выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
|
|
выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. |
|
Эллинистическая эпоха — одна из самых сложных в истории Греции. Кризис полисной системы, развившийся в IV в. до н. э., имел своим результатом политический и экономический упадок Эллады. Важнейшие экономические центры переместились на Восток, во вновь возникшие эллинистические государства; наблюдается постепенный, но неуклонный процесс обеднения Греции. Весьма отрицательную роль сыграла и массовая эмиграция населения, искавшего лучшей доли на завоеванных македонянами территориях. Эллинистическая эпоха — это время обострения внутренних социальных конфликтов во многих греческих полисах. Наиболее яркое выражение они нашли в Спарте в период реформаторской деятельности /66/ царей Агиса, Клеомена и Набиса. Внутренние социальные конфликты, как правило, сопровождались и межполисными столкновениями. Наиболее могущественными политическими силами в Греции этого времени стали Ахейский и Этолийский союзы. Борьба между различными полисами и их союзами осложнялась постоянным вмешательством Македонии. Почти столь же явственным было влияние и других монархий эллинистического мира (Птолемеев, Селевкидов, Атталидов). С конца III в. до н. э. все более заметным становится растущее влияние Рима. Наконец, в 146 г. до н. э. Рим уже полный хозяин Эллады. Однако позднее на ее территории развертывается борьба между Римской республикой и царем Понтийского царства Митридатом VI.
Столь сложная, наполненная разнообразными, зачастую противоречивыми событиями история Греции эллинистической эпохи, к сожалению, освещена источниками недостаточно и очень неравномерно. Документальные материалы, в первую очередь эпиграфические памятники, для этой эпохи более обильны, чем для предшествующих, но это преимущество, пожалуй, единственное. Особенно страдает изучение истории Греции этого времени из-за чрезвычайно фрагментарного состояния греческой исторической традиции.
Бурные события конца IV — начала III в. до н. э., изменившие мир, превратности исторических судеб народов и государств эллинистической эпохи, имели своим результатом возрастание роли истории. Стремление познать причины к ход этих событий сделало историографию основным прозаическим жанром в греческой литературе того времени [175, с. 253]. В этот период наблюдается жанровое разнообразие в трудах историков. Пишутся и огромные «всеобщие истории», и истории отдельных исторических периодов, отдельных государств или народов, популярными становятся мемуары политических деятелей, являющиеся, как правило, «самоапологиями», создаются историографические обзоры или жизнеописания выдающихся философов и художников, развертываются хронологические изыскания и собираются документы или исторические анекдоты. Жанровому разнообразию отвечает и «стилистическая» разнохарактерность: от историй «прагматического» плана, авторы которых стремятся выявить реальные причины происшедших событий, до «морализирующих» сочинений, в которых история предстает в роли своего рода набора назидательных примеров.
Трудно даже перечислить имена историков эллинистической /67/ эпохи, свидетельства о жизни и деятельности которых донесла до нас традиция последующего времени. Однако обилие имен и (часто) названий трудов не должно заслонить важнейшего обстоятельства: в огромном большинстве случаев нам известны только имена историков и незначительное число небольших фрагментов из их произведений, сохранившихся в виде цитат или пересказов в трудах авторов более позднего времени. Даже наиболее полно дошедшее до нас историческое произведение эллинистической эпохи «Всеобщая история» Полибия представляет собой не более чем 1/3 первоначального объема. В других же случаях положение много хуже. По образному выражению X. Бенгтсона, эллинистическая историческая традиция — это «обширное поле руин» [238, с. 365].
Поэтому мы не будем перечислять всех многочисленных историков эллинистической эпохи, имена которых сохранила традиция. Мы сосредоточим внимание лишь на тех авторах, от трудов которых сохранилось сколько-нибудь значительное число фрагментов, позволяющих представить характер обрисовки ими исторических событий, а также, тех авторов, о которых бесспорно известно, что их сочинения (в той или иной степени) послужили источниками для произведений, дошедших до нас, и идейные и художественные концепции которых отразились в этих произведениях.
Иероним из Кардии. Наиболее ценным источником для периода диадохов было, видимо, сочинение Иеронима из Кардии [387, № 154]. Он принимал участие в походе Александра Македонского, затем служил своему соотечественнику и другу Евмену; в дальнейшем он занимал ряд высоких военных и административных постав при дворе трех царей династии Антигонидов (Антигона Одноглазого, Деметрия Полиоркета, Антигона Гоната). Прожив большую, наполненную событиями жизнь, лично участвуя во многих важнейших политических и военных событиях, располагая значительным числом официальных документов и будучи знаком со многими деятелями эпохи, Иероним, естественно, мог создать первоклассный исторический труд. Мы не знаем его точного названия, однако известно, что он охватывал время от смерти Александра Македонского до смерти Пирра (272 г. до н. э.). Оценки этого труда — самые различные [388, с. 1540-1561; 268, с. 140-141]. Одни считают, что это, в сущности, просто хроника событий, лишенная какого-либо критического анализа, однако преобладает более позитивная оценка, причем иногда Иеронима даже называют крупнейшим историком своего времени, настоящим предшественником Полибия.
Для современных исследователей не подлежит сомнению, что именно Иероним является основным источником для XVIII-XX книг труда Диодора. И именно с этим источником связывают высокие достоинства указанной части «Исторической /68/ библиотеки», в общем, отличающейся средним уровнем. Однако открытыми остаются следующие вопросы: 1) какие из источников, помимо Иеронима, еще использовал Диодор; 2) использовал ли Диодор сочинение Иеронима непосредственно или в переложении какого-либо из авторов более позднего времени. Труд Иеронима не был свободен от тенденциозности, он давал версию, благоприятную Антигонидам. Во всяком случае, Павсаний прямо обвиняет его в этом.
Иероним из Кардии, вероятно, послужил источником для целого ряда других авторов: Плутарха (в биографиях Евмена, Деметрия, Пирра), Арриана (в его «Истории диадохов»), Помпея Трога и некоторых других [636, II, с. 475-476; 175, с. 255-256].
Тимей из Тавромения [387, № 566], по-видимому, крупнейший западногреческий историк [271; 268, с. 1511-164]. Он родился примерно в 345—340 гг. до н. э., был сыном ктиста города Тавромения, принимал активное участие в политической борьбе, был сторонником Тимолеона и противником Агафокла. В 317 г. до н. э. изгнан и почти 50 лет провел в Афинах, смог вернуться на родину только после смерти Агафокла. Хотя Тимей большую часть своей жизни провел в Афинах и много путешествовал, его интересы были сосредоточены почти исключительно на истории западных греков, в частности сицилийских. Перу Тимея принадлежат три книги: «История» (видимо, «История Сицилии») в 38 книгах, «Олимпионики» и «Войны Пирра».
Считается, что труды Тимея были построены на богатой документальной основе, что он пользовался в качестве источника надписями (в том числе надписями о проксениях), даже использовал финикийские и карфагенские документы [30, с. 148]. Полибий обвинял Тимея в том, что тот не обладает практическим опытом политического деятеля и в силу этого его «История» — плод кабинетной учености. Обвинение это, вероятно, не совсем справедливо. Большее основание имеет упрек в тенденциозности. Изгнанный из Сицилии, лишенный возможности вести политическую борьбу, Тимей сводил счеты со своими противниками пером историка. Он яростно ненавидел Агафокла и резко отрицательную оценку его переносил на всех тиранов. По словам Т. Брауна, Тимей «относился скорее к геродотовой, чем фукидидовой школе исторической мысли». Выработанный им риторический стиль очень нравился Цицерону, но осуждался другими древними историками за искусственность. По всей видимости, Тимей первый применил широко распространенную позднее хронологическую систему счета по олимпиадам (его начало помещалось в 776 г. до н. э.).
Современные историки обращают внимание на странное противоречие между всеобщим признанием в древности заслуг Тимея, его глубокого влияния на последующую историографическую /69/ традицию, с одной стороны, и очень малым количеством сохранившихся фрагментов произведений. Его «Историей» широко пользовался Диодор (хотя, вероятно, не непосредственно). Не подлежит сомнению, что для освещения событий на Западе сообщения Тимея активно привлекал Полибий. В труде Помпея Трога заметны следы тимеевской традиции, однако при сокращении эпитоматор иногда путает имена и события. Так в частности, спутаны два сына Пирра Эпирского — Александр и Гелен [278, с. 10].
Видимо достаточно популярными в древности были и труды Дуриса Самосского [387, IIA, с. 136 сл.; IIB, с. 115 сл.]. Он родился около 340 г. до н. э., принимал активное участие в политической борьбе, одно время был тираном в своем родном полисе [400]. По своим философским убеждениям был перипатетиком, подобно Деметрию Фалерекому в Афинах, стремился перевести философские идеалы в сферу практической политики и (под эгидой Македонии) утвердить на Самосе политический строй, основанный на «солоновских» принципах ограниченной цензовой демократии. Им были написаны «Македоника» (история Греции и Македонии от битвы при Левктрах до 281 г. до н. э.) и «Жизнь Агафокла». Его произведения уже в древности подвергались резкой критике главным образом за то, что он часто жертвовал истиной в угоду занимательности и красочным драматическим сценам. Не подлежит сомнению, что труды Дуриса широко использовались Плутархом (в биографиях Евмена, Деметрия, Пирра) и Диодором Сицилийским (хотя, возможно, и не непосредственно).
Важной особенностью эллинистической историографии является широкое распространение сочинений типа автобиографий и воспоминаний. Самые известные из них — «Мемуары» Пирра [424], эпирского царя, полностью утраченные, которые могли служить одним из источников для Иеронима из Кардии.
Больше нам известно о другом автобиографическом произведении — «Воспоминаниях» Арата Сикионского (не менее чем в 30 книгах) [614]. Арат был одним из известнейших руководителей Ахейского союза, ответственным за многие важнейшие решения, в частности за то, что в процессе борьбы со спартанским царем Клеоменом Ахейский союз резко изменил внешнеполитическую ориентацию и согласился на подчинение Греции Македонии. Политические взгляды Арата несомненно консервативны. Его воспоминания преследовали вполне определенную цель — оправдать свою политическую деятельность, в том числе и такие политические акции, которые вызывали резкую критику многих современников. Таким образом, очень сильная тенденциозность этого произведения не подлежит сомнению. Вместе с тем, конечно, можно только сожалеть, что это произведение, написанное человеком, прекрасно /70/ знавшим все перипетии политической борьбы в Греции III в. до н. э. и принимавшим самое активное участие в них, сейчас утрачено.
Совершенно очевидно сильнейшее влияние концепций (и изложения фактической стороны событий) Арата на Полибия. Последний сам неоднократно указывает на это. Следовательно, тенденциозность Арата находит свое отражение и в труде Полибия. Вместе с тем особенно в тех частях своего произведения, где Полибий описывает события, далекие от эпицентра его интересов, симпатий и антипатий, он соединяет традицию Арата с сообщениями других авторов. Таковы, например, многие из его описаний событий в Эпире, где Полибий, возможно, даже использует столь не любимого им Филарха [278, с. 11]. Использовал «Воспоминания» Арата и Плутарх. Не подлежит сомнению, что его биография Арата почти исключительно построена на базе этого источника. Вместе с тем Плутарх не только резко сократил «Воспоминания», но и сузил географический горизонт описываемых событий, сведя их почти исключительно к Пелопоннесу.
Столь же большой потерей для историографии эллинистической Греции является утрата и сочинения Филарха [378, № 81], в котором представлена концепция событий, полностью противоположная концепции Арата. К сожалению, мы не знаем ни точных дат жизни, ни даже места рождения (Афины или Навкратис) этого историка. Известно, что он жил во второй половине III в. до н. э. и (наряду с другими произведениями) написал «Историю» (в 18 книгах), которая охватывала события от вторжения Пирра в Пелопоннес (272 г. до н. э.) вплоть до смерти спартанского царя-реформатора Клеомена III (219 г. до н. э.) [209]. Филарх, в отличие от Арата (и Полибия), «в своей «Истории» дал позитивную оценку деятельности спартанских царей Агиса и Клеомека, особенно последнего. Именно это (а не только разница в теоретических воззрениях на историю) было причиной резкой критики Филарха со стороны Полибия. Некоторые из современных авторов даже считают, что почти полная утрата произведения Филарха является отчасти следствием этой критики [636, т. II, с. 480]. Критика же Полибия объясняется прямой противоположностью политических воззрений двух авторов, ибо Полибий выступал как защитник дела Ахейского союза вообще и Арата в частности. В литературе все более утверждается мнение, что и замечания Полибия об историческом методе Филарха (страсть к необычному и ужасному, стремление разжалобить читателя и т. п.) являются явным преувеличением.
Бесспорно, что Филарх был основным источником для Плутарха в его жизнеописании Агиса и Клеомена, а также в биографиях Пирра и (отчасти) Арата. Столь же несомненно, что, несмотря на всю суровость своей критики, Полибий широко /71/ пользовался сведениями, сообщаемыми Филархом, особенно для освещения тех событий, о которых Арат умалчивал, например тайных переговорах между Аратом и Антигоном Досоном. Филарх использовался также и Помпеем Трогом (в книгах XXXV—XXXVIII), однако нельзя сказать — прямо или нет. К Филарху же восходят многие исторические анекдоты, сообщаемые Афинеем, далеко не всегда лишенные исторического значения. Видимо, справедливым является мнение, что в древности Филарх был хорошо известен и его произведение было достаточно популярным.
Полибий. Вершиной исторической мысли эллинистической эпохи единодушно считался Полибий [147; 30, с. 226-262; 132, с. 118-150; 615; 494; 536, с. 148-172; 268, с. 169-182]. Родился он, видимо, между 210—205 гг. до н. э. в аркадском городе Мегалополе, входившем тогда в Ахейский союз. Полибий принадлежал к семье крупных земельных собственников, очень влиятельной в союзе. Его отец Ликорт, был верным последователем одного из выдающихся руководителей союза — Филопемена и несколько раз избирался стратегом. Сам Филопемен, видимо, был наставником Полибия в политической и военной деятельности. Образование Полибия носило скорее практический характер, он мало изучал философскую литературу, не совершал путешествий в «космополитические» столицы для того, чтобы слушать лекции известнейших философов и риторов, чем обычно завершали свое образование представители греческой элиты. В 181 г. до н. э. Полибий был избран одним из послов к египетскому царю Птолемею V (несмотря на то, что ему в это время еще не было 30 лет и по конституции Ахейского союза он еще не мог выполнять общественных обязанностей). Во время 3-й Македонской войны он уже был одним из руководителей союза, в частности, в 169 г. до н. э. был избран гиппархом (вторая по значению магистратура в союзе), участвовал в переговорах с римлянами. После завершения этой войны Рим жестоко расправился не только со своими врагами, но и с теми союзниками, которые, с точки зрения римлян, были недостаточно лояльны. Репрессии коснулись и Ахейского союза, 1000 представителей знатных семей союза были отправлены в качестве заложников в Рим. В их числе находился и Полибий. Оценка его политической деятельности того времени в современной литературе весьма различна. Некоторые исследователи полагают, что он «служил национальному делу греков» и за это навлек на себя подозрения римлян [30, с. 228; 615, т. 1, с. 3]. Другие же считают его «блестящим секретным агентом» Рима [455, с. 68]. Основанием служит то обстоятельство, что если все остальные заложники были разосланы по тюрьмам различных городов Италии, то Полибию было дозволено остаться в Риме, где он жил в доме Павла Эмилия — победителя в 3-й Македонской войне. /72/
В Риме Полибий провел более 15 лет, эти годы были чрезвычайно важны для него как историка и политического теоретика. Прежде всего, именно здесь Полибий, видимо, по-настоящему смог ознакомиться с греческой историографией. Павел Эмилий вывез из Македонии замечательную библиотеку царя Персея, которая была предоставлена в полное распоряжение Полибия. Эта библиотека складывалась еще в годы Филиппа II и Александра Македонского, очень многое сделал для ее пополнения Антигон Гонат. Круг чтения Полибия, насколько мы можем судить, был достаточно широк, но несколько односторонен. Он активно изучал труды историков: Филарха, Арата, Птолемея из Мегалополя, Феопомпа, Эфора, Тимея, Каллисфена, Иеронима из Кардии. Более ранних историков — Геродота, Фукидида, Ксенофонта — Полибий знает гораздо хуже. С трудами Платона и Аристотеля он, по всей видимости, знакомился не непосредственно, а через какие-то популярные руководства (возможно, стоической направленности).
Более важным, однако, было другое обстоятельство. В Риме Полибий вошел в среду высшей римской аристократии, в круг подлинных руководителей политики Рима. Он стал наставником, а затем и близким другом одного из сыновей Эмилия Павла, который был усыновлен старшим сыном победителя Ганнибала Сципионом и вошел в историю как Сципион Эмилиан — в будущем завоеватель Карфагена. За годы пребывания в Риме Полибий стал не только искренним и убежденным сторонником Рима, но и приобрел огромный политический опыт. От него не было тайн у влиятельнейших римских государственных деятелей, иногда он сам принимал участие в сложных политических акциях. Так, он был одним из организаторов бегства селевкидского царевича (будущего царя Деметрия I), находившегося в качестве заложника в Риме.1) В 151 г. до н. э. Полибий вместе со Сципионом Эмилианом (который служил легатом под командованием Лукулла) побывал в Испании, тогда же он путешествовал в Африку, где встречался с Масиниссой. На обратном пути он посетил южную Галлию и пересек Альпы.
Через 15 с лишним лет после депортации Полибию вместе с 300 оставшимися в живых заложниками было разрешено отправиться на родину, но почти немедленно он возвращается в Рим и находится вместе со Сципионом Эмилианом в Африке во время 3-й Пунической войны. Получив от Сципиона флот, он исследует Африканское побережье, выходит в Атлантический океан и совершает плавание вдоль берегов Африки и Иберийского полуострова. Полибий присутствует при взятии и разрушении Карфагена.
Затем он спешит в Грецию, где только что завершилась последняя борьба греков с Римом. На него римляне возлагают ответственнейшую миссию — дать устройство греческим /73/ городам, упорядочить их отношения, умиротворить страну. Защищая римские интересы, Полибий в то же время стремится выговорить сколь возможно более мягкие условия для побежденных, чем снискал благодарность многих греческих городов — об этом свидетельствует Павсаний. Во многих местах в его честь воздвигались статуи и колонны с благодарственными надписями. Одна из таких надписей была найдена в Олимпии [308, № 686].
Полибию еще не раз приходилось ездить в Рим: он сопровождал Сципиона в Испанию (во время Нумантинской войны), побывал в Египте (около 136 г. до н. э.), на побережье Понта, в Малой Азии. Умер Полибий в возрасте 82 лет, упав с лошади.
Подобная жизнь необычайно расширила кругозор Полибия. К опыту политического руководителя Ахейского союза он добавил знание самых тайных пружин римской «мировой» политики того времени. Он был лично знаком со многими выдающимися государственными руководителями того времени. Практическое знание греческого военного дела он дополняет глубоким знакомством с военным делом римлян и многих народов Европы, Азии, Африки. К этому необходимо добавить и ознакомление с той географической средой, где развертывались описываемые им события. В сочетании с его трезвым умом политического деятеля и солдата все это создавало базу для написания очень глубокой по содержанию исторической картины.
Полибий был автором нескольких работ: он описал историю Нумантинской войны, жизнь Филопемена, издал сочинения об обитаемости экваториальных областей и по военной тактике, но основным и единственным дошедшим до нас сочинением является «Всеобщая история» (в 40 книгах).
Целиком сохранились только первые пять книг, от остальных — лишь более или менее полные отрывки. Часть этих выписок была сделана в X в. Константином Багрянородным. Имеются тоже эксцерпты, выполненные другим читателем Полибия — из книг с I по XVI и из XVIII книги (лекция извлечений называется Excerpta antiqua), высказывалось предположение, что они — дело рук Брута [456, с. 81]. Считается, что до нас дошла 1/3 первоначального содержания труда Полибия.
В греческой литературе Полибий никогда не пользовался популярностью. Как полагал Т. Моммзен, греки чувствовали, что Полибий «не был им лоялен» [457, т. II, с. 451]. Дионисий Галикарнасский называет Полибия среди тех авторов, которых невозможно дочитать до конца (Comp., 30). В римской литературе эпохи Поздней республики и в I в. н. э. он, напротив, чрезвычайно популярен. Его изучали Катон Старший, Семпроний Азелион, Варрон, Непот, Цицерон, Ливии, Плиний Старший. Хотя в эпоху империи его популярность упала, все же /74/ Полмбия продолжали читать на Западе до конца античности (в частности, Юлиан Апостат, св. Иероним, Орозий).
Основное содержание «Всеобщей истории» Полибия начинается с III книги, первые же две являются «Введением». В нем (в краткой форме) описываются события, происшедшие с 1-й Пунической войны и Пирра до 220 г. до н. э.2) Выбор этой даты как начального периода для изложения хода политических событий определяется двумя соображениями. Во-первых, примерно в это время на политическую арену вступают деятели, с именами которых связаны важнейшие события последующего периода: Птолемей Филопатор в Египте, Антиох III в государстве Селевкидов, Филипп V в Македонии, а карфагенянин Ганнибал начинает готовить вторжение в Италию. Во-вторых, именно в это время, по мнению Полибия, история отдельных народов и государств начинает сливаться в единую, всеобщую историю. Предшествующие события совершались как бы изолированно, история отдельных стран не перекрещивалась с историей других. Начиная же с этого момента история составляет единое целое, италийские и ливийские события переплетаются с азиатскими и эллинскими, взаимно влияя друг на друга, и все движется к единой цели — установлению римского господства в Средиземноморье. Описанию этого процесса посвящены книги III-XXX. Рубежом служит 168 г. до н. э. Последующие десять книг рассказывают о том, как римляне воспользовались своей победой и упрочили свою власть. Заканчивается «Всеобщая история» разрушением Карфагена и Коринфа в 146 г. до н. э. Считается, что Полибий первоначально планировал описать только события до 168 г., затем же решил продолжить свое сочинение. Некоторая редакционная несогласованность, наблюдающаяся в разных частях этого обширного труда, видимо, является результатом изменения замысла автора.
Труд Полибия представляет собой органическое единство и отражает некоторые важнейшие стороны исторического процесса. Действительно, в рассматриваемый им период происходит неуклонное возрастание мощи Рима, подчиняющего себе все Средиземноморье. Однако Полибий не просто констатирует этот факт, но стремится выяснить причины этого явления, опираясь на собственную политическую теорию. Основой ее, в сущности, являются взгляды Аристотеля, но у Полибия они приобретают законченную (и в то же время несколько огрубленную) форму. Свои теоретические взгляды на проблему политической организации общества Полибий высказывает в нескольких местах, но, подробнее всего он развивает эту концепцию в VI книге [124; 268, с. 173]. Полибий считает, что всего существует шесть форм правления: три правильные и три «отклоняющиеся». Правильные формы: царская власть, аристократия и демократия. Им соответствуют три отклоняющиеся формы, происходящие из того же источника, но являющиеся извращением правильных /75/ форм: монархия, олигархия и охлократия.3) Первой формой, пришедшей на смену первобытному состоянию, была царская власть, ее (в силу естественной необходимости, так как все в мире подвержено закону разрушения) сменила извращенная форма — монархия. Из монархии, в свою очередь, родилась аристократия и т. д. Конечной фазой этого цикла развития оказывается охлократия, из которой снова рождается царская власть.
В концепции Полибия сочетаются два принципа; цикличности и биологизма, ибо политические формы в своем развитии уподобляются биологическим объектам. Есть единственное средство если не прервать, то в очень сильной форме затормозить этот процесс: создать такую систему политической организации, в которой бы органично сочетались все три правильные политические формы. Полибий стремится подтвердить этот тезис историческими примерами. Он считает, что в известной мере этот принцип был соблюден в конституции Спарты времен Ликурга, но наиболее полно он воплощен в римском государственном устройстве. Именно этим объясняются военное превосходство Рима и в конечном счете постоянные победы римлян и неизменно возрастающее их могущество, отдающее под власть Рима один народ за другим.
Исходя из этого, Полибий видит в ходе исторических событий проявление единого закономерного процесса, определяемое им как проявление судьбы [30, с. 234; 494, с. 336-354]. По его словам, например, судьба склонила почти все события его времени в одну сторону и направила их к одной цели. Именно поэтому он избирает 140-ю олимпиаду в качестве отправного пункта своего изложения хода истории, ибо «тогда как бы сама судьба придала совершенно новый вид обитаемой земле: повсеместно в тот момент произошла перемена правителей, а вместе с тем и в положении дел» (IV, 2). Иногда, правда, судьба приобретает у Полибия и иные черты, превращаясь в силу, действующую вопреки всяким законам, в воплощение слепого случая. Иногда Полибий вообще устраняет судьбу из исторического процесса. Так, он указывает, что Рим достиг господства не с помощью судьбы, а вполне естественным образом — благодаря изощрениям в великих предприятиях (I, 63, 9).
В соответствии с общим принципом закономерности находится и учение Полибия о причинности, излагаемое им неоднократно и под разными углами зрения. Однако в первую очередь оно увязывается с идеей практической пользы истории. Начав с утверждения, что «наиболее необходимые, элементы истории — это выяснение следствий событий и обстоятельств, но особенно их причин» (III, 32, 6), Полибий затем подчеркивает, что история ценна тем, что дает политическому деятелю знание того, какие причины приводят к каким следствиям и именно /76/ поэтому имеет для него практическое значение.4) Какая польза больному от врача, который не знает причины болезни? Какая польза от государственного деятеля, который не в силах сообразить, каким образом, почему и откуда возникли события? Как врач не назначит надлежащего лечения, если он не знает причины болезни, так и государственный деятель будет бессилен, если не сумеет определить причины событий. Поэтому ничем не следует так дорожить, как знанием причины каждого факта (III, 7,7).
Полибий четко вычленяет три понятия: причина, повод и начало. Различие между ними он объясняет на примере. Причиной войны Александра Македонского с персами он считает возвращение 10 тыс. наемников во главе с Ксенофонтом и поход Агесилая, показавшие слабость варваров; поводом послужило желание Филиппа прикрыть намечаемый поход стремлением отомстить персам за причиненные некогда обиды, началом же — переход Александра в Азию. Этот пример ярко показывает особенности понимания Полибием причинности в истории. Автор рационалистически расчленяет объективное и субъективное, помещает события в широкую историческую перспективу. Вместе с тем отчетливо видна и ограниченность интерпретаций Полибием причинности, остающаяся только на уровне событийного ряда, не проникающая в сферу глубоких социально-экономических явлений. При анализе «причины» того или иного исторического события Полибий стремится исследовать объективные условия, в которых развертывается конфликт. Это исследование ведется в двух направлениях: политическом и моральном (при этом особое внимание уделяется характеру государственных руководителей). Исследование «повода» должно объяснить значение и характер тех доводов, которые выставляют противоборствующие стороны для объяснения своих действий (особое значение придается законности или моральности тех или иных действий). Наконец, «начало» — это рассмотрение конкретных первоначальных шагов той из сторон, которая первой начала действия [132, с. 129].
С концепцией причинности теснейшим образом, связано выдвигаемое Полибием требование правдивости истории. Правда служит своего рода связующим звеном между двумя основными элементами общеисторической концепции Полибия: пользой и идеей причинности. С точки зрения Полибия, история только тогда может быть полезной, когда она правдиво обрисовывает события и тем самым дает истинное освещение их причин; если же история уклоняется от истины, то она не заслуживает названия истории. Историк должен быть беспристрастен и к друзьям, и к врагам. Неправда в историческом сочинении может быть невольная, по неведению, или преднамеренная. К первой следует относиться снисходительно, а ко второй — с беспощадной строгостью. /77/
По этим соображениям Полибий является противником риторического направления в древнегреческой историографии, в частности, он решительно возражает против частого введения речей (по большей части вымышленных) в исторические сочинения. Полибий лишь кратко пересказывает речи, передавая их общий смысл. Иногда он прямо пользуется официальными записями. У Полибия изредка встречаются не подлинные речи, но они всегда базируются на достаточно точном знании идей, которые воодушевляли того или иного оратора [196, с. 80-82].
Завершая очерк теоретических воззрений Полибия на историю, необходимо указать, что он отводит большое место отдельной личности. Действия политических деятелей часто выступают у него важнейшими факторами исторического процесса. В связи с этим Полибий стремится дать яркие и образные характеристики государственных деятелей, обрисовывая как их положительные, так и отрицательные качества. Своих предшественников Полибий часто критикует за односторонность в описании исторических личностей.
В целом труд Полибия является важнейшим источником по истории всего Средиземноморья (особенно же Греции) от времени Пирра до окончательного покорения Римом Эллады. Полибий писал главным образом о своем времени. Но он, конечно, не мог ограничиваться только личными наблюдениями и свидетельствами. Большое место среди его источников занимают документальные материалы. Полибий пользовался многими официальными документами (договорами, протоколами, отчетами и т. д.) из различных архивов (римского, ахейского, родосского, македонского). В текст своего сочинения он включает (целиком или в сокращенном изложении) договоры, например три договора Рима с Карфагеном (времени до Пунических войн), договор между этими же государствами после 1-й Пунической войны, договор Рима с иллирийской царицей Тевтой, соглашение Ганнибала с Филиппом V, договор Сципиона с Карфагеном, Рима с Этолией, Апамейский договор, договор Фарнака с другими царями Малой Азии. Кроме того, в не дошедшей до нас части труда Полибия содержались договоры Марка Аврелия Левина с этолийцами и соглашение Рима с Набисом. Как правило, все эти документы изучались Полибием лично. Пользуется Полибий в качестве источника и письмами. Он, например, излагает содержание писем Сципиона к Прусию, царю Вифинии, к Эмилию Региллу и Евмену, которые получил из семейного архива Сципионов.
Довольно часто Полибий пользуется эпиграфическими материалами. Так, он подчеркивает, что изучение перечня отрядов карфагенской армии на медной доске в Лацинии, составленного по приказу самого Ганнибала, позволило ему выявить такие подробности, относительно которых другие историки /78/ могли лишь фантазировать (III, 33, 18). Некоторые эпиграфические документы Полибий, видимо, изучал по рукописным копиям: акт о прекращении междоусобия в Мегалополе, начертанный на столбе у жертвенника Гестии в Гамарии, декрет о принятии Спарты в Ахейский союз, договор ахейцев с Мессенией.
Важнейшей особенностью труда Полибия (с точки зрения использования документальных материалов) являются требования точной ссылки на документ. Критикуя Тимея, Полибий пишет: «Нельзя не удивляться, почему Тимей не называет нам ни города, в котором был найден документ, ни места, на котором начертанный документ находится, не называет и тех должностных лиц, которые показали ему документ и беседовали с ним; при наличии этих показаний все было бы ясно и в случае сомнений каждый мог бы удостовериться на месте, раз известны местонахождение документа и город» (XI, 10, 5). Достаточно широко пользовался Полибий и трудами историков, особенно для обрисовки событий, происшедших в более раннее время. Для решения вопросов, связанных с историей Ахейского союза, важнейшим источником для него служат «Воспоминания» Арата, одного из выдающихся руководителей союза. Он называет их чрезвычайно правдивыми и ясными (II, 40). Использовал Полибий и сочинения Филарха, но свидетельства последнего он почти всегда критикует, что, впрочем, и естественно, ибо Филарх в своей истории оправдывал действия Клеомена и был враждебно настроен к Арату. Полибию известны труды более ранних историков: Феопомпа, Эфора, Тимея, Каллисфена, возможно Геродота, Фукидида, Ксенофонта. Но эти источники нужны были Полибию только для привлечения «сравнительного материала», ибо главное для него — описание событий конца III — первой половины II в. до н. э.
Все сказанное выше позволяет считать, что Полибий был способен дать широкое и достоверное полотно исторических судеб Эллады в эллинистическую эпоху. Вопрос, следовательно, стоит таким образом: в какой степени Полибий следовал в своей «Всеобщей истории» принципам, которые он сам разработал? Наука XIX в. оценивала Полибия чрезвычайно высоко, особо подчеркивая его беспристрастность. Очень типична в этом отношении оценка В. Г. Васильевского. «Все, что можно заметить, это те легкие оттенки, тот более теплый или менее холодный тон речи, то бессознательное стремление более выставить светлую сторону, короче все то, что обличает человека и писателя неравнодушного и непостороннего предмету» [33, с. 44]. Аналогичную высокую оценку беспристрастности Полибия дал и В. П. Бузескул [30, с. 254].
В современных исследованиях этот вопрос уже не решается столь однозначно. Подчеркивается, что на изложение событий сильно влияли общественно-политические взгляды /79/ Полибия, в первую очередь его антидемократизм, приверженность Риму и ахейский патриотизм. Полибий рассматривает всю историю эллинистической Греции сквозь призму деятеля Ахейского союза, в котором он видит воплощение принципов равноправия, свободы, подлинной демократии (II, 38), что, однако, довольно далеко от действительности, ибо союз выступал в Греции того времени как сила консервативная. Полибий вполне искренне защищает политическую линию и конкретные действия союза. Точно так же он, как правило, высоко оценивает и деятельность политических руководителей союза. Арата, например, Полибий считает во всех отношениях совершенным государственным деятелем. В своем изложении историк враждебно описывает деятельность Этолийского союза — врага союза Ахейского. В обрисовке Этолии у него имеется один стереотип: он всемерно подчеркивает «врожденную» нечестность, алчность и жестокость этолян (II, 45). Точно так же, как правило негативно, освещается и история Спарты.
Очень ярко эти недостатки Полибия сказываются, в частности, в описании одного из ключевых моментов истории Греции эллинистического времени: переговоров Арата с Антигоном Досоном, в результате которых Эллада вновь оказалась под контролем Македонии. Современные исследователи подчеркивают, что описание этих событий у Полибия полно ошибок и явно неудовлетворительно. Одна из основных причин заключается в том, что Полибий здесь целиком следует «Воспоминаниям» Арата. Характерно, что он сам прекрасно сознает тенденциозность этого источника, однако безоговорочно следует за ним [303, с. 170].
Очень показательно, что недомолвки Полибия начинаются там, где на сцену выступает социальный вопрос [303, с. 171-172]. Именно угроза: радикально-демократических переворотов спартанского образца в городах Греции толкнула Арата и весь Ахейский союз на полное изменение внешней политики, переход от борьбы с Македонией к союзу с ней. Полибий подробно говорит о всех внешних перипетиях этих событий, но ничего не сообщает о реальных социальных основах политики Арата.
Таким же образом описывает Полибий и события Ахейской войны; историк крайне отрицательно характеризует тогдашних руководителей Ахейского союза, указывает на их неопытность, испорченность, считает, что они принесли и «гибельный конец» эллинам. В данном эпизоде ахейский патриотизм Полибия отступает на задний план, поскольку он приходит в противоречие с римской политикой. Полибий не хочет видеть социальных причин недовольства в Греции (в том числе и в Ахейском союзе) римской политикой [337, с. 78-89]. Как подчеркивал А. Момильяно, Полибий принадлежит к числу тех греков, которые, «доведись им выбирать между социальными реформами /80/ и римской властью, не колеблясь выбрали бы Рим» [455, с. 73]. Для Полибия всякое движение против Рима — глупость.
Таким образом, в исторической мысли Полибия можно видеть своего рода «систему приоритетов». Важнейшее место в ней занимает Рим, затем следует Ахейский союз и, наконец, остальные эллины. Все это согласуется с его «социальным инстинктом» крупного собственника и противника радикальной демократии. Его симпатии властно влияют на изображение исторических событий.
Однако ни в коем случае нельзя думать, что Полибий выступает в роли вульгарного фальсификатора истории. Основные факты, как правило, передаются им точно. Так, рассказывая о борьбе Ахейского союза со Спартой, он сообщает не только о неоднократных поражениях союза, но и о том, какой страх охватил ахейцев после этих поражений. Не скрывает Полибий и некоторых негативных сторон в деятельности своего любимого героя Арата. Так, в частности, он говорит о его слабости как военного руководителя в ряде кампаний, признает, что внутренние раздоры в Ахейском союзе были порождены его политикой и т. д.
В целом можно считать, что при всех своих недостатках Полибий остается важнейшим нашим источником по политической и военной истории Греции эллинистического времени. Искажения им исторического процесса редко касаются фактической стороны событий, они, как правило, — в истолковании событий, объяснении намерений сторон, моральной оценке действующих лиц. Наконец, надо иметь в виду «социальную слепоту» Полибия, упорно не желающего видеть реальные основы взрывов недовольства народных масс.
Полибий является также важным источником для экономической истории Греции того времени. Его интерес к географическим условиям носит как военно-топографический характер (выявление особенностей театра военных действий), так и экономико-географический характер. Общий рационалистический подход Полибия к истории выражается и в том, что он большое внимание уделяет экономическому положению государств, вовлеченных в конфликты. Очень показательна в этом отношении его критика Филарха: «В его утверждениях каждый прежде всего поражается непониманию и незнанию общеизвестных предметов — состояния и богатства эллинских государств, а историкам это должно быть известно прежде всего» (II, 62, 2). Полибий сам собирает многочисленные сведения о плодородии почвы, естественных богатствах, относительно стоимости продуктов питания, общего экономического положения отдельных государств, их экономической политики. В теоретическом осмыслении этих вопросов, однако, Полибий ничем не выделяется среди других античных мыслителей: он напрямую связывает государственное устройство отдельных народов с их /81/ богатством и бедностью, страсть к обогащению считает основной причиной гибели народов и отдельных политических деятелей.
Труд Полибия оказал очень сильное влияние на развитие эллинистической историографии. Знаком этого влияния было и стремление ряда историков продолжить его, попытаться, применив метод Полибия, изложить ход исторического процесса, начиная с того момента, на котором остановился Полибий.
Наиболее удачной была попытка, предпринятая Посидонием [387, № 155]. Его «История» (в 52 книгах) должна была продолжить труд Полибия.
Посидоний [478, с. 1 сл.] родился около 135 г. до н. э. в Апамее Сирийской, в дальнейшем жил на Родосе, где и умер около 50 г. до н. э. Ученик известного философа-стоика Панэтия, он сам был выдающимся философом, человеком всесторонне образованным. Трудно сказать, какими событиями завершался труд Посидония, можно предполагать, однако, что он закончил свою «Историю» описанием деятельности Помпея на Востоке. Теоретические основы труда Посидония были весьма отличны от концепций Полибия. Согласно учению стоиков, он рассматривал мир как «живой организм». К сожалению, дошедшие до нас фрагменты «Истории» Посидония очень немногочисленны. Значительное внимание он уделял экономическим вопросам, политическому строю отдельных государств и т. д. Высказывалось предположение, что Тит Ливий широко использовал труд Посидония для описания событий после 146 г. до н. э. В конце жизни Посидоний написал биографию Помпея, которая (через посредство Николая Дамасского) была использована Аппианом.
Николай Дамасский [387, № 90] родился в 64 г. до н. э., выходец из богатой семьи [613]. В период деятельности Антония на Востоке был назначен воспитателем детей Клеопатры VII. Позднее находился на службе у Ирода Великого, выполняя целый ряд его поручений дипломатического, административного и юридического характера. Два раза бывал в Риме, причем второй — уже после смерти Ирода. Находясь в Риме, написал биографию Августа, с которым, видимо, был хорошо знаком. Наиболее важным произведением Николая, однако, была «Всеобщая история» (в 144 книгах), от которой сохранились только фрагменты.
Характер изложения истории эллинистической эпохи в этом произведении, по всей видимости, был таков, что в нем на первый план выдвигалась история Иудеи. Вообще, всемирная история у Николая Дамасского рассматривалась в основном сквозь призму истории евреев. Предполагается, что Николай Дамасский служил посредствующим звеном между Посидонием и Аппианом, особенно в изложении истории митридатовских войн. Кроме того, вероятно, его «Всеобщая история» послужила одним из основных источником для Иосифа Флавия. /82/
Эпиграфическими памятниками эллинистическая эпоха освещена полнее, чем какой-либо другой период истории Греции. Лапидарные надписи в той или иной степени касаются практически всех сторон ее жизни. Исследователь может пользоваться многочисленными изданиями надписей самого различного характера. Среди них прежде всего необходимо упомянуть Inscriptiones Graecae [383]; материал здесь расположен по топографическому принципу, и каждой области посвящен отдельный том. В настоящее время выходит второе издание этого монументальнейшего сборника, однако оно, к сожалению, еще далеко от своего завершения. Кроме того, постоянно находятся новые надписи, уточняется чтение ранее известных документов. В силу этого часто бывает трудно даже учесть весь имеющийся по той или иной проблеме или по истории того или иного региона эпиграфический материал.
Очень важную роль играют различные издания избранных надписей (В. Диттенбергера, Ш. Мишеля, Ж. Пуйу и др.) [308; 451; 509]. Также важны тематические сборники, например сборник юридических надписей [298], тексты договоров различных государств [560], исторические надписи [386] и др. Имеются также публикации, в которых собраны надписи, происходящие из того или иного государства или с той или иной территории. Иногда они носят более ли менее завершенный характер (как, например, издание критских надписей) [382; 380; 523; 312], но иногда представляют собой серию продолжающихся изданий надписей, находимых при раскопках.5)
Для экономической истории Греции эллинистической эпохи наибольшее значение, видимо, имеют отчеты йеропеев храма Аполлона на Делосе, представляющие собой обширную серию документов хозяйственной отчетности от конца IV в. до н. э. примерно до 170 г. до н. э. [подробнее см.: 371; 61, с. 133 сл.]. Хозяйство храма Аполлона было весьма обширно, оно захватывало не только территорию острова, но и Ренею. Эти документы самым детальным образом освещают деятельность храмовой администрации, дают сведения о стоимости различных товаров, об аренде земли, о денежных операциях (займах, вкладах и т. п.); особенно интересны данные о стоимости наемного труда (от чернорабочего до архитектора и художника). Ценность этих документов заключается в том, что они представляют собой почти непрерывную серию, что позволяет исследовать долгосрочные тенденции в развитии экономики Средиземноморья, выявить динамику изменения цен и т. п. [414]. Именно в результате исследования главным образом этих документов был получен вывод о постепенном, но неуклонном /83/ росте цен в Средиземноморье (по сравнению с эпохой классики).
Серию хозяйственных документов храма Аполлона на Делосе дополняют надписи другого характера. Из них особенно важны документы, на основе которых можно говорить о существовании на Делосе целых колоний навклеров и торговцев из разных областей Средиземноморья, — свидетельство широких торговых связей острова [607; с. 106-110; 150, с. 280].
К сожалению, столь обширной коллекции документов чисто экономического содержания больше нет. Но имеется ряд важных документов, происходящих из различных областей Греции и освещающих самые различные стороны экономической жизни того времени. Ограничимся только несколькими примерами. Один из декретов Самоса [308, № 976] представляет собой закон о снабжении зерном полиса. Отмечалось, что на основе этого документа может быть сделан вывод о наличии значительного числа богатых граждан на острове [150, с. 283]. Надписи могут свидетельствовать и о более частных событиях в экономической истории отдельных полисов. Интересны, например, декреты, в которых полисы благодарят своих благодетелей-эвергетов, как сограждан, так и иностранцев (в том числе и царей эллинистических государств), за помощь в трудную минуту. Примером такого рода эпиграфических документов может служить надпись о строительстве гимнасия в городе Лариссе (Фессалия) 182—179 гг. до н. э. Когда полис решил строить гимнасий, его казна была совершенно пуста и для осуществления этого предприятия приглашаются благодетели. Частично сохранился список этих благодетелей. Он включает македонского царя Филиппа V, его сына Персея и ряд других лиц [386, т. II, № 102, с. 76-79]. В афинском декрете [308, № 640] рассказывается о патриотическом поступке одного из афинских купцов (175/4 г. до н. э.). Он закупил 1500 метретов оливкового масла, чтобы отвезти его в Понт, продать там и на вырученные деньги купить хлеб. Но узнав по пути, что в Аттике неурожай на оливки, он отказался от своих планов и распродал свое масло в Аттике. Другой афинский декрет (после 229 г. до н. э.) — в честь Эвриклида — перечисляет его заслуги перед городом, выразившиеся в щедрых пожертвованиях на насущные нужды города: «...а так как земля в течение войн оставалась заброшенной и незаселенной, он добился того, что она стала обрабатываться и засеиваться, доставив средства» [308, № 497]. В афинской вадпиои 231 г. до н. э. [308, № 491] говорится о сборе средств на спасение и охрану города, причем начальник македонского гарнизона Диоген жертвует 200 драхм, за что афиняне приносят ему свою благодарность.
Широко отражается в надписях и другая сложная проблема греческих полисов того времени — задолженность. Наиболее типичен декрет Краниона (в Фессалии), в котором говорится, /84/ что полис задолжал очень большие суммы из-за войн. Делос восхваляет сидонского царя Филокла, представителя Птолемея в «Союзе несиотов», за то, что он помог храму Аполлона взыскать долги с островитян [308, № 390]. Важны также надписи, связанные с деятельностью античных «банков» — трапедз [254].
Социальная история Греции и Македонии в эллинистическую эпоху неравномерно освещена документальными источниками, и в первую очередь надписями. Некоторые из них чрезвычайно ярко свидетельствуют об изменении в характере земельных отношений в эллинистическую эпоху. Показателен один документ — письмо македонского царя Филиппа V эпистату Архиппу (181 г. до н. э.) [386, т. II, № 110]. В нем представлена ситуация, практически невозможная в классическую эпоху: гражданин одного из македонских полисов является метеком в другом и обладает там земельным участком. Упоминается также и «царская земля». Социальные проблемы в полисах находят слабое отражение в данной категории источников. Так, например, в присяге итанийцев (на о. Крит) граждане дают клятву, что не будут совершать «ни раздела земли, ни домов, ни участков под постройками, ни кассации долгов» [308, № 526]. Надпись (из г. Димы в Ахайе, датируется 139 или 115 г. до н. э.) содержит данные об одном из эпизодов социальной борьбы в Греции уже после установления римского господства [308, № 684]. Надпись представляет собой обращение проконсула Квинта Фабия Максима. Синедры города во главе с Киланионом донесли проконсулу о событиях, которые он охарактеризовал как «худшее восстание и мятеж». Народ во главе с неким Сосом сжег государственный архив и уничтожил документы. Сос издал новые законы. Рассмотрев дело, Фабий казнил Соса как виновника «ниспровержения данного римлянами государственного строя», кара постигла и других участников восстания [150, с. 283; 636, т. II, с. 335].
Очень важны для суждения о многих проблемах экономической и социальной истории Греции акты об освобождении рабов на волю — манумиссии, засвидетельствованные во многих местах Греции: в Локриде Озольской, Этолии, Фессалии, Акарнании, Эпире, Македонии, Коринфе и других центрах Эллады [280; 255; 374; 279; 21]. Особенно значительна коллекция документов из Дельф [325; 299; 327; 133; 134; 66]. Раскопки в Дельфах дали огромный материал надписей, основная часть которых представляет собой акты об освобождении рабов на волю. Эти документы уже многократно привлекали внимание исследователей. Особенностью этого типа документов является их стандартность. Манумиссии составлялись по определенной схеме, которая, хотя и изменялась в деталях, в основе своей оставалась одной и той же. Именно это обстоятельство ставит определенные трудности перед учеными, изучающими /85/ дельфийские манумиссии. С одной стороны, при их исследовании необходим статистический подход (ибо к настоящему времени известно примерно 1000 документов из Дельф этого типа), с другой стороны, в результате статистической обработки исчезает специфика отдельно взятого документа.
Дельфийские манумиссии дают многообразные сведения: о средней стоимости рабов и изменении ее в зависимости от их пола, возраста, профессии; об изменении стоимости в различные исторические периоды; о положении вольноотпущенников в дельфийском обществе; о социальном статусе манумиссоров; о демографической ситуации в Дельфах, об этносе рабов. Наконец, на базе этих документов изучался вопрос о значении самого явления освобождения рабов: в частности, может ли он свидетельствовать об упадке рабовладельческого способа производства. Несмотря на многочисленность исследований, основанных на этих источниках, нельзя считать, что решены все проблемы, что указанный источник исчерпал себя. Можно, видимо, утверждать, что изучение дельфийских манумиссий требует особых методических приемов, отличных от тех, которые применяются при изучении отдельных эпиграфических документов или малых серий их. Хотя в трудах ряда ученых (До, Колитц, Никитский, Зельин) разработаны уже некоторые из таких приемов, все же целостная система их еще не создана.
Особенно велико значение эпиграфических документов для исследования политической истории Греции и Македонии эллинистической эпохи. Надписи в той или иной степени освещают многие стороны политической жизни Эллады. Хотя данные эпиграфики, как правило, хорошо согласуются с данными нарративных источников, тем не менее надписи помогают представить картину происшедших событий более ярко и подробно.
Но иногда эпиграфические документы дают нам сведения о событиях, которые никак не отражены в источниках иного типа. Например, имеются материалы о службе граждан различных, греческих полисов у царей эллинистических государств, о тесных связях, которые продолжались по истечению срока службы. Типичной в этом отношении является надпись из Дим (Пелопоннес), представляющая собой посвящение некоего Гагемонида в честь Антиоха IV, его жены Лаодики и сына Антиоха [386, т. I, № 56]. Однако другая надпись — посвящение от полиса Лаодикеи Приморской в честь того же самого Гагемонида [386, т. I, № 57] — освещает иное, гораздо менее ярко представленное в нарративных источниках явление, — связь между полисами, находящимися в составе эллинистических государств, и полисами собственно Греции. Другой пример — декрет хиосцев в честь Этолийской конфедерации, датируемый 50-ми годами III в. до н. э. [303, с. 129-132]. В декрете сообщается о заключении договора между Хиосом и Этолийской конфедерацией, содержится запрещение грабить территорию /86/ Хиоса, перечисляются меры по наказанию тех, кто нарушает этот декрет, говорится о почестях этолийцам и, наконец, сообщается о вхождении Хиоса в Дельфийскую амфиктионию и об исополитии между двумя государствами. Первая часть этого документа носит обычный характер. Соглашения об «асилии» между этолийцами и греческими полисами, особенно приморскими, были обычны в эллинистическое время (известны, например, договоры Этолии с Тенедосом, Делосом, Смирной и т. д.). Развитие этолийского пиратства породило подобную меру защиты от него. В этом отношении соглашение между Этолией и Хиосом ничем не отличается от других. Но совершенно необъяснимыми остаются две другие важнейшие клаузулы: об исополитии и о вхождении Хиоса в амфиктионию. Для объяснения этих явлений выдвигались различные гипотезы, но они остаются абсолютно недоказанными из-за отсутствия каких-либо иных источников.
Иногда эпиграфические материалы важны также потому, что освещают исторические судьбы малых полисов, в то время как античные историки, занятые главным образом судьбой наиболее важных и наиболее могущественных участников политической и военной борьбы, уделяют тем очень мало внимания. Эпиграфические документы из этих полисов освещают судьбу их и тем самым позволяют нам лучше понять общие процессы, происходящие во всей Греции. Так, например, судьба Трезены в 70-е годы III в. до н. э. проясняется только благодаря надписям. Полиен (II, 29, 1) сообщает о подчинении этого города Спарте, но об изгнании лакедемонского гарнизона в 279 г. до н. э. мы узнаем только из эпиграммы Амфиария из Оропа [636, т. II, с. 196; 495, с. 318 сл.].
Очень часто эпиграфические документы расширяют наши сведения о важных событиях, освещаемых другими источниками в самой общей форме. Так, например, известно, что после Хремонидовой войны Антигон Гонат расширил зону своего влияния на островах Эгейского моря. Но только надписи позволили конкретизировать эти сообщения — выявить (более или менее точно) те острова, которые оказались под властью Македонии (в частности, Кос, Аморгос, Кеос, Сирос). Эти же самые надписи показали, что совершенно неправильным является мнение, основанное на неточном понимании нарративных источников, согласно которому почти все острова в Эгеиде стали македонскими [636, т. I, с. 207].
Только с помощью эпиграфики мы знакомимся с внутренним положением в Афинах после Хремонидовой войны. Нарративные источники сообщают о подчинении Афин Македонии. Но эта информация носит очень общий характер. Гораздо больше сведений дают надписи [508], особенно те, из которых следует, что македонские военачальники занимали посты полисных магистратов. В одной из надписей, например, говорится о некоем /87/ Аполлодоре, «назначенном царем и избранном народом».
Надписи позволяют более ясно представить характер событий, слабо освещенных в нарративных источниках. Так, известно, что племянник Антигона Гоната Александр, командовавший македонскими отрядами на Истме и на Эвбее, поднял восстание против своего дяди. Но лишь благодаря эпиграфическим данным стало известно, что у него были далеко идущие планы, свидетельством чего является принятие им царского титула. Кроме того, эпиграфические материалы позволяют представить границы владений Александра [636, т. I, с. 287].
Иногда надписи, посвященные каким-то специфическим вопросам, освещают более широкие проблемы. К примеру, декрет Акарнанского союза об изменении статуса святилища Аполлона в Акции (передача его из юрисдикции полиса Анакториона в ведение общесоюзной администрации) помог выявить многие вопросы самой организации союза в целом [303, с. 437-441; 413]. Кроме того, этот документ разъясняет недавние исторические события. Так, упоминания о тяжелом хозяйственном положении Анакториона хорошо согласуются с данными нарративных источников относительно судьбы Акарнании, которая около 250 г. до н. э. была разделена между Этолией и Эпиром.
Важным историческим источником служат и посвятительные надписи. Они иногда, как бы намекают на более важные исторические вопросы, служа своего рода отблеском неизвестных нам событий. Так, в Олимпии было обнаружено посвящение спартанскому царю Арею [308, № 433]. Посвятителем выступает царь Египта Птолемей II. Естественно предположить, что-за этим небольшим эпиграфическим документом скрываются важные политические обстоятельства — возможно, союз между Лакедемоном и Египтом [636, т. I, с. 199].
Эпиграфические документы могут характеризовать и общественные настроения. Показательны, например, запросы и ответы оракулов (как правило, выполненные на свинцовых табличках). В настоящее время опубликовано более 130 (и некоторое количество неопубликованных хранится в различных музеях) таких документов, происходящих из святилища Зевса в Додоне [281, т. I, с. 69-83; 506, с. 305-360]. Сотни этих документов (хотя и плохо датируемых) могут рассказать о повседневной жизни населения Греции, его интересах, заботах и опасениях.
Таким образом, эпиграфические материалы представляют собой важнейшую категорию источников по истории Греции эллинистического периода. Основное значение их заключается в том, что они, как правило, более или менее современны зафиксированным в них событиям, документальны и в силу этого в значительной мере объективны; кроме того, широкое распространение в различных городах лишает их такого специфического /88/ недостатка нарративных источников, как сконцентрированность на событиях в важнейших центрах. Наконец, сама формализация этих документов, т. е. то обстоятельство, что они, как правило, выполняются в соответствии с достаточно твердо установленными правилами, несет в себе определенную долю информативности. Изменение традиционной схемы оформления, например почетных декретов, уже является свидетельством определенных, изменений в административном устройстве, а то и политическом строе.
Эпиграфические документы нельзя противопоставлять другим категориям источников. Надписи обладают своей спецификой, отличающей их от нарративных источников. Они, как правило, очень конкретны и дают мало информации за сравнительно узкими пределами того конкретного сюжета, которому они посвящены. Поэтому данные нарративных источников часто нужны для того, чтобы сообщения, полученные при анализе конкретного эпиграфического документа, вставить в более широкий исторический контекст. В этом плане интересен известный афинский «декрет Хремонида», датируемый, возможно, 267 г. до н. э. [308, № 434-435; 560, № 476; 303, с. 115 сл.]. В документе говорится о том, что афиняне и их союзники, лакедемоняне и их союзники решили объединить свои силы для борьбы за свободу греков. Затем сообщается, что царь Птолемей также поддерживает эту политику. В силу этого, заключается общий союз для борьбы с врагами свободы греков. Важность декрета в том, что здесь подробно перечисляются все полисы, входящие в новый союз, точно фиксируются условия, предусматривается процедура ратификации. В заключительной части отмечается, что входящие в союз полисы сохраняют «отеческие законы», указывается, что военная помощь становится обязательной только в том случае, если враги вторгаются на территорию афинян (и их союзников) и лакедемонян (и их союзников).
Нет необходимости подробно говорить о значении этого документа, чрезвычайно важного для понимания характера событий в начале Хремонидовой войны. Он перечисляет силы союза, указывает на поддержку действий союза со стороны Египта, дает определенную информацию о расстановке сил накануне войны, наконец, благодаря упоминанию различных полисов позволяет судить о характере их государственного устройства, свидетельствует о практике межполисных отношений в раннеэллинистический период.
Вместе с тем этот эпиграфический документ как исторический источник обладает рядом недостатков и понять его можно только в сопоставлении с данными нарративных источников — сопоставление взаимно дополняет свидетельства этих категорий источников. Во-первых, в самом документе нигде конкретно не называются враги, против которых направлен союз. Только благодаря письменным источникам мы узнаем, что создание /89/ союза было первым шагом к открытию военных действий против Македонии. Точно так же из этого документа никак нельзя видеть, что ему предшествовала огромная подготовительная дипломатическая работа Птолемея. Роль царя Египта в создании союза закамуфлирована. Только нарративные источники позволяют понять, что действительным инициатором союза эллинских полисов являлся Египет. Наконец, в документе нет объяснения, почему был создан союз, какие события привели к его возникновению. Это также становится известным только благодаря нарративным источникам.
Нарративные источники помогают избежать ошибок, связанных с прямолинейным использованием данных эпиграфики. В Афинах, например, была найдена база статуи, на которой имеется надпись: «Царь сидонян Филокл, сын Аполлодора» [386, т. I, с. 36-37]. Эта надпись, однако, не столько указывает на связь Афин с Сидоном, сколько на связь с Египтом, ибо из других источников известно, что Филокл, сын Аполлодора, был стратегом царя Птолемея и получил титул царя Сидона за заслуги перед птолемеевским домом. Постановка статуи Филокла афинянами выражала их чувства не столько по отношению к данному конкретному лицу, сколько по отношению к его владыке.
Необходимо отметить еще один недостаток эпиграфических документов. За редкими исключениями, они доходят до нас в поврежденном состоянии. Легче всего восстанавливаются надписи стандартного содержания, зафиксированные в большом числе экземпляров: декреты о проксении, надгробные надписи, списки эфебов или победителей состязаний и т. д. Хуже обстоит дело в том случае, если поврежден текст уникального содержания. Примером сложностей, с которыми сталкиваются исследователи, пытающиеся анализировать такого рода документы, является афинский декрет в честь Аристомаха Аргосского. Повреждения текста настолько велики, что понимание его чрезвычайно трудно. Ключом к восстановлению текста была фраза, в которой говорится об «общей войне Афин и Аргоса» против Александра. Первые издатели надписи полагали, что Александр, упомянутый здесь, — это Александр Македонский. Только тщательный анализ позволил Ф. Ф. Соколову выявить, что в этой надписи упоминается Александр, сын Кратера, мятежный племянник Антигона Гоната [162, с. 190-241].
Иногда разрушение только датировочной формулы создает исследователям совершенно непреодолимые препятствия. Так, отсутствие даты на одной из надписей не позволяет точно датировать битву у о. Кос, а в результате уже на протяжении более 100 лет ученые не могут договориться относительно не только последовательности, но и самого характера событий в 50-х годах III в. до н. э. в Эгейском море.
В надписях встречаются просто ошибки. В одном из почетных /90/ декретов, найденных в Дельфах [308, № 430], спартанский царь Арей назван «сыном царя Акротата и царицы Хилониды», тогда как в действительности он являлся внуком этого царя. Э. Вилль считает, что ошибка — результат того, что Арей в своей деятельности следовал линии Акротата и поэтому общественное мнение Греции сделало его сыном последнего [636, т. I, с. 199].
Таким образом, можно утверждать, что эпиграфические памятники являются одним из важнейших видов источников, совершенно незаменимых при изучении истории Греции и Македонии эллинистической эпохи. Но они не могут иметь самодовлеющего значения; настоящую глубину и подлинное звучание они приобретают только в сопоставлении с другими, в первую очередь нарративными источниками.
Нумизматические материалы — еще один вид источников по истории и экономике Греции и Македонии эллинистической эпохи. Они позволяют выявить очень многие явления, трудно уловимые при использовании иных свидетельств. Нумизматические материалы возрастают с каждым годом, что расширяет базу исследований. Кроме того, массовость монет позволяет использовать статистические методы.
Рис. 1. Монета Александра Македонского. На лицевой стороне изображение Александра.
На голове шлем в виде скальпа слона
Особое значение приобретают исследования монетных кладов. Первая по-настоящему научная сводка кладов древнегреческих монет была издана в 1937 г. [480]. Сравнительно недавно появилась новая сводка, в которой были обобщены результаты последних находок [385]. На основании изучения /91/ состава, хронологического и территориального распределения кладов можно представить в самых общих чертах монетное обращение на территории Греции и Македонии в эллинистическую эпоху. Поскольку количество кладов велико (для эллинистической эпохи их известно 287), то выводы, видимо, достаточно обоснованы.
В истории монетного обращения Греции и Македонии в эллинистическую эпоху довольно четко выделяются два периода, граница между которыми приходится на время около 200 г. до н. э. В более ранний период сохраняются многие черты, характерные для монетного обращения эпохи классики. Монеты, чеканенные на монетных дворах Беотии, Эвбеи, Локриды и Фокиды, часто встречаются в кладах Пелопоннеса, а монеты более южных монетных дворов (особенно Онкиона и Элиды) постепенно проникают на север. Афинские монеты первоначально почти не, выходят за пределы Аттики, но начиная с III в. до н. э. распространяются в значительных количествах и в Пелопоннесе, а на севере — вплоть до Фессалии. Монеты Коринфа встречаются почти исключительно в западной части Греции, от Кефаллонии до Эпира, хотя изредка попадаются и на Крите. В период от 330 до 200 г. до н. э. в качестве основного средства денежного обращения в Греции используются серебряная монета (прижизненные, а также и посмертные выпуски) Филиппа II и Александра Македонского, причем монеты последнего — как чеканенные на македонских монетных дворах, так и на монетных дворах восточной части его государства. Основную часть золотых монет составляют монеты Филиппа и Александра. Монеты эллинистических правителей III в. до н. э. относительно редки. Встречаются также монеты Деметрия Полиоркета, Антигона Гоната (чаще всего в кладах из Фессалии); тетрадрахмы Лисимаха — обычно в Фессалии и Беотии. Редки монеты эллинистических правителей (Атталидов, Селевкидов, Птолемеев). Полагают, что в большинстве случаев появление этих монет в Греции связано с военно-политическими событиями (например, деятельностью наемников), а не с торговыми связями. Монеты с запада в Балканскую Грецию практически не поступали. Известно только несколько кладов исключительно на западном побережье Греции, где в очень небольшом числе имеются монеты сицилийских и южноиталийских полисов.
После 200 г. до н. э. происходят значительные изменения: в кладах гораздо чаще встречаются мелкие фракции серебряных монет и бронзовые монеты. Триоболы Ахейского и Этолийского союзов свободно обращаются на всей территории Греции. Монеты же Фессалийской лиги за пределами ее территории встречаются очень редко. Серебряные монеты крупного номинала в Греции этого времени чеканят только Афины. Они встречаются на Эвбее, в Фессалии и на Крите. Очень много этих монет /92/ (вместе с афинскими бронзовыми монетами) найдено на Делосе — обнаружено 28 кладов, а в самой Аттике только 17. Монеты эллинистических царей теперь очень редки, их распространение и появление в кладах, видимо, связано с политическими событиями, а не порождается торговыми связями. Большое число кладов монет Персея, найденных в Фессалии и Эпире, объясняется событиями 3-й Македонской войны. Интересно, что встречается очень мало серебра и совершенно нет золота Митридата VI времени его борьбы с римлянами. Денарии, несмотря на все растущее вмешательство Рима в греческие дела, никакой роли в экономике Греции не играют. Только в пяти кладах встречаются римские монеты, причем лишь в одном (Гиерапитна на Крите) — в значительном количестве.
Конечно, эта картина носит эскизный характер, и обрисовывает самые общие черты денежного обращения в Греции и Македонии эллинистического времени. Ряд явлений здесь лишь намечен, многое остается совершенно еще не объясненным.
Важную роль в определении характера денежного обращения играет изучение так называемых «афинских монет нового стиля». Отметим, кстати, что датировка многих кладов производится на основе именно присутствующих в них афинских монет. Однако даже после появления классической (по определению многих нумизматов) работы М. Томпсон [599], в которой датировка этих монет была разработана самым детальным образом, споры о начале чеканки монет этого типа и распределении во времени отдельных выпусков не только не прекратились, но и вспыхнули с новой силой [462].
Другой, еще более показательный, пример — это новые исследования монетного дела Филиппа П. Ж. Ле Ридер [420] доказывает, что значительная часть серебряных и золотых монет, чеканенных от имени Филиппа II, в действительности представляет собой посмертные выпуски. Они чеканились на двух монетных дворах Македонии: в Пелле и Амфиполе. В Пелле золотые и серебряные монеты «филипповских» типов выпускались параллельно с монетами Александра вплоть до 329/8 г. до н. э. и затем, после смерти Александра в 323 г. до н. э. до 310 г. до н. э. В Амфиполе же серебряные статеры с именем Филиппа чеканились до 294 г. до н. э. Ж. Ле Ридер указывает, что эти исследования заставляют пересмотреть многие вопросы истории экономики Македонии в эпоху Александра и его первых преемников. Кроме того, они дают новый материал для решения двух старых дискуссионных проблем: отношение Александра к его отцу и популярность Филиппа и Александра среди македонян.
Также далеко не всегда могут считаться окончательно решенными вопросы относительно места чеканки тех или иных монет. Пересматривается, например, проблема чеканки некоторых /93/ групп монет Пирра: если ранее считалось, что они производились в Локрах, то теперь (и не без основания) местом их чеканки называют Амбракию [220, с. 53 сл.].
Однако, при всех сложностях и нерешенных проблемах нумизматики эллинистической эпохи в Греции и Македонии, нумизматические материалы могут служить важным источником для решения большого круга вопросов экономической и политической истории. Особенно обоснованные выводы могут быть получены в тех случаях, когда одну и ту же проблему освещают различные типы источников. Пример тому — свидетельства о деятельности царя Македонии Филиппа V после поражения во 2-й Македонской войне. Тит Ливий достаточно подробно рассказывает о деятельности Филиппа по восстановлению экономического положения Македонии (Liv., XXXIX, 24, 1-4). Нумизматические материалы не только подтверждают эти сведения, но и уточняют их: они сообщают, что в конце своего царствования Филипп V проводит «более либеральную» монетную политику, что право чеканить бронзовую монету было предоставлено ряду городов (Пелле, Амфиполю, Фессалоникам) и периферийным, подчиненным Македонии, племенам (боттиеям и пеониям) [340; 438; 440].
Иногда нумизматические материалы помогают лучше понять события, описываемые в письменных источниках, открывая те стороны, которые не нашли в них отражения. Так, письменные источники сообщают о тяжелом положении Этолийского союза в конце 1-й Македонской войны. Однако установленный нумизматами факт, что союз был вынужден тогда прекратить чеканку своей монеты, никак не отражен в других категориях источников, а между тем он дает нам важную дополнительную информацию о внутреннем состоянии Этолии [553, с. 50 сл.]. Другой пример — чеканка монет самостоятельными областями, на которые была разделена римлянами Македония после разгрома царя Персея [340, с. 3 сл.; 636, т. II, с. 238].
Преобладающей тенденцией в работах современных нумизматов [462, с. 72] является стремление сопоставить специальные выпуски монет, отличающиеся от обычной чеканки государств, со специфическими событиями в их истории. Одной из наиболее типичных в этом отношении работ является исследование Де Лэ относительно серебряного монетного чекана Этолийского союза [301].
Иногда в истории монетного дела тех или иных государств происходят столь резкие изменения, которые не оставляют сомнения, что причиной их явились какие-то крупные трансформации в политическом строе. Задача исследователя — выявить эти трансформации. Так, при изучении монетного дела Эпира было обнаружено такое резкое изменение. П. Франке считал, что оно приходится на период 330—325 гг. до н. э. и /94/ отражает превращение «койнона молоссов» в «симмахию эпиротов» [329]. Хотя против этого тезиса были выдвинуты возражения [425], все же новые эпиграфические документы подтвердили этот вывод П. Франке [287].
Очень важны нумизматические материалы для изучения экономической истории. Топография монетных находок может указывать направление торговых связей того или иного полиса. Показательны проведенные во Франции и Испании исследования относительно распространения в эллинистическую эпоху монет Массалии. На основании картографирования монетных находок был сделан вывод о широких торговых связях этого греческого центра в (III—II вв. до н. э.). Этот вывод подтверждается и тем, что находки монет были сделаны главным образом: по берегам рек, которые служили основными путями экономических связей и в предшествующее время [289, с. 43].
Для истории экономики важны наблюдения над изменениями весовых систем. Давно замечено, что в Македонии в период царствования Персея происходит уменьшение веса его серебряных монет примерно на 1/12. А. Мамрот, впервые отметивший это явление, считал его одной из мер в подготовке Персея к войне с Римом. Он предполагал, что монеты с уменьшенным весом предназначались для военных трат и, по мысли Персея, эти монеты должны были быть изъяты из обращения сразу после победы [439]. Однако, последующие исследования показали, что уменьшение веса было более значительным — до 1/11. Это наблюдение позволило выдвинуть другую гипотезу. Согласно мнению П. Франке, обращению монет, принадлежащих эвбейско-аттической весовой системе (а именно такова была весовая система, использовавшаяся в Македонии), угрожало распространение монет более легких весовых систем, в частности родосских драхм и римских викториатов. Поэтому некоторое уменьшение веса македонских монет имело своей целью защитить их позиции на денежном рынке Эгеиды, а не являлось мерой подготовки в войне [330].
Большую помощь в изучении нумизматических проблем оказывают документальные материалы (в первую очередь эпиграфические документы), прямо связанные с монетным делом: тех или иных государств, например дельфийский закон относительно обмена золота и серебра [541]. К. сожалению, такого рода документы чрезвычайно редки.
Таким образом, нумизматические материалы — важнейший источник для исследования многих вопросов экономической и политической истории эллинистической Греции и Македонии. Нумизматические материалы имеют и самостоятельную ценность, но особенно возрастает их значение тогда, когда их можно сопоставить с данными других категорий источников.
Керамическая эпиграфика. Специфическим видом документальных материалов по истории эллинистической Греции и Малой Азии являются памятники керамической эпиграфики. Известно, что в некоторых центрах античного мира на керамических сосудах (чаще всего амфорах) и на керамических строительных материалах (например, черепицах) ставились клейма. Они могли быть с надписями (указание имени хозяина мастерской, в которой произведен предмет; городского магистрата, контролировавшего точность объема сосуда; мастера, создавшего данный предмет и т. д.) или с изображениями. Иногда вместе соседствуют и надпись, и изображение. Исследование керамических клейм началось еще в XIX в. [311], в XX в. особенно большой вклад в их изучение внесли советский ученый Б. Н. Граков и американская исследовательница В. Грэйс [43; 349; 350; 351; 352; 353].
Наиболее активно клеймилась в эллинистическое время керамическая продукция Родоса, Фасоса, Книда, Синопы. Исследование керамических клейм помогает выявить направление торговых путей, характер и объем торговых связей в различные периоды эллинистической эпохи. Поскольку некоторые типы керамических клейм хорошо датированы, они позволяют определять твердые даты для ряда археологических комплексов. Другие группы клейм вызывают дискуссию среди исследователей, и их даты перемещаются не только из десятилетия в десятилетие, но даже из столетия в столетие [28, 29].
Керамические клейма служат также одним из источников для исследования организации производства в эллинистическом мире, для просопографических изысканий.
Археологические материалы — один из основных типов источников, без которых затруднено понимание многих сторон жизни эллинистической Греции и, Македонии. Особенностями этого типа источников является, во-первых, постоянно растущее количество материалов, и, во-вторых, трудность в интерпретации. Наконец, надо отметить еще одно обстоятельство: археологические материалы, как правило, предстают перед исследователем в крайне разрозненном виде. Нет практически ни одного полностью раскопанного города или хотя бы сельского поселения. Поэтому суждения, основанные на частичных материалах, всегда могут быть опровергнуты последующими раскопками.
Все это заставляет относиться к выводам, построенным на базе археологических материалов, с большой осторожностью. Археологические комплексы и памятники, прямо связанные с известными историческими событиями, имеют особую ценность для археолога. К примеру, в комплексе святилища в Додоне /96/ отчетливо фиксируются те разрушения, которые явились результатом нашествия этолийцев в 219 г. до н. э., и примитивные восстановительные работы. Сам характер ремонтных работ заставляет думать об упадке святилища и тех областей Греции, для которых он был религиозным центром [278, с. 3]. Другим примером археологического комплекса, очень хорошо связанного с известными по письменным источникам событиями, является птолемеевский военный лагерь на территории Аттики. Археологические раскопки показали, что в ходе Хремонидовой войны птолемеевский флот, крейсировавший по Эгейскому морю, высаживал десант в Аттике с целью деблокировать Афины, осажденные македонской армией. Археологи обнаружили и исследовали лагерь египетских войск [605; 526, № 168-169; 636, т. I, с. 202].
Но таких археологических памятников и комплексов немного. Основную часть археологических источников представляют материалы, полученные из раскопок многослойных памятников, датировка материалов из них не столь точна, историческая интерпретация затруднена. Но и в этих условиях археологические материалы могут дать очень многое для понимания исторических процессов. Важные выводы могут быть сделаны на основании наблюдений над ростом или уменьшением территории отдельных городов [22]. В частности, археологические исследования, проведенные в столице македонских царей Пелле, показали, что, начиная с Филиппа II и на протяжении всего раннеэллинистического времени, город постоянно разрастался. Первоначально он занимал верхнюю часть двойного холма. Во время Филиппа II стали осваиваться равнинные территории вокруг него и расширение города шло непрерывно вплоть до разгрома его римлянами [500].
Интересны также наблюдения над изменениями системы городской планировки или застройки отдельных частей города. Проведенные на афинской агоре археологические работы [641] показали, что агора Афин, планировка и застройка которой к началу эллинистической эпохи отражала уровень градостроительства материковой Греции в классическую эпоху, подверглась серьезной перестройке в эллинистическую эпоху. Неправильный четырехугольник плана приобретает более регулярные черты. На двух сторонах площади строятся огромные стои. С третьей перед старыми почитаемыми зданиями, которые не решались сносить, отроятся портики, и в целом они предстают как единая стоя. Археологические материалы показывают, здесь влияние эллинистических принципов планировки на старые давно уже сложившиеся городские центры. Но гораздо важнее другое обстоятельство. Археологические и эпиграфические материалы свидетельствуют о том, что наиболее важные новые сооружения (особенно так называемая «Стоя Аттала»), воздвигаются целиком за счет эллинистических правителей. /97/ Это свидетельство не только финансового упадка Афин, но и значительной зависимости полиса от новых мощных государственных образований.
Интересны также наблюдения над системой расселения целых областей Греции. Любопытные выводы сделаны о системе расселения в Аттике и на Крите в эллинистическое время [492]. Например, на о. Крит в начале эллинистического времени наблюдается массовое «передвижение» полисов из глубины острова к побережью. Исследователи связывают это явление с развитием критского пиратства [273]. Материалы археологических исследований позволили установить, что изменения в системе фортификации эллинистической Греции порождены не только новым характером и уровнем вооруженных сил, но и определенными изменениями в социальных отношениях [343].
Археологические материалы помогают изучать развитие экономики, в частности техники производства. В последние годы многое сделано для изучения горного дела и металлургии [370], керамического производства в Греции эллинистической эпохи. Можно отметить много отдельных частных наблюдений и более широких выводов, которые базируются на археологических материалах. Однако совершенно несомненно, что археологические материалы как исторический источник используются еще недостаточно, слабо разработаны методы «социологической интерпретации» археологических материалов [378].
До наших дней не сохранился целиком ни один исторический труд эллинистической эпохи, который бы освещал ее полностью. Даже основной источник — Полибий, в сущности, отражает только сравнительно короткий период. Поэтому особое значение для изучения истории Греции и Македонии эллинистического периода имеет историческая традиция римского времени, часто основанная на утерянных для науки источниках. Из греческих авторов римского времени наибольший интерес для исследования истории эллинистической Греции имеют труды Плутарха, особенно материалы биографий из его знаменитой серии «Параллельные жизнеописания» [146]. В греческой части серии это биографии одного из диадохов Евмена, эпирского царя Пирра, сына Антигона Одноглазого — Деметрия, спартанских царей-реформаторов Агиса и Клеомена, одного из выдающихся деятелей Ахейского союза — Филопемена. Не меньшее значение имеют и биографии римских политических и военных руководителей, деятельность которых затрагивала Элладу: Тита Фламинина и Эмилия Павла. Заключительный: этап эллинистической истории освещается в биографиях Суллы, /98/ Лукулла, Помпея, Красса, Цезаря. Кроме того, из отдельных биографий, не входящих в серию «Параллельных жизнеописаний», важна биография Арата. Немало отдельных свидетельств и замечаний разбросано по остальным многочисленным сочинениям Плутарха.
Плутарх [1; 30; 644; 595; 324] родился в 40-е годы I в. до н. э. (обычно считается, что около 45 г.), умер в возрасте около 80 лет. Родом из маленького беотийского города Херонеи, Плутарх принадлежал к состоятельной и культурной семье, пользовавшейся влиянием и уважением. Он получил прекрасное образование, в юности несколько лет провелв Афинах, где сначала занимался риторикой, а затем учился у философа Аммония. Подобно большинству людей его общественного положения, в молодости Плутарх много путешествовал, изъездил почти всю материковую Грецию, посещал Малую Азию и Александрию, неоднократно бывал в Риме и Италии, но родным домом для него всегда оставалось его «беотийское захолустье». Плутарх провел большую часть жизни в Херонее, где создал нечто вроде филиала афинской Академии. Он с гордостью сообщает и о тех общественных обязанностях, которые ему пришлось выполнять в родном городе. Он избирается, в частности, архонтом-эпонимом Херонеи, но не чурался и совсем незначительных магистратур (так, ему приходилось следить за чистотой улиц города). Активно участвовал Плутарх и в общественной жизни Беотии в целом, он избирался одним из беотархов. Важными считал Плутарх свои обязанности в Дельфах, где он был одним из пожизненных жрецов. Дельфы в то время переживали последний период своего процветания, чему, видимо, много способствовал Плутарх. Избирался он и агонофетом Пифийских игр и эпимелетом Амфиктионии.
Плутарх получил и афинское и римское гражданство, но всегда оставался чуждым атмосфере «космополитических» столиц. В умонастроениях Плутарха соединялись общеэллинский, беотийский и херонейский патриотизм. Он изъездил всю Грецию, изучая памятники ее прошлого, гордился тем, что принадлежит к «чистым беспримесным» эллинам, написал сочинение «О славе Афин». Но он же сочинил трактат «О злоконенности Геродота», в котором обрушился на «отца истории» за то, что тот якобы исказил историю Беотии. А в Рим Плутарх ездил не в связи со своими литературными занятиями и не в поисках придворной карьеры, а по поручению своих херонейских сограждан хлопотать по делам родной общины.
Довольно многочисленные общественные обязанности, однако, не отнимали особенно много времени, а устойчивое материальное положение позволяло ему не стремиться ни к «литературному заработку», ни к императорской службе. Он мог посвятить свою жизнь почти исключительно литературным занятиям и интересовавшим его проблемам. Плутарх сам считал себя /99/ последователем Платона, к которому относился с огромным уважением, но, в сущности, был эклектиком, воспринявшим, многие идеи Аристотеля и даже стоиков. Плутарх не был оригинальным мыслителем, а его теоретические интересы ограничивались в основном областью практической морали.
Литературная деятельность Плутарха развертывалась в. чрезвычайно благоприятной обстановке. Его греческий патриотизм, любование великим прошлым Эллады не входили ни в какое противоречие со столь же искренней его убежденностью, что Греция отныне может существовать только под эгидой Рима, лишь в составе Римской империи. Во времена Плутарха в политике империи усиливались филэллинские тенденции, достигшие своего апогея при Адриане. Покровительство эллинской муниципальной аристократии стало одним из важных принципов политики императорского правительства уже со времени Августа, поскольку оно отвечало насущной задаче — расширению социальной базы власти [99, с. 229 сл.]. При Антонинах эта социальная политика дополняется официальной культурной: политикой «филэллинства» и «панэллинизма». Согласно античной традиции Плутарх сыграл очень важную роль в этом «эллинском возрождении». В Риме у него были друзья среди самых высокопоставленных представителей администрации, в частности Л. Местрий Флор, друг Веспасиана (благодаря которому он получил римское гражданство), и К. Сосий Сенецион, друг Траяна. С их помощью Плутарх мог способствовать усилению филэллинских тенденций в римской политике. Как отмечается в современной литературе, нет никаких оснований сомневаться в свидетельствах источников о там, что Траян даровал ему звание консуляра [363, с. XVI]. Однако его участие в политической жизни всегда» было очень ограниченным. Плутарх оставался в рамках «провинциальной» политики, не интересуясь глобальными вопросами политики Римской империи.
Единство внутренних душевных устремлений Плутарха, одного из ярких представителей муниципальной эллинской аристократии и официальной политики и идеологии имперской власти того времени, служили основой оптимизма, который пронизывает все его творчество. Возрождение эллинства и его культуры, возрастание их роли в рамках Римской империи были жизненной целью Плутарха.
Писатель Плутарх полагал, что он может способствовать этому путем моральной проповеди, но выполненной в художественной форме посредством ярких образов людей, достойных всяческому подражанию. Именно этими идеями вдохновляются «Параллельные жизнеописания». Писатель и не скрывает свою цель. В биографии Эмилия Павла он пишет следующее: «Изучая историю и занимаясь таким сочинением, мы приучаем себя постоянно сохранять в душе память о лучших и достославнейших людях, а если общение с окружающими по необходимости /100/ принесет нам что-нибудь мерзкое, порочное, низкое — отбрасывать и отталкивать, сосредоточивая радостное и умиротворенное размышление на достойнейших образцах» (I). Но не все биографии выдержаны в этом панегерическом ключе. Для контраста Плутарх выводит и отрицательных героев. Таковыми он считает Деметрия Полиоркета и Антония, о чем прямо говорит во введении к биографии первого из них: «Эта книга содержит жизнеописание Деметрия Полиоркета и императора Антония, мужей в наивысшей степени оправдавших мнение Платона, по которому великие натуры порождают не только великие добродетели, но также и великие пороки» (I).
Поэтому Плутарх не стремился дать подлинное жизнеописание своего героя, его задача иная — показать великого человека, обрисовать его характер (этос). Этос же, как отмечает сам Плутарх в биографии Александра Македонского, может ярче проявиться в одной фразе, чем в нескольких выигранных сражениях. Но в этом вопросе он стоит на позициях перипатетической школы, считавшей, что этос человека выявляется в его деятельности [363, с. XXXVIII; 636, т. II, с. 481]. Поэтому его биографии представляют собой более или менее подробное жизнеописание политического деятеля от рождения до смерти с рассказом о важнейших событиях в его жизни. Как справедливо отмечал К. Теандер, Плутарх «стал историком почти против своей.воли» [595, с. 78].
Очень важен вопрос об источниках в биографиях Плутарха. Исследование его творчества показывает, что Плутарх широко пользовался предшествующей исторической литературой. В «Параллельных жизнеописаниях» он цитирует не менее 150 историков, в том числе 40 латинских. Плутарх недостаточно хорошо знал латинский язык и даже биографии римских деятелей писал главным образом на основе греческих литературных источников [636, т. II, с. 481]. Проблема источников Плутарха и их использования имеет обширную литературу. Ранее были распространены следующие взгляды: Плутарх редко пользовался первичными источниками. В основе его жизнеописания чаще всего какой-либо посредствующий источник вроде сборника биографий Гермиппа, которые Плутарх несколько переделывал в соответствии со своими целями. Оборотной стороной этого утверждения были взгляды, построенные на базе Einquelltheorie, согласно которой Плутарх в написании той или иной биографии использовал только один источник, практически не привлекая других данных [449, с. 65-69]. Обе концепции, принижавшие значение работ Плутарха как исторического источника, в настоящее время имеют мало сторонников. Современные исследования показывают, что Плутарх хорошо знал произведения тех авторов, на которых ссылается [595, с. 42; 363, с. XVIII], хотя не исключено использование и «вторичных» источников. Плутарх, в общем, старался привлекать близких /101/ по времени и наиболее информированных авторов. Так, в частности, для раннеэллинистических биографий одним из важнейших источников был Иероним из Кардии [363, с. XLVII], для жизнеописания Арата — «Воспоминания» самого Арата [636, т. I, с. 301; 482, с. 251]. Биография же Клеомена базировалась в основном на «Истории» Филарха, жившего во второй половине III в. до н. э., т. е. современника описываемых событий [209; 482, с. 213; 636, т. II, с. 450-451].
Точно так же не выдерживают критики концепции, построенные на принципах Einquelltheorie. Дело заключается не только в том, что Плутарх иногда прямо указывает на многие источники и свои принципы согласования данных, полученных из разных источников. В частности, упомянув «Воспоминания» Арата и сочинение Полибия (в качестве своих источников), он добавляет: «Одинаково рассказывает об этом и Филарх, которому, впрочем, особо доверять не следует — если только сообщения его не подтверждены Полибием, ибо, едва лишь речь заходит о Клеомене и Арате, он из расположения к царю спартанцев увлекается сверх всякой меры и словно не историю пишет, а говорит на суде, одного неизменно обвиняет, а другого столь же неизменно оправдывает» (Arat., XXXVIII).
Более наглядным в этом отношении является само жизнеописание Арата. Зависимость от его «Воспоминаний» достаточно отчетливо ощущается на протяжении большей части произведения. Однако, когда Плутарх переходит к описанию тайных переговоров о передаче Македонии Акрокоринфа, последствий этого акта для Эллады и всеобщего недовольства этим, явственно прослеживается уже другой источник, резко враждебный Арату.
Важно, что в основе той или иной биографии у Плутарха всегда есть главный источник, зависимость историка от которого совершенно очевидна. Особенно разительно выявляется эта зависимость при сравнении биографий Клеомена и Арата. В основе биографии Клеомена лежало произведение Филарха, положительно оценивавшего деятельность спартанского царя, большая же часть биографии Арата основана на его собственных «Воспоминаниях». В реальной исторической ситуации Арат и Клеомен были злейшими противниками. Как же отразилось это в творчестве Плутарха? Историк не стремился согласовать две различные версии в жизнеописаниях Клеомена и Арата, сильно противоречащие друг другу [482, с. 251; 636, т. I, с. 338, 339, 344]: деятельность Арата в биографии описывается в положительном свете, а Клеомен предстает в целом как отрицательная личность. В жизнеописании же Клеомена все наоборот.
Чтобы заставить читателя воспринять ту моральную проповедь, которую Плутарх вкладывал в свои произведения, нужно было, чтобы они были написаны ярко и образно. Отсюда обилие в биографиях драматических подробностей, живописующих /102/ перипетии жизни героя, причем иногда эта драматическая заостренность и живописные подробности затемняют и даже искажают подлинную картину происшедших событий. Показателен, к примеру, рассказ Плутарха (в биографии Деметрия Полиоркета), очень живописный, с массой интригующих подробностей, о принятии Антигоном Одноглазым (а вслед за ними остальными диадохами) царского титула (Plut. Demetr., XVII-XVIII). Из него следует, что этот ответственнейший шаг был предпринят почти исключительно благодаря действиям одного из придворных льстецов. Несомненно, более точным является сообщение Аппиана (Syr., 54), который рассказывает об этом же событии, сухо подчеркивая, что Антигона царем провозгласило войско после победоносного сражения у Саламина. В этом акте можно видеть две стороны: 1) сохранение в период диадохов старых македонских традиций важной роли собраний армии в утверждении царя; 2) рождение новой эллинистической монархической идеологии, согласно которой царь — это, прежде всего, вождь победоносной армии [303, с. 66-67; 263, с. 303-310].
Ошибочны и описания Плутархом последствий этого акта: «Тогда Египет поднес царский титул Птолемею — чтобы никто не подумал, будто побежденные лишились мужества и впали в отчаяние, а дух соперничества заставил последовать этому примеру и остальных преемников Александра. Стал носить диадему Лисимах, надевал ее теперь при встречах с греками Селевк, который, ведя дело с варварами, и прежде именовал себя царским титулом. И лишь Кассандр, хотя все прочие и в письмах и в беседах величали его царем, сам писал свои письма точно так же, как и прежде» (Demetr., XVIII). В этом рассказе несколько неточностей. Прежде всего, Плутарх ради эффектного вывода пренебрегает хронологической точностью. Птолемей принял царский титул более чем год спустя, и (что чрезвычайно важно) не после поражения при Саламине, а после победы при Родосе, как этого требовала рождающаяся тогда новая монархическая идеология. Об этой связи прямо свидетельствует «Паросская хроника» [636, т. I, с. 65]. Во-вторых, Плутарх не прав и в отношении Кассандра, который по свидетельству эпиграфических документов тоже стал именоваться царем [303, с. 67]. Наконец, в сообщении Плутарха совершенно смазаны нюансы в политике различных диадохов. У Антигона Одноглазого провозглашение его царем порождено надеждами на завоевание всех территорий, входивших ранее в состав державы Александра Македонского, было выражением его претензий на роль его преемника. У всех остальных диадохов этот акт выражал идею их полного суверенитета над теми территориями, которыми они уже в данный момент владели, и тем самым был признанием факта, что идея «универсальной» монархии Александра уже умерла. /103/
Точно так же неудовлетворительна нарисованная Плутархом картина событий, приведших к утрате Деметрием власти над Македонией. Стремление рассказать об этом красочно и драматически заставляет Плутарха упрощать картину: Плутарх ярко живописует рейд Пирра на территорию Македонии, забывая при этом сообщить, что главное не этот рейд, а постоянные военные столкновения на эпирско-македонской границе; Плутарх говорит о создании Деметрием в тот момент огромных сил для внешних завоеваний, забывая, что Деметрий всегда имел значительные вооруженные силы, а Македонию рассматривал как базу для воссоздания империи своего отца; наконец, Плутарх ничего не сообщает о сложной дипломатической игре Птолемея, стремившегося втянуть Лисимаха и Пирра в борьбу против Деметрия [303, с. 106-107]. Таким образом, для достижения большего драматического эффекта и большей красочности событий Плутарх опускает сложные и, видимо, уже малопонятные читателю его времени детали дипломатической борьбы; тем самым происходит как бы «стягивание» и «укрупнение» событий, сведение их в более монументальные блоки.
Современные исследователи часто указывают, что анализ Плутархом причин и следствий тех или иных событий часто поверхностен. За причины он принимает нередко самые незначительные, случайные события [363, с. XLVIII].
Но с другой стороны, есть одна область исторической действительности, где Плутарх предстает как точный и даже глубокий исследователь: его сочинения являются важнейшим источником для выявления социальных основ той борьбы, которая развертывалась в Греции эллинистического времени. Иногда удивляет глубина его анализа. Так, описывая переход Ахейского союза на сторону Македонии и резко критикуя Арата за этот шаг, Плутарх объясняет причины его: «В страхе перед ячменной лепешкой, потертым плащом, а самое главное, перед уничтожением богатства и облегчением мук бедности (это было основное, в чем обвинял Клеомена Арат) подчинил ахейцев и самого себя диадеме, багрянице, и приказам македонских сатрапов» (Plut. Cleom., XXXVII-XVI).
Точны сведения Плутарха о внутреннем социальном положении в Спарте накануне реформ Агиса (да и о самих реформах Агиса и Клеомена) [303, с. 158-161; 482, с. 212-213; 338, с. 246-249], о концентрации земельной собственности, задолженности, резком уменьшении числа полноправных граждан. Эти наблюдения чрезвычайно важны. Благодаря им мы можем представить истинные причины социальной борьбы, развертывавшейся в Спарте и в целом в Пелопоннесе. Особенно важно, что ситуация, обрисованная Плутархом, в значительной мере расходится с сообщениями Полибия, нашего основного источника по истории эллинистической Греции, и не только в частностях, но и в общей оценке всех событий. Для Полибия, /104/ например, Клеомен — прежде всего, тиран, а Антигон «освобождает» Грецию. Причины расхождений, видимо, не только в разных источниках наших историков, но и в «дистанции времени». И Полибий, и Плутарх, в общем, принадлежали к одному и тому же социальному слою, оба были убеждены в необходимости римского господства в Греции, но социальную борьбу в Спарте оценивали по-разному — вероятно, потому, что для Полибия все эти события были делом недавнего прошлого и теснейшим образом связаны с существующими во времена Полибия социальными и политическими отношениями. Для Плутарха, живущего в условиях «римского мира», они были просто одним из воспоминаний о славном прошлом Эллады, и поэтому его отношение к ним более нейтрально, более объективно, лишено личной заинтересованности.
В «Исторической библиотеке» Диодора Сицилийского [306] история эллинистической эпохи представлена в XVIII-XL книгах. Однако начиная с XXI книги — это не более чем скудные отрывки, сохранившиеся благодаря «Библиотеке» Фотия, Excertpa Constantiniana (выдержки из различных авторов, сделанные по приказу византийского императора Константина» Порфирогенита), цитатам в поздних сочинениях (главным образом лексикографов и хронографов) или благодаря рукописи, опубликованной в XVII в., но позднее утерянной (Excertpa Hoescheliana). В общем, целостное изложение дают только XVIII-XX книги.
Диодор не был крупным историком, ценность его сообщений зависела от тех источников, на которые он опирался. Для рассматриваемой эпохи, как показали недавние исследования, Диодор использует очень серьезные источники: Иеронима из Кардии, Дуриса Самосского, Тимея из Тавромения, (хотя этого автора, возможно, не прямо, а через посредство Агафархида Книдского) [582, с. 370 сл.; 485, с. 216 сл.; 636, т. II, с. 472- 473]. Что касается фрагментов последующих книг, то здесь проблема источников является практически неразрешимой, хотя, видимо, нельзя сомневаться в использовании Полибия и Посидония [567, кол. 689 сл.]. В книгах XVIII-XX основным, источником для Диодора служит Иероним (за исключением описания событий в Сицилии). Это отражается в общей трактовке основных действующих лиц развертывающихся событий. Хотя Антигон описывается с симпатией, но настоящими героями выступают Евмен и Деметрий. В описании неудачной кампании Пердикки против Египта появляется еще один источник, благожелательный по отношению к Птолемею. Путаное изложение этого похода, по-видимому есть результат не очень тщательного соединения версий двух различных источников. Сицилийские события (с этим согласны практически все исследователи) Диодор излагает, опираясь главным образом на «Историю Агафокла» Дуриса Самосского: сходное описание /105/ некоторых событий и общая благожелательная оценка деятельности Агафокла, характерная для труда Дуриса. И напротив, негативная оценка Агафокла — вероятнее всего результат влияния труда Тимея. Относительно источника Диодора в описании римских событий уверенно сказать ничего нельзя, хотя существует предположение, что использовался один из ранних римских анналистов, возможно Фабий Пиктор.
Важность сведений, сообщаемых Диодором о раннеэллинистической эпохе, определяется еще тем, что иногда в повествовании, помимо чисто политических аспектов истории, появляются и экономические. К примеру, рассказывая о событиях, предшествующих осаде Родоса Деметрием Полиоркетом, Диодор дает краткое, но яркое описание процветания острова и экономических основ его политики (стремление к нейтралитету, при большей расположенности к союзу с Египтом) [303, с. 62-64]. Диодору свойствен и определенный интерес к социальной проблематике. В частности, он отмечает (XXXI, 40а; XXXII, 9а-в&); 15), что Андриск осуществлял проскрипции богатых македонян. Благодаря этому свидетельству (в сочетании с некоторыми другими, в частности эпиграфическими) становится ясно, что движение Андриска было не только «национальным» восстанием, борьбой за восстановление независимости Македонии от Рима, но и проявлением социальных антагонизмов. Понятным становятся и причины сопротивления, которое первоначально было оказано Андриску в Македонии, и последующей массовой поддержки его населением. Это сообщение Диодора особенно показательно в сравнении с освещением этих событий у Полибия, который не может понять, как могли македоняне подняться против Рима [494, с. 336 сл.; 636, т. II, с. 328].
Определенные сложности вызывает хронология Диодора. Он пытается совместить в единую систему датировку по олимпиадам и их годам, по архонтам-эпонимам Афин и по римским консулам, т. е. хронологические определения, которые он встречает в своих источниках. Однако это совмещение не всегда удачно. Нередко Диодор помещает под одним годом те события, которые длились несколько лет. Кроме того, начала годов по олимпиадам, архонствам и консульствам не совпадают между собой, в силу чего события, происшедшие в один год, иногда относятся к разным годам [583, с. 283 сл.].
Аппиан [212; 155]. Истории эллинистической Греции и Македонии Аппиан касается в книгах: IX («Македонская и Иллирийская»), X («Греческая и Ионийская»), XI («Сирийская»), («Митридатова»). Наиболее важны книги IX и X, однако последняя утрачена почти полностью, а IX книга сохранилась только во фрагментах. В литературе уже отмечалось, что ценность труда Аппиана — в строго фактическом изложении событий, трезвости и рациональности его суждений. Вопрос об /106/ источниках Аппиана чрезвычайно сложен, особенно по отношению к IX книге, описывающей историю Македонии и Иллирии и завоевание этих стран Римом, поскольку приходится оперировать только фрагментами. Сложность усугубляется тем, что труд Полибия, который явно был одним из основных источников Аппиана, сохранился (для этого периода) также только отрывочно. Некоторые противоречия с Полибием указывают на использование других источников; помимо полибиевой традиции, имеются свидетельства использования еще по меньшей мере двух источников: римской анналистики (однако не известно — кого именно) и какого-то греческого автора императорской эпохи [636, т. II, с. 470]. Аппиан часто ошибался при согласовании различных версий.
Свидетельства Аппиана иногда очень ценны, так как более точно отражают события. Пример тому — описание Аппианом переговоров о мире между македонским царем Филиппом V и Римом в 197/196 г. до н. э. (App. Mak., 9, 1-3). Как показали современные исследования, версия Аппиана здесь более точна, чем версия Полибия, Тита Ливия и Юстина [636, т. II, с. 470]. Иногда, однако, мы встречаем в труде Аппиана и явные искажения, например в рассказе о заключении договора между Филиппом V и Ганнибалом в 215 г. до н. э. (App. Mak., 1). Аппиан (как и Тит Ливии) преувеличивает значение этого договора и опасность для Рима вследствие заключения союза между двумя его врагами. Исследования показали, что Полибий сообщает версию, аутентичную тексту договора (об этом, в частности, говорят и наблюдения над языком — наличие определенных «пунизмов», следов перевода его с финикийского на греческий) [288; 246]. Бесспорно, что в изложении Аппиана здесь проявляется «римская версия» событий с ее стремлением усугубить трудности положения Рима и агрессивность его врагов. Иногда ошибки у Аппиана проистекают из-за неправильной датировки событий. Рассказывая о ходе 2-й Македонской войны, Аппиан (App. Mak., 4,2) сообщает о прибытии в Рим осенью 201 г. до н. э. посольств с Родоса, из Пергамского царства и Афин с просьбой о помощи против Филиппа V. В действительности же афинское посольство побывало в Риме позднее и без всякой связи с родосцами и пергамцами [636, т. II, с. 111]. В ряде случаев невозможность выяснить источники Аппиана не позволяет понять очень важные проблемы истории. Например, в описании причин и начала 1-й Иллирийской войны Аппиан развивает версию, весьма отличную от версии Полибия. Проблема источников Аппиана здесь остается нерешенной несмотря на ряд выдвинутых исследователями гипотез. Из-за этого до сих пор неясны цели римской политики на западном побережье Адриатики в то время [278, с. 22-23].
Можно полагать, что, в общем, сочинения Аппиана представляют собой ценный источник по истории Греции и Македонии /107/ эллинистической эпохи, однако его сообщения требуют постоянной проверки и сопоставления с другими версиями событий. Необходимо учитывать и проримские настроения Аппиана.
Сочинение Помпея Трога (в сокращении Юстина) представляет собой единственный общий очерк истории эллинистической Греции и Македонии. По некоторым важным историческим событиям Помпей Трог — единственный источник. Только у него, например, мы находим сообщения о вторжении в Македонию царя Эпира Александра II, его победе над Антигоном Гонатом и поражении от Деметрия II (XXXVI, 2, 9-12). Иногда новые эпиграфические документы доказывают точность Помпея Трога в описании тех событий, которые вызывали сильные сомнения у историков: в частности, его рассказ (XXVIII, 1, 1-4; 3, 1-9) о браке Александра II с Олимпиадой, о преждевременной смерти царя, регентстве Олимпиады и браке между Деметрием и дочерью Олимпиады Фтией [278, с. 20]. Во многих случаях, когда одни и те же события по-разному передаются в различных источниках, очень часто версии Помпея Трога оказываются более точными [365, с. 592].
Вместе с тем не следует и преувеличивать ценность труда Помпея Трога. Основные недостатки его порождены общим взглядом автора на историю: особое внимание он уделяет внезапным поворотам в ходе развития политических и военных событий, актам жестокой борьбы внутри правящих династий и т. п. Помпеи Трог не только пишет об этом слишком много (часто в ущерб изложению более важных событий); события рассматриваются им сквозь призму «морализаторства»: реальные причины заменяются внезапным поворотом судьбы, наказывающей человека и т. д. Примером подобного подхода к изложению исторических событий служит его повествование о последнем походе Пирра (XXV, 3-5). Само предприятие эпирского царя у него выглядит как авантюра, заранее обреченная на неудачу; победы и поражения в ходе военных действий объясняются поворотом судьбы, которая наказывает Пирра, «вознесенного на такую вершину власти», которую «ему было предназначено достичь по предначертанию судьбы», но который этим не довольствуется. В рассказе о защите Спарты упор делается на романтические подробности, такие, как большее мужество женщин, чем мужчин и т. д. [303, с. 109].
Описание борьбы между двумя сыновьями македонского царя Филиппа V Персеем и Деметрием дается у Помпея Трога как борьба добра и зла. Черня Персея и доброжелательно рисуя Деметрия, Помпеи Трог совершенно упускает из виду реальную политическую борьбу при македонском дворе. В частности, он не упоминает о том, что Деметрий был проримским претендентом на престол, проводником римской политики. Не замечает он и сложной политической игры Филиппа V. /108/
Вопрос об источниках Помпея Трога чрезвычайно сложен. Сейчас отброшена старая гипотеза, согласно которой труд Помпея Трога — лишь сокращенное изложение сочинения Тимагена Александрийского. Не подлежит сомнению использование для описания истории диадохов работы Иеронима из Кардии. Источники для более поздних периодов — объект острых дискуссий.
Тит Ливий. История Греции и Македонии эллинистической эпохи рассматривается Ливией в XXI-XLI книгах его произведения «Римская история». Основным источником для описания взаимоотношений Рима с миром эллинистических государств у Тита Ливия является Полибий. Сравнение труда Тита Ливия и сохранившихся фрагментов Полибия показывает, что римский автор при всей верности, концепции и рассказу своего греческого предшественника несколько модифицирует изложение: он убирает описание некоторых событий, рисующих римлян в неприглядном свете, и, наоборот, добавляет благоприятные для Рима факты, которые он черпает из римской анналистики. Хотя эти изменения «полибиевой основы» диктуются отнюдь не научными соображениями или поисками истины, современные исследователи уже не склонны отбрасывать все факты, сообщаемые Титом Ливией и отсутствующие у Полибия как апологетическое изобретение римской анналистики [617; 636, с. 491-493]. Но даже в тех случаях, когда Полибий и Ливии представляют одну версию событий, нельзя автоматически считать, что она правильно отражает исторические события. Выше мы уже отмечали, что трактовка договора между Филиппом V и Ганнибалом, как она отражена у Полибия и Тита Ливия, содержит многие неточности.
В целом Тит Ливий представляет собой очень ценный источник для изучения истории эллинистического мира, однако нельзя забывать, что стремление показать Рим в благоприятном свете иногда приводит автора к искажению исторических событий.
Общественно-политическая литература. Эллинистическая эпоха привела к крупным изменениям в общественном сознании. Одним из признаков было появление новых философских систем, из которых особое значение имели стоицизм и эпикурейство. Одновременно происходили большие изменения и в традиционных школах — Академии и Перипатосе. Для них характерен постепенный отход от общественно-политической /109/ проблематики. Если ранее в трудах Платона и Аристотеля огромное место занимали вопросы, связанные с природой человека, его местом в обществе, исследовались существующие политические системы, разрабатывались проекты наилучшего государственного устройства, то теперь в школах их учеников и преемников эта проблематика постепенно исчезает. Старые философские школы в своем истолковании общественно-политических отношений целиком исходили из исторической реальности классической Греции, где основной формой организации общества была гражданская община — полис. В условиях упадка полиса и господства эллинистических монархий школы Платона и Аристотеля не смогли найти .адекватных форм отражения исторической реальности и в результате постепенно отходят от общественно-политической проблематики. Сами эти изменения являются показателем структурной перестройки общества.
Роль выразителей новых общественных настроений взяли на себя две возникшие в эллинистическую эпоху философские школы: стоическая и эпикурейская. Самыми ценными для историка являются этические учения этих школ, ибо в них ярче всего (хотя и в очень абстрактной форме) отражаются общественные отношения.
Поиски места человека в изменившемся мире, оправдание его бытия и проблема его цели занимают основное место в трудах стоиков. Стоики выработали новый общественный идеал — идеал мудреца, в сущности прямо противоположный общественному идеалу классической Греции — идеалу активного гражданина полиса, ибо мудрец — бесстрастен, его интересы сосредоточены в нем самом, в усовершенствовании его души. Этика стоиков была, таким образом, глубоко индивидуалистична и тем самым прямо противоположна коллективистской полисной этике классической эпохи.
По Эпикуру, цель жизни — достигнуть счастья, счастье же наступает тогда, когда человек приходит в состояние атараксии, (безмятежности), т. е. в состоянии свободы от страха перед грозными стихиями и смертью. Одним из путей достижения этого состояния является уклонение от политики. Общественный идеал Эпикура — это идеал человека, живущего в чуждом, враждебном мире. В исследованиях последних лет проводится, мысль о том, что эпикурейство — это философское учение, отражающее общественные настроения мелких собственников эллинистической эпохи [468].
Философские произведения того времени могут служить источником для понимания общественных настроений эпохи и через них общественных отношений. Особенно важно то, как философия решает проблему места человека в обществе. Идеалом человека теперь становится мудрец, не участвующий в общественной жизни. Этот идеал прямо противоположен идеалу /110/ классической эпохи с его упором на активную деятельность в рамках общества. Такое изменение естественно. В условиях полиса гражданин чувствовал себя соучастником политической жизни, принимавшим участие в обсуждении и решении важнейших дел полиса, и тем самым, в известной мере, создателем своей судьбы. В условиях эллинистического мира, среди постоянных конфликтов, где решения, задевавшие судьбы сотен тысяч людей, принимались за тысячи километров, во дворцах эллинистических правителей, а логика этих решений часто была непонятна тем людям, которые вовлекались в события, человек чувствовал себя песчинкой, влекомой неведомыми силами. Естественной реакцией на это было появление таких философских учений, которые делали упор на внутреннюю жизнь человека, на его духовную независимость от внешних сил, что мы и видим в этике стоиков и эпикурейцев. Это один из примеров того, насколько философская литература может служить историческим источником. Возможны и иные подходы. В частности, можно проанализировать учение стоиков о мире как полисе также с точки зрения отражения в нем общественных отношений. Философские произведения в целом обладают большой ценностью как исторические источники. Однако в них напрасно было бы искать прямое, непосредственное отражение конкретных исторических событий. Они отражают лишь общие тенденции общественного сознания, которые, в свою очередь, служат зеркалом общественных отношений. Вместе с тем не следует забывать, что это отражение не механическое, а прошедшее через сознание людей, и поэтому здесь возможны также и поиски настроений конкретных социальных групп с их особыми интересами и особым положением в обществе.
К сожалению, философская литература эпохи эллинизма дошла до нас почти исключительно в виде фрагментов [213; 113, с. 519-662], изложений мнений в трудах более поздних философов, в критических рассуждениях их противников и т. д. Поэтому исследование философской традиции эллинистической эпохи затруднено. Важную роль для понимания философии эллинизма играют сборники жизнеописаний философов, изложения их имений. Наибольшее значение (Среди литературы этого типа имеет произведение Диогена Лаэртского (III в. н. э.). [49].
Особое место среди источников, освещающих духовную жизнь эллинистического мира, занимают утопические произведения. Правда, не сохранилось ни одного сочинения этого типа. Две наиболее известные утопии эллинистической эпохи дошли до нас благодаря пересказу Диодора: изложение сочинения Евгемера о счастливом острове Панхайа (V, 41-56) и сочинения Ямбула о его жизни на Солнечном острове (II, 55-60). Конечно, сокращенный пересказ Диодора дает лишь самое общее представление об этих произведениях, но тем не менее и в /111/ такой крайне сокращенной форме они являются важными свидетельствами эпохи, представляя собой своеобразное «негативное» отражение действительности, указывая на самые «болевые точки» эпохи и отражая представления о справедливом устройстве общества [179; 321; 323].
Совершенно не дошла до нас историко-культурная литература эллинизма. Видимо, наиболее ярким образцом произведений такого рода было сочинение перипатетика Дикеарха (IV—III в. до н. э.) «Жизнь Эллады», в котором содержалось описание различных городов Греции, указывалось на природные условия их, систему градостроительства, основные художественные памятники. Немногие сохранившиеся фрагменты этого произведения показывают, сколь важного источника мы лишились.
Раннеэллинистическая эпоха дала еще одно произведение общественно-политической направленности, важное для понимания общественных настроений. Это «Характеры» Феофраста [184; 185]. Хотя описанные в этом произведении человеческие типы определяются как литературные маски, нам представляется, что в духе перипатетической страсти к классификации Феофраст создал галерею действительно существовавших человеческих типов. Начало этого рода наблюдений встречается уже у Аристотеля, который в «Политике» и в «Никомаховой этике» делал выводы о различных формах поведения людей в зависимости от их социального статуса, образа жизни и источников благосостояния. Развитием (и одновременно некоторым упрощением) этих идей являются «Характеры» Феофраста. Это произведение можно считать одним из первых опытов социально-психологической характеристики различных типов гражданства греческого полиса. Специфическим явлением эллинистического мира было рождение новых крупных государств с монархической формой правления. Монархия и раньше была известна греческому миру. Однако принципиально новым является установление прямой зависимости от власти царей значительной части греческого мира. Этим объясняется пристальное внимание греческих теоретиков к проблемам царской власти, монархической формы правления. Уже Аристотель в конце жизни написал особое сочинение — «О царской власти». По названиям нам известно большое число такого рода произведений философов различных школ, однако до нас они не дошли. Единственным исключением являются небольшие трактаты пифагорийцев конца эллинистической эпохи, частично сохранившиеся у позднего автора Стобея [302].
Экономические сочинения. От эллинистической эпохи до нас дошло два произведения, специально посвященных экономике. Одно из них сохранилось среди сочинений Аристотеля. Однако сейчас никто не сомневается в том, что оно не принадлежит Стагириту. Его обычно определяют как «Экономика» /112/ псевдо-Аристотеля [58; 9]. Это произведение состоит из трех книг, причем третья известна только в поздних латинских переводах. Вероятно, авторами всех трех книг являются различные лица. Филодем (I в. до н. э.) считал автором первой книги Феофраста — ученика Аристотеля и его преемника по руководству школой.
Эта книга имеет большую ценность, представляя собой изложение (основанное в значительной мере на идеях Аристотеля) теоретических представлений о хозяйстве отдельно взятого ойкоса и полиса. Здесь, пожалуй, в наиболее концентрированном виде изложены основы античных воззрений на экономику. К сожалению, в советской науке это сочинение еще почти неисследовалось.
Вторая книга — это сборник примеров о различных финансовых затруднениях, которые испытали полисы и отдельные лица, а также о способах их преодоления. Ряд эпизодов книги относится к раннеэллинистическому времени.
Третья книга посвящена обязанностям мужа и жены (главным образом в ведении хозяйства).
К I в. до н. э. относится произведение философа-эпикурейца Филодема «Об экономике» [186]. Сочинение Филодема сохранилось только в геркуланских папирусах, поэтому и в нем много лакун (не считая того, что оно сохранилось только на 1/4), очень много неясных мест и т. д. Трактат представляет значительную ценность как источник для понимания экономических воззрений эпикурейской школы.
Географическая литература. Эллинистическая эпоха была временем расширения географического кругозора, временем подъема географической мысли, когда творили выдающиеся ученые-географы, в частности Эратосфен [51]. Однако от трудов самого Эратосфена и многих других географов эллинистической эпохи до нас дошли лишь отдельные фрагменты. Важнейшим сохранившимся географическим сочинением, которое может служить источником для изучения эллинистической Греции и Македонии, является «География» Страбона [170; 12; 50; 160; 217; 171], жившего в эпоху Августа. Страбон писал свой труд, руководствуясь практическими соображениями. Это не теоретическая география, а рассчитанное на римских администраторов практическое описание различных стран, с акцентом на рассказы о местоположении, климате, природных ресурсах, особенностях хозяйственной жизни, политическом устройстве, достопримечательностях, с некоторыми элементами истории (как политической, так и художественной). Значение труда Страбона определяется прежде всего большим числом источников, использованных им (при этом он часто называет их), нередко он ссылается на собственные наблюдения.
Однако для изучения эллинистической эпохи на территории собственно Греции и Македонии Страбон дает меньше /113/ материала, чем для других областей Средиземноморья. Это объясняется несколькими причинами. Во-первых, он мало бывал в Элладе, высказывалось даже предположение, что кроме Коринфа он не посетил ни одного крупного города Балканской Греции. Во-вторых, Греция для него — это, прежде всего, арена деятельности героев древности, в первую очередь гомеровских. Бесконечно преклоняясь перед Гомером, Страбон посвящает много внимания именно географии гомеровской эпохи, и вообще географии древнейших периодов в ущерб крупнейшим греческим городам. Современные исследователи считают произведение Страбона исторической географией, но в «греческих книгах» автор сообщает очень мало сведений об истории эллинистического периода или лишь сведения, почерпнутые у Полибия и Посидония.
Естественнонаучная литература. Обширная естественнонаучная литература эпохи эллинизма дошла до нашего времени, в сущности, в виде мелких отрывков. Наиболее активно естественнонаучные исследования велись в школе перипатетиков (в начале эллинистического времени). И не случайно, что важнейшие сохранившиеся произведения этого типа принадлежат преемнику Аристотеля по руководству школой — Феофрасту. Очень важна, в частности, его работа «О растениях» [183]. Это не только свод ботанических знаний раннеэллинистической эпохи; в ней сообщаются интересные сведения, позволяющие представить характер и уровень сельского хозяйства Греции той эпохи. Не менее интересно другое сочинение Феофраста — «О камнях» [596]; здесь обобщаются минералогические знания греков времени раннего эллинизма, приводится масса сведений относительно горного дела, способов извлечения и применения различных минералов в технике и искусстве [93]. Техника горного дела описывалась и в сочинении географа Агафархида (конец III — начало II в. до н. э.). В «Исторической библиотеке» Диодора (III, 12-14) сохранился его рассказ о золотых рудниках в Нубии с подробностями технического порядка и касающихся организаций работ [200, с. 18-21]. Свидетельства авторов эллинистической эпохи Мосхиона (Athen., 206d-209b) и Калликсена (Athen., 203е-204d) о кораблестроении дошли до нас в передаче Афинея [200, с. 340-343]. Для представления об уровне развития научных знаний того времени важны сочинения Архимеда [13], Евклида [56].
Трактаты по архитектуре и градостроительству. К сожалению, практически полностью утрачена обширная литература эллинистической эпохи, посвященная проблемам архитектуры и градостроительства. Известно, например, что Филон (один из строителей пирейского арсенала, автор проекта и руководитель работ по перестройке Телестериона в Элевсине, современник Деметрия Фалерского) написал книгу «О соразмерности священных храмов». Гермоген из Алабанды (II в. до н. э.) описал /114/ в специальном сочинении свои постройки. Имелись также сочинения, в которых рассматривались вопросы практического строительства. Это — «Свод механики» Филона Византийского, жившего, видимо, при первых Птолемеях. Из его произведения сохранились только книга IV «О построении метательных машин», имеющая большое значение для суждения о военном деле эпохи эллинизма, и книга V «Пневматика» (в арабском переводе) — руководство по строительной механике. Книги VII «Военное снаряжение» и VIII «О фортификации и осаде городов» известны только по извлечениям.
В последнее время была сделана попытка (кажущаяся очень обоснованной) выявить характер греческих (в первую очередь эллинистических) концепций архитектуры и градостроительства [122]. Сущность этой идеи заключается в том, что произведение Витрувия «Об архитектуре» [36] представляет собой обобщение представлений греческих авторов, являясь своего рода «компендиумом» достижений эллинистической архитектуры и градостроительства.
Павсаний. Среди авторов римской эпохи, дающих значительный материал для изучения истории Греции эллинистической эпохи, важное место принадлежит Павсанию [30, с. 293-296], автору «Описания Эллады» [138]. Биография его практически неизвестна. Полагают, что он жил в эпоху Антонинов. Современные исследователи пытались отождествить автора «Описания Эллады» и с известным софистом Павсанием, и другим Павсанием — автором истории Антиохии Сирийской. Однако вряд ли это можно принимать всерьез.
За Павсанием укрепилась слава «Бедекера древности», что» в известной мере справедливо, ибо его интересуют и он описывает памятники прошлого Греции: храмы, картины, статуи, надписи, приношения в святилища, руины старых построек и т. д. Именно этим объясняется и то обстоятельство, что Павсаний дал описание отнюдь не всего греческого мира, а только наиболее богатых памятниками истории и культуры областей Греции. «Описание Эллады» состоит из 10 книг: книга I — «Аттика», II — «Коринфия» (а также Аргос, Микены, Тиринф, Эпидавр), III — «Лакония», IV — «Мессения», V-VI — «Элида», VII — «Ахайя», VIII — «Аркадия», IX — «Беотия», X — «Фокида».
В центре внимания Павсания именно древние памятники. Было сделано наблюдение, что наиболее подробно (даже в мелочах) ои описывает памятники, принадлежащие эпохе ранее 150 г. до н. э., и систематически пропускает более поздние [30, с. 294]. Объясняют эту особенность двояко: 1) его интересы действительно лежат главным образом в древности: 2) особенности метода работы Павсания: хотя он посетил все места, о которых пишет и делал заметки о памятниках «на месте», но свою работу он писал уже после завершения путешествия и в /115/ основу ее были положены труды предшественников. Традиции периэгесы в то время (время любования прошлым Эллады) были чрезвычайно сильны, и литературных источников, очень разнообразных, у него было достаточно. Это и авторы III— II вв. до н. э., составлявшие практические описания Эллады, такие, как Дикеарх или Гераклид Коитский и путеводители более позднего, римского времени, когда Эллада стала огромным музеем. Кроме того, Павсаний активно использовал и местную (как правило, не дошедшую до нас) историческую традицию. В частности, для «Мессении» он пользовался Мироном Приенским, написавшим историю Мессенских войн, и Рианом. Возможно, для «Лаконии» он использовал Сосибия.
Наиболее ценно произведение Павсания для археологов, историков искусства, вообще для историков греческой культуры. В его произведении детально описываются тысячи памятников, в большинстве утраченных, сообщаются сотни местных преданий и мифов, о которых мы узнаем только из этого сочинения. Точность сведений Павсания неоднократно была засвидетельствована археологическими раскопками, в частности раскопками афинской агоры.
Вместе с тем труд Павсания важен и как источник по истории Греции (в частности, истории Греции эллинистической эпохи). В своем «Описании Эллады» он не только описывает памятники, но и часто сообщает исторические обстоятельства появления их, дает биографии тех политических деятелей, о скульптурных или живописных изображениях которых он рассказывает. Естественно, что его «исторические справки», как правило, получены «из вторых рук», почти никогда не являются результатом самостоятельных исследований и поэтому обычно достаточно кратки, часто обрывочны, иногда не очень хорошо согласованы. Тем не менее пренебрегать этим источником нельзя, особенно учитывая скудость сведений других источников о Греции эллинистической эпохи. Не лишен Павсаний и определенного критического чутья. В этом отношении характерно его замечание относительно историка Иеронима из Кардии: «Ведь человеку, жившему при царе, поневоле приходится писать все в угоду ему».
Метод изложения у Павсания интересно проследить на примере Пирра. Начав с описания статуи Пирра, стоящей в Афинах (I, II, 1), Павсаний рассказывает о его роде, а затем и деяниях самого эпирского царя, в частности о войнах Пирра с Кассандром, с Антигоном, Лисимахом, римлянами и т. д. При этом для некоторых эпизодов он указывает и источники. Иногда исторические события освещаются в другой перспективе. Так, например, свой рассказ о памятниках Спарты Павсаний предваряет кратким очерком истории ее царей, в том числе и эллинистической эпохи. В этом рассказе особое место принадлежит Хремонидовой войне. /116/
Такие сообщения, часто весьма ценные, встречаются в различных частях книги Павсания. Ценность их определяется характером источников, использованных автором. Вместе с тем объяснения исторических событий у Павсания часто весьма наивны. Например, позицию фиванцев в период войны между Римом и царем Понта Митридатом VI он объясняет следующим образом: «Когда Митридат поднялся против римлян, то фиване, как мне кажется, исключительно только из расположения к афинскому народу примкнули к этой войне» (X, VII, 4).
Особым видом источников для изучения эллинистического общества является художественная литература. Конечно, в литературе эллинистической эпохи мы не найдем прямых указаний на конкретные политические события, их оценки, не выражена позиция автора по самым животрепещущим внутри- или внешнеполитическим событиям, как, например, в комедиях Аристофана. Тем не менее художественная литература является чрезвычайно важным источником для понимания общественных настроений того времени.
Особое место здесь принадлежит новой аттической комедии и особенно самому прославленному из ее авторов — Менандру [121; 204; 205; 137; 177]. Новые папирологические открытия 50-60-х годов нашего века позволяют более или менее полно представить характер творчества афинского комедиографа раннеэллинистической эпохи. Важнейшей особенностью новой аттической комедии (в частности, комедий Менандра), в отличие от более ранних, является обращение ее к быту. Герои комедии — рядовые афинские жители, а не политические деятели и проблемы, волнующие их, — это чисто личные проблемы. Уже одно это указывает на изменение общественных настроений в Афинах, на постепенный упадок гражданского чувства. Интерес к индивидуальному миру рядового человека — результат того, что мир политики становится чуждым основной массе населения.
Хотя в комедиях Менандра основную роль играют традиционные герои — гетеры, воины, богатые молодые люди, угрюмые старики, рабы, параситы, сюжеты комедий — стереотипны, развязки — благополучны, все же через весь этот общепринятый набор пробивается жизненная достоверность. В его комедиях масса мелких деталей, красочно и правдиво отображающих афинский быт конца IV—III вв. до н. э.
Внимание к быту и бытовым подробностям, обыденной жизни заурядных людей характерно и для «Мимиамбов» Герода (автора III в. до н. э.). /117/
1) Как совершенно справедливо отмечается в литературе, Полибий здесь действовал по поручению кого-то из влиятельных римских деятелей [335, с. 26].
2) Тем самым, в общем, Полибий начинает свое изложение с того момента, на котором остановился Тимей.
3) Показательно, что первым ввел в употребление этот термин, носящий явно уничижительный оттенок, Полибий.
4) Именно поэтому Полибий называет свою историю «прагматической». А. И. Немировский считает, что «прагматическая история» у Полибия означает в первую очередь «современная история» [132, с. 127], но при дальнейшем изложении он возвращается к традиционному объяснению этого понятия.
5) Например, надписи, находимые при раскопках агоры Афин, регулярно публикуются в «Hesperia».
&) Так в книге. HF.
Написать нам: halgar@xlegio.ru