Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Лукиан из Самосаты
ЗЕВС-ТРАГИК

1. Гермес.

Афина.

Зевс.

Афина.

О Аполлон! Вот мрачное вступление!

Зевс.

Афина.

В чем дело? Объясни ты хору родичей.³⁾

Зевс.

Молнии свист многошумный! Ныне что совершишь ты?

Гера. Уймись, Зевс — ведь мы не умеем разыгрывать комедии, ни стихи декламировать — как эти вот, — да и Еврипида мы целиком не проглотили, чтобы реплики тебе подавать.

2. Ты думаешь, мы не знаем, что за причина твоего горя?

Зевс.

Нет, знала б ты — стонала бы и плакала.

Гера. Я вижу самый корень твоих страданий — любовные огорчения; но я уж привыкла и плакать перестала — столько раз ты оскорблял меня в таких делах. Наверно, ты опять приметил какую-нибудь Данаю, Семелу или Европу и теперь места себе не находишь от страсти, собираешься превратиться в быка,⁴⁾ или сатира, или стать золотом и протечь через крышу на лоно своей возлюбленной. Ведь эти признаки — и вздохи, и слезы, и бледность — отличают не кого-нибудь другого, а именно влюбленного.

Зевс. Твое счастье, если думаешь, что вся наша забота — о любви и этаких детских забавах.

Гера. А что ж другое, если не это, не дает тебе покоя, раз ты — Зевс?

3. Зевс. Дела богов, Гера, дошли до крайности и теперь, как говорится, висят на волоске: решается вопрос, пользоваться ли нам и впредь почетом и уважением на земле или на нас вовсе перестанут обращать внимание и будут считать, что мы — ничто.

Гера. Неужели земля опять породила каких-нибудь гигантов? Или титаны, разорвав цепи и одолев свою стражу, опять поднимают на нас оружие?

Зевс. Не бойся — не грозит богам подземный мир.

Гера. А что ж еще страшного могло случиться? Не понимаю! Если ничто вроде этого не огорчает тебя, зачем тебе было являться нам Полом или Аристодемом,⁵⁾ а не Зевсом?

4. Зевс. Стоик Тимокл,⁶⁾ Гера, и эпикуреец⁷⁾ Дамид⁸⁾ вчера беседовали о провидении (не знаю, с чего начался у них разговор) в присутствии очень многих и к тому же почтенных людей — вот что мне особенно неприятно. Дамид утверждал и что богов нет, и что вообще они не надзирают за тем, что делается, и не распоряжаются этим. А Тимокл — благороднейший человек! — пытался нас защищать. Потом стеклась огромная толпа, спор так и не кончился, и они разошлись, условившись обсудить остальное в другой раз. А теперь все напряженно ждут, желая услышать, кто из них победит и чьи слова будут казаться больше похожими на истину. Вы видите, каков риск, в каком затруднении мы вообще находимся, если все зависит от одного человека. И одно из двух неизбежно: либо нас перестанут замечать, считая только пустыми названиями, либо будут чтить, как прежде — если Тимокл одержит победу.

5. Гера. Это, и в самом деле, ужасно, и недаром, Зевс, ты говорил об этом так торжественно, как принято в трагедиях.

Зевс. А ты-то думала, что теперь, когда все в таком смятении, у меня в мыслях Даная или Антиопа… Но что же нам делать, Гермес, Гера, Афина? Ищите выхода и вы вместе со мной.

Гермес. Я считаю, что надо созвать собрание и предложить этот вопрос на общее рассмотрение.

Гера. И я того же мнения, что он.

Афина. А я — совсем противоположного, отец. Не нужно поднимать на ноги все небо и обнаруживать, что тебя тревожит это дело. Лучше, оставаясь в тесном кругу, сделать что-нибудь такое, что Тимоклу принесло бы победу, а Дамида заставило бы уйти с позором и сделало бы всеобщим посмешищем.

Гермес. Но, во-первых, Зевс, скрыть этого от богов не удастся, если спор у философов происходил на глазах у многих людей; а во-вторых, ты прослывешь тираном, раз не сообщаешь всем богам о делах таких важных и всех касающихся.

6. Зевс. Ну, тогда объявляй, и пусть все придут. Ты говоришь верно.

Гермес. Э-эй! Сходитесь на собрание, боги! Не задерживайтесь, собирайтесь все, приходите! Нам предстоит обсуждение важных дел!

Зевс. Что ты, Гермес, объявляешь так просто, невозвышенно, прозаично. И это — созывая богов на важнейшее совещание!

Гермес. А как мне, по-твоему, говорить, Зевс?

Зевс. Как по-моему? Я считаю, что надо прибавить этому объявлению внушительности какими-нибудь стихами и поэтическим громогласием, чтобы получше собирались.

Гермес. Хорошо. Но ведь это — дело эпических поэтов и рапсодов,⁹⁾ Зевс, а я в поэзии почти ничего не смыслю. Я даже испорчу объявление: поставлю то слогом больше, то слогом меньше, чем нужно, и когда соединю все вместе, неуклюжесть моих стихов вызовет у богов смех. Я замечаю, что и над самим Аполлоном смеются за некоторые его предсказания, как он ни затемняй большей части своих пророчеств, чтобы у слушателей оставалось не слишком-то много досуга на изучение размеров.

Зевс. Знаешь, что, Гермес? Подмешай-ка ты к своему объявлению побольше стихов Гомера — из тех, которыми он нас созывал. Ты их, должно быть, помнишь.

Гермес. Не то чтобы очень отчетливо и живо, но все- таки попытаюсь.

7. Зевс. Прекрасно, Гермес! Объявление у тебя получилось замечательно, а вот боги уже и сбегаются. Что ж, принимай их и усаживай каждого по достоинству — смотря по тому, из чего и как он сделан: в первые ряды сажай золотых, потом, за ними, — серебряных, дальше — тех, кто из слоновой кости, дальше — бронзовых и мраморных; среди них предпочтение нужно отдать тем, кого сделали Фидий, Алкамен, Мирон, Евфранор¹¹⁾ или подобные им художники. А всякий сброд и кое-как сделанных сгони всех в дальний угол — пусть молчат и остаются здесь только для того, чтобы собрание было многочисленнее.

Гермес. Будет сделано, и они сядут, как полагается. Но вот что не плохо бы знать мне: если какой-нибудь бог будет из золота и весить будет много талантов, но сделан небрежно, совсем неискусно и без соблюдения пропорций,— сидеть ему впереди бронзовых богов Мирона и Поликлета и мраморных — Фидия и Алкамена, или нужно считать, что предпочтение на стороне искусства?

Зевс. Надо бы так считать, но все же придется предпочесть золотого.

Гермес. Понятно: ты велишь рассаживать их по богатству, а не по знатности и не по чести. Ну, тогда идите в первые ряды вы, золотые.

8. Кажется, Зевс, что одни только варварские боги будут сидеть впереди. Ведь эллинские — видишь, какие: привлекательные, с красивыми лицами и искусно сделанные, но все, однако же, мраморные или бронзовые; самые драгоценные среди них — из слоновой кости, и золота на них сверкает лишь самая малость — для того, чтобы слегка покрыть и придать золотистый оттенок. Но внутри и они деревянные и дают приют стаям мышей, которые там объединились в государства. А эта Бендида, и вон тот Анубис, да еще Аттис, и Митра, и Мен — целиком из золота, тяжелые и в самом деле драгоценные.

9. Посейдон. И это справедливость, Гермес, — сажать этого египтянина с песьей мордой¹²⁾ впереди меня, Посейдона?

Гермес. Разумеется. Тебя, потрясатель земли, Лисипп¹³⁾ сделал из бронзы и дешевым, потому что у коринфян тогда не было золота. А он на целые рудники богаче, чем ты. Надо поэтому терпеть, когда тебя оттесняют, и не возмущаться, если какого-нибудь обладателя такого золотого носа предпочитают тебе.

10. Афродита. Тогда, Гермес, и меня сажай в первые ряды — ведь я золотая.¹⁴⁾

Гермес. Нет, Афродита, насколько я могу заметить. Если мои глаза не слишком затуманены, ты, по-моему, была высечена из белого пентеликонского мрамора и затем, когда стала Афродитой, тебя передали книдийцам — так решил Пракситель.¹⁵⁾

Афродита. Но я представлю тебе свидетеля, который заслуживает доверия, — Гомера: от первой до последней песни, всюду он называет меня «золотой Афродитой».

Гермес. Да ведь тот же самый Гомер и про Аполлона говорит, что он многозлатный и богатый. А теперь ты увидишь, как он сидит среди зевгитов¹⁶⁾ — разбойники сняли с него венок и вынули колки из его кифары.¹⁷⁾ Так что уж и ты будь довольна тем, что сидишь в собрании не совсем рядом с фетами.¹⁸⁾

11. Колосс.¹⁹⁾ А со мной кто дерзнет спорить? — ведь я Солнце и к тому же таких огромных размеров. Ведь если бы родосцы не пожелали сделать меня неслыханно, чрезмерно огромным, они могли бы изготовить на те же средства шестнадцать золотых богов — так что соответственно меня можно было бы оценить дороже всех остальных. А кроме того — искусная и тонкая работа при таком необыкновенном росте!

Гермес. Что же делать, Зевс? В этом я тоже не могу разобраться: если принимать во внимание материал, он — бронзовый, а если посчитать, сколько талантов стоило отлить его в бронзе, он, пожалуй, оставит за собой и пятисотмерников.²⁰⁾

Зевс. Ну, зачем ему понадобилось сюда являться? Осрамить остальных богов за малый рост и заседанию помешать? Но, послушай, лучший из родосцев, если даже, в самом деле, тебя нужно решительно предпочесть золотым, как бы ты мог занять место в первом ряду? Разве только всем придется встать, чтобы сидеть тебе одному, занимая весь Пникс²¹⁾ одной из половинок своего зада. Лучше тебе во время заседания постоять на ногах, слегка наклонившись к собранию.

12. Гермес. А вот опять! И здесь не рассудишь, как быть! В самом деле, эти двое — оба из бронзы, одинаково искусно сделаны (каждый работы Лисиппа) и, что самое главное, равны друг другу знатностью рода — они дети Зевса, вот этот Дионис и Геракл. Так кому из них первому садиться? Ты же видишь — они спорят.

Зевс. Мы теряем время, Гермес, а нам уже давно следовало бы заседать. Пусть уж они теперь рассаживаются вперемешку, кто где захочет. В другой раз устроим собрание по этому вопросу, и я тогда узнаю, какой порядок нужно среди них установить.

13. Гермес. А какой они шум поднимают, клянусь Гераклом! Как всегда, все кричат одно и то же: Раздачи! Раздачи! Куда делся нектар? Куда делся нектар? Амбросии не хватает! Амбросии не хватает! Куда делись гекатомбы? Куда делись гекатомбы? Жертвы для всех!

Зевс. Заставь их замолчать, Гермес. Пусть бросят свои глупости и узнают, для чего их собрали.

Гермес. Не все, Зевс, понимают по-гречески. А я не знаток языков, чтобы объявлять и скифам, и персам, и фракийцам, и кельтам. Так что лучше, по-моему, приказать им молчать, подав знак рукой.

Зевс. Так и сделай.

14. Гермес. Превосходно! Они у тебя стали безмолвнее софистов²²⁾ — самое время выступать с речью. Видишь? Они уже давно на тебя смотрят, ожидая, что ты скажешь.

Зевс. Но что со мной делается?! Тебе, Гермес, как сыну, я не постыжусь признаться. Ты знаешь, как смело и величественно я говорил всегда на собраниях?

Гермес. Знаю. Я со страхом, бывало, слушал твои речи, особенно, когда ты грозил спустить свою пресловутую золотую цепь²³⁾ и поднять, сорвавши с оснований, землю и море вместе с богами.

Зевс. А теперь, сын мой, не знаю, то ли от огромных размеров грозящих нам бед, то ли от числа присутствующих (ведь собрание, как видишь, многобожное) мысли мои смешались, я дрожу от страха, и язык у меня как будто связан. А что самое нелепое — я забыл вступление, которое приготовил, чтобы начало моей речи к богам вышло как можно красивее.

Гермес. Ты все вконец испортил, Зевс. Они с подозрением следят за твоим молчанием и ожидают услышать о каком-нибудь чрезвычайном несчастий, которое заставляет тебя так медлить.

Зевс. Ну, хочешь, Гермес, я продекламирую им знаменитое гомерово вступление?

Гермес. Какое это?

Зевс.

Слушайте слово мое, и боги небес и богини.²⁴⁾

Гермес. Брось, ты уж и нам достаточно досадил своей декламацией. Или, пожалуй, вот что: оставь тяжеловесные стихи в покое, а перескажи любую речь Демосфена²⁵⁾ против Филиппа,²⁶⁾ слегка изменив ее. Так ведь сейчас поступает большинство ораторов.

Зевс. Ты прав: какая-нибудь коротенькая речь и небрежный тон удобны в затруднительных положениях.

15. Гермес. Так начинай же, в конце концов!

Зевс. Большие, я думаю, деньги дали бы вы, граждане-боги,²⁷⁾ лишь бы узнать, что же это все-таки за причина, по которой вас сегодня собрали. А раз так, вам надлежит слушать меня внимательно. Сложившиеся обстоятельства, я бы сказал, громким голосом призывают нас энергично взяться за предстоящие нам дела, а мы, по-моему, относимся к ним весьма беззаботно. Я хочу, чтобы вам сразу же — потому что Демосфен меня покидает — стало совершенно ясно, что взволновало меня и заставило созвать собрание.

Вчера, как вам известно, Мнеситей приносил жертву в благодарность за спасение своего корабля, который чуть не погиб возле Каферейского мыса, и мы пировали в Пирее²⁸⁾ — все те из нас, кого Мнеситей пригласил на жертвоприношение. Затем, после возлияний, вы разошлись в разные стороны, кто куда захотел, а я, так как было еще не очень поздно, поднялся в город погулять после обеда по Керамику и по пути размышлял о мелочной скупости Мнеситея: собираясь угощать шестнадцать богов, он заклал одного-единственного петуха, да и то старого и простуженного, и бросил в огонь четыре крупинки ладана, которые так заплесневели, что, попав на угли, тут же погасли, не дав нам ни на вот столечко почуять дым хоть кончиком носа. И это — пообещав целые гекатомбы в тот момент, когда корабль был уже среди рифов и его несло на утес!

16. Размышляю я таким образом, а тем временем, оказывается, добрался до Пойкилы²⁹⁾ и вижу: стоит огромная толпа народа, часть — внутри, в самом портике, многие — под открытым небом, а какие-то люди сидят и изо всех сил кричат со своих мест. Когда я сообразил, что это такое — а были это философы из числа знаменитых спорщиков,— мне захотелось постоять и послушать их — о чем же они говорят. И вот, покрывшись густым облаком, я преобразился по их подобию, прицепил бороду и стал очень похож на философа. Порядком поработав локтями, я вхожу, никем не узнанный, и обнаруживаю эпикурейца Дамида — тертый калач! — который ожесточенно спорит с благороднейшим мужем — стоиком Тимоклом. Тимокл и потел, и уже голос сорвал от крика, а Дамид, насмехаясь сардонически, еще больше выводил Тимокла из себя.

17. Весь спор у них шел о нас. Проклятый Дамид утверждал, что мы и не заботимся о людях, и не надзираем за тем, что у них делается, и слова его сводились не к чему иному, как к утверждению, что нас вовсе не существует. Было очевидно, что именно такое значение имеет его речь. И находились люди, которые одобряли его мысли. А другой, Тимокл, был на нашей стороне: он защищал нас, возмущался, сражался всеми способами, восхваляя наше попечение и рассказывал в подробностях, как стройно и в должном порядке мы руководим и распоряжаемся всем без исключения. И он тоже находил слушателей, которые его одобряли. Но он уже утомился, охрип, и большинство глаз было обращено в сторону Дамида. Тут я понял, что нам угрожает, и велел окутавшей землю Ночи положить спору конец. И вот они разошлись, условившись на следующий день рассмотреть все до конца, а я пошел за теми, кто возвращался к себе домой, и прислушивался, о чем они говорят по дороге. Большинство хвалило Дамида и уже решительно разделяло его мысли. Были, однако, и такие, что не захотели решать заранее, кто прав, но предпочитали подождать завтрашнего дня — не скажет ли и Тимокл чего-нибудь дельного.

18. Вот из-за чего я созвал вас — причина немаловажная, боги, если вы примете во внимание, что все наши почести, доходы и слава — это люди. Если их убедят в том, что нас совсем не существует или что мы не заботимся о них, хотя и существуем, не будет нам на земле ни жертв, ни даров, ни почестей; и попусту будем сидеть мы на небе, голодные, лишенные праздников, всенародных сборищ, игр, жертвоприношений, всенощных торжеств и процессий. Поэтому я считаю, что при таких серьезных обстоятельствах мы должны все вместе придумать какое-нибудь средство, которое спасло бы нас от этой беды и помогло бы Тимоклу победить, так, чтобы слушателям доводы его показались более правильными, а Дамида чтобы они осмеяли. Не очень-то я уверен, что Тимокл победит собственными силами, если не будет ему и от нас какой-нибудь поддержки… Ну, Гермес, объявляй, как полагается по закону, чтобы вставали и высказывали свое мнение.

Гермес. Слушай! Молчи! Не шуми! Кто из совершеннолетних, полноправных богов желает говорить? Что это? Никто не встает, и все вы молчите и не двигаетесь, пораженные важностью того, что вам сообщили?

19. Мом.

Но погибните все вы, рассыпьтесь водою и прахом!³⁰⁾

А у меня, Зевс, если дадут мне право говорить откровенно, много есть, о чем сказать.

Зевс. Говори, Мом, и ничего не бойся. Ведь ясно, что ты намерен быть откровенным ради общей пользы.

Мом. Так слушайте, боги, мою речь, идущую, как говорится, от чистого сердца. Я уже давно ожидал, что наши дела окажутся в таком безвыходном положении и что много появится нам на беду этих софистов, дерзость которых рождена нашим собственным поведением. И клянусь Фемидой, нечего сердиться ни на Эпикура, ни на его учеников и последователей, если они так о нас думают. Какого, в самом деле, можно требовать от них образа мыслей, когда они видят в жизни такую неурядицу! Те из людей, кто порядочен, — в полном пренебрежении, погибают от бедности, болезней, рабства, а негодяи и мерзавцы пользуются особенным почетом, утопают в богатстве и распоряжаются людьми, которые лучше их. Святотатцы не несут никакого наказания и остаются неразоблаченными, а распинают и насмерть забивают палками иной раз людей ни в чем не повинных. Естественно, что при виде этого у людей складывается о нас такое суждение, будто мы вовсе не существуем;

20. В особенности — когда они услышат предсказание, гласящее:

Кто перейдет через Галис, великое царство погубит.³¹⁾

Но при этом не уточняется — свое царство или вражеское.

Или еще:

Многих от женщин сынов Саламин погубит священный.³²⁾

Но и персы, я полагаю, и эллины были «сынами от женщин». А когда люди еще услышат от рапсодов, что мы и влюбляемся, и раны получаем, и попадаем в оковы, и рабами бываем, и поднимаем восстания, и терпим массу подобных неприятностей (требуя при всем том звания «блаженных и нетленных»), — разве не справедливо, что на земле смеются, слыша это, и ни во что нас не ставят? И мы еще негодуем, когда находятся люди, не совсем лишенные разума, которые все это разоблачают и с презрением отвергают наше провидение! —Да мы должны радоваться, если нам еще жертвы приносят после таких прегрешений!

21. А теперь ответь мне, Зевс, — ведь мы одни, и на нашем собрании нет ни единого человека, кроме Геракла, Диониса, Ганимеда и Асклепия, да и те уже внесены в наши списки — ответь мне по правде: заботился ты когда-нибудь хоть капельку о делах на земле, пытался ли узнать, кто из людей плох и кто порядочен? Нет, этого ты сказать не сумеешь. И действительно, если бы Тесей по пути из Трезен в Афины не истребил мимоходом злодеев, то — поскольку это касается тебя и твоего промысла — ничто не мешало бы Скирону, Питиокампту, Керкиону и остальным безбедно жить грабежом, убивая прохожих. Или, если бы Эврисфей, этот дальновидный муж старых времен, из человеколюбия не разузнавал, что в какой земле делается, и не посылал, куда требовалось, вон того своего слугу,³³⁾ человека энергичного и трудолюбивого, тебя, Зевс, мало тревожили бы и Гидра, и стимфальские птицы, и фракийские кони, и наглые бесчинства пьяных кентавров.

22. Нет, уж если говорить правду, так мы только и знаем, что сидеть да высматривать, не приносит ли кто жертву и не воскуряет ли дым от нее у наших алтарей. А остальное плывет себе по течению, куда случится. Значит, нет ничего неожиданного в том, что мы терпим теперь и еще будем терпеть, когда люди задерут головы к небу и обнаружат, что приносить нам жертвы и устраивать процессии— дело для них совершенно бесполезное. Ты скоро увидишь, как эпикуры, метродоры³⁴⁾ и дамиды будут насмехаться и торжествовать, а наши защитники, разбитые ими, прикусят языки. Поэтому было бы вашим долгом, боги, положить этому конец и найти какое-то целебное средство — ведь вы довели дело до крайности. А Мому не грозит ничего особенного, если он останется без почестей: ведь он не был в числе почитаемых даже в старину, когда вы еще пользовались успехом и одни угощались жертвоприношениями.

23. Зевс. Пусть его болтает, боги, — он всегда груб и язвителен. Но ведь, как говорил наш чудесный Демосфен, порицать, бранить и обвинять — легко и доступно всякому, кто пожелает, а посоветовать, как улучшить создавшееся положение — дело поистине разумного советчика. Я уверен, что вы именно так и сделаете, хоть Мом и отказывается дать совет.

24. Посейдон. Я-то вообще, как вам известно, подводный бог и руковожу, как умею, делами в морской пучине: спасаю плавающих, направляю путь кораблей и укрощаю ветры — насколько это в моих силах. Однако и меня тревожит то, что происходит здесь; и поэтому я считаю, что надо избавиться от этого Дамида, прежде чем он явится на состязание, — или с помощью молнии или каким-либо другим способом, чтобы не одержал он победы в споре — ты же говоришь, Зевс, что он мастер убеждать. И в то же время мы им покажем, что караем тех, кто говорит о нас подобные вещи.

25. Зевс. Ты шутишь, Посейдон, или совсем забыл, что от нас ничто подобное не зависит? Не мы, а Мойры выпрядают каждому его смерть — одному от молнии, другому от меча, третьему от горячки или чахотки. А иначе, будь это дело в моих руках, ты думаешь, что я недавно позволил бы святотатцам, отрезавшим у меня два локона по шесть мин весом каждый, уйти из Писы³⁵⁾ и не испепелил бы их молнией? Или ты сам посмотрел бы сквозь пальцы на орейского рыбака, который украл у тебя в Гересте трезубец? И кроме того будет казаться, что мы раздражены и озабочены этим делом и боимся речей Дамида, а потому и убрали его, не дав ему померяться силами с Тимоклом. А в результате получится, будто мы выигрываем дело только благодаря неявке противной стороны, не так ли?

Посейдон. Но мне казалось, что я открыл кратчайший путь к победе.

Зевс. Ах, оставь ты, Посейдон! — от твоей затеи разит рыбой³⁶⁾ и непроходимой тупостью! Заранее разделаться с противником, чтобы он умер непобежденным, оставив вопрос спорным и открытым!

Посейдон. Тогда придумывайте что-нибудь другое, получше, раз мое предложение так глупо, что вы бросили его рыбам.

26. Аполлон. Если бы и нам, юношам еще безбородым, было разрешено законом выступать публично, я, вероятно, мог бы сказать несколько слов, небесполезных для нашего обсуждения.

Мом. Обсуждается настолько важный вопрос, Аполлон, что слово предоставляется не по возрасту, а всем без разбора. Смешно, в самом деле, подвергаясь крайней опасности, по мелочам торговаться из-за прав, предоставляемых законами. А ты и вообще вполне законно выступаешь публично: из эфебов³⁷⁾ ты уже давно вышел, внесен в список Двенадцати,³⁸⁾ еще совсем немного — и заседать тебе в совете Крона. Поэтому не разыгрывай из себя ребенка перед нами, а говори прямо свое мнение; и нисколько не стыдись, что будешь выступать с голым подбородком, в особенности — раз у тебя такой сын, как Асклепий, с прекрасной длинной бородой. А кроме того, тебе следовало бы сегодня, как никогда, проявить свою мудрость, если только не попусту сидишь ты на Геликоне и философствуешь вместе с музами.

Аполлон. Но ведь вовсе не тебе, Мом, полагается давать такие разрешения, а Зевсу. И если он прикажет, я тут же скажу нечто нечуждое музам и достойное геликонских декламаций.

Зевс. Говори, сын мой, — я разрешаю.

27. Аполлон. Этот Тимокл — человек замечательный и благочестивый, он во всех тонкостях постиг учение стоиков. Поэтому-то вокруг него находится много молодых людей, которых он учит мудрости, взимая за это немалое вознаграждение и приобретая особый дар убеждения, когда рассуждает в тесном кругу своих учеников. Но если случится ему говорить перед толпой, он — сама нерешительность, голос его звучит как у профана и полуварвара; вот и получает он в награду смех слушателей, потому что слова, произносит невнятно, заикаясь от страха, а в особенности — когда при этом всём он желает вдобавок показать изящество своего слога. Усваивает он необыкновенно быстро и отличается тонкой сообразительностью, как утверждают наиболее опытные знатоки стоической философии. Но как начнет говорить и растолковывать, все портит из-за своей немощи и путает, не в силах объяснить, что он хочет сказать; он как бы задает загадки, а отвечает на поставленные вопросы еще более непонятно, и люди, которые его не понимают, смеются над ним. Я полагаю, что нужно говорить ясно и, в первую очередь, проявить заботу о том, чтобы слушатели поняли Тимокла.

28. Мом. Это ты правильно сказал, Аполлон, похвалив тех, кто говорит ясно, хотя и не слишком придерживаешься этого правила сам. В прорицаниях ты выражаешься двусмысленно и загадочно и по большей части так осторожно бросаешь свои ответы, что они падают между «да» и «нет», и чтобы истолковать их слушателям бывает нужен другой Пифиец. Но что же ты все-таки советуешь? Какое нам сделать лекарство, чтобы вылечить Тимокла от бессилия в речах?

29. Аполлон. Вот если бы мы смогли, Мом, дать ему в защитники кого-нибудь из опытных ораторов, который будет как следует говорить все, что придумает и сообщит ему Тимокл!..

Мом. Это уже ты сказал, и впрямь, как безбородый мальчишка, которому еще не обойтись без дядьки! Как?! Приставить к спорящим философам защитника, который будет растолковывать присутствующим мнения Тимокла?! И Дамид — чтобы говорил от собственного лица и сам, а другой — с помощью актера, которому он будет потихоньку нашептывать свои соображения, а потом актер станет громко ораторствовать, может быть и сам толком не разобравшись в том, что услышал! Как же ты хочешь, чтобы все это не было для толпы посмешищем? Нет, об этом и думать нечего!

30. А ты, мой восхитительный, — ведь ты утверждаешь, что ты пророк, и собрал под этим предлогом немало подношений, и даже золотые кирпичи³⁹⁾ получил однажды. Так почему ты не воспользовался случаем и не показал нам своего искусства, предсказав, кто из софистов одержит победу в споре? Ведь ты, конечно, знаешь, чем дело кончится, раз ты пророк.

Аполлон. Ну, как можно это делать, Мом, когда у нас нет здесь ни треножника,⁴⁰⁾ ни курений, ни вещего ключа, вроде Кастальского?

Мом. Вот видишь? Попал в трудное положение и увертываешься — чтобы тебя не разоблачили!

Зевс. А все-таки, сын мой, предскажи и не давай этому сикофанту⁴¹⁾ поводов говорить о тебе гадости и насмехаться над твоими предсказаниями, как будто они зависят от треножника, воды и ладана, так что, мол, не будь их — не будет у тебя и твоего искусства.

Аполлон. Лучше было бы, отец, делать такие дела в Дельфах или Колофоне — там у меня под рукой все, чем я, как принято, пользуюсь. Но все же и так, без всего этого, безоружный, я попытаюсь предсказать, кто из них одолеет другого. А вы будьте снисходительны, если мои стихи не всегда будут укладываться в размер.

Мом. Говори, но только ясно, Аполлон, чтобы и тут не было нужды в каком-нибудь защитнике или переводчике. Ведь это тебе не мясо барана и черепахи,⁴²⁾ которые вместе варятся в Лидии, — нет, ты знаешь, какое дело мы обсуждаем.

Зевс. Что же ты скажешь, сын мой? Но как страшно даже то, что бывает еще до пророчества! Цвет лица изменился, глаза блуждают, волосы дыбом, движения, как у корибанта, словом — все необычайно, ужасно и таинственно.

31. Аполлон.

Зевс. Ты что это захохотал, Мом? Нет ведь ничего смешного в наших делах. Перестань, несчастный,— задохнешься от смеха.

Мом. Как же можно не хохотать, Зевс, над таким ясным и понятным прорицанием?

Зевс. Тогда уж растолкуй, пожалуйста, и нам, что он хочет этим сказать.

Мом. Все абсолютно понятно, и мы обойдемся без всякого Фемистокла.⁴⁴⁾ Это предсказание вполне определенно утверждает, что Аполлон — шарлатан, а мы — вьючные ослы — клянусь Зевсом! — и мулы, если верим ему, и даже у акриды больше разума, чем у нас.

32. Геракл. А я, отец, хоть и метэк, без всяких колебаний скажу свое мнение. Когда они уже соберутся и будут вести беседу, тогда мы, если Тимокл станет одерживать верх, позволим продолжаться этому спору, который касается нас; но если случится по-другому, тут уж я, коли разрешите, тряхну этот портик и обрушу его на Дамида, чтобы не глумился над нами, проклятый.

Зевс. Геракл! Ах, Геракл! Что за дикие вещи ты говоришь — ну, прямой беотиец!⁴⁵⁾ Уничтожить вместе с одним негодяем столько людей, да к тому же еще портик с его Марафоном, Мильтиадом и Кинегиром!⁴⁶⁾ А как, если все это обвалится, станут упражняться в риторике риторы, оставшись без того, что было самой важной основой в их речах? И к тому же при жизни ты, может быть, и сумел бы сделать что-нибудь подобное; но с тех пор, как ты стал богом, ты, я полагаю, успел уже узнать, что такие дела во власти одних только Мойр, а мы тут бессильны.

Геракл. Значит, и когда я убивал льва, или гидру, это делали Мойры моими руками?

Зевс. Вот именно.

Геракл. А теперь, если кто-нибудь надо мною станет глумиться — храм мой ограбит или статую опрокинет, — разве я не сотру его в порошок, если только когда-то Мойры так не решили?

Зевс. Ни в коем случае.

Геракл. Ну, тогда слушай, Зевс, — я буду говорить прямо: ведь я, как сказал комический поэт, — деревенщина и корыто называю корытом.⁴⁷⁾ Если так обстоят у вас дела, я пожелаю всего самого лучшего здешним почестям, жертвенному дыму и крови, а сам спущусь в Аид — там меня хоть тени зверей, которых я убил, будут бояться, если увидят меня даже с одним только луком в руке.

Зевс. Превосходно! Вот вам, как говорится, домашний свидетель! Ты избавил бы Дамида от необходимости говорить это, выложив все сам.

33. Но кто это приближается сюда с такой поспешностью — бронзовый, прекрасно изваянный, с волосами, убранными на старинный лад? Смотри-ка, Гермес, да это твой брат, «Рыночный»,⁴⁸⁾ который стоит возле Пойкилы. Он весь перепачкан смолой, потому что ваятели каждый день делают с него оттиски. Что ты, сынок, прибежал к нам? Разве у тебя какие-нибудь новости с земли?

Гермагор. Огромные, Зевс, и требующие крайней поспешности.

Зевс. Ну, говори уж, какой там еще мятеж начался незаметно для нас?

Гермагор.

Зевс. Гермагор, милейший, оставь ты в покое ямбы — я знаю, о ком ты говоришь. Скажи-ка мне лучше вот что: давно у них идет схватка?

Гермагор. Нет еще. Пока они только из пращей перестреливаются да друг друга издали поносят.

Зевс. Что же нам теперь еще остается делать, боги, как не наклониться к ним и слушать? Пусть же Горы отодвинут засов, уведут тучи прочь и отворят врата неба.

34. Ого, клянусь Гераклом! Какая огромная толпа собралась, чтобы их послушать! А сам Тимокл не слишком-то мне нравится со своей дрожью и замешательством — все погубит он сегодня. Да, да — совершенно ясно: он не сумеет выстоять против Дамида. Давайте хоть молиться за него — это самое большое, на что мы способны. Но —

Между собою, безмолвно, чтоб нас Дамид не услышал.⁵⁰⁾

35. Тимокл. Что ты говоришь, Дамид, святотатец? Что богов нет и что они не заботятся о людях?!

Дамид. Да, их нет. Но прежде ты мне ответь, как это ты убедился, что они есть?

Тимокл. Ну, нет — ты, нечестивец, отвечай!

Дамид. Ну, нет — ты.

Зевс. До сих пор наш петушится куда храбрее и голосистее. Так его, Тимокл, сыпь ругательствами! — В этом твоя сила, а во всем остальном он сделает из тебя рыбу — до того плотно он заткнет тебе рот.

Тимокл. Нет, клянусь Афиной, не стану отвечать тебе первым.

Дамид. Что ж, тогда спрашивай, Тимокл: такой клятвой ты меня осилил. Только, пожалуйста, без брани.

36. Тимокл. Ты прав. Итак, скажи мне: ты считаешь, проклятый, что боги не заботятся о людях?

Дамид. Абсолютно.

Тимокл. Что ты говоришь? Стало быть, все это вокруг нас лишено их заботы?

Дамид. Да.

Тимокл. И, следовательно, попечение над миром не находится в руках у какого-нибудь бога?

Дамид. Нет.

Тимокл. И все, как попало, уносится бессмысленным течением?

Дамид. Да.

Тимокл. А вы, люди, слушаете это и еще терпите, и не побиваете преступника камнями?!

Дамид. Что ты, Тимокл, возмущаешь этих людей против меня? И кто ты такой, чтобы так гневаться из-за богов, когда они сами не гневаются? Они-то и пальцем меня не тронули, хотя уже давно слышат мои речи — если только они их слышат.

Тимокл. Слышат, Дамид, слышат, и отомстят тебе когда-нибудь потом, в свое время.

37. Дамид. А когда они сумеют выбрать для меня свободное время, раз, как ты утверждаешь, у них столько дел и они распоряжаются всем, что делается в мире, — а ведь этому конца нет. Вот почему они и тебя еще не карали за твои постоянные клятвопреступления и за все остальное, о чем я умалчиваю, чтобы не приходилось и мне самому браниться, нарушая наш уговор. А между тем я не вижу, какое большее доказательство своей заботы о нас могли бы они представить, чем если бы погубили тебя, скверного, скверною смертью. Нет, ясно, что они отправились в путешествие за Океан, к беспорочным эфиопам:⁵¹⁾ ведь у них обычай — постоянно ходить к ним на пиры, иной раз без всякого приглашения, кроме своего собственного.

38. Тимокл. Что мне сказать в ответ на такое бесстыдство, Дамид?

Дамид. А то, Тимокл, что я уже давно хотел от тебя услышать: как ты сумел убедиться и поверил в заботу богов о людях?

Тимокл. В этом убедил меня, во-первых, порядок явлений: солнце, всегда идущее по одному и тому же пути, и, точно так же, луна, смена времен года, рост растений, рождение животных и то, что эти самые животные устроены так искусно, что они питаются, мыслят, движутся, ходят, плотничают, сапожничают и так далее. Разве это не кажется тебе делом божественной заботы?

Дамид. Как раз то, что следует доказать, Тимокл, ты каким-то образом предвосхищаешь и приводишь как аргумент. Ведь отнюдь еще не ясно, совершается ли каждая их этих вещей заботою богов. Что явления, которые ты упомянул, именно таковы, это я бы и сам мог сказать, но нет необходимости тут же уверовать вдобавок, что они происходят по какому-то промыслу. Возможно, что они, раз возникнув, теперь совершаются одинаково, одним и тем же порядком. Ты же необходимое называешь «установленным», а потом, ясное дело, сердишься, если с тобой не соглашаются, когда ты перечисляешь и восхваляешь эти явления, каковы они есть, считая это одновременно и доказательством того, что каждое из них управляется божественной заботой. Так что, как сказано в комедии:

Уж слишком это слабо — говори еще.⁵²⁾

39. Тимокл. По-моему, тут не требуется никаких других доказательств, но все же я их приведу. Ответь-ка мне, например, считаешь ли ты Гомера величайшим поэтом?

Дамид. Да, разумеется.

Тимокл. Ну, вот — он и убедил меня, так ясно говоря о божественной заботе.

Дамид. Да что Гомер хороший поэт, все с тобой согласятся, странный ты человек! Но в таких вопросах никто не признает его свидетелем, заслуживающим доверия — ни его, ни любого другого поэта. Ведь их цель, я полагаю, — не истина, а восхищение слушателей; вот почему и поют они стихами, и так приятно звучат их мифы, да и вообще всё они придумывают, чтобы доставить людям удовольствие.

40. Однако, я с удовольствием послушал бы, какие места из Гомера⁵³⁾ особенно убедительно на тебя подействовали. Уже не то ли, где он говорит о Зевсе — как собственная дочь, брат и жена сговорились и решили связать его, и если бы Фетида не пожалела его и не позвала Бриарея, быть бы нашему милейшему Зевсу схваченным и закованным в кандалы. В благодарность Фетиде за ее услугу он и обманул Агамемнона, ниспослав ему какой-то лживый сон, чтобы таким образом погубить много ахейцев. Вот видишь? Ведь он не сумел бросить с неба молнию и испепелить Агамемнона, вместо того чтобы самому становиться обманщиком! Или, может быть, особенно крепкую веру вселило в тебя то, что Диомед ранил Афродиту, а потом, с поощрения Афины, — даже самого Ареса, и что немного спустя боги сами, вмешавшись в бой, стали сражаться друг с другом, боги и богини — вперемежку? и что Афина победила Ареса — потому, видимо, что он уже был измучен раной, которую получил от Диомеда, а

Против Латоны стоял благодетельный Гермес крылатый?⁵⁴⁾

Или тебе показался убедительным рассказ об Артемиде,⁵⁵⁾ как эта богиня была очень недовольна и разгневана Ойнеем, который не позвал ее на пир, и напустила за это на его страну какого-то чудовищного кабана, такого громадного и сильного, что никто не мог его одолеть… Что же, вот такими рассказами убедил тебя Гомер?

41. Зевс. Ого! Какой крик, боги, подняла толпа, одобряя речь Дамида! А наш, кажется, попал в тупик. Ну да, он испуган, дрожит, сейчас, несомненно, бросит свой щит и уже высматривает, куда бы ему сбежать, незаметно улизнув отсюда.

Тимокл. Значит, по-твоему, нет никакого здравого смысла и в словах Еврипида, когда он, выведя самих богов на сцену, показывает, как они спасают добродетельных героев, а людей порочных и таких нечестивцев, как ты, губят?

Дамид. Но, Тимокл, благороднейший из философов, если именно этим сумели убедить тебя трагические поэты, тогда тебе придется выбрать одно из двух: или ты должен считать богами Пола, Аристодема и Сатира,⁵⁶⁾ или считай, что божественны сами маски богов, их котурны,⁵⁷⁾ хитоны, плащи, рукавицы, накладные животы, особые одежды, делающие человека выше и толще, и все остальное, чем пользуются эти трагические актеры, чтобы придать побольше величия своей игре. Но, по-моему, это смешно до крайности. Впрочем, когда говорит сам Еврипид и откровенно высказывает свое собственное мнение, которое никак не связано с ходом драмы, — послушай, как говорит тогда поэт:

И еще:

и тому подобное.

42. Тимокл. Что же, в таком случае, все люди и народы заблуждаются, почитая богов и справляя торжественные празднества?

Дамид. Как хорошо, Тимокл, что ты мне напомнил об обычаях, принятых у различных народов — теперь каждый с полной очевидностью сумеет убедиться, что нет ровно ничего определенного в рассуждениях людей о богах. Ведь в них так много путаницы, одни почитают одно, другие — другое: скифы приносят жертвы мечу, а фракийцы — Замолксиду, беглому рабу, который попал к ним с Самоса, фригийцы — Месяцу, эфиопы — Дню, килленцы — Фалесу,⁶⁰⁾ ассирийцы — голубке, персы — Огню, египтяне — Воде. Впрочем, вода — божество, общее для всех египтян, но есть и местные боги: у Мемфиса — бык, у Пелусия — луковица, у других городов — ибис или крокодил, у третьих — чудовище с собачьей головой, или кошка, или обезьяна. А к тому же еще в деревнях: для одних правое плечо — это бог, а для других, которые живут напротив, — левое. Тут бог — полголовы, там — глиняная чашка или миска. Ну, как здесь удержаться от смеха, мой дорогой Тимокл?

Мом. Разве я не говорил, боги,⁶¹⁾ что все это когда-нибудь обнаружится и будет тщательно разобрано?

Зевс. Говорил, Мом, и ругал нас за дело. Я и сам постараюсь исправить это, если только сегодня нам удастся спастись от этой опасности.

43. Тимокл. Но ты, ненавистный богам, кому же ты можешь приписать ответы оракулов и прорицания будущего, если не богам и божественной заботе?

Дамид. Помолчи, милейший, об ответах оракулов, а не то я спрошу тебя, какой из них, по-твоему, особенно достоин упоминания. Уж не тот ли, что дал лидийскому царю⁶²⁾ Пифиец? Да, это был по-настоящему двусмысленный ответ и двуличный, как некоторые изображения Гермеса — двойные и с обеих сторон одинаковые, откуда на них ни взгляни. Так как же? Свое или кирово царство скорее разрушит Крез, если перейдет через Галис? А между тем немало талантов заплатил этот губитель из Сард за такой двуязычный гекзаметр.

Мом. Слышите, боги? Этот человек затрагивает как раз то, чего я больше всего боялся. Где же теперь наш прекрасный кифаред?⁶³⁾ Сойди вниз и ответь на эти обвинения.

Зевс. Добиваешь ты нас, Мом, своими несвоевременными упреками.

44. Тимокл. Смотри, что ты делаешь, Дамид, преступный ты человек! Еще немного — и начнешь опрокидывать своими рассуждениями храмы богов и их алтари!

Дамид. Я? Нет, Тимокл, не все алтари. Какой от них в самом деле, вред, если они полны ароматами и благоуханием? Но на алтари Артемиды Таврической,⁶⁴⁾ опрокинутые вверх основанием, я бы взглянул с удовольствием — алтари, на которых эта дева с радостью и наслаждением угощалась таким страшным лакомством.

Зевс. Откуда на наши головы такое неодолимое зло? Ведь этот человек не щадит никакого божества и говорит все, что вздумает, — как будто в праздник на повозке стоит:⁶⁵⁾

И постиг бы, карающий, всех — и виновных и правых.⁶⁶⁾

Мом. Да, но правых-то среди нас много не найдешь. А вот сейчас, повидимому, он пойдет дальше и возьмется за кого-нибудь из самых главных.

45. Тимокл. И как Зевс гремит, ты, разумеется, тоже не слышишь, Дамид — богоборец?

Дамид. Почему бы мне и не слышать грома, Тимокл? Но Зевс ли это гремит, тебе, вероятно, лучше известно — ведь ты, повидимому, пришел оттуда, от богов. Однако, те, что с Крита приезжают,⁶⁷⁾ рассказывают нам совсем другое: там показывают какую-то могилу, а на ней стоит памятник, который ясно дает понять, что Зевсу, пожалуй, громыхать больше не придется потому, что он давно умер.

Мом. Ну вот! Я уже давно знал, что он это скажет! Что же ты, Зевс, побледнел и зубами от страха лязгаешь? Нужно быть смелым и презирать таких ничтожных людишек.

Зевс. Что ты говоришь, Мом?! Презирать?! Разве ты не видишь, как много у Дамида слушателей, как они уже соглашаются с тем, что он говорит против нас, как он увлекает их за собой, приковав все их внимание к своей речи?

Мом. Но ведь ты, Зевс, как только захочешь, спустишь с неба золотую цепь и всех их

Вместе с морем самим повлечешь и с самою землею.⁶⁸⁾

46. Тимокл. Скажи мне, проклятый, тебе уже случалось когда-нибудь плавать по морю?

Дамид. Да, Тимокл, неоднократно.

Тимокл. Так разве не нес нас тогда ветер, который налетал и наполнял паруса, или гребцы? и кто-нибудь один не стоял разве на корме, управляя кораблем и оберегая его от гибели?

Дамид. Конечно.

Тимокл. Значит, корабль не мог бы плыть, если бы на корме никто не стоял у руля, а весь этот мир, по-твоему, несется себе без всякого кормчего и предводителя?

Зевс. Прекрасно сказано, Тимокл! И какой силы сравнение!

47. Дамид. Нет, Тимокл, мой усерднейший почитатель богов, такой кормчий, как ты сумел бы заметить, всегда думает о том, что может оказаться полезным для судна, заранее готовится ко всяким случайностям, отдает приказания матросам; и поэтому на корабле нет ничего непригодного и лишнего — ничего, что не было бы безусловно важным и необходимым для плавания. А твой кормчий, который, как ты утверждаешь, должен стоять во главе этого великого корабля, и его помощники, не дали ни единого разумного и целесообразного распоряжения: случается, что носовой канат протянут к корме, а оба шкота — к носу; якоря иной раз бывают из золота, а украшения на корме — из свинца: подводная часть судна расписана, а та, что над водой, — безобразна.

48. И среди самих матросов порядка не увидишь: лентяй, который ничего не умеет и не решается делать, командует, получая двойную и тройную плату, а кто отлично ныряет, проворно взбирается на реи и может быть полезен во всяком деле, того ставят только в трюм воду вычерпывать. То же самое и у пассажиров. Какой-нибудь прохвост сидит на почетном месте, рядом с кормчим, и все ему прислуживают. Другой — развратник, отцеубийца или святотатец — окружен чрезвычайным почетом и захватил почти всю палубу. А множество порядочных людей загнано в трюм, в тесный угол, и те, кто на самом деле гораздо хуже их, попирают их ногами. Подумай, как плыли на этом корабле Сократ,⁶⁹⁾ Аристид,⁷⁰⁾ Фокион.⁷¹⁾ Ведь у них даже хлеба насущного вдоволь не было, и ног они вытянуть, как следует, не могли на своих голых досках, которые едва не заливала грязная вода со дна трюма. А с какими удобствами путешествовали Каллий,⁷²⁾ Мидий⁷³⁾ и Сарданапал.⁷⁴⁾ Они утопали в роскоши и плевали на тех, кто был под ними.

49. Вот что делается на твоем корабле, мудрейший Тимокл. А отсюда и бесчисленные кораблекрушения. Уж если бы стоял во главе судна какой-нибудь кормчий, который бы все замечал и всем распоряжался, то, прежде всего, он бы отлично знал, кто из плывущих вместе с ним человек порядочный и кто негодяй; затем он выделил бы каждому подобающую ему долю — какую кто заслужил; лучшее место, наверху, рядом с собой, отдал бы лучшим, а место внизу — тем, кто похуже; нашлись бы и такие из числа лучших, кого он сделал бы своими сотрапезниками и советниками. Что же касается матросов, то усердный был бы назначен начальником носовой части, или командиром борта, или вообще получил бы большую должность, чем остальные; а ленивого и нерадивого били бы пять раз в день веревкой по голове. Итак, мой восхитительный Тимокл, твое сравнение в опасности: корабль может перевернуться и пойти ко дну, раз кормчий оказался никуда не годным.

50. Мом. Теперь уж Дамид по течению и на всех парусах несется к победе.

Зевс. Верно, Мом, похоже на то. Тимокл не может придумать ни одного сильного аргумента и нагромождает друг на друга избитые слова, которые звучат ежедневно и без труда опровергаются.

51. Тимокл. Ну, хорошо. Раз пример с кораблем показался тебе недостаточно сильным, так выслушай мой последний довод — этот, можно сказать, священный якорь, который уже не оборвешь никакими выдумками.

Зевс. Что это он сейчас скажет?

Тимокл. Взгляни же, последовательно ли я умозаключаю и можешь ли ты как-нибудь опровергнуть этот силлогизм: ведь если существуют алтари, существуют и боги; но алтари существуют; существуют, следовательно, и боги. Что ты на это скажешь?

Дамид. Я тебе отвечу, дай только прежде посмеюсь вдоволь.

Тимокл. Да ты так смеешься, как будто даже не собираешься переставать. Но скажи все-таки, что показалось тебе смешным в моих словах?

Дамид. А то, что ты не замечаешь, на какой тонкой нитке подвешен у тебя якорь, да к тому же — священный якорь. Ты связал существование богов с существованием алтарей и думаешь, что сделал из этого крепкий канат. В таком случае, раз ты признаешь, что не можешь сказать ничего другого, более священного, можно нам уж и уходить.

52. Тимокл. Значит, ты согласен, что проиграл дело, если уходишь первым?

Дамид. Да, Тимокл. Ведь ты у нас — как те, кому угрожает насильственная смерть: ищешь убежище у алтарей.⁷⁵⁾ Вот и я хочу, клянусь священным якорем, заключить с тобой у тех же самых алтарей договор, что мы больше не станем спорить об этом.

Тимокл. Ты надо мной издеваешься, грабитель могил! Нечестивец! Мерзавец! Плети по тебе плачут, дрянь ты этакая! Разве мы не знаем от какого ты отца родился, какой потаскухой была твоя мать?! Ты думаешь, мы не знаем, что ты удушил своего брата, что ты — прелюбодей, растлитель мальчиков, чудовищный чревоугодник и наглец?! Стой, не убегай — пока я тебя не поколотил! Вот он, черепок, которым я тебя, распроклятого, прикончу!

53. Зевс. Смотрите, боги, один уходит, посмеиваясь, а другой бежит за ним с бранью — никак не проглотит дамидовой насмешки и собирается, кажется, раскроить ему голову черепицей. А нам-то что после этого делать?

Гермес. По-моему, правильно сказано в одной комедии:

Не испытал ты зла, коль вида не подал.⁷⁶⁾

Да и что это за великое несчастье, если несколько человек ушли с убеждением, что Дамид прав? Ведь есть много людей, которые думают обратное: большинство эллинов (простой люд почти целиком) и все варвары.

Зевс. Да, Гермес, но уж очень хорошо сказал Дарий о Зопире.⁷⁷⁾ Вот и я так же — скорее пожелал бы иметь одного такого соратника, как Дамид, чем владеть тысячами Вавилонов.

¹⁾ Прозвище Афины.

²⁾ См. Еврипид — «Орест», 1-3.

³⁾ Весь диалог — пародия на театральное представление: боги изъясняются стихами, поэтому должен быть и необходимый элемент всякой греческой трагедии — хор.

⁴⁾ Имеются в виду легенды о превращениях Зевса; эти легенды Лукиан неоднократно высмеивает (см. «Разговоры богов», 2, 1).

⁵⁾ Знаменитые греческие актеры IV в. до н.э. Лукиан упоминает их также в «Оправдательном письме», 5.

⁶⁾ Существование Тимокла другими источниками не засвидетельствовано; о стоиках — см. предисловие.

⁷⁾ Эпикурейцы — последователи Эпикура (341—270 гг. до н.э.), одного из величайших философов древности, материалиста и атеиста.

⁸⁾ Существование Дамида не засвидетельствовано другими источниками.

⁹⁾ Чтецы эпических стихотворений, собственных и чужих.

¹⁰⁾ Слова Гермеса — комбинация из стихов Гомера, местами измененных («Илиада», VIII, 7; XX, 7-8; IX, 535), и стихов, пародирующих Гомера.

¹¹⁾ Виднейшие греческие скульпторы V—IV вв. до н.э.

¹²⁾ Египтянин с песьей мордой — см. прим, к стр. 113³.

¹³⁾ Имеется в виду статуя Посейдона в Коринфе работы скульптора Лисиппа (Павсаний в «Описании Эллады» упоминает две статуи Посейдона в Коринфе).

¹⁴⁾ «Золотая» — постоянный эпитет Афродиты в гомеровском эпосе.

¹⁵⁾ Имеется в виду статуя афинского скульптора IV в. до н.э. Праксителя, изображающая обнаженную Афродиту; она была изготовлена для острова Книда.

¹⁶⁾ Аттические крестьяне.

¹⁷⁾ Четырехструнный музыкальный инструмент. В мифах Аполлон постоянно изображается играющим на кифаре, поэтому Лукиан иногда называет его кифаредом (см. § 43).

¹⁸⁾ Безземельные граждане Афин.

¹⁹⁾ Имеется в виду огромная статуя солнечного бога Гелиоса (так называемый Колосс Родосский), сооруженная на о. Родос в III в. до н.э.

²⁰⁾ Разряд наиболее крупных земельных собственников в Аттике.

²¹⁾ Холм близ Афин, где заседало народное собрание.

²²⁾ Учителя философии, которых Лукиан вслед за Платоном часто изображает смешными крикунами.

²³⁾ См. Гомер «Илиада», VIII, 18-27. Этот эпизод Лукиан использует также в «Разговорах богов», 21, 1.

²⁴⁾ См. Гомер — «Илиада», VIII, 5.

²⁵⁾ Демосфен — знаменитый афинский оратор IV в. до н.э.

²⁶⁾ См. прим, к стр. 98⁴.

²⁷⁾ Пародия на начало Олинфской первой речи Демосфена против македонского царя Филиппа (см. Демосфен — «Речи», М., 1954, стр. 16).

²⁸⁾ Пирей, Керамик — районы Афин.

²⁹⁾ «Расписной портик» — в Афинах излюбленное место для философских споров.

³⁰⁾ См. Гомер — «Илиада», VII, 99.

³¹⁾ Имеется в виду двусмысленное предсказание, которое дельфийские жрецы Аполлона дали лидийскому царю Крезу накануне войны с персами (см. Геродот — «История», I, 53). Поверив предсказанию и рассчитывая разгромить персов, Крез перешел через реку Галис, но был разбит и — «погубил царство» — свое собственное. К этому эпизоду Лукиан возвращается не раз (см. § 43; «Зевс уличаемый», 14; «Александр», 48).

³²⁾ Двусмысленное предсказание, которое было дано дельфийскими жрецами накануне битвы при Саламине (480 г. до н.э.): неясно, кто погибнет — греки или их противники персы. См. Геродот — «История», VII, 141.

³³⁾ Геракла.

³⁴⁾ Метродор — философ-эпикуреец III в. до н.э.

³⁵⁾ Местность близ Олимпии; ее нередко отождествляли с самой Олимпией, где находилась статуя Зевса работы Фидия. Эту статую Лукиан упоминает в сочинении «О кончине Перегрина», 6 (ср. «О жертвоприношениях», 11).

³⁶⁾ В оригинале: тунцом.

³⁷⁾ В Афинах юноши 18-20 лет, не имевшие права участвовать в народном собрании.

³⁸⁾ См. «Совет богов», 15.

³⁹⁾ Имеется в виду рассказ Геродота («История», I, 50) о том, что Крез принес в дар дельфийскому храму золотые кирпичи (см. также «Харон», 11; «Александр, или Лжепророк», 8).

⁴⁰⁾ Предсказания в дельфийском храме давались следующим образом: жрица (пифия) садилась на высокий треножник над расселиной в скале; ядовитые испарения, поднимавшиеся из расселины, приводили ее в исступление, и, «исполненная духом», она вещала бессвязные слова, которые жрецы «редактировали» в соответствии с политической обстановкой, придавая им вид двусмысленных прорицаний.

⁴¹⁾ В Афинах профессиональный доносчик.

⁴²⁾ Имеется в виду рассказ Геродота («История», I, 47-48) о том, как лидийский царь Крез попытался испытать дельфийский оракул, сварив в медном котле баранину и черепашье мясо и спросив у оракула, что он делал; оракул разгадал загадку Креза. Лукиан несколько раз возвращался к этому эпизоду (см. «Зевс уличаемый», 14; «Дважды обвиненный», 1), высмеивая предсказателей.

⁴³⁾ Быть может, намек на предсказание дельфийского оракула Крезу: «Когда мул станет царем мидян» (Геродот, «История», I, 55).

⁴⁴⁾ Афинский политический деятель в период греко-персидских войн; жил около 524—459 гг.; истолковал двусмысленное прорицание дельфийского оракула относительно Саламина как предсказание победы афинян (см. Геродот — «История», VII, 143).

⁴⁵⁾ Геракл родился в Фивах, главном городе Беотии; слово «беотиец» означало также глупый, тупой человек, тяжелодум.

⁴⁶⁾ На стенах Пойкилы художник Полигнот изобразил различные сцены, в том числе Марафонскую битву, где греками командовал Мильтиад и где отличился Кинегир.

⁴⁷⁾ «Корыто называю корытом» — греческая поговорка (см. «Как следует писать историю», 41).

⁴⁸⁾ Бронзовая статуя «Гермеса Рыночного» (Гермагора) находилась возле Пойкилы.

⁴⁹⁾ Повидимому, пародия на слова вестника в трагедии Еврипида «Орест» (854 и след.).

⁵⁰⁾ Пародия на гомеровский стих («Илиада», VII, 195).

⁵¹⁾ Легенду об обычае богов отправляться на пир к эфиопам Лукиан высмеивал нередко (см. прим. к «Прометею», 17).

⁵²⁾ Цитата из неизвестной комедии.

⁵³⁾ См. Гомер — «Илиада», I, 399-406 (на это место Лукиан ссылается также в «Разговорах богов», 21, 2); II, 5 и след.; V, 330-351 и 846-863.

⁵⁴⁾ См. Гомер — «Илиада», XX, 72.

⁵⁵⁾ См. Гомер — «Илиада», IX, 533-546 (см. также «О жертвоприношениях», 1).

⁵⁶⁾ Сатир — греческий актер IV в. до н.э.

⁵⁷⁾ Деревянные башмаки, которые надевали греческие актеры.

⁵⁸⁾ См. Еврипид, фрагмент 935.

⁵⁹⁾ См. Еврипид, фрагмент 483 (из трагедии «Меланиппа»).

⁶⁰⁾ Божество, олицетворение мужского детородного члена, фаллоса. Комический гимн в честь Фалеса см. у Аристофана — «Ахарняне», 263 и след.

⁶¹⁾ См. «Совет богов», 10.

⁶²⁾ Крезу (см. § 20).

⁶³⁾ Аполлон.

⁶⁴⁾ О человеческих жертвоприношениях Артемиде см. «Разговоры богов», 16, 1.

⁶⁵⁾ Во время праздника великих элевсинских мистерий (см. прим, к стр. 113⁷) женщины, которых везли в повозках, должны были громко браниться (см. Аристофан — «Богатство», 1012 и след.).

⁶⁶⁾ См. Гомер — «Илиада», XV, 137.

⁶⁷⁾ См. «Совет богов», 6 и в других диалогах. Лукиан высмеивает легенду о могиле Зевса на Крите.

⁶⁸⁾ Перефразированный стих Гомера («Илиада», VIII, 24).

⁶⁹⁾ Сократ — афинский философ-идеалист V в. до н.э., был предан суду и приговорен к смерти.

⁷⁰⁾ Аристид — афинский политический деятель V в. до н.э., жил в бедности, был изгнан из Афин.

⁷¹⁾ Фокион — афинский политический деятель IV в. до н.э. подвергался гонениям, был предан суду. Аристид и Фокион считались образцами личного бескорыстия.

⁷²⁾ Афинский богач V в. до н.э., славившийся мотовством.

⁷³⁾ Афинский богач IV в. до н.э. Лукиан называет его «дерзким Мидием» («Зевс уличаемый», 16).

⁷⁴⁾ Сарданапал — полулегендарный образ персидского (ассирийского) царя; возможно, искажено имя Ашурбанипала (668—626).

⁷⁵⁾ Греческие храмы предоставляли убежище тем, кто садился возле алтаря.

⁷⁶⁾ Слова афинского комедиографа Менандра (342—291).

⁷⁷⁾ Имеется в виду рассказ Геродота («История», III, 153 и след.) о том, как Зопир — вельможа персидского царя Дария I (522—486) — хитростью взял Вавилон; обезобразив себя, Зопир уверял вавилонян, что бежал от пыток. Дарий, по словам Геродота, «много раз говорил, что скорее предпочел бы иметь Зопира не обезображенным так ужасно, чем владеть еще другими двадцатью Вавилонами».