Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Древняя македонская монархия сохранила некоторые характерные черты героической монархии, известной нам по Гомеру и тевтонским сагам.¹⁾ Царь, божественного происхождения, с подвластными ему князьями и равными ему соплеменниками управлял национальным^1*) государством, требуя верности как патриотического, так и личного характера. «Гетайры» Александра^2*) были последним остатком царской свиты греческого периода, старинные узы — идея рода — еще не вполне в это время умерли.²⁾

Сохранилось прежнее собрание вооруженных свободных мужчин — войска, и оно упорно держалось за свои права; в Македонии эти права, возможно, были древнее самой монархии, которая была не абсолютной, а ограниченной правами армии; ее даже называли квази-конституционной.³⁾ Царь не мог назначить своего преемника: после его смерти корона переходила к войску, которое выбирало нового царя; естественно, что обычно преемником был старший сын, но это не было обязательным. Если царь был ребенком, только войско могло назначить регента или опекуна. В процессах по делам об измене, в которых сам царь был одной из сторон, государство представлялось войском, которое выслушивало дело и выносило приговор. Так как армия выбирала царя, то она могла и низложить его, хотя при сильном царе использование этого права могло повлечь за собой переход войск к неприятелю. Но войско не имело никакого голоса в вопросах политики; если ему нужно было в эти вопросы вмешаться, воины могли только стать на путь мятежа, что иной раз и случалось.⁴⁾

Войско полностью представляло народ в том смысле, [63] что в нем служили все свободные македоняне; государство воплощалось в царе, хотя он и подчинялся указанным выше привилегиям войска, и только царь представлял Македонию во внешних сношениях. Таким образом, Александр занимал в Коринфском союзе двойственное положение, которое не всеми верно понималось: союз состоял из греческих государств и Александра, который официально олицетворял македонское государство, но в то же время Александр как человек, царь Македонии, был лично председателем союза. Это положение продолжалось до Антигона Досона, который превратил македонский народ в «Государство македонян»⁵⁾ — и тем самым сделал народ частью государства, которое официально называлось не «царь Антигон», а «царь Антигон и македоняне».⁶⁾ Это была только внешняя форма, и она не давала народу никаких широких прав; на деле Филипп V правил иногда с большим произволом, чем какой-либо другой македонский царь.

Завоевание Македонией Египта и Азии поставило новые проблемы. Во время войн диадохов македоняне во всех армиях удерживали свои привилегии, но, вероятно, утеряли их после 300 г., так как македоняне стали только незначительным меньшинством в смешанных армиях наемников. Абсолютные монархии Селевкидов и Птолемеев лишены каких-либо конституционных черт, свойственных Македонии, если не считать права подавать царю петиции, которое было известно в Египте.⁷⁾ Если при поздних Птолемеях иногда в государственные дела вмешивалось войско, то это считалось вмешательством преторианской гвардии, и оно не имело ничего общего с древней македонской конституцией: на деле в войско вряд ли входил хотя бы один свободно рожденный македонянин. Если Македония создала монархии Селевкидов и Птолемеев, то тем, чем они стали, их сделали Азия и Египет: их цари были абсолютными монархами, так же как Дарий I или Тутмос III. Селевкиды и Птолемеи не были национальными правителями, и в их царствах не существовало никакого общеимперского гражданства, как это было в римском государстве. Единственным оправданием этих двух династий было то, что только абсолютная монархия, стоящая над греками и жителями Востока, имела шансы объединить Восток и Запад. Это [64] было в конце концов принято Римом, потому что республика не справилась с управлением эллинистическими странами. Селевкиды и Птолемеи часто делали наследника престола соправителем отца при жизни последнего; в среде Птолемеев были довольно обычны убийства по династическим мотивам, которые в течение более чем столетия позволяли избежать гражданских войн.

Однако каждый царь испытывал влияние греческих идей и желал иметь для своего правления какую-либо базу, помимо прав завоевателя. В Азии и Египте эта база была найдена в идее божественности царя,⁸⁾ но при рассмотрении этой идеи почитание царей греческими городами следует отличать от официальных культов, установленных самими царями. Обожествление Александра⁹⁾ при его жизни не было официальным культом: оно было только политической мерой, ограниченной греческим миром, который обожествил его. Александр желал этого для того, чтобы получить опору и некоторый авторитет у греческих городов, являвшихся его свободными союзниками, в среде которых он, как царь, не мог иными путями найти себе прочное место. Задолго до Александра некоторые греки провозглашались богами и им при жизни воздавались религиозные почести;¹⁰⁾ и когда города качали воздавать эти почести диадохам, они, как и Александр, находили в этом политическую выгоду. Антигон I,¹¹⁾ Деметрий I,¹²⁾ Лисимах,¹³⁾ Селевк I,¹⁴⁾ Птолемей I,¹⁵⁾ даже Кассандр,¹⁶⁾ — всем им воздавались религиозные почести в различных городах, но никто из них не стал официально, при жизни, богом в собственном царстве. Три грека в Египте, избежав какой-то опасности, воздали почести Птолемею I и его супруге Беренике как «богам-спасителям»,¹⁷⁾ но это еще не означает официального обожествления. Александру поклонялись в Александрии как основателю города,¹⁸⁾ но такие культы и ранее были обычны. После смерти Александра ему поклонялись Эвмен и македонская армия¹⁹⁾ и, возможно, судя по монетам, был введен его официальный культ в царстве Лисимаха (не в Македонии). Но прецедентом для древнего мира послужил только официальный культ великого македонянина, учрежденный Птолемеем I, вероятно, вскоре после его воцарения в 305 г. Немного позднее, в 280 г., Птолемей II устроил в Александрии празднество [66] религиозного характера в честь своего отца, Птолемея I,²⁰⁾ а еще позже Антиох I обожествил Селевка в качестве Зевса Никатора;²¹⁾ тем самым установился на будущее время принцип, согласно которому цари, подобно Александру, после смерти официально становились богами.

Окончательное обожествление царя оформилось при Птолемее II; его сестра и супруга, Арсиноя II, была официально обожествлена еще при жизни как богиня Филадельфа,²²⁾ а вместе с ней и Птолемей II (который никогда не называется Филадельфом) стал официально, при жизни, богом, получая почести совместно с нею и отдельно.²³⁾ После его смерти каждый очередной Птолемей — это разумелось само собой — официально становился при жизни богом и занимал свое место в официальном культе. Первое место в этом культе занимал Александр; жреческие обязанности в культе Александра выполняли виднейшие люди страны; но вслед за его именем шел список обожествленных царей и их супруг под их культовыми именами — боги Адельфи (Птолемей II и Арсиноя II), боги Эвергеты, боги Филопаторы и т.д. В конечном счете Птолемей I и Береника заняли свое место в списке сейчас же после Александра в качестве богов Сотеров; вероятно при Птолемее IV Арсиноя II также имела особую жрицу для своего культа, как позднее Береника, жена Птолемея III, и Арсиноя, жена Птолемея IV. Из Селевкидов, возможно, при жизни стал официально богом Антиох II, хотя это не вполне достоверно;²⁴⁾ но, вероятно, со времени его царствования устанавливается официальный культ династии, включая и здравствующего царя, во всех главных городах сатрапий, но с местными вариантами формы.²⁵⁾ Для обеих династий были придуманы божественные родословные. Селевкиды происходили якобы от Аполлона,²⁶⁾ а Птолемеи — от Геракла и Диониса.²⁷⁾ Правители Пергама, хотя они, после того как Аттал I стал царем, почитались в различных городах при жизни и официально обожествлялись лишь после смерти, никогда официально не становились богами при жизни и потому не могли говорить, что их власть является следствием того, что они — боги.²⁸⁾

По-другому было в Македонии. Она была национальной монархией, а Антигониды не были царями-завоевателями, выбирались армией, как национальные цари, в [66] конституционном порядке. Не было и речи об официальном культе этих царей, и ни один Антигонид никогда не был для македонян богом, хотя он мог обожествляться в греческих городах или в таких городах Македонии, которые сохранили свой греческий характер: так, Деметрий I почитался в Афинах, Эвбее, Сикионе и в других местах, Антигон Досон — в Сикионе, Гистиее и Лаконии,²⁹⁾ Филипп V — в Амфиполе,³⁰⁾ Кассандр и Лисимах в Кассандрии. Один царь — Антигон Гонат — и в этом случае был исключением и, очевидно, никем и нигде не обожествлялся.³¹⁾ Его стоическое воспитание и взгляды, повидимому, заставляли его смотреть на такой культ, как на нечто постыдное, и он, может быть, унаследовал это чувство от своего деда Аытипатра — македонянина старого закала, который в свое время отказался воздавать почести Александру, как богу. Сам Гонат предпочитал искать теоретическую базу своей власти в удовлетворении требований философии, и его знаменитое определение царской власти как «благородного рабства» показывает, что в его глазах эта база представляла собой долг службы: царь должен быть слугой своего народа.

Каков был смысл обожествления царей? Вендланд назвал его «политической религией», и это определение отражает истину, если только ставить логическое ударение на первом слове, потому что оно не имеет ничего общего с религиозным чувством. С точки зрения царя, обожествление было политической мерой, которая создавала ему почву в греческих городах и обеспечивала постоянство и законную силу его действиям и после смерти. Эта мера стала возможной благодаря распространению неверия в богов в образованных кругах общества, так как олимпийская религия духовно умерла и к моменту установления культа царей ничто еще не заняло ее места. Говорить лишь о высокомерии этих царей — значит просто не понимать положения: ни один царь никогда на самом деле не считал себя богом, и никто (за исключением Антиоха Эпифана) не придавал большого значения своему культу. Антипатр в более раннее время считал культ царя кощунственным;³²⁾ но в третьем веке люди посмеялись бы над такой мыслью, хотя Гонат, вероятно, считал обожествление просто глупостью. Ведь в представлении людей обычного, среднего уровня, чем, собственно говоря, были [67] боги? У двух наиболее популярных в это время богов — Аполлона и Диониса — были смертные матери, как у Александра или Птолемея; другие, подобно Асклепию, были людьми, и всем была хорошо известна теория Эвгемера, что некогда все боги были людьми. Правда, они бессмертны. Но разве фактически не был бессмертен и Александр, дух которого все еще вдохновлял мир? Олимпийцы не давали ни личного спасения, ни надежды на бессмертие, они давали очень мало духовной пищи и были, по большей части, весьма непригодны в качестве хранителей высшей морали. Их почитателям приходилось слишком многое принимать на веру: можно было верить в мощь и величие Зевса, но можно было также созерцать мощь и величие Птолемея. Местный бог не мог кормить народ во время голода, а царь мог. Может быть, Дионис спас Темисоний от галлов; но, несомненно, Антиох I спас всю Малую Азию. Аполлон не мог помочь хозяйственным руководителям Делосского храма вытребовать долги с островов, а когда они попросили Птолемея, он послал наварха, и тот сразу добился этого.³³⁾ Разве не обладал царь мощью, которой не было у бога? По крайней мере, так казалось людям. Популярная песня, в которой афиняне призывали на помощь Деметрия против Этолии, звучала так:³⁴⁾ «Других богов нет, либо они далеко, либо они не слышат, либо не обращают на нас внимания; но ты здесь, и мы можем тебя видеть не в дереве или камне, но в живом виде».

Вот почему у рядового человека существовал культ царя; и самые культовые имена первых царей: Сотер, т.е. Спаситель, Эвергет, т.е. Благодетель, выражают тот факт, что им поклонялись за их действия. Афины поклонялись Деметрию, потому что он спас их от Кассандра, Родос и острова поклонялись Птолемею I, потому что он спас их от Деметрия, Иония поклонялась Антиоху I, потому что он спас ее от галлов, а Милет — Антиоху II, потому что он сверг тирана;³⁵⁾ типичной функцией царской власти была филантропия, т. е. помощь подданным.³⁶⁾ Надо вспомнить, что этот культ не ограничивался царями, а распространялся и на частных благодетелей,³⁷⁾ как, например, на Диогена, помогшего Афинам освободиться в 219 г. и почитавшегося наряду с Птолемеем III,³⁸⁾ и на Диодора, жреца Зевса в Пергаме,³⁹⁾ которому при жизни был [68] воздвигнут и роскошно освящен храм в Филетерии за спасение Пергама от смут после 133 г. В то же время афинские эфебы начали приносить жертвы вообще «благодетелям» города.⁴⁰⁾ В Ахейском союзе Арату и Филопемену стали воздавать религиозные почести после смерти:⁴¹⁾ посмертный культ людей как героев был обычным явлением, гораздо более древним, чем самый эллинизм.

Кроме имен «Спасителя» и «Благодетеля», большая часть царских культовых имен отражала семейные отношения — Филадельф, Филопатор, Филометор; совсем на другую почву стал один из царей, приняв имя Эпифана,⁴²⁾ — «открывшегося людям бога». Впервые это имя было дано Птолемею V, вероятно в связи с совершеннолетием⁴³⁾ в 197 г. Так как тогда он был лишь двенадцатилетним мальчиком и, может быть, первым представителем династии, коронованным жрецами по египетскому ритуалу, то этот титул, тождественный титулу в египетском тексте Розеттского камня — «появляющийся», точно соответствующий смыслу слова Эпифан, мог быть дан ему египетскими жрецами, для которых мальчик реально был богом солнца, появившимся на земле; политические события этого времени не дают нам ключа к пониманию этого вопроса.⁴⁴⁾ Но этот титул получил особое значение в руках второго своего носителя — Антиоха IV Эпифана, который, может быть, был единственным монархом, принимавшим всерьез свою божественность. Но, несомненно, мотивы, которыми он руководствовался, были в основном политическими: он видел, что для того чтобы противостоять Риму, его царство должно стать единым по культуре и иметь общий культ,⁴⁵⁾ а это можно было сделать только на основе греческой культуры и культа. И совершенно так же, как он часто превращал местные города в полисы с греческими формами правления, так и в культе своей особы, как проявлении образа Зевса, он, возможно, видел средство для достижения единства. Антиох IV был первым из Селевкидов, запечатлевшим свое культовое имя и божественный титул на своих монетах. В более позднее время все культовые имена потеряли всякое особое значение, и даже имя «Эпифан» означало уже не больше, чем в позднейшее время «христианнейший» государь.

Когда Рим постепенно стал играть ведущую роль в эллинистической политике, греческие города стали [69] переносить элементы культа царей на римские божества и почитать его полководцев. «Богиня Рома» — олицетворение всего римского — почиталась в Смирне в 195 г., а в Алабанде в 170 г.,⁴⁶⁾ в обоих случаях в благодарность за «спасение» — помощь против Антиоха III; после организации провинции Азии этот культ мы находим в Милете, Элее и других местах.⁴⁷⁾ Культ богини Ромы создавал Риму то же положение в свободных греческих полисах, каким обладали обожествленные цари. К нему присоединялось почитание римских «благодетелей» — Фламинина, победителя Филиппа V в Халкиде,⁴⁸⁾ и М. Аквилия, установившего порядок в Азии, в Пергаме.⁴⁹⁾ В первом веке до н.э. римские правители провинций почитались все без разбора, и у Цицерона было много хлопот, чтобы не допустить такого культа по отношению к себе самому.⁵⁰⁾ Конечно, в этом сказывалась только боязливая угодливость, потому что правители мало что приносили населению, кроме вреда. Кульминационным ее пунктом явился культ Цезаря в Эфесе как воплощенного бога.⁵¹⁾ В конце концов все эти культы растворились в официальных провинциальных культах Рима и Августа.

Некоторые черты были характерны для всех царств эпохи эллинизма: государство воплощалось в царе, министры и чиновники были только его слугами, которых он назначал или смещал по своему произволу; его совет «друзей» был чисто совещательным органом.⁵²⁾ Царь был источником права;⁵³⁾ чиновники действовали на основании инструкций, изложенных для них в его указах, но он давал любые толкования инструкции, какие ему было угодно. Для редакции указов существовал департамент секретарей,⁵⁴⁾ и один из них вел официальный журнал,⁵⁵⁾ ежедневно проверяемый царем, рассказывающий о важнейших военных и политических событиях; благодаря этим журналам и указам возник канцелярский язык, влияние которого можно заметить у Полибия. Провинции в их внутренних и внешних отношениях обычно управлялись стратегами — губернаторами, обладающими военной властью, хотя Антигониды никогда не применяли этой системы в собственно Македонии и Фессалии и очень осторожно — в Греции; у Птолемеев и Селевкидов⁵⁶⁾ был также главнокомандующий флотом (наварх), и египетский наварх при Птолемее II был одним из ближайших [70] помощников царя.⁵⁷⁾ Но система делегации власти была мало эффективна, и та работа, которая падала на плечи добросовестного монарха — военная, административная, юридическая, торговая, даже попросту письменная, — была обременительной; явная слабость, проявлявшаяся в конце жизни ранее энергичных царей, несомненно, объясняется тем, что они были утомлены этой непосильной деятельностью.

Поскольку в Македонии после смерти царя корона находилась в руках армии, пока она не назначала нового царя, государство со смертью каждого царя как бы временно прекращало свое существование, и все договоры, заключенные покойным царем или с ним, а также сделанные им пожалования теряли силу, если их не возобновлял его преемник.⁵⁸⁾ Новый царь обычно возобновлял действие грамот при условии, если будет внесено вознаграждение для продления договора, и скверные результаты этой системы сказались в действиях Этолии, когда ее договоры о нейтралитете, заключенные с Гонатом и Досоном, потеряли силу в связи с их смертью. Наоборот, акты Селевкида или Птолемея, бывших богами, должны были иметь силу и после их смерти; но эти цари, тем не менее, придерживались теории, что пожалования становятся недействительными с каждой сменой короны, в целях взимания коронного сбора.

Цари имели в своем распоряжении обычный придворный аппарат и особое военное учреждение, постоянное со времени Александра, — «агему» или гвардию: корпус царских пажей — знатных мальчиков, обучаемых для выполнения разных поручений, и офицеров, составлявших личную гвардию царя. Гвардейцы Александра были его штабом; но во втором веке этот термин, так же как и термин «гетайры» и родичи, стал только придворным титулом, жалуемым царем в определенной последовательности, причем титул «родичей» был наивысшим.⁵⁹⁾ Внешним выражением царской власти была диадема — повязка из белого полотна вокруг головы; цари иногда жаловали другим лицам, чиновникам или актерам, право носить пурпур македонских царей.⁶⁰⁾

Армия и флот принадлежали царю. В это время па море шло соревнование в постройке больших военных кораблей, начавшееся в 314 г. с изобретения в Финикии, [71] может быть Деметрием, гептеры — галеры, двигательная мощь которой по сравнению с квинкверемой может быть выражена отношением 7:5 и которая доказала свою ценность в битве при Саламине в 306 г. Когда Деметрий потерял господство на море в 285 г., его флагманский корабль, который Птолемей I, возможно, передал Делосу,⁶¹⁾ достигал уже отношения 15:5. Птолемей II построил на Кипре два судна, коэфициенты которых были 20:5 и 30:5, и наградил их конструктора Пирготела;⁶²⁾ у Птолемея IV был корабль с коэфициентом 40:5, с двойными носом и кормой.⁶³⁾ В связи с военными действиями часто упоминаются корабли с коэфициентом 8:5, 9:5 и 10:5; флагманский корабль Деметрия действовал очень эффективно; другим знаменитым судном был флагманский корабль Антигона Гоната «Истмия», который был посвящен богу на Делосе после победы у Коса, — тяжелый корабль, возможно, имевший три палубы и снаряженный первоначально для бортового боя;⁶⁴⁾ но мы не можем сказать, каково было крупнейшее судно из тех, которые действительно участвовали в бою, так как остались неизвестными все детали битв между Гонатом и египетским флотом. Вполне вероятно, что коэфициенты до 10:5 означают количество гребцов у каждой уключины, соответственно пяти на квинквереме;⁶⁵⁾ но что означает коэфициеyт 30:5 или 40:5, до сих пор остается неясным. В начале третьего столетия мы встречаем две определенные теории морского боя; в очень грубых чертах это: 1) афинско-финикийская традиция действий быстроходных кораблей с техникой использования тарана, которая была принята Карфагеном, Родосом и, вероятно, Египтом (в руках которого была Финикия), и 2) коринфско-сиракузская традиция использования более тяжелых кораблей, прибегающих к абордажу и бортовому бою, принятая Македонией и Римом. Во втором веке стандартные квадриремы и квинкверемы все еще употреблялись в Эгейском море, но более крупные суда выходили из употребления, что объясняется, возможно, тем, что на крупные суда тратились большие средства и человеческие силы, а не тем, что они были непригодны для боя. В 201 г. Филипп V произвел во флоте изменения, последовательно вводя в строй легкие иллирийские галеры «лембы»,⁶⁶⁾ являвшиеся предшественницами римских либурнийских [72] галер. Крупные эллинистические корабли еще существовали в Египте, и Антоний некоторое время употреблял их; но Рим никогда не вводил их в свой флот, и возвращение империи к триремам и либурнийским судам закончило несколько необычную главу истории морского дела.

Сухопутный бой⁶⁷⁾ получил иной характер благодаря использованию Александром тяжелой кавалерии, и от Исса в 333 г. до Селласии в 222 г. ведущую роль играла конница. Александр был мастером комбинирования разных родов оружия — тяжелой и легкой пехоты различных типов, тяжелой и легкой кавалерии; его диадохи сохранили все эти методы ведения сражений, прибавив боевых слонов, которыми сам Александр никогда в бою не пользовался. Пока продолжалось его влияние, типичной формой боевого построения была фаланга, с тяжелой пехотой в центре, легко вооруженными пехотинцами и кавалерией на флангах; кавалерия начинала, а иногда и заканчивала бой, и бывали сражения, в которых тяжелая пехота совсем не принимала участия. В течение столетия после смерти Александра война в значительной мере велась силами наемников, набираемых среди всех народов Европы и Азии; после 278 г. в большой моде были галльские наемники, так как они были храбры, а вначале и дешевы. Цари охотно использовали наемников, так как благодаря этому они могли щадить свои национальные войска, составляющие фалангу. Наемники редко бились на смерть, и война часто приводила к тому, что наемников врага принуждали к сдаче, а потом сами вербовали их в свою армию. Но с 222 г. способы ведения войны начали меняться, и фаланга, национальный македонский военный строй, снова стала выступать на первый план: битвы при Селласии в 222 г. и Рафии в 217 г. были решены столкновением национальных фаланг, которые бились, как бьются люди, когда задето их национальное чувство. Для Македонии было несчастием, что, когда она столкнулась с Римом, методы ведения войны Александра уже были забыты. Фаланга Александра была активной и гибкой боевой единицей, состоящей из многочисленных отрядов; их копья своей длиной напоминали кавалерийские пики;⁶⁸⁾ огромной заботой при этом была охрана флангов, и не раз ряды приходили в расстройство из-за [73] невозможности удержать линию боя. Но в битве при Киноскефалах Филипп V использовал фалангу, ставшую жесткой и негибкой, вследствие веса удлиненных копий,⁶⁹⁾ причем все было принесено в жертву, лишь бы иметь как можно больше остреев копья перед первым рядом фронта, и совершенно без внимания была оставлена жизненная необходимость иметь очень сильные фланговые заслоны. Конечно, едва ли фаланга имела серьезные шансы на победу при Киноскефалах или Пидне, так как обе битвы с самого начала велись неправильно; но, несомненно, в подходящих для нее условиях — на ровной почве и при непроницаемой охране флангов — она разбила бы римские легионы и любую другую армию. Но такие условия встречались редко, а в борьбе с Римом просто никогда не встречались, и решающее значение имела способность легиона хорошо драться почти при всех условиях. Фаланга, подобно динозаврам, погибла от крайней специализации.

Век гигантских военных кораблей на море был веком боевых слонов на суше: все полководцы Александра, под впечатлением отчаянной битвы с Пором, высоко оценили боевые качества слонов, и можно еще проследить между 324 и 275 гг. прибытие из Индии отдельных их партий. Около 275 г. Птолемей II начал охотиться за африканскими слонами;⁷⁰⁾ его единственное посольство к Виндусаре из династии Маурья,⁷¹⁾ несомненно, имело задачей добыть индийских дрессировщиков и погонщиков. Известно, что в государстве Птолемеев дрессировали африканских слонов до второго века. Но именно Селевкиды были настоящими «владыками слонов»: в битве при Ипсе 480 слонов обеспечили Селевку овладение Азией, и когда в 163 г. Рим старался разоружить династию, народ более всего раздражило истребление слонов. Слоны были страшны для воинов, которые никогда с ними не встречались, они скоро теряли боевое значение в битве с опытной пехотой, зато часто были полезны в действиях против конницы. Однажды, в битве при Рафии, встретились индийские и африканские слоны, и африканские были разбиты; но из этого нельзя делать никаких выводов, потому что африканских слонов было гораздо меньше.

О системе управления в царствах Азии и Египта будет рассказано в другом месте; здесь можно сказать несколько слов о Македонии при Антигонидах.⁷²⁾ Это национальное [74] государство сохраняло свою мощь до самого конца; эта мощь покоилась на национальной армии, а наемниками пользовались только для того, чтобы, по возможности, щадить македонян. Придворная жизнь здесь была проще, чем в других государствах, накопление богатств относительно меньше: поземельный налог давал немногим более 200 талантов в год, и трон, до последних лет правления Филиппа V, был занят царями, обладавшими высокими достоинствами; семейная верность у македонских царей вошла в поговорку, и династия не знала убийств до Филиппа V; для той эпохи характерен интерес Гоната к философии и истории и то, что он собрал вокруг себя кружок ученых. Пелла снова стала столицей; не было сделано попытки выстроить город, который стал бы соперником Александрии или Антиохии. Вероятно, в самой Македонии не было никакой царской земли, и македонский крестьянин был собственником своего надела; но в завоеванных округах, например в Халкидике и Пеонии, земля переходила к государству, т. е. к царю. Антигониды использовали царскую землю в значительной степени так же, как и Селевкиды (гл. IV): они давали поместья знатным и клеры (κλῆροι) обычного типа военным поселенцам и отставным наемникам; но, кажется, они никогда не давали земли в полную собственность, как это часто делали Селевкиды, а удерживали за собой право возврата земли в казну. Оставшаяся от раздач царская земля обрабатывалась держателями; цари были собственниками рудников и лесов.

Македония, по крайней мере ее высший класс, в течение третьего века была полностью эллинизирована: македонский диалект был вытеснен или аттическим греческим, или «койне» («общей речью»), а местный пантеон⁷³⁾ — олимпийцами. Несмотря на свое смешение с другими этническими элементами, македоняне стали теперь единым народом, способным ассимилировать чужеземных поселенцев; и страна стала только еще одной, новой областью греческого мира, правда более мощной, чем все другие, хотя она уже никогда более не набирала таких армий, как в четвертом веке. Население греческих прибрежных городов теперь называло себя македонянами.⁷⁴⁾ Пелла и, несомненно, другие старинные македонские города стали автономными и имели учреждения греческого [75] полиса. Антигониды построили несколько городов, имевших небольшое значение, но главные новые города в стране были основаны Кассандром: Фессалоника (Салоника) и Кассандрия на месте Потидеи. Это были греческие города с греческой организацией, и жители Кассандрии никогда не называли себя македонянами. Македония казалась странной в глазах греков, потому что в стране не было религиозного центра, а население состояло из убежденных сторонников монархии; дом Антигонидов, благодаря Гонату, в такой степени пользовался привязанностью народа, что династия пала только вследствие подавляющей мощи внешнего врага. Но сколько великих людей ни породила Македония, может быть, величавшим достижением небольшой страны был простой македонский крестьянин, свободный, лойяльный и одинаково умелый и в мирное и в военное время. Македония пала в борьбе с Римом просто потому, что Македонии было очень мало.

Что же касается существовавших ранее греческих полисов, то период эллинизма является для них как бы переходным между свободными полисами и муниципиями Римской империи. В начале периода велась борьба между двумя теориями о том, каковы должны быть отношения между монархией и полисом. Александр рассматривал греческие полисы как свободных союзников, Антипатр видел в их жителях подданных, ставил в городах по своему произволу гарнизоны, поддерживал власть олигархов или тиранов, стоявших на его стороне, и борьба этих противоположных направлений политики затянулась надолго.⁷⁵⁾ Кассандр, Лисимах, Птолемеи и Атталиды — все в основном следовали Антипатру и трактовали полисы как подданных. Антигон I воскресил методы Александра как политическое оружие в борьбе против Кассандра и в течение ряда лет фактически обращался с полисами как со свободными; но позже он начал вмешиваться в их дела, а в конечном счете стал ставить свои гарнизоны там, где ему хотелось. Деметрий следовал тому же курсу, начав политикой признания свободы и кончив подчинением;⁷⁶⁾ он и Лисимах⁷⁷⁾ ввели нечто новое — обложение, вероятно развившееся из номинально свободных военных «контрибуций», взимавшихся Александром и Антигоном I с союзных городов. Гонат использовал и ту и другую системы [76] в зависимости от обстоятельств; Досон открыто вернулся к политике Александра. При Селевке и Антиохе 1 города были подданными-союзниками⁷⁸⁾ и, вероятно, облагались налогом;⁷⁹⁾ возвращение свободы Ионии Антиохом II было поворотным пунктом.⁸⁰⁾ Может быть, в целом преобладала тенденция рассматривать полисы в качестве подданных, но она чередовалась с упорными попытками возвращения к политике свободных союзов Александра; однако вопрос в огромной степени осложняется всякого рода вариантами и исключениями, и, конечно, были города и (в Греции) страны, которые никогда не были связаны ни с какой монархией. Свободный союз не давал еще безусловной свободы, так как внешняя политика определялась более могучим союзником; но зато он обеспечивал полную внутреннюю автономию. С течением времени обложение все более становилось признаком подчинения, а отсутствие обложения — признаком свободы; и методы Антипатра уступили место управлению царских эпистатов, или правителей городов; в хороших руках эта система не обязательно приводила к насилию. Другой метод, применявшийся при случае, состоял в том, что царь назначал одного или нескольких главных магистратов, как Атталиды в Пергаме,⁸¹⁾ Птолемей I в Кирене⁸²⁾ и, вероятно, позднейшие Птолемеи в Птолемаиде в Египте;⁸³⁾ Гонат поступал так с Афинами с 261 до 255 г.,⁸⁴⁾ и это был, может быть, единственный случай такого рода управления в самой Греции.

В качестве примера сложности этого вопроса можно взять царствование Гоната. Древней Македонией⁸⁵⁾ и Фессалией (стр. 82) он управлял непосредственно; их города находились под управлением городских правителей, но их собрания не контролировались. Халкидикой от его имени управлял военный наместник. Фессалоника имела своего городского правителя, который контролировал собрание,⁸⁶⁾ но Кассандрия была, вероятно, вполне автономной. В Греции городские собрания никогда не контролировались, но в Коринфе, Халкиде и Пирее стояли гарнизоны, и они, вместе с Мегарой и Эвбеей, находились под военным управлением. Афины, хотя и управлялись друзьями царя, афинскими сторонниками Македонии, были вначале в такой мере свободны, что мы не можем даже сказать, зависели ли они от Гоната как своего [77] суверена; в период с 261 до 255 г. в городе были гарнизон и эпистат,⁸⁷⁾ и Гонат назначал магистратов; после 255 г. Афины стали снова свободны, гарнизон был выведен, но Гонат получил тогда, несомненно, власть над ними.⁸⁸⁾ Аргос, Мегалополь и, может быть, другие города Пелопоннеса управлялись в его интересах его сторонниками, захватившими власть в качестве тиранов; остальная Греция не была с ним связана и жила свободно. Такого рода ситуацию нельзя резюмировать какими-либо общими фразами о том, что Греция находилась в подчиненном положении. Она отражала сложную борьбу противоположных сил, как это всегда являлось характерным для Греции. Отличительной чертой эллинизма было то, что некоторые полисы, как, например, Коринф, имели теперь мало шансов на сохранение свободы. Но говоря о свободе, надо вспомнить, что греки слишком часто понимали под ней только свободу истреблять друг друга, и удерживать их от этого мог только царь или союз. Когда в 217 г. Агелай воззвал к греческому единству против Рима, одним из указанных им мотивов было право беспрепятственно воевать друг с другом; и даже в конце периода эллинизма независимый Византии фактически уничтожил Каллатис — самый цветущий греческий полис западной части Эвксинского Понта.⁸⁹⁾ Даже федерализм не был в состоянии подавить этот дух партикуляризма, бывший проклятием Греции.

Внешне конституция самоуправляющегося греческого полиса в III веке выглядела во многом совершенно так же, как и в классическую эпоху: полис имел свое собрание, совет и магистратов, юрисдикцию над своими гражданами, свои расстроенные финансы и междоусобицы. В северной Греции происходило даже постоянное увеличение числа автономных полисов, особенно в Этолии. Но на деле многое изменялось в силу того основного факта, что действительная политическая жизнь города, которая охватывала собой все и всех, потеряла свое прежнее значение и интерес (гл. III). За время второй четверти III века олигархия и демократия как политические теории борющихся групп населения отмерли; реальная линия раскола приняла другое направление. В Азии можно было стоять за Селевкида или за Птолемея, в каком-либо городе выступать за партию царя или за [78] национальные интересы, но часто враждовали просто богатые и бедные — нездоровый признак, так как в старинные демократические партии часто входили и те и другие. Народные собрания теряли значение; иногда власть переходила к совету, но часто она оказывалась в руках коллегии магистратов. Растущее значение последних иллюстрируется тем, что когда город заключал договор или вступал в союз городов, он часто менял свою магистратуру в соответствии с магистратурой городского союза или союзника.⁹⁰⁾ Заметно растет значение двух магистратур — агоранома, который наблюдал за снабжением хлебом, и гимнасиарха, надзиравшего за воспитанием. В некоторых городах Азии жрец — стефанофор, по имени которого обозначался год, становился главным магистратом;⁹¹⁾ такую должность мог отправлять только богатый, потому что в обязанности стефанофора входило и увеселение граждан.⁹²⁾ Эта должность продавалась, и город, таким образом, получал двойную выгоду. Искренность гражданского патриотизма даже в поздний период проявлялась в том, что все еще находились люди, готовые платить за привилегию продолжать брать на себя новые расходы. Правда, во времена смут иной раз не находилось покупателя, и тогда сам местный храм выкупал должность и давал название году. Со II века жреческие должности тоже регулярно продавались,⁹³⁾ и их исполнение влекло за собой расходы, но в этом случае покупатель получал некоторое возмещение: он мог избежать бремени гимнасиархии или триерархии т.е. обязанности платить деньги и организовать хоры для праздников, а в Милете в I веке жрец римского народа даже получал огромное жалование.⁹⁴⁾ Гимнасиарху и агораному тоже приходилось иногда самим тратить большие средства. Результатом указанных выше изменений было то, что в конце концов бедный человек не мог занимать какую-либо городскую должность, если, как это иногда случалось, какой-либо царь или богатый человек не делал вклада. Когда наступили времена римского господства, эти тенденции стали еще более развиваться: Рим заменил демократии тимократиями, появились новые коллегии магистратов, например политархов в городах Македонии и Фессалии,⁹⁵⁾ и иногда захватывала власть узкая олигархия, как, например, пятьдесят «владык Милета».⁹⁶⁾ Рим мог утверждать, что только доводит [79] до логического конца власть демиургов и апоклетов в Ахейском и Этолийском союзах.

Одной из типичных мер, часто использовавшихся царями, был синойкизм,⁹⁷⁾ — слияние двух или большего числа полисов или общин; Антигон I образовал Антигонию Троаду из семи полисов, а Кассандр объединил двадцать шесть общин в один полис — Фессалонику. Иногда синойкизируемые полисы уничтожались, но нередко переселялась только часть населения, а прежние города продолжали существовать в качестве «деревень» (т.е. демов) нового большого города. Самым необычайным из всех известных синойкизмов была Деметриада⁹⁸⁾ — город в Пагасском заливе, основанный Деметрием в качестве южной столицы. Она соединилась с Пагасами, имела свои городские стены и образовала один полис с двумя кварталами.⁹⁹⁾ При ее создании ничего не разрушали, но Пагасы и все полисы¹⁰⁰⁾ Магнесии от мыса Сепии до Темпи на македонской границе стали «деревнями» Деметриады, которая, таким образом, охватила всю территорию Магнесии и образовала особый, выступавший в южном направлении округ Македонии. Когда Рим отнял Магнесию у Филиппа V, он уничтожил этот синойкизм.

Полис не был единственной типичной греческой государственной формой: почти каждая страна Северной Греции была организована в какой-либо традиционной форме кантональной общины, называемой безразлично «койнон» (община или союз) или «демос», всегда с религиозным центром. Растущее в III веке чувство бессилия небольших городов по отношению к монархиям привело в самой Греции к широкому распространению федерального принципа, и великие эллинистические союзы образовали среднее звено между полисом и монархией; эти ассоциации имели тенденцию выдвигать единоличных руководителей, и Арат пользовался в Ахейском союзе авторитетом, очень напоминающим единовластие. Они были очень полезны, обеспечивали лучшую безопасность и защиту даже против монархий тем, что ограничивали споры своих членов и мешали им воевать между собой. К несчастью, у греков было только одно слово для обозначения почти каждой формы публичной или частной ассоциации: «койнон». При переводе этого термина теперь невольно приходится употреблять часто неподходящее слово «союз». [80]

Прежде чем перейти к союзному государству в собственном смысле слова (Bundesstaat), следует сказать о союзе отдельных суверенных государств (Staatenbund). Панэллинский Коринфский союз,¹⁰¹⁾ образованный Филиппом II и продолженный новыми договорами Александра, был широко задуман и давал единственную когда-либо представлявшуюся возможность осуществления давней мечты — объединения греческого мира, если бы только греки стали смотреть на него с этой точки зрения. Это был союз между Александром и отдельными греческими государствами, за исключением Спарты, с конгрессом делегатов в Коринфе. Члены его оставались суверенными государствами, и в их внутренние дела не вмешивались, если только в каком-либо полку не происходило революции (стр. 126); но Александр был председателем и главнокомандующим союза, и на практике внешняя политика греческих государств была его политикой. Однако это не было бы неизбежно, если бы более крупные полисы позаботились, чтобы союз действовал единодушно; они были бы достаточно сильны, чтобы предупредить всякое покушение на свои свободы и заставить во внешней политике считаться с их голосами. Сильной стороной союза было то, что он давал малым полисам права, пропорциональные правам крупных, и некоторые полисы смотрели на это как на свои хартии свободы. Но опорой союза в некоторых полисах, к несчастью, было непопулярное в народе правительство, и на многих греков это производило впечатление чужого господства, что и обусловило распад союза после смерти Александра. Возобновление союза Деметрием¹⁰²⁾ в 303 г. имело большие шансы на успех, так как союз опирался на демократические правительства, искренне его поддерживавшие; но и этот союз распался после Ипса. Он был восстановлен в третий раз Антигоном Досоном; членами его были уже не отдельные полисы — тогда почти не осталось особых городов-государств, за исключением Афин и Спарты, — а союзы Ахайи, Беотии, Фокиды, Фессалии, Эпира, Акарнании и Македонии. В это время, как было уже отмечено, македонский царь формально не олицетворял уже только в своем лице македонское государство. Союз Досона не претендовал на роль панэллинского (стр. 36); но государства союза были достаточно сильны, чтобы принудить Филиппа помимо [81] его желания к союзнической войне, а это показывает, на что был бы способен прежний Коринфский союз, если бы он этого хотел. Этот союз был последней попыткой Македонии объединить Грецию. Впоследствии Греция была в самом деле объединена в единую панэллинскую федерацию, однако это было сделано императором Адрианом¹⁰³⁾ спустя три века, тогда, когда оно потеряло всякое значение и стало как бы иронической эпитафией над тем единством, которого Греция сама никогда не могла добиться.

Говоря о союзах,¹⁰⁴⁾ мы можем разделить их на три группы: союзы, которые создавались каким-либо царем или были орудием в его руках; союзы, которые выросли из сельского округа, и союзы полисов. Типичным примером первой категории является Фессалия: пока Филипп V не потерял эту страну в 197 г., каждый македонский царь, начиная с Филиппа II, поочередно владел Фессалией как частью Македонии, становясь пожизненным главой ее союза; несомненно, некоторое время цари Эпира управляли Акарнанией благодаря председательству в ее союзе. В самом Эпире был налицо долгий и сложный конфликт между принципами федерализма и монархии: к 300 г. три его племени — молоссы, хаоняне и феспротийцы — сами образовали федеративный «союз Эпира» под председательством царя молоссов, которого молоссы имели право смещать по своему желанию. В руках Пирра монархия стала фактически самодержавием; около 235 г. народ освободился от последних потомков Пирра и государство стало федеративной республикой. Очень своеобразными были союзы, основанные Антигоном I во время его борьбы за власть.

Он предпочел бы вновь образовать Коринфский союз, но до 303 г. это было невозможно, и поэтому он создал три местных союза: ионийский — возрождение прежнего союза, илионский — союз эолийских полисов с Илионом в качестве центра федерации, и союз островов, Ионийских Киклад, с центром в Делосе. Эти союзы не были суверенными государствами: у них не было собрания, председателя, военных или судебных властей и, очевидно, права чеканить монету; дела велись советом уполномоченных, а чрезвычайные издержки покрывались полисами. Их главным делом было справлять [82] союзные праздники и культ Антигона; они были тем реальным орудием, при помощи которого Антигон добивался влияния на входившие в состав союзов свободные города.

В Северной Греции можно встретить несколько примеров развития союзов из различных сельских округов — демов, но основным образцом такого союза является Этолия, единственная страна в Греции, которая от начала своей истории до конца никогда не была завоевана каким-либо царем и не зависела от него. У Этолии было мало городов и не было столицы, а роль федерального центра играл храм Аполлона в Терме. Когда после 321 г. Этолия начала реорганизовывать свою старинную коммуну, членами союза часто были не города, а сельские округа, группировавшиеся вокруг какой-либо деревни или укрепленного холма; но и города продолжали постепенно развиваться. Вся политическая власть принадлежала собранию, в котором принимали участие все свободные этолийцы; собрание возникло из армии, т. е. всего вооруженного народа, и было точным ее соответствием в гражданской жизни; оно собиралось дважды в год — до и после сезона военных походов. Главой союза был ежегодно выбираемый стратег, который являлся председателем и главнокомандующим союза; переизбрание было возможно только через несколько лет. Другими должностными лицами были начальник конницы, секретарь, агонотет, избираемый для проведения празднеств, и семь заведующих финансами. Этолийский союз не был примером союза, в котором входившие в него государства делегировали власть какому-либо союзному органу: союз естественным порядком вырос из народной военной организации, но полисы сохранили внутреннюю автономию и собственное гражданство.

По мере расширения Этолийского союза каждая территория, входившая в него, распадалась на отдельные полисы или другие единства и в таком виде входила в его состав. Если новая единица примыкала к территории союза, она входила в симполитию с Этолией, т.е. ее население становилось во всех отношениях этолийцами и получало доступ в собрание союза. Но полис, находившийся на некотором расстоянии от границ Этолии, становился союзником и входил в исополитию,¹⁰⁵⁾ предполагавшую взаимное гражданство; его граждане становились потенциально [83] этолийцами, но это потенциальное гражданство могло стать действительным только при поселении (на что его граждане имели право) в каком-либо городе этолийской симполитии. Мы еще встретимся с этим потенциальным гражданством в другой связи. Этолийский союз имел совет (буле), состоявший из членов, выбранных единицами, входившими в союз, пропорционально их военным контингентам; но этот орган не имел большой власти и ведал только текущими делами, с которыми нельзя было ждать до ближайшего собрания. Но когда союз сильно разросся, управление им при помощи такого собрания, т. е. массовой сходки, собиравшейся два раза в год, стало невозможным. Однако Этолия никогда не знала какой-либо формы представительства. Результатом было то, что совет выделил небольшой комитет апоклетов, не предусмотренный конституцией, но постоянно заседавший вместе со стратегом и фактически правивший страной, хотя в руках собрания оставалась власть решать вопрос о войне и мире. Таким образом, в период 280—220 гг. Этолия, бывшая наиболее демократической страной Греции, превратилась теперь в наименее демократическое государство.

Этолия была первым сойозом, который использовал свое союзное гражданство для расширения своей территории. Ее примеру последовала Ахайя и Беотия. К 220 г. Этолийская симполития распространилась от моря до моря, включив в себя Западную и Эпикнемидийскую Локриду, Малиду, Дориду, энианов и долопов, часть Акарнании, часть Фокиды, часть Фессалии и Ахайю Фтиотидскую. Членами союза на правах исополитии стали Кефалления, Амбракия, Кеос, Хиос, Ваксос на Крите, Фигалея и фактически — Мессения; позднее членами союза были даже Лисимахия, Киус и Халкедон. Примерно в 290—189 гг. союз контролировал Дельфы, хотя они никогда не были членом союза.¹⁰⁶⁾

Примерами союзов, в основе которых лежало объединение полисов, а не сельских округов, хотя они и представляли собой определенные племена, были Аркадия и Беотия. И та и другая область претерпели много ударов судьбы, но Беотийский союз продолжал существовать и время от времени включал Опунтийскую Локриду и Мегару; и Аркадский союз, хотя временами лишался [84] многих своих союзников, просуществовал до тех пор, пока входившие в него полисы не присоединились к Ахейскому союзу. Ахейский союз был первоначально союзом двенадцати ахейских полисов; он распался во время войн диадохов; его начали восстанавливать в 280 г., и к 272 г. он включал десять оставшихся ахейских полисов, так как Гелика и Бура были разрушены в результате стихийного бедствия; позже Олен стал одиннадцатым членом.¹⁰⁷⁾ Тем не менее, подлинное оформление его системы управления датируется 255 г., когда один стратег заменил прежних двух. Союз был симполитией наподобие Этолии, и другие страны при вхождении в него подобным же образом распадались на свои составные части. Города сохраняли свое гражданство, свои конституции (хотя некоторые согласовали свои магистратуры с должностями союза), свои судебные курии и такую широкую внутреннюю автономию, что в них, в отличие от Этолии, были свои местные монетные дворы наряду с федеральным этолийским. Ни один гражданин какого-либо города не имел прав частного лица в другом городе без специального на то разрешения. Однако в руках союза была вся внешняя политика, армия, федеральные налоги, веса и меры (которые были унифицированы) и право судить преступления против союза. Федеральным центром был храм Зевса Амарийского в столице — Айтионе. Стратег, бывший председателем и главнокомандующим союза, мог переизбираться через год; кроме секретаря, казначея и наварха было десять демиургов, повидимому по образцу аркадских пятнадцати,¹⁰⁸⁾ и соответствующих десяти основным городам союза (первоначально каждый город имел право на одного демиурга, но это вскоре было отменено), которые вместе со стратегом образовывали орган управления союзом, обладавший значительной властью.

Кажется вероятным, что Ахайя некогда, подобно другим государствам, имела совет (буле) и собрание (синод), причем состав последнего был ограничен имущественным цензом, и что в возобновленном союзе оба органа слились в Ахейский совет, который после расширения союза значительно увеличился и, вероятно, состоял из нескольких тысяч человек. Этот совет собирался в Айгионе два раза в год — в апреле и сентябре, причем его сессии [83] сохранили старое наименование синода; некоторые думают, что было четыре регулярных ежегодных собрания, но известные нам другие собрания, повидимому, были чрезвычайными сессиями, собиравшимися в военное время. Синод ведал всей союзной политикой и всеми союзными делами, за исключением новых договоров и соглашений, объявления войны и заключения мира; эти дела подлежали решению синклита — сходки всех граждан старше тридцати лет. Синклит не был союзным собранием; он мог только решать дела, переданные ему синодом, и являлся массовым референдумом; при этом голосование происходило по городам, чтобы избежать скопления народа в том городе, где созывалась сходка; так происходило голосование и в синоде. Подобное же массовое собрание созывалось каждую зиму для выбора новых должностных лиц, которые приступали к исполнению своих обязанностей в мае; впоследствии, может быть в 213 г., и выборы и вступление в должность были перенесены на осень.

Чтобы судить о конституции союза, которая вызывала громкие похвалы, мы должны прежде всего представить себе, чем был синод. Он состоял из делегаций отдельных городов пропорционально их населенности, каждая из которых выбиралась своим городом. Подобная форма делегирования власти была известна в советах различных греческих городов, но она никогда не применялась к союзным собраниям. Поскольку такую систему можно было бы назвать представительством, Ахейский союз пошел по этому направлению дальше, чем любое греческое государство, так как его совет на практике почти стал союзным собранием; но неизвестно, насколько это было результатом сознательного намерения. К несчастью, неизвестно главное: как выбирались делегации, голосованием или жребием, и как представлялись интересы меньшинств. Греция никогда не выработала настоящей системы представительства, но ближе всего к ней подходила система Ахейского союза. Крупнейшим дефектом союза было то, что его конституция распределяла права и обязанности в интересах зажиточных, и несмотря на многие ее хорошие постановления, она в одном отношении определенно уступала конституции Этолии: ограничение синклита гражданами свыше тридцати лет [86] показывает, что половина военнообязанных мужчин не имели голоса при объявлении войны, тогда как в Этолии, повидимому, не было подобного ограничения. Это может облегчить понимание того факта, что во время войны Этолия имела такое решающее преимущество.

Позднейшая история «койнон» как типа государства, может быть здесь намечена лишь вкратце.

В 198 г. Рим урезал Этолийский союз и отнял у него Дельфы, а после 168 г. он совсем уничтожил его: все члены,¹⁰⁹⁾ даже такие мелкие племена, как этеане, стали отдельными союзами, которые вместе с союзами, возникшими в 197 г. (стр. 41), отныне причислялись вообще к Северной Греции. Единственной примечательной чертой их устройства является то, что Фессалийский союз имел как некогда, Союз островов, странную привилегию давать права гражданства населению составляющих его городов.¹¹⁰⁾ Ахейский союз, бывший с 224 до 198 г. сателлитом Македонии, стал снова независимым в 197 г., насколько мог им быть союзник Рима; но хотя в 191 г. он охватывал весь Пелопоннес, он никогда не вернул себе положения, которое он занимал в 228 г. (стр. 17). Однако имелась возможность, что союзный принцип еще сыграет реальную роль в политике, чего Рим не хотел больше допускать, и после 146 г. он распустил и Ахейский и другие союзы. Позже было разрешено вновь образовывать союзы только типа «койнон»;¹¹¹⁾ кроме «койнон» Северной Греции, в Пелопоннесе были известны такого рода союзы: элевтеролаконяне и союзы Ахайи, Аркадии, Арголиды;¹¹²⁾ но все это были религиозные общества, лишенные политического значения. Подобные же неполитические объединения возникли в Малой Азии: Вифинский и Понтийский восходят к Помпею, Азиатский «койнон» существовал при Антонии; позже существовали и некоторые другие. Некоторые их черты восходят к союзам, основанным Антигоном I; в известной мере они были представителями своей провинции, потому что могли жаловаться в Рим на ее правителя, но их главным делом было отправлять официальный культ императора. Единственным известным «койнон», сохранившим настоящие политические функции в царствование Августа, был старинный союз 23 городов Ликии.¹¹³⁾ [81]

Таким образом, из соперничавших государственных форм эллинистического периода выжила монархия, хотя македонские монархии погибли. Цезарь представлял себе греко-римское царство по эллинистическому образцу; Антоний фактически построил такое царство. Но настоящим наследником эллинистических царей был Август, так как хотя его принципат по своей форме был римским, а не эллинистическим, его империя многими нитями соединялась с македонскими царствами. Но эта тема относится к истории Рима.

Назад К оглавлению Дальше

¹⁾ H.M. Chadwick, The Heroic Age.

^1*) Нация в понимании Тарна — племя или народность. (Прим. ред.)

^2*) «Гетайры» — друзья, приближенные, свита. (Прим. ред.)

²⁾ Arr. Anab. VII, II, 6.

³⁾ Ferguson, Amer. Hist. Rev. 1912, 34.

⁴⁾ О полномочиях армии я сужу по фактическим событиям. Cp. Curt. VI, 8, 25.

⁵⁾ Ditt.³ 575; бронзовые монеты Филиппа V со словом Μακεδόνων. Более поздние свидетельства: Diod. XVIII, 4, 3; Polyaen, IV, 6, 14; Arr. VII, 9, 5; Tarn, J. H. 8. 1921, 16.

⁶⁾ I.G. XI, 4, 1097; Tarn, J.H.S. 1909, 269 сл.

⁷⁾ P. Collomp, Reeherches sur la chancellerie et Ia diplomatique des Lagides, гл. III.

⁸⁾ О культе царя см. Е. Kornemann, Klio, I, 51; Beloch IV, I, 366; Kaerst II²; App. V; А.D. Nock, J.H.S. 1928, 21.

⁹⁾ Библиография дана в C.A.H. VI, 598; дополнит. лит. см. L.В. Taylor, J.H.S. 1927, 53, С.Р. 1927, 162; Nock, цит. соч.; Tarn, J.H.S., 1928, 206.

¹⁰⁾ Weinreich, N.J.Kl. Alt. 1926, 633.

¹¹⁾ OGIS 6 и сл.

¹²⁾ Plut. Dem., 10*; 12*; Athen. 536 A; Diod. XX, 102, 2; I.G. XI, 4, 1036*; XII, 9, 207; SEG I, 362*. Cp. K. Scott, A.J. Phil. 1928, 137, 217.

¹³⁾ OGIS 11; Ditt.³ 372, 380.

¹⁴⁾ OGIS 212; Ditt.³ 412-3; Athen. 255 A.

¹⁵⁾ OGIS 16; Ditt.³ 390; Paus. I, 8, 6.

¹⁶⁾ Ditt.³ 332.

¹⁷⁾ Archiv V, 156, N I.

¹⁸⁾ Plaumann, Archiv VI, 77.

¹⁹⁾ Diod. XVIII, 61.

²⁰⁾ Ditt.³ 390.

²¹⁾ OGIS 245, App. Syr. 63.

²²⁾ OGIS 724; см. Beloch IV, 2, 586, прим. 1; Ferguson, С.А.H., VII, 17.

²³⁾ P. Cairo Zen. 59282 (250 г. до н.э.).

²⁴⁾ OGIS 226.

²⁵⁾ Ibid. 233, 245, 224,1.24. См., однако, Bouché-Leclerqs, Histoire des Séleucides, 469.

²⁶⁾ OGIS 219, 227, 237.

²⁷⁾ Ibid. 54; Satyrus, F.H.G. III, p. 165.

²⁸⁾ Об OGIS 302 cm. Ferguson С.P., 1906, 231.

²⁹⁾ Plut. Arat. 45; Ditt.³ 493; I.G. V, I, 1122.

³⁰⁾ B.C.H. 1894, 416, N I.

³¹⁾ Для всего этого — Tarn, Antigonos Gonatas, 250, 435. Теперь известно, о каком эпигоне говорится в книдской эпиграмме (Tarn, J.Н. S. 1910, 214); см. Milet I, 3, NN 138, l. 73.

³²⁾ Suidas, s. v.

³³⁾ Tarn, Ant. Gon., p. 108.

³⁴⁾ Athen. 253 D.

³⁵⁾ OGIS 219; App. Syr. 65.

³⁶⁾ Suidas, βασιλεία 3; Aristeas (ed. Wendland), 36, 265, 290.

³⁷⁾ Ath. Mitt. 1907, 247, N 4, l. 39; Hepding, Klio XX, 490.

³⁸⁾ J.G. II², 1011, I.14; A. Wilhelm, Beiträge 76, N 64.

³⁹⁾ Ath. Mitt. 1907, 243, N 4.

⁴⁰⁾ Heberdey в Festschrift в честь Benndorf, 114.

⁴¹⁾ Plut. Arat. 53; Ditt.³ 624; I.G. V. II, 432.

⁴²⁾ Pfister, Epiphanie в P.W.

⁴³⁾ Nock, J.H.S. 1928, 38.

⁴⁴⁾ Теория Пфистера о происхождении титула Птолемея V от Селевкидов не подтверждается хронологией.

⁴⁵⁾ I Масс. I, 41-42.

⁴⁶⁾ Тас. Ann. IV, 56; Liv. XLIII, 6.

⁴⁷⁾ Milet I, 7, N 203; Ditt³. 694.

⁴⁸⁾ J.G. XII, 9, 931; Plut. Flam. 16.

⁴⁹⁾ Ath. Mitt. 1907, 247, 1.40.

⁵⁰⁾ Ad Quint, I, 1, 26.

⁵¹⁾ Ditt.³ 760.

⁵²⁾ Polyb. V, 41, 6; OGIS 315, VI.

⁵³⁾ E.R. Goodenough, Yale Class. Studies, 1928, 35.

⁵⁴⁾ Collomp, цит. соч.; OGIS 259; Polyb. IV, 87, 8.

⁵⁵⁾ Wilcken, Phil. LIII, 80; cp. Aristaeas 296 сл.

⁵⁶⁾ Polyb. V, 43, I.

⁵⁷⁾ Tarn, J.H.S. 1911, 251.

⁵⁸⁾ Rostowzew, Studien z. Gesch. des röm, Kolonates 252.

⁵⁹⁾ Strack, Rh. Mus., LV, 161; Willrich, Klio IX, 416.

⁶⁰⁾ Ibid.; также Liv. XXX, 42, 6; XXXI, 35, I и т.д.

⁶¹⁾ Tarn, B.C.H., 1922, 473.

⁶²⁾ OGIS 39.

⁶³⁾ Athen. 203 E.

⁶⁴⁾ Tarn, J.H.S., 1910, 209.

⁶⁵⁾ Tarn, J.H.S., 1905, 137, 204.

⁶⁶⁾ Polyb. XVI, 2-7.

⁶⁷⁾ Последняя общая работа Kromayer und Veith, Heerwesen und Kriegführung der Griechen und Römer, 1928.

⁶⁸⁾ Theophr. H. Plant. III, 12, 2, повидимому, подразумевал короткие локти.

⁶⁹⁾ Polyb. XVIII, 29-30.

⁷⁰⁾ Дата: Tarn, C.Q., 1926, 99.

⁷¹⁾ Plin. VI, 58.

⁷²⁾ Ссылки для этого раздела и следующего см. в книге Tarn, Ant. Gon., гл. VII.

⁷³⁾ См. также Costanzi, Annali Univ. Toscane XXXIII.

⁷⁴⁾ См. также ’Εφ.’Αρχ., 1914, 183, N 242; I.G. XII, 9, 199.

⁷⁵⁾ Он прослежен в C.A.H. VI, 362, 418, 438, 485.

⁷⁶⁾ Tarn, Ant. Gon., 76, прим. 15; 113, прим. 4.

⁷⁷⁾ Beloch IV, 1, 234; cp. Phylarchus, F.H.G. I, 350.

⁷⁸⁾ OGIS 221, 11. 46, 59, 72; 221, II и III означают приказ.

⁷⁹⁾ Ibid. 223.

⁸⁰⁾ Ibid. 226, cp. 227; Jos. Ant. XII, 125 сл.

⁸¹⁾ OGIS 267, II.

⁸²⁾ Ferri, Alcune iscriz. di Cirene, N 1.

⁸³⁾ Bevan, Ptolomaic dynasty 106.

⁸⁴⁾ Athen. 167 F; B.C.H., 1924, 264.

⁸⁵⁾ Ditt.³ 459.

⁸⁶⁾ I.G. XI, 4, 1053.

⁸⁷⁾ Фрагмент Филодема (Jacoby, Apollodor's Chronik, 375).

⁸⁸⁾ О жертвах для него I.G. II², 683, 775, 780 (о порче надписи — Tarn, C.Q., 1924, 18); ср. 793.

⁸⁹⁾ Метпоп 21.

⁹⁰⁾ Swoboda, Klio XII, 38; Staatsaltertümer 414 сл.; IV. Schönfelder, Die städtischen und Bundesbeamten des gr. Festlandes, 50, 53, 107; Plassart et Blum, B.C.H., 1914, 472.

⁹¹⁾ Приена OGIS 215; Иасос, Michel 462; см. Магнесия, ibid. 914; Милет, списки в Milet I, 3.

⁹²⁾ Priene 108, 109, 113.

⁹³⁾ Ditt.³ 1002, 1003, 1006, 1009-1015; I. Priene 174, 201; Milet I, 7, 203.

⁹⁴⁾ Milet, ibid.

⁹⁵⁾ Tarn, Ant. Gon., 107; дополн. Ditt.³ 700. В Македонии после 168 г., так как в Фаланне в Фессалии местные ταγοἴ (I.G. IX 2, 1228, 3-й век и ’Εφ.’Αρχ., 1916, 21, N 274, начало 2-го) были именно тогда заменены ταλλίαρχοι, I.G. IX, 2, 1223.

⁹⁶⁾ Milet I, 7, 203, вместе с 208.

⁹⁷⁾ Детали процесса у Difct.³ 344.

⁹⁸⁾ I.G. IX, 2, 1109; Str. 436.

⁹⁹⁾ Arvanitopoullos, ’Εφ.’Αρχ., 1914, 264.

¹⁰⁰⁾ Конечно, по географическим соображениям.

¹⁰¹⁾ Wilhelm, Attische Urkunden I; U. Wilcken, Bayer S. B. 1917, Ab. 10.

¹⁰²⁾ SEG I, 75, с новым фрагментом Wilcken'a в Berl. S. B. 1927, 277; литература в C.A.H. IV, 607.

¹⁰³⁾ Tod, J.H.S. 1922, 173.

¹⁰⁴⁾ Для дальнейшего см. мою библиографию о союзах в C.A.H. VII, 883 сл.; более специально — Swoboda, Staatsaltertümer.

¹⁰⁵⁾ О ее действии см.: Ditt.³ 622; A.J. Reinach, Rev. Arch. 1908; II, р. 208. Самое ясное определение у Swoboda, Wien S. В. 1924, 2, р. 6; cp. L. Robert, Rev. Е.G. 1927, 214.

¹⁰⁶⁾ Ditt.³ 480, прим. 4, дает определенный ответ.

¹⁰⁷⁾ SEG I, 74.

¹⁰⁸⁾ Tarn, С.R. 1925, 107.

¹⁰⁹⁾ Для западной Локриды A.J.А. XXVI, 445.

¹¹⁰⁾ I.G. IX, 2, 508; XI, 4, 1038-1040, 1042, 1046. См., однако, Swoboda, Wien S. В., цит. соч., стр. 25.

¹¹¹⁾ Лучше всего объяснено у Kornemann, κοινόν в Р.W.

¹¹²⁾ B.C.H. 1909, 175, N 2; нет у Корнемана.

¹¹³⁾ OGIS 99, 198; Str. 664 сл.

Назад К оглавлению Дальше