Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Со смертью Аристотеля отдельный человек перестал быть «общественным животным» (Ζῷβν τολιτικόν), членом полиса или самоуправляющегося города-государства; со времени Александра появляется человек как отдельная личность. Человек ощущал потребность анализировать собственную жизнь и отношения к другим людям, которые вместе с ним составляли «ойкумену». Для удовлетворения первой потребности появились системы, устанавливающие нормы поведения (гл. X), для удовлетворения второй — некоторые новые идеи человеческого братства. Они родились в один из критических моментов истории, в тот день, когда на пире в Описе Александр молился о единении сердец (гомонойя) и едином государстве македонян и персов;¹⁾ он первый переступил национальные границы и первый подал мысль о человеческом братстве, в котором не должно быть ни грека, ни варвара. Стоическая философия быстро усвоила это понятие, и самое раннее сочинение Зенона, его «Полития»,²⁾ выражало надежду, которая никогда уже полностью не покидала человека: Зенон мечтал о мире, в котором не будет отдельных государств, который был бы полисом с единым божественным правом, в котором все жители одного города были бы гражданами и членами любого другого, связанными не законами, а их собственным добровольным соглашением или (как он его называл) любовью. Это то, что иногда называется «космополитизмом», — слово, придуманное киниками³⁾ для обозначения того, что они не принадлежат ни к одному государству; но остальные греки этим словом не пользовались, и с ним стали соединяться такие неприятные ассоциации, что лучше его избегать, так как оно вовсе не выражает того, что под ним разумели стоики. Слово «космополитизм» означало уклонение [89] от выполнения национального долга, чего не потерпел бы ни один стоик, так как мудрый человек (по их словам) должен выполнять долг перед своей собственной страной,⁴⁾ и они, кажется, поняли, что если бы их братство когда- либо реализовалось, оно должно было бы добиться этого благодаря национальному государству, а не вопреки ему. Даже практическая жизнь невольно оказалась под влиянием грезы Зенона, так как школа стоиков делала ударение на понятиях равенства и братства и «обитаемый мир», или «ойкумена»,⁵⁾ теперь трактовался как целое; иностранец больше не мог ipso facto считаться врагом, и гомонойя приобрела, пожалуй, более приверженцев, чем какое- либо другое эллинистическое понятие. Начали всплывать некоторые идеи о взаимных отношениях между государствами, независимо от действующих договоров, и зачатки современного международного права восходят к стоицизму III века.

Грекам приходилось теперь думать о том, как спасти себя в условиях господства этих идей индивидуализма и братства. Прежде всего следует указать, что чувство гуманности у греков несколько расширилось. Этот период полон противоречий, и чувство гуманности росло в условиях бесконечных раздоров и войн. Греки попрежнему были воинственно настроены, но они стали сомневаться, следует ли им быть такими. Исократ в 370 г. желал объединить всех греков для нападения на Персию; Агелай в 217 г. хотел объединить их для защиты против Рима;⁶⁾ эта разница красноречива. Теперь чрезвычайно возрастает значение посредничества.⁷⁾ Арбитраж применялся в Греции давно, хотя и редко, и Аргос и Спарта некогда заключили договор о передаче в арбитраж всех своих споров; но в III веке и позднее арбитражи между городами, чаще всего по поводу границ,⁸⁾ стали обычным явлением; как правило, роль посредника выполняла комиссия из другого города, но Александр и многие из его диадохов⁹⁾ тоже разбирали споры между городами, не пользуясь своей властью, как это позже делал римский сенат. Эти вечные судебные дела о нарушениях границы, источником которых был постоянный страх перед голодом и вытекающее из него желание получить более обширную площадь годной для обработки земли, не были идеалом, но это было лучше, чем альтернативный [90] выход; каждый приговор арбитража означал, что удалось избежать еще одной войны, и если приговоры не всегда выполнялись, то это только требовало новых постановлений; и даже незначительные города, как некоторые из критских, заключали постоянные договоры об арбитраже.

На некоторое время могло показаться, что война изменила свой характер, так как великие македоняне — Александр, Деметрий и Антигон Гонат — стали проявлять в военных действиях известное рыцарство. Раньше было общим законом,¹⁰⁾ что при взятии города следует перебить мужчин и продать женщин и детей; ко времени Александра это правило было заменено продажей всего населения,¹¹⁾ и он сам продал население четырех городов — Фив и Газы — без всяких исключений, кроме требуемых законом, а население Тира и Кирополя продал со всякого рода исключениями в отношении мужчин. Но диадохи, повидимому, совсем прекратили эту ужасную практику: взятие города имело отныне целью использовать его ресурсы,¹²⁾ а не превратить его в пустыню. Могло казаться, что старинное право уже умерло; и когда в 279 г. галлы вторглись в Грецию, греческие города горько жаловались на «жестокость» варваров, вновь так напоминавшую о себе.¹³⁾

Затем последовала Мантинея; в 223 г. Антигон Досон позволил Арату и ахейцам удовлетворить свою месть продажей населения этого города. Но это вызвало сильное раздражение, и мы знаем о буре протеста,¹⁴⁾ вызванной этой процедурой. В отношении сильных мира сего Мантинея была концом надежды на лучшие времена; во II веке римляне¹⁵⁾ и Филипп V вели войну так же, как она велась всегда, и обращение со Спартой ахейца Филопемена было не многим лучше, чем жестокость Филиппа по отношению к Киусу и Маронее. Но некоторые греческие города и многие греки придерживались более гуманной практики: когда Милет и Магнесия во II веке закончили борьбу соглашением о равном обмене пленными, Магнесия возвратила большее число пленных, причем за излишек не взяла выкупа.¹⁶⁾ Ликург некогда провел в Афинах¹⁷⁾ гуманный закон, запрещавший афинянам покупать греческих пленников из числа свободных. Некоторые города поступали теперь еще лучше и установили особым договором,¹⁸⁾ что если один из граждан купит [91] гражданина другого города, то он должен освободить его после возмещения затраченной суммы. Нам известно много случаев,¹⁹⁾ когда отдельные лица, часто с риском для себя, старались отпустить на волю или выкупить пленных, и хотя выкупленный пленник, согласно закону, становился рабом выкупившего его до уплаты соответствующей суммы, все же от этой суммы часто отказывались. Среди примеров альтруизма можно назвать имена двух братьев из Эгиалы — Гегесиппа и Антипаппа, которые сами отдали себя в заложники пиратской шайке, чтобы спасти нескольких женщин; наградой им был только венок из зеленых листьев и рассказ об этом, случайно спасший их имена от забвения.²⁰⁾

Гуманность заметна и в стремлении спасти от войны некоторые места. «Святое место» — храм и его территория — было запретно для военных действий,²¹⁾ хотя единственным наказанием для нарушителя был гнев богов; остров Делос, место рождения Аполлона, был таким «святым местом», вероятно, с незапамятных времен. Различные города стремились сделать себя и свои территории «священными», т.е. запретными для войны, с согласия всех греков и эллинистических царей; первой встала на этот путь Смирна²²⁾ около 240 г., за ней последовала Магнесия на Меандре,²³⁾ Алабанда,²⁴⁾ Теос,²⁵⁾ Милет²⁶⁾ и другие города; оракулы рекомендовали и другие посвящения, так никогда и не осуществленные.²⁷⁾ Влияние Дельф и амфиктионов играло большую роль в этом движении и придало ему религиозную основу.²⁸⁾ Было и аналогичное движение за признание отдельных территорий неприкосновенными (ἀσυλία), т.е. запретными для репрессий (σύλη) или частной войны, права отдельного лица или города арестовывать людей и имущество в мирный период;²⁹⁾ этим правом объясняются многие частные войны того времени. Некогда каждый чужеземец был подвержен репрессалиям; но это право постепенно урезалось, отчасти, пожалуй, вследствие его отрицательного влияния на торговлю, и многие храмы давно стали местом убежищ (ἄσυλον).³⁰⁾ В эллинистический период эта привилегия была предоставлена многим другим храмам,³¹⁾ но она распространялась иногда и на целые города и их территории; первым ее получил остров Тенос³²⁾ около 270         г., а за ним последовали все греческие полисы, [92] которые стали «священными», и различные другие,³³⁾ наконец — самые Дельфы.³⁴⁾

Считать наименование «священный и неприкосновенный» пустым звуком — значит не понимать эпоху. Движение за признание ряда городов «священными и неприкосновенными» было серьезной попыткой ограничить войну: разве Селевк II беспокоился бы о предоставлении ничего не значащего наименования Смирне, своему самому лойяльному союзнику? Даже в Сирии в I веке оно сохраняло некоторое значение³⁵⁾ (стр. 154) и потеряло его только в римский императорский период. Но какой практический эффект имело это движение, трудно себе представить, так как оно не меняло политического характера города и не ограничивало его политической деятельности. Между тем однажды такое наименование оказало свое действие весьма любопытным путем: Антиох III, будучи не в состоянии взять Ксанф, объявил его «священным», чтобы спасти свой престиж при отступлении.³⁶⁾ ’Ασυλία оказывала реальное действие в том, что она помогала ограничить то самоуправство, которое было отрицанием общественного порядка. Она распространялась далеко за пределы отдельных городов и храмов: артисты Диониса стали неприкосновенными,³⁷⁾ так что публика могла быть уверена в том, что их представления состоятся; каждый декрет о проксении^1*) давал «асилию» получателю грамоты, и весь греческий мир был наполнен людьми, которые были неприкосновенными для подданных того или иного государства. Не следует думать, что этолийский солдат, воевавший за свой страх и риск, грабил деревню со списком неприкосновенных этолийских проксенов в руке; но Этолия пыталась справиться с этим затруднением выдачей удостоверений об изъятии³⁸⁾ дружественным городам и уплатой хорошего вознаграждения за убытки отдельным лицам. То, что в эпоху империи «асилией» начали злоупотреблять и что некоторые города кишели подонками, получившими право неприкосновенности, и вынуждали Рим к вмешательству, не имеет никакого отношения к достоинствам этого учреждения в более раннее время.

Многое и помимо федерализма заставляло города теснее сближаться и отказываться от своей обычной [93] изоляции. Резко увеличилось число пожалований почетного гражданства жителю другого города и его потомкам; каждый город имел во многих других городах друзей, ставших его гражданами. Мнение, что один человек не мог быть гражданином двух городов, должно было измениться: он мог быть гражданином любого числа городов, но возможно, что в III и II веках он мог быть одновременно активным гражданином только в одном городе, а его гражданство в других оставалось лишь потенциальным. Если Коринф жаловал почетное гражданство гражданину Аргоса, аргосец имел право, в случае переселения в Коринф, осуществить это гражданство и стать вполне коринфянином; в противном случае его коринфское гражданство оставалось потенциальным. Неизвестно только, оставался ли он действительным активным гражданином Аргоса после того, как практически становился коринфским гражданином.³⁹⁾ Но в I веке отдельный человек, бесспорно, мог быть действительным гражданином в двух городах, — это естественное развитие событий; так, в Вифинии Помпей запретил такое двойное гражданство, но не добился его прекращения; Дион был гражданином Прусы, Никомедии и Апамеи, и когда Траян пожелал уничтожить это многократное гражданство, оно оказалось в такой мере укоренившимся, что Траян не мог осуществить свое намерение без потрясения всей муниципальной жизни и мог запретить его только на будущее время.⁴⁰⁾ Но кроме своих граждан, каждый город имел в других городах многих друзей, которые в случае приезда не были совершенно чужими: у них были первые места на играх, и они обедали в городском приемном зале. Межгородские связи принимали различные сложные формы.

Но этот процесс вовсе не ограничился привилегиями отдельных лиц и пошел гораздо дальше: города начали давать права гражданства всем гражданам другого города, что получило название «осополитии» (стр. 83). В начале III века Афины дали права гражданства Приене;⁴¹⁾ позже имели место взаимные пожалования гражданства между многими городами — Афинами и Родосом,⁴²⁾ Мессеной и Фигалеей,⁴³⁾ Паросом и Алларией,⁴⁴⁾ Милетом и целой группой городов:⁴⁵⁾ Ольвией, Кизиком, Гераклеей- Латмосом, Киусом, Фигелой, Миласой, Селевкией-Тралдами; [94] все киренцы были гражданами Теноса,⁴⁶⁾ все жители Феры — Кирены,⁴⁷⁾ все теосцы — отдельных городов Крита.⁴⁸⁾ Использовать эти права можно было так же, как и в случаях почетного гражданства. Это было потенциальным гражданством, которое каждый пожалованный мог по своему желанию осуществить законным образом на деле. Кроме гражданства, подобным же образом жаловались и другие права. Афины дали проксению целым группам людей в некоторых городах Фессалии;⁴⁹⁾ все мессенцы стали проксенами Дельф, все дельфийцы — Сард, все граждане Акраганта — городов Молосского союза.⁵⁰⁾ Индивидуальные пожалования проксении стали столь многочисленными, что некоторые города перестали издавать отдельные постановления; в III веке Эпидавр, небольшой город, выпускал их в среднем четыре раза в год⁵¹⁾ и только включал имена в список, как это уже делала Анафа;⁵²⁾ Дельфы поступали так же с 197 г.;⁵³⁾ около 264 г. Гистиея в течение года издала 32 таких постановления.⁵⁴⁾ Проксении добивались многие: она не только охраняла от ареста и конфискации, но и давала право приобретать землю в собственность в городе, дававшем проксению; это право широко использовалось, и первым шагом Рима после завоевания Ахайи в целях ослабления Пелопоннеса было воспретить право на земельную собственность в двух городах,⁵⁵⁾ хотя позднее он отменил это запрещение. Целые города — Мессена, Херсонес, Александрия, Смирна, Сарды — получали право на первоочередную консультацию Дельфийского оракула;⁵⁶⁾ Итака предоставила всем гражданам Мессены лучшие места на своих играх, Одиссеях;⁵⁷⁾ многие города, в целях поощрения торговли, давали освобождение от ввозных и вывозных пошлин другим городам и их гражданам. Все эти меры способствовали сближению городов между собой. Посейдипп в III веке мог сказать: «Есть много городов, но все они — одна Эллада».⁵⁸⁾ Хотелось бы знать, как далеко зашел бы этот процесс, если бы не вмешался, Рим.

Трудно сказать, в какой мере реально использовалось почетное гражданство. Во всяком случае, из литераторов только немногие ограничивали свою деятельность родным городом: они шли туда, куда их звали работа, друзья, может быть библиотеки. Почетные пожалования [95] давались многим поэтам и философам, декламировавшим и читавшим лекции в других городах, часто в расчете на то, чтобы поднять местный патриотизм; и, несомненно, эти люди, когда они где-либо поселялись, обычно осуществляли в этом городе свое право гражданства: Менандра из Тиррея называли Кассонейским,⁵⁹⁾ Метродора из Скепсиса — Халкедонским;⁶⁰⁾ Аполлония из Александрии и Динократа из Македонии называли Родосскими, Аристарха из Самофракии — Александрийским; известны и многие другие случаи этого рода.⁶¹⁾ Может быть, отсюда можно было бы сделать вывод о некотором обмене гражданами между городами. Однако конституции союзов обычно не допускали приобретения личных прав в другом городе без специального пожалования.

Другим орудием объединения эллинистического мира было развитие общего языка; повсюду образованные люди начинали пользоваться аттическим диалектом, а из аттического диалекта, видоизмененного местными особенностями, развился греческий язык — «койне», «общая речь» эллинизма, известная как греческий язык Нового Завета. Одно время начала было развиваться из дорических диалектов вторая «общая речь», сохранившаяся у Феокрита, однако она не смогла удержать завоеванные позиции. Местные диалекты продолжали существовать в некоторых странах вплоть до I века; но в конечном счете «общая речь» завоевала каждый греческий город, так как, сделавшись всеобщим средством связи между населением различных диалектов, она в конце концов привела к их исчезновению. Вместе с «общей речью» появилось и то, что юристы называют «общей формой»: указы во всех полисах составлялись по одинаковой форме. Действительно, масса почетных декретов этого периода тоже была соединительным звеном между полисами, потому что, как правило, если один город жаловал чем-либо гражданина другого, копия декрета доставлялась уполномоченными в родной полис гражданина, получившего пожалование; здесь уполномоченные просили разрешения передать декрет, их угощали обедом и они произносили речь, подчеркивающую солидарность и добрые чувства обоих городов друг к другу.⁶²⁾ Огромное количество новых праздников приводило к тому же результату: исполнители были только профессионалами, [96] совершавшими свои обычные гастрольные поездки, самые игры были религиозным актом, и полисы командировали на них религиозных представителей. Участки городских храмов были наполнены «стелами» (вертикально стоящими каменными столбами), на которых были высечены декреты и анналы полиса; они играли роль городского архива (хотя некоторые полисы делали свои записи на табличках, хранимых в городской ратуше), и любой посетитель мог прочитать почетные пожалования своим соотечественникам. В III веке почетный декрет часто являлся ценным политическим документом или даже политическим манифестом, но в I веке, когда независимость греческих полисов отходила в прошлое, почетный декрет выродился; он стал тем более многословен,⁶³⁾ чем менее значительно было его содержание, и передавал иногда самые тривиальные детали частной жизни, вплоть до числа гостей на свадьбе:⁶⁴⁾ ведь он теперь давался за плату и должен был оправдать затраченные на него деньги.

Может быть, важнее всего были судебные комиссии; не те, которые в порядке арбитража обсуждали политические споры между двумя городами, а те, которые проводили судебные процессы в самом городе. Дело в том, что еще до 300 г. система рассмотрения судебных дел советом присяжных, состоящим из большого числа граждан, почти исчезла, как этого и заслуживала: она была чуть ли не худшей из всех изобретенных когда-либо судебных систем, потому что на решения совета обычно оказывали влияние политика, страсти масс и предрассудки. В течение эллинистического периода эта система очень часто заменялась совершенно новой системой, которая состояла в том, что из другого города приезжала комиссия в составе одного или большего числа судей (дикастов), которая и разбирала все дела, поступившие в суд.⁶⁵⁾ Это была не идеальная система, так как она не функционировала регулярно; ясно, что часто обращались к судебной помощи другого города только в том случае, когда положение было уж очень плохим. Это вело к большой затяжке судопроизводства⁶⁶⁾ — иногда по прибытии комиссия обнаруживала, что дела не рассматривались годами; а поскольку быстрое судопроизводство не менее важно, чем беспристрастное, это, несомненно, [97] могло вызывать частые проявления самоуправства со всеми характерными для него нежелательными последствиями. Когда комиссия приезжала из другого города, она выполняла свою работу хорошо, потому что стояла в стороне от борьбы местных партий; и судя по сохранившимся протоколам, комиссии в некоторых городах появлялись достаточно часто, чтобы не допускать чрезмерных отсрочек в рассмотрении дел.⁶⁷⁾ Процедура работы комиссий была единообразной: сначала они, по возможности, улаживали дела путем убеждения или неофициального арбитража; оставшиеся дела они либо разрешали сами, либо передавали присяжным. В дошедшем до нас документе описан случай, когда дикасты, присланные из Иасоса в Калимну,⁶⁸⁾ нашли 350 ожидающих их дел, и из них они сами разобрали 340, только 10 передав присяжным. Поскольку дела, подлежащие строгому судебному разбору, рассматривались на основании местных законов (а также царских рескриптов, если город подчинялся какому-либо царю), а не законов города — родины членов комиссии,⁶⁹⁾ — это значит, что во II веке должны были появиться в греческих городах кадры настоящих юристов, которых раньше не существовало, людей, которые изучали законы многих городов, кроме их собственного. Работы Теофраста по юриспруденции тоже помогли формированию более правильных взглядов на задачи права. Более того, так как большая часть дел повсюду улаживалась неофициальным путем, должно было появиться множество правил и для этой процедуры, в которой мы можем, пожалуй, видеть зачатки международной системы правосудия. Беспристрастие в судопроизводстве было для Греции чем-то совершенно новым, так как присяжные чаще всего выносили решения в пользу бедняка или должника. Некоторые города своим беспристрастием снискали себе почетную славу; кажется, главным занятием Приены было улаживание судебных дел ее соседей.

Цари также завоевали себе в этом деле почетную репутацию, и возможно, что первая идея о таких судебных комиссиях возникла у Антигона I.⁷⁰⁾ Если город находился в области, подчиненной царю, иногда, вместо того чтобы назначать комиссию, царский правитель сам выступал в качестве судьи, как это делали римские [98] правители более позднего периода. Клеон,⁷¹⁾ правитель Эгины при Атталидах, заслужил большую похвалу от этого города за то, что был «справедливым судьей во всех случаях, не руководствовался личными мотивами, никогда не заставлял действовать несправедливо или произвольно, но старался в большинстве случаев привести стороны к соглашению», т.е. действовал в точности так, как должна была бы действовать комиссия. Самих царей часто призывали прекратить внутренние смуты, диапазон которых изменялся от споров из-за залогов до первых шагов революции, и они или их правители в этих целях присылали судебные комиссии.⁷²⁾

Из дел, разбираемых дикастами, многие развивались на основе σύμβολον,⁷³⁾ т.е. соглашения двух городов об улаживании частных споров между их гражданами, в целях недопущения того, чтобы какая-либо сторона трактовалась в судах другой в качестве чужеземцев;⁷⁴⁾ хотя σύμβολον намного древнее эллинизма, его все более частое появление⁷⁵⁾ означает известный успех, и высказывалась мысль, что он, подобно стоицизму, содействовал появлению более поздней идеи международного права. Но среди всех судебных процессов дела о долгах были наиболее обычными, и они лежали в основе большей части внутренних разногласий в городах. Присяжные никогда не действовали честно в делах по долговому вопросу, и уже приводившийся документ из Калимны разъясняет нам, что дикасты старались избежать передачи этих дел присяжным, потому что их решение путем голосования в этих квази-политических органах было обильным источником новых разногласий. Все наши источники о судебных комиссиях подчеркивают одно: дикасты старались, часто успешно, восстановить в полисе гомонойю, согласие. Взятые в целом, сохранившиеся постановления дикастов являются хвалебным гимном в честь гомонойи, к которой люди стремились, но которой не могли достигнуть. Власти всех рангов — цари,⁷⁶⁾ послы,⁷⁷⁾ правители,⁷⁸⁾ полководцы союзов⁷⁹⁾ — постоянно призывали народ жить в согласии; наиболее знаменитыми женщинами эпохи были те, которые, как Фила или Аполлонида, старались содействовать этой цели; в это дело вмешивались даже боги, и Аполлон призывает Иасоса к гомонойе.⁸⁰⁾ Сама гомонойя почиталась в виде богини в Насосе [99] и Приене.⁸¹⁾ Гомонойя была одной из великих идей эллинистического века, но оставалась только религиозным стремлением. Согласие не было достигнуто, пока Рим не прекратил все внутренние междоусобия; тогда, в императорский период, полисы свободно прославляли гомо- нойю на своих монетах, и ей часто воздавался культ,⁸²⁾ но всякое значение этого культа для греков уже отошло в прошлое.

Все это могло со временем повести к большему объединению между городами, чем это когда-либо в действительности имело место. Дело в том, что во многих вопросах, требующих совместных действий, им ничего не удалось добиться, как, например, в вопросе об общем календаре. Историк Тимей ввел неудобный счет по олимпиадам (стр. 254), но города продолжали придерживаться своей системы летосчисления по магистратам и даже не начинали одновременно нового года: Афины начинали новый год примерно в июле, Спарта — в октябре, Делос — в январе, наконец, Милет — в апреле; все это вызывало страшную путаницу. Единственные городские календари, перевод которых в систему Юлианского летосчисления достаточно надежен, — это Делосский⁸³⁾ и Милетский.⁸⁴⁾ Система календарей III века в Афинах и Дельфах остается еще в высшей степени неясной.⁸⁵⁾ Еще хуже этого неудобства было то, что не были проведены хорошие дороги, не была обеспечена безопасность сношений между городами. Бандитизм был общим явлением;⁸⁶⁾ иногда рядовые бандиты были подручными крупного организатора; когда Гераклид в 205 г. путешествовал по Греции, он отметил, что безопасной была только одна дорога — от Оропа до Танагры.⁸⁷⁾ Пиратство⁸⁸⁾ было хуже бандитизма и лучше организовано. В борьбе с пиратами цари не оказывали никакой помощи. Деметрий и Антигон Гонат, Птолемей II и Антиох III — все они были в дружественных отношениях с предводителями пиратов, в которых находили хороших союзников. Многие так называемые пираты были людьми, ведущими частную войну. Подлинные пираты — изгнанники, неудачники, безработные наемники, бежавшие рабы — жили в небольших крепостях вокруг Эгейского моря; такая банда некоторое время удерживалась в Фигелах⁸⁹⁾ на территории Эфеса. Нам известны их многие нападения на острова, но в III веке [100] это часто были только рейды на одном корабле для захвата нескольких рабов; у пиратов был тогда смертельный враг — Родос,⁹⁰⁾ и пока морская мощь Родоса была непоколебима, он удерживал это зло в должных границах. Больше всего беспокойства доставлял ему Крит. В городах Крита старые пираты, с годами ставшие уважаемыми гражданами, управляли ими, как надлежало, а молодежь под командой какого-либо вожака-авантюриста отправлялась в свои преступные экспедиции. Усилия Родоса были направлены к тому, чтобы заставить городские власти держать в узде этих удальцов.⁹¹⁾ Вот почему, в отличие от царей, Родос редко вмешивался в бесконечные гражданские войны на острове: с его точки зрения, они были даже полезны, потому что удерживали дома искателей приключений. Но после 168 г. римская политика ослабления всех сильных государств без замены их другими принесла свои плоды: Родос оказался не в состоянии держать пиратов в повиновении, а Рим, после захвата Пергама в 130 г., оставил без господина дикие области западной Киликии, ранее находившиеся под управлением Атталидов; сюда собрались пираты и основали настоящее государство.⁹²⁾ Киликия стоила Риму, вполне это заслужившему, двух войн; и даже энергичные мероприятия Помпея только на время расчистили моря.

Мы рассмотрели вопрос о сношениях между городами. Теперь мы должны обратиться к некоторым явлениям, касающимся отдельных лиц как граждан или просто как людей, осознавших растущее значение их индивидуальной жизни. С ослаблением связи с родным городом начинается огромный рост неполитических частных ассоциаций и клубов.⁹³⁾ Таких клубов было мало в Афинах IV века (олигархические клубы V века были совсем иного рода), а Деметрий Фалерский (317—307 гг.) запретил образование новых;⁹⁴⁾ огромный рост числа ассоциаций по всей Греции начинается с 300 г. Многие объединения были крайне малочисленны; если не считать артистов Диониса, число членов более ста почти не встречается. Ассоциации были первоначально социальными и религиозными обществами, группирующимися вокруг культа какого-либо бога; возможно, что эти θίασοι были более чистого религиозного типа, тогда как ἒρανοι, [101] которые собирали значительные денежные сборы со своих членов—в одном из них вступительный взнос достигал 30 драхм,^2*) 95) — были, прежде всего, обществами социального типа. Около 200 г. появляются семейные ассоциации, основываемые отдельными лицами для увековечения памяти предков; в этих ассоциациях жречество становилось наследственным. Каждый клуб имел свой храм, хотя бы маленький, но содержание его доставляло бесконечные хлопоты: многие в свободное от богослужения время сдавали помещения своих храмов для светских целей, подобно клубу Эргетов в Афинах, но, сдавая их в наем, резервировали один день в году для своего ежегодного празднества.⁹⁶⁾ Клуб Эпиктеты в Фере, один из самых богатых, имел ежегодный доход в 210 драхм,⁹⁷⁾ завещанный его основателем; один афинский клуб однажды закончил год с наличностью в 1770 драхм;⁹⁸⁾ но это были исключения, и клубы стали все более и более зависеть от какого-либо богатого члена, который соглашался нести издержки и в честь которого воздвигалась статуя (сооружение статуи он сам оплачивал), — совершенно так нее, как это происходило и с расходами городов (стр. 115).

Эти клубы ни в каком отношении не были обществами взаимопомощи: они могли помогать своим членам в трудное время или заботиться о похоронах умерших членов, что, вероятно, было предлогом для обеда, но на этом дело и заканчивалось.⁹⁹⁾ Ассоциации, называемые по занятиям своих членов, появляются в Афинах¹⁰⁰⁾ и Косе,¹⁰¹⁾ но союз по профессиям практически не известен эллинизму, разве только Египту;¹⁰²⁾ настоящие профессиональные союзы появились только во времена римской империи, и, наконец, Юстинианов кодекс стал говорить об их статутах. Обычно клуб не имел никакого политического значения; но во время последней схватки Ахейского союза с Римом появились клубы «патриотов»,¹⁰³⁾ т.е. людей, объединившихся для защиты конституции своих отцов. Клуб строился по типу городской организации: у него были должностные лица тех же наименований, и он принимал резолюции, подобные декретам [102] города; и это в такой мере стало стандартным образцом, что самые различные формы деятельности — философские школы, Александрийский Мусейон,¹⁰⁴⁾ артисты Диониса,¹⁰⁵⁾ гарнизонные войска Птолемея,¹⁰⁶⁾ поэты, жившие в Афинах,¹⁰⁷⁾ врачи, обученные в Косе или других местах,¹⁰⁸⁾ бывшие воспитанники того или другого гимнасия¹⁰⁹⁾ — все принимали одну и ту же форму организации. Число клубов было велико; в 146 г. в небольшом городе Трезене¹¹⁰⁾ их было 23; очевидно, они отвечали наличным потребностям и не позволяли отдельным гражданам чувствовать себя затерянными в огромном новом мире. Едва ли стоит говорить, что жизнь клубов кажется нам утомительной и невыразимо скучной; трудно сказать, казалась ли греку скучной его жизнь, и не показалась ли бы наша жизнь скучной людям, жившим за 2000 лет до нас. Самой важной функцией клуба было предоставить свободный доступ в полис иноземцам и иноземным культам; чисто греческие клубы¹¹¹⁾ встречаются в Афинах и Родосе, но обычно клубы состояли из иноземцев или были смешанного состава, в этом случае они содействовали разрушению национальных перегородок; так, например, один клуб в Книде, кроме греков насчитывал в своем составе фракийца, финикиянина, писидийца, фригийца и ливийца.¹¹²⁾ Иногда членами клубов были и рабы, но, повидимому, первый известный нам клуб рабов существовал только в конце эллинистического периода в Египте.¹¹³⁾

За это время были достигнуты некоторые успехи в воспитании;¹¹⁴⁾ наблюдавший за воспитанием гимнасиарх¹¹⁵⁾ в конце концов стал почти важнейшим магистратом. Некоторые полисы, как, например, Милет,¹¹⁶⁾ считали, что воспитание должно быть, как это предлагал Платон, делом государства; но в деле его организации они слишком часто зависели от даров царей и богатых частных лиц, как для целей строительства, так и для оплаты преподавателей; даже Родос принял в этих целях дар от Эвмена II.¹¹⁷⁾ В более передовых полисах появились хорошо организованные начальные школы; в Ионии они включали и мальчиков и девочек; в Теосе и на Хиосе мальчики и девочки тоже воспитывались совместно,¹¹⁸⁾ как это давно было принято в Спарте. Повидимому, к учителям не предъявлялось никаких особых требований, [103] но магистраты старались, чтобы это были люди с твердым характером. Воспитание девочек, очевидно, не шло дальше начальной школы; мальчики становились эфебами.¹¹⁹⁾ Эфебия была преобразована в Афинах Ликургом около 335 г.; в эфебы в обязательном порядке зачислялись юноши 19 и 20 лет; эфебия основывалась на военной тренировке, но включала и некоторые воспитательные моменты; однако названия учителей — косметы (обучающие порядку) и софронисты (обучающие самообладанию) — показывают, что целью Ликурга было прежде всего заложить в человеке моральные основы. Система эфебии практически получила универсальное распространение в греческих полисах, но Афины вскоре отказались от ее организации путем принуждения, а другие полисы никогда не применяли этого метода: эфебия была свободным воспитанием. Центром ее был гимнасий. Те, кто проходил через гимнасий, образовывали своего рода неофициальную аристократию, и в новых полисах Азии гимнасий олицетворял греческую жизнь: поселение, которое могло его учредить, находилось на верном пути, чтобы стать полисом. Благоустроенный полис, вроде Пергама, должен был иметь три гимнасия — для мальчиков, эфебов и молодых людей, которые уже прошли через эфебию. Атлетическая тренировка была поставлена образцово; об интеллектуальном образовании мы плохо информированы, но, вероятно, оно не шло дальше грамматики, поэзии (с музыкой) и, в небольшом объеме, риторики; если кто-либо хотел получить высшее образование — изучить философию или точные науки, — он должен был работать самостоятельно у какого-либо известного учителя. Некоторые гимнасии имели библиотеки. Должность гимнасиарха была обременительной; он часто сам тратил много средств как на необходимые текущие издержки, так и на специальные призы и празднества. Конечно, много времени уходило на процессии учащихся к месту жертвоприношений как на обычных городских праздниках, так и в специальных случаях, например при посещениях города царем или в день его рождения. В одном косском календаре¹²⁰⁾ отмечено на протяжении одного месяца восемь дней праздников и четыре дня экзаменов. Если влиятельные люди настаивали на школьном празднике, то это обычно означало только новую [104] процессию; было бы удивительно, если бы мальчики предпочитали праздник, состоящий преимущественно из принудительного пения, своим занятиям по бегу и борьбе. В школьных помещениях, откопанных в Пергаме и Приене, стены от пола до потолка покрыты именами.¹²¹⁾ Эфебы, как и их отцы, образовывали ассоциации,¹²²⁾ представляющие в малых размерах городские организации: и «герусия», союз «старичков»¹²³⁾ — тех, кто в прошлые годы окончил городской гимнасий, — в конце концов во времена Римской империи стала своего рода муниципальным сенатом. Даже маленькие школьницы принимали постановления, составленные по надлежащей форме, в честь влиятельных посетителей.¹²⁴⁾

Великие македонянки из правящих династий в течение двух поколений после Александра оказывали большое влияние на положение греческих женщин. Если Македония дала миру, может быть, самую выдающуюся группу мужчин, которые известны истории, то женщины во всех отношениях не уступали мужчинам. Они играли большую роль в делах, принимали послов и добивались уступок для них от своих мужей, строили храмы, основывали полисы, набирали наемников, командовали армиями, обороняли крепости и при случае выступали в качестве регентш и даже соправительниц; влияние такой женщины, как Арсиноя Филадельфа, — красивой, способной, повелительной — на людей, которые ей служили, было, очевидно, громадно. Эти царицы, так же как и их мужья, любили культуру; Арат¹²⁵⁾ писал стихотворения Филе, Посидипп из Пеллы¹²⁶⁾ — Арсиное, Каллимах¹²⁷⁾ — Беренике, жене Птолемея III; Арсиноя переписывалась с физиком Стратоном,¹²⁸⁾ а Стратоника, жена Антиоха I, приумножила художественную коллекцию на Делосе.¹²⁹⁾ Едва ли менее замечательны были некоторые царицы греческой крови; об Аполлониде из Кизика,¹³⁰⁾ которая вышла за Аттала I Пергамского и сыновья которой так славны, говорили так же, как римляне говорили о «матери Гракхов», — как об идеале женщины; сестра Клеомена Спартанского Холонида¹³¹⁾ сделала бы честь любому обществу. Одна гречанка — Пифодорида,¹³²⁾ дочь гражданина из Тралла, внучка Антония, достигла значительной власти и правила царством дикарей, простиравшимся от Кераса до Колхиды. Из дворов македонских [105] царей (относительная) свобода женщин распространялась и на жилища рядовых греков, и женщины, которые стремились к эмансипации — вероятно, меньшинство, — были в состоянии в значительной степени ее добиться. Деметрий Фалерский провел в Афинах законы, которые возвращали женщину к ее обычным занятиям,¹³³⁾ но они были отменены после его падения; и хотя в некоторых городах появляются «гинайкономы» — блюстители нравов женщин, они, насколько нам известно, наблюдали только за воспитанием девочек.¹³⁴⁾ Стоицизм, который позже способствовал созданию лучшего определения брака у римских юристов, тоже содействовал улучшению положения женщины. Женщины могли теперь получать любое воспитание, какое только хотели; многие философы насчитывали женщин среди своих слушателей; так, например, ученицей Эпикура была Леонтиона, вышедшая замуж за его друга Метродора.¹³⁵⁾ В III веке вновь стали появляться поэтессы,¹³⁶⁾ и Аристодама из Смирны¹³⁷⁾ объездила Грецию со своим братом, выполнявшим роль импрессарио, устраивая вечера декламации, проходившие с большим успехом. Известна одна ученая женщина — Гестиея¹³⁸⁾ — и по меньшей мере одна художница.¹³⁹⁾ Произведения некоторых писателей совершенно явно написаны для читательниц-женщин. Женщины получали теперь право гражданства и проксению от других городов за те же заслуги, что и мужчины; и женские магистраты римского периода, во всяком случае, появляются уже в I веке до н.э., когда одна женщина — Фила — занимала высшую должность в Приене и построила новый водопровод и резервуар.¹⁴⁰⁾ Отношения между полами стали менее стесненными и более естественными. Женщины основывали клубы¹⁴¹⁾ и принимали участие в клубной жизни, хотя, естественно, в меньших размерах, чем мужчины; в Афинах¹⁴²⁾ и Александрии¹⁴³⁾ существовали клубы только для женщин. Девушка из хорошей семьи, Гиппархия, ученица киника Кратеса, вышла за него замуж и с энтузиазмом восприняла его учение о жизни «согласно природе» — жизни странствующих нищих; трудно было пойти дальше по пути эмансипации. Но большая часть рассказанного, конечно, имеет отношение только к меньшинству женщин. Свобода не давалась автоматически, ее надо было [106] завоевывать; образование большинства населения было очень незначительным, и даже в I веке встречались женщины, достаточно богатые, чтобы иметь рабов, и все же не умевшие читать и писать;¹⁴⁴⁾ Греция страдала от того, что мужчины и женщины находились на различном уровне культуры. Но самым страшным злом в жизни женщины, помимо всего вышесказанного, было то, что ей часто не разрешалось растить рожденных ею детей. Не сохранилось никаких сообщений о том, в какой мере женщина примирялась с этой своеобразной мерой предосторожности против голода, и гадать об этом совершенно бесполезно.

Дело в том, что никакое преуспеяние в среде высших классов не могло изменить основного факта в жизни Греции: в стране было лишь ограниченное количество земли, пригодной для обработки, и она не могла прокормить более определенного, давно уже достигнутого максимума населения. За ввозимые продукты питания приходилось платить. Но в Греции не было рудников, в которых добывался бы металл, за исключением Лаврийских, к тому времени почти исчерпанных, а так как каждый город, расположенный на берегу Средиземного моря, мог сам заниматься морскими перевозками, то за предметы питания нужно было платить вывозом ремесленных изделий или транзитом. Правда, Коринф обогатился благодаря транзитной торговле; но примитивное греческое ремесленное производство хотя и могло обогащать немногих частных лиц, имело для государства в целом небольшое значение. Поэтому древняя Греция всегда жила под страхом чрезмерного увеличения числа едоков. В конце IV и в начале III века положение облегчалось развитием наемничества и эмиграцией в Азию. Писатели IV века все еще были заняты проблемой перенаселения, и около 300 г. в стране был еще значительный излишек населения; однако, хотя страна оставалась полностью заселенной, этот излишек постепенно исчезал. Полибий¹⁴⁵⁾ говорит, что греки в середине II века отказывались воспитывать более одного или, самое большое, двоих детей; и множество свидетельств подтверждает правильность его наблюдения.

Иные так же энергично утверждали, как и отрицали, на основании литературных текстов¹⁴⁶⁾ распространенность [107] детоубийства в Греции, но для конца III и для II века решающим является свидетельство надписей. Здесь я могу только суммировать данные, которые мне удалось собрать. Из нескольких тысяч семейств греческого происхождения, которые в 228—220 гг. приняли милетское гражданство, имеются сведения о 79;¹⁴⁷⁾ в них насчитывалось 118 сыновей и 28 дочерей, многие из которых были младшие; такие пропорции нельзя объяснить никакими естественными причинами.¹⁴⁸⁾ Подобным же образом среди родственников Эпиктета около 200 г. насчитывалось 25 мужчин и 7 женщин.¹⁴⁹⁾ В семьях Милета 32 семейства имели по одному ребенку, а 31 — по два, и у них заметно определенное стремление иметь двоих сыновей. Это широко подтверждается надписями. Довольно обычно встречаются два сына, очень редко — три, в Эретрии в III веке из 19 семей, несомненно, две имели больше одного сына, что ниже, чем пропорция сыновей у милетских иммигрантов, но согласуется со сведениями из Дельф;¹⁵⁰⁾ в Фарсале эта пропорция, возможно, равняется 1:7,¹⁵¹⁾ однако можно допустить эмиграцию некоторых сыновей. Но что касается дочерей, фактически ни в одной семье не оставляли более одной; этим подтверждается утверждение Посейдиппа, что «даже богатый человек всегда подкидывает дочь». Судя по дельфийским надписям, во II веке из 600 семей только одна сотая часть воспитывала по две дочери;¹⁵²⁾ с этим согласуются данные из Милета, и во всей массе надписей сестры могут быть перечислены по пальцам,¹⁵³⁾ с одним странным местным исключением: список II века женщин-жертвовательниц из Пароса,¹⁵⁴⁾ по всей вероятности, дает цифру 20 сестер (8 семейств) из 62 имен; но острова переживали расцвет, не были затронуты войной и в отношении роста населения скорее могут быть причислены к Азии, чем к Греции. В какой-то мере надо принять в соображение и падение рождаемости; например, в Родосе усыновление было так обычно, что (около 100 г.) в списке 40 магистратов мы находим семь приемных сыновей;¹⁵⁵⁾ в одном случае в деме Телоса приходится три приемыша из четырех детей;¹⁵⁶⁾ и в других местах приемные дети, даже дочери,¹⁵⁷⁾ встречаются довольно часто, и никто не убивает собственного ребенка, чтобы взять приемыша. Телос мог также гордиться одной семьей в семь человек,¹⁵⁸⁾ единственной [108] известной нам эллинистической семьей более чем с пятью детьми, за исключением восьми детей Клеопатры Теи от трех браков; распространенность искусственного ограничения численности детей доказывается появлением вновь семей с четырьмя и пятью детьми в Афинах во время их вторичного расцвета в конце II века.¹⁵⁹⁾

Кажется несомненным следующий общий вывод для времени с 230 г. и позже: самой обычной была семья с одним ребенком, но было налицо и некоторое желание иметь двоих сыновей (хотя бы ввиду возможной смерти на войне); очень редки были семьи с четырьмя или пятью детьми; очень редко также в семье было более одной дочери; и не приходится сомневаться в значительном распространении детоубийства, особенно девочек. Для поддержания численности населения на определенном уровне требуется, чтобы на каждый брак приходилось в среднем по три ребенка; таким образом, население Греции (не принимая в расчет иммиграции) должно было значительно уменьшиться к 100 г. до н.э. Греция слишком увлеклась предосторожностями против вечного страха перенаселенности; однако, за исключением евреев, ни в одной среде не подымался моральный протест против детоубийства, пока, уже во времена империи, не выступили стоики Мусоний¹⁶⁰⁾ и Эпиктет.¹⁶¹⁾ Филипп V после Киноскефал по военным мотивам предпринял шаги по искоренению детоубийства и поощрению многодетности и в течение одного поколения поднял численность вооруженных сил Македонии почти на 50%;¹⁶²⁾ а при Антонинах Фивы провели формальное запрещение¹⁶³⁾ детоубийства — единственный, может быть, такого рода случай, если не считать евреев, вплоть до вмешательства христианства.

Однако настоящего обезлюдения в Греции не было до гражданских войн в Риме. Конечно, отдельные города могли по различным причинам прийти в упадок: Лариса¹⁶⁴⁾ при Филиппе V наполовину обезлюдела вследствие войны и изгнания этолийских партизан, а Гераклея-Латмос¹⁶⁵⁾ и Тиррейон¹⁶⁶⁾ в Акарнании сократили длину своих стен; но ведь у Тиррейона, небольшого города, была стена больших размеров, чем даже у Фив. Все это ничего не доказывает. Аристотель упоминает отдельные случаи [109] такого рода, как довольно обычные,¹⁶⁷⁾ и в III веке города, нуждавшиеся в новых гражданах, — Лариса, Диме,¹⁶⁸⁾ Милет (для заселения Миуса) — не встречали затруднений в привлечении греков из других городов. Но к 100 г. в Греции такие же широкие размеры, как в Азии (стр. 149), должно было принять освобождение рабов и включение в число граждан чужестранцев; иное объяснение кажется немыслимым, поскольку установлен факт сокращения чисто греческого населения Греции. Но доказать это нелегко, потому что чужеземцы носят греческие имена; однако поскольку в это время начинают, как правило, включать в число эфебов уроженцев Италии,¹⁶⁹⁾ нельзя считать это исключеннием и для представителей других народов.

Следует отметить, что Пергам в 133 г. и Эфес около 85 г. дали освобожденным в это время рабам права метэков;¹⁷⁰⁾ идея Филиппа V¹⁷¹⁾ о том, что будущее страны зависит от предоставления прав вольноотпущенникам, может быть соответствовала действительности, так как греческие города были полны вольноотпущенников. Несомненно, в I веке в Греции было много чужестранцев, как освобожденных, так и рабов, и то, что происходило в Азии и Египте, в меньших масштабах происходило и в Греции: Оронт нес свои волны в Илисс, прежде чем докатил их до Тибра, и полуголодный «гречишка» (graeculus) Ювенала часто не имел ничего греческого, кроме имени и языка. Это изменение в составе населения можно уже в очень ранний период вскрыть в Коринфе, который в III веке мог навербовать гоплитов только в количестве одной четверти ополчения V века,¹⁷²⁾ хотя размеры города увеличились. Это совершенно очевидно по отношению к Делосу с 166 г. Таким образом, заметен процесс ломки классовых и расовых рамок. В I веке, когда богатый человек устраивал пир для своих сотоварищей-граждан, он часто приглашал метэков, вольноотпущенников и даже рабов;¹⁷³⁾ иногда теперь приносились жертвы за здравие не граждан, а всех жителей города;¹⁷⁴⁾ и встречаются такие клубы, как клуб Сидекта в Лаконии, членами которого были мужчины и женщины, члены его семьи, некоторые городские магистраты, много ремесленников, как свободных, так и вольноотпущенников, и одна девочка-рабыня.¹⁷⁵⁾ [110]

Одна форма рабства в эпоху эллинизма стояла особняком — труд рабов в рудниках (стр. 229-230). Это был ад на земле, которого не коснулись ни стоицизм, ни Дельфы и в существовании которого были одинаково повинны и цари и города. Но обычное домашнее рабство часто не было жестоким: раб мог родиться в лучшем положении и получить лучшее воспитание, чем его господин, и не один философ, потрясавший мир, был рабом, хотя бы по рождению. Афины, которые терпели ужасы Лавриона, давно строго ограничили — новое странное противоречие — наказания других рабов,¹⁷⁶⁾ и закон об общественном здравоохранении в Пергаме последовал этому же примеру. Стоицизм ратовал за лучшее обращение с рабами и постепенно добился известных успехов; он учил, что рабов надо скорее жалеть,¹⁷⁷⁾ чем наказывать, и на протяжении всего III века освобождение рабов по завещанию, особенно в философских кругах, становилось все более обычным явлением.¹⁷⁸⁾ Отдельные случаи освобождения рабов всегда имели место, но около 200 г. началось новое важное движение: под влиянием Дельф, всегда готовых защищать дело гуманности, во время этолийского господства рабы получили возможность покупать свободу путем фиктивной продажи их какому-либо богу;¹⁷⁹⁾ этому движению содействовало соображение чисто земного характера, что дешевый свободный труд делает невыгодным рабское производство. Некоторые рабы зарабатывали деньги своим ремеслом, и отпущение на волю стало вскоре делом весьма обычным: в Ларисе в течение одного года было освобождено 36 рабов;¹⁸⁰⁾ в Галосе, небольшом городе, за два года — более 40.¹⁸¹⁾ Вольноотпущенники образовали в городах особый класс, по своему положению мало отличающийся от метэков. Но освобождение рабов имело свою теневую сторону. То, что освобожденная рабыня часто была вынуждена жить у своей госпожи в течение всей ее жизни, само по себе не было бы так плохо, если бы она фактически не оставалась попрежнему рабыней;¹⁸²⁾ она могла быть закована, высечена и даже продана,¹⁸³⁾ и дети, рожденные ею, оставались рабами,¹⁸⁴⁾ если только они не были заранее освобождены (иногда условно) по акту об отпуске на волю. Иногда она была даже обязана дать одного или нескольких детей в качестве рабов [111] для своей госпожи и обучить их. Случалось, что освобожденная рабыня могла заменить эту обязанность уплатой денег.¹⁸⁵⁾

Ничего не известно ни о числе рабов в Греции, ни о соотношении их к числу свободного населения; но в других отношениях случаи отпуска на волю в Дельфах и в Навпакте бросают некоторый свет на рабское население в Северной Греции.¹⁸⁶⁾ Среди купленных рабов число мужчин и женщин одинаково; но среди рожденных дома, судя по получившим освобождение, женщины в такой мере преобладали, что, повидимому, девочка, рожденная рабыней, имела больше шансов остаться в живых, чем рожденная свободной матерью. Купленных рабов было гораздо больше, чем рожденных в доме господина; по национальности среди них более обычны греки, фракийцы и сирийцы, хотя представлены все народы, от бастарнов до арабов. Стандартная цена на рабов обоего пола колебалась от 3 до 4 мин,^3*) но за рабов некоторых национальностей платили больше. Больше всего ценились македонские рабы; их средняя цена составляла 5 3/4 мины за мужчину и 5 1/4 — за женщину, что подтверждает слова Полибия о достоинствах этого великого народа.¹⁸⁷⁾ Среди мужчин особенно высоко ценились фракийцы — по 5 2/5 — мины — и римляне с италиками (некоторые из пленников Ганнибала) — по 5 1/4 мины, но цена их женщин была невысокой; высоко ценятся (по 4 2/5 мины) также мужчины-галаты, но из женщин гречанки ближе всего по цене (по 4 2/5 мины) к македонянкам. Любопытна разница в цене и в пропорции мужчин и женщин в среде купленных и рожденных дома рабов: в среде купленных рабов 96 мужчин, национальность которых нам известна, стоят в среднем 3 1/3 мины, а 98 женщин — немногим менее 4, а в среде рожденных дома—наоборот; 101 женщина — в среднем немногим выше 4, а 47 мужчин — 5 1/2 мины; в общем, рожденный дома раб, обучаемый с детства, ценился выше. Наиболее высокая известная нам цена — 25 мин за одну фригийку;¹⁸⁸⁾ некоторые известные нам высокие цены в общем объясняются каким-либо специальным мастерством раба. [112]

Наиболее жгучим вопросом в Греции было снабжение зерном. Цена пшеницы, ввозимой в Афины во времена Демосфена, обычно достигала в среднем 5 драхм за медимн.^4*) 189) Так как в связи с появлением в обращении персидских сокровищ (после захвата их Александром) ценность драхмы упала, пшеница, естественно, поднялась в цене: около 300 г., при стоимости драхмы (обычно равной 6 оболам) в 3 обола, пшеница, если пренебречь сезонными колебаниями, должна была бы стоить в среднем около 10 драхм за медимн; ее цена постепенно падала при росте стоимости денег, но около 200 г. все еще равнялась 5 1/2 драхмам.¹⁹⁰⁾ Пшеница в это время имелась в изобилии (стр. 230); экспорт зерна был хорошо организован Птолемеями, и хозяйственная политика Афин, Коринфа, Делоса, многих островов, ионийских и, может быть, других полисов вначале была рассчитана на привозное зерно; но обычно полис зависел от собственного урожая, хотя иногда он должен был искать дополнительного источника снабжения хлебом. Поэтому неурожай для полиса мог означать как сокращение хлебного пайка, так и голодовку; в это время местные голодовки обычны,¹⁹¹⁾ так как сухопутные средства сообщения были очень плохи. Как правило, какие-нибудь магистраты, агораном или ситофилаки наблюдали за торговцами хлебом и следили, чтобы полис снабжался хлебом по сходным ценам. Но когда цены быстро росли, эта система рушилась, пока агораном¹⁹²⁾ не скупал зерна сам или не убеждал какого-нибудь богатого купца продать его ниже себестоимости. Большое число людей, которые, таким образом, сами оплатили разницу, свидетельствует о том, что в городах настроение общества было здоровым. Во время большого голода¹⁹³⁾ 329—325 гг., который распространился на всю Грецию и Эпир и был усугублен скупкой египетского зерна Клеоменом,¹⁹⁴⁾ правителем Александра в Египте, — афинское государство вмешалось в это дело, объявило подписку и назначило комиссию, которая по любой цене скупала зерно и распределяла его по нормальным ценам, так что население получало свой паек: хлебные карточки — отнюдь не [113] новейшее открытие. Такие специальные комиссии¹⁹⁵⁾ и «отмеривание» зерна с тех пор стали обычной системой в неурожайные годы. Но это была далеко не совершенная система: подписка была добровольной и могла быть недостаточной, а бедные не всегда могли оплатить свой паек.

Самос около 246 г. испытал целый ряд голодовок, причем собранные деньги дважды исчезали в руках купцов, и полис был спасен только частным гражданином Булагором.¹⁹⁶⁾ Возможно, что именно этот полис решился на последний шаг и организовал постоянные запасы зерна:¹⁹⁷⁾ с богатых взимались деньги, достаточные для того, чтобы с процентов на них снабжать город зерном. Пример Самоса нашел широкое применение: система государственного снабжения одержала победу в Приене и, возможно, в других местах,¹⁹⁸⁾ а постоянные зерновые фонды известны в Милете,¹⁹⁹⁾ Теосе,²⁰⁰⁾ Деметриаде,²⁰¹⁾ Делосе,²⁰²⁾ Эгине²⁰³⁾ и Фуриях;²⁰⁴⁾ возможно, что они стали почти повсеместными. Даже при рационировании государственные фонды означают, что богатые (делавшие первоначальные взносы) кормили бедных; так и в Родосе богатые добровольно отправляли свои хлебные литургии, основанные на принципе, что каждый богатый брал на свое попечение известное количество бедных.²⁰⁵⁾ Но Самос и Фурии пошли дальше: на Самосе зерно распределялось ежегодно между всеми гражданами, в Фуриях (около 100 г.) — только между бедными, а богатые, повидимому, платили за хлеб по повышенным ценам. Поскольку цари и богатые люди часто делали дары зерном²⁰⁶⁾ и поскольку в Аркесине и Миное во II веке (а это вряд ли было исключением) богатые люди начали также распределять бесплатные билеты на местные празднества,²⁰⁷⁾ — мы видим, что деморализующий лозунг panem et circenses, «хлеба и зрелищ», был лишь скопирован Римом у позднего эллинизма.

В эту эпоху, полную противоречий, ничто так не поражает, как контраст между низким уровнем заработка (стр. 125) и расточительной щедростью богатых людей.²⁰⁸⁾ Богатые не хотят платить, они хотят давать. Однако то, что они давали, как правило, было даром государству, причем граждане (или жители) трактовались как нечто единое. Многие города, повидимому, могли пригласить какого-нибудь богатого человека и [114] просить его, по его собственному выбору — подарить²⁰⁹⁾ или ссудить без процентов²¹⁰⁾ большие суммы для покрытия некоторых специальных расходов; отправиться в качестве посла за собственный счет на защиту интересов города против царей или римских сборщиков податей:²¹¹⁾ построить мост,²¹²⁾ гимнасий,²¹³⁾ храм;²¹⁴⁾ если не хватало фондов городов — взять на себя снабжение военными материалами, оплатить устройство нового праздника²¹⁵⁾ или организацию нового гимнасия,²¹⁶⁾ взять на себя выполнение разных литургий,²¹⁷⁾ закупку масла для атлетов,²¹⁸⁾ оплату призов для учащихся, расходы на банкеты для граждан и их жен;²¹⁹⁾ наконец согласиться, чтобы в его честь — и за его счет — поставить статую.²²⁰⁾ Такие люди как Протоген в Ольвии, Менас в Сесте, Мосхион в Приене, Поликрит в Эритрее, несли на своих плечах почти все расходы города.²²¹⁾ Этот постоянный расчет на помощь какого-либо богача, своими средствами восполняющего финансовый пробел, повидимому, свидетельствует, что города были лишены прочного экономического базиса; но редко в какую-либо другую эпоху в такой мере проявлялся местный патриотизм, даже если иной раз он означал покупку почетного имени или грамоты. «Он подверг опасности все свое достояние ради общественного блага», свидетельствует декрет Эпидавра о некоем Аристобуле,²²²⁾ а в декрете Пергама говорится о Диодоре: «Его забота об общем преуспеянии не позволяла ему думать о собственном».²²³⁾ И такого рода местный патриотизм проявлялся не только богатыми людьми. Ничто не производит такого отрадного впечатления, как многочисленные благодарственные декреты в честь врачей. Муниципальные врачи не были богаты: единственное известное нам жалованье — 40 фунтов (в современных ценах) в год;²²⁴⁾ но они часто во время эпидемий отказывались от вознаграждения²²⁵⁾ и, тем не менее, подобно Дамиаду в Спарте, «не делали никакого различия между богатым и бедным, свободным и рабом».²²⁶⁾ Когда во время эпидемии на Косе погибли все врачи, Ксенотим добровольно пришел на помощь полису,²²⁷⁾ а Аполлоний Милетский боролся с чумой на островах, не получая вознаграждения;²²⁸⁾ врачи отличались в это время высокой преданностью своему делу. Философы тоже иногда освобождали от платы за свои лекции неплатежеспособных.²²⁹⁾ Тогда, повидимому, [115] действительно было много людей, считавших, что существует кое-что более важное, чем деньги.

И все же, несмотря на все эти филантропические и патриотические чувства, характерные для эллинистической эпохи, филантропия в нашем смысле — организованная помощь бедным со стороны богатых — была почти неизвестна. Не существовало заботы о бедноте как таковой: идеи демократии и равенства были так сильны, что все, что делалось, должно было делаться для всех.^5*) Упомянув литургии по снабжению продовольствием в Родосе, выдачи воинам-инвалидам в Афинах,²³⁰⁾ указания Полибия, что Офельт в Беотии помогал бедным из государственных запасов,²³¹⁾ и заявление Гераклида, что состоятельные жители Танагры были добры к своим беднякам²³²⁾ («легко быть добрым, — сухо добавляет он, — когда имеешь достаточно пищи»), мы составим почти полный список, если только не будем включать в него случаи, когда такие организации, как организация демархов, обеспечивали дочь умершего члена.²³³⁾ Раздачи жертвенного мяса, значение которых особо подчеркивалось, не могли быть общим явлением; по крайней мере, это ясно но отношению к Афинам: жрецы получали свои добавочные доли, за которые им в конце концов часто было уже уплачено, и вряд ли оставалось вообще какое- либо мясо в пользу бедных. Каталог Микона около 200 г.,²³⁴⁾ являющийся дополнением к другому, утерянному, упоминает одно распределение в четыре месяца, обед только для жен граждан и посвященных в данный культ женщин. Список Коса за несколько дней²³⁵⁾ дважды упоминает мясо, которое шло «городу», но из этого еще не следует, что оно раздавалось. Согласно Павлу, повидимому, большая часть мяса попадала обычно в лавки торговцев. Можно было бы ожидать, что стоики и киники, с их чувствами человеческого братства, будут заниматься филантропией, но они этого не делали. Для стоиков бедность, подобно рабству, имеет отношение только к телу, а то, что касается одного тела, было для них совершенно безразлично; беднейший раб может быть [116] царем в собственной своей душе, поэтому они сосредоточивали все внимание на душе, пренебрегая телом, почему никогда и не требовали уничтожения рабства. Киники прославляли бедность, в которой они сами находились; если отсутствие имущества само по себе не является добродетелью, то, чтобы приобретать имущество — нужно сначала стать бедным; очевидно, они не проводили различия между природной бедностью рабочего человека и добровольным отречением от богатства философа. Единственное отражение филантропии в литературе — стихотворение Керкида (стр. 251) — было, очевидно, навеяно революцией Клеомена.

В этой главе часто указывалось на материальное преуспеяние эллинистической эпохи; вопрос этот должен быть теперь рассмотрен более детально. До Суллы это был век процветания для высших классов; об этом свидетельствует бурное развитие торговых сношений (гл. VII), а также рост числа клубов, новых праздников (стр. 119), роскошь стола, описанная в литературе, роскошь женской одежды, в частности шелковой и златотканной (стр. 231), лучше спланированные города, богаче оборудованные частные дома, более изящная мебель (гл. IX). Тем не менее, надо проводить различие между самой Грецией и Азией (с островами). Не вся Греция ощутила этот подъем; Коринф и Этолия, Амбракия и Пагасы стали богаче (стр. 227), но Афины, как и Спарта, обеднели, вплоть до оживления в конце II века, хотя и по другим основаниям. Северная Греция в общем пользовалась благосостоянием, как об этом свидетельствует число рабов и то, каким образом теперь выдвигаются полисы, о которых раньше не было и слышно. Положение дел в Мессении около 100—91 гг. явилось своего рода откровением,²³⁶⁾ так как Мессения была аграрной страной, не имевшей особого значения и лежавшей вне торговых путей. Среднее состояние мессенских граждан в это время, согласно вычислению профессора Вильхельма, составляло одну пятую таланта,^6*) тогда как в Афинах во времена Демосфена оно равнялось одной четвертой; двухпроцентный [117] земельный налог давал около 2,5 драхмы дохода с человека (во Франции в 1908 г. — 2,75 франка, причем, конечно, покупательная способность драхмы была много выше, чем франка). Женщины часто тратили более 100 драхм на одно платье и питали пристрастие к дорогим прозрачным шелкам.²³⁷⁾ Другой процесс, который легко проследить, — это рост суммы штрафа за невыполнение решений арбитража.²³⁸⁾ Штрафы поднимались до 2 тыс. драхм;²³⁹⁾ в V столетии самая высокая известная нам сумма достигает 5 талантов, но во II в. мы встречаем суммы в 20 талантов (Киклады),²⁴⁰⁾ 30 и 50 (Малая Азия)²⁴¹⁾ и 60 (Локрида).²⁴²⁾ Что касается отдельных лиц, самый богатый человек в Греции эпохи Демосфена — афинянин Дифил, может быть, имел 160 талантов,²⁴³⁾ а самый богатый грек (около 200 г.) — Александр Исийский в Этолии — 200.²⁴⁴⁾ Мы вправе сказать, что хотя Греция и не увеличила своего материального благосостояния в той мере, как Азия, но оно было довольно значительно вплоть до времени Суллы.

Что касается Азии и островов, наши сведения подавляют своим обилием, даже независимо от роста городов и распространения торговли. Афины взимали с Византии ежегодную подать в 15 талантов и от 1 до 2 талантов с каждого из зависимых от них карийских городов; около 200 г. Византия платила галлам ежегодную дань в 80 талантов,²⁴⁵⁾ а позже Родос извлекал из своих карийских владений, главным образом Кауна и Стратоникеи, 120 талантов.²⁴⁶⁾ Размеры приданого невест в Миконе в сравнении с размерами· приданого в Афинах IV века,²⁴⁷⁾ сумма подписок в Косе около 200 г.,²⁴⁸⁾ масштабы взносов в клубе Эпиктета в Фере в сравнении с афинской практикой,²⁴⁹⁾ новый обычай, возникший в клубах Коса и Феры, подносить в знак почета своим членам венцы из золота, а не из листьев²⁵⁰⁾ — все это красноречиво свидетельствует о богатстве. В Малой Азии, что бы ни происходило в политической области, благосостояние и богатство постоянно росли до 88 г., может быть вплоть до гражданских войн в Риме. Вполне понятно, что царские министры должны были составить крупные состояния, но в I веке и частные граждане тоже иногда становились богатыми в такой мере, которая была немыслима в самой Греции; некий Гиерон из Лаодикеи на Ликусе имел свыше 2 тыс. талантов,²⁵¹⁾ и бывший одно время другом Помпея Пифодор [118] из Тралл имел состояние свыше 4 тыс. талантов,²⁵²⁾ включая и стоимость его земельных владений. Но наилучшим доказательством являются суммы, награбленные в Азии Римом. В 63 г. публикан Фальцидий,²⁵³⁾ откупив налоги с Тралл за 900 тыс. сестерций^7*) (т.е. 39 талантов), предложил взятку в 50 талантов за предоставление ему на второй год этого откупа на прежних условиях, т.е. он за один год со второстепенного города собрал по меньшей мере 100 талантов, в то время как поземельный налог во всей Македонии давал ежегодно только каких-нибудь 200 талантов. Это более красноречиво, чем обширные богатства, извлеченные из Азии Помпеем и Крассом. В 86 г. Митридат взял с Хиоса 2 тыс. талантов;²⁵⁴⁾ в 70 г. сенат потребовал с Крита 4 тыс. талантов.²⁵⁵⁾ Кассий взял с Родоса 500 талантов и сверх этого 8090 у отдельных родосцев.²⁵⁶⁾ Сулла в 84 г. взял 20 тыс. талантов с провинции Азии в качестве недоимки налогов за пять лет;²⁵⁷⁾ Брут получил 16 тыс. талантов в качестве налога за один год;²⁵⁸⁾ наконец, Антоний потребовал 200 тыс. в качестве аванса налогов за десять лет вперед,²⁵⁹⁾ т.е. сумму большую, чем сокровища, накопленные персидскими царями более чем за два века с половины континента. Нет нужды приводить другие примеры: давно прошли или должны были пройти те времена, когда эллинистический мир называли «пораженным бедностью».

О богатстве можно судить и по народным увеселениям: не только умножились игры, но и возросла стоимость проведения праздника, ибо исполнителями стали теперь профессионалы. Полный список новых эллинистических праздников занял бы целую страницу. С 323 г. (год смерти Александра) до 189 г. повсюду в городах было учреждено множество праздничных дней с играми и жертвоприношениями, требующими соответствующих расходов, а пять ежегодных праздников — в Феспиях,²⁶⁰⁾ Косе,²⁶¹⁾ Дельфах,²⁶²⁾ Магнесии²⁶³⁾ и Милете²⁶⁴⁾ — были превращены в «увенчанные» игры, — великие торжества, происходившие раз в четыре года. Кроме них, масса праздников была учреждена различными царями; величайшим из них были Птолемейи в Александрии, единственный праздник, который приравнивался к олимпийским [119] празднествам²⁶⁵⁾ (к пифийским некоторые празднества приравнивались).²⁶⁶⁾ Во II веке отдельные города основывали праздники в честь Рима;²⁶⁷⁾ из них известно по крайней мере 13 (первый по времени — в 189 г. в Дельфах); но даже после 146 г. беотийские Птойи стали четырехгодичными,²⁶⁸⁾ а Танагра основала свои Серапийские празднества.²⁶⁹⁾ Со времени появления в Греции Суллы и до установления мира Августом больше нигде не учреждались новые праздники.

Естественно, что исполнители на таких праздниках, артисты Диониса,²⁷⁰⁾ приобрели большое значение. Их древнейшая ассоциация, афинская, возникает вскоре после смерти Александра; ее привилегии были закреплены за ней амфиктионами вскоре после 279 г. Затем оформилась истмийская ассоциация с центром в Коринфе, особо связанная с Феспиями. Во II веке эта ассоциация распространилась на всю древнюю Грецию, за исключением Афин, и имела во многих городах свои секции. Разрушение Коринфа в 146 г. нанесло ей тяжелый удар; начались внутренние распри между секциями; некоторые из них присоединились к афинской ассоциации, и истмийская ассоциация уже не могла более оправиться. Третья ассоциация актеров возникла еще в ранний период эллинизма в Азии, с центром в Теосе; позже она объединилась с актерами придворного пергамского театра — ассоциацией Диониса Категемона, и вся организация стала зависимой от Атталидов, В свои лучшие дни артисты Диониса составляли как бы независимое государство, посылающее и принимающее послов;²⁷¹⁾ на них сыпались почести, привилегии,²⁷²⁾ иммунитеты, охранные грамоты;²⁷³⁾ они субсидировались царями и городами, а афинская ассоциация имела даже право носить пурпур; можно было подумать, что лучше забавлять народ, чем управлять им.

Размер процентов²⁷⁴⁾ может в какой-то мере определять размеры самого капитала в стране, но для Греции он не так показателен, потому что в ней было мало современных удобств для интенсивного обращения капитала. Частные банки обычно были небольшими, и главными источниками капитала, доступными для кредитных операций торговцев и крестьян, были либо какие-нибудь вклады, со стоимости которых получались проценты, что давало ежегодный доход с вложенного имущества, [120] либо храмовые фонды; но храмовые фонды, пускаемые в оборот, обычно были невелики,²⁷⁵⁾ и Делосский храм веками давал взаймы под 10%, независимо от изменений в стоимости денег. Тем не менее, можно привести кривую высоты процента, насколько она нам известна. В царствование Александра обычный размер процента достигал 12, не считая риска ссуды под морские перевозки, что вело к сильному повышению процентов. К 300 г. размер процента упал до 10, что соответствует падению стоимости драхмы, вследствие появления в обращении богатств персидской казны; и эти 10 % оставались нормой в течение всего III века,²⁷⁶⁾ хотя встречаются также 8 1/3 %²⁷⁷⁾ и 6%²⁷⁸⁾ (последний случай, очевидно, объясняется льготой политического характера); в первой половине II века в сделках делового типа мы встречаем 7%²⁷⁹⁾ и 6 2/3 %.²⁸⁰⁾ С середины II века размер процента снова повышается, и ко времени Суллы он опять возвращается к старой норме — 12%. После Суллы размер процентов становится показателем только римской жадности. Лукулл временно запретил его повышение в Азии, установив в качестве максимума 12%,²⁸¹⁾ но во время гражданских войн римляне брали необычайно высокие проценты, даже до 48%.²⁸²⁾ Насколько можно судить, эти размеры процентов свидетельствуют об устойчивом процветании вплоть до 146 г., когда, очевидно, деньги были в изобилии и дешевы. Драхма снова стала стабильной перед 200 г. Это подтверждается тем, что земельные арендаторы в Феспиях получают право возобновить аренду на прежних условиях,²⁸³⁾ в то время как около 300 г. на Делосе они могли возобновить аренду только с условием повышения ренты на 10%; но дошло ли дело когда-нибудь до возвращения к ценам времени Александра, когда модий^8*) пшеницы стоил 5 драхм, — остается неясным; имеются указания, что примерно до 100 г. цена на пшеницу оставалась несколько выше 5 драхм за модий.

Имело место и некоторое развитие банкового дела, но в Греции банки не играли большой роли и никогда не достигали такого значения, как римские банки. Частные банки, кроме обмена денег, брали денежные вклады и давали ссуды; возможно, применялась система чеков. [121] Так называемые «государственные» банки в некоторых греческих полисах,²⁸⁴⁾ если они не были только монополией по обмену денег, откупленной каким-либо частным лицом, были фактически дополнением к казначейству: они получали и выплачивали деньги, вели городскую денежную отчетность, могли авансировать деньги на непредвиденные расходы, компенсируя себя позже; эти операции имели целью уберечь полис от неприятных хлопот с внешними займами, которые в иных условиях были обычным явлением.

В большинстве случаев городской заем был связан с различными финансовыми ухищрениями. Это в такой же мере не имеет ничего общего с бедностью, как и современные муниципальные займы. Объясняется этот факт очень просто. У города не было бюджета;²⁸⁵⁾ некоторые получения были связаны с известными расходами; непредвиденные выдачи, хотя бы небольшого размера, означали новый налог или подписку,²⁸⁶⁾ что отнимало время, и полис просто ради удобства занимал эту сумму²⁸⁷⁾ и возвращал ее потом в удобное для себя время. Иногда имела место определенная задержка в уплате денег,²⁸⁸⁾ но это опять-таки не доказывает бедности полиса. Можно привести один пример. Приблизительно в 220—200 гг., по словам Полибия,²⁸⁹⁾ в Беотии было изобилие денег, но Гераклид говорит, что долги были почти безнадежными.²⁹⁰⁾ Как раз в этот период Орхомен дважды делал заем; уплату по займу Никареты полис всячески оттягивал,²⁹¹⁾ тогда как Эвбулу уплатили досрочно;²⁹²⁾ очевидно, полисом руководили соображения политического, а не экономического порядка. Делос систематически брал деньги взаймы и регулярно финансировался за счет храмовых фондов, которые он постоянно то брал взаймы, то возвращал обратно.²⁹³⁾ Конечно, официально почти каждый полис был беден, так как городское казначейство редко имело какие-нибудь резервы; но это не значит, что и граждане были бедны. Но из этого следует, что редко какой-либо полис мог одолжить деньги другому;²⁹⁴⁾ однако его граждане могли это делать и делали неоднократно подписки от имени полиса.²⁹⁵⁾ Полисы иногда буквально жили текущим днем. Эфес однажды достал деньги для вооружения некоторых своих сторонников путем продажи дюжины почетных грамот на право гражданства;²⁹⁶⁾ [122] Фасос около 285 г. продал четыре или пять прав гражданства по 2 тыс. драхм каждое;²⁹⁷⁾ во время союзнической войны Тритея продала их несколько для набора наемников.²⁹⁸⁾ Конечно, тот или иной полис мог лишиться кредита. Ороп пытался соблазнять кредиторов обещанием гражданских почестей.²⁹⁹⁾ И самый богатый полис может быть дезорганизован войной; так, в 201 г. действия Филиппа V в Карии помешали Милету получить с нее свои доходы, и Милет был вынужден сделать заем у своих граждан с уплатой им долга пожизненной рентой.³⁰⁰⁾ Но полисы, потерпевшие такого рода ущерб, снова приводили свой бюджет в порядок, как это естественно для простых экономических организмов.

Самой слабой стороной этой незрелой финансовой системы была трудность организации общественных работ. Работы кооперативного порядка, даже по проведению приличных дорог, были почти невозможны, пока их организацию не взяли в свои руки цари, как это было, когда всеобщими усилиями восстанавливали Фивы в 316 г.³⁰¹⁾ и Родос после землетрясения 225 г.;³⁰²⁾ и даже городские работы было трудно проводить, если у полиса не было каких-либо специальных ресурсов. Эретрии удалось осушить болото благодаря тому, что она предоставила подрядчику существенные привилегии;³⁰³⁾ Делос оплатил постройку своей новой гавани новыми торговыми доходами, предоставленными ему Римом, а постройка великолепных рынков Милета, когда она не была делом Селевкидов, стала возможной благодаря тому, что у города, как у царя, было собственное шерстяное производство.

Это не значит, что города не вводили налогов. Прямые налоги были неприемлемы для греков: традиционные 10% с урожая — азиатская традиция. Но иногда необходимость заставляла их преодолевать свое отвращение к прямым налогам; в Афинах давно существовал налог, «эйсфора», на всю частную собственность, и в эллинистический период он был усвоен некоторыми городами, особенно Милетом.³⁰⁴⁾ Другие, как Краннон³⁰⁵⁾ и Делос,³⁰⁶⁾ взимали 10% с урожая или, как Делос и Кос,³⁰⁷⁾ — 10% дохода с дома. Но обычно денежные налоги были косвенными, и мы знаем очень много таких налогов. Общее распространение имели 2 %-ный налог на весь вывоз и ввоз (стр. 346; прим, 217), пастбищный налог на каждое [123] выгоняемое на пастбище животное и налоги на рыночные места; Кос ввел специальный сбор на вывоз (косского) вина и обложил налогом хлеб, муку, овощи, соленую рыбу и многие другие товары;³⁰⁸⁾ Теос в III веке³⁰⁹⁾ обложил налогом пахотных волов, рубку леса, овец и свиней, шерстяную одежду из милетской шерсти (может быть, и шерсть), крашение пурпуром, сады и пчел. Может быть иногда такое обложение производилось городом, имевшим поручение взимать налоги³¹⁰⁾ в пользу царя, и в этом случае город не мог воспользоваться всей получаемой суммой. Но даже если все собранные деньги шли в пользу города, вся эта раздражающая население система сборов не давала возможности использовать в интересах города богатства частных лиц, за исключением эйсфоры, но и эйсфора не была совершенной, поскольку граждане облагались на основании представляемых ими самими сведений о своей собственности, которые часто были заниженными. Откуп налогов был уже известен, но не имел значения вплоть до момента появления римского откупщика, ненавистного публикана.

Мы говорили о процветании греческого мира. Теперь мы должны взглянуть на оборотную сторону этой картины — положение мелкого люда и рабочего класса. За исключением некоторых азиатских городов, вроде Милета, промышленность в Греции отставала от торговли, и мелкий предприниматель, использующий дюжину рабочих рук, не мог соперничать с крупными заведениями рабовладельцев Александрии и Пергама. Что касается земледелия, то некоторые ученые, на основании реального падения земельной ренты на Делосе после 250 г., делали вывод о падении сельского хозяйства; но это значит только, что на Делосе люди находили транзитную торговлю более прибыльной; ибо постоянная тяга в III и II веках к разделу земли свидетельствует, что сельское хозяйство было на прежнем уровне, хотя в некоторых странах — Лаконии, Этолии, Фессалии³¹¹⁾ — земля в то или иное время оказывалась переобремененной долгами. В больших городах, естественно, была тенденция к образованию класса тролетариев-потребителей, немногочисленные промышленные предприятия эпохи эллинизма были разрознены и незначительны по размерам, а поэтому и не было производительного пролетариата, имеющего [124] классовое самосознание. Однако сведения по всему объему вопроса отсутствуют, за одним единственным исключением:³¹²⁾ мы знаем о положении трудящихся на Делосе примерно в 300—250 гг.; позднее, когда можно проследить развитие какого-либо специального ремесла, например резчиков надписей, мы видим, что их положение не улучшается. Так как рабочие на Делосе были не местного происхождения, а пришлые с других островов, то можно предположить, что положение трудящихся на этих островах было еще хуже.

Снижение ценности денег к 300 г. вело к соответствующему росту цен:³¹³⁾ пшеница вздорожала примерно вдвое, масло — в 3 1/2 раза, простое вино в 2 1/2 раза.³¹⁴⁾ Средний доход с дома на Делосе, не достигавший 20 драхм в IV веке, достиг 100 драхм во II веке,³¹⁵⁾ хотя в этом случае могла сыграть свою роль местная перенаселенность;³¹⁶⁾ однако цены на съестные продукты нигде не достигли того уровня, какой был в Афинах во времена Демосфена, а также в 250 г. и, может быть, в 200 г. С другой стороны, оплата труда на Делосе значительно снизилась по сравнению с таковой в Афинах времени Демосфена,³¹⁷⁾ вероятно в результате ничем не смягченной конкуренции. Для бедняка и раба прожиточный минимум, при стоимости пшеницы в 5 драхм, равнялся 2 оболам в день в течение всего года на одного человека и 1 драхме (6 оболам) на семью.³¹⁸⁾ Но и на Делосе квалифицированный ремесленник мог зарабатывать в лучшем случае 4 обола в день в течение года, а неквалифицированный — 2 обола, иногда и меньше,³¹⁹⁾ хотя пшеница поднялась до 10 драхм. Это значит, что оплата труда неквалифицированного свободного рабочего, которого можно было заменить рабом, не могла подняться выше уровня оплаты раба, а при случае падала и ниже него. Поэтому и пропасть между богатыми и бедными стала шире по сравнению с IV веком, и в этом следует видеть самое нездоровое явление эллинизма. Влияние бедности на рост населения очевидно: бедным тяжелее растить детей. То, что в календаре было много нерабочих (праздничных) дней, несущественно: людям надо есть и по воскресеньям. Такое положение с оплатой труда может объяснить, почему некоторые города были вынуждены итти навстречу бесплатной раздаче хлеба, т.е. пауперизации. [125]

Разумеется, были и социальные смуты. Конечно, не было профессиональных организаций, и в рабовладельческом обществе забастовки были почти невозможны (забастовки в Египте — стр. 184-185 — сюда не относятся). Однажды не вышли на работу хлебопеки Пароса, вследствие задержки в выдаче зарплаты, что, очевидно, случалось неоднократно. Но здесь быстро вмешался агораном, принял меры к оплате за отработанное время и поставил их снова на работу.³²⁰⁾ У нас нет сведений о какой-либо другой забастовке, вплоть до стачек в римской Азии во II веке н.э.,³²¹⁾ когда начали возникать профессиональные союзы, а первая известная нам стачечная борьба за лучшие условия труда относится только к V веку н.э. Когда положение становилось совершенно невыносимым, единственным выходом было восстание или революция.³²²⁾

Уже IV век был одержим страхом перед социальной революцией,³²³⁾ и отчасти именно поэтому зажиточные слои стали на сторону Македонии, как защитницы существующего порядка. В договорах между Александром и городами Коринфского союза предусматривалось, что Македония и союз должны подавить в любом городе союза всякое движение за отмену долгов, раздел земли, конфискацию частной собственности или освобождение рабов в помощь революции;³²⁴⁾ конституция восстановленного Деметрием в 303 г. союза включала эти же условия.³²⁵⁾ Следовательно, у революции была тогда программа, состоящая из этих четырех пунктов. Бедняки добивались земли, но побудительным мотивом к возмущению мелкого люда был долговой вопрос: рядовые общины могут терпеливо сносить тяжелые жизненные условия, но они всегда ненавидят кредитора. Счета Делосского храма, среди которых мы встречаем много мелких займов и тяжелой задолженности, бросают некоторый свет на долговой вопрос.³²⁶⁾

Философия внесла свой вклад в этот вопрос с совершенно иной точки зрения: подчеркивание стоиками начал равенства и братства запало в человеческие души и внушало надежду на лучший порядок, чем существующий. Некоторые искали убежища от цивилизации в описании фантастических образов добродетельных варваров, живущих согласно природе, — прототипов «Германии» Тацита; так стали появляться утопии. Разумеется, и Платон и [126] Аристотель рисовали идеальные государства, но они были довольно бесполезны для трудящихся, а первая утопия, принадлежащая перу Зенона (стр. 89), была слишком блестящей и слишком далекой от психологии среднего человека, чтобы владеть умами. Но Эвгемер (около 300 г.)³²⁷⁾ и Ямбул (III век)³²⁸⁾ создали подлинные современные утопии, локализуемые на островах Индийского океана; и в великом государстве солнца Ямбула стоический коммунизм проявляется уже в своем зрелом виде. В этой утопии люди равны во всех отношениях, даже в мудрости; они живут в общинах или «системах», в которых все одинаково трудятся и имеют одинаковую долю в продуктах труда; люди избежали «порабощения средствами производства», потому что остров, к счастью, круглый год дает урожай, частью даже без помощи человеческого труда; каждый по очереди выполняет все обязанности, от слуги до правителя; а правителем каждой системы является ее старейший член, который должен умереть по достижении определенного возраста (этот пункт взят из одной кеосской легенды).³²⁹⁾ Здесь, таким образом, нет места для богатства, честолюбия или учености — этих врагов равенства, а также классовой борьбы, потому что здесь нет классов; выше всего люди почитают гомонойю, и они объединяются в согласии и любви. Ямбул и его последователи стремились уничтожить ту классовую борьбу, ужасы которой были на глазах у многих греков; но, разумеется даже когда революционные философы и консервативные правительства сходились в почитании «Согласия», некоторые усердные поклонники этой богини были всегда готовы истреблять во имя ее своих сотоварищей.

За исключением, может быть, одного восстания рабов на Хиосе,³³⁰⁾ первой революционной вспышкой III века, о которой у нас имеются сведения, является восстание неимущих в Кассандрии в 279 г., организованное неким Аполлодором, который установил тиранию, подверг богатых тяжелым испытаниям и раздал часть их имущества своим сторонникам. Он показал, что это легко выполнимо с помощью наемного войска, и имел значительный успех, пока его не уничтожил Антигон Гонат.³³¹⁾ За этим последовали четыре вспышки волнений на островах (одна из них, несомненно, была вызвана конфликтом между [127] богатыми и бедными), но дело не дошло до открытого восстания, они были урегулированы царской властью.³³²⁾ Но великими революциями III века были две спартанские,³³³⁾ поскольку Спарта тогда страдала серьезным социальным недугом, вследствие захвата всей земли немногими богачами. Агис IV (вступил на престол в 244 г.) попытался путем мирной реформы отменить долги и разделить землю, но потерпел неудачу. Его более сильный преемник — Клеомен III, при содействии стоика Сфера, ученика Зенона, провел реформу при помощи силы, отменил долги и национализировал землю, которую он разделил на 4 тыс. наделов для спартиатов и 15 тыс. для периэков, пополнив ряды спартиатов периэками и метэками. Ни один из этих царей не затронул вопроса об илотах, потому что оба они, далеко не будучи революционерами, думали, что возрождают древнюю Спарту Ликурга. Но греки считали, что Клеомен выполняет революционную программу, и в последующей войне с Ахейским союзом он имел вкаждом городе на своей стороне бедноту. В одном из городов — Кинефе — произошел революционный переворот и земля была разделена.³³⁴⁾ Если бы Клеомен пожертвовал своим военным честолюбием и не стремился к господству над Пелопоннесом, то он мог бы обеспечить в Спарте длительный успех своей реформе; но зажиточные руководители Ахейского союза в отчаянии призвали на помощь Македонию, и Антигон Досон взял Спарту (222 г.) и восстановил прежний порядок. Революция снова разразилась в Спарте в 207 г. под руководством Набиса (стр. 38); он выполнил все четыре пункта революционной программы,³³⁵⁾ освободил многих илотов, хотя вовсе не разрешил радикально вопроса об илотах; каждая греческая революция, за исключением, быть может, пергамской, производит впечатление беспочвенной, так как в ней не участвуют рабы. Набис отнял имущество у богатых, но, по его словам, только в пользу государства; может быть, государство стало теперь оплачивать общие обеды (это было неизбежно, если было освобождено много илотов). Имеются указания, что Набис вовсе не был таким жестоким, как его обрисовали враги.³³⁶⁾ Рим, разгромив Македонию, вместо нее вмешался в дела Спарты и подрезал крылья Набиса; и хотя Рим не вмешался непосредственно в ход самой спартанской революции, богатые [128] греки с этого времени были готовы приветствовать его как своего защитника.

Около 200 г. в Этолийском союзе возникла борьба между должниками и кредиторами; удачливый полководец Скопас попытался отменить долги, но потерпел неудачу вследствие сопротивления богатых и ушел в изгнание в Египет; однако борьба затянулась на ряд лет.³³⁷⁾ В Фессалии тоже постоянно происходили волнения;³³⁸⁾ и Эвмен II обвинил перед сенатом Персея в намерении использовать фессалийских должников для убийства богатых сторонников Рима, т.е. в потворстве социальной революции. Разумеется, такая роль была бы необычной для македонского царя. Но мы не знаем ни одной крупной вспышки восстания между 200 и 132 г., — потому ли, что наши сведения недостаточны, или потому, что цены были тогда в лучшем соотношении с зарплатой. Правда, в 146 г., в своей последней борьбе с Римом, Ахейский союз декретировал мораторий, а также освобождение и вооружение 12 тыс. рабов;³³⁹⁾ но это вряд ли была революция, хотя после римского завоевания в Диме, возможно, произошло восстание должников и были сожжены городские архивы.³⁴⁰⁾ Тем не менее, позже Митридат сделал попытку использовать социальную революцию как оружие против Рима³⁴¹⁾ (стр. 58), в то время как Эфес применил то же оружие против него самого.³⁴²⁾ Великое рабское восстание в Сицилии затронуло и эгейский мир: восстали рабы Делоса (130 г.), но были усмирены; восстали рабы в рудниках Македонии; восстали рабы Лавриона, захватили Суний и некоторое время опустошали Аттику;³⁴³⁾ восстали, очевидно, рабы и в Пергаме. Эти восстания рабов, как мне кажется, были только результатом нищеты массы рабов в рудниках, царских мастерских, в крупных поместьях в Италии. Рабы восставали, чтобы вернуть свободу, должники — собственность, а что касается Митридата, он готов был использовать что угодно, лишь бы отомстить Риму. Было только одно движение, не считая спартанских, которое выработало теорию, могущую быть названной социалистической: пергамское восстание. Если бы мы знали детали этого восстания, оно, может быть, было бы для нас интереснее спартанского, так как оно впервые породило новую конструктивную идею. Когда Аристоник в 132 г. поднял знамя восстания [129] против Рима (стр. 56),³⁴⁴⁾ он объединил свою судьбу с восстанием рабов и пользовался содействием стоика Блоссия из Кум, известного друга Тиберия Гракха, который играл в Пергаме ту же роль, что Сфер в Спарте: оба они хотели осуществить на земле государство солнца Ямбула. Сила их воздействия на их сторонников самого смешанного состава — азиатских наемников, городских добровольцев, горцев Мизии, обездоленных и рабов — была такова, что они уничтожили римского консула и его армию, что никогда не было по силам даже Македонии. Это действительно была великая мечта. Но Рим в конце концов победил Аристоника и разбил надежду на государство солнца; при римском правлении для мечты уже не было места. [130]

Назад К оглавлению Дальше

¹⁾ Arr. Anab. VII, II, 9.

²⁾ Arnim, Stoic. vet. fragm. 259-271.

³⁾ Diog. Laert. VI, 2, 63.

⁴⁾ Arnim, fr. 697.

⁵⁾ Kaerst, Die antike Idee der Oekumene, 1903.

⁶⁾ Polyb. V, 104.

⁷⁾ Tod, International arbitration among the Greeks, 1913.

⁸⁾ Повсюду. См. список у Arvanitopoullos, Rev. Phil. 1911, 292.

⁹⁾ ’Εφ. ’Αρχ. 1917, 16, N 308 (Кассандр); OGIS 13, Priene 37, 1. 131 (Лисимах); ’Εφ. ’Αρχ. 1913, 43, NN 172, 173 (Филипп V); SGDI 5153-4; Wilhelm, Jahresh. 1911, 186.1.

¹⁰⁾ C. Philippson, International law and Custom of ancient Greece and Rome, II, 251.

¹¹⁾ Polyb. II, 58, 10.

¹²⁾ Ibid. XVIII, 3, 4-9; XXIII, 15.

¹³⁾ OGIS 765; Ditt.³ 495, 1. 108.

¹⁴⁾ Polyb. II, 56-61.

¹⁵⁾ Cp. ibid. X, 15, 4-6.

¹⁶⁾ Ditt.³ 588.

¹⁷⁾ Plut. Mor. 842 A.

¹⁸⁾ Milet, I, 3, N 140.

¹⁹⁾ Например, I.G. II², 399; IV, 497; XI, 4, 1054a; XII, 7, 36; 8, 159; 9, 6; Ditt.³ 374, 520, 535; ’Αθηνα 1908, 195, N 6.

²⁰⁾ Ditt.³ 521.

²¹⁾ Tarn, J.H.S. 1924, 141.

²²⁾ OGIS 228, 229.

²³⁾ Ditt.³ 557 сл.

²⁴⁾ OGIS 234.

²⁵⁾ SGDI 5165-87, Michel 51-68.

²⁶⁾ Ditt.³ 590 (cm. Wilhelm, Wien. Anz. XVIII, 19, N 11).

²⁷⁾ Ditt.³ 1158, 635B.

²⁸⁾ Tarn, Ant. Gon., 209, прим. 133; Pomtow, Klio XIV, 278; XVII, 189.

²⁹⁾ Dareste, Rev. E.G. 1889, ii, 305; Vollgraf, B.C.H. 1913, 286; Philippson, цит. соч., 353.

³⁰⁾ Список см. у Stengel, Asylon в P.W.

³¹⁾ Примеры: SGDI 2532; Ditt.³ 456, 550, 629, 630, 635 А.

³²⁾ I.G. IX, I, 97; XII, 5, 867, 868 А, В; см. Graindor, Musée Belge 1911, 254.

³³⁾ Как Анафа, I.G., XII, 3, 254.

³⁴⁾ Ditt.³ 609, 612 B.

³⁵⁾ U. Kahrstedt, Syrische Territorien in hellenistischer Zeit, 76-79.

³⁶⁾ OGIS 746.

³⁷⁾ I.G. II² 1132; XI, 4, 1061; XII, 9, 207; Ditt.³ 399, 507, 563, 692.

^1*) Проксении — право общественного гостеприимства. (Прим. ред.)

³⁸⁾ Делос, I.G. XI, 4, 1050; cp. XI, 2, 287 A, 1. 80; Тенос, Musée Belge 1910, 43, N 22; Митилена, ’Εφ. ’Αρχ. 1914, 84; Хиос, Кеос, Магнезия, Teoc, Ditt.³ 443, 522, 554, 563; Афины, Klio XV, 7, NN 35, 36.

³⁹⁾ In Rev. E. G. 1911, 378, N 1; человеку приходится отказаться от своего старого гражданства; это одинаково может быть и правилом и исключением из него.

⁴⁰⁾ Brandis, Bithynia в P.W.

⁴¹⁾ I.G. II² 693; ср. 566.

⁴²⁾ Polyb. XVI, 26, 9; Liv. XXXI, 15, 6.

⁴³⁾ I.G. V, 2, 419.

⁴⁴⁾ SGDI 490.

⁴⁵⁾ Milet I, 3, NN 136, 137, 141-143, 146, 150.

⁴⁶⁾ I.G. XII, 5, 814.

⁴⁷⁾ Ferri, Iscriz, di Cirene N 2.

⁴⁸⁾ SGDI 5165-37, Michel, 51-68.

⁴⁹⁾ ’Εφ. ’Αρχ. 1914, 167, N 232.

⁵⁰⁾ Ditt.³ 555, 548, 942.

⁵¹⁾ I.G. IV², 96.

⁵²⁾ I.G. XII, 3, 251.

⁵³⁾ Ditt.³ 585.

⁵⁴⁾ Ibid. 492.

⁵⁵⁾ Brandis, Achaea в P.W.; cp. I.G. VII, 20.

⁵⁶⁾ Ditt.³ 555, 604, 404, 470, 548.

⁵⁷⁾ Ibid. 558.

⁵⁸⁾ Fr. 28, Kook (III, 345).

⁵⁹⁾ Ditt.³ 739; cm. Wilhelm, Neue Beiträge IV, 55.

⁶⁰⁾ Sir. 609.

⁶¹⁾ См. список у Fr. Heichelheim, Die auswärtige Bevölkerung im Ptolomäerreich, Klio, Beiheft XVIII, 6.

⁶²⁾ I Priene 47, 50, 53-54, 71; Milet I, 3, N 146.

⁶³⁾ Например, I Priene 111-114, 117.

⁶⁴⁾ Ibid. 109, II. 161-167.

⁶⁵⁾ A. Steinwenter, Die Streitbeendigung, § 11, насчитывает 35 декретов дикастов; на деле их, по крайней мере, вдвое больше. Типичными декретами, упоминающими ὁμόνοια, являются I.G. IX, 2, 507, 1230; XII, 5, 870; SEG I, 363; I Priene 53, 54, 61.

⁶⁶⁾ Например, I.G. VII, 4130; XII, 2, 530; I Priene 59.

⁶⁷⁾ Таблица Помтова, Klio 1923, 268, дает 10 известных нам комиссий в Дельфах за 26 лет; о большом составе комиссии из Гони пишет Arvanitopoullos в ’Εφ. ’Αρχ. 1911 и 1914.

⁶⁸⁾ Michel 417.

⁶⁹⁾ I.G. VII, 21; I Priene 59.

⁷⁰⁾ OGIS 7.

⁷¹⁾ Ibid. 329.

⁷²⁾ Ditt.³ 426; Michel 417; SEG I, 363; OGIS 7, 43.

⁷³⁾ Как, например: I.G. IX, 2, 1230; SEG I, 363; OGIS 43.

⁷⁴⁾ Arist. Pol. 1280 a, 1. 36; см. H.G. Robertson, The administration of justice in the Athenian Empire, 1924.

⁷⁵⁾ I.G. II², 466; V, 2, 419; XII, 5, 829; Ditt.³ 955, 1.13; Polyb. XXIII, 1, 2; XXXII, 7.

⁷⁶⁾ I.G. XII, 7, 15.

⁷⁷⁾ Глава III, прим. 62.

⁷⁸⁾ I.G. XII, 5, 1065; SEG I, 363; Klio XVII, 199, NN 198-199.

⁷⁹⁾ I.G. IX, 2, 1100.

⁸⁰⁾ OGIS 237.

⁸¹⁾ Michel 1203; I Priene 111, I. 198.

⁸²⁾ I.G. VII, 2510, 3426; OGIS 479.

⁸³⁾ Dürrbach, B.C.H., 1916, 298 и в I.G. XI, 2.

⁸⁴⁾ Milet I, 3, NN 122-125, с комментарием Рема (Rehm).

⁸⁵⁾ Библиография в C.A.H. VII, ср. 886.

⁸⁶⁾ Plut. Arat. 6; Dtog. Laert. II, 136; SEG II, 292; Ditt.³ 405, прим. 4; Polyb. IV, 29, 4; XIII, 8, 2.

⁸⁷⁾ FHG II, p. 257.

⁸⁸⁾ H. Ormerod, Piracy in the ancient world, гл. IV; Tarn, Ant. Gon., 85-88.

⁸⁹⁾ I.G. XII, 3, 171.

⁹⁰⁾ Diod. XX, 81, 3; Str. 652.

⁹¹⁾ Cp. Ditt.³ 581.

⁹²⁾ Ormerod, гл. VI.

⁹³⁾ Полнее всего Fr. Poland, Gesch. d. griech. Vereinswesens, 1909.

⁹⁴⁾ Poland 519.

^2*) Драхма — древнегреческая монета (серебряная или медная), равная 35 коп. золотом. (Прим. ред.)

⁹⁵⁾ Ibid., 492.

⁹⁶⁾ Ditt.³ 1097.

⁹⁷⁾ Michel 1001.

⁹⁸⁾ ’Εφ. ’Αρχ. 1905, 246, N 11.

⁹⁹⁾ Tod, BSA XIII, 328.

¹⁰⁰⁾ Michel 1045; I.G. II, 1332.

¹⁰¹⁾ SGDI 3636, 3632; Paton and Hiebs, N 129.

¹⁰²⁾ M. San Nicolo, Aegyptisches Vereinswesen, 66.

¹⁰³⁾ I.G. IV, 757.

¹⁰⁴⁾ Str. 794.

¹⁰⁵⁾ Poland 129.

¹⁰⁶⁾ OGIS 102, 735; 1. G. XII, 3, 327, 466; cp. Archiv VI, 9.

¹⁰⁷⁾ Ditt.³ 699.

¹⁰⁸⁾ SGDI 3636, I. 54; OGIS 104; I.G. IP, 772.

¹⁰⁹⁾ Poland 103.

¹¹⁰⁾ I.G. IV, 757.

¹¹¹⁾ Poland 305, 318.

¹¹²⁾ SGDI 3510.

¹¹³⁾ С.C. Edgar, Raccolta Lwnhroso, 369.

¹¹⁴⁾ E. Ziebarth, Aus dem griechischen Schulwesen², 1914.

¹¹⁵⁾ Его функции: I Priene 112-4; OGIS 764; I.G. XII, 9, 916.

¹¹⁶⁾ Ditt.³ 577.

¹¹⁷⁾ Polyb. XXXI, 31 (25).

¹¹⁸⁾ Ditt.³ 578; Athen. 566 E.

¹¹⁹⁾ A. Brenot, Recherehes sur l’éphébie attique, 1920; Lofberg, С. P. 1925, 330.

¹²⁰⁾ Ditt.³ 1028.

¹²¹⁾ Ath. Mitt. 1907, 373; I Priene 313.

¹²²⁾ Poland 88.

¹²³⁾ Ibid. 102; Levy, Hev. E. G. VIII, 203; Judeich в Altertümer von Hierapolis (209 г.).

¹²⁴⁾ С.I.G. 3185; I. Pergamon II, 463.

¹²⁵⁾ Suidas, Aratos.

¹²⁶⁾ Schott, NN 2, 3 (посмертные).

¹²⁷⁾ Catullus 66.

¹²⁸⁾ Diog. Laert. V, 60.

¹²⁹⁾ Список ее главных пожертвований — см. Tarn, Ant. Gon., 350.

¹³⁰⁾ Polyb. XXII, 20; Plut. Mor. 480 C; OGIS 307-8.

¹³¹⁾ Plut. Agis. 17 sq.

¹³²⁾ Str. 499, 555-9, 649; OGIS 376-7.

¹³³⁾ Ferguson, Hell. Athens, 46.

¹³⁴⁾ Ziebarth, цит. соч., 39.

¹³⁵⁾ Seneca fr. 45; Diog. Laert. VI, 23, — обычная клевета.

¹³⁶⁾ Список y Pouell and Barber, New chapters in Greek literature, II, 43.

¹³⁷⁾ Ditt.³ 532; SEG II, 263.

¹³⁸⁾ Susemihl, Gr. Lit.-Gesch. II, 148.

¹³⁹⁾ Wilamowitz, Hellenistische Dichtung I, 84; cp. Plin. XXXV, 147.

¹⁴⁰⁾ I Priene 208.

¹⁴¹⁾ Michel 1001; cp. I.G. XII, 3, 329.

¹⁴²⁾ I.G. II², 1346.

¹⁴³⁾ Edgar, J.E.A. IV, 253.

¹⁴⁴⁾ I.G. IX, I, 318, 1066; B.C.H. 1898, 89, N 85; 126, N 110.

¹⁴⁵⁾ Polyb. XXXVI, 17, 7.

¹⁴⁶⁾ G. Glotz, Infanticidium и Expositio в Dar. Sagl.

¹⁴⁷⁾ Собрано из Milet I, 3, NN 34-93.

¹⁴⁸⁾ Cp. отношение 87 сыновей к 44 дочерям в 61 семье в Афинах IV века (Jardé, Les céréales dans l’antiquité grecque, 1925,137); диспропорция растет.

¹⁴⁹⁾ Michel 1001.

¹⁵⁰⁾ I.G. XII, 9, 249.

¹⁵¹⁾ Из 600 семей, отпускающих рабов на волю по SGDI II, только в 57 более одного сына; но некоторые могли отсутствовать.

¹⁵²⁾ См. прим. 150.

¹⁵³⁾ Я только 2 раза встретил трех дочерей и 12 раз — двух.

¹⁵⁴⁾ I.G. XII, 5, 186.

¹⁵⁵⁾ I.G. XII, I, 49.

¹⁵⁶⁾ I.G. XII, 3, 36.

¹⁵⁷⁾ Например, B.C.H. VI, 265; IX, 331; J.H.S. 1890, 120; Wiegand, Siebenter Milet. Bericht 67 W, 2.

¹⁵⁸⁾ I.G. XII, 3, 40.

¹⁵⁹⁾ Ferguson, Hell. Athens, 374.

¹⁶⁰⁾ Stob. Flor., p. 664, Wachsmuth.

¹⁶¹⁾ Diss. I. гл. 23.

¹⁶²⁾ Liv. XXXIX, 24; XLII, II.

¹⁶³⁾ Ael. V.H. II, 7.

¹⁶⁴⁾ I.G. IX, 2, 517.

¹⁶⁵⁾ Krischen, Milet III, 2, p. 2.

¹⁶⁶⁾ Noack, Arch. Anz., 1916, 215.

¹⁶⁷⁾ Pol. III, 1278, а 1. 30.

¹⁶⁸⁾ Ditt.³ 529.

¹⁶⁹⁾ J. Hatzjeld, Les trafiquants Italiens, 303.

¹⁷⁰⁾ OGIS 338; Ditt.³ 742.

¹⁷¹⁾ I.G. IX, 2, 517.

¹⁷²⁾ Beloch, Klio VI, 52.

¹⁷³⁾ I.G. V, 2, 22; VII, 190; I Priene 108, I. 259; 109, II. 179, 194; 113, I.39.

¹⁷⁴⁾ Например, I.G. XII, 5, 721.

¹⁷⁵⁾ I.G. V, 1, 209.

¹⁷⁶⁾ Glotz, C. R. Ас. inscr., 1908, 571; OGIS, 483, 11. 178-183.

¹⁷⁷⁾ Diog. Laert. X, 118; Ditt.³ 1268, 1.24, где v. II. показывают, что здесь было два принципа: ἱκέτας αἰδοῦ и οἰκὲτας ἐλέοι, иногда смешиваемые.

¹⁷⁸⁾ Постоянный рост от Платона, 1 из 5, до Ликона, 11 из 12: Diog. Laert. III, 42; V, I, 13 сл.; 3, 62 сл.; 4, 72 сл.; Ср. освобождения κατὰ διανόησιν, например I.G. IX, 2, 102, 109, в I. 19, 1301.

¹⁷⁹⁾ Один случай IV века, B.C.H. 1921, 150, N 3.

¹⁸⁰⁾ I.G. IX, 2, 568.

¹⁸¹⁾ Ibid., 109.

¹⁸²⁾ B.C.H. 1898, I, N 32.

¹⁸³⁾ Ibid., N 32; SGDI 2216.

¹⁸⁴⁾ B.C.H. 1898, I, прим. 77; там же N 47, 53, 62, 74; SGDI 1798, 2136, 2171, 2225; B.C.H. 1922, 465, N 10; SGDI 1719; Ath. М. Н. 1907, N 20; I.G. IX, 1, 1066; B.C.H. 1898, 1, NN 40, 88, 93, 95-97, 99, 102, 104.

¹⁸⁵⁾ Ibid. NN 93, 99.

¹⁸⁶⁾ Эта часть материала взята из следующих источников: SGDI II, 1684-2342; B.C.H. 1898, I сл.; 1922, 435 сл.; Ath. Mitt. 1907, I сл.; Hatzjeld, Mélanges Holleaux 93 (Италики).

^3*) Мина — весовая и денежная единнца = 1/60 таланта = 100 драхмам. (Прим ред.)

¹⁸⁷⁾ V, 2, 5; cp. XVI, 22, 5.

¹⁸⁸⁾ Ath. Mitt. 1907, 37, N 29.

^4*) Медимн — мера объема в древней Греции, равная 58,94 литра. (Прим. ред.)

¹⁸⁹⁾ Dem. XXXIV, 39.

¹⁹⁰⁾ Кривая цен на пшеницу (см. Tarn, The hellenistic Age); I.G. XI, 2, 158 A, 11. 37-50; 224 A, 1. 29; 287 A, II. 45, 60-71; Ditt.³ 976.

¹⁹¹⁾ I.G. IV, 2; XII, 5, 1011; Ditt.³ 596, 708, 946.

¹⁹²⁾ Dem. XXXIV, 37-9; XLII, 20, 31; Köhler, Ath. Mitt. 1883, 211; Ferri, Iscriz. di Cirene, N 3.

¹⁹³⁾ Van Groningen, Mnemos. LIII, 101.

¹⁹⁴⁾ В целом см.: H. Francotte, Mélanges Nicole, 135.

¹⁹⁵⁾ SEG I, 366; Ziebarth, Z. f. Num. 1924, 356.

¹⁹⁶⁾ Ditt.³ 976.

¹⁹⁷⁾ I Priene 82; cp. 108, 11. 42, 68; Ditt.³ 685, 1. 100.

¹⁹⁸⁾ Wiegand, Siebenter Milet-Bericht, p. 27.

¹⁹⁹⁾ B.C.H. 1922, 312, N 2.

²⁰⁰⁾ I.G. IX, 2, 1104.

²⁰¹⁾ B.C.H. 1882, I (Демарес) A, 11. 91-94, 107-112 etc.

²⁰²⁾ SGDI 3417.

²⁰³⁾ I.G. V, I, 1379.

²⁰⁴⁾ Str. 653.

²⁰⁵⁾ Цари: Мемнон 25; I.G. XI, 4, 1115, N 1; Ditt.³ 374, 671 B: Wiegand, цит. соч., 26. Отдельные лица: I.G. XII, 5, 863-866; 7, 389; I Priene, 108, 109.

²⁰⁶⁾ I.G. XII, 7, 22, 24, 33, 35, 241.

²⁰⁷⁾ Богатство и роскошь в греческой истории весьма относительные понятия.

²⁰⁸⁾ Ditt.³ 374, 475, 497; I Priene 109; SEG I, 366.

²⁰⁹⁾ I.G. V, I, 962; XI, 4, 1055; XII, 9, 900 c; OGIS 46; Ditt.³ 330, 569.

²¹⁰⁾ SEG I, 366; I Priene 121, III, 1. 112.

²¹¹⁾ Ditt.³ 1048.

²¹²⁾ Michel 456; Wilhelm, Jahresh. 1908, 56.

²¹³⁾ I.G. XII, 3, 248; 7, 388, cp. 433; SGDI 3569.

²¹⁴⁾ Ditt.³ 569; I Priene 17.

²¹⁵⁾ Ditt.³ 631; I.G. IX, I, 694; XII, 5, 595; 7, 515.

²¹⁶⁾ Ditt.³ 577-578.

²¹⁷⁾ Menas (post); cp. I Priene 174.

²¹⁸⁾ I.G. VII, 190; XII, 9, 236; Priene 112, II. 57-66.

²¹⁹⁾ I.G. VII, 2712, 1. 68; I Priene 108, 1. 257; 109, III, i. 238.

²²⁰⁾ I.G. VII, 190; I Priene 109; Syria V, 332, N 7.

²²¹⁾ Ditt.³ 495; OGIS 339; I Priene 108; ’Αθηνα 1908, 195, N 6. Эти примеры иллюстрируют большую часть указанного выше.

²²²⁾ I.G. IV², 65.

²²³⁾ Ath. Mitt. 1907, 261, 1. 12.

²²⁴⁾ Wilhelm, Nene Beiträge, IV, 54.

²²⁵⁾ I.G. XII, I, 1032; IX, I, 516; Ditt.³ 335.

²²⁶⁾ I.G. V, I, 1145.

²²⁷⁾ Ditt.³ 943.

²²⁸⁾ I.G. XII, 5, 824; Ditt.³ 620.

²²⁹⁾ SEG I, 368.

^5*) Автор упускает из виду, что упомянутые им идеи демократии и равенства распространялись только на свободных граждан. Рабы исключались вообще из числа граждан. (Прим. ред.)

²³⁰⁾ Arist. 'Αθ. Πολ. 49.

²³¹⁾ XX, 6.

²³²⁾ F.H.G. II, p. 257 (о благотворительности Булагора см. также SEG I, 366).

²³³⁾ Например, I.G. II², 1165.

²³⁴⁾ Ditt.³ 1024.

²³⁵⁾ Ibid. 1025, II. 23, 55.

²³⁶⁾ Wilhelm, Jahresh. 1914, I, по поводу I.G., V, I, 1432 cp. Lepsius, Rh. Mus. 1916, 161.

^6*) Талант — древнегреческая мера веса и денежная единица. Аттический талант = 25,92 кг, эгинский = 37 кг. В среднем талант составлял 6 тыс. драхм. (Прим. ред.)

²³⁷⁾ Ditt.³ 736, 11. 18-23.

²³⁸⁾ Ibid., II. 38, 63.

²³⁹⁾ Wilhelm, Neue Beiträge VI, 14.

²⁴⁰⁾ I.G. XII, 5, 128 (p. 308).

²⁴¹⁾ Milet I, 3, N 149; Ditt.³ 633, I. 124.

²⁴²⁾ Klio XVI, 170, N 131.

²⁴³⁾ Plut. Mor. 843 D (сомнительно).

²⁴⁴⁾ Polyb. XXI, 26, 9, 14.

²⁴⁵⁾ Ibid. IV, 46, 4.

²⁴⁶⁾ Ibid. XXX, 31, 7.

²⁴⁷⁾ Inscr. Jur. Gr. I, 48, N 6, в сравнении с 108, N 8.

²⁴⁸⁾ Michel 642.

²⁴⁹⁾ Ibid. 1001; 150-500 драхм против 50, Poland, 449.

²⁵⁰⁾ Ditt.³ 1107; Michel 1002; cp. OGIS 44, 730.

²⁵¹⁾ Str. 578.

²⁵²⁾ Ibid. 649.

²⁵³⁾ Cic., Pro Flacco 36 (90).

^7*) Сестерций — римская серебряная монета; с 217 г. до н.э. вес ее равен — 1,09 грамма. (Прим. ред.)

²⁵⁴⁾ App. Mith. 47.

²⁵⁵⁾ Diod. XL, 1.

²⁵⁶⁾ Plut. Brut. 32.

²⁵⁷⁾ Ibid. Sulla 25.

²⁵⁸⁾ App. b. с. IV, 75.

²⁵⁹⁾ Plut. Ant. 24 в соединении c App. b. с. V, 6.

²⁶⁰⁾ Ditt.³ 457; I.G. VII, 1735.

²⁶¹⁾ Не опубликовано; см. Arch. Anz, 1903, 197; 1905, II.

²⁶²⁾ Ditt.³ 402, 408, 424, 489; Roussel, Rev. E. A. 1924, 97.

²⁶³⁾ OGIS, 228, 229.

²⁶⁴⁾ Ditt.³ 590.

²⁶⁵⁾ Ibid. 390; G.G.A. 1913, 170, N 2.

²⁶⁶⁾ Например, Феспии, Магнесия и два в Пергаме, Ditt.³ 629 (частью исолимпийские); OGIS 305.

²⁶⁷⁾ Дельфы, Ditt.³ 611, N 3; Алабанда, Liv. XLIII, 6; Эвбея I.G. XII, 9, 899; Феспии, I.G. II², 1054; Афины, Michel, 1539; Miletus, Milet I, 7, N 203; Кос, Ditt.³ 1066; Магнесия, ibid. 1079; Родос, ibid. 7243; Пергам, ibid. 1065; Халкида, Opon, Коркира, ibid. 1064.

²⁶⁸⁾ B.C.H. 1890, 48 сл.; ср. Holleaux, ibid., р. 201.

²⁶⁹⁾ Michel 890.

²⁷⁰⁾ Poland, 129-140.

²⁷¹⁾ I Pergamon 163, I Magnesia 54, 89, I Michel 1009, 1012, 1014.

²⁷²⁾ B.C.H. 1911, 168; 1922, 312, N 2; Ditt.³ 460; SEG II, 580.

²⁷³⁾ I.G. II², 1132; XI, 4, 1061; XII, 9, 207; Ditt.³ 399, 507, 563, 692.

²⁷⁴⁾ G. Billeter, Gesch. des Zinsfusses, 1898.

²⁷⁵⁾ Они вычислены для Делоса в сумме 50 тыс. драхм, тогда как весь капитал оценивается в 5 1/2 млн. Homolle, B.C.H. 1891, 164-168.

²⁷⁶⁾ Ditt.³ 544, 546 В, II. 22, 955, 1200; Michel 587; С. I. G 3599.

²⁷⁷⁾ Ditt.³ 364, 1. 74; может быть, I.G. XII, 7, 67 (часть надписи недостоверна).

²⁷⁸⁾ Milet I, 3, N 138.

²⁷⁹⁾ Michel 1001, I, 1. 24; II, 1.7.

²⁸⁰⁾ Ditt.³ 672, 1.23.

²⁸¹⁾ Plut. Luc. 20.

²⁸²⁾ Ditt.³ 748, 1.36; Cic. ad Att. V, 21.

²⁸³⁾ B.G.H. 1897, 565.

^8*) Модий — римская мера сыпучих тел, равная 8,754 литра. (Прим. ред.)

²⁸⁴⁾ Th. Reinach, B.C.H. XX, 531; Ziebarth, Z. f. Num. 1923, 26; Laum, Banken в P.W.; Glotz, Ancient Greece at work, 365.

²⁸⁵⁾ Francotte, Les finances des cités grecques, 133. «Городская отчетность», упоминаемая в Милете (Milet, I, 3, N 147, I. 14) и Галикарнассе (Michel 456, I. 17), вряд ли была бюджетом.

²⁸⁶⁾ Делос иногда имел фонд, ἀδιάτακτα, для непредвиденных расходов: B.C.H. 1882, I, А, II. 95-6, и т.д.

²⁸⁷⁾ Даже Делос хотел получить заем под стоимость венца: ibid., II. 25, 43, 61, 66; B.C.H. 1910, 147, N 34, II. 14, 18, 22.

²⁸⁸⁾ Напр., Inscr. Jur. Gr. I, 158, N 10.

²⁸⁹⁾ XX, 6.

²⁹⁰⁾ F.H.G. II, 258.

²⁹¹⁾ I.G. VII, 3172 (Литература — Tod, J.H.S. 1927, 195).

²⁹²⁾ I.G. VII, 3171.

²⁹³⁾ I.G. XI, 2, 147 B, I. 7; 158 B; 161 A, I. 25; 203 A, I. 73; 287 A, I. 122, и т.д. Это ясно и для Картеи, I. G. XII, 5, 544.

²⁹⁴⁾ Исключая, возможно, Родос, Mnemos 1916, 219.

²⁹⁵⁾ I.G. VII, 1737-8, 2405-6; XII, 9, 7; S. Е. G. 3, 342. Milet I, 3, N 138, разъясняет эту практику.

²⁹⁶⁾ I Priene 494; Roussel, Rev. Phil. 1913, 334; Holleaux, Rev. E. G. 1916, 29.

²⁹⁷⁾ B.C.H. 1921, 153, N 6.

²⁹⁸⁾ Wilhelm, Neue Beiträge I, 38.

²⁹⁹⁾ Ditt.³ 544.

³⁰⁰⁾ Milet I, 3, N 147; пожизненная рента также в I.G. VII, 3054.

³⁰¹⁾ Ditt.³ 337.

³⁰²⁾ Polyb. V, 88.

³⁰³⁾ I.G. XII, 9, 191.

³⁰⁴⁾ P. Guiraud, Etudes économiques sur l’antiquité, 83-112; Francotte, цит. соч., 53.

³⁰⁵⁾ Polyaen, II, 34.

³⁰⁶⁾ I.G. XI, 2, 161 A, II. 26, 27 и т.д.

³⁰⁷⁾ Michel 720.

³⁰⁸⁾ Ibid.

³⁰⁹⁾ SEG II, 579.

³¹⁰⁾ Cp. I.G. XII, 5, 570; C.I.G. 2673.

³¹¹⁾ Liv. XLII, 5.

³¹²⁾ Этот и следующий разделы являются сокращением моей статьи «Social question» в The Hellenistic Age.

³¹³⁾ См. таблицы Глотца в J. des Savants 1913, 16 сл.

³¹⁴⁾ Масло (45 драхм) против прежней цены 12 драхм, Michel 673; вино (10-11 1/2 драхм) против 4 драхм, Dem. XLII, 20.

³¹⁵⁾ S. Molonier, Les «maisons sacrées» de Délos, 75.

³¹⁶⁾ Homolle, B.C.H. 1890, 441.

³¹⁷⁾ Cp. Glotz, цит. соч., 206.

³¹⁸⁾ OGIS 218, I. 36.

³¹⁹⁾ Меньше I.G. XI, 2, 146 A, Ш. 75 (рабочие Тлесига); 158 A, II. 38-47 (Артемисия).

³²⁰⁾ I.G. XII, 5, 129.

³²¹⁾ W.H. Buckler в Anatolian studies 27.

³²²⁾ О дальнейшем см. R. von Pöhlmann, Gesch. d. sozialen Frage und des Sozialismus in der antiken Welt, 3-te Aufl., von F. Oertel, 1925.

³²³⁾ Dem. XXIV, 149; Isocr. Archidamos 50 , 64 сл. Aeneas Tacticus 14, I и passim.

³²⁴⁾ [Dem.] XVII, 15.

³²⁵⁾ SEG I, 75, col. I, 1. 29.

³²⁶⁾ Таблицы Шульгофа, B.C.H. 1908, 459-472, показывают, что храм за время с 279 до 179 г. потерял, может быть, 1 талант, т.е. 1/8 своего находящегося в обращении капитала.

³²⁷⁾ F. Gr. Hist. I, 300; Jacoby, Euemeros 3 in P.W.

³²⁸⁾ Diod. II, 55-60.

³²⁹⁾ Str. 486.

³³⁰⁾ Athen, 265; о дате — Susemihl. I, 475, прим. 70.

³³¹⁾ Diod. XXII, 5; Polyaen. VI, 7; Plut. Мог. 555 В.

³³²⁾ I.G. XI, 4, 1052; XII, 5, 1065; 7, 221; OGIS 43.

³³³⁾ C.A.H. VII, гл. 23.

³³⁴⁾ Polyb. IX, 17, 4; 20 сл.

³³⁵⁾ Polyb. XIII, 6 сл.; Liv. XXXIV, 30.

³³⁶⁾ Polyb. XXIV, 7, 3, скорее всего подразумевает Набиса.

³³⁷⁾ Polyb. XIII, I сл. XXX, 11; Liv. XLII, 4 сл.

³³⁸⁾ Ibid. XLII, 5.

³³⁹⁾ Polyb. XXXVIII, II, 10; 15, 3.

³⁴⁰⁾ Ditt.³ 684.

³⁴¹⁾ App. Mith. 48.

³⁴²⁾ Ditt.³ 742.

³⁴³⁾ Кроме Пельмана, см.: Ferguson, Hell. Athens 379, 428; K. Bücher, Die Aufstände des unfreien Arbeiter, 1874, и сл. прим.

³⁴⁴⁾ G. Cardinali in Belock’s Saggi, 269.

Назад К оглавлению Дальше