Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Эта книга посвящена семантике и структуре славянских оберегов — магических способов защиты человека и его мира от опасности. Книга написана в русле работ этнолингвистического направления, рассматривающего языковые факты в широком культурном контексте.

Хотя термин оберег (или апотропей) широко употребляется в научной литературе, у исследователей до сих пор не сложилось определенного мнения, какой круг культурных текстов подпадает под это понятие. Отсутствие видимых объединяющих признаков, а главное — невозможность выделить сколько-нибудь конкретное, строго очерченное, только апотропею принадлежащее место внутри культуры, его «растворенность» во всех слоях традиции до сих пор делали этот класс текстов (текстов — в широком семиотическом значении слова) неуловимым для научной классификации. Препятствием на этом пути является гетерогенность оберега. Слово, заговор, обряд, действие, жест, предмет, музыка — вот далеко не полный перечень текстов, которые могут выступать в качестве апотропеев. Говорить о какой-либо формальной жанровой общности здесь не приходится.

Настоящая работа посвящена трем основным формам апотропеических текстов — словесным оберегам, оберегам-предметам и оберегам-действиям, а также апотропеическому обряду, в котором объединяются все три формы.

На первый взгляд, тема, вынесенная в заглавие данной работы, должна была бы подразумевать создание типологической классификации апотропеических текстов и анализ их структуры. Подобный подход оправдывает себя в тех случаях, когда заранее известен перечень единиц исследуемого класса и нет трудностей при их отборе из числа других текстов (к примеру, при изучении свадебных чинов исследователь не спутает их с названиями мифологических персонажей или терминами ткачества). В том случае, когда не ясно, какие именно тексты можно отнести к данному классу (а именно так обстоит дело с оберегами), перед исследователем стоит задача не типологическая, а моделирующая. Чтобы определить, какие тексты народной культуры можно назвать оберегами, необходимо установить критерии отличия оберега от других классов текстов и, опираясь на эти критерии, создать модель славянского оберега, выявив способы его выражения в народной культуре. Построение модели оберега является своеобразным {7} инструментом, с помощью которого можно «опознавать» тексты данного класса, поэтому моделирующий подход не может претендовать на создание законченного перечня оберегов в каждой из славянских традиций. Соответственно задача данной книги заключается не в создании всеобъемлющей компиляции славянских оберегов, а в выявлении их семантики и способов употребления.

Можно выделить несколько значений, в которых термин оберег употребляется в научной литературе. В одних случаях под оберегом понимается малый фольклорный жанр — короткие словесные формулы, предназначенные для охраны от сглаза, нечистой силы и пр. (типа: «тьфу, тьфу, чтобы не сглазить», «соль тебе в очи, головня в зубы» и под.). Однако попытка ограничить оберег жанровыми признаками оставляет «за бортом» множество текстов, принадлежащих к иным жанрам, но объединенных общей функцией охраны человека от потенциальной опасности. Нужно напомнить также, что в народной (севернорусской) традиции, из которой это слово было заимствовано в научный оборот, оно не имеет жанровых ограничений и употребляется по отношению к самым разным культурным концептам от амулета до заговора. Как будет видно из приведенных ниже примеров, на Русском Севере оберегами называют и заговоры на первый весенний выгон скота на пастбище, и наговоренные предметы, и растения, и изображения (в частности, крест), и вещества (например, смолу).

В других случаях оберег понимается как функция, которую могут приобретать различные тексты независимо от своей семантики и структуры и которая придает тексту способность предотвращать опасность. Соответственно с этим к оберегам причисляются все тексты, наделенные апотропеической функцией. Но такое толкование оберега фактически лишает это понятие каких-либо ограничений, поскольку в традиционной культуре при определенных условиях почти любой текст может приобретать охранительную функцию. К примеру, само выполнение всех принятых в традиции ритуалов, предписаний и запретов, независимо от их конкретной семантики, тоже можно рассматривать как оберег, т.к. правильное ритуальное и бытовое поведение само по себе предохраняет человека от возможного зла.

Наконец, этим термином может называться определенная апотропеическая семантика, существующая в тексте в виде мотивов, а также тексты, несущие в себе такую семантику. Для подобного понимания оберега не принципиально, что апотропеическая семантика может быть заключена не во всем тексте, а только в каком-либо его фрагменте. Однако семантика не всегда является гарантом отличия апотропеев от любых других текстов — часть мотивов, принадлежащих апотропеическим текстам, в то же время встречается в текстах, {8} имеющих другую функцию, например, лечебную. Семантика очищения, например, выраженная в таких магических действиях, как окуривание, обмывание, выметание, характерна и для лечебной магии, и для профилактической — обмывают и окуривают травами только что отелившуюся корову (или новорожденного ребенка), чтобы к ним не пристала болезнь или порча, а также уже испорченную корову (или заболевшего ребенка), чтобы их излечить. То же можно сказать и о семантике отгона — отгонять можно и ту опасность, которая еще только приближается (например, градовую тучу), — и тогда это будет оберегом, и ту опасность (например, болезнь), которая уже завладела человеком, — и тогда это будет лечебной магией.

Из всех приведенных здесь толкований оберега наиболее уязвим для критики первый, жанровый подход, поскольку он не учитывает основной особенности — внежанровой природы оберега, его гетерогенности. Однако жанровый подход выдвигает на первый план важную проблему формальных признаков оберега и заставляет задуматься, к каким вообще жанрам могут принадлежать апотропеи.

Гораздо точнее определяет суть оберега функциональный подход, выделяющий апотропеическую функцию как основу, которая объединяет различные по своей природе реалии, но раздвигающий границы этого понятия почти до бесконечности. И здесь удачным ограничителем выступает семантический подход, который позволяет отсечь ту группу текстов, чья апотропеическая семантика не поддерживается апотропеической функцией (например, лечебные заговоры, содержащие мотив отгона болезни, или ритуал окуривания «испорченной» скотины), и ту группу текстов, чья апотропеическая функция не поддерживается апотропеической семантикой (например, благопожелания во время святочных обходов функционально направлены на то, чтобы «было все хорошо» и «не было ничего злого», но тексты благопожеланий обычно содержат семантику продуцирующую, а не апотропеическую).

Из приведенного анализа видно, что в зависимости от подхода понимание оберега может меняться от очень узкого до предельно широкого. Следует признать, что основное ядро этого понятия лежит на пересечении всех трех составляющих, главным образом, — на пересечении функционального и семантического аспектов. Таким образом, собственно оберегами могут быть признаны те тексты, чья апотропеическая функция поддерживается и определяется апотропеической семантикой. Например, затыкание крапивы, репейника, веток терновника или шиповника в углы и двери хлева накануне Юрьева дня или Ивана Купалы квалифицируется как оберег, поскольку функция этого действия — обезвредить ведьму, нанести ей увечье — следует {9} из семантики используемых для этого колючих и жгучих растений. Такие обереги можно назвать семантическими. К их числу относится бóльшая часть оберегов, функционирующих в славянских традициях. В более широком смысле под оберегами можно понимать тексты с апотропеической функцией, не имеющие очевидной апотропеической семантики. Назовем такие обереги функциональными. Сюда относятся в основном вербальные тексты, пришедшие в устную традицию из письменных источников и получившие статус оберегов в силу своего высокого сакрального статуса (например, апокрифическая молитва «Сон Богородицы»).

Каково же место оберегов в системе народной культуры? Специфика семантики оберега во многом зависит от его положения по отношению к другим частям народной культуры. Тексты, функционирующие в народной традиции, можно подразделить на две группы: описывающие устройство мира и регламентирующие отношения человека с этим миром. Очевидно, что апотропеи принадлежат ко второй группе. Тексты, определяющие правила отношения человека с миром, обычно называются запретами и предписаниями, хотя в принципе это одно и то же, поскольку запрет — это предписание, выраженное другими средствами. С функциональной точки зрения тексты-предписания содержат объяснения того, что нужно делать, а) чтобы «хлеб родился», «корова много молока давала», «дети рождались и были здоровыми»; б) чтобы «ребенка не сглазили», «ведьма у коровы молоко не отнимала», «птицы не портили посевов», «дьявол не тронул человека»; в) чтобы «заболевший человек выздоровел», «испорченная корова снова стала давать молоко», «нечистая сила, проникшая в человека, была из него изгнана». Первую группу вербальных текстов и магических приемов, направленных на производство, создание жизненных ценностей, можно назвать продуцирующей. Вторую, цель которой — охрана этих ценностей, — апотропеической, и третью, призванную исправлять, восстанавливать дестабилизированные участки культурного пространства — реабилитационной. Похожая классификация вербальных ритуалов по функциональному признаку была предложена польской исследовательницей Анной Энгелькинг, разделившей вербальные ритуалы на 1) «создающие» желаемое положение вещей в мире; 2) охранительные; 3) снимающие порчу [Engelking 1991, s. 75-85].

Из предложенной схемы видно, что оберег как класс текстов занимает промежуточное положение между текстами продуцирующими и реабилитационными, что влияет на его семантику. Если построить символическую шкалу и расположить на ней тексты всех трех перечисленных типов, то апотропеи будут находиться посреди шкалы, {10} пересекаясь на одном конце с продуцирующими, а на другом — с реабилитационными текстами. Эти пересекающиеся участки и будут составлять ту «маргинальную» часть семантики, которая в зависимости от ситуации может принадлежать как апотропеям, так и текстам двух других классов. Семантика обезвреживания, нанесения удара по источнику опасности, уничтожения опасности, ее отгона характерна как для апотропеев, так и для реабилитационных текстов, и принадлежность текста, несущего такую семантику, к тому или иному классу зависит от обрядовой ситуации.

Итак, основными критериями выделения оберега являются апотропеическая ситуация и апотропеическая семантика, поскольку апотропеические тексты не имеют таких структурных особенностей, которые бы отличали их от других классов текстов. Структура апотропеического текста определяется его жанровыми особенностями: оберег-заговор будет иметь стандартную структуру заговорного текста, оберег-приговор — структуру приговора.

Выбор оберега для той или иной ситуации зависит в первую очередь от того, как проявляется апотропеическая семантика и функция в текстах, поэтому основным объектом нашей работы следует признать конкретные способы выражения оберега в текстах традиционной культуры. Во-первых, под этим подразумеваются способы выражения апотропеической семантики — устойчивые мотивы, встречающиеся в оберегах, и лексические способы их выражения. Так, например, мотив создания магической преграды перед опасностью в русской традиции может реализовываться посредством ряда глаголов: преграждать, заступать, защищать, закрывать, замыкать, засекать, закрещивать, зааминивать, заговаривать и т.д. Мотив создания магического круга реализуется глаголами очерчивать, обходить, обводить, обсыпать, опоясывать, обтыкать, освещать.

Во-вторых, сюда относятся способы выражения прагматической организации апотропеических высказываний — прямые и косвенные способы выражения иллокутивных значений. Например, в прямом виде иллокутивная цель просьбы или мольбы выражается глаголами просить, умолять, молить в первом лице настоящего и будущего времени изъявительного наклонения: «я прошу» или «я умоляю» (так называемый «эксплицитный перформатив» в терминологии Дж. Остина) + глагол в форме императива, выражающий суть просьбы: «Еще я, раб Божий (имя рек), помолюся: пошли, Господи, ко мне на помощь Андрея Первозванного…» (арх. каргопол. [Ребров 1886, с. 49]). В косвенном виде цель просьбы может выражаться деепричастным оборотом, как дополнительное действие. Ср. в белорусском заговоре от волков: «Закачу, завалю камянною сцяною, Божыя міласьці {11} просючы, ад воўка-царыка, ад ваўчыцы-царыцы» (бел. [Замовы 1992, № 147]), Некоторые иллокутивные цели могут выражаться только косвенным путем. Например, в болгарской традиции для оберега от вампира употребляется формула «Сол кълцам» (Я рублю соль), которая формально является высказыванием с иллокутивным значением утверждения. В действительности такое высказывание имеет значение декларации (*У меня есть соль) и фактически заменяет собой акциональное предъявление соли, которой, якобы, боится вампир.

Изучению типов апотропеических ситуаций посвящена первая глава книги. В ней анализируются участники апотропеической ситуации — носитель опасности, охраняемый объект, исполнитель оберега; рассматриваются моменты, при которых необходимо применение апотропеев. Апотропеическая ситуация трактуется как ситуация коммуникативная, т.е. ситуация произнесения речевого акта, обладающая определенной прагматической организацией: наличием целей, отправителя текста, адресата, обстоятельств произнесения вербального оберега.

Вторая глава посвящена анализу апотропеической семантики. Результатом этого анализа является описание «семантического поля» оберега, которое складывается из семантических моделей и семантических мотивов. Семантическая модель — абстрактная единица, созданная для удобства классификации, в основу которой положен тот или иной релевантный способ достижения апотропеической цели — окружение, преграда, разграничение, укрывание, нейтрализация, нанесение вреда, уничтожение, отгон и др. Конкретными воплощениями семантической модели в каждой из традиций на уровне текста являются семантические мотивы — предикатные единицы, содержащие постоянную семантику, устойчиво повторяющиеся в текстах и имеющие закрепленные в традиции формы выражения. Проблема семантических мотивов как основных единиц описания традиционной культуры давно поднималась в науке. Эту проблему в области фольклора разрабатывали А.Н. Веселовский [Веселовский 1913], В.Я. Пропп [Пропп 1969], Е.М. Мелетинский [Мелетинский 1969], отчасти И.И. Ревзин [Ревзин 1975]. Наиболее близкой к предлагаемой нами схеме классификации семантики оберега представляется теория семантического мотива, выдвинутая американским фольклористом А. Дандесом [Dundes 1962] и поддержанная болгарской исследовательницей Л. Парпуловой [Парпулова 1976; Парпулова 1978]. Опираясь на идею изоморфизма разных уровней культуры, Дандес вводит новые термины мотифема и олломотив, считая, что алломотив так соотносится с мотифемой, как аллофон с фонемой и алломорф с морфемой [Dundes 1962, р. 95]. Применяемый нами для анализа апотропеической семантики термин семантическая модель весьма близок по значению к рассматриваемой {12} Дандесом мотифеме (абстрактной единице, соотносимой в фонологии с фонемой), а термин мотив сравним с предлагаемым Дандесом термином алломотив — конкретной, существующей в традиции единицей выражения семантического значения.

Третья глава «Языковая структура апотропеических текстов» рассказывает о структуре вербального оберега. Основной единицей анализа является высказывание [Бахтин 1979], или речевой акт [Остин 1986; Серль 1986], который может равняться целому тексту или составлять его фрагмент. Изучение языковой структуры высказываний, встречающихся в вербальных апотропеях, проводимое в этой главе, отвечает на вопрос, какие иллокутивные цели содержат апотропеические высказывания и какими конкретно способами, прямыми и косвенными, эти цели выражаются в речи. Среди иллокутивных целей выделяются просьба, мольба, приказ, заклинание, утверждение, декларация.

Четвертая глава книги «Высказывание в структуре текста» посвящена жанровым реализациям вербального оберега. В нем рассмотрены жанры, к которым могут принадлежать различные апотропеические тексты: приговор, заговор, молитва, обрядовая и колыбельная песни. Для каждого из жанров исследованы основные, наиболее характерные способы соединения отдельных высказываний, имеющих разные иллокутивные значения, в единый текст.

Пятая глава «Вербальный ритуал» рассматривает гетерогенные обереги, состоящие из вербальной и акциональной частей, образующих единое целое. К числу таких оберегов, в частности, принадлежит ритуальный диалог. В главе анализируются типы соотношения вербального и невербального уровней внутри ритуала.

Источниками настоящей работы являются тексты славянской традиционной культуры в записях XIX—XX вв., среди которых: этнографические описания славянских традиций, сборники заговоров, фразеологические и диалектологические словари, материалы архивов, личные экспедиционные записи автора. Основной корпус текстов, на котором базируется работа, составляют тексты русской, белорусской, украинской и сербской традиций, с добавлением болгарского, польского, словацкого и, в меньшей мере, чешского материалов.

Слово óберег пришло в научный метаязык из севернорусских диалектов (óберег, óберéж от глагола беречь [СРНГ 22, с. 32-33]), где оно обозначает группу магических профилактических средств — как словесных, так и предметных, предназначенных для защиты от опасности. В.И. Даль так определяет слово óберег: «Заговоры, зачуранья, слова и обряд от порчи, уроки; наговор, нашепты для разрушенья или недопущенья вредных чар; талисман, ладанка, привеска от сглазу, от {13} огня, воды, змеи, падежа, порчи свадеб, болезни и пр.» [Даль 2, с. 579]. Примеры, приводимые в Словаре русских народных говоров, также подчеркивают гетерогенную природу оберега: «нашептанная сбруя для лошадей под свадебный поезд» (шенк. арх.); «нательный крест или ладанка с зашитым в нее соком чертополоха со змеиной шкуркой (выползком) или записанными на бумаге заговорами», а также «отпуск скота от трясавицы, богородицына молитва и загрызать грыжи… — первый предупреждает гибель скота во время пастьбы, второй — человека от лихорадки, третий и четвертый — ребенка от болезни» (онеж. арх.); «тетрадка, бумага с записанными заговорами на ловлю зверей и птиц, сохранение лошадей, при свадьбе, при выгоне рогатого скота на пастбище и т.п.» (арх.); «собрание особых слов и заклинаний, написанных на клочке бумаги и произносимых с целью предохранения человека от болезни, а животных от хищных зверей (арх.); «…обереги — клочки бумаги с записанными на них молитвами… но есть и другие обереги и приговоры на случай, полученные от знахарей» (арх. [СРНГ 22, с. 32]). Ср.: «Молитва така — обереж — нешто не заберет» (арх.); «Обережь она посадила, чтобы не испортить человека, не посадить икоту» [там же, с. 33]; «Крест из смолы намажут из колидору, чтоб ) боль не заходила, говорят, смола — обереж» (средняя Двина [Грысык 1992, с. 63]); «При свадьбах некоторые наговаривают на воск обереж и отдают его дружкам» (мезен. арх. [СРНГ 22, с. 33]). Ср. также русское название знахаря оберегатель и знахарки оберегательница [СРНГ 22, с. 32], а также одного из участников свадьбы бережатый, явно связанные с функцией охраны молодых от порчи. Бережатые ведут к венцу жениха и невесту (яросл. [ЯОС 1, с. 52]).

В древнерусских былинах слово оберег могло обозначать оружие, орудие защиты, в частности палицу, как в былине об Илье Муромце: «У Ильи был оберег полтора пуда, / Полтора пуда был с четвертью» [СРНГ 22, с. 32]. Ср. также óберег — «гарнизон, охрана» [Даль 2, с. 579]. Слово оберег служит также для обозначения осторожной манеры поведения, стиля жизни: «Мужик разумный, живет с обережью, и дети умные, тоже оберег держут» (сарат. [СРНГ 22, с. 33]).

Следует заметить, что в русских народных говорах слово оберег употребляется и по отношению к чисто прагматическим средствам профилактики: «Женщины разошлись по домам за бутылочками [с карболкой и сулемой при холерной эпидемии] для оберегу» (арх. [СРНГ 22, с. 33]), что свидетельствует об отсутствии в традиции границы между магическими и прагматическими средствами защиты и восприятии магической и ритуальной практики в чисто прагматическом ключе.

В других славянских языках, видимо, нет определенного термина для этого класса текстов. В украинских исследованиях, несомненно {14} под влиянием русской традиции, встречается термин оберег (ср.: [Щербаківський 1991, с. 547]). В трудах белорусских ученых используется слово апатрапей [Нікольскі 1933], а для вербальных оберегов — сочетание засцерегальныя вусныя замовы [Замовы 1992, с. 9]. Собственно белорусское народное название ахоўная [замова] зафиксировано один раз (зап. Е. Романова, Городоцкий пов. [Замовы 1992, с. 51]). У белорусов существует близкое по значению к оберегу слово прúмхи — комплекс магических предписаний для сохранения здоровья и благополучия, которые А. Сержпутовский сравнивает с «правилами гигиены» [Сержпутовский 1907, с. 33]. Сербский исследователь Т. Джорджевич комплекс мер, предохраняющих от сглаза, называл словом заштита [Ђорђевић 1938]. Собственно народное сербское хамајлија имеет узкое употребление, обозначая только обереги-амулеты.

* * *

Исследования в русле этнолингвистического направления, имеющие объектом своего изучения различные фрагменты славянской народной культуры, давно занимают значительное место в отечественной славистике. Среди предшественников этого направления можно назвать А.Н. Веселовского и Д.К. Зеленина. Во второй половине XX в. этнолингвистические методы изучения славянской традиционной культуры и ее языка разрабатывались в трудах П.Г. Богатырева, Н.И. и С.М. Толстых, Л.Н. Виноградовой, С.Е. Никитиной и других. Практические результаты исследований отражены в этнолингвистическом словаре «Славянские древности» [Т. 1. М., 1995; Т. 2. М., 1999]. Среди зарубежных работ следует назвать ряд исследований польских ученых и, прежде всего, «Słownik stereotypów i symboli ludowych» под редакцией проф. Е. Бартминьского, а также исследования Я. Адамовского, С. Небжеговской, Ф. Чижевского и др. Необходимо также упомянуть исследования болгарских ученых И. Георгиевой, Ф. Бадалановой, сербского ученого Л. Раденковича, чьи работы значительно углубляют наше представление о народной культуре. В работах этих и других ученых прямо или косвенно затрагивались и проблемы оберега.

Несмотря на то, что во фрагментарном виде апотропеи представлены в целом ряде работ по славянской традиционной культуре (см., например: [Толстые 1981, с. 44-120; Ђорђевић 1938] и др.), сколько-нибудь значительных исследований, посвященных непосредственно славянскому оберегу, не существует. Среди работ, исследовавших частные аспекты этой темы, можно назвать ряд статьей о севернорусских «отпусках» — апотропеических заговорах, предохраняющих скот ([Бобров, {15} Финченко 1986; Дурасов 1989] и др.), книгу А.Ф.Журавлева, в которой, в частности, рассматриваются магические способы охраны скота от болезней и порчи [Журавлев 1994], статью А.В. Гуры, посвященную апотропеическим формулам при встрече с волком в Полесье [Гура 1988], статьи С.М. Толстой и Л.Н. Виноградовой об одном из видов апотропеического ритуала — о приглашении носителя опасности на рождественский ужин [Виноградова, Толстая 1991; Виноградова, Толстая 1993]. В статьях болгарского исследователя А. Гоева описаны виды свадебных оберегов. Магические способы защиты от «злого» глаза рассмотрены в фундаментальной работе Т. Джорджевича «Зле очи у веровању Јужних Словена» [Ђорђевић 1938], а также в статьях С. Тановича [Тановић 1934], Б. Русича [Русић 1935] и др.

Методы теории речевых актов, используемые в настоящей книге, разрабатывались в основополагающих работах П. Стросона [Стросон 1986], Дж. Серля [Серль 1986], а также исследованиях Т.В. Булыгиной, А.Д. Шмелева (см., в частности: [Булыгина, Шмелев 1992], Н.Д. Арутюновой [Арутюнова 1976], Е.В. Падучевой [Падучева 1985]. Однако до ближайшего времени эта теория не затрагивала текстов народной культуры, оставаясь в рамках исключительно литературного языка. Применительно к текстам славянской народной культуры теорию речевых актов использует в своих работах С.М. Толстая [Толстая 1992]. В нашей работе сделана попытка исследовать славянские апотропеические тексты, опираясь на теорию речевых актов, что вкупе с анализом апотропеической семантики должно дать более полное представление о славянском обереге. {16}

К оглавлению Дальше