего того несть, — умерл, кто ин, то умер, по та места и был».18)
Словом, тревожно было в стане Геннадия и других гонителей вольнодумия. А тут еще надвигались [218] трудные времена для схоластов-богословов. В 1492 г. по древнерусскому летосчислению кончалась седьмая тысяча лет «от сотворения мира». Все расчеты церковных праздников («пасхалия») были доведены до 7000 г. Далее, как предполагалось, они не понадобятся, так как наступит конец света. Какие-то надежды с наступлением конца света связывали и еретики. Так, ересиарх Алексей якобы говорил Геннадию: «Только изойдут лета, и мы-деи будем надобны». Готовились к наступлению восьмого тысячелетия и новгородские ратоборцы с ересью. В 1489 г. грек Дмитрий Траханиот (из окружения Софьи Палеолог) в ответ на запрос Геннадия написал трактат «О летах седьмой тысячи». В нем говорилось, что «никто не весть числа веку», но все же дата «конца света» как-то должна быть связана с семеркой (ей богословы придавали сакраментальное значение): если светопреставление в 7000 г. не наступит, то надо ожидать 7007 г. и т. д.19) Ответ, надо сказать, довольно уклончивый.
Наступило 1 сентября 1492 г., т. е. 7000 г. Солнце по-прежнему сияло над землей. Люди, как и раньше, занимались своими делами. Мир продолжал существовать. Еретики издевательски (имея на то достаточно оснований) говорили: «... ныне седмь тысящь прошло, а конца несть: ино и святии-деи отцы солгали».20) Руководство церкви вынуждено было выступить с «Изложением пасхалии» — программным документом, написанным от имени митрополита Зосимы.21) 27 ноября 1492 г. Зосима изложил пасхалию на 20 лет «на Москве на соборе».22) Глухо упомянув о «еретичьствующих», митрополит повторил банальное утверждение, что никто не знает, когда наступит конец света и второе пришествие Христово, и сообщил о составлении пасхалии на следующую (восьмую) тысячу лет. Примечательно, что «Изложение» содержало апофеоз Ивану III, который громогласно провозглашался «самодержцем». Митрополит прославлял государя, которого бог поставил, как и «новаго царя Константина новому граду Констянтину, — Москве и всей Русской земли и иным многим землям государя». Так под пером покровителя еретиков зарождалась официальная теория о Москве как наследнице Византии.23) Вскоре она получит дальнейшее развитие в первоначальном варианте «Сказания о князьях владимирских». [219]
Выступая против всеохватывающей власти церкви, за освобождение мысли от господства богословия, московские вольнодумцы могли рассчитывать на какой-то успех, только опираясь на власть государя всей Руси. Именно поэтому они уже с 80-х годов XV в. последовательно проводят линию на укрепление идеологических основ великокняжеской власти. В 1488 г. Ф. В. Курицын от имени Ивана III зачитал имперскому послу декларацию (скорее всего им самим и составленную), где, в частности, говорилось: «Мы божию милостию государи на своей земли изначала от бога».24) В этих словах четко сформулирована идея полного политического суверенитета Русского государства. Та же линия на укрепление власти русского государя прослеживается и в «Изложении пасхалии», и в «Чине венчания Дмитрия-внука», и в «Сказании о князьях владимирских». Для создания этой политической теории сторонники Дмитрия-внука широко использовали тверскую традицию: ведь отец Дмитрия — Иван Молодой был фактическим наследником последнего тверского князя.
Рост влияния Дмитрия-внука и его сторонников при дворе, а также позиция Ивана III и митрополита Зосимы встревожили главного гонителя ереси — Геннадия. Он мобилизовал все силы воинствующих церковников, чтобы путем привлечения наследия «отцов церкви» упрочить идейные позиции ортодоксов и одновременно дискредитировать вольнодумцев и их покровителя Зосиму. При дворе Геннадия сложился круг книжников, который вел большую литературно-публицистическую деятельность. Крупнейшим предприятием кружка Геннадия стал перевод полного текста Библии, выполненный в 1499 г.25) Создание корпуса библейских книг на национальном языке — явление хорошо известное времени Реформации. В период борьбы с протестантизмом библейские книги переводили на национальные языки и воинствующие церковники на Западе. Сходная картина была в Новгороде. В геннадиевской Библии заметно влияние латинской Библии. Это объясняется авторитетом католиков в кружке Геннадия.
Организатором работ по переводу Библии был архиепископский архидьякон Герасим Поповка, принадлежавший к числу книгописцев и книголюбов (он, например, переписал «Шестокрыл»). Получил он [220] образование в Ливонии, находился в тесном общении с крупнейшими деятелями северорусского монашества. Так, Герасим послал в Кирилло-Белозерский монастырь сочинения Афанасия Александрийского, в 1489 г. — антиеретического «Сильвестра — папу римского» с доверительным письмом Иосифу Волоцкому, а в 1503 г. — в Пафнутьев монастырь «Дионисия Ареопагита».26) В переводе Библии принимали участие брат Герасима Поповки — Дмитрий Герасимов и доминиканец Вениамин. Д. Герасимов перевел также противоиудейские трактаты де Лиры и Самуила Евреина. В 1498—1500 гг. он вместе с толмачом Власом изготовил переводы немецкой Псалтыри. Переписал он и Афанасия Александрийского.27) К кружку Геннадия были близки братья Юрий и Дмитрий Траханиоты. В 1494 г. новгородский писец Павел Васильев в приложении к «Пятикнижию» Моисея поместил противобогомильское сочинение Козмы Пресвитера. Поддерживал тесные контакты с Геннадием игумен Досифей, основатель библиотеки Соловецкого монастыря. К 1493 г. в ней находились «Козма Пресвитер», «Сильвестр», «Дионисий Ареопагит» и «Пророчества», т. е. сочинения, которыми интересовался Геннадий в связи с антиеретической полемикой.28)
В Новгороде в 1494 г. протекала деятельность любекского первопечатника Бартоломея Готана. В 80-х годах он работал в Магдебурге, Любеке и Стокгольме. Летом 1492 г., в бытность у императора Максимилиана, Юрий Траханиот и Иван Волк Курицын договорились с ним о переезде в Россию. Прибыл Готан в Новгород, очевидно, в июле 1493 г., когда посольство Ю. Траханиота вернулось на Русь. В письме Иоганна фон Никеля от 29 мая 1494 г. сообщалось, что Готан в то время находился в Новгороде. Любекский хронист Реймар Кок (середина XVI в.) писал, что Готан прибыл на Русь после победы над татарами (1487 г.) и был «щедро одарен великим князем», но позднее «русские у него все отобрали, бросили его в воду и утопили». Готан погиб, скорее всего, после разгрома Ганзейского двора в конце 1494 г. Готан привез в Новгород немецкие первопечатные книги (в частности, Библию и Псалтырь), с которых геннадиевские писцы и толмачи делали переводы. В Любеке он напечатал «Диалог жизни со смертью». Интерес к этой [221] теме обострился в связи с ожидавшимся в 1492 г. «концом света». Вопросы жизни и смерти оживленно обсуждались еретиками и их противниками. Диалог был переведен в геннадиевском кружке и стал одним из наиболее читаемых произведений («Двоесловие живота со смертью»).29) Очевидно, вместе с Готаном приехал в Новгород любекский доктор и астроном Николай Булев. Ему принадлежит выполненный в 1495 г. перевод астрономического трактата 1486 г.30)
В Новгороде работал и доминиканец Вениамин — «родом словенянин, а верою латынянин». По поручению Геннадия он около 1497 г. составил трактат в защиту церковного землевладения — «Слово кратко противу тех, иже в вещи священныя... вступаются», где развивал мысль о превосходстве духовной власти над светской. Всякая власть, правда, «изболится от власти божественыа, и сице толко мирьскаа власть есть под духовною. Елико от бога духовное достоинство предположено есть, сего ради больши достоит мирьской». Царская власть должна подчиняться духовной. Всякие покушения на земельные богатства церкви недопустимы. Церкви в защиту даны два меча: «Един меч есть вещественый... той меч достоит пастырем церковным иметь, защищение церкви своеа, даже и до своего кровопролитна»; второй меч «есть духовный».31) Но теория доминиканца Вениамина не помогла — в 1499 г. церковно-монастырские земли в Новгороде были отписаны на государя.
В борьбе с митрополитом Зосимой за господство в церкви идеологи геннадиевского кружка создали «Повесть о белом клобуке», в которой развивалась мысль о новгородском епископе как фактическом главе русской церкви. В «Повести», как и в «Изложении пасхалии» Зосимы, проводилась идея о Руси как наследнице Рима времен Константина. Однако ее авторы постарались придать этой идее реакционно-клерикальный характер: власть новгородского архиепископа возвышалась над властью московского государя, а знак архиепископского достоинства — белый клобук, перешедший якобы от папы Сильвестра, становился «честнее» царского венца («понеже архангельского чина есть царьский венец, есть и духовнаго суть»). Составителем «Повести» был или Дмитрий Траханиот (что вероятнее), или Дмитрий Герасимов.32) Ответом на «Повесть» [222] было создание «Сказания о князьях владимирских» (в его первоначальной основе) и чина коронации Дмитрия-внука «царским венцом» — главным атрибутом власти.
Многообразная литературно-публицистическая деятельность кружка Геннадия отражала складывание идеологии воинствующих церковников. Она питалась не только особым положением церкви как государства в государстве, но и традициями новгородской обособленности, уходящей корнями во времена феодальной раздробленности.
Ударной силой воинствующих церковников в начале 90-х годов стал игумен Волоколамского монастыря Иосиф Санин. Около 1488 г. Геннадий, в епархии которого находился Волоколамский монастырь, обратился к Иосифу — наряду с другими иерархами — за помощью в борьбе с ересью. Следуя примеру Геннадия, Иосиф стремился подвигнуть виднейших церковных иерархов на борьбу с еретическим вольномыслием. При этом главный удар он наносит по митрополиту Зосиме, которого резко и бескомпромиссно обвиняет в ереси. Примерно в 1492—1494 гг. он написал послание епископу суздальскому Нифонту. В нем прямо говорилось, что на митрополичьем «престоле ныне седит скверный злобесный волк, оболкийся в пастырьскую одежу, иже чином святитель, а произволением Июда предатель и причястник бесом, иже оскверни и святительский великий престол, овех убо жидовству учя, инех же содомскыими сквернами скверня». Иосиф просил Нифонта встать на защиту православия, ибо «ныне, господине, о том стати накрепко некому, опроче тебя, государя нашего». Порицал Иосиф и тех, кто говорил, что «грех еретиков осужати».33) Сходное послание Иосиф написал и архимандриту Евфимию (очевидно, владимирского Рождественского монастыря). В нем волоцкий игумен скорбел, что «люта зима жидовства богоненавистнаго постизает церковь...». Все послание направлено против «лукавого змия», который «упився некогда от второго Ария — протопопа, глаголю, диявола». Как и в послании Нифонту, в послании Евфимию Зосима по имени не назван, но из текста явствует, что речь идет именно о нем. Пишет Иосиф Волоцкий и своему брату Вассиану, призывая его «подвигнуться» пострадать за правую веру. В 1495 г. Иосиф пишет «Сказание [223] о скончании седьмой тысячи» (лет.— А. З.), позднее вошедшее в 8-10-е Слова его «Книги на еретики» («Просветителя»). Исходя из утвердившегося тогда богословского тезиса, что «всемирный конец и второе его (Христа. — А. З.) пришествие никто же не весть», он считает всякое мудрствование (и в первую очередь еретическое) на эту тему богопротивным.34)
Таковы были основные мотивы обличительной полемики Иосифа Волоцкого. Позитивная программа его напоминала ту, которую развивали в кружке Геннадия. Иосифу только в большей мере присущи были темпераментность и настойчивость в изложении идей, крайность суждений и широкое знакомство с богословской литературой.
В послании иконописцу Иосиф Волоцкий твердо отстаивал позиции воинствующей церкви, и в частности тезис о превосходстве власти духовной над светской. Он заявлял, что царь «божий слуга есть... Аще ли же есть царь, над человеки царьствуа, над собою же имат царствующа страсти и грехи... злейши же всех — неверие и хулу, таковый царь не божий слуга, но диаволь, и не царь, но мучитель... И ты убо таковаго царя или князя да не послушавши, на нечестие и лукавьство приводяща тя, аще мучит, аще смертию претить!» Иосиф, как и Вениамин, внушал мысль о необходимости сопротивляться «неправедному царю». Но даже праведным царям подобает «покланятися и служити телесне, а не душевне и въздавати им царьскую честь, а не божественую». Грозные речи волоцкого игумена по адресу «царя-мучителя» понятны не только в условиях внутрицерковной борьбы, но и в обстановке недовольства Иваном III со стороны волоцкого князя Бориса Васильевича, придворной обителью которого был монастырь Иосифа. Но вот в 1494 г. Борис умирает. Для Иосифа это была тяжелая утрата. Угас «четверосветлый и чюдный, он светилник весь до конца, и тмы, и дыма, и горести исполни всю Росию», — писал он какому-то вельможе Иоанну.35) Так как речь шла, скорее всего, о четырех удельных братьях Ивана III (Юрии, двух Андреях и Борисе), то скорбь Иосифа имела ярко выраженное проудельное звучание.
Атака на митрополита Зосиму в конце концов возымела действие. 17 мая 1494 г., воспользовавшись отсутствием в Москве князей В. И. Патрикеева и [224] С. И. Ряполовского и Ф. В. Курицына (отправившихся ратифицировать мирный договор с Литовским княжеством), высшие церковные иерархи сумели свести Зосиму с престола. Он оставил митрополию и ушел на покой сначала на Симоново, затем в Троицу и в конце концов на Белоозеро,36) т. е. в цитадель нестяжательства. Геннадий в 1495 г. объяснял отставку Зосимы «немощью». Владимирский летописец писал, что Зосима ушел с престола «по своей воли».37) В своде 1518 г. (основанном на своде 1508 г.) указано, что Зосима ушел «не своею волею, но непомерно пития держашеся и о церкви божий не рядяше».38) В своде 1497 г. и в Типографской летописи только отмечено, что Зосима ушел «не по своей воле». По Вологодско-Пермской летописи, Иван III «сослал» Зосиму с митрополии.39)
Выборы нового митрополита затянулись. Очевидно, споры вокруг различных кандидатур велись ожесточенные. Наконец 6 сентября был избран, а 22 сентября поставлен митрополитом игумен Троице-Сергиева монастыря Симон Чиж. Человек, склонный к компромиссам (судя по дальнейшей его деятельности), он не принимал активного участия во внутрицерковной борьбе. Ревнителей православия это устроить не могло. Вероятно, поэтому никто из владык не присутствовал на обеде по случаю его избрания, и Симону пришлось удовольствоваться обществом троицких монахов.40)
Кратковременный триумф Дмитрия-внука (коронация 1498 г.) вскоре сменился опалой его видных сторонников и пожалованием в 1499 г. новгородского княжения злейшему врагу еретиков — княжичу Василию. В 1500 г. сошел со сцены Ф. В. Курицын. В 1502 г. его покровители — Дмитрий-внук и княгиня Елена оказались в темнице. Уже накануне церковного собора 1503 г. (на пасху, т. е. 16 апреля) Иван III обещал Иосифу Волоцкому начать преследование еретиков. В 1504 г. Иосиф писал, что, когда он был «на Москве», великий князь «говорил со мною наедине о церковных делех. Да после того почял говорити о новгородцких еретикех... Да и сказал ми, которую дръжал Алексей протопоп ересь, и которую ересь дръжал Федор Курицин». Иван III добавил при этом: «...однолично, деи, пошлю по всем городом, да велю обыскивати еретиков да искоренити».41) [225]
17 апреля 1503 г. умерла Софья Палеолог.42) Смерть своей высокой покровительницы иосифляне, возможно, использовали для дальнейшего давления на великого князя. До собора 1503 г. Иосиф Волоцкий создал на основе своих антиеретических сочинений десятисловную редакцию «Книги на еретики» («Просветитель»). Книга открывалась «Сказанием о новоявившейся ереси», содержавшим историческую справку о появлении и распространении ереси на Руси. Весной 1504 г. Иосиф написал архимандриту Андроникова монастыря Митрофану и просил его воздействовать на государя, чтобы тот ускорил расследование дела о еретиках.43)
Накануне собора 1504 г. Иосиф доработал «Книгу на еретики», создав ее новую (одиннадцатисловную) редакцию. Это произведение сыграло роль развернутого обвинительного заключения. Назойливое стремление вывести ересь из враждебной Литвы должно было обеспечить вынесение смертного приговора вольнодумцам.
О соборе 1504 г. сохранилось краткое сообщение свода 1508 г. (в редакции 1518 г.): «Тоя же зимы князь великий Иван Василевичь и князь великий Василеи Ивановичь всея Русии со отцем с своим, с Симоном-митрополитом, и с епископы, и с всем собором и обыскаша еретиков, повелеша их лихих смертною казнию казнити; и сожгоша в клетке диака Волка Курицина, да Митю Коноплева, да Ивашка Максимова, декабря 27, а Некрасу Рукавову повелеша язык оурезати и в Новегороде в Великом сожгоша его. И тое же зимы архимандрита Касияна Оурьевскаго сожгоша, и его брата, иных многих еретиков съжгоша, а иных в заточение разослаша, а иных по манастырем».44) Сын боярский Дмитрий Коноплев еще в мае — сентябре 1503 г. ездил в свите посольства в Литву. Сожженный Иван Максимов — это тот, кто «свел в ересь» Елену Стефановну, которая находилась теперь в «нятстве» и умерла 18 января 1505 г.45) Инквизиционные костры запылали и в Новгороде. Здесь зимой 1504 г. «архимандрита Касиана Юрьевского сожгоша, да брата его, Ивашка Самочернаго, да Гридко Квашню, да Митю Пустоселова».46) Сожжен был там и Некрас Рукавов. Кассиан был ставленником братьев Курицыных, по их настоянию Иван III и назначил его архимандритом крупнейшего в Новгороде Юрьева монастыря. Держался он [226] здесь независимо от Геннадия, «понеже помощь имеяше Федора Курицына». В период новгородской самостоятельности юрьевская архимандрия была государственным институтом, независимым от архиепископа.47) Властный владыка Геннадий решительно боролся с этой сохранившейся и позднее традицией.
В 1504 г. ряд новгородских бояр, отправленных в свое время на жительство во Владимир и Переславль, были переведены в Москву.48) Связано ли было как-то это решение с казнями новгородцев, сказать трудно.
Московские и новгородские костры вызывали ропот не только в народе, но и среди монашества. Иосифу Волоцкому пришлось писать специальное послание от имени митрополита о соблюдении соборного определения 1504 г. и правомерности казни еретиков как «вероотступников».49)
Слух о казнях проник и за рубеж. Фогт Нарвы в феврале 1505 г. сообщал, что «Волк, секретарь старого великого князя, сожжен со многими другими русскими из-за некоей ереси, которая среди них распространилась. И этот (Василий. — А. З.) велит еретиков в любое время хватать, где их только можно выследить, и приказывает их сжигать».50)
Казни еретиков — небывалое в русской практике явление — с негодованием были встречены в кругах духовенства, близких к нестяжателям. В ответ Иосиф Волоцкий написал ряд сочинений. В «Слове об осуждении еретиков» (позднее включено как 13-е Слово в «Книгу на еретики») порицались те, кто, ссылаясь на Иоанна Златоуста, говорили, что «не достоить никого же ненавидети или осужати, ниже невернаго, ниже еретика, и не убо достоит убивати еретика». В «Слове о благопремудростных коварствах» (источник 14-го и отчасти 1-го Слов в «Книге на еретики») Иосиф также развивает тезис о том, что царям и инокам «подобает осужати и проклинати еретики и отступники».51) В послании о соблюдении соборного определения 1504 г. Иосиф проводил мысль о необходимости различать «еретиков и отступников». Последних миловать нельзя, а «нынешний же отступницы» заслуживают самой жестокой казни.
Сохранился интересный памятник, известный под названием «Ответ кирилловских старцев на послание Иосифа Волоцкого о наказании еретиков». Он [227] начинается с изложения послания Иосифа великому князю Василию («о Кассиане, архимандрите Юрьевском, и о прочих еретицех»), в котором доказывается необходимость казней еретиков. В «Ответе» же проводится мысль о необходимости миловать еретиков. Н. А. Казакова предполагает, что «Ответ» написал Вассиан Патрикеев зимой 1504 г., «в период, когда уже готовилась расправа с еретиками, но еще до их казней». Ее наблюдения были обстоятельно рассмотрены и отвергнуты Я. С. Лурье. Автор «Ответа» вопрошал Иосифа, почему он «не связа» Кассиана «своею мантиею, донеле же бы он сгорел?», а сам был бы благодаря «своей святости» извлечен невредимым из «пламени». Прошедшая форма («связа... сгорел») указывает, по мнению Лурье, на то, что Кассиан уже был сожжен. Доводы Иосифа взяты из его «Слова об осуждении еретиков», т. е. «Ответ» написан был после «Слова». Наконец, разделение еретиков на «некающихся» и на «кающихся и свою ересь проклинающих», которых «церьковь божия приемлет простертыма дланми», могло быть уже после собора 1504 г., когда Иван III и Василий Иванович повелели «овех огню предати, овех же языки изрезывати и иными казньми казнити. Они же, видеша таковую свою беду, вси начата каятися». «Ответ», считает Лурье, мог быть написан уже после 1508 г., когда Волоколамский монастырь перешел под великокняжеский патронат (Иосиф писал «государю» Василию Ивановичу: «...своего ему монастыря»).52)
Идеология нестяжательства сложилась не сразу. Первым импульсом к ее оформлению был подъем реформационного движения. Стремясь к укреплению церкви, нестяжатели первого призыва во главе с Нилом Сорским считали путем церковной реформы «умную молитву» и нравственное самосовершенствование. Дух критицизма по отношению к «писанию» должен был, по их мысли, помочь избавить церковную традицию от «плевел». Во всем этом сказывалось косвенное влияние еретического вольномыслия. Вторым толчком к оформлению нестяжательства были соборы 1503—1504 гг.: на первом из них заволжские старцы сочувствовали попыткам правительства ликвидировать монастырское землевладение, после второго — решительно протестовали против сожжения еретиков. Итак, на первом этапе «нестяжатели» выступили против теоретических [228] основ реформы церковного быта, предложенной иосифлянами (утверждение внешнего благочиния, палочный режим общежительных монастырей, начетничество); на втором — против практики воинствующих церковников.
Система религиозно-философских взглядов московских вольнодумцев восстанавливается с большим трудом. Не дошло даже приговора по их делу (хотя приговор 1490 г. сохранился). Иосиф Волоцкий отделял ересь новгородцев от той, которую «держал» Ф. В. Курицын. Очевидно, последняя не была столь радикальной. Вряд ли московские еретики шли дальше отрицания монашества как института, осуждения продажности церковной иерархии, а также, возможно, и критики святоотеческих преданий. Зато их влияние на развитие общественно-политической мысли и культуры несомненно. «Повесть о Дракуле» Ф. Курицына входит в круг тех памятников светской оригинальной беллетристики, которые получают распространение в конце XV в. Среди них — «Повесть о купце Басарге», повести цикла о Мамаевом побоище (в том числе «Задонщина») и др.53) Растет интерес книжников к фольклорным мотивам, к описанию явлений природы, животного мира.
Русская гуманистическая мысль конца XV — начала XVI в., как и европейское Возрождение в целом, одним из своих источников имела античное наследие, проникавшее и непосредственно, и через патристическую философию. На Руси получили распространение сочинения псевдо-Дионисия Ареопагита, которые оказали влияние и на идеолога гуманизма Пико делла Мирандолу, и на Джордано Бруно и Николая Кузанского. Платоновские, плотиновские и прокловские тексты попадали на Русь через посредство псевдо-Дионисия. В 1495 г. итальянский гуманист Альд Мануций издал в Венеции изречения Менандра, хорошо известные в то время и на Руси среди еретиков («Мудрости Менандра»). Античные сочинения широко входят в репертуар читавшихся на Руси книг. С XIII в. в хронографы включалась так называемая псевдо-Каллисфенова «Александрия» (легендарная биография Александра Македонского), а с XV в. на Руси известен и ее сербский вариант. Троянские саги дополняются переведенной в конце XV в. Троянской историей Гвидо [229] де Колумны. Распространяются апокрифы о Соломоне и Китоврасе. Известна повесть о Стефаните и Ихнилате, восходящая к мотивам индийского эпоса. Все эти произведения связаны с кругом идей Предвозрождения и Ренессанса. Торжество клерикальной реакции в начале XVI в. на время приостановило распространение светской литературы на Руси. С разгромом московской ереси можно связать и загадочную судьбу великокняжеской библиотеки («Либерии»), содержавшей много памятников античной литературы. Возможно, после 1504 г. она надолго была замурована в подвалах Кремля.54)
Процесс секуляризации общественной мысли, наметившийся на рубеже XV—XVI вв., отразился и в повышенном интересе к позитивным знаниям (в том числе к языкознанию, астрономии, медицине, строительному делу). В силу недостаточно интенсивного развития социально-экономических условий явления гуманизма не были сколько-нибудь значительными. К тому же их носителями были не столько торгово-ремесленные круги города, сколько дальновидные представители государственного аппарата и дворянства. Поэтому в России дело не дошло до противопоставления суверенной личности церковному мировоззрению. Речь шла прежде всего о противопоставлении самовластия монарха всевластию церковников.
В конце XV в. резко усилился интерес и к истории, причем не только русской, но и всемирно-исторической. Отзвуком этого были работа Ивана Черного над перепиской Еллинского летописца, а также создание «Сказания о князьях владимирских» (в первоначальной редакции). В «Сказании» также слышны мотивы античного наследия. При дворе Дмитрия-внука составлена была в 1498 г. особая редакция тверского летописного свода, пополненная как московскими, так и тверскими известиями. Как предположил С. М. Каштанов, при дворе Елены Волошанки в 1495 г. возник еще один летописный свод, отразивший характерные черты политики протверской политической группировки. В отличие от свода 1493 г. в нем тверские бояре не называются «коромольниками», отсутствуют некоторые сведения, рисующие враждебные отношения между Россией и Литовским княжеством, и появляются материалы о русско-валашском союзе.55) [230]
М. В. Щепкина обратила внимание на замечательный памятник древнерусского художественного шитья — пелену, на которой изображен торжественный выход Ивана III и всего его семейства во время февральской коронации 1498 г. Эта одна из первых светских картин Древней Руси возникла в окружении Елены Стефановны около 1498 г. Елена Волошанка с ее кружком гуманистов и реформаторов чем-то напоминает польскую королеву Бону, окруженную итальянскими гуманистами. Пелена Елены Волошанки — «памятник чисто светского торжества над противниками».56) В ней наряду с церковными мотивами обнаруживаются и светские, сочетаются приемы молдавского искусства и русского. Пелена Софьи Палеолог 1499 г. носит уже печать традиционного церковного искусства.
Отголоски политической борьбы 80-90-х годов XV в. усматривает в миниатюрах Радзивилловской летописи О. И. Подобедова. На миниатюре, посвященной убиению Андрея Боголюбского в 1175 г., изображена женщина в иноземном платье, держащая отсеченную левую руку. Сведения об участии в убийстве князя жены его сына — «болгарки» есть только в Тверском сборнике. Поэтому Подобедова считает, что список создан в тверских правительственных кругах (при дворе Ивана Молодого и Дмитрия-внука), возможно при участии Ивана Черного, закончившего в июле 1485 г. Еллинский летописец. Деятельностью книжников московского еретического кружка могло объясняться, по ее мнению, и ограниченное количество церковных сюжетов в миниатюрах. Второй этап работы над списком (конец 1497 — февраль 1498 г.) Подобедова связывает с венчанием Дмитрия-внука. В частности, изображение княжны-иноземки на миниатюре 1175 г., возможно, намекало на великую княгиню Софью — вдохновительницу заговора против Дмитрия.57)
Возрожденческие мотивы проникли и в архитектуру. В особенно яркой форме их можно обнаружить в памятниках Московского Кремля, созданных итальянскими зодчими Аристотелем Фиораванти, Марко Руффо, Пьетро Солари совместно с псковичами и москвичами. В великолепном московском ансамбле освежающее влияние итальянского Ренессанса сочетается с воскрешением национальных традиций, восходящих еще к Древней Руси. В живописи рубежа XV—XVI вв. [231] исследователи обнаруживают художественные отклики на религиозные споры того времени. Как показал М. В. Алпатов, с тринитарными спорами конца XV в. связано возникновение такого шедевра русской живописи, как икона «Апокалипсис». Мотивы итальянского и южнославянского искусства присутствуют в роскошных орнаментах рукописей конца XV в. (Буслаевская Псалтырь, книга Слов Григория Богослова, принадлежавшая кн. Пожарскому). Не исключено, что на некоторые из них наложили отпечаток вкусы княгини Елены Стефановны.58)
Словом, влияние московских вольнодумцев, и атмосферы религиозно-философских споров, и возросших гуманистических интересов сказалось в различных областях культуры. Искра, зажженная вольнодумцами, не угасла. На смену физически истребленному поколению еретиков конца XV — начала XVI в. в 20-30-е годы XVI в. пришли наследники их идей, продолжавшие в иных условиях борьбу с мертвящим воздействием церкви на русскую культуру.
Агония московской ереси — страница истории России последних лет правления Ивана III. Но в то время государь был далек от практического управления страной. Вся власть сосредоточивалась в руках княжича Василия, которому в конце 1503 г. и завещал престол Иван III.59) Постепенно сходили со сцены все видные деятели последних десятилетий правления его отца. Вскоре после смерти Софьи Палеолог умерла в январе 1505 г. в заточении Елена Волошанка, а в декабре — опальный архиепископ Геннадий. Не прошло и года после инквизиционного собора 1504 г., как 27 октября 1505 г. скончался и сам государь всея Руси Иван Васильевич.60) [232]
1) АЕД, 375-376, 471.
2) Там же, с. 377, 380-381, 471, 473; ПИВ, с. 176.
3) Повесть о Дракуле. М.-Л., 1964, с. 42-43; Лурье. Борьба, с. 141. [310]
4) Stroev V. Zur Herkunftsfrage der Judaisierenden. — ZSPh., 1934. Bd. XI, Hf. 34, S. 341-345.
5) Stökl G. Das Echo von Renaissance und Reformation im Moskauer Russland. — JGO, 1959, Bd. 7, Hf. 4, S. 413.
6) ПДС, т. I, стлб, 87-88; ПСРЛ, т. 28, с. 157, 159, 329; PK, с. 25, 28; АСЭИ, т. III, №209; Сб. РИО, т. 35, с. 237, 242; Шмидт С.О. Продолжение Хронографа редакции 1512 г., с. 237; ДДГ, № 96, с. 404. См. о И. Курицыне: Веселовский С. Б. Дьяки и подьячие XV—XVII вв., с. 280; Зимин А. А. Дьяческий аппарат в России второй половины XV — первой трети XVI в. — ИЗ, 1971, т. 87, с. 246; Клибанов А. И. Реформационные движения в России в XIV — первой половине XVI в.; Лурье. Борьба.
7) ПДС, т. I, стлб. 8, 10, 11, 26, 80, 159-162, 164-167; Сб. РИО, т. 28, с. 159; т. 35, с. 56, 138-144, 302 и др.; т. 41, с. 164, 238-239, 290; Сборник кн. Хилкова, с. 371; РК, с. 25; Казакова Н. А. Ливонские и ганзейские источники..., с. 158. См. о Ф. Курицыне: Веселовский С. Б. Указ. соч., с. 280; Зимин А. А. Дьяческий аппарат..., с. 247-248.
8) АСЭИ, т. I, № 427, 523, 642 (грамота ошибочно датируется «около 1502/04»); т. III, № 291 б; ДДГ, № 85, с. 344; Каштанов. Социально-политическая история, с. 29, 58; Черепнин. Архивы, ч. 2, с. 310-314; Шмидт С. О. Указ. соч., с. 273.
9) ГБЛ, Фунд. собр., № 187; Бегунов Ю. К. Кормчая Ивана Волка Курицына. — ТОДРЛ, т. XII. М.-Л., 1956, с. 141-159 (критические замечания и коррективы см.: Лурье. Борьба, с. 171-172).
10) Лурье. Борьба, с. 200.
11) Повесть о Дракуле, с. 43, 118.
12) Свою раннюю оценку взглядов Ф. Курицына, изложенных в «Повести о Дракуле», считаю ошибочной. Она исходила из традиционного представления о борьбе дворянства с боярством как основе внутриполитических конфликтов в конце XV — XVI в. (Зимин А. А. И. С. Пересветов и его современники. Очерки по истории русской общественно-политической мысли середины XVI в. М., 1958, с. 414).
13) АЕД, с. 256-276. Кроме соответствующих разделов в монографиях А. И. Клибанова и Я. С. Лурье см. также: Лилиенфельд Ф. Г. Иоанн Тритемий и Федор Курицын. — Культурное наследие Древней Руси, с. 116-123; Lilienfeld F. Über einige Zuge des Frühhumanismus und der Renaissance in Russland und Deutschland. — Jahrbücher für frankonische Landsforschung, 1976, Bd 36, S. 23-35; Kämpfer F. Zur Interpretation des Laodicenischer Sendschriftens. — JGO, 1968, Bd 16, S. 53-69; Haney I. V. The Laodecean Epistle. — Slavic Review, 1971, Bd 30, p. 832-852; Fine J. Fedor Kuritsyn's «Laodikiskoe poslanie» and the Heresy of the Judaisers. — Speculum, 1966, vol. 41, N 3, p. 500-504; Majer J. Zuin judischen Hintergrund des sogennanten «Laodicenischen Sendschriftens». — JGO, 1969, Bd 17, S. 1-12. Разбор части этих работ см.: Luria J. Zur Zusammensetzung des «Laodicenischen Sendschreibens». — JGO, 1969, Bd 17, Hf. 2, S. 116-169; idem. L'hérésie dite des judaïsante et ses sources historiques. — Revue des etudes slaves, 1966, t. 45, p. 49-67.
14) Клибанов А. И. Указ. соч., с. 68-69, 74, 82, 342.
15) Там же, с. 348-350; Лилиенфельд Ф. Г. Указ. соч., с. 116-123. [311]
16) ГБЛ, Муз. собр., № 597; ГИМ, собр. Уварова, № 447; АЕД, с. 278-280, 376, 472, 481, 506. См. также: Лихачев Д. С. Еллинский летописец второго вида и правительственные круги Москвы конца XV в. — ТОДРЛ, т. VI. М.-Л., 1948, с. 100-110.
17) ГПБ, F 1. 3; АЕД, с. 280-305; Клибанов А. И. Указ. соч., с. 35-62; Клосс Б. М. Книги, редактированные и писанные Иваном Черным. — ЗОР, вып. 32. М., 1971, с. 61-72.
18) ПСРЛ, т. 6, с. 49; ПИВ, с. 176, 178-179; ГИМ, Епарх. собр., № 339, л. 271-271 об.; № 340, л. 197; Лурье. Борьба, с. 142, 143, 181-183.
19) АЕД, с. 390; ГПБ, Q XVII, № 15, л. 359 об. - 360; Православный собеседник, 1861, № 1, с. 105-110; Лурье. Борьба, с. 269.
20) АЕД, с. 395.
21) РИБ, т. VI, стлб. 795-820; НЛ, с. 141, 311. «Изложение» вошло в Кормчую 1493 г., переписанную для соловецкого игумена Досифея. По поручению Зосимы пермский епископ Филофей составил пасхалию на 19 лет (ПСРЛ, т. 26, с. 288).
22) ПСРЛ, т. 26, с. 288. Дата «7001», очевидно, неверна.
23) РИБ, т. VI, стлб. 799; Лурье. Борьба, с. 375-383. Ср.: Гельдберг А. Л. К предыстории идеи «Москва — третий Рим». — Культурное наследие Древней Руси, с. 115.
24) ПДС. т. I, стлб. 12.
25) Евсеев И. Е. Геннадиевская библия 1499 г. М., 1914; его же. Очерки по истории славянского перевода Библии. Пг., 1916; Лурье. Борьба, с. 271-275.
26) Хрущев И. П. Исследование о сочинениях Иосифа Санина. СПб., 1868, с. 262-263; Майков Л. Н. Последние труды. — Известия ОРЯС, 1900, т. V, кн. 2, с. 371-379; Лурье. Борьба, с. 266-268; Розов Н. Н. Соловецкая библиотека и ее основатель игумен Досифей. — ТОДРЛ, т. XVIII. М.-Л., 1962, с. 301; Зимин А. А. Крупная феодальная вотчина и социально-политическая борьба в России в конце XV—XVI в., с. 236.
27) Евсеев И. Е. Геннадиевская библия 1499 г., с. 10, 12; Соболевский А. И. Переводная литература Московской Руси XVI—XVII вв. СПб., 1903, с. 191-193; Лурье. Борьба, с. 270; Немировский Е. Возникновение книгопечатания в Москве. М., 1964, с. 70-72; Зимин А. А. Россия на пороге нового времени, с. 358-359. Перевод трактата Самуила Евреина приписывается также Николаю Булеву.
28) Бегунов Ю. К. Болгарский писатель X в. Козма Пресвитер в русской письменности конца XV — начала XVI в. — ТОДРЛ, т. XIX. М.-Л., 1963, с. 293; Розов Н. Н. Указ. соч., с. 297, 300.
29) ПДС, т. I, стлб. 88, 104-106; Немировский Е. Указ. соч., с. 60-61; Повести о споре Жизни и Смерти (Исследование и подготовка текста Р. П. Дмитриевой). М.-Л., 1964, с. 14-19.
30) Через Любек (морским путем) шла дорога в Новгород. Этим путем ездили послы из Рима. В 1472 г. через Любек ехала Софья Палеолог. О Б. Готане и Н. Булеве см.: Raab Н. Über die Beziehungen Bartholomäus Ghotans und Nicolaus Buelow zum Gennadij-Kreis in Novgorod. — Wissenschaftliche Zeitschrift der Universität Rostok. Gesellschafts und Sprachwissenschaftliche Reihe, Hf. 3, 1958—1959, S. 419-422; Angermann N. Nicolaus Bülow. Ein lübecker Arzt und Theologe in Novgorod und Moskau. — Zeitschrift des Vereins für Lübecks-Geschichte und Altertumskunde, 1966, Bd 46, S. 88-89; Angermann N. Neues über Nicolaus Bülow und sein Wirken im Moskauer Russland. — JGO, 1969, Hf. 3, S. 408-419; Немировский Е. Л. [312] Указ. соч., с. 58-61, 69-74; Зимин А. А. Россия на пороге нового времени, с. 352-357.
31) ЧОИДР, 1902, кн. 2, с. 1-68; Седельников А. Д. К изучению «Слова кратка» и деятельности доминиканца Вениамина. — Известия ОРЯС, т. XXX. Л., 1926, с. 207, 212-213 и др.; Лурье. Борьба, с. 225-229; Зимин. А. А. Крупная феодальная вотчина..., с. 234-236.
32) Памятники старинной русской литературы, вып. I. СПб., 1860, с. 296. Заголовок вступления к «Повести» связывает ее с Д. Траханиотом («Посыльная грамота Дмитрия Грека Толмача»), а в тексте автор называет себя «Митей Малым», т. е. Д. Герасимовым. Время сложения «Повести» устанавливается на том основании, что в ней главой православной церкви изображен Геннадий. Я. С. Лурье на основании наличия заимствования из «Сказания о Максиме Греке» и отсутствия ранних списков (до второй половины XVI в.) считает «Повесть» поздним памятником (Борьба, с. 229-230). Н. Н. Розов, датирующий «Повесть» 90-ми годами, заблуждается, считая ее памятником не специфически новгородской, а общерусской публицистики (Розов Н. Н. Повесть о новгородском белом клобуке как памятник общерусской публицистики XV в. — ТОДРЛ, т. IX. М.-Л., 1953, с. 178-219; его же. Повесть о новгородском белом клобуке. — УЗ ЛГУ, 1954, № 173, с. 307-327).
33) ВМЧ, сентябрь, дни 1-13. СПб., 1868, стлб. 472; АЕД, с. 428, 432. Послание Нифонту сохранилось в двух редакциях: Пространная содержала прямые выпады против Зосимы, а Краткая направлена была против новгородских еретиков. Краткая редакция мне представлялась ранее первоначальной (АЕД, с. 421-423). После находки В. Б. Кобриным послания Иосифа архимандриту Евфимию, близкого к тексту послания к Нифонту, спор решается в пользу гипотезы Я. С. Лурье о первоначальности Пространной редакции.
34) Кобрин В. Б. Послание Иосифа Волоцкого архимандриту Евфимию. — ЗОР, вып. 28. М., 1966, с. 227-239; АЕД, с. 433- 435, 391-414.
35) АЕД, с. 346; ПИВ, с. 155.
36) ПСРЛ, т. 30, с. 138. Вероятно, около декабря 1495 г. Зосима причащался «во всемь святительском чину» в Троице (ПСРЛ, т. 15, стлб. 503; т. 28, с. 160), т. е. еретиком его тогда не считали.
37) РИБ, т. VI, № 121, стлб. 834-835; ПСРЛ, т. 30, с. 138 (возможно, описка вместо: «не по своей воли»).
38) ПСРЛ, т. 28, с. 325. Ср.: т. 4. СПб., 1848, с. 164; т. 6, с. 39, 240; т. 8, с. 228 и др. Я. С. Лурье склонен это сведение связывать со сводом Геннадия (Борьба, с. 153) или во всяком случае считать поздним (Летописи, с. 251).
39) ПСРЛ, т. 24, с. 213; т. 28, с. 159; т. 26, с. 289.
40) ПСРЛ, т. 6, с. 39-40; т. 8, с. 228; т. 24, с. 213; т. 28, с. 160, 326-327; т. 26, с. 289.
41) ПСРЛ, т. 23, с. 175-176; ПИВ, с. 175-176.
42) ПСРЛ, т. 28, с. 336. В других летописях дата 7 апреля (т. 6, с. 48).
43) АЕД, с. 438-486; ПИВ, с. 175-178.
44) ПСРЛ, т. 28, с. 337; ср.: т. 6, с. 49; т. 8, с. 244; т. 12, с. 258; т. 20, пол. 1, с. 375; т. 21, пол. 1, с. 268; т. 22, ч. I, с. 515; т. 26, с. 296-297; т. 33, с. 134; ИЛ, с. 146; Шмидт С. О. Указ. соч., с. 276; Зимин А. Л. Краткие летописцы XV—XVI вв., с. 36. [313]
45) Сб. РИО, т. 35, с. 413; ПСРЛ, т. 28, с. 337.
46) ПСРЛ, т. 6, с. 244, ср.: с. 49-50; т. 8, с. 244; т. 12, с. 258; т. 20, пол. 1, с. 375; т. 21, пол. 1, с. 268; т. 26, с. 296-297; т. 28, с. 337; ИЛ, с. 146. См. также анафемствования еретиков, включенные в состав синодиков (Бегунов Ю. К. Соборные приговоры как источник по истории новгородско-московской ереси. — ТОДРЛ, т. XIII. М.-Л., 1957, с. 214-224).
47) Просветитель, с. 518; Янин В. Л. Очерки комплексного источниковедения, с. 136-149.
48) АЕД, с. 506-510.
49) ПСРЛ, т. 30, с. 139-140.
50) Казакова Н. А. Ливонские и ганзейские источники..., с. 159.
51) АЕД, с. 486-498; Казакова Н. А. Вассиан Патрикеев и его сочинения, с. 250-253.
52) Казакова Н. А. Вассиан Патрикеев..., с. 176, 252; ее же. Когда началась полемика нестяжателей с иосифлянами. — Из истории феодальной России. Л., 1978, с. 111-115; АЕД, с. 498, 503, 508, 511; Лурье. Борьба, с. 424-425.
53) Повесть о Дмитрии Басарге и о сыне его Борзосмысле. Л., 1969; Истоки русской беллетристики, с. 320-386.
54) Клибанов А. И. Указ. соч., с. 308; Александрия. М.-Л., 1965; Геппенер Н. В. К истории перевода повести о Трое Гвидо де Колумна. — Сб. к 40-летию ученой деятельности А. С. Орлова. Л., 1934, с. 351-360; Стефанит и Ихнилат. Л., 1969; Зимин А. А. К поискам библиотеки московских государей. — Русская литература, 1963, № 4, с. 124-132.
55) Насонов А. Н. Летописные памятники Тверского княжества. — Известия АН СССР, сер. VII, 1930, № 10, с. 741; ПСРЛ, т. 27, с. 301-367; Каштанов С. М. О списке двух неопубликованных летописных сводов. — ПИ, 1959, т. VIII, с. 460-465.
56) Щепкина М. В. Изображение русских исторических лиц в шитье XV в. М., 1954, с. 20; Pociecha Wł. Królowa Bona. Poznań, 1949, t. I-II.
57) ПСРЛ, т. 15, стлб. 250-251; Подобедова О. И. Миниатюры русских исторических рукописей. М., 1965, с. 95-97.
58) Попов Г. В. Живопись и миниатюра Москвы середины XV — начала XVI в., с. 51; Алпатов М. В. Памятник древнерусской живописи конца XV в. М., 1964; Зацепина Е. В. К вопросу о происхождении старопечатного орнамента. — У истоков русского книгопечатания. М., 1959, с. 129.
59) ДДГ, № 89, с. 353. О дате см.: Каштанов. Социально-политическая история, с. 198-202.
60) ПСРЛ, т. 4, ч. I, вып. 2, с. 460, 468, 535; ч. I, вып. 3, с. 611; т. 6, с. 50, 244; т. 8, с. 245; т. 12, с. 259; т. 23, с. 197; т. 26, с. 297; т. 28, с. 338; т. 30, с. 140; т. 31, с. 124-125; УЛС, с. 102; ИЛ, с. 147-148; ПЛ, вып. I, с. 91; вып. II, с. 224 и др.; Шмидт С. О. Указ. соч., с. 275; Зимин А. А. Краткие летописцы XV—XVI вв., с. 11, 36; его же. Россия на пороге нового времени, с. 59-70.