выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
| Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. | |
| Назад |
Глава шестая.
|
Придя к власти и стремясь утвердить свое положение фактического правителя страны, Тоётоми Хидэёси столкнулся с необходимостью решить по крайней мере четыре неотложные задачи. Во-первых, заставить всех влиятельных феодалов и военачальников в собственном лагере признать за ним верховенство и поставить их и полную зависимость от его ничем не ограниченной власти. Держать в повиновении местных феодалов всегда было одной из главных забот и трудных задач центральных властей; [136] Хидэёси прекрасно это понимал, тем более что некоторые из этих феодалов лишь вынужденно подчинились ему и в любой момент могли оказаться в стане его врагов.
Во-вторых, необходимо было вместо старого государственного аппарата, который фактически не функционировал и с авторитетом которого мало кто считался, создать новый орган государственной власти, способный управлять делами страны. Важность и срочность этих мер диктовались еще и тем, что сам Хидэёси, целиком поглощенный подготовкой и проведением одной военной кампании за другой, не мог повседневно заниматься государственными делами, которые были доведены до полного запустения.
В-третьих, особую озабоченность Хидэёси вызывало растущее недовольство народных масс, прежде всего крестьянства, страдавшего от бесконечных междоусобиц, тяжкого феодального гнета, самовластия феодалов и полного беззакония. Восстания крестьян и городских низов становились таким же постоянным слагаемым политической жизни Японии XVI столетия, как и гражданские войны.
Последняя по счету, но не по важности задача Хидэёси состояла в том, чтобы форсировать процесс объединения страны, так успешно начатый его выдающимся предшественником Ода Нобунага и так внезапно прерванный неожиданной гибелью последнего. Большая часть территории страны находилась во владении могущественных феодальных князей, которые и не помышляли признавать власть нового правителя.
Хидэёси прекрасно понимал, что одними репрессивно-карательными мерами, как бы жестоки и суровы сами по себе они ни были, нельзя держать в узде не в меру эгоистичных и своевольных даймё, вовремя пресекать любую их попытку организовать заговор или просто проявить неповиновение. Поэтому он продумал целую систему мер, которые наряду с применением военной силы дали бы возможность другими, более умеренными, «законными» методами добиться тех же результатов. Хидэёси оказался куда более предприимчив и изобретателен, чем его учитель и наставник Ода Нобунага, который отличался весьма крутым правом и не терпел никаких компромиссных решений. На его фоне суровость и жестокость Хидэёси порой не казались такими уж чрезмерными, из ряда вон выходящими. Для Ода Нобунага ничего не стоило даже за небольшую провинность собственноручно убить любого, кто хоть в чем-то перечил ему. Он не знал снисхождения к людям.
Тоётоми Хидэёси в сравнении с ним выглядел иногда даже сентиментальным, проявлял излишнюю лояльность не только по отношению к подчиненным, но и по отношению к своим [137] противникам. Он мог великодушно щадить врагов, сохраняя им жизнь, если, правда, верил, что они искренне признавали его власть над собой. Так он поступил, например, с Мори, крупным владетельным князем из западных провинций Японии, с которым вел жестокую борьбу, по затем они стали союзниками.
Из сказанного вовсе не следует, что Тоётоми Хидэёси был этаким добрячком, гуманным правителем, который испытывал угрызения совести оттого, что так же легко и просто переступал через законность и справедливость, как через трупы. Ничуть не бывало. Жестокость века органично соединялась в нем с суровостью и свирепостью его собственной натуры. И при всем том он, возможно, лучше и острее других чувствовал и понимал, что и в самые трудные и суровые времена нельзя властвовать над людьми, прибегая к одним репрессиям и карательным мерам. Нужны и другие методы правления, которые гарантировали бы внутреннюю целостность и политическую стабильность общества.
Среди этих мер важное место занимали реформы, которые призваны были значительно ослабить власть и влияние местных феодалов. Хидэёси постоянно и со всей тщательностью следил за тем, чтобы ни одни феодал своими действиями не мог нарушить сложившееся в пользу Хидэёси военно-политическое соотношение сил, чтобы никто из даймё, признающих его верховную власть, не имел ни малейшей возможности поднять мятеж против него или перейти в стан его врагов.
Прежде всего Хидэёси решил перераспределить владения, принадлежавшие влиятельным феодалам, и тем самым оторвать их от насиженных мест, где они успели укрепиться, создать опорные базы и могли чувствовать себя достаточно уверенно и независимо, давая волю своим амбициям. Эта мера преследовала цель поставить крупных феодалов в условия, при которых исключалась бы всякая возможность их самостоятельных действии. Отрываясь от своих прежних владений, даймё теряли старые связи с местными жителями, особенно те, истоком которых нередко служили родо-племенные отношения и привязанности. Таким образом, феодалы лишались поддержки местного населения, из которого формировались феодально-самурайские дружины.
На новом месте все приходилось начинать сначала, что требовало немалых усилий и длительного времени. Па этом, собственно, и строил свои расчеты Хидэёси, ужесточая систему управления провинциями и контроля за деятельностью местных феодалов, особенно в военно-административной области. Прибегая к насильственному переселению даймё, Хидэёси строго, не считаясь ни с высоким положением того или иного феодала, ни с его прошлыми боевыми заслугами, карал каждого, кто пытался ослушаться. Этой [138] участи не избежали даже те, кто получил владения из рук самого Нобунага в награду за верность и предавшую службу.1)
Одновременно Хидэёси приказал ликвидировать замки феодалов, эти опорные пункты, где концентрировались феодальные войска и куда отовсюду стекались, спасаясь от жестоких притеснении властей, огромные массы крестьян, ремесленников, разного иного трудового люда. Он выдвинул обязательное условие: «В одной провинции — одни замок». На практике это означало, что каждому местному даймё разрешалось отныне владеть только одним замком, что, несомненно, ослабляло военную мощь местных феодалов и давало возможность установить более жесткий контроль за их деятельностью со стороны военной администрации Хидэёси. И хотя внешне мера выглядела вполне пристойной, не ущемлявшей как будто достоинство даймё и не стеснявшей их права, на самом же деле она ставила князей под контроль, облегчая Хидэёси организацию системы постоянной слежки за ними.
Если в одной провинции должен быть только один замок, принадлежащий местному феодальному властелину, то и в стране, считал Хидэёси, следует иметь одни главный замок, но такой, чтобы он олицетворял собой могущество и величие новой власти, представленной его личной диктатурой. Именно таким виделся ему замок, который возвышался бы над всей страной как символ силы и славы нового военного диктатора.
Местом для строительства был избран Осака. Выбор не был случайным. Сыграло свою роль не только выгодное географическое расположение города, места пересечения сухопутных и водных путей, но и близость моря, открывавшая прекрасные перспективы для развития внешних связей. На выбор именно этого края повлияли, очевидно, и еще два немаловажных обстоятельства.
Здесь находился знаменитый храм Исияма секты Икко, приверженцы которой относили себя к числу самых верных и стойких поклонников Будды. Основатель храма бонза Рэнънё был восьмым по счету настоятелем столичного храма Хонгандзи, считавшегося начиная с XIII века одним из влиятельнейших и могущественнейших буддийских храмов в Японии. После того как в конце XV века было завершено строительство храма Исияма, который являлся как бы филиалом, своего рода ответвлением храма Хонгандзи, Рэнънё перебрался на постоянное жительство в Осака и стал настоятелем нового храма.
За короткое время вокруг храма Исияма возник настоящий город, в котором селились главным образом последователи секты Икко. К середине XVI столетия храм представлял собой грозную силу, с которой вынуждены были считаться не только соседние феодалы, но и центральная власть. Он располагал огромной по [139] тем временам армией. Храм и прихрамовой город были так хорошо укреплены, что войска Ода Нобунага, который вел решительную борьбу с буддийским духовенством, понесли тяжелые потери, прежде чем пм удалось сломить упорное сопротивление защитников храма, этого едва ли не главного оплота буддизма в то время. Целых десять лет понадобилось ему, чтобы подавить этот очаг оппозиции. Храм и расположенный вокруг него город были сожжены дотла.
В том, что Хидэёси решил построить свой замок на том самом месте, где некогда красовался знаменитый буддийский храм, был заключен определенный смысл. С одной стороны, он хотел, очевидно, продемонстрировать свою верность идее и делу объединения страны, свою непоколебимую решимость смести с лица земли всех тех, кто попытается преградить ему путь к заветной цели. С другой стороны, Хидэёси намеревался лишний раз доказать, что для него все возможно и все доступно: воздвигаемый замок должен был не только ни в чем не уступать буддийскому храму, которым некогда любовались все, но и превзойти грандиозностью и великолепием его и все то, что когда-либо сооружалось в Стране восходящего солнца и что можно было лишь представить в воображении.
Выбирая Осака в качестве постоянной резиденции, обосновывая здесь фактически новый военно-политический центр страны, Хидэёси учитывал, очевидно, и то обстоятельство, что здесь находилась одна из первых столиц древнего японского государства — Нанива, как в ту пору именовался Осака. Это поселение в устье реки Ёдогава известно с конца IV века, когда император Одзин построил здесь первый в стране Ямато «город», в центре которого возвышался императорский дворец, окруженный валами и рвами.2)
Хидэёси рассчитывал на то, что выставляемая напоказ деятельность, чуть ли не исторически обусловленная, должна была еще больше укрепить его авторитет и популярность как ревностного хранителя древних традиций и обычаев.
Связь с прошлым, стремление найти своим действиям исторические аналогии, оправдать собственные позиции ссылками на исторические события и поведение выдающихся исторических деятелей — давняя японская традиция, прочно сохраняющаяся и в наши дни.
Перед тем как приступить к строительству замка, Хидэёси решил переместить Икэда Цунэоки, во владение которого по решению совещания в Киёсу переходил Осака и вся прилегающая к нему территория, в другое место, в город Огаки. Это было сделано под тем предлогом, что шло общее перераспределение владений между феодалами, задуманное Хидэёси как мера по усилению их зависимости от его правительства. [140]
Строительство замка в Осака началось осенью 1583 года и осуществлялось необычайно быстро. Уже к лету следующего года были выполнены все основные фортификационные работы, что дало возможность перевести туда, не дожидаясь полного завершения строительства, ставку Хидэёси. Еще через год, в 1585 году, была воздвигнута главная башня замка. Все строительство замка продолжалось около трех лет. Таких сроков сооружения столь гигантских по размерам замков и оборонительных укреплений японская строительная практика еще не знала.
Ежедневно на строительных работах было занято до 20–30 тыс. человек, которых направляли туда со всей страны. Каждая провинция, находившаяся под властью Хидэёси, должна была участвовать в этой гигантской стройке. В Осака доставлялись лучшие мастера, разнообразный строительный материал, рабочая сила. Были мобилизованы знаменитые плотники, каменщики, которые сооружали для Ода Нобунага замечательный замок в Адзути. Строительными работами руководил сам Хидэёси, проявивший немало оригинальной выдумки и изобретательности. Он весьма высоко ценил это свое творение и очень гордился им.
При строительстве своего замка в Осака Хидэёси использовал имевшийся опыт строительного дела, особенно опыт строительства замка в Адзути, когда Нобунага имел возможность применить все лучшее, чем располагала японская строительная техника того времени, тем более что Хидэёси сам участвовал в строительстве того замка, поэтому мог учесть положительные и отрицательные моменты этого опыта. Хидэёси превзошел своего предшественника как по части транспортировки огромных камней-блоков, так и по размерам, качеству и темпам строительства.
Масштаб стройки, невероятно быстрые темпы, которыми велось строительство, сами размеры возводимого замка, его архитектура и оборонительные сооружения — все вызывало удивление современников, поражало воображение европейцев, которым довелось видеть это удивительное для того времени сооружение. Даже сегодняшние посетители замка не перестают удивляться при виде камней-великанов, из которых были сложены замок и крепостные стены. Камень и раньше, хотя и ограниченно, применялся при строительстве японских замков. Однако в таком количестве и такого размера, как при сооружении замка в Осака, камень использовался в Японии впервые. По существу, весь замок был сложен из камня. Это был, пожалуй, второй случай за всю историю замкового строительства в средневековой Японии после замка Ода Нобунага в Адзути, целиком сооруженного из камня.
Сохранились свидетельства Луиша Фроиша, который, посетив Осака и осмотрев замок, сделал 8 августа 1585 года следующую [141] запись в своем дневнике: «Тикудзэи-доно (так португальский миссионер называл Тоётоми Хидэёси. — А.И.) построил огромный замок, в самом центре которого соорудил очень высокую башню, вырыл ров, воздвиг крепостную стену и другие оборонительные сооружения. Форт и башня имели ворота разных размеров, обитые железом. В главной башне замка находилась его (Хидэёси. — А.И.) резиденция, а также жилые помещения, предназначавшиеся для самых близких чиновников и служащих. Здесь же хранились сокровища. Специальные помещения предназначались для храпения боеприпасов и продовольствия.
С правой стороны часть дворца примыкала к стене старого замка. Вместе с фортом и башней новый дворец представлял собой великолепное зрелище, с которым ничто не может сравниться. Особенно украшала замок величественная главная башня, которая переливалась на солнце золотом и сияла сине-зеленым цветом. Если смотреть на замок издали, то он представлял собой еще более величественное зрелище.
Внутри замка разбит сад, напоминающий наши сады, но этот японский дворик был устроен с большим мастерством и изяществом. Он украшен камнями, великолепными растениями и множеством других естественных предметов.
В замке находится несколько очень красивых комнат, в которых совершаются трапеза и чайная церемония. Все они выходят прямо в сад. В другой стороне сада возвышается еще одно красивое строение, расписанное золотом. Отсюда открывается великолепный вид на зеленые поля и красивые реки. Стены этих комнат украшают картины, многие из которых изображают сцены из истории Японии и Китая, а также великолепные японские пейзажи».3)
По существу, это единственное дошедшее до пас подробное описание замка, построенного Хидэёси в Осака.
Как уже отмечалось, строительный материал поступал в Осака со всех концов страны. Особенно сложно было доставлять камень, требовавшийся в огромном количестве.
Трудно представить, как при тогдашней технике строители, используя обычные веревки и бревна, транспортировали и укладывали колоссальные каменные монолиты весом в десятки и даже сотни тонн. Японский историк Окамото Рёити, работавший ряд лет директором замка-музея в Осака, специально изучал этот вопрос, пытаясь уяснить весь процесс строительства, в особенности способы транспортировки камня, его разработки на каменоломнях, укладки и отделки на строительстве и т. д. Свои изыскания и расчеты он изложил в книге «Замок в Осака».4)
Автор пишет, что на место будущего замка со всех концов [142] страны даймё, желая угодить Хидэёси, доставляли камни огромных размеров. В основном камень добывали в горах провинции Кавати и Харима, а также на островах Внутреннего Японского моря, а затем водным путем доставляли на стройку. Но нередко его везли из более отдаленных мест. Кроме того, широко использовались камень близлежащих буддийских храмов и монастырей, надгробные плиты старых могил. В свое время так же поступал Нобунага, когда возводил дворец для сёгуна Асикага Ёсиаки в Киото.
Самый крупный камень-великан («тако-иси», т. е. камень-спрут) высотой 5,5 м и шириной 11,7 м, весом почти 140 т был доставлен из провинции Будзэн на северо-востоке острова Кюсю. С острова Седо во Внутреннем Японском море огромный камень, размеры которого составили 5,5*14 м (вес около 130 т), отправил на стройку верный вассал Хидэёси — Като Киёмаса, феодал из провинции Хиго, отсюда и название камня «Хиго-иси».5) И сегодня эти камни-великаны стоят у входа на территорию замка как безмолвные свидетели далекого прошлого, поражая наших современников грандиозностью сооружения, которое было воздвигнуто 400 лет назад.
Крупные камни перевозили в основном водным путем, для чего использовали суда специальной конструкции. Камни не грузили на судно, а подвешивали толстыми веревками под днище судна, представлявшего собой скорее широкий плот, который медленно передвигался по воде. Иногда применялись лодки со специальным отверстием в днище. На носу и корме укреплялись концы тросов, и на них подвешивали камень, который таким своеобразным способом передвигали по воде.6)
Иногда камни больших размеров доставляли и посуху, для чего использовали повозки, сделанные из толстых бревен. В них впрягали по нескольку буйволов. Десятки людей помогали передвигать повозки: одни руками крутили огромные колеса, другие тянули Жерди, прикрепленные к основанию повозок, третьи толкали повозку сзади.
Камень для строительства замка привозили в основном с небольших островов во Внутреннем Японском море, славившихся гранитом. Бывали дни, когда в Осакскую бухту заходило до тысячи судов, груженных камнем. Вассалы Хидэёси, желая отличиться, доставляли на стройку камень самых диковинных форм и размеров. Здесь было настоящее царство камней. В этом своеобразном соревновании участвовали кроме уже упомянутого Като Киёмаса такие известные сподвижники Хидэёси, как Курода Ёситака, Хосокава Тадаоки и др. Каждому из них был указан участок работы и вменялись определенные обязанности, связанные со [143] снабжением строительства необходимым материалом и рабочей силой. По некоторым данным, в строительстве замка принимали участие даймё из тридцати провинций.7)
Разумеется, для сооружения такого огромного, сложного по архитектурным решениям замка необходима была довольно высокоразвитая техника обработки камня, его шлифовки, отделки. Кроме того, при кладке стен важно было учесть такой новый фактор, как появление и быстрое распространение огнестрельных орудий, что заставило делать крепостные стены непробиваемыми для ядер — в две-три кладки.
В качестве раствора для скрепления каменной кладки применяли свинец. Обычно тщательно тесанные камни держались под давлением собственной тяжести. В древности в некоторых странах, например в Египте, при сооружении храмов каменные блоки скрепляли скобами. В верхней части двух смежных камней, подлежащих соединению, вырезали по пазу, точно соответствовавшему каждой половинке скобы-лапы, туда вставляли скобу, как бы застегивая смежные блоки на «крючки», и таким образом создавалась общая масса кладки, близкая к монолиту.8)
При кладке стен замка в Осака в качестве такого соединительного «крючка» применялся, как сказано выше, свинец. Хотя при кладке стен из огромных каменных глыб раствор не имел большого практического значения, ибо камни, хорошо отесанные, держались и сами по себе благодаря своей огромной тяжести, тем не менее для большей прочности щели между камнями трижды заливали жидким свинцом. Кроме того, в двух рядом стоящих камнях прорубали отверстия конусообразной формы, которые также заполняли жидким свинцом, служившим своеобразным строительным раствором. Так создавалась высокая прочность стен, которые воспринимались как огромный монолит.9)
Замок занимал значительную площадь, в самом центре его возвышалась главная крепость в виде высокой многоярусной башни. Вся территория в два ряда была обнесена крепостными стенами. Опоясывавший замок глубокий ров с водой служил еще одной оборонительной линией.
Главная башня сооружалась, очевидно, по образцу замка в Адзути. Однако копия превзошла оригинал. Башня и в целом замок в Осака оказались не только гораздо более значительными по размерам, но в архитектурном отношении и более совершенными. Замок Хидэёси можно, пожалуй, считать высшим достижением замкового строительства в Японии того времени. Главная его башня не сохранилась, но если судить по дошедшим до нас схемам и планам, особенно по сохранившимся красочным изображениям внешнего вида замка и некоторых деталей его внутреннего убранства, то можно [144] представить, какое это было великолепное сооружение — не только с точки зрения его военно-оборонительной мощи, но и по его архитектурному оформлению.
Мощное гранитное основание замка в сочетании с выполненной из дорогих пород дерева верхней его частью, двускатные крыши оригинальной формы с причудливой резьбой, венчавшие каждый из семи этажей-ярусов, придавали замку внушительность и строгую красоту.
Верхний ярус башни, огражденный перилами, служил своеобразной смотровой площадкой. Сюда любил взбираться Хидэёси, любовавшийся открывавшимися отсюда бескрайними просторами страны, которая виделась ему объединенной и сильной под его владычеством. Как писал Луиш Фроиш, Хидэёси любил показывать гостям свой замок, которым очень гордился. «Он вел себя как хороший проводник, показывая свой замок. Он привел нас на седьмой этаж. По дороге рассказывал о богатствах, которые находились на каждом этаже. При этом он говорил: „Комната, которую вы здесь видите, наполнена золотом, а эта — серебром. Следующее помещение заполнено кипами шелка и полотна, четвертое — одеждой, а в этих комнатах находятся дорогие мечи (катана) и оружие"».10)
Как сообщают источники, весной 1586 года здесь побывал Отомо Сорин, феодальный князь из провинции Бунго на Кюсю. Он прибыл к Хидэёси с жалобой на притеснения со стороны более крупного феодала Симадзу, чьи княжеские владения занимали большую часть острова. Он просил Хидэёси заступиться за него и покарать слишком далеко зашедшего в своих действиях феодала. Хидэёси пригласил Отомо подняться на верхний этаж замка и, глядя оттуда вдаль, сказал: «Отсюда можно видеть даже соседние провинции и изучать их».11)
Главная башня замка использовалась как наблюдательная вышка, как командный пункт и как арсенал. В ней размещались также жилые помещения. Кроме военного и иного служебного назначения замки всегда олицетворяли собой мощь феодальных властителей, особенно тех из них, кто выдвинулся на политическую арену в период междоусобных войн. В этом отношении замок в Осака был особым. Он не только представлял собой неприступную крепость, построенную по всем правилам военно-строительного искусства того времени, но и символизировал могущество и величие нового правителя страны, вызывая чувство страха у людей, подчеркивая их ничтожность и немощность.
Вблизи главной башни замка находился красивый дворец, специально построенный для встречи высокого китайского гостя, который должен был прибыть в Японию для ведения мирных [145] переговоров с Хидэёси. Однако в високосный 1596 год в районе Киото — Осака произошло сильное землетрясение, и дворец был полностью разрушен. Аудиенцию представителю минской династии Хидэёси вынужден был давать в другом месте.
В дневниках и письмах европейских миссионеров, которым довелось видеть дворец, сохранились записи, на основании которых можно предположить, что это было действительно уникальное сооружение. В зале, устланном тысячью татами, все сверкало, переливаясь яркими красками.12) По внешнему великолепию и роскоши обстановки дворец не уступал, очевидно, знаменитому Золотому павильону, который построил в Киото сёгун Асикага Ёсимицу, правивший страной в конце XIV — начале XV века. Этому сёгуну Хидэёси во многом подражал.
По сути дела, строительство громадного замка в Осака было началом осуществления грандиозных планов покорения не только всей Японии, но и огромных территорий, лежащих далеко за ее пределами.
Замок в Осака при всей его грозной внушительности и строгости внешнего вида был вполне приспособлен для приема знатных гостей. Здесь часто устраивались необычайно роскошные пиры и всевозможные увеселения, проводились чайные церемонии.
Развлекались не только в помещениях, специально предназначенных для этих целей, но и на открытом воздухе, в великолепном саду, искусно созданном на территории замка в полном соответствии со всеми канонами японского дворика, представляющего собой сочетание естественной красоты живой природы и искусно вписанных в нее декоративных предметов. Европейцы, которым довелось видеть сад в замке Хидэёси, были поражены его удивительной красотой. Некоторые из них отмечали в своих письмах, что оп вполне может соперничать с лучшими европейскими парками и даже превосходит их. Вот как описывал его Луиш Фроиш: «На территории этого нового замка разбит сад, который своей превосходной композицией может конкурировать с нашими садами. Естественный камень в сочетании с травой и аккуратно посаженными деревьями вызывают приятное ощущение свежести и прохлады. В многочисленных и всевозможных естественных предметах своеобразно отражается смена времен года». И далее: «Всюду на территории сада размещены очень аккуратненькие чайные домики со своими крошечными двориками. Все это очень красиво, создает хорошее настроение, повышает жизненный тонус».13)
Как бы продолжением замкового сада служила роща, вытянувшаяся вдоль всего холма, за стенами замка. Здесь, в этой рощице, Хидэёси любил прогуливаться, чтобы отвлечься от государственных [146] дел, а иногда, наоборот, наедине с собой обдумать новые планы.
Японское искусство садов и парков, уходящее своими корнями в глубокую древность, в XVI веке достигло небывалого расцвета. Продолжая классические традиции японских садов, символически отразившие отношение японца к природе как единому и неразрывному целому, части его собственного существования, садово-парковое искусство получило в то время дополнительные импульсы. Оно становилось, в сущности, неотделимым элементом новой замковой архитектуры.
Именно в XVI столетии в период массового строительства феодальных замков парки и сады составляли с замками единый архитектурный комплекс. Отличаясь от старых, классических садов и парков своей масштабностью, занимая большие территории, нередко включая в себя расположенные поблизости леса и рощи, они начинают играть новую функциональную роль. Как и строгая архитектура замков, сады и парки, вобрав в себя почти все элементы классического японского садика, непременными атрибутами которого кроме аккуратно высаженных небольших деревьев были декоративный камень, мох, небольшой водоем, тоже становятся более аскетичными и строгими в духе требований смутного времени. Пышные празднества и различные увеселительные представления, которые устраивались в парках и садах, праздное времяпрепровождение, беззаботное созерцание природы все чаще дополнялись более прозаическими делами, диктовавшимися суровой военной обстановкой. Парки и сады уже не только места отдыха и развлечений. Здесь формировались воинские подразделения, сюда стекались княжеские войска из других провинций, чтобы после необходимой переподготовки и перегруппировки отправиться на покорение чужих территорий. Здесь готовились и отсюда начинались многие военные кампании.
Японские сады и парки феодальной эпохи по своему внешнему виду, размерам, стилю и композиции в большой степени отличались от европейских. Главное отличие японского сада от европейского состояло в том, что японский сад был разбит так, чтобы казаться частью природы, а не делом рук человека. Но можно ли на этом основании утверждать, что японский сад и сад европейский не просто непохожи или различны, но в значительной мере противоположны по самой идее.14)
Вряд ли следует говорить о противоположности и тем более противостоянии европейского и японского садов.
Садово-парковое искусство на протяжении столетий и даже тысячелетии отражало и выражало различные формы взаимодействия человека и природы, вырабатывая у него не только [147] представления об окружавшей его природе, по и определенное отношение к ней, стремление сделать ее естественной частью своего бытия. В этом смысле сады и парки несли в общем и целом одинаковые функции, где бы человек ни жил: в Западной Европе, России или Японии. Как отмечал акад. Д. С. Лихачев, на Руси, например, монастырские сады в основном были такими же, как и на Западе. Они располагались внутри монастырской ограды и изображали земной рай, эдем, а монастырская ограда — ограду райскую. В райском саду должны были быть и райские деревья — яблони, и виноградные лозы (в разное время порода «райского дерева познания добра и зла» понималась по-разному), в нем должно было быть все прекрасно для глаза, для слуха (пение птиц, журчание воды, эхо), для обоняния (запахи цветов и душистых трав), для вкуса (редкостные плоды). В нем должно было быть изобилие всего и великое разнообразие, символизирующее разнообразие и богатство мира. Сады имели свою семантику, свое значение. Вне монастырей существовали священные рощи, частично сохранившиеся еще от языческих времен, но освященные и «христианизованные» «явлением» в них иконы или другим церковным чудом.15)
Эта характеристика во многом может быть приложима и к японским монастырским или так называемым замковым садам XVI века, с той лишь оговоркой, что в японских садах было, пожалуй, меньше разнообразия и изобилия, но больше строгой простоты и символики. Богатство и многоликость мира, сложное взаимодействие сил в природе японец мог вполне осязаемо представить не обязательно с помощью реалий живой природы, но и благодаря простым символам. Так, песок или галька воспринимались его воображением как водный источник, а небольшие по величине камни символизировали суровую красоту гор или скал. Определенным образом подобранные и искусно выполненные многочисленные элементы архитектуры сада (дорожки, мостики различной формы, фонарики, ажурные ворота и беседки и т. д.) призваны были создать представления о сложных взаимосвязях в природе, о постоянном взаимодействии человека и окружающего его ландшафта.
Все это с большим мастерством и вкусом было выполнено в саду Осакского замка.
Одной из примечательных особенностей этого замкового сада были чайные домики, где Хидэёси любил проводить время за чашкой чаю. Он был большим знатоком и тонким целителем чайной церемонии. Искусство чаепития имеет в Японии давнюю историю. Примерно с IX века чай, ввезенный в Японию из Китая, становится излюбленным напитком императорского двора, придворной аристократии, буддийских монахов. Разрабатываются даже особые правила чайной церемонии, которая постепенно приобретает форму [148] своеобразного ритуала с сильно выраженной религиозной окраской. Исторические источники сохранили упоминание о том, как буддийский бонза Эйсай, живший в середине XII — начале XIII века, пытался чаем исцелить сёгуна Минамото Санэтомо, питавшего непомерную страсть к вину. Этот буддийский монах так верил в полезное свойство чая, что написал целый трактат на тему «Целебное влияние чаепития», в котором, в частности, утверждал, что «чай управляет пятью внутренними органами и изгоняет злых духов», и давал рекомендации, как следует правильно приготовлять и употреблять этот напиток.16)
Церемония чаепития, с такой тщательностью расписанная Эйсаем, по существу, входила составной частью в буддийскую службу и была рассчитана на то, чтобы, расширяя ряды поклонников чая, приобщать их к буддийской вере. В обществе знатных особ чаепитию придавалась особая торжественность. В специально отведенных для чайных церемоний огромных залах знатные феодалы, удобно расположившись на устилавших пол тигровых или леопардовых шкурах, с подчеркнутой медлительностью и нарочитой жеманностью попивали чай, вкусно приготовленный лучшими мастерами.
В замке в Осака тоже существовал огромный, богато обставленный зал, где Хидэёси устраивал чаепитие для званых гостей. Стены зала были увешаны картинами, дорогими мечами, различными изделиями из золота и серебра. Здесь же были расставлены дорогостоящие чайные сервизы, выполненные искусными мастерами. Чайный сервиз и отдельные предметы, предназначенные для чайной церемонии, считались чуть ли не лучшим подарком, который феодалы преподносили друг другу, демонстрируя тем самым знают особого внимания и высокого почтения.
Хотя при Хидэёси чайная церемония, как и прежде, оставалась в основном привилегией знати, тем не менее именно при нем она претерпела известную демократизацию: этот обычай постепенно стал проникать в народную среду. Впервые за все время его существования в Японии Хидэёси осенью 1587 года организовал массовое чаепитие в сосновом бору в местечке Китано, недалеко от Киото, на которое пригласил не только знатных особ, но и простолюдинов: торговцев, ремесленников, крестьян. Был даже издан специальный указ, текст которого сохранился до наших дней. В нем сообщалось о предстоящем грандиозном чаепитии; крупным даймё и придворной знати предписывалось в назначенный срок прибыть в указанное место, имея при себе все, что необходимо для чайной церемонии. Каждому, кто попытался бы не исполнить данный приказ, грозило наказание в виде строгого запрещения когда-либо впредь участвовать в чайных церемониях. [149]
Как свидетельствуют исторические источники, в сосновый бор съехалось множество людей, начиная от очень знатных — членов императорской фамилии и крупных феодалов — до простых смертных. Десять дней продолжался чайный пир. Наряду с добротными чайными домиками, отведенными для высоких особ, было выстроено множество простых палаток-шалашей, в которых распивали чан простые люди. Почти в каждом из таких импровизированных домиков побывал Хидэёси и выпил, как было им обещано, чашечку чаю в компании со всеми.
Главным специалистом но части приготовления чая и организации чайной церемонии был Сэн-но Рикю, которого Хидэёси пригласил к себе в замок в Осака. Он был родом из Сакаи, города, где культ чая был особенно распространен. Знатные феодалы со своей многочисленной свитой приезжали в этот город, иногда из отдаленных мест, специально для того, чтобы отведать ароматного чая. приготовленного самим Сэн-но Рикю или по его рецептам. С его именем связан не только особый способ приготовления чая. Он выступил в то же время своего рода реформатором чайной церемонии.
Смысл новшества состоял в том, что основой своеобразного кодекса или правил чайной церемонии он сделал се простоту и доступность. Сохраняя и оберегая уважительное отношение к старым традициям, Рикю, возвеличивая седую древность и почитание предков, привносит уже и новые элементы, связанные прежде всего с простотой нравов широких народных масс и жестокой бедностью населения, переживавшего трудное время военной разрухи. В культе чая он пытался как бы соединить воедино вычурность древних традиций, носительницей которых выступала придворная аристократия, и безыскусность и строгую простоту жизни народа.
Главную идею, заложенную в чайной церемонии, Сэн-но Рикю определял двумя словами: «почитание и безмятежность». Правила чайной церемонии, которые он культивировал, не менялись на протяжении веков и в почти неизменном виде дошли до наших дней. То, что Сэн-но Рикю удалось осуществить свои замыслы, внести в чайную церемонию элементы народной жизни, упростить ее и сделать доступной для более широких кругов японского общества, в том числе и для наиболее бедных слоев, объясняется не только его реформаторскими способностями, но и суровостью самой обстановки его времени и, конечно, покровительством Хидэёси, который увидел в этих нововведениях еще одно средство усиления своего влияния среди всего населения страны.
Рикю изменил конструкцию чайного домика, уменьшил его размеры и, что особенно важно, сделал вход в домик низким и узким. Этим подчеркивалось, с одной стороны, определенное [150] равенство всех в чайной церемонии: каждый, независимо от социального положения и звания, должен был согнуться, проходя через низкий вход, а с другой стороны, чайная церемония должна была олицетворять мир и спокойствие, что было так необходимо в то смутное время, и хотя бы на время освобождать человека от его постоянных забот в трудной повседневной жизни, дать ему возможность побыть наедине с собой и пообщаться с природой. Построенный Рикю чайный домик имел такой узкий вход, что входящий должен был снять меч и оставить его за порогом.17)
Что же касается судьбы самого реформатора чайной церемонии, то она сложилась весьма трагично, что, в общем, тоже весьма характерно для того жестокого века. Один из самых приближенных к Хидэёси людей, пользовавшийся его полным доверием и покровительством, Сэн-но Рикю по воле того же Хидэёси должен был совершить самоубийство. Существуют разные версии о «провинности» этого уже очень почтенного в то время старца, до такой степени разгневавшего Хидэёси. Одна из них гласит, будто Сэн-но Рикю потребовал, чтобы на воротах буддийского храма Дайтоку-дзи, на постройку которого он сделал крупное пожертвование, установили его деревянную статую. Каждый, в том числе сам Хидэёси, направляясь в этот храм, должен был проходить под его деревянным изображением. Это разъярило Хидэёси. Он усмотрел в таком поступке дерзкий вызов себе.
В исторической литературе имеют хождение и некоторые другие версии, объясняющие причины столь резкой и неожиданной перемены отношения Хидэёси к своему давнему верному стороннику и другу. Одни утверждают, например, что Рикю, пристрастившись к деньгам, начал усиленно обогащаться за счет своего искусства приготовления чая. Торгуя чайными сервизами, он, зайдя слитком далеко, перешел все границы дозволенного и тем самым навлек на себя гнев и возмущение Хидэёси. Другие полагают, что причиной немилости послужил заурядный случай: Рикю просто не позволил своей дочери петь для наложниц Хидэёси.18)
Однако, каковы бы ни были истинные причины, побудившие Хидэёси отказаться от услуг Рикю, достоверно лишь то, что он откровенно и грубо презрел его, лишил не только своего доверия, но и прежнего высокого положения в обществе. Рикю вынужден был возвратиться в свой родной город Сакаи, где пребывал в глубоком раздумье над тем, что же, в сущности, произошло? Как повествуют некоторые исторические источники, из многочисленных поклонников, учеников и последователей Рикю только двое, не страшась гнева Хидэёси и возможных репрессий с его стороны, отважились проводить своего опального учителя.19) Правда, кое-кто из сострадания советовал ему пойти на поклон к Хидэёси и просить [151] у него прощения. Но гордый и вольнолюбивый Рикю остался верен себе и не склонил головы перед всемогущим властителем. Он предпочел смерть унижению. В этом проявился не только его сильный характер, но и убежденность в своей правоте, ясное осознание своей невиновности.
Многие современные японские авторы видят в этом факте прежде всего свидетельство крайней жестокости Хидэёси, которая не имеет исторического оправдания, тем более что речь шла о человеке сугубо мирной профессии. В то смутное и суровое время, когда всюду бушевало пламя войны и каждый в любой момент мог оказаться жертвой бесчеловечного обращения, крайней свирепости и жестокости, небольшая по размерам чайная комнатка, где Сэн-но Рикю проводил чайную церемонию, представляла собой своеобразный микрокосм, в котором господствовали свои законы и свои ценности. Главные атрибуты этого мира — скромность, простота, миролюбие. Всякий, кто приходил сюда, должен был забыть обиды и вражду, которые жгли его душу, и, расположившись на матах-татами перед чашечкой с зеленым чаем, вести непринужденную беседу о вещах, далеких от реальных забот и тревог. Не раз Сэн-но Рикю прислуживал в чайных домиках не только Хидэёси, но и многим его военачальникам, демонстрируя свое умение вкусно готовить ароматный чай и создавать атмосферу благожелательности и непринужденности. И в результате такой трагический финал: человек, жизненным кредо которого было хранить мир, стал жертвой неоправданной жестокости и суровой беспощадности. Даже в то время, когда жизнь любого человека мало что значила и каждый мог лишиться ее в любой момент и по любому поводу, факт самоубийства Сэн-но Рикю, к которому принудил его военный правитель страны Хидэёси, потряс японское общество, произвел на всех ужасное впечатление.20) Тем более безрассудным и чудовищным представляется этот поступок Хидэёси современному человеку.
Хотя пышные чайные церемонии устраивались в Осакском замке часто, больше всего Хидэёси любил проводить время за чашкой чаю в маленьких чайных домиках, выстроенных на территории парка. В окружении своих приближенных и наложниц он попивал ароматный чай неторопливо, пребывая в хорошем расположении духа и хоть на короткое время отвлекаясь от больших и сложных государственных дел.
Любил Хидэёси проводить время и в кругу своих жен и многочисленных наложниц. Первую жену Хидэйси Китамандокоро звали также Нэнэ, а одно время и Ёсико. Когда они поженились, ей было всего 13 лет, а Хидэёси — 25. Хидэёси добился присвоения Нэнэ придворного звания — сначала третьего, а затем и первого [152] ранга. Ее покои располагались в западной части Осакского замка. После смерти Хидэёси новый правитель страны Токугава Иэясу выделил ей «на булавки» 13 тыс. коку риса. Она умерла в 1624 году в возрасте 76 лет и была похоронена в одной могиле с Хидэёси на территории храма Кодайдзи.21) По свидетельству некоторых источников, кроме законных жен у него было шестнадцать наложниц.22) Это были совсем молоденькие девочки в возрасте 12–13 лет, девушки постарше и более зрелого возраста. Все они, как правило, происходили из знатных семей. Среди них были дочери таких влиятельных феодалов, как, например, Маэда, Ходзё, Ямана и др.23) Положение наложницы при военном правителе страны не воспринималось как нечто предосудительное. На него смотрели как на положение фрейлины при императорском дворе. Более того, отдавая своих дочерей в наложницы Хидэёси, влиятельные феодалы испытывали даже радость, усматривая в этом возможность сближения с верховным правителем страны и упрочения своих позиций в политической структуре новой власти. Вместе с тем родительское чувство иногда брало верх, и в глубине души они, очевидно, противились если не самой системе наложниц, то по крайней мере насилию, каким она оборачивалась против них самих и их детей. Однако реально они мало что могли предпринять.
Издревле существовавшая в Японии система наложниц, унижая и оскорбляя человеческое достоинство, еще больше усиливала и без того унизительное и бесправное положение женщины в японском феодальном обществе. Она имела, очевидно, свои отличия, скажем, от китайской системы наложниц или от гаремов мусульманского мира: некоторые китайские императоры содержали по тысяче и более наложниц, а в гаремах зажиточных мусульман их было по нескольку сотен. Что же касается характера нравов и степени уничижительного отношения к женщине, то японская система наложниц была не более человечной, чем все остальные.
Хидэёси сам отбирал себе наложниц. Внешне обставлялось это весьма пышно и даже торжественно. К нему в замок доставляли хорошеньких девушек, как правило детей знати, и, выбирая для этого всевозможные поводы, устраивали своего рода смотрины. Если какая-нибудь из приглашенных девушек пли дам привлекала внимание хозяина, он снисходил до того, что просил ее назвать имя. Этого было достаточно, чтобы подручные Хидэёси поняли, о чем идет речь: избраннице надлежит навсегда остаться в замке и пополнить ряды наложниц. Хидэёси, как и его предшественники — правители Японии, в том числе и императоры, был строгим приверженцем этой системы и ревностно оберегал ее традиции. Когда первые европейские миссионеры (португальцы и испанцы) [153] посетили Японию, некоторым из них удалось получить аудиенцию у Хидэёси в замке Осака. Во время одной из таких встреч, как утверждают некоторые источники, Хидэёси, выслушав подробный рассказ патеров о преимуществах и выгодах католической религии, спросил: «А сколько по вашей религии разрешено иметь жен?» И когда в ответ услышал, что только одну, Хидэёси якобы воскликнул: «Нет. Эта религия не для меня!» Если верить католическим миссионерам, единственное, что сдерживало Хидэёси от принятия им христианства, так это запрещение многоженства. «Коли будет разрешено выйти за пределы дозволенного в этом,— будто бы заявил им Хпдэёси, — то и я перейду в вашу веру».24)
Из всех наложниц Хидэёси одна заслуживает особого упоминания. Не только потому, что Ёдогими, как отмечают все летописцы, была очень мила и пеобыкповешю красива. Это была женщина удивительной судьбы. Ее мать, младшая сестра Ода Нобунага, вместе со своим вторым мужем Сибата Кацуиэ, храбрым военачальником, одним из ближайших сторонников Нобунага, погибла в замке Китаносё, осажденном войсками Хидэёси. Ёдогими тоже находилась в осажденном замке, но, перед тем как совершить самоубийство, мать переправила ее «на волю» в надежде, что Хидэёси сохранит ей жизнь. Ёдогими и две ее младшие сестренки действительно нашли приют у Хидэёси. Впоследствии она стала наложницей, а затем женой Хидэёси. Это произошло в 1589 году, когда ей было 22 года, а Хидэёси — 53. Ёдогими, как и первая жена Хидэёси, проживала в западной части замка Осака.25)
Своей красотой, нежностью и очарованием она была, видимо, очень похожа на свою мать, которая славилась красотой и изяществом. Ёдогими сразу заняла особое положение в замке Хидэёси. К ней было приковано всеобщее внимание. Хидэёси относился к ней ласково, любовно называл ее «женушкой-соловушкой». А когда у них родился ребенок, ее положение в замке еще более упрочилось, и она, пользуясь полным расположением Хидэёси, стала фактической хозяйкой, оттеснив первую жену Нэнэ.
Рождение сына было большим событием для Хидэёси, у которого долго не было детей. Потеряв всякую надежду иметь собственного сына — прямого наследника, Хидэёси решил усыновить своего племянника Хидэцугу, которому успел даже передать свой титул верховного правителя (кампаку), сохранив за собой скромное звание танко, под которым он и вошел в японскую историю.
И вдруг, ко всеобщему удивлению, и прежде всего, конечно, самого Хидэёси, у него появился законный наследник. Это был второй ребенок от Ёдогими. Первый их сын Цуругамацу умер в трехлетнем возрасте. Когда у них родился второй сын, которого назвали Хидэёри, Хидэёси было уже 57 лет, а Ёдогими — 26. После [154] того, как полнился на свет законный наследник, Хидэцугу должен был исчезнуть, и Хидэёси без тени сомнения, хладнокровно принуждает Хидэцугу к самоубийству, выискав для этого какой-то пустяковый повод.
Тем временем Ёдогими привольно жила со своим сыном в замке Осака, окруженная всеобщим вниманием и заботой, пользуясь особым покровительством со стороны Хидэёси, для которого она была теперь не просто очаровательной женой, но и матерью его законного наследника. Она оставалась в этом замке и после смерти Хидэёси, прожив там с сыном вплоть до 1615 года, пока Токугава Иэясу не уничтожил замок и всех тех, кто до конца оставался верен Хидэёси. Ёдогими и ее сын Хидэёри, которому к тому времени исполнилось 23 года, покончили жизнь самоубийством.
Осака, в центре которого возвышался величественный замок, символизировавший новую власть, постепенно превращался в крупный военно-административный, экономический и политический центр страны. Это была фактическая столица Японии. Отсюда осуществлялось управление покоренными провинциями, сюда тянулись все жизненные артерии страны, здесь решались ее судьбы.
Хидэёси проявлял большой интерес к застройке города, его архитектурному облику и планировке. Для расширения торговли и ремесленного производства в новом центре он переселил сюда большое число торговцев и ремесленников из близлежащих городов Сакаи и Хирано. Крупные феодалы должны были строить в Осака роскошные особняки и застраивать целые жилые кварталы. Эта мера имела целью, с одной стороны, содействовать городскому строительству: каждый феодал, как и при сооружении замка, стремился отличиться и сделать свой участок красивее и богаче, а с другой — ужесточить систему военно-политического господства. Речь шла, по существу, об укреплении и дальнейшем развитии издавна существовавшей в Японии системы заложников, которой Хидэёси придал вполне официальный и строго обязательный характер. По нескольку месяцев в году каждый крупный феодал должен был проживать в Осака, находиться, так сказать, на глазах у Хидэёси, а некоторые из ближайших родственников феодалов должны были прогнивать здесь постоянно как заложники.
Так Хидэёси стремился предотвратить всякую возможность возникновения оппозиции местных феодалов к своему режиму, не допустить развития сепаратистских тенденций. Каждый свой приезд в Осака местный феодал не только отмечал посещением резиденции Хидэёси и преподношением ценных даров хозяину замка и его ближайшему окружению, но и старался внести свой вклад в благоустройство города, сделать его еще красивее и богаче. [155] Этим местные феодальные владетели демонстрировали вассальную преданность своему сюзерену.
Усовершенствованная Хидэёси система заложников (санкинкотай), при которой даймё посменно находились при дворе сёгунов, просуществовала в Японии вплоть до буржуазной революции 1868 года и была широко использована сёгунами из феодального дома Токугава.
Заботясь об укреплении своего могущества, Хидэёси прилагал большие усилия к тому, чтобы создать такой орган государственной власти, который бы постоянно и со знанием дела претворял в жизнь его политику, решал бы финансовые, экономические, административно-политические и другие вопросы. Необходимость в таком органе диктовалась не только тем, что в стране практически не существовало правительства, а государственные дела находились в полном запустении, но и тем, что Хидэёси, всецело поглощенный военными делами, не успевал решать множество других вопросов, которых накапливалось все больше и больше и которые ждали своего решения.
Хидэёси создал специальный орган по управлению страной — так называемый го-бугё, что означает «пять главных правительственных чиновников». Это был своего рода малый кабинет министров, каждый из которых ведал вполне определенным кругом вопросов. Более общие и сложные вопросы они обсуждали и решали сообща.
В число этих пяти руководителей ведомств вошли лица, хорошо зарекомендовавшие себя практическими делами и пользовавшиеся полным довернем Хидэёси. Это были администраторы нового типа, которые до этого как военачальники участвовали вместе с Хидэёси не в одном сражении. Теперь же они переключились на решение гражданских дел. Одни из боевых военачальников Хидэёси, Асано Нагамаса, который к тому же состоял с ним в родственных отношениях, ведал всеми юридическими вопросами, был своего рода министром юстиции. Административной службой, синтоистскими и буддийскими храмами, а также делами, связанными с соблюдением порядка в столице Киото, занимался Маэда Гэнъи. Финансами ведал Нагацука Масанэ, судебными делами — Масита Нагамори, а Исида Мицунари руководил общественными работами.
Каждое из этих ведомств постепенно обрастало правительственными чиновниками; некоторые из них впоследствии либо сами становились министрами, либо занимали посты такого же примерно ранга. Так, известный сакайский купец Кониси Юкинага, которого Хидэёси сделал сначала даймё, стал в конце концов заниматься финансами страны наравне с членами го-бугё. Именно на [156] таких людей опирался Хидэёси при создании новой системы управления страной.
Главные его заботы, все его мысли и думы были направлены на решение основной задачи — полностью подчинить своей власти всю территорию страны, завершить объединительную миссию и создать единое сильное государство. Но для осуществления этой задачи ему предстояло пройти трудный путь военных сражении, преодолеть немало опасностей.
Он прекрасно понимал это и тщательно готовился к новым военным походам.
1) См.: Судзуки Рёити. Тоётоми Хидэёси. Токио, 1971, с. 71-72.
2) М. В. Воробьев. Япония в III—VII вв. М., 1980, с. 238.
3) Цит. по: They came to Japan. An Anthology of European Reports on Japan. 1543—1640. M. Cooper (ed.). L., 1965, с. 135-136.
4) Окамото Рёити. Осакадзё (Замок в Осака). Токио, 1972.
5) Камень «Хиго-иси» называют также «годзю татами сику», т. е. «камень, на котором можно расстелить пятьдесят татами» (татами — соломенный мат площадью несколько более 1,5 кв. м). Хотя мировая строительная практика знает случаи применения огромных каменных монолитов (например, в пирамиде Хефрена в Гизе есть камни весом до 500 т), тем не менее это явление уникальное, если к тому же учесть, что в распоряжении японских строителей были обыкновенные канаты, бревна да гужевой транспорт.
6) См.: Окамото Рёити. Осакадзё, с. 170-171.
7) См.: Мэйдзё-моногатари (Старинные японские замки). Токио, 1960, с. 68.
8) См.: X. А. Кинк. Древпеегипетский храм. М., 1979, с. 78-79.
9) Мэйдзё-моногатари, с. 70.
10) Цит. по: They came to Japan.., с. 136.
11) Цит. по: Окамото Рёити. Осакадзё, с. 58.
12) Там же, с. 61-62.
13) Цит. по: Окамото Ёситомо. Тоётоми Хидэёси намбан-но кироку (Тоётоми Хидэёси. По свидетельствам «южных варваров»). Токио, 1974, с. 44-45.
14) Такой точки зрения придерживается Н. Николаева, автор интересной монографии «Японские сады». Она пишет, что «европейский парк — это природа, преобразованная человеком, олицетворение его разума, воли и торжества над неорганизованным, хаотичным миром. Это всегда декоративно „улучшенная" природа, существующая как архитектурное эхо в окружающей человека естественной среде». Однако из этого правильного определения делается, на наш взгляд, неверный вывод: «При всем разнообразии европейских садов и парков все они вместе, как целое противостояли японскому саду» (см.: Н. Николаева. Японские сады. М., 1975, с. 5).
15) Д. С. Лихачев. Заметки о русском. — «Новый мир». 1980, № 3, с. 29.
16) См.: Чемберлен. Вся Япония. СПб., 1904, с. 367.
17) См.: Xани Горо. История японского народа. Пер. с яп. М., 1957, с. 67.
18) См.: Нихон рэкиси дзэнсю. Т. 10. Нобунага и Хидэёси. Токио, 1969, с. 243-244.
19) Там же, с. 244.
20) См.: Daisaku Ikeda, Yasushi Inoue. Letters of Four Seasons. Tokyo — New York — San-Francisco, 1980, с. 115.
21) См.: Эраки Сюнпэй. Тоётоми Хидэёси. Токио, 1983, с. 172-173.
22) Кувата Тадатика. Ёдогими. Токио, 1909, с. 34.
23) Там же, с. 35.
24) С. R. Boxer. The Christian Century in Japan. 1549—1050. Berkeley — Los Angeles — London, 1974, с. 139-140.
25) См.: Эдзаки Сюнпэй. Тоётоми Хидэёси, с. 173-174.
Написать нам: halgar@xlegio.ru