Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Понимание вербального апотропея как вида речевой деятельности и анализ апотропеических текстов с точки зрения общения, коммуникации, предполагающей наличие у текста определенной цели, отправителя, адресата, обстоятельств произнесения, выдвигает на первый план проблему собственно языковой прагматики. Основной задачей при этом становится выявление того, что М.М. Бахтин называл «речевым замыслом», или «речевой волей говорящего» и что в теории речевых актов называется иллокутивной целью. Один и тот же текст, содержащий семантику отгона, может ее «доводить до сведения» носителя опасности разными способами: с помощью угрозы, просьбы, приказания и пр., что в каждом случае и будет выражать «речевую волю» говорящего и соответствовать определенной иллокутивной цели угрозы, просьбы, приказания.

Проблема выделения иллокутивных целей, содержащихся в апотропеических текстах, одновременно является и проблемой определения языковых способов, не зависящих от отправителя текста и обеспечивающих распознание этих целей слушающим. Принципиальной особенностью текстов народной культуры, в том числе и апотропеев, является косвенность выражения тех или иных значений, несовпадение того, что говорится, тому, что «имеется в виду». Косвенные речевые акты в некоторых видах текстов являются единственно возможными способами выражения иллокутивной цели. К примеру, в одном из белорусских заговоров, оберегающих скотину от волков, говорится: «Воўк і ваўчыца і ваучаняты, вашы ногі павыламаты, вашы зубы пазамыкаты залатьімі замкамі, зялезнымі ключамі» [Замовы 1992, № 143]. Формально текст, содержащий обращение к волкам и перфектные формы глаголов, можно расценить как сообщение волкам некой информации об их состоянии. В действительности цель текста совершенно иная (ее можно назвать креативной, от англ. create «создавать») — обезвредить волка, магическим способом создать условия, при которых хищник не сможет повредить скотине. Исключительно косвенными способами выражается цель в апотропеических диалогах, в так называемых повествовательных текстах, в «операционных» текстах, содержащих «житие» предметов или растений, и многих других. {203}

Все косвенные речевые акты, встречающиеся в традиционных текстах, конвенционально обусловлены, их значение закреплено за ними в языковой традиции и не зависит от воли отправителя текста. В своих «Философских исследованиях» Людвиг Витгенштейн писал: «Скажите „здесь холодно‟, имея в виду „здесь тепло‟». Перефразируя слова Витгенштейна, можно заключить, что сакральные, в том числе апотропеические высказывания, основаны на искусстве говорить «здесь холодно», имея в виду «здесь тепло».

Иллокутивная цель текста обычно выражается рядом лексических и грамматических средств внутри высказывания. Иногда иллокуция может быть эксплицирована в самом названии текста, присвоенном ему в традиции, например, молитва (ср. пол. термин modlitewka для неканонических молитв, рожденных в народной среде) или в научном обиходе (например, термин запрет).

Изучение языковой структуры апотропеических текстов предполагает ответ на вопрос, какие иллокутивные цели содержат апотропеические тексты и какими конкретно способами, прямыми и косвенными, эти цели выражаются в речи. Согласно бахтинской теории высказывания [Бахтин 1979], имеющей немало сходства с теорией речевых актов, разработанной Дж. Остином, Дж. Серлем и др. (см., например: [Остин 1986; Серль 1986]), законченной единицей речи является высказывание, которое, по мысли Бахтина, может составлять как отдельное предложение, так и целый роман. Очевидно, что носителем иллокуции является высказывание, обладающее, согласно Бахтину, завершенной целостностью, т.е. предметно-смысловой исчерпанностью (вероятно, сравнимой с понятием локуции у Остина или суждения у Серля), речевым замыслом (соотносимым с понятием интенции в терминологии Остина и Серля) и типическими жанрово-композиционными формами (этот параметр соотносим с понятием конвенции в терминологии Остина и Серля).

В текстах традиционной культуры, в том числе и оберегах, соотношение между высказыванием, обладающим иллокутивным значением, и текстом как таковым в его конкретном жанровом воплощении (заговором, молитвой, приговором и т.д.) неоднозначно. Прежде всего потому, что оберег, как и любой обрядовый текст, всегда иллокутивно «многослоен». Он одновременно предназначен нескольким адресатам: формальному — участнику обряда (как, например, в ритуальном диалоге, где в роли адресатов выступают соседи, домочадцы, односельчане), конкретному, названному в тексте (носителям зла: волку, градовой туче, ведьме и пр.; сакральным покровителям: Богу, святым и пр.) и предельно обобщенному в самом тексте — миру, космосу, высшим сакральным силам [Толстая 1992, с. 36]. Оберег содержит несколько {204} иллокутивных целей разных «уровней»: предельно конкретную, выраженную в тексте (оградить корову от ведьм, охранить ребенка от сглаза, отвратить болезни и т.д.), более общую, которая может быть выражена в тексте, а может только подразумеваться — не допустить зло в пределы человеческого пространства, обеспечить охрану от злых сил, создать безопасную ситуацию; и, наконец, глобальную, которая присутствует в тексте почти всегда имплицитно — обеспечить равновесие и порядок в мире, сохранить «космичность» человеческого пространства, поддержать «норму» течения жизни. Общие, абстрактные цели реализуются только на уровне всего текста в целом, а адресатами являются высшие сакральные силы. С этой точки зрения высказывание всегда равняется целому тексту, совпадает с ним. Существуют апотропеические тексты, содержащие только общие, глобальные цели, и направлены они именно на поддержание космического порядка, на то, чтобы «ничего злого не было». Ср. благопожелание общеапотропеического характера: «А дай тебе, Господи, добра, здоровья, талану, участи, Божьей милости, с хозяевами, со всем домом благодатным. Будьте мои слова крепки, оставайся со Христом. Во веки веков. Аминь» (вологод. [Традиционная 1993, с. 69]). Чаще всего тексты общеапотропеического типа произносятся в моменты, характеризующие начало нового временного цикла (обычно в Сочельник), и должны обеспечить нормальное течение жизни на весь новый цикл. Ср., например, слова хозяина дома, с которыми он вносит в дом рождественский сноп: «Поздровля́ю святе́й куледо́ю, дай Буг прове́сти и на бу́душчий год дожда́ти усим здоро́вим» (Бельск кобрин. брест., ПА).

Большинство вербальных оберегов, помимо общих целей, направлено на решение сугубо конкретных задач — отогнать ведьму от хаты, предотвратить эпидемию, предупредить нападение хищников на стадо и под. Эти цели обращены к вполне конкретному адресату. В таких случаях высказывание, содержащее определенную цель, может равняться тексту, например, в вербальных формулах от сглаза типа: «Черному, черемному, завидливому, урочливому, прикошливому — соли в глаза!» (рус. чердын. [Даль 2, с. 313]), но может и не совпадать с целым текстом, а составлять внутри него прагматически маркированный фрагмент. Наибольший интерес представляют прагматически неоднородные тексты, содержащие несколько маркированных фрагментов, т.е. фактически несколько высказываний и несколько конкретных иллокутивных целей (а иногда — и разных конкретных адресатов). В этих случаях общая иллокутивная цель всего текста создается на пересечении отдельных высказываний внутри текста, как, например, в следующем сербском заговоре, защищающем от моры: «Мора-бора, не прелази прек’ овога {205} бјела двора, е су на њем’ тврди кључи од нашега Сиодора, Сиодора и Тодора, и Марије и Матије, и сестрице Левантије, која нема приступишта, прек’ овога бјела двора, ни камена каменица, ни вјетрушна вјетрушница, ни наметна наметница, на мађјоница, докле не би пребројили на небу звјезде, на гори лишће, на мору пијесак, у пољу вријесак, на кучке длаке, на појати сламке, на козу руњу, на овцу вуну, а кад би то пребројила, вратилом се опасала, заштикалом поштапала, ушла у јајску љуску, утопила се у морску пучину…» [Мора-бора, не перебирайся через этот белый двор, есть на нем крепкие ключи от нашего Сиодора, Сиодора и Тодора, и Марии и Матии, и сестрицы Левантин, чтобы не имели подступа через этот белый двор ни каменная каменица, ни ветренная ветреница, ни навязчивая навязчица, ни ведьма, пока не пересчитали бы на небе звезды, в лесу листья, на море песок, в поле вереск, на собаке шерсть, на хлеве солому, на козе руно, на овце шерсть, а если бы это пересчитала, навоем бы опоясалась, посохом подперлась, ушла в яичную скорлупу, утопилась бы в морской пучине…] (серб. [Раденковић 1982, с. 106]).

Несколько речевых актов обычно содержат заговоры, ритуальные приглашения злых сил на рождественский ужин (приглашение, запрет, угрозу), апотропеические диалоги, о которых подробнее будет сказано ниже, и другие тексты.

Вербальные формулы (приговоры) обычно равны речевому акту и содержат одно иллокутивное значение, ср. вербальные формулы, отвращающие зло при крике вороны: «Zakracz sobie nad giową» [Каркай себе над головой]; при крике курицы петухом, что, согласно поверью, грозит несчастьем хозяину: «Кукареку на свою голову!» (укр. [Ефименко 1874, с. 39J); при отгоне градовой тучи: «Хмарочко, хмарочко, разыйдыся на морэ, на лиса, на бура» (укр. волын. [Толстые 1981, с. 68]) и др.

Осложняет определение иллокутивных целей апотропеических высказываний их сакральная природа и функционирование в обрядовой ситуации, поэтому они обнаруживают определенные отличия от речевых актов обыденной речи — как в наличии своих особых целей, не свойственных обыденным высказываниям, так и в способах, которыми эти цели выражаются.

Особенностью сакральных текстов, в том числе и апотропеев, является существование в них прагматически выделенных, нейтральных фрагментов. Во многих случаях в тексте явно маркирован только один фрагмент, тогда как остальное «пространство» текста на первый взгляд остается нейтральным с точки зрения прагматики. К «нейтральным» принято относить так называемые повествовательные высказывания. Например: «Ехаў сам Icyс Хрыстос на сівьім кані з {206} Юрыем-Ягорыем, везлі залатыя замкі, срэбраныя ключы замыкаць ваўкам раты» (бел. [Замовы 1992, № 158]).

Принято считать, что в этом случае прагматически маркированный фрагмент «распространяет» иллокуцию на весь текст. Как, например, в архангельском заговоре скота от опасности, в котором повествовательная часть текста сменяется высказыванием, содержащим просьбу: «Ограждает она, Пречистая Богородица, меня, Раба Божия имярек, своею нетленною ризою… Святыи Господний верховный апостоли Петре и Павле, снидите ко мне, рабу Божию имярек, на помощь, посопьствуйте (sic!) и ограждайте меня, раба Божия имярек, своею нетленною ризою» [Бобров, Финченко 1986, с. 138]. Можно было бы приписать это особенностям сакральных текстов, если бы не существование большого числа апотропеических текстов, являющихся исключительно «нейтральными» высказываниями, как, например, белорусский заговор от волков: «Святы Ягоры ўзышоў на Сіяньскую гару і ўзяў залатыя ключы і сярэбраныя замыкаць звярам ірты, каб не ўцялі кабыл з жарабятамі, і кароў з цялятамі, авец з ягнятамі, свіней з парасятамі. І замыкаю я ім ірты, ва векі амін» [Замовы 1992, № 163]. Ср. также сербскую заговорную формулу от любой опасности: «Прођох сабљу, не посекох се, прођох ватру, не изгорех се, прођох воду, не удавих се» [ Прошел саблю, не порезался, прошел огонь, не сгорел, прошел воду, не утонул] [Грбић 1909, с. 11 ].

Трудно представить, что заговор может быть прагматически нейтральным, т.е. не содержать иллокутивного значения или содержать прагматически нейтральные фрагменты, которые не «работают» на достижение цели заговора (тогда зачем они вообще нужны в сакральном тексте?). Остается предположить, что в подобных текстах существуют иные средства языкового опознания иллокутивных целей, отличные от правил выражения обыденных речевых актов.

Специфика сакральных речевых актов по сравнению с высказываниями обыденной речи обнаруживается прежде всего в том, какие типы высказывания характерны для апотропеических текстов. Как уже говорилось, апотропеические высказывания относятся к таким речевым актам, которые «приспосабливают мир к словам». По классификации Дж. Серля, ориентированной исключительно на обыденную речь, существуют всего две категории, «приспосабливающие мир к словам», — директивы, основная цель которых — добиться, чтобы адресат нечто совершил, и комиссией, выражающие обязательство самого говорящего что-либо сделать. Таким образом, апотропеические тексты должны содержать высказывания, входящие только в две вышеупомянутые категории.

Что касается директивов, то высказывания, входящие в их состав, действительно часто встречаются среди вербальных оберегов. Сюда {207} чаще всего входят: просьба и, как более «сильный» вариант, — мольба: «Се аз, Боже, молюся святому великомученику Георгию, спусти снесь (sic!) милость Божию, ударь деревянным копьем волхвуна и волхвунью…» (с.-рус. [Бурцев 2, с. 21]), приказ — наиболее распространенный тип высказывания: «Двери, двери, будьте вы на заперти злому духови и ворови» (укр. [Иванов 1889, с. 54]), запрет, как разновидность приказа: «Мороз, нэ морозь просо, ни бульбы, нэ морозь жыта, нэ морозь пшэницу, ўсяку пашаныцу» (бел. брест., ПА); гораздо реже — заклинание: «…заклинаю тя (ниву. — Е.Л.) и заповедаю от всякой злости, от хованцов и городейников…» (зак. лемки, XVIII в. [Петров 1891, с. 128]). Высказывания с такими иллокутивными целями характерны как для обрядового речевого поведения, так и для обыденной речи.

Сложнее дело обстоит с комиссивами, в которых воздействие обращено на самого говорящего. Апотропеическое высказывание в силу императивности своего воздействия и его направленности вовне просто не может строиться по типу: *«Я собираюсь прогнать ведьму» или: *«Я предполагаю оградить корову от волка», т. к. в подобных высказываниях воздействие направлено на самого говорящего, а не на окружающий мир. Однако примеры таких высказываний, прежде всего с иллокутивной целью намерения, существуют в апотропеических текстах, ср., например, русский свадебный заговор: «Встану я, раб Божий (имярек), благословясь… оболокусь я оболоками, подпояшусь красною зарею, огорожусь светлым месяцем, обтычусь светлым месяцем и освечусь я красным солнышком» [Майков 1992, с. 26-27].

К числу комиссивов относится угроза, как, например, в обереге от бабиц — женских демонов, которые нападают на роженицу и новорожденного младенца: «Са српом ћу да те исечем, с огњем ћу да те изгорим, с водом ћу да удавим, па ћу те распратим по бистре воде и зелене траве» [Серпом тебя изрубим, огнем тебя сожжем, в воде тебя утопим, распустим тебя по быстрой воде и зеленой траве] (серб. [Раденковић 1982, с. 106]).

Апотропеические, как и любые сакральные тексты, должны содержать гарантированное, обязательное воздействие на окружающий мир, поэтому в них должны были бы отсутствовать речевые акты, не относящиеся к директивам. Однако большое количество различных апотропеических высказываний, принадлежащих к самым разным категориям, заставляет пересмотреть это положение. Приведем краткий перечень высказываний, не принадлежащих к категории директивов, но выступающих в качестве апотропеев: вопрос (ср., например, полесский оберег при встрече с волком: «Волк, где ты был, когда Христа распинали?»), различные виды утверждения (согласно Серлю, относящиеся к категории репрезентативов), к примеру, приговор, произносящийся для отгона градовой тучи: «Як настойніка свянціла, я тучи {208} не бачыла» (бел. ельск. [Замовы 1992, № 35]), а также, предсказания, констативы и др.; экспрессивы, в частности ругательства; речевые акты, относящиеся к декларациям, в частности объявления (ср. слова менструирующей женщины при входе в баню, чтобы не повредить другим своей ритуальной нечистотой (бел. [Bystroń 1916, s. 11]), информативные диалоги, к примеру, диалог, направленный на обезвреживание вампира: «Што се сгори?» [Что произошло?] — «Јагне се стори!» [Ягненок произошел!] — «Кај отиде?» [Куда он ушел?] — «В планина!» [В горы.] — «Што сгори?» [Что он сделал?] — «Го изеде волкот!» [Его съел волк!] (Охрид [Целакоски 1982, с. 111]).

Функционирование в качестве апотропеев высказываний, которые в обыденной речи служат для того, чтобы описывать мир, а не изменять его, говорит о том, что в сакральной речи способностью «приспосабливать мир к словам» обладают такие типы высказываний, которые обычно служат лишь для описания мира. Эта особенность связана с наличием у любых апотропеических высказываний кроме конкретных целей, более общей, обеспечивающей создание безопасной ситуации. Если речевой акт совершен правильно, с соблюдением всех положенных условий, то цель, достижению которой служит данный текст, обязательно будет выполнена: коршун не тронет цыплят, птицы и мыши не будут портить зерна, эпидемия не затронет данное село и т.д. Обязательной целью апотропеического высказывания (как и любого другого, функционирующего в сакральной ситуации) является непосредственное воздействие на мир, создание безопасной ситуации, какой бы ни была конкретная, выраженная в тексте цель (просьба, приказ, заклятие и пр.). Такая цель, присущая всем сакральным текстам, и называется креативной.

Креативная цель существует в высказываниях с самыми разными прагматическими характеристиками. К примеру, создать вокруг охраняемого объекта магический круг можно высказываниями, содержащими разное иллокутивное значение и по-разному прагматически оформленными. Это может быть мольба, как в молитве при отправлении в путь: «…ангел хранитель, огороди пути мои» (арх. [Щепанская 1992, с. 112]); «…агардзи яго, Госпадзі, каменнаю сцяною» (бел. [Замовы 1992, № 70]), приказ, как в заговоре на охрану скота от волков: «И етыя скоцина, сивая шарсцина… месячком обсадися, звездами обгородися, черной хмарой покрыйся…» (бел. [Романов 5, с. 44]), намерение: «Ношное урэмя обгорожусь у темном леси звяздами, у чистом поли месяцем» (бел. гом. [Романов 5, с. 42]); «…оболокусь я оболоками, подпояшусь красною зарею, огорожусь светлым месяцем…» (рус. [Майков 1992, с. 26-27]) или утверждение: «огороджаю огольчак рыжих горою камянною от земли до неба» (бел. гом. [Романов 5, с. 8]); «огороджает {209} она, Пречистая Богородица, меня, раба Божия, имярек, своею нетленною ризою…» (каргопол. арх. [Бобров, Финченко 1986, с. 138]), в том числе выраженное формами прошедшего времени, как в свадебной песне-обереге: «Василька маци родзила, / зорками огородзила, / месяцом осьвецила…» (Стодоличи лельч. гом., ПА); «Марисю матінка родила, / Місяцем городила, / Соненъком вперезала…» (Подолье [Сумцов 1996, с. 131]).

Примеры показывают, что все приведенные типы речевых актов, в том числе так называемые повествовательные тексты, являются равноправными выразителями общей для них креативной цели. Для выражения исключительно сакральной задачи — создания магического круга — в заговорах используются уже имеющиеся в речи типы высказываний, но наполненные новым значением.

Можно заключить, что деление высказываний на прагматически маркированные и прагматически нейтральные весьма относительно и обосновано только на уровне выражения конкретных целей — именно в этом случае высказывания, не входящие в категорию речевых актов, «приспосабливающих мир к словам», выглядят как прагматически нейтральные, поскольку в обыденной речи такие высказывания не могут «воздействовать на мир» и имеют совсем иные иллокутивные значения. Но на уровне более общей — креативной — цели, прагматически нейтральные речевые акты становятся прагматически маркированными, их «нейтральность» оказывается конвенционально закрепленным способом выражения сакральной цели, присущей апотропеическому высказыванию. Следовательно, речевые акты, функционирующие в качестве апотропеев, можно подразделить на: 1) высказывания, которые выражают креативную цель опосредованно, реализуя ее через конкретные цели директивной или комиссивной категорий, эксплицитно выраженные в тексте, — просьбу, угрозу, приказ, запрет и пр. и 2) высказывания, которые «приспособлены» для выражения непосредственно креативной цели. Такие высказывания являются конвенционально закрепленными косвенными речевыми актами.

Прежде чем перейти к анализу отдельных типов речевых актов и способов их выражения, рассмотрим общие элементы, присущие апотропеическим высказываниям независимо от их иллокутивного значения: наличие адресата (лица, к которому обращено высказывание), реципиента (лица, на которое обращено воздействие текста), отправителя текста (субъекта, от лица которого исходит высказывание) и программиста (лица, которое обеспечивает действенность, выполнимость цели, содержащейся в высказывании). К примеру, в молитве, произносимой в Сочельник: «Господи, захисти худібку мою від звіра, а мене, грішного (ім’я рек) від віри поганої…» (укр. [Воропай 1, с 65]) {210} различаются адресат, который в данном случае является и программистом ситуации (Господь), реципиент (скотина и сам говорящий), отправитель текста (сам говорящий — «мене, грішного (ім’я рек)»).

Часто в высказывании может отсутствовать указание на того или иного участника ситуации или наблюдаться совмещение разных ролей. Здесь возможно несколько вариантов.

а) В структуре апотропеических высказываний обычно содержится упоминание адресата, который может быть одновременно и лицом, на которое направлено воздействие текста, т.е. реципиентом. Чаще всего это упоминание выражено в прямом обращении к адресату и заключено в вокативной формуле, как, например, в обращениях к носителям зла. Ср., например, приговор, произносимый перед купанием, чтобы обезопасить себя от водяного: «Hastrmane, tatrmane, ven z vody…» (юж. Моравия [Moravske 1918, s. 710]) или «Чорток, чорток, не ламай косток, ты из воды, а я в воду» (укр. [Максимович 1877/2, с. 496]); начало заговора против моры: «Мора, лези дома!» (серб. [Раденковић 1982, с. 107]) или: «А ти мора, мора! / Сједи дома хрома / и два брата твоја / и сестрица сурунтија!» [А ты, мора, мора! Сиди дома, хромая, и два брата твоих, и сестрица потаскуха!] (босн. [там же, с. 142]); фрагмент заговора, охраняющего пасеку: «А ты, чужа пчола, отступыся!» (укр. [Милорадович 1991, с. 240]).

б) В качестве адресата и одновременно реципиента может выступать сам охраняемый объект. Ср., в частности, фрагмент заговора на охрану скота: «Карова мая чорная! Ад паганых вачэй і [няшлюбных] дзяцей вочкамі асвяціся…» (бел. [Замовы 1992, № 106]) или фрагмент заговора при отправлении в путь: «Дорожка, будь кротка и смиренна, как царь Давид был кроток и смирён» (арх. [Щепанская 1992, с. 123]). В этой же позиции могут выступать также предметы и объекты, наделяемые апотропеическими свойствами. На Украине, вставляя в новой хате дверную раму, говорят: «Двери, двери! Будте вы на заперти злому духови и ворови» (харьк. [Иванов 1889, с. 54]). Подобная ситуация характерна для так называемой «закрепки» в заговоре: «Будьте, мои слова, крепки и сердиты на тое мое дело, крепче ножа булатного, вострее сабли булатной…» (рус. [Майков 1992, с. 27]).

в) Адресат и объект, на который направлено воздействие текста, могут быть представлены разными субъектами. В качестве адресата выступают сакральные покровители, обычно это Бог, Богородица, ангелы, христианские святые, но встречаются обращения за помощью и к мифологическим существам — домовому, дворовому, лешему, полевому и пр., которые в определенных ситуациях могут рассматриваться как помощники и покровители (например, в лесу, где леший — хозяин). В качестве реципиентов выступают или носители зла, против которых {211} направлен оберег, или охраняемые объекты. Ср., в частности, фрагмент заговора от волков: «Святы Аўрамі (лесавік), позгонь ты ваўкоў…» (бел. [Замовы 1992, № 166]); молитву на охрану коров: «Милостивый Господи, Духу Святый, ты еси сотворил небо и землю, буди мЪ на помощи» (зак. лемки [Петров 1891, с. 127]); молитву от волка: «Panie Jezusie! Racz że mnie bronić od wilka leśnego…» [Пан Иисус! Соизволь же охранить меня от волка лесного…] (пол. [Kotula 1976, s. 86-87]); заговор при первом выгоне скота на пастбище: «Я прашу цябе, упрашаю, святое Юр’е, вьіхадзі са сваими замкамі. Замкамі затварай сваім слугам няверным зубы…» (бел. [Замовы 1992, № 128]). Иногда перечисляемые святые покровители могут восприниматься говорящим как некий обобщенный, недискретно воспринимаемый адресат, что выражается формой единственного числа глагола: «Никола ты Угодник, Богородица, Божья Мати, сохрани моих деточек от всех напастей, всех злых людей, от лютых зверей…» (арх. [Традиционные 1993, с 73]) или даже слитным написанием имен святых: «Pietrzepawlemikolajul Weż kluczyki z rajul» [Петрпавелниколай! Возьми ключики от рая!] (молитва от волков, пол., колбуш. [Kotula 1976, s. 75]).

г) Часто в высказывании адресат не персонифицирован, а указан только реципиент, как в заговоре на защиту пасеки от злого глаза: «…а тому человеку и жене, которые бы мели злую мысль чинити на мою пасеку, нехай ему замерзаеть сердце лукавое, и мысль, и язык!» (укр. [Ефименко 1874, с. 58]). Отсутствие персонифицированного адресата предполагает обращение непосредственно к более общим и абстрактным сакральным силам, а не к конкретным представителям этих сил, — последние всегда бывают названы.

д) В апотропеическом тексте могут быть редуцированы все участники обрядовой ситуации (отправитель текста, программист, адресат), кроме реципиента, т.е. того субъекта, на которого направлено воздействие оберега, — он эксплицирован обязательно, иначе оберег будет лишен своей цели. Например, в высказывании могут отсутствовать адресат и отправитель текста, как в заговоре, оберегающем скот от хищников: «Святы Ягоры ўзышоў на Сіяньску гару і ўзяў залатыя ключы і сярэбранныя замыкаць звярам ірты…» (бел. гом. [Замовы 1992, № 162]), а в уже упоминавшемся заговоре от волков эксплицирован только реципиент: «Воўк і ваўчыца і ваўчаняты, вашы ногi павыламаты, вашы зубы пазамыкаты залатымі замкамі, зялезнымі ключамі» (бел. [Замовы 1992, № 143]).

е) В редких случаях в тексте бывает не обозначен и реципиент. Примером могут служить некоторые общеапотропеические тексты, направленные вообще против всего злого: «Пречистые замки ключами заперты, замками запечатаны ныне и присно и во веки веков» (рус. [Максимов 1993/1, с. 29]). {212}

Обращение к адресату может быть выражено вокативными формулами со сдвоенным именем, а иногда с частичным искажением его имени, что подчеркивает сакральность ситуации, как, например, в формуле, которая произносится при встрече с волком: «Волк, волк, где ты был, когда Христа распинали?» (полес.), при отгоне градовой тучи: «Хмарочко, хмарочко, разыйдися…» (укр.), «Враг-сатана, отшатнись от меня…» (рус), в приговоре перед тем, как лезть в воду: «Hastrmane, tatrmane, ven z vody…» (юж. Моравия), в заговоре против моры: «Мора-бора не прелази прек’ овога бјела двора…» (серб.) и др.

Обращение может быть выражено не только с помощью вокативной формулы, но и косвенно, в повествовательной форме, что особенно характерно для русских и белорусских текстов. Косвенными формами может выражаться обращение как к недискретному адресату/реципиенту, так и к собственно адресату. Ср., например, формулу от сглаза: «Черному, черемному, завидливому, урочливому, прикошливому — соли в глаза» (рус. [Даль 2, с. 313]). Повествовательная формула в таких случаях часто предшествует прямому обращению, как в заговоре при выгоне скота: «Памолімся мы Госпаду Богу і святому Юрыю, і святому Хралу… и Уласію і Панасію аб рагавом скату, і Хрыстоваму Настасію і Мамонію аб авец, і Васілію Русалімскаму аб свіней — прыміця, Госпадзі, прашэнія і малітвы нашы аб скацінцы двушэрстныя» (бел. [Замовы 1992, № 129]) или: «…помолюся Спасу и Пречистой Богородицы и грозному воеводе Михаилы архангелу, Николы чудотворцу Мирликийскому, верховным апостолам Петру и Павлу, Андрею Первозванному, Ильи Пророку, чудотворцу святому Власию и святому Медосию патриарху и всем ангелам хранителям и всей небесной силы. Благослави меня, Господи, Спас Милостивый и Пречистая Богородица…» (арх. каргопол. [Ребров 1886, с. 49]).

На месте обращения может быть эллипсис — обычно в тех случаях, когда адресат/реципиент находится в поле зрения отправителя текста. Так, если курица запоет петухом, чтобы отвратить опасность, говорят: «На свою голову» (укр. [Ефименко 1874, с. 37]). Иногда эллиптические формы употребляются в превентивных текстах, когда ситуация строго обусловлена и нет возможности истолковать ее иным образом: у сербов, чтобы предохранить ребенка от вештицы, мать мажет его на ночь чесноком и при этом произносит, имея в виду вештицу, «Кад преброила на земљи траве и на гори лист, онда и моје дијета уморила!» [Когда пересчитала на земле траву и в лесу листья, тогда и моего ребенка уморила] [Ђорђевић 1953а, с. 38].

Апотропеические высказывания обычно содержат указание на отправителя текста — лицо, от имени которого произносится текст, и на программиста ситуации, т.е. лицо, которое обладает реальной властью {213} и способностью влиять на ситуацию. В соотношении между ними можно выделить несколько вариантов:

а) В этой ситуации отправитель текста и программист совпадают в одном лице, которым является исполнитель текста. Возможность влиять на ситуацию человеку дает определенная обрядовая роль, которая вовлекает его в архетипическую ситуацию и «наделяет» необходимой долей сакральности для того, чтобы его слова были действенными. Однако сакральные силы, обычно играющие роль программиста, в тексте не названы. В этих случаях отправитель текста одновременно берет на себя и роль программиста ситуации, что характерно для заговоров. Указание на отправителя содержится в формах глагола первого лица и личного местоимения, которое часто может опускаться, как, например, в заговоре на охрану пасеки: «Я Господа благаю и чужую пчелу и сылу отвергаю…» (укр. [Милорадович 1991, с. 240]) или в заговоре на охрану скота: «И емлю я, рабь Божии имярекъ, тридесять булатныя замки, замыкаю ворота…» (рус. арх. [Бобров, Финченко 1986, с. 138]).

б) Во втором случае, достаточно близком к первому, отправитель текста по-прежнему является и программистом ситуации. Сакральные силы, от лица которых он действует, уже обозначены в тексте, но они «делегируют» ему свою способность влиять на ситуацию и являются чем-то типа средства или орудия достижения цели, на что указывают и личные формы глагола, и агентивная конструкция, как в закрапатском заговоре от всего злого: «Я, раб Божий, имярек, Духом Святым и святов Пречистов Матерев Божей и всеми Божиими силами и Святыми его запрещаю и запекую всякую злость…» (лемки [Петров 1891, с. 128]) или в заговоре на охрану пчел: «Охрещаю цябе (улей. — Е.Л.) морской водой, святою Лукой, святым Марком Цимохвеевичам и святым Яном Хрясцицелям, и святым Христовым воскрясэнием, от злых воч, от поганых уроц» (бел. [Романов 5, с. 50]).

в) В данной ситуации отправитель текста и программист представлены разными лицами, а неравенство их обрядовых статусов и зависимость отправителя текста от сил, призванных на помощь, эксплицированы. Отправитель текста выступает лишь в роли передатчика сакральной информации, отрекаясь от своей «программирующей» роли и признавая право на обладание сакральной властью только за высшими силами. Ср., например, заговор, охраняющий скот от волков: «Не я ж их (волков. — Е.Л.) за сцяну камянную загоняю и не я ж им и зявы и рты замыкаю — загоняець и замыкаець им сам святой Ягорий» (бел. могил. [Романов 5, с. 47]); «Ехаў святы Юры-Рыгоры… замыкаў змеям бягучым, паўзучым, лятучым губы і зубы. Не сам я замукаю, а замукае святы Юры-Рыгоры» (бел. [Замовы 1992, № 135]). Ср. этот же прием в молитве против волков: «Kto ten paciorek odmawia do świętego {214} Mikolaja? Nie ja, со go odmawiała, ale odmawial go sam Pan Jezus…» [Кто эту молитовку читает святому Николаю? Не я ее прочитала, но прочитал ее сам Иисус…] (пол., колбуш. [Kolula 1976, s. 61-63]), в заговоре на охрану пасеки: «…як побидыв Давыд гордого Голиафа не сам собою, но Божею помощью, так бы моя пчела раба Божого и матки их… победили тий пчели, которые бы имели прийти до моей пасики» (укр. [Милорадович 1991, с. 237]), в молитве при отправлении ко сну: «Идем спать сами не сами — два ангела с нами» (полес.). В этой ситуации помощь сакральных сил отправителю текста считается обязательной, автоматически возникающей в момент произнесения текста.

г) В этом случае роль программиста гипертрофируется и становится важной настолько, что «я» отправителя ситуации вообще исчезает. Поэтому высказывание может и не содержать явного указания на отправителя текста, существование которого только подразумевается: «…выяжжая к нам Гасподзь Бог на белым кані і ў белым плацці загараджваць нашу скаціну зялезнымі тынамі…» (бел. гом. [Замовы 1992, № 131]); «Укрывает она, Пречистая Богородица, Маты Божая, меня, имярек… укрывает своею нетленною ризою, небом и землею…» (рус. арх. [Бобров, Финченко 1986, с. 138]).

д) Эта ситуация отражает вариант полярного разведения обрядовых ролей отправителя текста и программиста ситуации, при котором первый выступает исключительно как проситель, а второй — как исполнитель просимого. Способом указать на лицо, программирующее ситуацию, является прямое обращение к нему отправителя текста с просьбой или мольбой. Таким образом, в этом варианте программист ситуации усваивает роль адресата, к которому обращен текст, как, например, в заговорах, защищающих скот от хищников: «Молим цябе, Творец нябесный, просьци нам усякия преграшения и сохрани нашу скоцинку от усякаго звера бягучего…» (бел. [Романов 5, с. 43]); «…и еще помолюся Пречистой Богородице: закрой и заступи по всякий день и по всякий час всегда, ныне, присно и во веки веков» (каргопол. арх. [Бобров, Финченко 1986, с. 142]) или в заговоре на отгон градовых туч: «О święta Panno Barbara… oddal od nas grady, grzmoty, niepogody, pierony…» [О, святая дева Варвара, отдали от нас грады, громы, непогоды, молнии…] (пол., ок. Пинчова [Siarkowski 1885, s. 49]); «…и тебе прошу, царя Давида и кроткости твоей, стань ты мене на помочь…» (укр. черниг. [Ефименко 1874, с. 41]).

Выше были рассмотрены различные варианты персонификации участников апотропеической ситуации и их экспликации в высказываниях. В одних случаях адресат может быть назван по имени (как в сербских заговорах от градовой тучи, содержащих обращение к находящимся в них самоубийцам, например: «Ај, Јоване, потопљениче…»), {215} а в других — когда речь идет об обращении к высшим сакральным силам — полностью деперсонифицирован. Это характерно для способов выражения отправителя текста и программиста, который может ассоциироваться то с отправителем текста, то с адресатом. Все рассмотренные выше варианты соотношения участников речевого акта можно свести к нескольким основным моделям:

1) Отправитель текста совпадает с программистом ситуации, а адресат совпадает с реципиентом: «Ты, варабейка Адам, я тебе загона свайго не дам…» (бел. заговор, охраняющий поле от птиц). Для высказываний, принадлежащих этой модели, характерны лакуны, усеченные формы, сохраняющие только вторую часть модели: «Не иди, не иди, граде, на наше усевје» (серб. заговор от градовой тучи, Драгачев [Толстые 1981, с. 61]);

2) В высказывании эксплицированы отправитель текста и реципиент, а программист ситуации равен адресату: «…помолюсь я, раб Божий, свят мученику Мине, святой заступник, помоги милостию своею, поди ко мне на помощь… и крой меня, раба Божего, нетленною ризою от моих супротивников…» (нижегор. [Борисовский 1870, с. 203]). Для таких высказываний характерны усеченные формы имен сакральных покровителей: «Святы Юра, святы Мікола і святы Антоній, і Хвядосій, Ілля і Пакрова, храбры пабеданосец, зашчыці і памілуй ад звера ляснога, ад чалавека ліхога…» (бел. [Замовы 1992, № 61]).

3) В тексте отсутствуют отправитель ситуации и адресат, эксплицированы программист и реципиент: «Ишла Пречыстая дива Богородыця… до пасикы пчол доглядаты и урокив одганяты од маткы-Ульянкы, од пчолкы-землянкы…» (укр. [Милорадович 1991, с. 241]).

4) В тексте отправитель ситуации равен программисту, присутствует реципиент, но отсутствует адресат: «Ja im święconą kięłbasę, wszystko robactwo z nogi wystrasę (пол. келецк. [Siarkowski 1879, s. 46]).

5) В тексте отсутствуют все участники речевого акта, кроме реципиента: «Як етых брызак нікому ня сабраць, і карэння ўсяго ў зямле ня парваць, і звёзд з неба ня пазнімаць, і камяня ня ўгрызнуць, і неба языком ня лізнуць, і землю ўсяе ня пажраць — так раба Божага ведзьмаку ня зьядаць!» (бел. [Замовы 1992, № 83]).

Возвращаясь к выделенным нами двум типам апотропеических высказываний, различным образом реализующим креативную цель, заметим, что каждый из этих типов более или менее жестко связан с определенными способами обозначения участников речевого акта. Высказывания первого типа, выражающие креативную цель опосредованно (директивы и комиссивы), обязательно содержат указание на адресата. В высказываниях второго типа, выражающих креативную цель непосредственно, такое указание всегда отсутствует. Высказывания {216} первого типа обычно содержат всевозможные виды усеченных и свернутых форм, высказываниям второго типа такая особенность не свойственна.

Рассмотрим способы языкового выражения иллокутивных целей высказываний первого типа (директивов и комиссивов), имеющих общее значение побуждения.

Известно, что выбор иллокутивного значения зависит от обрядовой роли отправителя текста и от его взаимоотношений с сакральными силами. Обрядовая роль определяется промежуточным положением человека в мире — как его зависимостью от высших сил, которые являются покровителями и союзниками человека, так и его уязвимостью, недостаточной защищенностью от сил зла. В обращении с первыми человек всегда выступает исключительно как проситель, в обращении с другими он может угрожать, приказывать, запрещать и т.д. Право обращаться с просьбой к защитнику и право приказывать носителю зла конвенционально закреплены за человеком в обрядовой ситуации; первое определяется его подчиненным статусом по отношению к высшим силам, второе — обладанием набором сакральных текстов, которое сообщает человеку необходимую степень власти. Наиболее распространенными иллокутивными значениями апотропеических текстов первой категории являются различные «оттенки» просьбы и приказа. Право на заклинание предполагает более высокий уровень власти над сакральными силами, каковой рядовой «пользователь» апотропейных текстов, как правило, не имеет, — подобной властью обладает посвященный (знахарь или священник), поэтому тексты с таким иллокутивным значением достаточно редко встречаются в народной традиции. Поскольку директивы и комиссивы, помимо своих непосредственных целей, выражают еще и креативную цель, то это накладывает отпечаток на те конкретные значения, которые они выражают.

Рассмотрим иллокутивные цели, относящиеся к разряду директивов. Просьба или ее более сильный вариант мольба содержатся, прежде всего, в молитвах — как канонических, так и собственно народных: «Богородица кормилица, / Никола много милостив, / Ангел и власые (sic!) все святые. Спасите и сохраните на денек и ноченьку / Божию чат моих внук и правнуков / На высоте и на земле, и на воде / От напрасных смертей, врагов и супостатов. Не отнимите от них имя святого / И не оставьте во грехах материнных и отцовских. Спасите и сохраните под кровом вашим. На вас уповаю» (молитва за детей, арх. [Традиционная 1993, с. 58]). Мольбу и просьбу содержат фрагменты заговоров, реже — приговоры, редуцированные молитвы: «Огради меня, Господи, силою честного и животворящего твоего креста и сохрани от всякого зла» (молитва на ночь [Традиционная 1993, с. 481). {217}

В высказываниях, содержащих мольбу или просьбу, редко встречаются обращения к самим носителям опасности. Обычно просят тех, кто является «противовесом» опасности, даже если это волк, главенствующий над остальными хищниками: «Я ж цябе, сільны-прьісільны, магучы багатыр сівы воўк, умаліваю і упрашіваю…» (заговор на охрану скота, бел. могил. [Замовы 1992, № 140]). Подобное обращение к «представителю» сил зла может быть объяснено тем, что, во-первых, обращаются к главе волков, от которого зависит поведение его сородичей, а во-вторых, образ главы волков— «сивого» или «белого» волка — может сливаться с образом св. Юрия, распорядителя над всеми волками, что весьма характерно для белорусской мифологии.

Однако в небольшой группе текстов задабривающего характера, содержащих иллокуции мольбы, встречаются в качестве адресатов и сами носители опасности, например, в Полесье при встрече с волком кланяются и говорят: «Здраствуйте, братцы, прапусти́ть, пажалуста, мяне дорогу» (черниг., ПА) или «Ваўчыца, матушка, памилуй меня» (брян., ПА). Сюда примыкают и сербские заговоры от града, содержащие обращение к душам самоубийц, направляющих градовые тучи: «Врати облак! Врати облак! Молимо те — врати облак!» [Поверни тучу! Поверни тучу! Просим тебя — поверни тучу!] (Драгачев [Толстые 1981, с. 81]). Это объясняется как типичными для южных славян представлениями о возможности побратимства или кумовства с носителями опасности, так и тем, что в заговорах от града обращаются к самоубийцам из своего села (или даже из своей семьи), т.е. к «своим» покойникам.

Иногда высказывание, содержащее мольбу, служит своеобразным зачином к основному тексту, содержащему другие иллокутивные цели: «Помолим Бога / И светог Ђермана, / Мајку Богородицу / И светог Илију, / Светог Петра / И светог Павла. / Натраг, натраг, Ђерманово облаче, / Ово неје твоје место…» [Помолимся Богу и святому Герману, Матери Богородице и святому Илье, святому Петру и святому Павлу. Назад, назад, Германова туча, это не твое место…] (Леск. Морава [Толстые 1981, с. 92]).

Просьба и мольба в тексте могут быть выражены прямо или косвенно. В прямом виде просьба или мольба выражаются глаголами «просить, умолять, молить» в первом лице настоящего и будущего времени изъявительного наклонения: «Я прошу» или «Я умоляю» (так называемый эксплицитный перформатив в терминологии Дж. Остина) + глагол в форме императива, выражающий суть просьбы: «Еще я, раб Божий (имя рек), помолюся: пошли, Господи, ко мне на помощь Андрея первозванного…» (арх., каргопол. [Ребров 1886, с. 49]); «Еще я, раб Божий, помолюся Петру и Павлу верховным апостолам Христовым: государи Петр и Павел, вы помогайте и пособляйте мне, рабу Божию {218} (имя рек), своими святыми молитвами… и обнесите, государи мои, круг стада моего и всей поскотины моей три тына…» (олонец. [Ребров 1886]).

Обычным и наиболее распространенным является вариант с эллипсисом, где эксплицитный перформатив («прошу», «умоляю») опущен, и остается только вокативная формула в соединении с глаголом в форме императива, выражающим суть просьбы: «Panie Jezusie, dopomódz!» (пол. [Kotula 1976, s. 68]); «Zachowaj nas, Panic!» (пол., колбуш. [там же, s. 70]); «Pietrzepawlemikolaju, weż kluczyki z raju! Zamkniy psu droge…» (пол., колбуш. [там же, s. 75]); «Святы Георгі-пабеданосец закрыў неба звяздамі, землю травой… закрый маю худобу сваёю рызай…» (бел. [Замовы 1992, № 137]); «…ангел хранитель, огороди пути мои!» (арх. [Щепанская 1992, с. 112]); «Господи, Господи, яко оградил ecu моря песком, так огради нашу пасеку от уроков…» (укр. [Гринченко 2, с. 47]); «Мисяц Аврааме, Божий громе!… Став коло моей пасикы велыкый частокіл…» (укр. [Милорадович 1991, с. 240]); «Свети Никола… свежи мори моћи, а лопову руке, свежи вуку зубе…» [Святой Никола, свяжи море силу, а вору руки, свяжи волку зубы…] (заговор от моры, серб. [Раденковић 1982, с. 107]). В формах, содержащих эллипсис, при отсутствии соответствующего перформативного глагола, значение мольбы или просьбы можно «вычислить» только по вокативной формуле — к сакральному покровителю с требованием или приказом не обращаются.

Косвенные формы мольбы/просьбы выражаются:

а) повествовательными формулами (перформативный глагол + инфинитив, выражающий суть просьбы): «Прашу Господа Бога і Юр’я святога зацінаці, засякаці (называется вид и масть скотины) ад габа-габіхі, дыла-дыліхі…» (бел. гом. [Замовы 1992, № 141]);

б) задабривающим обращением к носителю опасности (например, в сербских заговорах от градовой тучи) в соединении с умоляющей протяжно-певучей интонацией: «О Милинкоооо, брате рођени, / Не терај овамо бела говеда…» (Драгачев [Толстые 1981, с. 77]);

в) как дополнительное действие деепричастным оборотом, ср. в белорусском заговоре от волков: «Закачу, завалю камянною сцяною, Божыя міласці просючы, ад воўка-царыка, ад ваўчыцы-царыцы» (бел. [Замовы 1992, № 142]);

г) в редких случаях просьба «делегируется» третьему лицу, как, например, в польском заговоре от грозы соответствующая просьба «вкладывается в уста» св. Лаврентию: «Niech za Twą prośbą, Wawrzyńce, pioruny… Bóg na puste strony odnosi…» [Пусть по твоей просьбе, Лаврентий, молнии Бог на пустые стороны относит…] [Czyżewski 1993, s. 38].

Что касается выражения иллокуции приказа, то она содержится в самых различных текстах: в заговорах, приговорах, ритуальных диалогах и пр. Способы выражения иллокутивной цели приказа в апотропеических {219} текстах более многочисленны, чем в обыденной речи. Приказ в наиболее прямой и категоричной форме позволяет выразить конвенционально обусловленное право отправителя текста воздействовать на адресата и реципиента, а через него — на окружающий мир, и обеспечивает жесткую реакцию со стороны внешнего мира. Поэтому во многих случаях высказывания, формально содержащие иллокутивную цель приказа, в действительности содержат креативную цель, этим объясняется нейтрализация форм выражения иллокутивной цели приказа, когда при сохранении значения побуждения, выражаемом императивом, трудно определить конкретную иллокутивную цель (приказ, просьбу, совет и т.д.). Подтверждением этому служит тот факт, что иллокутивное значение приказа содержит конвенционально закрепленный эллипсис и включает в себя обращение и глагол в форме императива, выражающий суть приказа: «Idźcie, chmury, / Na lasy, nа góry…» [Идите, тучи, на леса, на горы…] (пол. [Kotula 1973, s. 56]); «Дур, Германе, овде твоје место не!» (серб. [Толстые 1981, с. 93]); «Йоргу! Пу планинету да йдеш, дето пиле не пей, та да вървиш!» [Георгий! По горам иди, где цыпленок не поет, там иди!] (болг., ок. Пловдива [архив ЕИМ № 880, II]); «Двери, двери! Будте вы на заперти злому духови и ворови!» (укр. харьк. [Иванов 1889, с. 39]); «И етыя скоцина, сивая шарсцина… месячком обсадися, звездами обгородися, черной хмарой покрыйся, медзяным замком замкнися…» (бел. [Романов 5, с. 44]).

В высказываниях, содержащих приказ, в роли адресата выступает реципиент — носитель опасности, охраняемый объект, предмет, наделяемый апотропеической силой.

Рассмотрим теперь косвенные способы выражения иллокуции приказа:

а) в высказывании эксплицирован реципиент, адресат только подразумевается. В этом случае приказ бывает выражен безличной формулой («пусть будет нечто» или: «пусть свершится нечто»). Ср., например, фрагмент заговора пасеки от сглаза: «…а тому человеку и жене, которые бы мели злую мысль чинити на мою пасеку, нехай ёму замерзаеть сердце лукавое, и мысль, и язык!» (укр. [Ефименко 1874, с. 58]). В формуле, оберегающей грудных детей в случае, если их матери повстречались на одной дороге с детьми на руках, говорится: «Месяц и зори, то двое, хай ростуть детки обое. Шо матерки думають, то матеркам, а што дети думають, то хай детям» (укр. жит., ПА); ср. также заговор, оберегающий человека от сглаза: «Замыкаются городы и замки, щоб замкнулись моим ворогам языки од черных очей, од карых очей, од белых очей!» (укр. [Ефименко 1874, с. 52-53]). Чтобы отвернуть от себя опасность при крике вороны, говорят: «Niech ci łajno w gardło skoczy» [Чтоб тебе навоз в горло вскочил] (зап. Галиция [Kosiński 1905, s. 39]). Часто подобные {220} формулы содержат эллипсис: «Хто маю карову ўракне — тому кроўю вочы завалакне»; «Чужим вачам — соль да пячаль» (бел. [Замовы 1992, № 106]); «Злому и лихому, порченику, урочнику, всякому рожденому человеку — мякина в глаз, железна спица в гузно, дересвяный [песчаный] камень в зубы» (рус. [Виноградов 1908/2, с. 26]);

б) приказ выражен оптативной формулой, содержащей глагол в сослагательном наклонении: «I кто на меня, раба Божыя, ліха падумает, ілі ліхое слово вазмолвіт, затрэслась бы ў него рука і нага… і выкаціўся б у него вольны свет із глаз» (солдатский заговор, бел. ельск. [Замовы 1992, № 1330]). Оптатив встречается также в высказываниях, содержащих обращение к объекту охраны: «Як побидыв Господь Бог и сильный Самсон льва, а царь Давыд побидыв Голиафа не сам собою, а святыми небесными сылами, каменем, — так бы моя пчола чужих пчол побывала…» (укр. [Милорадович 1991, с. 241]);

в) приказ выражен оптативной формулой, содержащей пожелание, обращенное к носителю опасности, как в формуле, произносимой при крике вороны, чтобы предотвратить несчастье: или: «Żebyś sie ozpukla» [Чтоб тебя разорвало] (пол. [Gustawicz 1881, s. 179]). В Сочельник перед ужином хозяйка завязывает узлы на веревке и подкладывает ее под себя, говоря: «Шоб так мої вороги мовчали, як ци ґудзі мовчать» (укр. [Воропай 1.с. 65]).

Пожелание присуще различным высказываниям, содержащим проклятия, ругательства, используемые в апотропеических целях, как, например, при встрече с вихрем: «Трмка ти на глави, мечка ти на путу!» [Улей тебе на голову, медведь тебе на дороге!] (серб. [Ђорђевић 1, с. 66]). Однако пожелание, имеющее иллокутивное значение приказа, может быть обращено и к охраняемому объекту: «Коб тоби не поурочыло» (говорит человек, имеющий «злой глаз», тому, кого он может сглазить, Ветлы любешов. волын., ПА). Ср. сербское высказывание в такой же ситуации: «Машала, да му није урок од моје очи» [Тьфу-тьфу, чтоб ему не было сглаза от моих глаз] (Косово Поле [Дебељковић 1907, с. 177]).

Запрет по существу является прохибитивной разновидностью приказа, содержащей побуждение не совершать какого-либо поступка, поэтому способы его выражения мало отличаются от способов выражения приказа.

Запрет, так же как и приказ, в апотропеических текстах редко выражается эксплицитным глаголом. Примером такого употребления являются карпатские заговоры от ведьм: «Я, раб Божий, имярек, Духом Святым и Святов Пречистов Матерев Божей и всеми Божіми силами и Святыми его запрещаю и запекую всякую злость, хованцев, чародеев от своих хат…» [Петров 1891, с. 128]. {221}

Обычно запрет бывает выражен прохибитивной формулой (не + глагол в форме императива), обращенной к носителю опасности: «Мора-бора, не прелази прек’ овога бјела двора…» (серб. [Раденковић 1982, с. 106]). Ср. защитные формулы от сглаза типа: «Ты мьне нэ поврочь» (Нобель заречн. ров., ПА) или слова, обращенные к вампиру при похоронах, чтобы он не вредил живым после смерти: «Chodź ziemią a nie strasz nikogo» [Ходи по земле, но не пугай никого] (пол. [Seweryn 1956, s. 532]).

Реже запрет бывает обращен к охраняемому объекту или предметам, наделяемым апотропеическими свойствами: «Святи наши викна, не пропускайте кризь себе ворив, ни разбойникив, ни злого духа…» (укр. харьк. [Иванов 1889, с. 54]).

Рассмотрим теперь косвенные формы выражения запрета:

а) запрет выражен в безличной форме: «Тьфу, штоб не напаў порок!» (Оброво ивацев. брест., ПА), «Не буди урока!», «Да није урок!» «Неуречено ти било!» «Не буд му зла!» и под. (Охрид [Ђорђевић 1934, с. 10]);

б) запрет выражен пожеланием (глагол в сослагательной форме): «…люди не видят век по веку, так бы не видеть всякому зверу широколапому, насыльному… моего милого скота и живота» (арх. [Бобров, Финченко 1986, с. 141]). Чтобы не сглазить того, кого хвалишь, следует сказать: «Jak jon nіа czujeć, niechaj jamu nia szkodzić» (бел. [Werenko 1896, s. 213]). Ср. также заговоры на охрану скота: «И как мертвы человек не слышит и не вид[ит] сего белого света… и так бы черной зверь… не слышал и не видел бы в поскотине скота моего… и как мертвому от гроба не восътать, по всему свету не ходить, и так бы черному зверю… в поскотине моей не бывать и скота моего не видать» (рус. арх. [Бобров, Финченко 1986, с. 151]) или: «И как гора с горой не сходится и с берегами, и так бы черный зверь не сходился с моим скотом, христианским животом во веки веков» (с.-рус. [Бобров, Финченко 1986, с. 149]), «На хлеб, на соль нету супостата, дак чтобы на мою Пеструнюшку не было супостата» (рус. арх. [Традиционная 1993, с. 63]), «Й як не вижу тайной вечери, так абих не видів через цілий ріл звірів межи маржиною» (укр. [Щербаківський 1991, с 548]);

в) запрет выражен оптативной формулой, содержащей пожелание. При отправлении молодых в церковь теща выливает им на голову вино, перемешаное с просом и говорит: «Както не може това просо и тия капки да се съберат и преброят, така вам никой да не може зло да ви сгори» [Как не могут этого проса и этих капель собрать и пересчитать, так вам никто не может зло сотворить] [Софийски край 1993, с. 211]. Ср. также заговор на охрану скота от волков: «Як мне з імі ня схадзіцца (с месяцем на небе, волком в колоде, медведем под выворотнем. — Е.Л.), а ім за ‘дзин стол ня садзіца, і ня піць, ня есць, ня гуляць, ня бяседаваць, так рабу зверу з маёй з бурай шарсцінкай ня схадзіцца, ня відацца, ня стракацца» (бел. гом. [Замовы 1992, № 142]); {222}

г) прохибитивная формула играет роль мотивировки, как в заговоре на охрану скота: «Святий Отче Ягорій, собак припинай і лихих лиходіїв, щоб бистрими очима не всмотряли і лихих слів не видмовляли» (укр. харьк. [Воропай 2, с 71]). Ср. также заговор на охрану свадьбы от порчи: «Іван, вялікі воін!.. сажгі калдуноў, сажгі калдуніц… штобы ены ні брасалісь, ні кідалісь, на свадзебку ні зіралісь» (бел. [Замовы 1992, № 1327]).

Что касается заклинания, то оно встречается в апотропеических текстах реже, чем приказ и отличается от последнего большей силой и жесткой запрограммированностью реакции. Право на заклинание предполагает обладание особой сакральностью, поэтому источником высказываний, содержащих заклинание, в народной традиции являются, как правило, письменные тексты, различные требники, особенно униатские (см., например: [Романов 5; Петров 1891; Антонович 1877]). Единственной формой заклинания, отличающей его от других видов побудительных высказываний, является эксплицитный перформатив «я заклинаю» + глагол, выражающий суть заклинания. Ср., например, заклинание полей от различных видов порчи: «…заклинаю тя (ниву. — Е.Л.) и заповедаю от всякой злости, от хованцов и городейников, от своея межи и от своих плодов, и от своих обходов» (зак. лемки, XVIII в. [Петров 1891, с. 128]) или заклинание от ведьм и колдунов: «Заклинаю вас, чаровниці, чаровники, моцю Троицы Пренайсветшей, заклинаю вас, през крест и муку збавителя моего Ісуса Христа… през молитвы всЪх святых… шатани проклятии и тебе, старший Люципере… поприсягаю вас на суд страшний през судию страшливаго, абы есте ся не важили прешкоди чинити…» (Галиция, XVII в. [Антонович 1877, с. 73]), а также заклинание человека от порчи: «Заклинаю и займаю я раба Божия (имя рек) словом живым, Богом распятым, крестом Христовым и всем силам небесным и всякую порчу, и всякое порченье… на меня, раба Божия (имя рек), не идти, не ранить и не сокрушать до моего веку» (с.-рус. [Бурцев 2, с, 24]).

Из комиссивов наиболее часто встречается иллокутивная цель угрозы (намерение со знаком «минус»). Угроза всегда направлена в адрес носителя опасности, который в этом случае обязательно бывает назван, в частности, в форме прямого обращения: «И покинь (sic!) ты ходит черной зверь широколапой насыльной, и опрокидень перехожей, пакосник, и волк рыскучей, и волчица, и всякая змея и скорбия, и всякой злой и лихой человек, и как ты станешь ходить в мою поскотину, по следам и по дорогам… и напущу на вас святым Георгием страстотерпцем Христовым тридевять борзых кобелей…» (с.-рус. [Бобров, Финченко 1986, с. 140]). Иллокутивное значение угрозы редко бывает единственным в апотропеическом высказывании — угроза реализуется «под {223} занавec» — когда другие средства (запрет, приказ и пр.) уже исчерпаны: «Я ж цябе ўпрашываў і ўмаливаў, сільны, прьісільны, магучы багатыр сівы воўк, ежалі я цябе не ўпрашу і не ўмалю, то ўпрашу святога Ягоыя з’ездзіць к табе. Святы Ягоры з вострым кап’ём і з вострым мячом, ён тваю карваць разарыць і цябе ў сіне мора выкініць» (бел. могил. [Засовы 1992, № 140]).

Обычно высказывание с иллокуцией угрозы содержит эллипсис (обращение к носителю зла + глагол будущего времени, выражающий суть угрозы): «…и напущу на вас святым Гегорьгием страстотерпцем Христовым тридевять борзых кобелей веденечких с острыми ногътями, золезными зубами, да не будет вам уходу…» (с.-рус. арх. [Бобров, Финченко, 1986, с. 140]). Формула угрозы является частью ритуала приглашения сил зла на рождественский ужин: «Мароз, мароз, хадзи куцци есци, а ў летку не бывай, бо будом цябе путами секци» (Замошье лельч. гом., ПА) или в другой подобной формуле: «А ў Пятроўку не йди, бо плугом прыгаром, бороной прыволочым, пугою прыбьём, ногами притопчем» (Копачи черноб. киев., ПА); при встрече с волком произносят: «Ïди, вовку, з дороги, бо переб’ю ноги!» (волын., ПА). Чтобы воробьи не клевали просо, убивают одного воробья, произнося: «Так вас всех буду драти, як будуту на просо летати!» (укр. [Ефименко 1874, с. 44]).

Рассмотрим косвенные способы выражения угрозы:

а) повествовательный текст, не содержащий прямого обращения к носителю опасности: «Я ім (чаровникам. — Е.Л.) камянем зубы павыб’ю, а пяском вочы засыплю, штоб чарадэйник і чарадэйница к маёй скацiнцы не падышлі» (бел. [Замовы 1992, № 103]). В сербском обереге от вештицы хозяин, наткнув яичную скорлупу на вертел из орешника, произносит: «Како су ове луске на шиљак набодене, онако се вјештице на шиљак набоде када мојој кући пошле!» [Как эти скорлупки на острие наколоты, так вештицы на острие наколятся, когда к моему дому пойдут!] [Ђорђевић 1953а, с. 39-40];

б) оптатив, содержащий формы глаголов в сослагательном наклонении: «А кто злой и лихой человек подумает порчу или тытощею, или иною дьвольскую статью, язык у него тименем тянуло, очи вон воротило, и всякий бы состав и подколенные жилы рвало…» (с.-рус. [Бобров, Финченко 1986, с. 139]).

Перейдем к анализу высказываний второго типа, не содержащих значений побуждения и выражающих креативную цель исключительно косвенными способами.

Если способы выражения иллокутивных целей в директивах и комиссивах достаточно близки способам, характерным для обыденной речи, то с высказываниями, выражающими креативную цель косвенными способами, дело обстоит иначе. Средства, которыми выражаются {224} иллокутивные цели этой категории, не созданы специально, а взяты из уже имеющихся в речи и «приспособлены» для употребления в сакральной ситуации.

Для косвенного выражения креативной цели в апотропеях употребляются утверждения — высказывания, которые в обыденной речи выражают сообщение о некотором положении дел и ответственность говорящего за истинность этого сообщения. В сакральной речи утверждения лишены информативной цели и не содержат релевантного признака «истинность»—«ложность». В заговоре на первый выгон скота утверждается: «…есть стоит лествица златая, ступени сребряния, и ходит тою лестницею златою сама Пречистая Мати Божия Богородица со ангелие и со архангелы и со всеми небесными силами ко мне, раба Божию имярек, на помощ и пособствует и ограждает она, Пречистая Богородица Мати Божая, меня, раба Божия имярек, своею нетленною ризою» (арх. [Бобров, Финченко 1986, с. 138]). Очевидно, что настоящей целью данного высказывания является не сообщение о происходящих событиях и не утверждение истинности этих событий, а воздействие на окружающий мир, на сакральные силы с целью обеспечения безопасности говорящего. Особенностью подобных высказываний в сакральной речи является использование в качестве перформативов таких глаголов, которые в обыденной речи перформативами не являются. Например, когда в заговорной формуле отправитель текста произносит: «Я сваю скаціну зялезным тынам загараджаю» (бел.), «Замыкаюсь трыдзевяць замкамі, трыдзевяць ключамі» (бел.), «Сијечем мишима зубе и тицама кљунове» [Рубим мышам зубы и птицам клювы] (серб.), «Ja… wszystko robactwo z nogi wystraszę» (пол.), то это не описание своих действий (как было бы в обыденной речи), а фактическое совершение этих действий.

Характерно, что многие вербальные формулы такого типа в одних случаях произносились вместе с совершением аналогичных магических действий, а в других могли употребляться самостоятельно: для оберега от врагов своего дома хозяин клал в каждый угол горящие угольки, заливал их водой, переходя из угла в угол и произнося: «Вогнем випекаю, водою заливаю, ворогів від хати відганяю» (укр. подол. [М.Б. 1867, с. 692]). Эти слова нельзя рассматривать как описание совершаемых ритуальных действий — они, наряду с действиями, отгоняют и уничтожают опасность. В Сочельник, когда хозяйка затыкала тряпками все дыры в лавках, она произносила: «Не дірки затикаю, а роти моїм ворогам, щоб їх напасті не зловили мене через увесь рік» (укр. [Воропай 1, с. 65]); этим она действительно «затыкала» рты своим врагам. Ср. также: «Я сваю скаціну загаварываю, дзьвёмі зарамі — ранняй и вячерняй — застанаўляю, цёмнаю ноччу пасьцель усцілаю…» (заговор на охрану {225} скота, бел. гом. [Замовы 1992, № 142]); в заговоре на предупреждение выкидыша говорится: «Замкну я еты замки и заговору, покуля Бог народить до ўремъя…» (бел. гом. [Романов 5, с. 55-56]).

Утверждение выражается глаголами в форме изъявительного наклонения. В высказываниях, содержащих иллокуцию утверждения, обязательно существует указание на реципиента, а адресат никогда не выражен явно. В подобных высказываниях существуют следующие соотношения «отправитель текста» — «программист»:

1. Отправитель текста и программист совпадают в одном лице: «Засекаю од Юръевых, од Григорьевых собак…» (бел., заговор скота от волков).

а) в первом случае утверждение выражается глаголом настоящего времени. Например, чтобы предотвратить эпидемию кур, хозяйка в сочельник закапывает под насестом голову от черной курицы со словами: «Не закопујем главу, него более» [Не закапываем голову, но болезнь] (Лесков. Морава [Ђорђевић 1958, с. 704]). Ср. также ряд заговоров на выгон скота: «Засекаю од Юръевых, от Григорьевых собак и од сук, и од прасук, и од детей, засекаю губы, зубы, щелепы, язык и очи…» (укр. чернит. [Ефименко 1874, с. 50]); «Запасаю скотину разной шэрсти и ўсякой масти и ссылаю псов у моха, ў болота, у ницы лозы, во ўси ча-тыры стороны» (бел. гом. [Романов 5, с. 42]);

б) во втором случае утверждение выражается глаголом в форме будущего времени: «…оболокусь походячим оболоком, опояшусь белой зарей, обтычусь частыми звездами…» (свадебный заговор, рус. [Макаренко 1898, с. 391-392]). Ср. также: «Стану аз, раб Божий (имярек), благословясь, пойду перекрестясь, ставить железные тыны от морския глубины, от небесной высоты» (рус. [Майков 1992, с. 26-27]). В молитве перед сном: «Pościele se wanieljo, a krzyzem św. sie odzieje, a ciebie sie szatanie, nie boje, to moja obrona od wszystkiego złego» [Постелю себе Евангелие, а святым крестом оденусь, а тебя, сатана, не боюсь, это моя оборона от всего злого] (пол., Велицкий пов. [Cercha 1900, s. 140]);

в) в третьем случае утверждение выражено формами глагола прошедшего времени совершенного вида: натыкая скорлупки яиц на вертел, произносят: «Ja не набодох љуску од јаја већ набодох вјештицу!» [Я не наколол скорлупу от яйца, но наколол вештицу!] (серб. [Ђорђевић 1953а, с. 39-40]).

2. Эксплицирован только программист, а отправитель текста никак не обозначен: «Цар Крутаус, царіца Егіпта позамукала ваўкам і ваўчыцам губы, зубы…» (бел., заговор от волков).

а) в первом случае утверждение выражено глаголом настоящего времени: «…сидят святые Петр и Павел на золотом стуле, своим золотым скипетром стережет и бережет меня, раба Божия А. и князя молодого {226} (имя рек)…» (свадебный заговор, с.-рус. [Бурцев 2, с. 22]); «На синьому морі, на камені ворон сидить, лапамі розгрібає, хвостом розмітає, од хрещоного раба Божого Ивана всякий пристріт отганяе» (заговор против сглаза, укр. [Замовляння 1993, с. 111]);

б) во втором случае утверждение выражено глаголами прошедшего времени: «Одевала, оболокала сама Мать Пресвята Богородица в свою нетленную ризу, в пелену Господню раба Божьяго младенца (имя рек) на сон, на угомон, на Божью милость» (заговор младенца от порчи, рус. [Макаренко 1898, с. 389]). Ср. заговор на выгон скота: «Святы Ягоры ездзіў на сваём сівенькам і бяленькам кані, ездзіў па лясох, па палёх і па чыстых барох, і па зялёных лугох, і сабіраў сваіх лютых псоў, дзікіх лясных ваўкоў, сабіраў сівых і шэрых і рудых… і замыкаў ім і зявы і раты…» (бел. могил. [Замовы 1992, № 159]);

в) в третьем случае утверждение выражено прохибитивной формулой прошедшего времени: «Уроци ти по гори ходили, траву пасли, с листа воду пили, студен камен под главу метали, тебе, сине, ништа не удили» [Уроки эти по горе ходили, на траве паслись, с листа воду пили, холодный камень под голову клали, тебе, сын, никак не навредили] (колыбельная, содержащая оберег против сглаза, босн. [Раденковић 1982, с. 429]).

3. Роль программиста ситуации переносится на самого реципиента, а указания на отправителя и адресата отсутствуют вовсе: «Обращается моя пасека Николиною милостию, железным тыном, каменною стеною от земли до неба» (рус. владим. [Назаров 1911, с. 67]). Ср. также фрагмент заговора от злого глаза: «Плюну я на землю: як слина на землі пропадає, так все зле-лихе в воді потопає» (укр. Замовляння 1993, с. 100]).

4. Все четыре участника речевого акта редуцированы, а само высказывание представляет собой отстраненное описание желаемой ситуации, «смоделированной» на лицо, представляющее сакральный абсолют. К примеру, идя ночью, нужно сказать: «Исус мину и премину кроз ту војску ђудијанску, нит га гуше ни видеше, нит му штогод учинише!» [Иисус шел и прошел через то войско иудейское, ни его горла не видели, ни ему что-либо не сделали!] (Далмация [Ђорђевић 1953, с. 192]).

Как видно из приведенных примеров, в различных видах утверждений предикат приравнен к действию. Фактически высказывание, содержащее утверждение, — это вербально выраженное магическое действие.

К высказываниям, не содержащим побуждения и выражающим креативную цель опосредованно, кроме утверждений относятся речевые акты, которые можно обозначить как декларации. Основное значение деклараций в обыденной речи — установление соответствия между содержанием высказывания и реальностью. Это общее значение {227} деклараций сохраняется и в сакральных высказываниях, но в несколько иной форме. В отличие от утверждений, основная цель которых «приравнять» глагол к апотропеическому действию, декларации переводят в регистр реальности наименования апотропеических предметов и желаемых состояний. Например, болгарское высказывание «Сол кълцам» («Я рублю соль») произносится при встрече с вампиром для того, чтобы отогнать его от себя (оно основано на том, что вампиры боятся соли). В данном случае реальная цель высказывания — предъявить вампиру вместо предмета, которого он боится, концепт этого предмета, в данном случае соли, и тем отпугнуть его от себя (реально такое высказывание можно «расшифровать» как *«Я предъявляю соль» или *«Я декларирую, что слово „соль‟ есть само вещество, которое так называется»). Известно, что черт очень боится льна (из которого изготавливают лампадное масло), поэтому отогнать его от себя можно формулой, в которой упоминается лен: «На льнище головище булавище» (бел. [Крачковский 1874, с. 205]). Ср. возглас «Полынь!», используемый при отсутствии реального растения полыни при встрече с русалками, которые ее очень боятся (бел.).

Известно, что чеснок является универсальным оберегом, употребляющимся для отвращения различных видов опасности. Однако декларативное высказывание, содержащее упоминание о чесноке, является эквивалентом самому растению и также способно отгонять опасность. Возглас «Чеснок!» при встрече с лешим способен защитить от него человека так же, как и само растение (рус.). Ср. также высказывания типа «Сажаю чеснок», используемые южными славянами для отвращения злого глаза от работы, которую могут сглазить. В частности, мусульмане Охрида при изготовлении мыла на вопрос «Что делаешь?» отвечают «Саримсак екерим!» [Сажаем чеснок!], чтобы отвратить от работы порчу [Ђорђевић 1938, с. 109]. Декларации с упоминанием чеснока, лука и других оберегов способны отгонять опасность и заменять собой сам декларируемый предмет и в других случаях. Чтобы вихрь не тронул человека, при встрече с ним следует произнести: «Чесън ям, на чесън мириша» [Чеснок ем, чесноком пахну] (болг. [Колев 1980, с. 80]), или: «Лук ямъ, лукъ мериша» [Маринов 1914, с. 33], или: «Лук, лук, лук!» (серб. бели лук «чеснок», серб. [Тановић 1927, с. 311]). Если в беседе с женщиной собеседник заговорит о ее ребенке, то чтобы отвратить от него порчу, женщина как бы между прочим должна упомянуть чеснок. Если собеседник удивится и спросит, при чем здесь чеснок, женщина отговорится тем, что ей просто что-то пришло в голову, а сама про себя опять скажет: «Лук, лук, уф очте да ти стоје…» [Чеснок, чеснок, чтоб тебе в глазах стоял…] (серб. [ГЕМБ 1934/9, с. 32]). {228}

Декларацией является также и высказывание «Варю камень», употребляющееся для отвращения порчи от какой-либо работы, в частности, от варки мыла, что основано на приписываемой камню способности отвращать опасность и выступать в качестве оберега (Охрид [Ђорђевић 1938, с. 109]).

Декларироваться могут также желаемые состояния, как в заговоре «ад лясуна»: «Хаджу па лясах, па балотах, па кустах, па імхах, па лыкадзерах… — куды ні хаджу, ніколі не блуджу…» (бел. гом. [Толстой 1986, с. 142]). Ср. также заговор от змей: «У име Бога и Светога Павла не бојим се змија, ни паука, него Бога и Светог Павла. Прида мном је руте и тамјана и камена од светога Павла» (Далмация [Ђорђевић 2, с. 141 ]).

Высказывания типа: «Возле нашего двора — железный тын» (рус.) также имеют целью моделирование желаемой безопасной ситуации. Его произносят в Сочельник, обегая вокруг усадьбы с целью оградить ее на весь год от злых сил. Само высказывание произносится с целью создать этот тын, а не подтвердить информацию о его создании, а значит, имеет креативную цель. Это ситуация, когда действие и глагол, который его обозначает, уравниваются в своих правах (в данном случае высказывание содержит легко восстанавливаемый эллипсис).

Исключительно в качестве косвенных способов выражения креативной цели используются вопросы. Ср. группу формул, произносимых при встрече с носителями опасности (волком, градовой тучей и под.). При встрече с волками предписывалось задавать им вопросы типа: «Воўк, воўк, гдэ ты буў, як Суса Хрыста́ роспына́лы (вариант: на ростпя́тье бралы)?» (полес.) или: «А де вы тоди були, як Исус Христос на Ордане христивсь?» (укр. [Ефименко 1874, с. 38]). В Сербии для отгона градовой тучи женщины кричали находившемуся в туче самоубийце: «Еј, Марко (имя самоубийцы), у који дан био Ђурђевдан?» [Ей, Марк, в какой день был Юрьев день?] [Јефтић 1958, с. 287]. Все подобные вопросы, формально задаваемые с целью получения информации, в действительности служат иной цели — назвать сакральную ситуацию или дату, упоминание о которой способно предотвратить надвигающуюся опасность. В других случаях вопрос содержит упоминание о некотором событии, которое в самом деле не происходило, что позволяет объявить не существующим потенциальное опасное событие. Чтобы избавить свой дом от воровства и беды, хозяин выходил голый во двор и, обращаясь к кусту бузины, спрашивал: «Шо Адаму и Еві було, як Адам Еву зрадив?» И сам себе отвечал: «Ни було нічого, и міни нихай не буди нічого…» (укр., подол. [М. Б. 1867, с. 693]). Таким образом, информативный вопрос можно считать косвенно закрепленным речевым актом, выражающим декларацию.

Когда человек приходит в дом, где его могут испортить или сглазить, подав ему наговоренную пищу (например, в дом колдуна), он должен на {229} всякую подаваемую ему пищу или питье говорить потихоньку: «аршин и ножницы», ибо аршин промерит, а ножницы перестригут всякое зло (рус. [Авдеева 1842, с. 139]). Этот же мотив существует и в виде словесной формулы: при встрече с вампиром следует сказать: «Мичи се, вуце те изјели» [Уходи, тебя съели волки], и тогда он исчезнет [Раденковић 1991, с. 82-83].

Назад К оглавлению Дальше