выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
|
|
выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. |
|
Источники эпохи Александра Македонского отличаются определенным своеобразием. Прежде всего, они делятся на две большие группы: источники, современные описываемым событиям, и источники более позднего времени. Численно эти группы несопоставимы, и сочинения, написанные через несколько веков, преобладают. Но самое большое своеобразие заключается в характере синхронных Александру источников: помимо надписей, это преимущественно речи. Уже самый характер этих письменных свидетельств, представляющих произведения риторического жанра, определяет ряд черт, присущих этим источникам в целом, — их тенденциозность, наличие определенных /22/ стереотипов. Но вместе с тем злободневность, страстность речей, в которых чувствуется накал политической борьбы, придает им ценность, а отдельные общие места и характер интерпретации прошлого, исторических примеров [490, с. 209-229; 72, с. 145-150] весьма показательны для выяснения того, что волновало данного оратора, какой смысл он вкладывал в лозунги, какие именно мысли старался внушить своей аудитории и какие отклики вызвать у нее.
В источниках, написанных позднее, основное внимание сосредоточено на личности Александра и его завоеваниях. В силу более позднего их происхождения встает проблема формирования и передачи исторической традиции, ибо от решения ее зависит та или иная оценка как всего источника в целом, так и отдельных содержащихся в нем свидетельств.
Источников, синхронных походу Александра Македонского, не сохранилось. Бесспорно, что в древности существовали и некоторые документальные материалы, связанные с походом, и сочинения участников его, но от них дошли только отдельные фрагменты (в буквальном изложении или переложении) в произведениях более поздних авторов [387, IIB]. Историками нового времени была проделана большая работа по восстановлению содержания этих, как их называют, первичных источников, выявлению их характера и степени достоверности [570, с. 3 сл.; 223, с. 197 сл.].
«Эфемериды». Известно, что при дворе Александра велись записи, своего рода «дворцовый журнал» или дневник — «Эфемериды» [387, IIB, 117, с. 618-622]. О них упоминается в ряде античных источников. Так, Арриан (Anab., VII, 25) и Плутарх (Alex., LXXVI) сообщают, что из «Эфемерид» они заимствовали описание болезни и смерти царя. Высказывалось предположение, что после смерти Александра эти записи перешли к Пердикке, а от него — к Птолемею [417, с. 319-320]. Гипотеза о том, что Птолемей широко использовал «Эфемериды» в своем труде, получила распространение и стала одним из аргументов в пользу мнения о большой достоверности его сочинения. Делались даже попытки выделить места, заимствованные из «Эфемерид», в труде Арриана об Александре (через Птолемея). Однако некоторые ученые выступили решительными противниками этих построений [489, с. 435].
Другой путь исследования «Эфемерид» предложил Ч. Э. Робинсон [532], введший в исследовательскую практику «метод итинерария»: он сопоставил свидетельства о маршруте похода /23/ Александра, содержащиеся в пяти основных литературных источниках, — произведениях Арриана, Диодора, Курция Руфа, Плутарха и Юстина. Оказалось, что поход можно разделить на три части: 1) от высадки в Азии до 327 г. до н. э., 2) 326 г. до н. э.; 3) последующие годы. Для первого периода данные всех авторов в целом совпадают; во втором наблюдаются резкие расхождения; в третьем — снова совпадают. Совпадения в первом периоде, по мнению Ч. Э. Робинсона, объясняются наличием общего источника, но Ч. Э. Робинсон склонен считать таковым не непосредственно «Эфемериды», а скорее Каллисфена — официального историографа похода, единственного автора, имевшего к ним доступ. Разногласия относительно маршрута во втором периоде — следствие ареста и последующей казни Каллисфена (новый историограф назначен не был). Более поздние авторы не могли использовать «Эфемериды» потому, что они погибли при пожаре палатки Евмена в 327 г. до н. э. (Plut., Eum., II, 2-3). Затем «Эфемериды» возобновились, и после смерти Александра новая часть была опубликована, возможно Стратидом из Олинфа. Этим обстоятельством объясняется как согласие всех пяти авторов относительно итинерария после 326 г. до н. э., так и обращение Арриана и Плутарха к «Эфемеридам» только для описания последних дней жизни царя.
Л. Пирсон [489, с. 429-439] выдвинул ряд аргументов в пользу того, что сохранившиеся фрагменты происходят не из подлинных «Эфемерид» (наличие которых он, в принципе, не отрицает), а из чисто литературного произведения, созданного, вероятнее всего, в Александрии в эпоху эллинизма. Эта точка зрения была довольно широко принята. В частности, Е. Бэдиан [230, с. 667; 223, с. 197], резко критикуя Ч. Э. Робинсона за то, что он считал «Эфемериды» фактически основным источником для всех последующих сочинений об Александре, видит самую большую заслугу Л. Пирсона в том, что тот изгнал «злой дух» этого мнимого оригинального источника, который слишком долго довлел над историками. Сравнительно недавно Сэмюэль [542, с. 11-12; ср. 363, с. 59 сл.] высказал сомнения в самом факте ведения по приказу Александра официальных записей — «Эфемерид». Как считает Сэмюэль, «Эфемеридами» назывались труды о последних днях жизни Александра, которые могли появиться в обстановке напряженной борьбы, развернувшейся после смерти царя. Авторы их заимствовали факты из ведшихся в Вавилоне записей, включавших, наряду со всякого рода астрономическими, математическими и другими сведениями, данные о пребывании в, Вавилоне Александра. Написаны ли эти сочинения в целях пропаганды, как орудие в руках той или иной из борющихся сил, или были данью уважения к царю, их генезис из вавилонских источников, по мнению Сэмюэля, лучше всего /24/ объясняет особенности сохранившейся об «Эфемеридах» информации.
Переписка Александра. В различных произведениях античных авторов сохранилось много писем, как написанных Александром (Олимпиаде, друзьям, официальным лицам, Дарию и др.), так и адресованных ему (отбраны: [516]). Проблема их подлинности решается в науке нового времени по-разному, и если одни ученые признают их аутентичными (наиболее отчетливо — Придик), то гораздо большее число историков сомневается в этом (особенно Кэрст и Пирсон [396, с. 602-622; 399, с. 406-412; 489, с. 443-450]). В делом данная проблема не может решаться в общей форме. В античную эпоху письма были широко распространены как особый литературный жанр [4], и бесспорно, что определенная часть этих писем представляет более поздние подделки, но вместе с тем вполне вероятна аутентичность некоторых из них [364, с. 219 сл.; 363, с. LIX сл.; 230, с. 667].
В последние годы оживленная дискуссия развернулась вокруг одной арабской рукописи, в которой содержится «Письмо Аристотеля к Александру о политике по отношению к городам» [422]. Известная уже с 1860 г., эта рукопись считалась большинством исследователей переводом с греческого языка на арабский позднеантичного риторического сочинения. Открытие новых, более полных рукописей этого произведения привело некоторых специалистов к выводу о подлинности сочинения. Однако правильнее, видимо, считать, что оно было создано в раннеэллинистическую эпоху и имело целью защитить память основателя перипатетической школы [85, с. 22 сл.].
«Гипомнемата». У античных авторов сохранились сведения о последних планах Александра. Наиболее подробно сообщает о них Диодор (XVIII, 4), согласно которому после смерти царя Пердикка прочитал войску его заметки («гипомнемата») о дальнейших планах: о строительстве тысячи кораблей для завоевания Западного Средиземноморья, постройке шести огромных храмов, переселении жителей Европы в Азию, а азиатов — в Европу и др. Вопрос о подлинности «завещания» царя вызвал дискуссию ученых. Так, В. Тарн [594, с. 1-17; 593, т. II, с. 378 сл.] отрицал аутентичность заметок Александра, считая их подделкой, написанной не ранее II в. до н. э. По его мнению, Иероним из Кардии стал основным источником для Диодора только начиная с гл. 5 кн. XVIII. Более осторожную позицию занял Ф. Хампль [366, с. 307 сл.], который, отвергая аргументацию В. Тарна, считает поддельными некоторые части «гипомнематы». Напротив, другие ученые, и в их числе Ф. Шахермейер и Е. Бэдиан [549, с. 322 сл.; 228, с. 183-204; 223, с. 209], доказывают подлинность сообщения Диодора о планах Александра.
Каллисфен [387, IIB, № 124, с. 630-657; 408, кол. 1674-/25/1726; 266, с. 225-248; 491, с. 22-49; 257, с. 407-413; 68, с. 125-126; 493, с. 119 сл.; 426, с. 19-28], племянник Аристотеля, видимо, был им рекомендован своему воспитаннику [ср. 257, с. 412] и стал официальным историографом похода. К этому времени он был уже сложившимся историком, автором нескольких сочинений («О первой священной войне», «Helenica» и др.); высказывалось даже мнение [257, с. 412], что выработанные им методы оказали влияние на Аристотеля. Труд Каллисфена об Александре — «Деяния Александра» — носил явно апологетический характер, очевидны также панэллинские тенденции. Это сочинение Каллисфена предназначалось прежде всего грекам и должно было создать образ Александра — героя, борца за дело всех эллинов в борьбе с персами; он подражает греческим героям, и ему покровительствуют боги. Каллисфен умел изложить события так, чтобы они льстили тщеславию Александра, подчеркнув героизм его предков, мужество и самообладание царя в минуту опасности. Для писательской манеры Каллисфена характерна патетичность. Значительное место в его сочинении занимают сообщения о чудесном: пророчество эритрейской Сивиллы о власти Александра над Азией, рассказы о различных знаках проявления благосклонности богов к Александру. Самый известный из сохранившихся фрагментов — описание посещения оракула Аммона, послуживший моделью для писавших позднее историков. Тенденциозность в освещении событий и их участников, отбор материала, стиль Каллисфена дали основание даже считать его произведение своего рода риторическим энкомием Александра [363, с. LIII]. Из дошедших до нас фрагментов Каллисфена нет ни одного о событиях после битвы при Гавгамелах. В дальнейшем между Каллисфеном и Александром возникли разногласия (в результате которых он был арестован и казнен), но эти расхождения не нашли отражения в его сочинении.
Труд Каллисфена оказал сильное влияние на традицию об Александре, его много читали, ему подражали (более всего — Клитарх). Вместе с тем уже в раннеэллинистическое время он подвергся критике, наиболее резкой, очевидно, со стороны Тимея, который называл его льстецом, заслужившим свою казнь, так как развратил душу Александра (Polyb., XII, 12b); Полибий отмечает ошибки и нелепости в рассказе Каллисфена о битве при Иссе (XII, 18-22).
Харет из Митилены [387, IIB, № 125, с. 657-665; 426, с. 28-33] написал труд под названием «Истории об Александре», который состоял по крайней мере из десяти книг. Это не было изложение событий в хронологической последовательности. Харет записывал всякого рода казавшиеся ему интересными сведения. Насколько можно судить по сохранившимся фрагментам, его не интересовали большая политика и военные /26/ проблемы, но увлекали подробности придворной жизни, о которых Харет, в силу занимаемой должности,1) имел обильную информацию. Есть у него сведения этнографического и естественнонаучного характера. Самые важные фрагменты — об убийстве Клита, проскинесисе и казни Каллисфена, о свадьбе в Сузах. В его сочинении нет ни морализирования, ни риторики.
Оценка труда Харета в литературе нового времени разноречива. Так, Шварц [565, кол. 2129] негативно оценивал Харета, считая, что тот не оказал серьезного влияния на последующую историографию. По мнению В. Тарна [593, т. II, с. 70], помимо рассказа о проскинесисе, труд Харета не дает ничего ценного. Пример другой крайности — Ф. Шахермейер [546, с. 131; ср. 547, с. 156], который считал Харета автором одного из трех великих трудов александрова времени (наряду с Аристобулом и Птолемеем). Не соглашаясь с Ф. Шахермейером, Д. Р. Гамильтон [363, с. LVI] склонен считать оценку В. Тарна не лишенной справедливости. Вместе с тем Д. Р. Гамильтон отмечает ценность труда Харета как источника сведений о некоторых событиях, свидетелем которых он был. Ф. Якоби [387, IIB, с. 433] признает влияние Харета на Аристобула, Дуриса и, видимо, Клитарха, а Л. Пирсон [491, с. 50-61] отмечает, что у Харета находили полезный материал и такие серьезные историки, как Птолемей и Аристобул и «менее ответственный» Клитарх.
Онесикрит [387, IIB, № 134, с. 729-736; 426, с. 38- 40] — ученик известного философа-киника Диогена, — принимал участие в походе Александра (видимо, не с самого начала); во время плавания по Инду был кормчим на корабле царя, а во время возвращения флота из Индии выполнял обязанности главного кормчего. Свой труд «Об Александре» [491, с. 87-90; ср. 570, с. 236] Онесикрит завершил, вероятнее всего, около 305 г. до н. э. [ср. 570, с. 15, 236, пр. 3] при дворе Лисимаха. Сохранившиеся фрагменты (более всего — у Страбона) свидетельствуют о большом интересе Онесикрита к Индии, населяющим ее народам, их нравам и обычаям, растениям и животным. Онесикрита привлекало все необычное; он писал об индийском хлопке, слонах, гиппопотамах, крокодилах и пр. В трудах античных авторов сохранилось несколько суровых суждений об Онесикрите. Показателен анекдот, который приводит Плутарх (Alex., XLVI): когда Онесикрит прочитал Лисимаху отрывок о встрече Александра с амазонками, Лисимах с усмешкой спросил: «А где же я был тогда?» По словам Страбона, Онесикрита «скорее следовало бы назвать главным кормчим небылиц, а не кормчим Александра». Но и он признает, что Онесикрит рассказывает «...кое-что правдоподобное и стоящее упоминания» (XV, 1, 28) и сам широко использует его сведения. Общий характер сочинения Онесикрита /27/ хорошо иллюстрируют слова,, якобы сказанные Александром: люди хвалят работу Онесикрита, так как «думают, что это является приманкой, на которую каждый из них поймает мое благоволение» (Lucian., Quom. hist. conser. 40).
Историки нового времени более объективны к Онесикриту. По мнению Г. Берве [244, с. 290, № 583], Онесикрит дал живой образ Александра, а весь его труд, если бы он сохранился, имел бы «бесценное историческое значение». Против критики Страбона защищал Онесикрита Страсбургер [586, кол. 460-467]. Ф. Якоби [387, IIB, с. 469] считал его труд «своеобразным соединением историграфии и философской утопии». Большую ценность сочинения Онесикрита признавал Л. Пирсон [491, с. 83-111].
Но В. Тарн [593, т. II, с. 35, 70] называл Онесикрита лжецом, а его сочинение — своего рода героическим романом. С такой оценкой, в общем, согласен Д. Р. Гамильтон [363, с. XLI сл.]. Ученик Диогена, Онесикрит создал образ Александра — «философа с оружием в руках», выполняющего цивилизаторскую миссию. Привлекательность этого труда — в умелом смешении фактов и выдумки.
Всесторонний анализ личности Онесикрита и его сочинения дал Т. С. Браун [269; 268, с. 126 сл.] в специальном исследовании. Браун считает, что труд Онесикрита был по своему духу киническим, основная цель автора — представить Александра живым воплощением кинического идеала просвещенного правителя. Его произведение по жанру — своеобразный энкомий (типа «Киропедии» Ксенофонта), в котором фактический материал служит для конструирования заранее заданного образа. Это сочинение дидактическое, в котором автор не столько придумывает эпизоды, сколько отбрасывает все, не входящее в схему. Гриффит [357, с. 169-171], считая, что в целом Браун дал объективный анализ, отмечает некоторую идеализацию им Онесикрита. Ключевым при характеристике Онесикрита для Гриффита является понятие безответственности. Его утопизм и кинизм — дань моде человека, который в угоду читателям стремился к занимательности. По мнению Л. Пирсона [491, с. 111], Онесикрит как ученик Диогена пользовался большей популярностью среди философов, чем среди историков, оказав влияние на стоиков.2)
Неарх [387, IIB, № 133, с. 677-722; 229, с. 147-170] был другом Александра с детства, во время похода выполнял ряд ответственных поручений, в том числе руководил постройкой флота на Гидаспе, затем в качестве наварха командовал этим флотом. Автор труда «Плавание вдоль берегов Индии», который начинался с описания строительства флота и заканчивался рассказом о последних планах Александра, судя по полемике с Онесикритом, писал позднее его. Высказывалось мнение [387, IIB, с. 445], что произведение Неарха, соединившее /28/ в себе исторический рассказ и отчет о путешествии, создано на основе того официального отчета, который был представлен Александру после завершения плавания, а сам отчет — обработка Неархом судового журнала, который он вел. Сведения, содержащиеся в труде Неарха, широко использовал Арриан в своей «Индии». Ценность труда Неарха признается всеми исследователями, споры вызывает только характер его сочинения. Так, Г. Берве [244, № 544] считал произведение Неарха простым, искренним и, безусловно, заслуживающим, доверия. По имению В. Тарна [593, т. II, с. 350], Неарх — одни из самых правдивых писателей древности. Однако против этой тенденции выступил Л. Пирсон, который полагает, что, достоверный в своей основе, материал Неарха искажен литературными реминисценциями — поэмой о путешествии Одиссея, трудом Геродота. Неарх, как склонен думать Л. Пирсон [491, с. 118 сл., особ. с. 149], сознательно следовал примеру Геродота; его сочинение носило в значительной степени автобиографический характер, в нем сочетались сведения географические, этнографические и исторические, источником которых были как собственные наблюдения Неарха, так и всякого рода рассказы, которым автор придал литературную форму. Неарх был реалистом, трезво относящимся к фактам и людям, но мы не знаем, как он организовал имевшийся в его распоряжении материал.
Птолемей Лаг [387, IIB, № 138, с. 752-769] — знатный македонянин, один из ближайших сподвижников Александра, участник восточного похода, впоследствии царь Египта, основатель династии Лагидов. Если сама личность Птолемея и его карьера, в общем, известны довольно хорошо, то о труде его мы знаем мало и характер сочинения Птолемея не может быть полностью выяснен на основании сохранившихся фрагментов. Неизвестны ни название его произведения, ни объем его, ни время создания. Одни историки [387, IIB, с. 499, 593, т. II, с. 19, 43; 640, кол. 2484; 491, с. 153, 193; 571, с. 1; 624, с. 103] считают, что Птолемей написал свой труд незадолго до смерти (он умер в 283 г. до и. э.), когда, уйдя на покой, мог отдаваться литературной деятельности. Сторонники более ранней датировки [230, с. 665 сл.; 223, с. 198 сл.; 316, с. 241 сл.; 363,. с. LV], напротив, полагают, что Птолемей создал свое произведение в первые годы деятельности в Египте, когда, претендуя быть наследником Александра, он в политических целях пишет этот труд. Источниками для Птолемея признают его собственные воспоминания, возможно, записи, которые он вел во время похода. Очевидно, Птолемей знал историю Каллисфена и, видимо, Клитарха. Что касается документальных источников, то этот вопрос решается по-разному [593, т. I,. с. 13; 491, с. 194 сл.; 230, с. 664, 667, ср. 624, с. 101].
Труд Птолемея не был, очевидно, занимателен, он не /29/ пользовался в древности популярностью, как сочинения Каллисфена, Онесикрита или Клитарха, и писатели римского времени почти ничего о нем не говорят.
На первом плане в истории Птолемея стояла фигура Александра — гениального полководца, который с прозорливостью принимает решения и мужественно их выполняет. Птолемей, очевидно, более ценил Александра-воина, чем политика, и его действия, направленные на сближение с Востоком, не вызывали симпатий знатного македонянина. Обычно труд Птолемея рассматривался как преимущественно рассказ воина о войне — точный, содержавший много деталей о сражениях, атаках, осадах, о составе и маневрах отдельных отрядов, рассказ сухой, но временами полный драматической силы. Однако в литературе, особенно последнего времени [223, с. 197], выражается сомнение в полноте такой характеристики и справедливо указывается, что впечатление, которое складывается о нем на основании «Анабасиса» Арриана, не может быть адекватным. Арриана интересовала главным образом военная информация, которую он черпал у Птолемея, но этим могло не ограничиваться содержание произведения последнего.
На представление о ценности труда Птолемея наибольшее влияние оказали слова Арриана, для которого он (наряду с Аристобулом) стал основным источником: Птолемей «сам был царем и ему лгать стыднее, чем кому другому» (Anab., Proem. 2). Далее всего в развитии этого суждения пошел Э. Корнеманн [406], считая Птолемея «вторым Фукидидом», он пытался на основании главным образом стиля Арриана реконструировать сочинение Птолемея. Этот метод встретил единодушную критику специалистов [601, с. 267-271; 616, с. 98 сл.; 587, с. 483-492; ср. 640, кол. 2467-2484], которые указывали на субъективность подхода и неадекватность критериев Корнеманна; «Анабасис» Арриана — это не эпитомы труда Птолемея, а самостоятельное произведение, автор которого не копировал слепо свои источники.
При всех отличиях других работ о Птолемее их объединяла, пожалуй, одна черта — несокрушимая вера в достоверность Птолемея. В общем, считали, что Птолемей написал подлинную историю походов Александра, он — наилучший, самый надежный источник.
Однако в последние годы исследователи все более разрушают эти представления [227, с. 144-157; 230, с. 664 сл.; 622, с. 271-298; 624, с. 101-166; 316, с. 233-242]. Отмечается, что сочинение Птолемея — это не история, а мемуары [426, с. 56] и, следовательно, ему свойственны иные принципы организации материала, иная форма освещения фактов. Но самое основное, на что обратили внимание, — это то, какой образ Александра рисует Птолемей, какими целями он вдохновлялся. Отмечается, что Птолемей (в числе других задач) /30/ стремился обосновать легитимность своей власти в Египте, используя разные средства, в том числе создавая культ Александра, законным наследником которого претендовал быть. В сочинении Птолемея всячески возвеличенный Александр предстал не столько как реальный деятель, сколько как своеобразная «идеальная модель» эллинистического правителя. Труд Птолемея — не бесхитростный рассказ воина, но политическое произведение, а сам автор небеспристрастен в изображении и некоторых других лиц, например Антигона, на образ которого легла тень его будущей борьбы с Птолемеем [223, с. 197, 199]. Более того, как это особенно показал Я. Зейберт [571, особ. с. 26], надо пользоваться с осторожностью и свидетельствами Птолемея относительно его самого. Логическим шагом на этом пути стал отказ рассматривать, Арриана как безоговорочный авторитет, отказ от широко распространенного принципа: в случае расхождения Арриана с другими источниками отдавать предпочтение ему на том основании, что его труд базируется на лучшем источнике — Птолемее [259, с. 117-139; 258, с. 1-33; 34-46].
Об Аристобуле [387, IIB, №139, с. 769-798; 493, с. 119 сл.; 426, с. 65; 491, с. 151 сл.; 363, с. LV; 268, с. 128] известно мало. Он участвовал в походе Александра, умер в преклонном возрасте в Кассандрии. К труду об Александре (от начала его правления) Аристобул приступил в возрасте 84 лет, но когда именно, неизвестно. Немногие фрагменты Аристобула (их 36, т. е. вдвое меньше, чем Птолемея), несмотря на значительные усилия ученых, не позволяют составить ясного представления о характере его сочинения. Аристобул не был военным, а принадлежал к группе техников, сопровождавших Александра в походе, и его иногда называют архитектором. Видимо, он пользовался определенным доверием Александра, который поручил ему восстановить разрушенную гробницу Кира в Пасаргадах. Труд Аристобула использовал Арриан (он называет его своим главным источником, наряду с Птолемеем). У Аристобула ряд сведений об Индии заимствовал Страбон. Аристобул, судя по сохранившимся фрагментам, проявлял живой интерес ко всему, что видел во время похода, — новым странам, народам, рекам, растениям. Он описывает храм Бела-Мардука в Вавилоне, гимнософистов в Индии, работы по очистке каналов Евфрата, произведенные по приказу Александра и др. Он, видимо, отличался трезвостью суждений и любовью к точности, что проявилось, в частности, в большом числе приводимых им цифр — о расстояниях, отрезках времени, суммах денег. В его фрагментах не обнаружена склонность к преувеличениям, а описания обычаев народов и природы в целом правдивы. Но, в согласии с духом времени, Аристобул не избежал рассказов о чудесном. Хотя образ Александра у Аристобула не совсем ясен, считают, что, в общем, он нарисовал привлекательный /31/ портрет: Александр у него энергичен, милосерден к женщинам и щедр к друзьям, но все это черты человека, а не героя. В древности Аристобула называли лжецом, и известен анекдот Лукиана о том, что Александр, рассердившись на Аристобула (тот рассчитывал сделать царю приятное, выдумав новые подвиги), бросил его книгу в Гидасп (Quam. hist. concer., 12). Но высказывалось предположение, что. Лукиан перепутал Аристобула с Онесикритом. Отсутствие занимательности, спокойный повествовательный стиль, без какой-либо риторики, не привлек к сочинению Аристобула в античное время ни читателей, ни критиков, ни риторов.
Оценка труда Аристобула как исторического источника в новое время связана с решением другого вопроса — о датировке или, более широко, о соотношении произведений Аристобула, Птолемея и Клитарха. Является ли труд Аристобула самостоятельным сочинением, написанным очевидцем и заслуживающим доверия, или произведением второстепенного автора, который, хотя и участвовал в походе, но зависел от своих предшественников — так формулируется одна из важнейших источниковедческих проблем истории Александра. Основополагающей в суждениях нового времени стала статья Э. Шварца [563, кол. 911-919], который не считал произведение Аристобула оригинальным. По его мнению, Аристобул много заимствовал у других авторов, прежде всего у Клитарха, использовал он и сочинение Птолемея. В Аристобуле Э. Шварц видел писателя невысокого интеллекта, трезвого, скучного и придирчивого критика Клитарха. Негативную оценку Э. Шварца поддержал ряд ученых, в числе которых Г. Берве [244, т. II, № 121] и Ф. Якоби [387, IIB, с. 508 сл.]. Определенный перелом в отношении к Аристобулу связан с именем В. Тарна [593, т. II, с. 31-40, 69-71], который поднял Аристобула до уровня историка первостепенного значения, сделав его одним из двух основных источников XVII кн. Диодора. Среди последователей В. Тарна — Л. Пирсон [491, с. 150-187]. Ф. Шахермейер [546, с. 131; ср. 547, с. 156], не разделяя концепции В. Тарна, считал сочинение Аристобула одним из трех великих трудов александрова времени; позитивно оценивал Аристобула и Г. Вирт [639, с. 564 сл.; 638, с. 213 сл.]. Напротив, Т. С. Браун [268, с. 128] считает, его второстепенным историком. В историографии нового времени, таким образом, Аристобул оказался тесно связанным с Клитархом.
О жизни Клитарха [387, IIB, № 137, с. 741-752; 426, с. 40-43, 83-92] почти ничего не известно. Обычно считают, что он не принимал участия в походе, жил, вероятнее всего, в Александрии и потому не должен был писать ничего, что не понравилось бы Лагидам [348, с. 328 сл.; 362, с. 144]. Его отцом был, видимо, Динон — автор сочинения по истории Персии; высказывалось предположение, что именно этому, утерянному /32/ для нас труду, Клитарх обязан многими сведениями о Персии. Клитарх написал, очевидно, большое сочинение (не менее чем в 12 книгах), называвшееся «Об Александре». Сохранившиеся фрагменты, а также суждения писателей римского времени дают возможность составить представление о некоторых чертах труда Клитарха, хотя фигура его, в общем, остается во многом неясной. Считают, что произведение его представляло своего рода героический роман. Ряд фрагментов показывает, что ради занимательности Клитарх не останавливался перед искажением фактов. Он красочно описывает встречу Александра с царицей амазонок, ему мы обязаны рассказом о Таис и сожжении персепольского дворца, звери и птицы у него наделены фантастическими чертами. Это была смесь правды и выдумки, реального и чудесного, написанная ярко и увлекательно. Именно эти качества обеспечили Клитарху большую популярность в конце республики и в первые два века империи. Его много читали, но критиковали как историка и стилиста. Например, Страбон противопоставлял Клитарха тем, кто более всего любит истину, и тем, кто заслуживает наибольшего, доверия (XI, 5, 4, 505 с), Клитарха многие историки считают создателем так называемой «вульгаты» — романтической традиции об Александре, которая легла в основу XVII кн. Диодора, оказала сильное влияние на сочинение Курция Руфа и заметна в переложении истории Помпея Трога, сделанном Юстином.
В течение долгого времени наибольшим признанием пользовалась концепция, разработанная немецкими учеными. Еще Дройзен [53, с. 126 сл.] предложил следующую схему зависимости историков: Клитарх — Птолемей — Аристобул. Ее разработал Э. Шварц [563, кол. 911-918; 566, кол. 1873 сл.; 567, кол. 683], и, несмотря на некоторые возражения, эта концепция стала общепризнанной. В целом соглашаясь с Э. Шварцем, Ф. Якоби [389, кол. 622-654; 387, IIB, с. 484 сл.] полагал, что Клитарх писал скорее около 310. г. до н. э., чем около 300 г. до н. э. По мнению Ф. Якоби, нет веских аргументов для того, чтобы отрицать участие Клитарха в восточном походе [244, № 40, с. 422 сл.; 588, с. 204]. Несомненно, он использовал труд Каллисфена. Радикальный пересмотр этой концепции (как уже отмечалось) предпринял В. Тарн [593, т. II, с. 5 сл.]. Для него Клитарх — второстепенный писатель, который не сопровождал Александра в походе и написал свой труд, вероятно, в 280—270 гг. до н. э., может быть десятилетием позже. Свои сведения он заимствовал в большой мере у Аристобула, которого В. Тарн считает важнейшим источником Диодора. Тем самым В. Тарн отрицает «вульгату» и Клитарха (который для Э. Шварца — фигура высочайшего значения, родоначальник важнейшего направления в античной историографии Александра) низводит до уровня второстепенного /33/ историка. Что касается отношения Клитарха к Александру, то Ф. Якоби считал его безусловным поклонником царя [389, кол. 641], в то время как, по мнению В. Тарна [593, т. II, с. 238 сл.], Клитарх был враждебно настроен к нему. Впрочем, в литературе отмечалась крайность суждения обоих [588, с. 208].
Многие ученые [277, с. 141-144; 533, с. 192-202; 393, с. 122] приветствовали работу В. Тарна. Л. Пирсон [491, с. 212-242], обратившись к фрагментам Ариетобула и Клитарха, поддержал предложенный В. Тарном порядок: Аристобул — Птолемей — Клитарх, хотя и отмечал, что, поскольку нет точных доказательств, речь может идти о гипотезе, которая дает наиболее удовлетворительную интерпретацию имеющихся пока в нашем распоряжении источников. Но далеко не все историки согласились с выводами В. Тарна. В защиту старой датировки выступил Страсбургер [588, с. 202-211] в очень обстоятельной рецензии на книгу В. Тарна. По мнению Т. С. Брауна [267, с. 134-155; 268, с. 131 сл.], у нас нет доказательств того, что Клитарх писал после Аристобула или использовал его. Не убедило исследование В. Тарна и Ф. Шахермейера [546, с. 129-131; 548, с. 81-92; 547, с. 151-155], который считает, что Клитарх умер при Птолемее I, вероятно до 305 г. до н. э. Позитивно оценивая его труд, Ф. Шахермейер большое значение придает сведениям, которые Клитарх, живя в Александрии, мог получить от бывших наемников — офицеров и рядовых воинов, служивших как в армии Александра, так и у Дария, а также от греков, занимавших различные должности при дворе македонского царя и доживавших свой век в Александрии. Старую датировку защищает и Гамильтон [361, с. 448-458; 363, с. LIV сл.]. Клитарх писал в конце IV в. до н. э., а поскольку Аристобул создал свой труд не раньше 295 г. до н. э., то, следовательно, Клитарх предшествовал ему. Но соотношение между Клитархом и Птолемеем для Д. Р. Гамильтона не ясно, хотя он и допускает, что Птолемей мог предшествовать Клитарху. По мнению Е. Бэдиана [230, с. 666 сл.; 225, с. 198 сл.; 210, с. 34], Клитарх начал писать свой труд вероятнее всего после 300 г. до н. э. и вряд ли опубликовал его ранее 290 г. до н. э. Он считает доказанным, что Клитарх находился при Александре в Вавилоне в 324 г. до н. э. и описал его смерть как свидетель. Но вопроса об относительном порядке трех наших авторов он не решает, признавая только приоритет Птолемея над Клитархом.
Из сказанного ясно, что старая схема Клитарх — Птолемей — Аристобул имеет как своих сторонников, так и противников. Следует отметить, что более ранняя датировка Клитарха вовсе не означает признания его приоритета над Аристобулом или Птолемеем. Здесь возможны различные варианты, /34/ и некоторые исследователи оставляют вопрос о хронологическом соотношении трех названных писателей открытым.
Рассмотрение первичных источников приводит к выводу, что распространенные ранее концепции развития традиции об Александре нуждаются в определенном пересмотре. В общем, признавали наличие двух основных линий. Одна из них — надежная, восходящая к Птолемею и отчасти к Аристобулу, нашла свое последнее выражение в труде Арриана — самом достоверном и объективном из вторичных источников. Вторая традиция, выраженная в трудах Диодора, Курция и Юстина, — так называемая «вульгата» — восходит к Клитарху, который, опираясь прежде всего на Каллисфена, создал романтическую и риторическую историю Александра. Ответвлением этой традиции считают сложившийся в эллинистическом Египте «Роман об Александре» (называемый обычно Поевдо-каллисфеновым) [84, с. 22-35; 448]. Несколько особняком с точки зрения использованных источников стоит биография Александра, написанная Плутархом.
Однако установление более сложной зависимости источников в пределах того, что называется «вульгатой» (вплоть до полного отрицания ее), и выявление определенной идеологической направленности в труде Птолемея заставляют с большим сомнением относиться к этой традиционной схеме. Видимо, на современном уровне развития источниковедения большее значение имеет не обрисовка общих линий развития традиции (этот подход скомпрометировал себя как ошибками при определении характера отдельных источников, так и методологической позицией), но выявление конкретных источников каждого автора, его достоинств и недостатков.
С точки зрения изображения исторических событий в ранней историографии Александра наблюдаются те же два основных направления, что и в исторической литературе IV в. до н. э.: у представителей одного (Каллисфен, Онесикрит, Клитарх) факты подвергаются риторической обработке, изложение проникнуто морализированием, авторы склонны к драматизму изложения. Историки другого направления (Птолемей, Аристобул) стремятся не столько к художественности изложения, сколько к точности и обстоятельности, что отнюдь не исключает тенденциозности [62, с. 104 сл.].
В эпоху Александра в Греции на поприще политическом и судебном выступал целый ряд ораторов, но о большинстве из них мы не знаем ничего, кроме их имен и названия некоторых речей. Самые известные — Демосфен, Эсхин, Ликург, /35/ Гиперид, Динарх. Сохранились три речи Эсхина [201], три речи Динарха [48], одна речь Ликурга (не считая фрагментов) [108]. Ни одна из речей Гиперида не дошла полностью, наибольшее число фрагментов относится к семи речам [40].
Самый значительный по объему — корпус речей Демосфена, включающий более 60 речей, как политических, так и судебных. Они представляют и наиболее сложный источник, так как в отношении ряда речей встает проблема их аутентичности и датировки. Если подлинность или неаутентичность некоторых речей установлена несомненно, то для других — это спорный вопрос, и по поводу отдельных речей существуют различные, подчас довольно сложные теории. Скажем только о самых основных речах. В речи Демосфена «За Ктесифонта, о венке» [47] (произнесенной в 330 г. до н. э.) оратор блестяще защищает свою политическую деятельность, но основное внимание уделяет времени Филиппа; о последующих же годах говорит кратко. Обвинителем Ктесифонта (а в первую очередь Демосфена) выступил злейший враг последнего Эсхин. В его речи «Против Ктесифонта» события времени Филиппа тоже занимают большое место, однако свидетельства о времени Александра более многочисленны. Важны, в частности, сообщение о позиции Демосфена в начале восточного похода, о персидской политике в эти годы, о положении в Греции к моменту выступления Спарты под руководством царя Агиса III. Естественно, деятельность Демосфена рисуется самым отрицательным образом.
Значительным материалом мы располагаем еще об одном, событии. В 324 г. до н. э. в Афинах разгорелась ожесточенная борьба, связанная с так называемым делом Гарпала — казначея Александра Македонского. Бежав с похищенной, казной и навербовав на эти средства наемников, Гарная просил убежища в Афинах, свои просьбы подкрепляя золотом. В дальнейшем, когда он вынужден был бежать и из этого города, выяснилось, что часть оставленного им золота исчезла, возник процесс против ряда лиц, в числе которых оказался Демосфен. Об обстоятельствах этого нашумевшего дела мы узнаем из речей Динарха «Против Демосфена», «Против Аристогитона» и «Против Филокла», а также из фрагментов речи Гиперида «Против Демосфена по поводу денег Гарпала». В этих речах содержатся сведения не только о деле Гарпала — в них упоминаются факты, важные для изучения других сторон жизни Греции тех лет. В частности, речи Динарха и Гиперида позволяют составить более правильное представление о характере выступления греков во главе со Спартой против Македонии, чем написанные позднее произведения. На основании речей современников можно точнее судить о силах сторонников Спарты и ее противников, о масштабах антимакедонского движения. /36/
Одним из важнейших источников для истории Греции времени Александра является XVIII речь демосфенова корпуса, называемая «О договоре с Александром» [47]. Как отмечалось уже в древности [47, с. 545], эта речь не могла принадлежать Демосфену, но была написана Гиперидом или Гегесиппом. Бесспорно, что этот документ вышел из афинских кругов, враждебных Александру. Точная дата произведения неизвестна. Некоторые историки [253, с. 146 сл.; 290, с. 345-347; 187, с. 45] относят ее к 335 г. до н. э., поскольку в речи не упоминается ни о разгроме Фив, ни о восточном походе Александра; другие исследователи [283, с. 74 сл.; 550, с. 203 сл.; 633, с. 110; 315, с. 31; 81, с. 25 сл.] считают, что она была произнесена в 332 г. до н. э., когда в связи с выступлением Спарты против македонского господства в афинском народном собрании велись острые дебаты по поводу определения позиции Афин.
В речи сообщается об условиях договора, заключенного македонским царем с греческими полисами. Это тем более важно, что договор Александра — это копия договора Филиппа, поэтому данная речь может служить дополнительным источником для восстановления условий Коринфского договора. Кроме того, в речи достаточно подробно говорится о нарушении Александром условий этого договора, причем особое внимание уделяется произвольному изменению македонским царем политического строя полисов, что было прямым нарушением одного из основополагающих принципов договора — о неизменности государственного строя полисов — членов союза. Из речи мы узнаем также о некоторых мерах, предпринятых Александром против Афин. Для позиции оратора показательно, что в своей критике действий Македонии он не ставит под сомнение сам договор, осуждение вызывают только те мероприятия Александра, которые нарушают его.
Ряд надписей являются источниками для изучения взаимоотношений между Александром и греками.3) Прежде всего, это фрагмент договора между Александром и греками — как предполагают, возобновление соглашения о Коринфском союзе [572, т. II, № 183; 383, т. II-III2, № 329]. К сожалению, он сильно поврежден и читаются только некоторые параграфы, в которых рассматриваются вопросы оплаты и снабжения продовольствием воинов в войне с Персией.
Несколько надписей происходят из Малой Азии. Это письмо царя Приене [572, т. II, № 185; 380, № 1; 484, т. II, № 1], к сожалению, фрагментированное: в нем предписывается «тем из /37/ живущих в Навлохе, которые являются приенцами», быть автономными и свободными, владеть землей и всеми домами в полисе и хоре; тем же, которые не являются приенцами, жить в деревнях, как им и положено. Часть хоры Александр объявляет своей. Жители деревень на царской земле обязаны платить форос, в отличие от полиса, который освобождается от налога — синтаксиса.
Ученые, которые обращались к приенской надписи в связи с проблемой отношений Александра с малоазийскими полисами, как правило, писали о Приене, не касаясь совершенно того очевидного факта, что в начале надписи речь идет не о полисе приенцев, а о «тех живущих в Навлохе, которые являются приенцами». Эпиграфисты [572, т. II, с. 244] в комментариях склонны считать, что Александр фактически отдает Навлох живущим здесь приенцам, выселяя всех неприенских граждан. Недавно, однако, предложено новое объяснение.4) В 1953 г. в Аргосе была найдена надпись [287, с. 156-239], представляющая список теародоков примерно 330 г. до н. э. Среди многих полисов, перечисленных в том списке, нет Колофона и Приены, но названы Нотий и Навлох. На основании этой надписи было высказано предположение, что к началу похода Александра Македонского собственно полис был еще настолько разрушен, что граждане его жили в Навлохе; такому перемещению города есть целый ряд аналогий. Начало восстановления Приены относится ко времени Александра; подтверждение этому есть в её планировке и архитектуре, насколько они выявлены в результате археологических работ.
Толкование приенской надписи, в общем, довольно однозначно: в ней видят определенное свидетельство вмешательства Александра во внутренние дела города, который он объявляет свободным и автономным, а сами приенцы в датировке своих надписей [380, № 2, 3, 4, 6, 7] с этого времени начинают как бы новую эру.
Следует упомянуть еще две приенские надписи: посвящение Александром храма Афине [572, т. II, № 184; 308, т. I, № 277] и почетный декрет в честь наместника Александра во Фригии Антигона [572, т. II, № 186; 380, № 2; 308, т. I, № 278], которому приенцы даруют многочисленные привилегии, в том числе проксению, гражданство, право владеть землей, освобождение от налогов.
Чрезвычайно важным документом, связанным с политикой Александра по отношению к городам Малой Азии, является письмо Хиосу [572, т. II, № 192; 308, т. I, № 283; 150, с. 55; 190. с. 466 сл.]. Зимой 333/32 г. до н. э. македонские войска во главе с Гегелохом осаждали Хиос. Вероятно, еще во время осады Александр направил Гегелоху рескрипт, которому затем придали характер письма хиосцам и выбили на камне. Однако /38/ несколько лет тому назад была сделана попытка передатировки надписи 334 г. до н. э. [373, с. 191-204].
Согласно воле царя, все изгнанники, т. е. демократы, возвращаются на родину, и на Хиосе восстанавливается демократия. Выбранные номографы должны привести законы в соответствие с новым порядком, чтобы ничто не противоречило демократическому устройству и возвращению изгнанников. Вновь составленные и исправленные законы представляются на рассмотрение Александру. Хиосцы обязаны выставить 20 триер, снаряженных и укомплектованных за свой счет. Те из предавших город варварам лиц, которые бежали, объявляются изгнанными из всех полисов — членов Коринфского союза и подлежат задержанию и выдаче, оставшиеся же в городе предатели передаются на суд синедриона. Все споры между вернувшимися из изгнания и остававшимися в Хиосе гражданами разрешаются Александром. В городе помещается гарнизон, который будет находиться здесь на содержании горожан до тех пор, пока хиосцы не примирятся.
Хиооская надпись привлекла самое пристальное внимание ученых, толковавших ее по-разному. Если одни исследователи [315, с. 23-30; 150, с. 55 сл.] видели в ней доказательство широкого вмешательства македонского царя в дела Хиоса, то, по мнению других [419, с. 205-207; 373, с. 193 сл.], надпись не свидетельствует о нарушении Александром автономии, поскольку он действует в рамках тех полномочий, которые имеет как гегемон Коринфского союза.
Несколько документов характеризуют последний этап взаимоотношений Александра с городами. В 324 г. до н. э. он издает указ о возвращении изгнанников во все полисы (Diod., XVIII, 8, 4). В связи с проведением в жизнь этого рескрипта возникли многочисленные имущественные споры, которые полисы регулировали, руководствуясь общими принципами царского указа. До нас дошло три таких документа — псефиемы Митилены [383, гг. XII, 2, № 6; 383, т. XII, Suppl.. с. 3, № 6; 572, т. II, № 201; 231, с. 120-125; № 280], Тегеи [383, т. V, ч. 2, с. XXXVI сл.; 308, т. I, № 306; 572, т. II, № 202; 231, с. 125 сл., № 281] и Калимны [451, № 417]. Главная цель декрета Митилены — урегулирование отношений между остававшимися в городе и вернувшимися, всеобщий мир и спокойствие, соблюдение всех достигнутых соглашений и царского декрета. Всем магистратам вменяется в обязанность следить за наказанием лиц, виновных в нарушении предписанного, чтобы в полисе не было никаких споров и все жили без взаимных подозрений и дурных замыслов. Для улаживания споров выбираются двадцать посредников, по десять от каждой стороны; последнее слово принадлежит народу.
В митиленской надписи следует отметить многократно подчеркнутое стремление всеми силами примирить вернувшихся /39/ из изгнания и остававшихся в городе граждан; установление порядка решения имущественных споров при отсутствии конкретных указаний на характер имущества и количественные нормы; решающую роль рескрипта Александра, на который постоянно ссылаются.
Диаграмма Александра, как явствует из декрета Тегеи, — источник права, на основании которого полис составил соответствующее постановление, уничтожая в конституции все, что ей противоречит. Как показывает тегейская надпись, царская диаграмма не имела в полисах силы закона, но сам полис на основании диаграммы как источника права издает соответствующую псефисму. В отличие от митиленского указа, в тегейском выявляются иные черты: детальное рассмотрение возможных казусов; конкретные указания на различные виды спорного имущества и способы улаживания дела о каждом из них; определение количественных норм в разрешении вопросов об имуществе. Всем вернувшимся мужчинам возвращается отцовское имущество, с имуществом же матери дело обстоит сложнее: оно отдается незамужней дочери, если у той нет братьев; замужняя же дочь получает имущество в случае, если братья умерли после ее замужества, не оставив детей. Вернувшиеся из изгнания получают только дом и сад, находящийся в пределах плетра, и лишь половину сада, если он обстоит от дома на большее расстояние. За другие дома бывшему владельцу выплачивается по две мины. Устанавливается порядок разрешения имущественных споров. Подробно рассмотрен вопрос о задолженности храму Афины Алеи, который при любых обстоятельствах получает весь долг. Оставшиеся в городе клянутся не питать никакой злобы к вернувшимся и не вредить их безопасности.
Надпись из Калимны представляет декрет в честь граждан Иасоса. Из нее ясно, что имущественные дела, связанные с возвращением изгнанников, вызвали в Калимне также неурядицы и споры. Для их улаживания по просьбе граждан была образована комиссия из пяти иасейцев, которые получают теперь проксению, политию, ателию, проедрию и другие привилегии за успешное исполнение своей миссии. Урегулирование в Калимне тоже проводилось согласно диаграмме царя.
С указом 324 г. до и. э. связаны также самосские декреты в честь граждан Иасоса Горга и Минниона, помогавших самосским изгнанникам [572, т. II, № 190; 308, т. I, № 307; ср. 308, т. I, № 312], и в честь Демарха [308, т. I, № 367].
Большой материал содержится в надписи из Эреса [572, т. II, № 191], которая включает по крайней мере семь разновременных документов: декрет о суде над бывшим тираном Агониппом (строки 1-32); декрет о сыновьях и внуках прежних тиранов (33-41); декрет о суде над бывшим тираном Еврисилаем (42-84); формула клятвы судей (84-95); письмо /40/ Филиппа Арридея, подтверждающее принятые ранее решения (96-103); письмо царя Антигона о сыновьях Агониппа (104-121); декрет Эреса о запрещении возвращения из изгнания любого потомка тиранов (122-158).
Ряд документов важен для изучения экономических и политических условий в Греции в годы правления Александра. Надпись из Кирены [572, т. II, № 196] о посылке зерна во многие полисы Эллады обычно интерпретируется как свидетельство о недостатке продовольствия в Греции. В другой надписи — решении афинского совета и народного собрания [572, т. II, № 200] — сообщается об основании апойкии на побережье Адриатики ради доставки хлеба. Любопытным документом эпохи является посвящение Зевсу Спасителю [572, т. II, № 197] группы беотийских всадников, служивших в армии Александра Македонского во время восточного похода, и вернувшихся на родину после того, как были распущены войска полисов — членов Коринфского союза. Одним из интересных документов несколько более позднего времени — 307/6 г. до н. э., в котором упоминаются события времени Александра, является афинское постановление в честь известного оратора Ликурга [308, т. I, № 326; ср. Ps.-Plut., Vit, X, Orat., 851F-852E]. Помимо прочего, оно важно своим почти текстуальным совпадением с постановлением в честь Ликурга, сохранившимся в письменном источнике — его биографии псевдо-Плутарха. Эпиграфические источники сообщают о деятельности Ликурга в те годы, когда он фактически стоял во главе Афин: завершение строительства доков, постройка верфи, арсенала Филона в Пирее, создание значительных запасов военного и военно-морского снаряжения, усиление городских укреплений и фортов, охраняющих территорию Аттики [308, т. I, № 326, 339, т. II-III, № 1(1), 505, 2(1), 1627, 1628, 1631; 436, с. 36-48, № 10; 510, с. 56-66]. Эти документы хорошо согласуются с данными речей афинских ораторов.
Некоторые общие указания на события в Греции и на Востоке дает так называемая «Паросская хроника» [572, т. II, № 205], составленная в 264/3 г. до н. э.
Эпиграфических документов, современных рассматриваемому периоду, на Востоке не найдено. Однако могут быть привлечены две несколько более поздние надписи из Кандагара.
Нумизматические данные для эпохи Александра Македонского многочисленны, им посвящена огромная литература [570, с. 45-51; 223, с. 200-211]. Монеты представляют собой важнейший источник для изучения экономической политики Александра /41/ и других аспектов истории этого периода. Научное исследование монетного дела державы Александра Македонского началось в середине прошлого века [467], однако из-за обилия материала и сложности его интерпретации многие вопросы до сего времени остаются дискуссионными. Важнейшей задачей исследователей было отделить собственно чекан Александра Македонского от чекана многих (городов (особенно малоазийских), выпускавших монеты с типами и легендами Александра много десятилетий спустя после его смерти (даже еще во II в. до н. э.) [600, с. 3-45; 580, с. 603-625]. Общую картину также затемняло обилие «варварских подражаний», чеканенных по типу монет Александра на периферии античного мира в III—II вв. до н. э., в частности в Кавказской Албании [14, с. 16-32] и в каком-то из центров Аравии [461, с. 183-202]. Первые выпуски этих серий очень близки своим прототипам, что заставляло иногда исследователей относить их к числу собственно александровских монет.
В монетном деле державы Александра использовались все три металла: золото, серебро и бронза. Известно большое число типов и номиналов, но основные следующие [236, с. 3]:
1) золотой статер. На лицевой стороне голова Афины в коринфском шлеме, на оборотной — стоящая влево крылатая Ника с венком в правой руке;
2) серебряная тетрадрахма. На лицевой стороне голова юного Геракла с львиным скальпом. На оборотной — Зевс, сидящий на троне, влево. На его правой вытянутой руке — орел, в левой руке — скипетр;
3) бронза. Лицевая сторона — такая же, как и у серебряных монет, оборотная — лук и палица.
Обычно (но не всегда) на оборотной стороне имеются дополнительные символы или монограммы, указывающие на место чеканки или отдельные выпуски. Легенда, также находящаяся на оборотной стороне, двух вариантов: «Александра» и «Царя Александра». Для первых годов царствования характерен первый вариант, для более поздних — второй. На различных монетных дворах переход от одного варианта к другому был неодновременным; иногда, введя второй вариант, спорадически возвращались к первому; некоторые монетные дворы (Сидон, Ака) вообще использовали только первый.
Известны и другие типы. Так, в начале царствования Александра (вплоть до 328 г. до н. э.) на монетном дворе Пеллы активно выпускались монеты филипповских типов (и с легендой «Филиппа») [637, с. 46]. На монетном дворе Бактр чеканились серебряные тетрадрахмы с изображением головы Зевса в лавровом (венке (лицевая сторона) и орла, сидящего на перуне (оборотная сторона) [632, с. 60-72]. Некоторые редкие типы встречаются среди продукции других монетных дворов. Скорее памятной медалью в ознаменование победы над /42/ Пором, чем собственно монетой, были серебряные декадрахмы с изображением на лицевой стороне конного Александра, атакующего Пора, сидящего на слоне; на оборотной стороне — стоящий Александр в персидской шапке, с мечом на поясе, в правой руке его — перун, левой он опирается на копье; царя венчает крылатая Ника [236, с. 27].
Нумизматические исследования позволили представить хронологию развития монетного дела Александра. В начале царствования в его распоряжении было два монетных двора, унаследованных от отца: в Амфиполе и Пелле. Первые монеты в Малой Азии во время восточного похода Александр стал чеканить в Тарсе [477], но между 333 и 330 гг. до н. э. монеты чеканятся уже во многих городах — в Александрии у Исса, в ряде городов Кипра, в Библе, Сидоне, Аке, Дамаске, Сардах и Вавилоне. В дальнейшем появились новые монетные дворы как в Малой Азии (Лампсак — 329 г. до н. э.; Абидос, Колофон, Милет — 325 г. до н. э.; Теос — 324 г. до н. э.), так и на Востоке — в Экбатанах и Бактрах (точная дата неизвестна). Александрийский монетный двор действует с 326 г. до н. э.
Исследование монет позволяет выявить некоторые важные черты политической истории эпохи Александра Македонского. Так, создание специального монетного двора на территории Греции — в Сикионе (330/329 г. до н. э.) — указывает, во-первых, на постоянную потребность Александра в наемниках из Пелопоннеса, специально для оплаты которых был создан этот монетный двор; во-вторых, устройство его свидетельствует, сколь сильное влияние мог оказывать царь на отдельные государства Коринфского союза. Свидетельством глубины кризиса державы Александра Македонского в период завоевания Индии считают монеты, выпущенные в ряде городов сатрапом Киликии Балакром, — это монеты старого типа, обычного для чекана сатрапов эпохи Ахеменидов и без всякого указания на Александра [236, с. 78]. Монеты свидетельствуют о различном отношении Александра к полисам Малой Азии и городам Сирии, Финикии и Кипра на первом этапе завоевания: некоторым городам Малой Азии было разрешено продолжать чеканить свою монету (только позднее, начиная с 330 г. до н. э., она постепенно заменяется чеканом общегосударственных типов), тогда как у городов Сирии это право было отнято (даже если ранее они выпускали свою собственную, а не общегосударственную персидскую монету). Финикийские (Арад, Сидон, Библ, в которых сохранились свои царьки) и кипрские города (Китион, Саламик, Пафос, где ситуация была аналогичной) выпускали монеты общегосударственных типов, но с добавочными символами — начальными буквами (иногда даже арамейскими) названия города или имени царя.
Нумизматические исследования опровергают весьма частое /43/ в литературе утверждение о монетной политике Александра как средстве унификации его державы. Александр был вынужден считаться с существующими до него монетными традициями, отражающими уже сложившиеся экономические отношения. Так, на различных монетных дворах Малой Азии по-прежнему выпускались главным образом золотые статеры и серебряные драхмы, что согласуется с традициями монетного дела Малой Азии предшествующего времени. Еще более показательно, что в Вавилоне, наряду с обычными монетами Александра, чеканились золотые двойные дарики, серебряные подражания афинским «совам», а в Экбатанах — дарики и серебряные сикли, т. е. монеты, наиболее широко распространенные на востоке государства Ахеменидов. С точки зрения монетного обращения империя Александра Македонского делилась на три зоны, сильно отличающиеся одна от другой по типам и характеру обращавшихся там монет: Македония и западная Малая Азия; Киликия, Сирия, Финикия; Вавилония и более восточные районы.
В некоторых областях ситуация при Александре стала еще более сложной, чем она была при Ахеменидах. Например, в Вавилонии одновременно обращались три типа монет, не согласованные одна с другой по весовым системам: общегосударственные монеты; дарики и имитация афинских «сов»; сатрапские монеты от имени Мазея и Мазака, представляющие до сего времени нумизматическую загадку.
Археологических материалов, освещающих собственно эпоху Александра Македонского, немного. Для Македонии важнейшее значение имеют раскопки Пеллы [500; 159, с. 133-136; 114, с. 149 сл.; 115, с. 200 сл.]. Около Наусы, отождествляемой с античной Миезой, велись раскопки Нимфейона, находящего, по словам Плутарха (Alex., VII) в роще, где философ Аристотель учил Александра. На Востоке в тех городах, которые были основаны Александром Македонским, находки, относящиеся к начальному периоду их жизни, чрезвычайно редки. В самом восточном греческом городе (современное городище Ай-Ханум, на северо-востоке Афганистана) обнаружены некоторые постройки, восходящие, по мнению руководителя раскопок П. Бернара, ко времени Александра. Эти постройки, расположенные в самом центре города, имели весьма непрезентабельный вид, однако население сохраняло их как свидетельство более чем скромного начала города на фоне архитектурного великолепия последующих веков [95, с. 118-124]. /44/ Очень незначительны памятники раннего времени в крупнейшем из городов, основанных Александром, — Александрии Египетской [334, т. I].
Археологические находки, сделанные на территории самой Македонии, позволяют лучше представить характер вооружения македонской армии [442, с. 323-339].
Любопытным подтверждением свидетельств античных авторов о поджоге дворца в Персеполе являются следы пожара, обнаруженные здесь при раскопках [181].
Среди произведений искусства, дающих определенные материалы для суждения об эпохе Александра Македонского, наиболее важным считают скульптурные портреты македонского царя [250, с. 373-427; 249, с. 183-188; 441, с. 236-243; 568, с. 223-278; 570, с. 52-55; 223, с. 200, 210]. Всего сейчас известно около ста скульптурных изображений Александра, как близких по времени к дате его жизни, так и более поздних реплик и копий. Они интересны не столько тем, что дают представление об облике царя, сколько тем, что показывают становление официальной иконографии.
Определенное значение имеют также найденная в Помпеях мозаика с изображением битвы Александра с Дарием,5) которую считают повторением известной картины Филоксена, украшавшей дворец Кассандра, и так называемый «саркофаг Александра», обнаруженный при раскопках в Сидоне [570, с. 58-61; 254-256].
До нас дошло пять основных источников по истории Александра. Сочинения Арриана и Курция Руфа целиком посвящены походу, Плутарх написал биографию Александра, у Диодора и Юстина (Помпея Трога) в их всеобщих историях есть большие разделы о Греции и Малой Азии этого времени.
Древнейшая из сохранившихся историй Александра содержится в XVII книге труда Диодора Сицилийского «Историческая библиотека» (I в. до н. э.). Диодор не называет своих источников (за исключением кн. XVII, 4, 8 и кн. II, 7, 3). Птолемей, например, назван только как действующее лицо, а не как автор. Один раз Диодор ссылается на собственные наблюдения (о населении Александрии, XVII, 52, 6). Обычно он ведет рассказ от своего имени, только изредка ссылаясь на безличные авторитеты (например, «говорят», XVII, 4, 8; «рассказывают», XVII, 85, 2), как правило, для подтверждения каких-либо особых сведений. Указания на письменные источники встречаются только дважды, когда Диодор приводит /45/ другую версию, отличную от рассказанной, и оба раза анонимно (XVII, 65, 5 и 73, 4), [306, т. VIII, с. 6 сл.].
Проблема источников Диодора чрезвычайно сложна и, несмотря на большое число исследований, не может считаться решенной [570, с. 25-29; 241-243]. Выдвигались различные теории, иногда довольно сложные и запутанные. Ранее большое распространение получила теория одного источника [31, с. 220-222]. Сходство между Диодором, Курцием Руфом и отчасти Юстином объяснялось их общим источником (его отождествляли с Клитархом). Отчетливо эта теория выражена Э. Шварцем и Ф. Якоби [567, кол. 682-684; 389, кол. 631; 387, IIB, с. 484]. Последний полагал, что Диодор старательно копировал Клитарха, сокращая его. По мысли сторонников теории двух источников, — среди них назовем Р. Лакера [411, с. 257-290] — материал основного источника Диодор дополнял и улучшал сведениями, почерпнутыми из второго, дополнительного источника. В. Тарн [593, т. II, с. 63-81, 115] выдвинул теорию «мозаики». Он рассматривал XVII кн. как сложное произведение, в котором легко выделяются два основных источника. Один — до битвы при Иссе, — это рассказ неизвестного грека-наемника [398, с. 544] на службе у Дария, осведомленного и точного писателя, хорошо разбиравшегося в военных вопросах (его герой — полководец персидского царя Мемнон). Второй источник — Аристобул, которого Диодор использовал для остальной части XVII кн. (хотя частично они перекрывают друг друга). На эту основу накладывался материал из других сочинений, лишь немногие из которых могут быть идентифицированы, — Клитарх, второстепенные поэты-рифмоплеты, сопровождавшие Александра в походе, и др. В. Тарн [593, т. II, с. 65-71] выделяет два несовместимых, по его мнению, портрета Александра — благоприятный, вобравший все качества идеального эллинистического монарха (им Диодор обязан Аристобулу) и неблагоприятный — образ кровавого тирана, который восходит к Клитарху.
Часть историков [277, с. 142; 276, с. 82 сл.; 393, с. 122; 533, с. 192; 248, с. 42; 216, с. 133 сл.] приняла теорию В. Тарна, считая, что он открыл по существу новый ценный первоисточник — «Рассказ наемника» и изгнал «призрак Клитарховой «вульгаты». Но многие ученые или частично не согласились с В. Тарном, или полностью отвергли его концепцию. Резкую критику со стороны Л. Пирсона [491, с. 78-82], П. А. Брунта [274, с. 141-155], Ф. Шахермейера [548, с. 83 сл.] и других вызывала, в частности, идея В. Тарна о «рассказе наемника»— по словам Ф. Шахермейера, «продукт фантазии В. Тарна». Было также показано, что два, для В. Тарна несовместимых, портрета Александра являются двумя аспектами единого образа [248, с. 42; 491, с. 241 сл.; 626, с. 17 сл.]. Но разработанная В. Тарном концепция источников XVII кн. Диодора /46/ побудила исследователей вновь обратиться к фрагментам Клитарха.
В общем, можно считать, что в существовании «вульгаты» и после работы В. Тарна большинство исследователей не сомневаются. Другое дело — был ли ее источником Клитарх и была ли эта традиция единственным или основным источником XVII кн. Диодора, т. е., иными словами, что понимать под «вульгатой» и как оценивать ее роль. На эти вопросы за последние 30 лет предлагались различные ответы.
Ч. Б. Уэллес [626, с. 7 сл.], сопоставив рассказ Диодора с фрагментами «первичных» источников, пришел к выводу, что у Аристобула и Каллисфена Диодор заимствовал фактологическую основу, у Неарха — детали его плавания, различные же любопытные подробности — у Клитарха и Онесикрита. Однако, как склонен считать Уэллес, Диодор не непосредственно обращался к этим авторам, но использовал одну рукопись, содержавшую весь этот материал. Для компиляторов древности было обычным ссылаться на первоисточник, когда они брали сведения из вторых рук. Однако кто бы ни был источником Диодора, он тот же, что и у Курция, хотя многое отличает их друг от друга. По характеру труда Диодора можно предположить, что источником ему послужило какое-то сочинение типа всемирной истории. Это не новая теория, и Ч. Б. Уэллес указывает, что ранее уже высказывались предположения о труде Диила Афинского или Дуриса Самосского, но сам называет историю Помпея Трога. Подтверждение своему предположению Ч. Б. Уэллес находит в языке Диодора: неточное употребление некоторых терминов свидетельствует о том, что ему приходилось переводить с латыни, например, вместо обычного для греческих источников термина εταιροι+) у Диодора появляются φίλοι и др.
Гипотеза Ч. Б. Уэллеса о всеобщей истории Трога как источнике Диодора не получила поддержки специалистов, ему возражали П. Гуковский [348, с. 336], Ф. Шахермейер [546, с. 658-662], Д. Р. Гамильтон [362, с. 145], Е. Бэдиан [223, с. 206]. Более осторожную позицию занимает Е. Бэдиан [223, с. 198]. Отметив, что классический тезис немецкой науки XIX в. о Клитархе как источнике, лежащем в основе Диодора, Курция и Юстина, в общем, рассматривается сейчас как слишком простой, Е. Бэдиан не отвергает наличия общего источника у этих авторов. Но он возражает против того, чтобы считать его главным источником всех трех историков (особенно Курция) и отождествлять его с Клитархом, хотя следы использования Клитарха можно найти у названных авторов (как и у Арриана и Плутарха). Что касается Диодора, то Е. Бэдиан считает более перспективным не установление источников, методов и позиции Диодора в пределах отдельных книг, а изучение труда Диодора в целом. /47/
Вопрос о методе обращения Диодора с источниками разработан еще далеко не достаточно. Но, в общем, если рануше в нем видели главным образом компилятора, роль которого ограничивалась сокращением и соединением различных источников, то в последние десятилетия наметилась иная тенденция — выявить более активное, творческое начало в его произведении, определить вклад самого Диодора [487; 626, с. 16 сл.; 252, с. 369-374; 362, с. 129, 145 сл.; 224, с. 199].
В литературе нового времени Диодор оценивается как важный и интересный источник, хотя отмечается, что небрежности при сокращении часто лишают текст ясности, а описания военных действий, сражений и осад содержат определенные стереотипы. Общий стиль Диодора — спокойный и лишенный риторических прикрас. Автора интересует преимущественно политическая, т. е. прежде всего, военная история. Он приводит целый ряд сведений, которых нет у других историков: о кампании Мемнона в Троаде (гл. 7); о численности армии Александра (гл. 17); о боевом построении персидских сил в битве при Гранике (гл. 19); о подвигах Эфиальта и Фрасибула в Галикарнассе (гл. 25); о восстании Мемнона во Фракии (гл. 62); о реорганизации армии (гл. 65); даны описания Александрии (гл. 52), Персеполя (гл. 71), Экбатан (гл. 110) и др.
Вместе с тем в XVII кн. «Исторической библиотеки» отсутствуют некоторые сюжеты, которые обязательны во всех остальных сочинениях об Александре: детство Александра; героизм Тимоклеи при взятии Фив; встреча Александра с Диогеном в Коринфе; усыновление Александра карийской царицей Адой; чудесный переход через гору Климакс в Лидии и эпизод с гордиевым узлом; нет описания ни Вавилона, ни Суз и т. д.
В ряде случаев версия Диодора в той или иной степени расходится с сообщениями других источников. Так, осада Фив, согласно Диодору, продолжалась дольше, чем она описана у Арриана; Диодор очень кратко сообщает о том, что происходило в это время в Афинах, подчеркивает роль Демада, не упоминает о Фокионе и ничего не говорит об изгнании афинянами по требованию Александра ряда лиц (гл. 8-13, 15). В битве при Гранике парсы не мешают Александру переправиться через реку (гл. 19); в битве при Гавгамелах он не получает призыва Пармениона о помощи (гл. 25) и т. д.
В суждении об Александре Диодор руководствуется тем основным принципом, который проявляется и в других частях «Исторической библиотеки», — доказательством правоты государственного деятеля служит его успех [309, с. 392]: «В течение короткого времени Александр, опираясь на собственное разумение и мужество, совершил дела более великие, чем те, которые совершили все цари, память о которых передана нам, /48/ историей» (XVII, 1). Для Диодора Александр — прежде всего воин, которого ведет вперед жажда славы. Он отважен и решителен, он мудрый и заботливый командир, он благороден, справедлив и грозен. Диодор не замалчивает жестокости Александра, но она не вызывает осуждения историка. Однако развернутой характеристики Александра в XVII кн. мы не найдем [84, с. 18-20].
Произведение Помпея Трога [402, кол. 2300-2313] «Historia Philippicae» (в 44 книгах), написанное при Августе, представляло попытку дать широкую картину развития человечества от времен легендарных Нина и Семирамиды до современных ему дней. Во II или III в. [407, кол. 956-958; 585, с. 40 сл.] оно было сокращено неким Марком Юнианом Юстином и в дальнейшем оригинал был утрачен, чему, видимо, способствовала популярность компиляции Юстина. Сохранив деление на 44 книги, эпитоматор не только сильно сократил оригинал, подвергнув материал отбору с морализирующей точки зрения, но и исказил его [64, с. 209; 65, с. 184; 598, с. 560]. Произвольность подхода Юстина ясна из предисловия, где он определяет принципы, которыми руководствовался: «...я на досуге... извлек все, наиболее достойное внимания, и опустил то, что не могло ни доставить удовольствия... ни послужить полезным примером» (Proem.). О содержании труда Трога дают возможность судить «Прологи» — своего рода оглавления книг и сохранившиеся в сочинениях других авторов фрагменты «Historia Philippicae» [507]. Истории Александра Македонского посвящены книги XI и XII.
Вопрос об источниках Помпея Трога затруднен тем обстоятельством, что в распоряжении историков находится не оригинал, а зпитомы. Еще в прошлом веке была предложена следующая схема передачи традиции: Клитарх — Помпей Трог — Курций Руф [570, с. 40, 249]. Гутшмид [359, с. 218-227] и затем его ученик Кэрст [397, с. 92 сл.] высказались в пользу Тимагена — александрийского грека, автора сочинения «История царей»; в нем видели источник неблагоприятного суждения Трога об Александре. Однако это мнение вызвало возражение ряда ученых [566, кол. 1118 сл.], которые отмечали, что, при определенном сходстве, негативная оценка Александра Помпеем Трогом и Курцием имеет некоторые нюансы, исключающие возможность видеть в Тимагене их общий источник. Кэрст [398, с. 542 сл.; 412, кол. 1063-1071], признав эту разницу, тем не менее не отказался от своего тезиса о Тимагене. По мнению В. Тарна [593, т. II, с. 122-126], сокращение Юстина настолько плохо, что бесполезно даже ставить вопрос об источниках Трога. Это произведение обнаруживает следы использования многих авторов. В соответствии со своей концепцией развития традиции об Александре, В. Тарн считает, что Трог мало использовал Клитарха. Сходство /49/ его произведения с сочинениями Диодора и Курция незначительно, и если, согласно Курцию, отрицательные черты у Александра начинают проявляться со смертью Дария, то у Трога — после посещения им оракула Аммона. В литературе последних десятилетий вновь раздаются голоса в защиту и Тимагена [402, кол. 2308], и Клитарха, и автор [597, с. 551-588; 548, с. 120-130] одной из недавних работ о Троге, рассматривая вопрос о влиянии его на Курция Руфа, считает источниками Трога Клитарха и Тимагена.
Обращаясь к сочинению Помпея Трога как источнику, следует иметь в виду прежде всего его историческую концепцию [64, с. 211 сл.; 65, с. 189, 191 сл.], в соответствии с которой трактуется и история Греции интересующего нас времени. В схеме исторического развития Трога важнейшим является понятие imperium — как державы и как особой системы господства, системы насилия, произвола, захватнических стремлений; возникновение империи ведет к порче нравов. Наиболее полно и ярко мысли о способе возникновения державы и ее характере развиты на примере Македонии (ее особое место в труде Трога ясно уже из заголовка его сочинения). Отсюда — интерес автора к основателю Македонского государства Филиппу, моральный облик которого рисуется в резко отрицательных тонах. Это отрицательное отношение сохраняется и при рассказе о деятельности Александра [64, с. 214 сл.; 65, с. 192 сл.; 597, с. 553 сл.; 426, с. 337 сл.], хотя тон Трога здесь менее резок, а в заключении говорится даже о величии духа македонского царя. Военные успехи, расширение державы, приобретение власти над Азией имеют печальные последствия для всех. Подобно тому как Филипп навязывает Греции «царское рабство», так и Александр накладывает «ярмо рабства» на Азию. В характере Александра неоднократно отмечается двоедушие, коварство, высокомерие, жестокость; он возбуждает ненависть у побежденных и страх у друзей, он свирепствует «по отношению к своим не как царь, а как враг» (XII, 5, 1), и казнь следует за казнью. Помпей Трог использовал готовый материал — уже в раннеэллинистической литературе был создан образ Александра, наделенного отрицательными чертами. Но, как отметил К. К. Зельин [65, с. 192], каковы бы ни были источники этого образа, важно иметь в виду, что он входит как органический элемент в целостную картину истории Македонии: ее возвышение ведет к порабощению других народов, а сам создатель державы рисуется свирепым тираном.
Негативное отношение Помпея Трога к Александру оказывается не только в соответствующем освещении отдельных по ступков Александра, оно приводит и к чисто фактическим ошибкам, вызванным желанием сгустить краски и ярче выявить ту или иную отрицательную черту в его характере. /50/ Например, вопреки другим источникам, сообщается, что Парменион перед смертью подвергался пыткам (XII, 5, 3). Каллисфен оказывается близким товарищем Александра с того времени, когда они оба учились у Аристотеля (XII, 6, 16), хотя известно, что Каллисфен был много старше Александра. Но эта деталь нужна Трогу, чтобы придать поступку Александра новый оттенок — он убил не просто Каллисфена, а своего товарища и соученика. Данью общей схеме является и рассказ о смерти самого Александра, умершего от яда (XII, 13, 8-14, 9): взаимные убийства среди правителей — неизбежное следствие власти. Особенно ярко это положение развивается на примере эллинистических царских домов: история их рисуется как взаимная борьба, в которой важную роль играют убийства родственников. Своеобразным прологом этому служит описание смерти Александра.
Для сочинения Трога характерно слабое знание автором географии [426, с. 335], которое не считалось обязательным для трудов, представляющих смесь истории и дидактики. В частности, Трог пишет, что после битвы при Гранике на сторону Александра перешла большая часть Азии (XI, 6, 14), не делая различия между значением термина «Азия» в IV в. до н. э. и его употреблением для обозначения римской провинции.
Помпея Трога не интересовали военные вопросы, и когда он сообщает, что на стороне персов в битве при Гранике сражалось 600 тысяч воинов, ему явно изменяет чувство реальности. Некоторые ошибки происходят по вине эпитоматора. Так, несомненно в результате неудачного сокращения, плавание по Инду превращается в плавание по Индийскому океану (XII, 10).
Вместе с тем сообщения Помпея Трога иногда оказываются более точными, чем свидетельства такого, в целом неизмеримо более достоверного источника, как «Анабасис» Арриана. К примеру, роспуск отрядов греческих полисов Помпеи Трог правильно относит ко времени пребывания армии Александра в Парфии, а не в Мидии, как у Арриана. В общем, значимость труда Трога как исторического источника не одинакова для различных периодов истории. Он менее важен для изучения времени Александра, поскольку сохранились другие произведения, но чрезвычайно важен и ценен для эпохи эллинизма.
«История Александра Македонского» Курция Руфа [78] — единственное дошедшее до нас произведение на латинском языке, целиком посвященное Александру. В рукописях не сохранились первые две книги, большая лакуна есть в конце V и начале VI книг и более мелкие — по всему тексту. Дата создания этого сочинения точно не известна. Для ее выяснения обычно привлекается следующее высказывание Курция: «...римский народ признает, что обязан своим спасением принцепсу, явившемуся как новое светило в ночи, которую мы /51/ считали уже своей последней... да процветает на долгие годы, — о, если бы и на вечные времена — благополучие его дома» (X, 9, 3-6). Вопрос заключается о том, какой из принцепсов имеется в виду. Ответ на него в литературе нового времени давался самый различный — от Августа до Константина, но большинство исследователей склонны считать таковым Калигулу или Нерона (I в.), хотя не исключают и других императоров, вплоть до Веспасиана [518, с. XIX-XXII; 517, с. VII; 621, с. 65; 416, с. 255; 452, с. 410-507; 608, с. 490-509; 433, с. 21-24; 551, с. 380-383; 597, с. 23 сл.; 215, с. 363-367; 358, с. 215-223; 426, с. 176-178; 78, с. 12; 570, с. 30 сл.].
Вопрос об источниках Курция сложен. Еще в прошлом веке было высказано мнение о Клитархе [570, с. 31, 244]. Предполагали также, что помимо Клитарха Курций широко использовал Птолемея, а некоторые свидетельства заимствовал у Каллисфена и Тимагена [499, с. 11-27]. На смену этим взглядам пришла более сложная схема. Ее сторонники выдвинули идею о посреднике, через которого Курций получил материал из «первичных» источников. Со временем ученые расширили число источников Курция, использованных им как в оригинале (Клитарх, Каллисфен, Аристобул, Птолемей), так и через посредников, среди которых называли Тимагена и других вплоть до Помпея Трога [570, с. 31 сл.; 244 сл.]. Активно обсуждался также вопрос о сходстве трудов Диодора, Трога и Курция [566, кол. 1871 сл.; 567, кол. 683 сл.; 362, с. 126 сл.; 224]. Оригинальную концепцию выдвинул В. Тарн [593, т. II, с. 91-116], считавший, что в произведении Курция легко обнаружить два источника — это упоминавшийся уже «Рассказ наемника» и «Македонские обычаи» — вероятно, александрийская компиляция, составленная не позднее III в. до н. э. в духе учения перипатетиков. Помимо них Курций использовал «хорошую» традицию Птолемея и Аристобула, материал о Персии черпал у Ктеоия и Динона, к Клитарху он обращался только как к второстепенному источнику, несомненны также заимствования из Диодора. Но мнение о Диодоре другим ученым [588, с. 210; 348, с 336; 491, с. 217] кажется неубедительным; что касается Клитарха, то Л. Пирсон [491, с. 217; ср. 548, с. 92-104], например (не соглашаясь с Ф. Якоби [389, кол. 631], который полагал, что Курций знал Клитарха через «вторые руки»), допускает непосредственное обращение его к оригиналу. Историки последних десятилетий [518, с. XVIII; 621, с. 65; 597, с. 23 сл.], в общем, пишут о Клитархе, Каллисфене, отмечают антимакедонскую традицию (Феофраст, Эратосфен, Тимей, Тимаген) и традицию, восходящую к Птолемею и Аристобулу; признают также использование Помпея Трога [626, с. 13; 598, с. 551 сл.].
Труд Курция пронизан определенными этико-философскими идеями, сложившимися в римском обществе прежде всего /52/ среди стоиков [433, с. 32 сл.]. Тема судьбы, определяющей жизнь человека, занимает в нем важное место. Согласно современной ему концепции Фортуны, Курций на примере Александра хочет показать, как постоянная благосклонность судьбы портит характер. Александр в начале наделен более положительными чертами, но после победы над Дарием меняется, успехи превращают его в жестокого тирана. Александр для Курция и герой, и реальный человек, полный противоречий, блестящий и загадочный. Особенно отчетливо это проявляется в его заключительной характеристике: добрые качества царя, по мнению Курция, следует приписать его природе, пороки — счастливой судьбе (fortuna) и возрасту. Александр обладал невероятной силой духа, был вынослив, отважен, щедр, милостив к побежденным, благосклонен к друзьям, благожелателен к воинам. А вот дары судьбы: он приравнивал себя к богам, верил оракулам, распалялся несправедливым гневом, был вспыльчив. Но Александр владел своей судьбой, как никто среди людей. Она охраняла его и положила ему предел жизни вместе с пределом славы, выждав, пока он, «покорив Восток и дойдя до океана, выполнил все, что доступно было человеку» (X, 5, 36). Курций не делает попыток примирить противоречивые черты в образе Александра, и, очевидно, более правы те ученые, которые видят в этой противоречивости скорее не результат небрежного обращения с различными источниками, а сознательную попытку обрисовать Александра многосторонне, показать сложность его характера.6)
Для отрицательной характеристики Александра Курций черпал материал у враждебных Александру авторов, которые в угоду своим взглядам не всегда придерживались истины. Как пример легенд, сложившихся вокруг имени Александра, можно привести красочный рассказ о том, как македонский царь, подстрекаемый на пиру «пьяной распутницей» Таис, поджог персепольский дворец. Считают, что эта, наиболее неблагоприятная для Александра версия восходит к Клитарху, тогда как Арриан совсем иначе рассказывает о поджоге дворца, а Плутарх, сообщая, в общем, ту же историю, что и Курций, ссылается, однако, на мнение «других», которые утверждают, «будто поджог дворца был здраво обдуман заранее» [Curt., V, 7, 3-7; Arr. Anab., III, 18, 11-12; Plut. Alex., XXXVIII; 222, с. 186 сл.; 256, с. 243-244, 245]. Но в своей неблагоприятной оценке Курций не был одинок в римской литературе, следуя той традиции, которая к его времени сложилась уже довольно прочно и нашла отражение в сочинениях Цицерона, Тита Ливия и Сенеки [78, с. 10]. Считают также, что морализирующей тенденцией в своем труде Курций обязан отнюдь не источникам — это была одна из черт римской историографии [598, с. 551-588; 597, с. 23-45].
В литературе отмечалось, что «История Александра /53/ Македонского» представляет скорее не собственно историческое, а риторическое произведение, в котором источники соответствующим образом отобраны, интерпретированы и изложены. Исторический материал подвергается беллетризации, Курций излагает различные легенды и предания об Александре, вводит всякого рода фантастические подробности в описания стран и народов, склонен к психологическому анализу и не скупится на моралистические сентенции. Большую роль играют блестяще составленные речи, которые автор щедро вводит в текст, заставляя произносить их всех, от Александра и его сподвижников до освобожденных из плена изуродованных греков и скифских послов, советующих Александру, в духе учения стоиков, помнить о судьбе (VII, 8, 12-29). Лексика и стиль произведения Курция обнаруживают сильное влияние риторики и этим напоминают сочинения Сенеки, но ближе всего он по стилю к Ливию [416, с. 255; 518, с. XVIII], например, образцом для описания перехода войска Александра через Гиндукуш (VIII, 1) ему, несомненно, послужил рассказ Ливия о переходе Ганнибала через Альпы [377, с. 336]. Среди других недостатков произведения Курция укажем на его весьма слабое знание географии: Евфрат у него течет через Мидию, а Арахозия находится невдалеке от Понта Евксинского.
И все же, несмотря на отмеченные черты, история Александра, написанная Курцием, является одним из важных исторических источников. У Курция есть целый ряд свидетельств, которых нет у других авторов. Особенное значение имеют главы о Средней Азии, о народах, ее населяющих, и их сопротивлении греко-римским войскам. На основе тщательного анализа Ж. Раде [520, с. 355-365] показал, что при расхождении версий Курция и Арриана отнюдь не всегда следует отдавать предпочтение последнему. Сочинение Курция заполняет также некоторые «лакуны» Арриана. Так, в рассказе Арриана о сдаче Вавилона Мазей появляется внезапно, и не ясно, почему именно Александр ему отдает пост сатрапа Вавилонии. Только из Курция мы узнаем, что Мазей командовал правым флангом персидской армии при Гавгамелах, следовательно, он принадлежал к числу высших сановников Персии, и переход на сторону греко-македонян человека такого ранга вызвал соответствующую реакцию со стороны Александра [Arr. Anab., III, 16; Curt., IV, 16, 1-7; V, 1, 17].
Написанная Плутархом7) в числе других «Сравнительных жизнеописаний»8) биография Александра [144; 146, т. II; 143] представляет собой не собственно историческое произведение. Особенности избранного им жанра сам Плутарх таким образом объясняет во введении к биографии Александра: «Мы пишем не историю, а жизнеописание, и не всегда в самых славных деяниях бывает видна добродетель или порочность, но часто какой-нибудь ничтожный поступок, слово или шутка /54/ лучше обнаруживают характер человека, чем битвы, в которых гибнут десятки тысяч, руководство огромными армиями и осады городов» (Alex., I). Итак, цель жизнеописания — не биография, а характер («этос») героя. Плутарха интересуют прежде всего «добродетель или порочность», т. е. морально-этический подход является ведущим. Признавая, что человеческая природа «не создает характеров безукоризненно прекрасных и добродетельных», Плутарх считал, что «в ошибках и недостатках... должно видеть проявление скорее несовершенства в добродетели, чем порочности, и в повествовании не следует на них останавливаться чересчур охотно и подробно» (Cim., II). В соответствии с этими принципами Плутарх подбирал материал из различных источников и излагал его. Мельчайшие факты, анекдоты тщательно собирались и включались в общую художественную ткань. Именно поэтому проблема источников Плутарха представляет большую трудность. Сам Плутарх в биографии Александра называет по имени не менее 25 авторов, ссылаясь на некоторых по несколько раз; кроме того, он приводит более 30 писем. Но это отнюдь не значит, что все источники он читал в оригинале.
В литературе нового времени выдвигались различные точки зрения об источниках Плутарха, которые можно свести к нескольким основным. Согласно распространенной в немецкой филологии прошлого века «теории единого источника» такой источник пытались выделить и для жизнеописания Александра. Так, по мнению А. Шене [561], свидетельства Плутарха восходят к компиляции эллинистического времени. Другие исследователи, напротив, считали, что Плутарх использовал источники непосредственно времени Александра. К. Ф. Лауден писал о традиции «вульгаты», восходящей к Каллисфену и Онесикриту, А. Френкель — о более широком круге источников: Каллисфене, Онесикрите, Аристобуле, «Эфемеридах», письмах [570, с. 35 с, 246; 31, с. 220 сл.]. Уже в 30-е гг. нашего века, отчасти возрождая взгляд А. Шене, Д. Э. Поуэлл [511, с. 229-240] выдвинул теорию, согласно которой основным источником Плутарха было сочинение компилятивного характера, составленное в стенах александрийской библиотеки не ранее начала II в. до н. э. (его использовал и Арриан в «Анабасисе Александра»), дополнением к нему послужил сборник писем Александра, в аутентичности которых у Плутарха не возникало никаких сомнений. Концепция Поуэлла вызвала резкие возражения ряда ученых — В. Тарна [593, т. II, с. 306- 309], И. Рабе [519, с. 42-125], Д. Р. Гамильтона [363, с. LXIX-LI*)], Е. Бэдиана [224, с. 199 сл.], В. Тарн не без иронии критиковал теорию Поуэлла как новую версию мнения о том, что ни один из известных нам авторов не мог написать оригинального сочинения, но это уже сделал для него неизвестный предшественник, который затем бесследно исчез, а /55/ И. Рабе, детально рассмотрев привлеченные Поуэллом тексты Арриана и Плутарха, показала всю беспочвенность теории Поуэлла. Сам В. Тарн [593, т. II, с. 296-306] весьма скептически относился к возможности разрешить проблему источников для жизнеописания Александра, в которой, по его мнению, нельзя выделить ни «хорошей» традиции, ни традиции «вульгаты». Обладая огромной эрудицией, Плутарх, несомненно, использовал обширный биографический материал, прежде всего сборники рассказов современников об Александре, а также письма, которые нельзя рассматривать как целиком поддельные. В общем, в литературе последних десятилетий преобладает мнение о разнообразии источников Плутарха, одни из которых, согласно Л. Пирсону [491, с. 218], он использовал в оригинале, другие — опосредованно. Как полагает И. Рабе [519, с. 134], в распоряжении Плутарха было много источников, из которых он сам делал извлечения, контаминировал с другими источниками, так что в результате не всегда можно узнать их. Специально рассматривая вопрос об источниках жизнеописания Александра в своем прекрасном комментарии к этому сочинению Плутарха, Д. Р. Гамильтон [363, LI-LXI] указывает, что Плутарх был знаком с трудами Онесикрита и Аристобула, вероятно, читал Каллисфена и Харета. В его труде много сходного с традицией «вульгаты», восходящей к Клитарху, которого он, по всей видимости, знал в оригинале, а не заимствовал у Дурида, как считает X. Гомейер;9) он использовал также Феокрита, Ктеоия и сборник писем, в подлинность которых верил. Гамильтон считает возможным связать некоторые группы свидетельств Плутарха с определенными авторами. Так, информацию об учении Александра Плутарх мог получить у Онесикрита, сведения о дворе — у Харета, факты о характере Александра — у Аристобула. Сходство Плутарха со Страбоном указывает на использование им Онесикрита, с Аррианом — Аристобула, с «вульгатой» — Клитарха. Но трудность такого метода заключается в том, что все эти «первичные» историки опирались прежде всего на Каллисфена, а для описания более поздних событий ситуация еще более осложняется, так как, по мнению Гамильтона, Клитарх использовал Онесикрита, а Аристобул — Клитарха.
Общая оценка Александра Плутархом10) безусловно положительная, более того, Александр явно идеализируется. Плутарх рисует во многом привлекательный образ, наделяя Александра множеством добродетелей: он смел, заботлив к друзьям, великодушен с побежденными врагами, щедр, благороден, в борьбе, добывая победу в честном бою, а не хитростью. Большое влияние на формирование Александра оказал Аристотель, зародив в нем страсть к философии; Александр склонен к изучению наук, любит читать и не расстается с «Илиадой» Гомера, храня ее вместе с кинжалом под подушкой. /56/ Александр честолюбив, с раннего детства он стремится не к наслаждениям и богатству, а к доблести и славе. Всякий раз, когда приходило известие, что Филипп одержал славную победу, он мрачнел, боясь, что ему «не удастся совершить ничего великого и блестящего» (гл. V). Александр у Плутарха — талантливый благородный политик и философ, который, стремясь к великому, был неистов и безудержен и, воздержанный в телесных радостях, подвергал себя лишениям и опасностям, считая, что «нет ничего более рабского, чем роскошь и нега, и ничего более царственного, чем труд» (гл. XL). Судьба покровительствовала ему, а божество — помогало, «он не только ни разу не был побежден врагами, но даже оказался сильнее пространства и времени» (гл. XXVI-XXVII).
Плутарх не скрывает неблаговидных поступков Александра, ухудшения его характера, его жестокости и хвастливости, но находит смягчающие обстоятельства: неумолимость и беспощадность Александра к оскорбительным речам он объясняет его любовью к славе, которой Александр «дорожил более чем жизнью и царской властью», а характер его «ожесточили многочисленные измышления» (гл. XLII). Рассказывая о том, как Александр убил индийцев-наемников, Плутарх поясняет, что это — его единственный позорный поступок; ибо во всех случаях он «вел военные действия в согласии со справедливостью» (LXI).
В главах XLVIII-LV перед читателем проходит целая серия убийств ближайших друзей и сподвижников Александра, но присмотримся внимательнее, как Плутарх излагает эти события. Он не раскрывает подробностей, замечая, что, если рассказать об убийстве Клита без подробностей, оно может показаться еще более жестоким, чем убийство Филоты. Плутарх не щадит и жертв, рисуя их так, что они не вызывают сочувствия. Только о Парменионе он говорит несколько добрых слов, поясняя, что это тот самый Парменион, который «оказал Филиппу самые значительные услуги» и из трех сыновей которого двое погибли в сражениях.
Человек своего века, Плутарх скептически относится к тем мифам и легендам, которыми было окружено имя Александра. Сообщая о чудесных предзнаменованиях накануне рождения Александра, он находит рационалистическое объяснение рассказу о том, что на ложе Олимпиады видели змея (гл. II). Ответ оракула в храме Амона он объясняет оговоркой жреца, который, спутав букву, вместо «сын мой» (’Ω Παιδιον) сказал «сын Зевса» (’Ω Παιδίος). Александр «сам не верил в свое божественное происхождение», но пользовался этим вымыслом, «чтобы порабощать других» (гл. XXVIII).
Значение жизнеописания Александра как исторического источника определяется в сравнении его с другими сохранившимися сочинениями об Александре. Ряд сведений мы находим /57/ только в этой биографии. Историки особо выделяют главы XLVIII-LV, где речь идет об убийстве Филоты и Каллисфена и о проскинесисе [363, с. XLVI]. Но отнюдь не все свидетельства Плутарха достоверны и, например, говоря о способностях будущего царя, Плутарх рассказывает явно вымышленный анекдот о беседе Александра с персидскими послами, которые «поразились величию замыслов и стремлений» мальчика (гл. V).
Помимо жизнеописания Александра среди многочисленных трудов Плутарха есть еще одно, посвященное ему, — трактат «Об удаче или доблести Александра Великого» [145]. Ученые довольно единодушно относят его к числу юношеских сочинений Плутарха [643, кол. 716 сл.; 363, с. XXIII; 225, с. 436]. По жанру это похвальное слово (laudatio), в котором изображение Александра имеет ярко выраженный апологетический характер. «Если рассмотреть то, что он говорил, что он делал и чему учил», то, по мнению Плутарха, Александра следует признать философом (328В). Цель Плутарха — выяснить, какую роль для Александра сыграли удача и доблесть. В первой части доказывается, что своими успехами Александр обязан не удаче, а доблести; вторая11) представляет опровержение первой, здесь доказывается, что Александр был вознесен удачей.
Итак можно говорить о двух основных взглядах на характер этого сочинения. Одни ученые считали, что Плутарх выступил в защиту Александра против враждебных ему философов — киников и стоиков, а хваля его, имел в виду Траяна; другие исследователи рассматривали трактат как риторическое произведение [570, с, 37, 247]. Эти два определившихся еще в прошлом веке подхода прослеживаются и в более новой литературе. Очень позитивно оценивая этот трактат, В. Тарн [593, т. II, с. 298, 419-423] видел в нем не риторическое упражнение, но сочинение, в. котором Плутарх со всей страстью и чистотой юности бросился на защиту того, во что верил, опровергая взгляды стоиков и перипатетиков на Александра. В рассуждениях Плутарха о том, что Александр на основе разработанного Зеноном проекта объединил все народы, В. Тарн нашел благоприятный материал для создания своего образа Александра — поборника братства народов, борца за единство человечества. Сравнительный анализ трактата «Об удаче или доблести Александра Великого» с другим произведением Плутарха — «Об удаче римлян» свидетельствует, по мнению А. Э. Уэрдмена [618, с. 96 сл.], о том, что Плутарх рассматривал историю человечества как путь к его всеобщему единству, которого смогли достичь римляне, так как обладали и удачей, и доблестью, тогда как Александр своими успехами обязан только доблести, а удача не сопутствовала ему. Такая концепция побуждает А. Э. Уэрдмена более высоко оценивать /58/ Плутарха, уже в молодости показавшего себя политическим мыслителем и философом. Несостоятельность построений В. Тарна доказал Е. Бэдиан [225, с. 425-440], который считает трактат Плутарха чисто риторическим сочинением, лишенным какой-либо серьезной цели. Различное отношение Плутарха к Александру в его юношеском трактате и в жизнеописании он объясняет не возрастом автора и его большей эрудицией к старости (как В. Тарн), но и требованиями жанра [225, с. 437; ср. 265, с. 360]. Также оценивает это произведение Д. Р. Гамильтон [363, с. XXIII-XXXIII], сочувственно ссылаясь на Е. Бэдиана и отвергая взгляды В. Тарна и А. Э. Уэрдмена. Сравнение биографии Александра и эпидейктической речи показывает, как по-разному Плутарх интерпретировал один и тот же материал. Но, при соответствующей критике, трактат может служить таким же историческим источником, что и «Жизнеописание Александра». Вместе с тем на основании этой речи нельзя судить о взглядах самого Плутарха на Александра, которого он нарисовал столь совершенным, что в это невозможно поверить.
Флавий Арриан из Никомедии [564, кол. 1230-1247; 261, с. 160; 638, 209-245; 98, с. 7-14, 17] был человеком всесторонне образованным. Ученик известного философа-стоика Эпиктета, он обладал большими познаниями в военном деле, политике, географии, приобретенными за годы военной и государственной службы (вершина его карьеры — консульство и управление провинцией Каппадокия при императоре Адриане). О риторическом искусстве Арриана дают представление речи, составленные для «Анабасиса Александра»; здесь же, описывая строительство моста, он ссылается на собственный опыт (V, 7, 1-5). Литературная деятельность Арриана многообразна. Как философ-моралист, он написал «Беседы Эпиктета», как историк, помимо уже названного «Анабасиса Александра» — «Историю Парфии» и «Историю Вифинии», в подражание Ксенофонту — трактат «Об охоте», как военный — сочинение по тактике и «Диспозицию против аланов». В своей деятельности и мировоззрении Арриан избрал образцом для себя Ксенофонта, которому подражал в сюжетах произведений, их названиях, манере изложения. Заголовок его «Анабасиса Александра» вызывает в памяти сочинение Ксенофонта о походе «десяти тысяч», а характеристика Александра, которой завершается этот труд Арриана, навеяна характеристикой, данной Кеенофонтом Киру Младшему [491, с. 186].
Самое известное, целиком сохранившееся сочинение Арриана о походе Александра [10]. Свою задачу [261, с. 160 сл.] Арриан видит в том, чтобы «достойным образом» рассказать о нем. Подобно Ахиллу, Александр был счастлив во всем, но в одном «ему не повезло» — у него не было своего Гомера, чтобы возвестить о славе его на будущие времена. Все, что /59/ рассказано об Александре, не соответствует величию его деяний. Именно это соображение и побудило Арриана взяться за свой труд. Он считает себя достойным «осветить людям деяния Александра» и без излишней скромности определяет свое место «среди первых эллинских писателей, если Александр первый среди воителей» (I, 12, 1-5). Своим основным принципом Арриан провозглашает правду и стремление приносить людям пользу. Этим он объясняет, как бы оправдываясь, почему с порицанием относился к некоторым поступкам Александра (VII, 30, 3).
До недавнего времени среди ученых преобладало мнение, согласно которому «Анабасис» представляет собой наилучший источник по истории Александра. Выработанное еще в прошлом веке немецкими филологами это мнение («культ Арриана», по выражению его противников) [570, с. 34] покоилось на нескольких исходных положениях: Арриан своей карьерой военного и государственного деятеля был прекрасно подготовлен к тому, чтобы профессионально понять проблемы, стоящие перед Александрам; Арриан следовал «хорошей» традиции, фактически не привлекая недостоверных источников; сам душевный склад Арриана, его стоическое воспитание способствовали выработке трезвого, рационалистического подхода к истории, беспристрастности в оценке фактов и людей. Соответственно «Анабасис» рассматривался как в высшей степени достоверный источник [см., например, 161, с. 192]. Однако в последние годы появился ряд исследований, авторы которых высказывают сомнения в правильности такой односторонней оценки [см. особенно 258, с. 1-46]. Проблема заключается в характере источников Арриана и методах использования их.12) В отличие от других историков, о которых речь шла выше, Арриан сам четко определяет свои источники и причины, побудившие его обратиться именно к ним: «Я передаю как вполне достоверные те сведения об Александре, сыне Филиппа, которые одинаково сообщают и Птолемей, сын Лага, и Аристобул, сын Аристобула. В тех случаях, когда они между собой не согласны, я выбираю то, что мне казалось более достоверным и заслуживающим упоминания. Другие рассказывали о нем иначе; нет вообще человека, о котором писали бы больше и противоречивее. Птолемей и Аристобул кажутся мне более достоверными: Аристобул сопровождал Александра в его походах, Птолемей тоже сопровождал его, а кроме того, он сам был царем, и ему лгать стыднее, чем кому другому. А так как оба они писали уже по смерти Александра, то ничто не заставляло их искажать события и никаких наград им за то не было бы. Есть и у других писателей сведения, которые показались мне достойными упоминания и не вовсе невероятными; я записал их как рассказы, которые ходят об Александре» (Proem., 1-3). /60/
Таким образом, основные источники Арриана — сочинения Птолемея и Аристобула; вполне достоверны для Арриана те; сведения, которые он находит у обоих, а в случае расхождений он полагается на свой здравый смысл. В ходе повествования Арриан неоднократно ссылается на них как на писателей, вызывающих у него наибольшее доверие. Большая осведомленность Птолемея в военных делах особенно привлекает к нему Арриана как опытного военного, и при расхождении между Птолемеем и Аристобулом он часто отдает предпочтение первому. «По словам Птолемея, сына Лага, которому я преимущественно следую», замечает Арриан уже в VI кн., сообщая о численности флота Александра (VI, 2, 4).
Кроме этих двух писателей Арриан ссылается на авторов, известных главным образом своими сведениями по географии; и этнографии, — Неарха, Мегасфена и Эратосфена. Очень неодобрительно он отзывается об Онесикрите, называя его лжецом (VI, 2, 3). Но, несомненно, этими именами не ограничивался круг историков, с сочинениями которых был знаком Арриан — в ходе повествования он время от времени ссылается на «некоторых писателей» (так называемая «τ λεγόαμενα-группа»), версии которых кажутся ему более вероятными или: чаще, наоборот, не заслуживающими доверия, не называя их по имени (например, VI, 28, 1-2; VII, 13, 2-4). Вопрос о составе этой группы источников вряд ли может быть решен, но он не представляется важным, поскольку эти источники играют второстепенную роль. Существенно то почти безграничное доверие, которое Арриан высказывает к Птолемею. Как справедливо заметил Э. Робсон, оно «делает больше чести его уважению к царской власти, чем его критическому чутью» [214, с. XI]. Уже отмечалось, что работы последних лет показали тенденциозность Птолемея, которая стала причиной ряда ошибок Арриана. Так, в частности, в «Анабасисе» совершенно не говорится о военных действиях, которые вел в Малой Азии Антигон Одноглазый — в то время сатрап Фригии. Между тем современные исследования выявили их значение для срыва персидского контрнаступления, развернувшегося во время осады Александром Тира. Умолчание Арриана объясняется тем, что об этих событиях умолчал и Птолемей, не желавший возвеличивать одного из своих противников в будущей борьбе диадохов [593, т. II, с. 110 сл.; ср. 223, с. 199].
Установлено, что интерпретация Аррианом битвы при Гранике не верна, она не согласуется с топографическими особенностями местности [226, с. 271-293]. Неправильно Арриан. описывает и события, связанные с роспуском греческих союзных отрядов [259, с. 132-136]. Если следовать ему, то получается парадоксальная картина: в разгар преследования Дария Александр останавливается, распускает греческие отряды, оплачивает их службу, а затем вновь бросается в погоню за /61/ Дарием. Эту ошибку считают следствием небрежного соединения источников. Не всегда точны и термины Арриана [214, с. XIII-XV]. Так, слово «фаланга» у него означает иногда тяжеловооруженную пехоту, иногда — всю армию; такая же неопределенность наблюдается в использовании термина «гетайры» и некоторых других.
Но из сохранившихся сочинений об Александре «Анабасис» содержит наиболее трезвое и ясное изложение событий, почти лишенное риторических прикрас и морализирования. Арриан нередко отвергает свидетельства своих источников, не согласующиеся с его критическим чутьем и опытом. Так, он сомневается в сообщениях Ариста и Асклепиада о посольстве римлян к Александру, который якобы предсказал Риму великое будущее (VII, 15, 5). И хотя патриотизм Арриана мог бы побудить его поддержать эту лестную для Рима версию, он отвергает ее. Рационалистическое мышление Арриана заставляет его не принимать рассказов о всякого рода чудесных знамениях, например, рассказа Птолемея о двух змеях, наделенных голосами. Правда, Арриан признает вмешательство божества, которое споспешествовало Александру, но предпочитает версию Аристобула, согласно которому — «и чаще всего именно так и рассказывают» — перед войском летели два ворона. А в точности всего этого эпизода Арриана «заставляют усомниться разные его версии» (III, 3, 5). На примере «рассказа об амазонках» проследим систему аргументации Арриана, отвергающего возможность встречи Александра с этим племенем женщин-воительниц. Обо всем этом нет ни слова ни у Аристобула, ни у Птолемея, и вообще ни у одного писателя, рассказу которого можно было бы поверить. Сам Арриан не думает, что племя амазонок могло сохраниться даже до времени, предшествующего походу Александра, так как в противном случае о нем должен был упомянуть Ксенофонт. Но в историчности амазонок Арриан не сомневается: их воспели многие поэты; известен рассказ о Геракле и царице амазонок Ипполите, о том, что афиняне под предводительством Тезея первые одержали победу над этими женщинами. Битва между афинянами и амазонками изображена Миконом наравне с битвой между афинянами и персами. И Геродот часто рассказывает о них, и те, кто произносил похвальное слово афинянам, павшим на войне, упоминали о сражении афинян с амазонками как об одном из важнейших событий. Александру же Атропат показал не амазонок, но каких-то варварок, умевших ездить верхом (VII, 13, 2-6).
Оценка Аррианом Александра самая восторженная [98, с. 31-35; 261, с. 163]. В заключительных строках «Анабасиса» он пишет: «Я не стыжусь того, что отношусь к Александру с восхищением» (VII, 30, 3). По его мнению, «нет другого человека, который — один — совершил бы столько и таких /62/ дел; никого нельзя ни у эллинов, ни у варваров сравнить с ним по размерам и величию содеянного» (I, 12, 4); «...не без божественной воли родился этот человек, подобного которому не было» (VII, 30, 2). Арриана прежде всего привлекают черты Александра-полководца. Он очень деятелен и мужествен, как никто умел поднять дух воинов, прекрасно знал, как построить, вооружить и снабдить всем необходимым, войско; ему не было равного в умении обойти врага и предупредить его действия. Он нерушимо соблюдал договоры и соглашения и усердно почитал богов. Арриан не скрывает недостатки своего героя, его вспыльчивость и гневливость, честолюбие и ненасытное желание похвалы, восхищение варварскими обычаями. Но всему этому Арриан, по его собственному утверждению, не придает большою значения. К снисхождению склоняют его молодость Александра, его постоянное счастье и влияние людей, которые стремились угодить царю, а не исправить его к лучшему. Оправдывает Александра и то обстоятельство, что, по благородству своей души, он раскаивался в своих поступках. Возводя свой род к богам, Александр, как полагает Арриан, возможно, этой выдумкой хотел возвеличить себя в плазах подданных, а персидскую одежду он надел обдуманно: ради варваров — чтобы не быть чуждым для них царем, и ради македонян — для умаления их заносчивости (VII, 28-29).
В «Анабасисе Александра» главы об Индии содержат преимущественно рассказ о военных операциях, и Арриан мало говорит об ее природных условиях и населении — только то, «что достаточно... объяснит действия Александра», отсылая читателя к другому труду, где об индах будет «написано особо» (V, 5, 2). Арриан решительно отказывается писать о всяких росказнях и баснях об Индии, о чудовищных муравьях, добывающих золото, и о грифах, их стерегущих. Все эти росказни созданы скорее для развлечения, чем с целью правдиво описать действительность. Александр и те, кто воевал вместе с ним, опровергли многие — «кроме тех, что выдумали сами», — не без иронии замечает Арриан (V, 4, 3-4).
«Индия» [6, с. 230-263] представляет небольшое сочинение, которое ясно делится на две части: в первой (гл. I-XVII) дается общая характеристика страны и ее населения, во второй (гл. XVIII—XLIII) рассказывается о плавании флота под командой Неарха. Свои источники для этого труда Арриан называет в «Анабасисе Александра»: «Я соберу самое достоверное в рассказах тех, кто воевали вместе с Александром: у Неарха, объехавшего Великое Индийское море, в писаниях двух, знаменитых мужей, Эратосфена и Мегасфена» (V, 5, 1). «Индию» считают более зрелым произведением Арриана, чем «Анабасис Александра», и критичность подхода автора к своим источникам проявляется здесь заметнее [6, с. 227]. Арриан /63/ часто ссылается на источник, на основании которого пишет, выражая свое отношение к нему, соглашаясь или отвергая его сообщение, обосновывая обращение именно к данному автору. Достовернее всякого другого Арриан считает Эратосфена, так как он «особенно занимался научной географией» (Ind., III, 1). Мегасфен, по предположению Арриана, посетил не всю Индию, но все-таки несколько больше тех, кто ходил туда с Александром (V, 3). Не все из того, что «иные» написали о местностях Индии, находящихся за Гифазисом, заслуживает доверия Арриана; рассказы же тех, которые участвовали в походе Александра, вплоть до Гифазиса, «заслуживают некоторого доверия» (VI, I). Арриан согласен с Мегасфеном, что в Индии много различных племен, но недоумевает, как Мегасфен «мог так точно указать и узнать, сколько там племен, так как он не посетил даже ничтожной части Индии» (VII, I). О причине многочисленности и величины рек Индии Арриан писал по слухам и желающим узнать больше он советует самим разузнать об этом (V, I). Позиция самого автора проявляется в этом труде очень отчетливо. Столь же ясно и стремление Арриана осмыслить те явления, о которых он пишет [6, с. 227], опираясь на свой жизненный опыт и приобретенные за годы службы знания других стран. Так, описывая реки Индии, он замечает, что по количеству воды Истр и Нил не могут даже сравняться с Индом и Гангом и по числу притоков Инд и Ганг тоже превосходят Истр; из притоков Истра судоходны немногие, в том числе Эн и Сав, которые Арриан сам видел (IV, 11-17). В некоторых отношениях Индия напоминает ему Эфиопию: в реках и тут и там водятся крокодилы; индийцы, живущие на юге, особенно похожи на эфиопов, те же, которые живут севернее, по физическому складу ближе к египтянам (VI, 5-9). Социальные отношения Индии напоминают Арриану Лакедемон, так как все индийцы свободные, но у лакедемонян рабские работы выполняют илоты, у индийцев же рабов нет (X, 8-9).
«Индия» очень высоко оценивается в литературе нового времени как достоверное произведение, основанное в большей мере на таком надежном источнике, как отчет «одного из самых выдающихся сподвижников Александра, способного вождя флота, талантливого писателя» Неарха [6, с. 228]. Несомненно, экспедиция Неарха, которая, помимо военной задачи, преследовала и научно-исследовательские цели, произвела огромное впечатление на современников, а описание Неарха еще много лет спустя служило источником информации об Индии. Но, не умаляя значения труда Арриана об Индии, следует предостеречь против чрезмерной доверчивости к нему. Сочинение Неарха, как показали новейшие исследования, представляло не простой и бесхитростный отчет опытного военного ю путешествии вниз по Инду — оно несло на себе заметные /64/ следы литературных реминисценций своего образованного автора [491, с. 131 сл.].
На основании всего сказанного ясно, что период Александра Македонского освещается различными по характеру и степени достоверности источниками. Восстановление событий этой эпохи требует привлечения по возможности всех категорий источников, тщательного изучения генезиса каждого из них и их критического сопоставления. /65/
1) Он был εισαγγελεύς (Plut., Alex., XLVI) — нечто вроде распорядителя двора (в русских переводах — секретарь) [10; 146, т. II].
2) О влиянии Онесикрита на последующую литературу см. также [586, кол. 466 сл.].
3) Недавно все эпиграфические свидетельства о взаимоотношениях Александра Македонского с греческими полисами были заново пересмотрены. См. [372].
4) Датировка 324 г. до н. э. не бесспорна, альтернатива , 332 г. до н. э., предложена Уэллесом без каких-либо веских доводов, на основании сопоставления с 308, № 283 [623, с. 258], принята некоторыми учеными [251, с. 33; 373, с. 220]. {Здесь какая-то путаница. В тексте обозначена сноска 2 (между 3 и 5), а текст примечания 4, похоже, должен относиться к какому-то другому месту. Но, с другой стороны — куда еще его девать? — HF}
5) Среди ученых нет единодушия относительно того, какая битва изображена: при Иссе, Гавгамелах или мастер не имел в виду определенного сражения [538, с. 229-241]. (Об истерии изучения см.: [570, с. 55-58, 254-256]).
+) В книге — ετατροι. HF.
6) Так [433, с. 33-39], по мнению В. Тарна, у Курция два портрета Александра. Основной восходит к перипатетикам, которые из мести Александру за смерть Каллисфена создали неблагоприятный образ царя: Аристотель воспитал прекрасного и доблестного ученика, но судьба испортила его. Для второго («подчиненного»), целиком неблагоприятного портрета, как и у Диодора, источником, возможно, послужил Клитарх [593, т. II, с. 96-102]. Критику идеи о так называемом «перипатетическом портрете» Александра, созданном якобы Феофрастом см. [227, с. 144 со.; 447, с. 274-282; 216, с. 134 сл.]). Об образе Александра у Курция ср. также [517, с. VIII; 597, с. 44 сл.; 84, с. 13-18].
7) Литература о Плутархе, его жизни и произведениях огромна, сошлемся только на две работы общего характера: [643, кол. 936-962; 233]. Из работ на русском языке, весьма немногочисленных, см. [1, с. 43 сл.; 31, с. 213-224; 24, с. 173-186].
8) «Сравнительные жизнеописания» относятся к последнему периоду жизни Плутарха. Об их относительной хронологии ср. [643, кол. 899-903; 394, с. 61-74; 363, с. XXXIV-XXXVII]. Об истории изучения см. [1, с. 19 сл.]
*) Так в книге. HF.
9) [376, с. 143-157] (другим промежуточным произведением, из которого Плутарх заимствовал материал первоисточников, X. Гомейер называет труд Эратосфена).
10) Об образе Александра у Плутарха ср. [593, с. 298 сл.; 618, с. 96-107; 363, с. LXII-LXVI; 84, с. 7-13]. В. Тарн полагает, что в биографии Александра сказывается определенное влияние идей перипатетиков, их учения о судьбе и их убеждения в изменении благородного характера Александра, каким его воспитал Аристотель. Еще дальше пошел А. Э. Уэрдмен, который стремился объяснить характер Александра у Плутарха с точки зрения понятия перипатетиков ο οθμοειδής. Критику его взглядов см. [363, с. LXIII сл.].
11) Авторство Плутарха в отношении второй части признается не всеми [592, с. 56]; см. также ВДИ, 1969, № 3, с. 236, прим. 9.
12) Об источниках см.: 98, с. 18-28 (вопрос о письмах Александра в «Эфемеридах» не так прост, как это представляется автору: см. выше); 261, с. 161 сл. Состояние проблемы см.: 570, с. 38 сл., 248.
Написать нам: halgar@xlegio.ru