выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
|
выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. |
|
Лукиан. Сочинения. Том I. СПб., 2001.
Spellchecked OlIva
Древнегреческий оратор и писатель II века христианской эры Лукиан из Самосаты волею судеб оказался для нас интереснейшей и по-своему влиятельной фигурой языческой культуры Римской империи той эпохи. Он способен и сегодня и рассмешить нас, и навести на невеселые размышления.1)
Жизнь Лукиана известна нам почти исключительно из его собственных сочинений. Он родился в северной Сирии, в городе Самосате на среднем Евфрате, бывшем прежде, до римского завоевания, столицей небольшого царства Коммагена. Для большинства населения родным языком был арамейский, принадлежавший к семитской языковой семье. Сам Лукиан утверждает, что он отправился в греческую школу, будучи «варваром по языку» (Дважды обвиненный 14; 25-34): значит ли это, что его родным языком был сиро-арамейский, и его литературная деятельность связана с языком, который ему пришлось усваивать уже в сознательном возрасте (как это было для автора «Ундины» Ламотт Фуке или для Джозефа Конрада), или он хочет только подчеркнуть свое недостаточное владение к тому времени греческим литературным языком, сказать трудно. Имя Лукиан римское, но едва ли он родился в семье, имевшей права римского гражданства. К своему родному городу Лукиан навсегда сохранил теплые чувства (Похвала родине; Рыбак 19; Как следует писать историю 24; Гармонид 3).
Время рождения Лукиана — скорее всего между 115 и 125 гг. после Р. Хр.: комический диалог «Беглые рабы» написан им, по-видимому, вскоре после 165 г., а он сам говорит, что начал сочинять такие диалоги в возрасте примерно сорока лет. В речи к землякам под названием «Сновидение» Лукиан, к тому времени уже известный оратор, рассказывает о том, как в [1] свое время его семья, столкнувшись с сопротивлением мальчика, отказалась от первоначальных планов обучать его ремеслу его дяди — скульптора и, несмотря на финансовые трудности, решилась дать ему престижное риторическое образование, к которому он стремился.
Юный Лукиан отправился учиться в Ионию (Дважды обвиненный 25 слл.), главными культурными центрами которой были Смирна и Эфес. Мы ничего не знаем о том, как и у кого он учился, но вскоре, в возрасте примерно 22 лет, Лукиан предстает перед нами в роли «софиста»: в отличие от философов-софистов времен Сократа и Платона, в эпоху Римской империи так называли людей, произносивших публичные речи, причем не столько даже судебные или деловые, но чаще всего предназначенные для того, чтобы доставить удовольствие слушателям красноречием, изобретательностью оратора или даже нагромождением парадоксов.2) Лукиан много путешествует, и мы вскоре видим его в Македонии, очевидно, в Берое (Скиф 9) во время происходившего там большого собрания со всей провинции: Лукиан произносит там речь (Геродот 7-8). В 153, 157, 161 и 165 гг. он присутствовал на Олимпийских играх, выступал там с речами. Лукиан появляется и на другом конце Империи, в Галлии (Дважды обвиненный; Оправдательное письмо 15), и здесь он уже хорошо зарабатывает своим красноречием. Лукиан выступал и в судах (Дважды обвиненный 32; Рыбак 25), возможно, и в крупнейшем городе Сирии — Антиохии.
Примерно в сорокалетнем возрасте Лукиан разочаровался в своей прежней деятельности, перестал выступать в судах,3) направил свои силы на собственно литературное творчество (сам Лукиан говорит об обращении к философии: Гермотим 13; Дважды обвиненный 32; Нигрин): прежде всего он стал писать комические диалоги, которые он не только передавал для распространения в рукописях, но и декламировал в лицах (в некоторых из этих диалогов под именем Ликина выступал сам Лукиан):4) выступления эти имели большой успех (Зевксис 1). Подробное описание в речи «Зевксис» знаменитой картины «Семья кентавров» указывает на то, что Лукиан ориентировался на образованную часть населения и, очевидно, имел у нее успех (Прометей 1-2; Зевксис 3-7; Рыбак 26; Оправдательное письмо 3).5)
Существовал ли Лукиан, характеризовавший себя, в общем, как человека бедного (Нигрин 12-14; Сатурналии), на свой литературный заработок, или, что весьма вероятно, он пользовался поддержкой влиятельных [2] покровителей (Сатурналии 15-16; срв. О философах, состоящих на жаловании 37), сказать трудно. Таким покровителем мог быть сенатор, на утреннем приеме у которого Лукиан оговорился, а потом пространно извинялся (В оправдание ошибки...), префект Египта, который дал Лукиану важную и хорошо оплачиваемую должность в своей администрации (Оправдательное письмо 9).
В эпоху Империи Афины, уступившие было на какое-то время эту роль египетской Александрии, снова становятся ведущим центром греческой образованности. Лукиан бывал в Афинах уже в молодости, а в пожилые годы во время правления Марка Аврелия (161—180 гг.) Лукиан, видимо, живет там постоянно (Демонакт), и Афины оказываются местом действия ряда его диалогов. В молодости Лукиан бывал и в Риме (Нигрин: срв. О философах, состоящих на жаловании, особ. 26), упоминает он и свои путешествия по Италии (Дважды обвиненный 27; О янтаре 2; Геродот 5). Во время войны с парфянами, закончившейся в 166 г., Лукиан находился в Антиохии, в резиденции командовавшего римскими войсками соправителя Марка Аврелия Луция Вера (О пляске), и его сочинение «Как следует писать историю» содержит в себе элементы панегирика в честь побед императора.
На Олимпийских играх 165 г. Лукиан сделался свидетелем демонстративного самосожжения философа-киника Перегрина-Протея и высмеял его самым безжалостным образом в своем сочинении «О кончине Перегрина».
Лукиан в это время был явно доволен занимаемым им положением в обществе (Александр 55; Оправдательное письмо 3; Про Диониса 5-8; Про Геракла 7-8; Прометей). Ему покровительствует наместник Каппадокии (Александр 55), и у Лукиана, видимо, были какие-то отношения с богатейшим и влиятельнейшим человеком того времени Геродом Аттиком (О кончине Перегрина 19). Кроний, которому Лукиан адресует свое сочинение «О кончине Перегрина», судя по всему, — философ-платоник из круга Нумения. Цельс, которому посвящен «Александр», видимо, эпикуреец, упоминаемый в сочинениях знаменитого врача Галена; Сабин, которому адресовано «Оправдательное письмо» (см. § 2) — известный философ-платоник, живший в Афинах.
Видимо, уже после смерти Марка Аврелия в 180 г. в правление Коммода Лукиан, который должен был давно уже получить права римского гражданина, занял должность, связанную с судоговорением в администрации префекта Египта (Оправдательное письмо 1; 4; 12-13),6) и надеялся даже стать прокуратором (там же 1; 12), но при этом чувствовал необходимость оправдываться. [3]
Вскоре после этого Лукиан, видимо, закончил свой жизненный путь, но мы ничего не знаем о его последних годах.
При первом же взгляде на творчество Лукиана бросается в глаза, что оно, если можно воспользоваться современной терминологией, в высокой степени публицистично. Наш автор прямо, открыто, часто в предельно резкой форме высказывается по животрепещущим проблемам жизни, и надо сказать, что именно эти его суждения привлекают до сего дня читателя.
Но поражает то, что собственные взгляды Лукиана (я уже не говорю более громко об убеждениях) уловить очень нелегко: в разных своих произведениях он меняется, как гомеровский Протей.7) Кажется, единственная постоянная у Лукиана — это стремление к насмешке над глупостью, суетностью, порочностью людей, к насмешке, граничащей зачастую с нигилизмом.8) Порой даже кажется, что Лукиан не в состоянии освободиться от ироничного подхода, даже когда ему хотелось бы быть вполне серьезным.
Лукиан начал свою карьеру с небольших сочинений, обычно речей, ставивших своей целью озадачить слушателей или читателей парадоксальным, пусть зачастую и малозначительным содержанием при блестящей ораторской технике.
«Похвале мухе» имела предшественников в виде хвалебных речей разным насекомым уже во время Исократа (IV в. до Р. Хр.).
Гласные буквы решают в суде спор согласных сигмы и тау (Суд гласных).
В диалоге «Тираноубийца» гражданин греческого полиса времен независимости, решив освободить город от тирании, убил сына тирана, а сам тиран умер от горя. Сограждане отказали ему в награде, положенной тираноубийце, и он произносит речь, требуя ее себе. (Любопытно, что в 1935 г. издательство Academia не смогло, явно по цензурным причинам, включить этот диалог, вызывавший опасные для власти ассоциации, в изданный им двухтомник Лукиана.)
Паразит-прихлебатель в доме богатого человека в смехотворно преувеличенной форме восхваляет свое положение (Паразит).
Пресловутый тиран Фаларид, жаривший своих противников в раскаленном бронзовом быке, защищает себя и просит принять быка в подарок Аполлону в Дельфы (Фаларид).
Публикует Лукиан и «В оправдание ошибки, допущенной в приветствии». Приветствуя утром при встрече некое высокопоставленное лицо [4] в Риме, он якобы пожелал ему здравствовать, в то время как по-гречески это было принято говорить при расставании: содержание речи — попытка доказать, что в этой ошибке нет ничего страшного.
Блеск обычного для Лукиана остроумия привлекает читателя и к «Разговорам гетер»9) не в меньшей степени, чем встречающиеся там кое-где рискованные детали.10) Но по существу быт гетер отвратителен и в изображении Лукиана, как он был отвратителен и в Греции, и везде, где существует или будет существовать продажный секс.
Между прочим, как и вся греческая литература, Лукиан во всех формах отношений между полами приписывает активную роль женщинам, и, если они не гетеры, то появляются у Лукиана изменяющими своим мужьям. Забавно, что и в амурных похождениях на том свете (Правдивая история) инициативу проявляет сама Елена: это новость по сравнению с традиционными мифами о похищении Елены Парисом или Тесеем.
Однако, когда предметом изображения у Лукиана оказываются те же, по существу, отношения, но только перемещенные на уровень первых лиц в государстве, наш автор становится с трудом узнаваем. В диалогах «Изображения» и «В защиту "Изображений"» Лукиан восхваляет известную своей красотой и образованностью гетеру Панфею, ставшую любовницей императора Луция Вера. Панегирик высокопоставленному лицу — вообще один из труднейших жанров, и сочинить его так, чтобы он не вызывал ни насмешек, ни отвращения читателей, весьма и весьма нелегко. Лукиан блестяще справляется с этой задачей, так что мы готовы примириться и с тем, что Панфея прекраснее и Афродиты Книдской Праксителя, и Афины Лемносской самого Фидия, и даже с тем, что, познакомившись с «Изображениями», она из скромности стала возражать против содержащихся там похвал, проявляя при этом заметную риторическую выучку, так что для опровержения ее аргументов потребовался диалог «В защиту "Изображений"». Лукиан явно рассчитывал, что эти его сочинения дойдут до Луция Вера, но до нас не дошло каких-либо следов его реакции. Что же касается Панфеи, то после смерти Вера она сидела подолгу печальная у его могилы, пока не умерла сама (Марк Аврелий. К самому себе, VIII.37). Может быть, в ее характере было что-то, способное вызвать искреннее восхищение, и Лукиан в своих панегириках руководствовался не одним только расчетом? В эпоху Возрождения этим панегирикам неоднократно подражали.
Если судить по степени остроумия и изобретательности Лукиана, с которыми он выставляет в смешном виде традиционные греческие [5] религиозные верования и связанные с ними мифы, именно это направление его своеобразной критической деятельности доставляло ему особое удовольствие.11) Надо сказать, что именно насмешки над богами и героями привлекали к Лукиану особенно много симпатии в Новое время, симпатии людей, склонных к протесту против любых форм превратившейся в традицию систематизированной религиозности, таких как Эразм Роттердамский, Ульрих фон Гуттен, английский историк Гиббон, особенно часто вызывавший ассоциации с Лукианом Вольтер12) или немецкий просветитель Виланд.
Пересказывать здесь «Разговоры богов» или «Собрание богов» значило бы лишить читателя удовольствия, которое доставляют при чтении эти маленькие шедевры избранного Лукианом жанра. Между прочим, у «Собрания богов» Лукиана были прототипы, утраченные для нас, но мы можем составить себе о них представление по латинскому «Отыквлению» Сенеки — сатире на смерть императора Клавдия — или по рассуждениям философа-академика Котты в диалоге Цицерона «О природе богов».
То, что насмешки Лукиана были подготовлены глубоким упадком традиционной греческой религии, было ясно уже Гиббону,13) и недавние попытки Джоунса оспаривать плачевное состояние греческого язычества14) не убеждают: стоит обратиться хотя бы к произведениям Плутарха и особенно к его сочинению «О том, как умолкли оракулы».
Непримирим Лукиан в своей вражде к оракулам (Зевс трагический 30-31; Зевс уличаемый 14; Совет богов 16). Дельфы, оракул Трофония в Лебадее в Беотии, оракул Амфилоха в Маллосе, Кларос, Делос, Патара (Александр 8; Дважды обвиненный 1) суть для Лукиана места, где обман порождает пагубные последствия, столкнувшись со смехотворным легковерием. Надо сказать, что для нападок на оракул Амфилоха в Киликии, которого Лукиан именует сыном отца, осквернившего себя матереубийством, у Лукиана были особые причины: на этот оракул опирался ненавистный Лукиану лже-чудотворец Александр (Александр 19; 29).
Спор на земле между эпикурейцем Дамидом, начисто отрицающим само существование богов, и стоиком Тимоклом, отстаивающим божественное попечение о мире и людях, вызывает панику в мире богов и комические дебаты, главным оратором в которых выступает Мом — бог [6] насмешник (Зевс трагический). В «Зевсе уличаемом» верховный бог не в состоянии вразумительно ответить на настырные вопросы киника Киниска, кто же все-таки правит в мире — боги или судьба, рок, провидение. Даже Прометей у Лукиана — комический персонаж.
С явным раздражением нападает Лукиан на широко распространившиеся культы чужеземных богов — фригийского Аттиса, Корибанта, фракийского Сабазия, иранского Митры, египетских зверообразных Анубиса, мемфисского быка, Зевса-Аммона.
Распространение новых культов нередко осуществлялось с помощью обмана и интриг, и Лукиан мог не только бичевать подобные явления, находясь в безопасном отдалении, но иногда вступал в нелегкую и не всегда безопасную борьбу с обманщиками. Памятником такой борьбы является одно из самых интересных сочинений Лукиана «Александр, или Лжепророк». Оно направлено против Александра из Авонотиха в Пафлагонии на берегу Черного моря, провозгласившего себя толкователем воли явившегося в облике змеи бога Гликона, ипостаси бога-врачевателя Асклепия. Легковерные жители Авонотиха, куда он вернулся с большой ручной змеей с искусственно приделанной полотняной головой, построили храм для нового божества (§ 8-11). Культ Гликона стал быстро распространяться. Александр из подземелья толковал ответы пророчествующего божества, дававшиеся за плату. Противодействие эпикурейцев и христиан (§ 24-25) не могло сдержать распространение культа. Александр подчинил своему влиянию римского сановника, бывшего консула Рутилиана, и распространил свою сферу деятельности вплоть до Рима. Женщины, ревнительницы нового культа, рожая детей, верили, что отец их — бог Гликон. Во время войны с маркоманнами и квадами Александр потребовал через оракул, чтобы два льва были брошены в Дунай. Удивительно, что его требование было выполнено; менее удивительно, что львы уплыли к противнику. Попытки Лукиана бороться с Александром через наместника Вифиний Лоллиана Авита натолкнулись на страх последнего перед влиянием Рутилиана (§ 55-57), а самого Лукиана едва не сбросили за борт с корабля по просьбе Александра (там же). Все попытки противодействовать Александру окончились неудачей, и только после его смерти его последователи перессорились из-за преемства (§ 59). Две бронзовые статуэтки бога-змеи происходят, видимо, из Афин. Статуя Гликона была найдена недавно в Томах на западном берегу Черного моря, в городе, куда был некогда сослан Овидий. Гликон изображен на многих монетах городов Малой Азии той эпохи. Культ Гликона засвидетельствован и надписью из Дакии.
Поучительно, однако, что одно религиозное новшество, игравшее в жизни Империи немаловажную роль, Лукиан словно не заметил: я имею в виду культ императора.15) Разумеется, он понимал, что это тот аспект [7] жизни, за неосторожные слова по поводу которого легко было горько поплатиться.
Сочинение «О Сирийской богине», посвященное экзотическому культу женского божества в Гиераполе, вызывает недоумение исследователей. Подражая в языке и стиле Геродоту, Лукиан описывает с верой и благоговением подробности этого культа. Ряд ученых решительно отказываются принять авторство Лукиана. Другие считают все это описание полным иронии, но тогда она оказывается как-то уж слишком глубоко запрятанной.
Во времена Лукиана христианство уже было широко распространено по всей Империи, но ни один видный представитель греко-римской культуры I—II веков не почувствовал значение, не предугадал хотя бы смутно историческую миссию новой религии. Лукиан, разумеется, не оказался здесь исключением. О христианах он говорит в двух своих произведениях — «Смерть Перегрина» и «Александр, или Лжепророк» — и оба раза только в связи с похождениями двух псевдорелигиозных авантюристов. Лукиан полон презрения к христианам, эпитеты, которыми он их характеризует, можно перевести по-русски как злосчастные (О кончине Перегрина, 13), суетные (37), простофили (39). Однако, самой выразительной оценкой христиан является утверждение, что презренный обманщик Перегрин, обратившись в христианство, сделался видным деятелем общины (§ 11-14). Между тем Лукиан был достаточно осведомлен о христианской религии — о смерти Иисуса на кресте, о священных книгах и о братской любви христиан — но все это для него лишь проявления постыдного суеверия.
Желанным объектом для уничтожающего осмеяния оказались для Лукиана философы его эпохи. Когда он обрушивается на ненавистные ему пороки лицемерия и продажности, персональными адресатами его нападок оказываются, в первую очередь, философы.
Лукиан, судя по всему, не понимал глубоко сущность учения философских школ, от платоников до киников, да он и не стремился к этому. Зато никогда не упускает он случая подчеркнуть и комический внешний облик философов, и торжественные позы, которые они принимают, и изношенный грязный плащ, и неухоженную бороду, и нахмуренные брови. Выпив на пиру, собравшиеся философы устраивают побоище (Пир). Лукиан вышучивает «невидимые» идеи Платона и общность жен, которую Платон предлагал ввести в своем «Государстве» (Правдивая история II.17), а платоник Ион, фигурирующий в «Любителях лжи» и в «Пире», оказывается и самым легковерным из всех, и грубияном, и бесчестным. Сам Платон, оказывается, основательно изучил в Сицилии искусство льстить тиранам (Диалоги мертвых 20.5).
Не щадит Лукиан и Сократа, повторяя подчас злые выпады в его адрес: в изображении Лукиана мы можем узнать Сократа из «Облаков» Аристофана, но мы не узнаем учителя Платона и Ксенофонта.16) [8]
Шутки, связанные с верой пифагорейцев в переселение душ, преследовали уже Пифагора, и Лукиан, естественно, не преминул изобразить петуха, который в прошлой жизни был Пифагором (Сновидение). Пифагореец Аригнот рассказывает у Лукиана, как он изгонял привидение из заколдованного дома (Любители лжи 29 слл.), а изобличая ненавистного ему шарлатана Александра из Авонотиха, Лукиан подчеркивает пифагорейские мотивы в его проповеди (Александр 4, 25, 33, 40).
Лукиан повторяет обычные нападки на эпикурейцев, обвиняя их в чревоугодии и вообще в приверженности к наслаждениям (Рыбак 43; Пир 9, 43), но в «Зевсе трагическом» эпикуреец Дамид критикует религию с позиций самого Лукиана, а в «О жертвоприношениях» Лукиан высказывает эпикурейскую идею, что нечестив не тот, кто отрицает богов толпы, а тот, кто приписывает богам то, что о них думает толпа. И когда Лукиану нужно разоблачить шарлатана Александра из Авонотиха, он охотно сотрудничает с эпикурейцами из Амастриды (Александр 21, 25, 47).
Из всех философских школ больше всего раздражения вызывают у Лукиана стоики. Развернутую аргументацию против стоической морали представляет собой «Гермотим». Продажен стоик Фесмополид в «Философах, состоящих на жаловании» (33-34). Один отвратительнее другого философы-стоики Зенофемид, Дифил и Этимокл — персонажи «Пира». Надо думать, что известная всем приверженность к стоической философии самого императора Марка Аврелия немало способствовала тому, что бессовестные и зачастую невежественные люди, желая добыть себе долю в общественном пироге, проповедуя философию, избирали именно стоическое направление (Неуч у Лукиана даже скупает книги в надежде, что о его рвении узнает император: Неуч 22-23).
Перипатетиков, сравнительно менее популярных в его время, Лукиан задевает только однажды, в «Евнухе»: там описывается смехотворное соперничество двух перипатетиков за пост на учрежденной Марком Аврелием в Афинах государственной кафедре.
Тем разительнее выступают на этом фоне примечательные исключения. Идеализированная фигура киника Мениппа из Гадеры (III в. до Р. Хр.) появляется неоднократно как рупор собственных взглядов Лукиана. Ряд исследователей основательно предполагает использование Лукианом не дошедших до нас его сочинений — Менипповых сатир, или мениппей, известных русскому читателю по трудам М. М. Бахтина.17)
Среди современных ему философов Лукиан выделяет своим серьезным, уважительным отношением платоника римлянина Нигрина (Нигрин), своего друга киника Демонакта (Жизнеописание Демонакта). Зато [9] в «О кончине Перегрина» Лукиан дает уничтожающую характеристику двух самых известных киников его времени — Перегрина из Париона и его ученика Феагена из Патр. Перегрин покончил с жизнью театрализованным самоубийством в Олимпии в 165 г., бросившись в костер вскоре после окончания игр, чтобы, по его словам, научить людей презирать смерть. Лукиан, тщетно пытающийся скрыть ненависть под маской равнодушия, повествует о бурной жизни Перегрина и начинает, как это было обычно в греко-римском мире, с распутства Перегрина в молодости, а затем приписывает ему убийство собственного отца. Затем Перегрин становится у Лукиана (и здесь ему можно верить) видным членом христианской общины. Перегрин пишет какие-то сочинения в христианском духе, но затем изгоняется христианами за нарушение пищевых запретов. Он раздает демонстративно свое имущество, а потом пытается вернуть его через императора Антонина Пия. После этого Перегрин обращается в кинизм, выступает в Риме с нападками на императора в стиле родоначальника кинизма Диогена, высылается из Италии префектом Рима и, обретя репутацию философа-страдальца, провоцирует греков в Олимпии на мятеж против Рима. Переходя к главному — описанию конца Перегрина, Лукиан приводит множество деталей, которые должны подчеркнуть и смехотворность стремления Перегрина к славе, которую он решил снискать столь необычным способом, подражая сжегшему себя Гераклу, и трусость лжефилософа, выявившуюся в бесконечных проволочках, когда дело дошло до исполнения давно заявленного намерения.
Впрочем, в своих нападках на философов Лукиан не был оригинален: его менее одаренный и менее известный современник софист Элий Аристид выступал с удивительно похожими нападками на киников, обвиняя их в грубости и обжорстве.
Достается от Лукиана и его сотоварищам по роду деятельности — ораторам-софистам. В ход идут и явно запрещенные приемы. Так, в своих шутках в адрес Фаворина из Арелата (совр. Арля) Лукиан не упускает случая задеть его и как евнуха (Жизнеописание Демонакта 12-13).
Без уважения относится Лукиан к знаменитому софисту и богатейшему человеку того времени Героду Аттику (Жизнеописание Демонакта 24).
В «Лексифане» высмеивается перешедший пределы разумного любитель древних непонятных аттических слов, пополняющий их коллекцию собственными смешными изобретениями. Излечить такого человека, по мнению Лукиана, может только рвотное средство, но вполне ли справедлив он здесь — весьма сомнительно: стрелы Лукиана были направлены, судя по всему, в адрес грамматика Полидевка, чей словарь дошел до нас и, в общем, таких насмешек не вызывает.
«Учитель красноречия» Лукиана саркастически представляет извращенное, не заботящееся об истине красноречие как легчайший и вернейший путь к успеху. Однако и сам Лукиан не знал никаких тормозов и [10] вовсе не считался с истиной, когда ему нужно было опорочить недруга. «Учитель красноречия», видимо, имеет в виду определенного человека, имя которого могли легко угадать читатели Лукиана. У этого человека было несколько столкновений с Лукианом, которого, как кажется, больше всего задело обвинение в не соответствующем древней традиции употреблении редкого слова (§§ 16, 17), и он отвечает, перебирая весь жизненный путь оппонента и осыпая его всеми мыслимыми оскорблениями.
Впрочем, уже сама по себе попытка назойливо демонстрировать отсутствующую образованность могла стать поводом для сатиры Лукиана (О невежде, который скупал много книг): герой, как Тримальхион у Петрония, скупает книги, что многие делают и сегодня, в качестве средства снискать престижную репутацию.
Лукиан характеризует себя как «ненавистника хвастунов, ненавистника обманов, ненавистника лжецов и ненавистника чепухи» (Рыбак 20). Он высмеивает все более распространявшийся в его время легковерный вкус к грубо фантастическому. В «Любителях лжи» собеседники рассказывают истории о магии и волшебстве, одну неправдоподобнее другой, хотя в одной из них и фигурирует вполне реальная личность — египтянин Панкратес, стихотворение которого в честь любимца императора Адриана Антиноя так понравилось императору, что тот возвел его в члены Александрийского музея с двойным окладом.18)
«Правдивая история» пародирует фантастические рассказы о путешествиях в далекие страны. Чтобы превзойти даже самые смелые выдумки, герой-рассказчик не ограничивается Землей, а повествует и о путешествии на Луну и на другие небесные тела. Лукиан сам называет двух адресатов своей пародии — склонного к фантазиям историка IV в. до Р. Хр. Ктесия из Книда и Ямвула, автора фантастического описания путешествия по Индийскому океану, но у нас есть основания считать, что Лукиан во многом использовал и утраченное для нас сочинение Антония Диогена «Чудеса по ту сторону Туле», где действие развертывалось на севере Атлантического океана. Сочинение Лукиана нашло, в свою очередь, подражателей в Новом времени, включая Рабле и Свифта. Не нравились Лукиану, разумеется, и многочисленные историки, в частности, и те, которые пытались увековечить события времен жизни Лукиана. В их адрес им написано сочинение «Как следует писать историю»: конкретно речь идет о войне против парфян под начальством Луция Вера и о том, как не следовало описывать это событие (166 г.). Сочинение Лукиана написано по свежим следам, тотчас после победы римского военачальника Авидия Кассия. Лукиан еще ничего не знает о страшной эпидемии, которую принесут домой возвращающиеся из Парфии и Армении легионы.
Лукиан рассказывает об историке, который, призвав на помощь Муз, сравнивает Луция Вера с Ахиллом (Как следует... 14). Лукиан, видимо, имеет в виду Фронтона, учителя Луция Вера и Марка Аврелия: в правление [11] императора-философа такие критические выпады были вполне безопасны. Другие историки, которых упоминает здесь Лукиан, списали целые фразы у Геродота или у Фукидида (там же 18, 15). Любопытно, что на тех, кто воевал, ирония Лукиана в адрес историографов не распространяется: и римские генералы, и сам Луций Вер могли быть скорее польщены тем, что написал Лукиан.
Трудно сказать что-то определенное о политических взглядах Лукиана. Римское господство в Греции само по себе едва ли раздражало Лукиана, и, когда возникла такая возможность, он с готовностью стал чиновником римской администрации в Египте (Оправдательное письмо). Как и большинство носителей греческой культуры и, вероятно, даже природных греков, потомков тех, кто когда-то отстоял Элладу от персидского нашествия, Лукиан явно считал господство Рима в целом благодетельным для Средиземноморья: аргументы в пользу такого взгляда можно найти хотя бы в панегирике «К Риму» современника Лукиана Элия Аристида. Враждебность Перегрина Риму воспринималась Лукианом с недоумением (О кончине Перегрина 19). Очень показательно, что Лукиан неоднократно говорит «мы» о себе вместе со всеми жителями Империи (Александр 48; Как следует писать историю 5, 17, 29, 31).19)
Однако это не мешало Лукиану с горечью писать о перипетиях жизни образованных греков, шедших в услужение к богатым римлянам на положение клиентов — домашних философов, учителей или прорицателей (О философах, состоящих на жаловании). Не приходится удивляться и тому, что римские хозяева предстают здесь перед нами в еще менее приглядном виде, чем их наемники. Лукиан не однажды бывал в Риме, знал тамошнюю жизнь по личному опыту, но исследователям никак не дают покоя странные совпадения в деталях картины, которую рисует Лукиан, с сатирами Ювенала, которого он (хотя и знал латынь: О пляске 67) едва ли читал: греки даже в эпоху Империи, как правило, не читали произведений римской литературы. Нравы богачей, особенно римских, обличает у Лукиана и симпатичный ему философ-платоник Нигрин (Нигрин), сам римлянин, но в его критике нет и следа нападок на римское государство.
Лукиан вообще отчетливо видит отрицательную изнанку жизни, часто даже абсолютизирует ее, представляя чуть ли не всех людей подлыми, и даже богатство причиняет у него людям одни только страдания (Тимон, или Мизантроп).20)
Безотрадная картина окружающего мира, заполнявшая сознание Лукиана, требовала хотя бы частичного контраста, и Лукиан в известной [12] мере находит его в мире не испорченных цивилизацией людей — среди скифов. В диалоге «Токсарид» афинянин Мнесипп и скиф Токсарид рассказывают друг другу о поразительных примерах мужской дружбы, соответственно, среди греков и среди скифов: рассказы Токсарида оказываются более впечатляющими. Скиф Анахарсис изображен беседующим с мудрым афинским государственным деятелем Солоном и вызывающим симпатии своим здравым смыслом и непосредственностью.21)
Однако в целом Лукиан, сам сириец по происхождению, усвоил презрительное отношение греков и римлян к представителям любых других народов: Лукиан называет Седатия Севериана «глупым кельтом» (Александр 27). Сделать из этого какие-то выводы относительно происхождения Севериана трудно, но самого Лукиана такое словоупотребление характеризует достаточно определенно. Вообще, «варвар» в его устах — сильнейшее бранное слово.
Культура Лукиана, как и большинства его образованных современников, преимущественно книжная. Эти люди зачастую смотрели на вещи, находящиеся, казалось бы, перед глазами, через призму авторитетных сочинений, в которых все эти вещи описаны. Так, Лукиан говорит об остатках древней стены пелазгов в Афинах так, как будто их может видеть всякий: он читал о ней у Геродота и других классических авторов, а то, что эти остатки давно уже снесены, Лукиан игнорирует. Даже в таком перенасыщенном актуальным жизненным материалом произведении, как «Александр», говоря о том, что он сошел на берег в Эгиале, добавляет еще одну деталь: Эгиал упоминает уже Гомер (Александр 57).22) Конечно, Лукиан со своим живым умом не мог отгородиться и от впечатлений от реальности,23) но отражает он их в своем творчестве в обрамлении бесчисленных литературных реминисценций. Однако, когда он к этому стремится, его наблюдательность простирается даже на, казалось бы, второстепенные детали. Так, в своем сочинении «О Сирийской богине»24) Лукиан подробно описывает экзотический культ богини Атаргатис в святилище близ [13] Гиераполя в Сирии, и многое в его описании нашло подтверждение в результате раскопок археологов.25)
У Лукиана образованность и воспитанность фигурируют постоянно как одна из высших ценностей. Однако с нашей точки зрения его понимание образованности представляется очень односторонним: для Лукиана образованность — это то, что можно было бы назвать словесной культурой. Она включает в себя прежде всего владение литературным языком, далеко отошедшим к этому времени от разговорного. Обязательно знание классической литературы, и Лукиан владеет им: любопытно при этом, что он показывает хорошее знание тех же авторов, которых знали и цитировали большинство его образованных современников, т. е. прежде всего авторов, изучавшихся в школе. Не любил Лукиан александрийских поэтов и почему-то никогда не упоминает Софокла. Впрочем, нередко Лукиан цитирует и из вторых рук, пользуясь распространенными уже в те времена сборниками эффектных цитат. Венцом образованности считалось умение произнести речь на любую тему, следуя правилам риторики, и здесь Лукиан оказывается полностью в своей стихии. А вот зачем нужны изыскания математиков и астрономов, Лукиан не понимал.
Он хорошо знал изобразительное искусство и предпочитает всеми признанных мастеров V—IV веков. Охотно говорит он и о деталях архитектуры (О доме, Гиппий, или Бани, Зевксис, Геродот, О том, что не следует относиться с излишней доверчивостью к клевете, Изображения, В защиту «Изображений»).
Лукиан знает множество подробностей из истории Греции, особенностей государства и быта людей в разные времена, но мало заботится о том, чтобы, используя эти сведения в своих произведениях, соблюсти историческую достоверность: у него во времена Солона в Афинах уже стоят статуи родоначальников фил, а эти филы были созданы почти через сто лет Клисфеном, и тогда же были поставлены статуи. Тимону в V или IV веке до Р. Хр. ставят статую с венком лучей вокруг головы, хотя такие статуи появились много позднее.
Удивительно богат словарь Лукиана: даже такой выдающийся художник слова, как Платон, не может с ним в этом сравниться.26) Он свободно пользуется элементами различных диалектов древнегреческого языка, когда это ему выгодно в качестве приема художественной выразительности. В основном Лукиан ориентируется, не впадая в крайности, на язык аттических авторов V—IV вв., заметно отличавшийся от разговорной речи его времени, и это означает, что Лукиан ориентируется на образованного читателя или слушателя. «Старый», «древний» — обычные для него похвальные эпитеты как в отношении произведений искусства словесного, так и искусства изобразительного. Однако тех, кто доводил подражание [14] языку Демосфена и Платона до крайности, Лукиан едко высмеивал (Лексифан, Лжеученый, Демонакт 26).
Форма произведений Лукиана говорит за то, что все они были предназначены прежде всего для ораторского прочтения, а затем уже распространялись в письменной форме.27)
Если «Похвала Демосфену» принадлежит Лукиану, это значит, что и он не преминул воспользоваться модным в его время приемом — фиктивной ссылкой на якобы найденную рукопись сенсационного содержания (см. § 26).
Лукиан умело пародирует стиль Гомера, трагедии и комедии, официальных документов и исторических сочинений, философских диалогов и сочинений религиозного содержания. Вслед за аттической комедией, в особенности Новой, Лукиан охотно дает своим персонажам комически звучащие имена, скажем, гетер у него зовут Трифена — что-то вроде «склонная к роскоши» или Ликена — «волчица» (Диалоги гетер II.12.1).
Из дошедших до нас произведений современников Лукиана имя Лукиана упоминает только одно из сочинений широко образованного знаменитого врача Галена и притом в весьма нелестном контексте: Лукиан якобы сфабриковал подложное сочинение философа классической эпохи Гераклита и использовал его для насмешек над его учением, а также прибег к каким-то обманным приемам в своих нападках на толкователей поэтов-грамматиков.
В первые столетия после смерти Лукиана его произведения не пользовались особой популярностью. Только его младший современник Алкифрон, возможно, афинянин, подражает произведениям Лукиана в своем собрании сочиненных им фиктивных писем, написанных от имени афинян IV в. до Р. Хр., знаменитых и безвестных. Однако до сих пор не найден ни один папирус с текстом какого-либо подлинного сочинения Лукиана, и мы располагаем его творчеством только благодаря довольно многочисленным средневековым византийским рукописям. С сочинениями Лукиана, в частности с «Лексифаном», был, видимо, знаком Афиней из Навкратиса, сочинивший около 200 г. обширную компиляцию «Пирующие софисты». Около 250 г. было создано подражание Лукиану «Две любви», дошедшее до нас в рукописях сочинений Лукиана. В начале IV в. о ядовитых нападках Лукиана на богов и людей говорит латинский христианский писатель Лактанций. В начале V в. Евнапий, автор «Жизнеописаний софистов», упоминает и Лукиана, который «был серьезен в своем смехе». Подражает Лукиану автор «Эротических писем» Аристенет. В VI в. одно из произведений Лукиана было переведено на сирийский язык. Ему много подражают византийские писатели. Ряд метких выражений Лукиана попал в византийский сборник пословиц. [15]
До нас дошло почти все, что написал Лукиан. Его рукописи сохранили 85 произведений, но среди них есть такие, которые, несомненно, не принадлежат Лукиану, но были приписаны ему как достаточно популярному автору. Сюда относятся «Две любви», «Харидем», «Гальциона», «Долговечные», «Нерон», «Друг отечества», «Быстроног». Есть и сочинения, принадлежность которых Лукиану вызывает споры.
Сейчас мы знаем, что Лукиан принадлежит времени заката античной культуры, но и он сам явно чувствовал это. Больше всего он с блеском издевается над тем, что ему казалось смешным или отвратительным в окружающей жизни. Может быть, менее интересен он там, где пытается защитить традиционные для его времени и культурного круга ценности. Мы почти совсем ничего не узнаем из его произведений о том, во что верил он лично, что было ему особенно дорого, и мы никогда не узнаем, действительно ли он был человеком с пустой душой, как считают многие исследователи его творчества, или он, как и многие наши выдающиеся современники, считал, что о таких вещах надо молчать.
1) Croiset M. Histoire de la littérature grecque. 4-e éd. T. V. Р., 1928. Р. 583 svv.; Lucianus Oeuvres. Texte ét. et trad. par J. Bompaire. T. I. Р., 1993. Р. XI-XII.
2) Bowersock G. W. Greek sophists in the Roman empire. Oxford, 1969. P. 17ff.
3) Ibid. P. 114.
4) См. BelüngerA. R. Lucian's dramatic technique: Yale Classical Studies 1,1928. P. 3-40.
5) Описание Лукиана дает возможность исследователям реконструировать композицию картины: Kraiker W. Das Kentaurenbild des Zeuxis. Winckelmannsprogramm der Archäologischen Gesellschaft zu Berlin. Berlin, 1950. S. 106.
6) Pflaum H. G. Lucien de Samosate, Archistator: Mélanges de l'Ecole française de Rome 71, 1959. P. 282 svv.
7) Срв. Reardon В. Р. Courants littéraires grecs des IIе et IIIе siècles apres J.-C. Р., 1971. Р. 157 svv.
8) Palm J. Rom, Römertum und Imperium in der griechischen Literatur der Kaiserzeit. Lund, 1959. S. 44.
9) Лукиан широко использует здесь аттическую комедию. См.: Bompaire J. Lucien écrivain: imitation et création. Р., 1958. Р. 361 svv.
10) На Западе было выпущено несколько богато иллюстрированных изданий этих диалогов.
11) Caster M. Lucien et la pensée religieuse de son temps. Р., 1937.
12) Egger. De Lucien et de Voltaire: Mémoires de littérature ancienne. Р., 1862; Ф. Энгельс. Из истории раннего христианства (1895). Лукиан даже представляет дело так, будто он в борьбе с суеверием был готов, как позднее Вольтер, рисковать своей жизнью (Александр). С другой стороны, стоит задуматься и над суждением Рирдона, которому Лукиан напоминает скорее Оскара Уайльда (Reardon В. Р. Courants littéraires... P. 172).
13) Gibbon E. Decline and fall of the Roman Empire. Vol. I. P. 30, ed. Bury.
14) Jones C. P. Culture and society in Lucian. Cambridge, Mass, 1986. P. 35f.
15) Caster M. Lucien et la pensée religieuse de son temps. Paris, 1937.
16) Bompaire J. Lucien écrivain... P. 236.
17) Bruns, Ivo. Lucian’s philosophische Satiren: Rheinisches Museum für Philologie 43, 1888. P. 26-103, 161-196; Helm R. Lucian und Menipp. Leipzig u. Berlin, 1906; Norden E. P. Vergilius Maro. Aeneis VI. Darmstadt, 1957 (1924). S. 199-250; Jones С. Р. Culture and society in Lucian... P. 31.
18) Jones С. Р. Culture and society in Lucian... Р. 49 sq.
19) Palm J. Rom, Römertum und Imperium in der griechischen Literatur der Kaiserzeit. Lund, 1959. S. 44-56; Bowersock G. W. Greek sophists in the Roman Empire. Oxford, 1969. P. 115.
20) Этим диалогом воспользовался Шекспир для своей драмы «Тимон Афинский».
21) М. И. Ростовцев полагал, что Лукиан воспользовался сборником новелл, возникших среди греков на Боспоре (Rostoutzeff M. Skythien und Bosporus. I, Berlin, 1931).
22) Householder F. W. Literary quotation and allusion in Lucian. Columbia, 1941. На этой особенности творчества Лукиана особенно настаивал французский исследователь Бомпер (Bompaire J. Lucien écrivain... Р., 1958), но впоследствии он снабдил свои взгляды некоторыми оговорками (Bompaire J. Travaux récents sur Lucien. Revue des études grecques 88, 1975. P. 224-229).
23) Jones C. P. Culture and society... P. V.
24) Принадлежность его Лукиану вызывала серьезные сомнения, но сейчас большинство исследователей склоняются к признанию его подлинности (Вотpaire J. Lucien écrivain... Р. 646-653; Hall J. Lucian's Satire. N. Y., 1981. P. 374-381; Jones С. Р. Culture and society... P. 41).
25) Jones С. Р. Culture and society... Р. 41 ff.
26) Bompaire J. Lucien écrivain... P. 628.
27) Bompaire J. Lucien écrivain... P. 239.
Написать нам: halgar@xlegio.ru