выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
| Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. | |
| Назад | Воляк Ева Архипелаг мореплавателей |
Дальше |
Самоанская деревня украшена яркими цветами, тропического лета, кровавого от пурпурных гибискусов, пестрого от цветов китайской розы и кружевных бугенвилей, золотистого от плодов папайи и манго.
— Что за фантастический пейзаж! — сказала я мужу при виде небольшого селения у подножия холма на северо-восточном побережье острова Уполу. Оно раскинулось над отливающей синевой лагуной, заключенной в белую оправу песка. Подстриженные соломенные крыши хижин прятались в тени блестящих листьев хлебных деревьев, которые полукругом обступили ухоженную, покрытую травой центральную площадь. За ними, стыдливо прикрывшись кустами, горбились кухни-шалашики. На пологом склоне виднелась плантация кокосовых пальм и зеленые пятна таро.
Над селом висела ленивая, душная тишина. Только легкий бриз с океана время от времени шевелил сочные листья деревьев, которые, касаясь друг друга, чуть слышно шелестели. Если бы не это движение, такое ничтожное, что его трудно было заметить, открывшаяся взору картина своей статичностью произвела бы впечатление безвкусного полотна. Слишком голубого, слишком зеленого, чересчур позолоченного лучами солнца...
— Уж слишком здесь красиво. Никакого диссонанса, одна гармония и идиллия! — Збышек самозабвенно щелкал фотоаппаратом. — В Польше никто не поверит, что эти цвета натуральные. Вот увидишь, на сером фоне нашей осени они будут просто взрываться. Чего доброго, мы испортим репутацию пленки «Агфа Колер». Все будут думать, что во всем виновата только она.
Мы медленно въехали в деревню, миновали спящие {41} домики с поднятыми под самые крыши занавесками. Было время сиесты.
Деревенский дом собраний
— Послушай, что здесь пишут, — водила я пальцем по странице путеводителя для туристов «Западное Самоа, население, страна и обычаи»: «Нельзя ехать на автомобиле или на лошади, нести поднятый вверх зонт или ношу на плече мимо фале, где происходит фоно (собрание вождей). Из уважения к вождям и их собранию вы должны оставить свое транспортное средство, пройти пешком мимо фале или слезть с коня и вести его на поводу. Вы должны также сложить зонт и снять с плеча ношу».
Я отложила книгу.
— Хорошо, что вожди спят, а то бы нам пришлось толкать автомобиль через всю деревню!
— О нет, как глава семьи я имею право на титул матаи. Самое большее, что я должен сделать, опустить зонт. Толкать автомобиль и носить тяжести будут нетитулованные члены семьи. {42}
— Кто это?
— Ты и Магда, разумеется!
В это время мы проезжали мимо дома собраний. Он стоял в самом центре деревни, красивый и легкий, а его гладко полированные столбы, поддерживающие крышу, краснели в полуденном солнце. Магда смотрела в противоположную сторону.
— Мамуся, какие красивые домики! — показала она пальцем на прямоугольные будки, нависшие над лагуной.
— Что это?
— Фале латити, — пояснил муж, гордясь своими свежеприобретенными знаниями о постройках самоанской деревни. — Это настоящее бельмо в глазу отдела здравоохранения.
— Почему? Это, наверное, какие-нибудь наблюдательные пункты. Они стоят вдоль берега в каждой деревне.
— Ты можешь их увидеть также в любом издании, рекламирующем прелести Самоа. Они встречаются через каждые несколько десятков метров на каждом красивом пляже.
— Чем же они не угодили отделу здравоохранения?
— Прежде всего тем, что они есть. Знаешь, что означает фале латити? Фале, конечно, — дом, а латити... Ничего тебе это название не напоминает?
— Ничего, оно звучит очень приятно и экзотично.
— А если я скажу тебе, что это не что иное, как отхожее место?
— Ну, знаешь!
Домики тотчас перестали мне нравиться. Кошмарные клозеты! Они занимают самые привлекательные места побережья, господствуют на самых красивых пляжах. Самоанский семейный индивидуализм не допускает, чтобы различные семьи пользовались одной и той же уборной. Поэтому каждая аинга строит собственную кабину с собственным мостиком на сваях как раз в том месте, где волны прилива омывают край лагуны.
Не без труда удалось нам найти узкую полосу пляжа, свободную от фале латити. Пальмы здесь доходили до границы песка, и мы улеглись в прохладной тени их развесистых крон, наблюдая за приливом. Еще минуту назад видны были верхушки рифов. Но вот их покрыла {43} вода, и до самого горизонта поверхность океана стала гладкой. Время шло в приятной дремоте. Я очнулась в тот момент, когда легкий ветерок покрыл мелкой рябью лагуну и зашелестел в листьях пальм над нашими головами.
Трррах! — что-то упало очень близко, и песок брызнул нам на ноги.
— Что это?
На траве лежал крупный кокос. Он весил почти три килограмма. Мы подняли головы и увидели зловеще покачивающиеся большие спелые орехи. Так нам был преподан урок первой заповеди Самоа: никогда не садись под плодоносящей пальмой...
— Давайте заберем вещички и смоемся отсюда. Ветер усиливается, — сказал Збышек, с подозрением глядя на кроны пальм. — Совсем невдалеке я видел скалы, выступающие в море. Там и подождем, пока не спадет вода. Отлив уже начинается.
Действительно, с каждой волной море понемногу отступало, оставляя на мокром песке мелкие ракушки и водоросли. Скалы были тут же, за поворотом дороги. Покрытые водяной пылью, они сверкали в солнечных лучах, как будто покрытые черным лаком. Небольшие крабы, потревоженные нашими шагами, удирали в щели между камнями. Они были одного цвета со скалами, поэтому их поначалу можно было принять за скатившиеся в море черные камешки. Снизу и с боков валуны обросли тысячами моллюсков в темных скорлупках, которые так прочно присосались к скале, что их невозможно было оторвать. По мере того как оседало зеркало воды, между камнями образовывались маленькие озерца, с белым песком на дне. В каждом из них были свои удивительные водоросли и ракушки.
— А это что такое? — воскликнула Магда.
Из-под плоского камня показались оливково-зеленые щупальца. Длинные, тонкие и волосатые, они извивались в мелкой воде.
— Осьминог?
— Нет, осьминог, которого мы видели на рыбном дереве, выглядел иначе.
— Но тогда кто?
— Принесите какую-нибудь толстую палку. Я попробую приподнять камень. {44}
Твердая ветка оказалась слишком хрупкой.
— Здесь нужно использовать рычаг, — сопя сказал раздраженный Збышек. — Посмотрите-ка, это существо забирается все глубже. Может быть, удастся его выгрести.
Мы начали осторожно вытягивать из-под камня скрученные щупальцы. Зацепили палочкой одно гибкое щупальце и слегка подтянули его, как вдруг существо свернулось, сжалось и убралось в свое убежище, оставив нам на память кусочек оторванной конечности. Ампутированный обрубочек какое-то время болезненно корчился, потом упал на песок и замер. Я поняла, что мы имеем дело с так называемой «brittle star», нежной морской звездой с очень длинными и хрупкими щупальцами, которые регенерируют, если их оторвать.
— Давайте поищем. Их здесь должно быть много.
Действительно, стоило внимательно присмотреться, как мы увидели змеевидные ленты, выступающие почти из-под каждого камня. Некоторые звезды выползли так далеко, что можно было рассмотреть их маленькую шишковатую головку. Нас охватила исследовательская страсть. Вода спала, обнажив песчаные участки дна, усыпанные морскими богатствами. Ежеминутно мы находили что-нибудь ценное, таинственное, то, что еще никогда никто из нас не видел... Алебастровые веточки коралла, покрытые застывшими почками, коралловые мисочки, сотканные из известковых пластинок и уложенные в форме грибницы. Кораллы древесные, губчатые, белые и с красными прожилками... И раковины. Фарфоровые монетки или каури, некогда дававшие прибежище студенистым моллюскам класса Cypraea, пуговки «кошачьих глазок», которыми моллюски закрывают вход в свой домик, и конусообразные раковины с причудливыми пятнами по поверхности.
Кораллы... Мы не могли забрать с собой все, что хотели. Один из них, с круглым углублением, был, например, похож на тарелку. Он не жил в колонии, подобно остальным членам семьи, а одиноко обосновался на песчаном дне, оцарапав Магде ногу. Кто мог знать, что он там лежит?! Индивидуалист. Мы вытащили коралл на берег. Он был тяжелый, скользкий, поросший бесчисленным множеством полипов цвета истлевшей листвы. Потом он долго отмокал в растворе хлора, снова {45} лежал на солнце, брошенный на съедение муравьям, и, наконец, после окончательных косметических операций засверкал своей алебастровой красотой. Этот коралл остался лежать у порога нашего самоанского дома, красивый и окостеневший, обращенный к солнцу и морю. До Польши нас сопровождала его маленькая копия — белый грибок величиной с пепельницу...
Я беру в руки мертвые обрубки коралловых садов. Они очень хрупкие и нежные. Вот, например, этот. Когда мы оторвали его от коралловой стены, он был красным и ветвистым, как оленьи рога. Теперь коралл полинял и поблек. Достался он нам нелегко. Однажды мы натолкнулись на небольшой пляж на северо-восточном побережье Уполу. В нескольких сотнях метров дальше на север лежал крохотный островок — попросту зеленая шапка, брошенная по капризу природы у самого берега.
— Во время отлива до него можно дойти вброд. Вода тогда не выше колена, — проинформировал нас случайный прохожий-самоанец.
Мы пошли к островку. Мягкий песок у берега постепенно сменился покрытой трещинами коралловой плитой. В песчаных расщелинах ютились сапфировые морские звезды, стремительно проплывали радужные рыбки. Между кораллами лежали коричневые и черные голотурии, которые называют еще морскими огурцами. Эти мягкие и дряблые существа длиной в 1 фут представляют собой наполненные жидкостью кожаные мешочки с двумя отверстиями по краям. Рассерженные, они выбрасывают из ротового отверстия клубок белых ниток, которые поразительно напоминают вареные макароны. Кое-где в разветвлениях коралловых кустов сидят коричневые морские ежи с хрупкими дрожащими иголками. Ноги скользят на губчатых водорослях, изодранные формы и цвет которых, от глубокой зелени до всех оттенков коричневого и темно-красного, напоминают осенние листья. Покров этого подводного леса ненадежен. Не раз он проваливался под ногами, обнажая колючее известковое нутро. Нужно внимательно смотреть, куда ставишь ногу. Менее предательским был «мягкий» коралл, Alcyonarian, близкий родственник настоящего, «твердого» коралла, от которого он отличается только тем, что не обызвествляется. И все же я {46} неохотно прикасаюсь к нему. Слишком уж он напоминает коричневые, свернутые в клубок кишки...
Все чаще в коралловой платформе встречаются трещины. Они, должно быть, очень глубоки, потому что с каждой волной, движущейся со стороны моря, вода вздымается в них пенящимся булькающим гребнем. Мы ступали осторожно, чтобы не попасть в западню, и уже собирались повернуть назад, как вдруг Збышек испустил вопль индейского воина.
— Идите сюда! Я нашел красный коралл!
Ценой новых порезов и царапин добрались мы с Магдусей до широкой щели в рифе и склонились над глубокой ямой. В эту самую минуту что-то зашипело, забулькало, и яма выплюнула на нас гектолитры соленой воды. Мы заскользили спинами по дну, напоминавшему ложе факира, как будто нас выстрелили из катапульты...
— Боюсь, — тотчас же отреагировала Магда и ударилась в слезы.
Но вода успокоилась, и к нам вернулся спартанский дух. Мы снова склонились над расщелиной и у самой поверхности воды увидели лес красных кораллов. Этот лес в миниатюре рос не вверх, а по горизонтали, с легким наклоном в глубину. Он рос на зеленоватых и коричневых скалах, на толстых бурых стеблях, окраска которых постепенно, через различные оттенки кобальта и розового, переходила в темный пурпур. Коралл был твердый, колючий и мертвый.
— Попробую отломать кусок. — Збышек нагнулся, опустил в воду руку, и снова послышалось бессвязное бормотание воды...
Мы с Магдой отскочили в последнюю минуту. Когда осела пена, мы увидели, что наш папа стоит и сосет кровоточащую ранку на ладони.
— Ужасно крепко держится. Тянул изо всех сил — и все без толку. — Он сосредоточенно рассматривал ранку. — Бегите к машине, принесите долото и молоток. Иначе ничего не сделаешь.
Постукивая молотком в паузах между набегающими волнами, нам удалось отбить несколько красных кустов. Мы положили их в деревянную коробку между двумя слоями ваты и потом долго лечили воспаленные ранки и царапины — назидание тем, кто не соблюдает {47} вторую заповедь острова: никогда не ступай на рифы босиком.
Но это было уже позднее. А сейчас вернемся к нашей первой поездке в деревню и первому знакомству с морскими животными. Когда вода спала, мы покинули каменную плотину и поплыли вдоль берега в сторону заходящего солнца. Море, как обычно в последние пятнадцать минут перед закатом, было тихим и неподвижным. Сквозь прозрачную толщу воды можно было видеть покрытое складками дно. Недавний шторм, видимо, вымыл местами глубокие впадины и разбросал песок продолговатыми холмиками. В небольшом углублении между двумя такими холмиками стоял Збышек и со смешанным выражением восхищения и отвращения что-то рассматривал.
— Папа увидел рыбу, — точно определила Магда. Да, несомненно. Такое выражение лица было у Збышека всегда, когда он встречался с рыбой. Только вчера мы говорили с ним на эту тему.
— Ты должен взять себя в руки. Магда во всем тебе подражает, и если она увидит, что ты боишься рыб, то будет реветь при виде аквариума.
— С рыбами лучше быть осторожным. А потом я их совсем не боюсь, а только чувствую к ним отвращение.
Вот и сейчас Збышек совсем, как мне показалось, непедагогично повернулся кругом, и стал удирать к берегу. Я решила, что пришла пора позаботиться о душевной гигиене ребенка.
— Такой большой папа и боится такой маленькой рыбки! — произнесла я с нескрываемым удовольствием. — Иди сюда, мамуся тебе ее покажет!
Я взяла за руку упирающуюся дочь и потянула ее к тому месту, откуда минуту назад исчез глава семьи. Мы тут же увидели эту рыбку. Она была небольшая, сантиметров двадцать в длину, и очень красивая. Ее плотное тело покрывали горизонтальные полосы: желтые, голубые и розовые с бледно-зелеными полутонами у головы. Рыбка плавала вокруг кораллового камня.
— Ах, какая красивая, — благоговейно вздохнула Магда.
Мы сделали шаг вперед. Рыбка как будто нас совсем не боялась. Наоборот, после нескольких нерешительных {48} движении она застыла неподвижно, как пестрое изваяние. Не знаю почему, но у меня появилось ощущение, что она внимательно нас разглядывает. Поэтому мне стало немного не по себе… Вдруг разноцветный феномен пришел в движение и быстро поплыл. Нет, рыбка не удирала, а с решительностью маленького броненосца плыла прямо на нас…
— Боюсь! — заревела наша героическая дочь и припустила что было сил к берегу, а я — за ней. Но только я успела сделать первый шаг, как почувствовала сильный укол в икру, потом второй, третий.. Вода мешала бежать, а назойливое существо атаковало все настойчивее.
— Збышек, Збышек! — закричала я громче Магды. Збышек бросился к нам на помощь, схватил заплаканного ребенка на руки, и мы, полумертвые от страха, добрались до берега.
— Такая красивая рыбка... — рыдала с глубоким чувством обиды жертва моих дидактических экспериментов. А на икрах наших ног красным по белому была написана третья заповедь коралловых островов: глава семьи всегда прав!
— Разве я не говорил? — подвел Збышек итог нашей первой поездки в деревню...
Перед наступлением ночи, когда солнце еще не зашло, а на противоположной стороне неба уже появилась большая оранжевая луна, самоанская деревня выплескивает всю свою энергию и радость, которую она копила в течение жаркого дня. Люди высыпают из домов, садятся у обочины дороги и на краю малаэ, играют на укулеле, поют, шутят...
Старики с удовольствием загадывают загадки. Кто угадает, что это такое: «Женщина сидит на скале, а ее седые волосы поднялись к небу»? Конечно же, — уму с косой белого дыма.
Кто-то произносит: лаумеи (черепаха) — и выжидающе смотрит на соседа. Лицо последнего принимает озабоченное выражение. Найдет ли он рифмующееся с этим словом название рыбы? {49}
На малаэ две команды мальчишек играют в крикет, который здесь называют киликити. Английская игра, перенесенная на самоанскую почву, за короткое время стала подлинно народным спортом. Куда ни посмотришь: на школьных спортивных площадках, пустырях, деревенских площадях — везде молодежь увлеченно бьет тонкими битами по каучуковым шарам. Англичане с трудом узнают этот росток, отпочковавшийся от британского деревца.
— Ну, это не крикет, — открещиваются они с пренебрежением, наблюдая за игрой, которая действительно больше напоминает сражение древних воинов, чем состязания элегантных воспитанников public school1).
— Но это же киликити! — горячо возражают им самоанцы.
Деревня отдыхает. Только паопао, небольшие лодки, выдолбленные из ствола дерева, лениво скользят по заливу. Может быть, рыбаки собираются на ночной лов? Да, гребцы направляют лодки в открытое море. Через минуту они останавливаются у коралловой стены, которая отделяет лагуну от океана, и начинают ловить рыбу прадедовским способом — при свете факелов.
Деревню кормит море. Море для нее имеет тем большее значение, чем беднее деревня, чем меньше у нее земли. Утром, днем и вечером на самоанских пляжах можно увидеть худых, жилистых рыбаков, которые с сетью или копьем и самодельными очками для подводного лова возвращаются с охоты. С пояса свисают яркие трофеи: связки сапфировых, красных и серебристых рыбок. Наловить на обед рыбы в лагуне могут даже мальчишки. Ловко и бесшумно погружаются они под воду и в зеленом полумраке высматривают жертву. Одно быстрое движение копья — и серебристая рыба бьется на железном наконечнике. Изредка удается поймать крупную добычу: молодую акулу, которую отлив застал по эту сторону рифов, заблудившегося тунца или вкусную барабульку. Настоящий сезон ловли барабулек начинается только в октябре. Между октябрем и мартом эта рыба-бродяга откладывает икру в верхнем течении рек, а потом большими косяками возвращается в море {50} и попадает прямо в расставленные сети. Для деревни это приятное время — пора сытости и благоденствия.
Операция «барабулька» готовится заранее и необычайно тщательно. Сначала расставляют западни — сети из кокосового волокна и пальмовых листьев. Так как плести такие сети весьма трудоемкое занятие, да к тому же они легко рвутся, то постепенно их вытесняют дорогие, но зато прочные — металлические. Расставляют их в устьях рек в форме огромной буквы V. Одна сторона тянется вдоль линии рифов, другая идет прямо к берегу. Как открытая пасть, направлена она в сторону устья реки, заманивая рыбу в шаровую западню с узким горлом. С вышки на берегу дежурный наблюдает за рекой и лагуной. Как только он заметит приближающийся косяк, то извещает об этом деревню пронзительными звуками, которые извлекает из раковины тритона. Поднимается неописуемая суматоха. Дежурный трубит что есть мочи в раковину, дети визжат и путаются под ногами, женщины перекликаются, вытаскивая из тайников под потолком большие сети, натянутые на деревянные рамы, а мужчины разматывают длинную сеть, которая отрежет рыбам обратный путь.
Ловлей руководит самый уважаемый матаи деревни. В тот момент, когда косяк проходит мимо определенного места, он дает знак, и все входят в воду. Шум и суматоха уступают место заранее установленному и логичному порядку. Впереди идут мужчины, неся перед собой развернутую сеть. За ними — женщины с высоко поднятыми сетками, похожими на большие черпаки, а завершают эту процессию возбужденные, галдящие дети. Женщины пронзительно кричат и бьют ладонями или палками по воде. Все это делается для того, чтобы загнать рыбу как можно дальше в западню. Кольцо сжимается. Барабульки мечутся. Одним из них удается перескочить высокую, в несколько футов, сетку, другие пытаются проскользнуть между ног рыбаков, но там, за шеренгой мужчин, их уже ждут сети женщин.
Тем временем испуганных барабулек загоняют в шарообразную западню и там закрывают. Под вечер начинается избиение. Мальчишки пробивают копьями одну рыбу за другой и бросают ее в приготовленные лодки. Когда вся рыба забита и перевезена на берег, начинается кульминационный момент охоты на барабулек — дележ {51} добычи. Жители деревни садятся вокруг вождей и бдительно следят за ними. Прежде всего рыбу пересчитывают и сортируют по величине на крупную, среднюю и мелкую. В зависимости от улова ее может быть около сотни, несколько сотен, а в удачный сезон даже несколько тысяч. Потом матаи самого высокого ранга с блокнотом в руке вызывает глав отдельных семей и громко объявляет, сколько рыбы причитается его аинге. Остальные матаи следят, чтобы дележ был справедливым и соответствовал установленной традиции. Излишки жители деревни могут продать в городе и на деньги купить необходимые предметы обихода, которые не умеют делать сами.
За акулами и жирными тунцами самоанцы выходят в открытое море. Тунца можно легко обмануть блеском полированного перламутра, но у акул вкус иной. Их следует подманить к лодке куском мяса, вывешенного за борт. Тогда на акул набрасывают лассо, подтягивают к лодке и убивают ударом по голове. По традиции первая акула, пойманная в новой лодке, приносится в жертву деревне. Взамен рыбак получает подарок — различные продукты.
Чаще, чем акул и тунцов, на Самоа едят осьминогов. Иногда можно видеть в деревне развешенного на солнце осьминога, сильно напоминающего пятнистого бумажного змея. Каждый день рыбаки плавают за ними к рифам и ловят их очень простым способом — «на крысу».
В давние времена крыса, краб и птица были закадычными друзьями. Однажды вышли они в море на лодке. Над рифами каноэ перевернулось, и вся троица оказалась в воде. Птица, не обращая внимания на друзей, расправила крылья и улетела. Краб заковылял к щели в рифах, а крыса осталась одна-одинешенька и отчаянно пыталась удержаться на поверхности. Тут ее увидел осьминог.
— Садись мне на голову, — сказал он. — Я довезу тебя до берега. С большим трудом, сгибаясь под тяжестью ноши, добрался осьминог до пляжа. Но как только крыса почувствовала под лапками твердую почву, она запела и заплясала от радости: {52}
— Осьминог, осьминог, пощупай свою голову, посмотри, что я там оставила!
Осьминог коснулся головы и нащупал... стыдно сказать что. Такова была плата за его благородный поступок. Осьминог решил отомстить крысе и крикнул:
— Совы востока и запада, совы моря и суши, летите сюда и разыщите моего врага!
Трусливая крыса глубоко зарылась в песок. Однако ей это не очень помогло, так как совы увидели ее и разорвали на куски.
С той поры совы считают крыс своими врагами, а осьминог истребляет все, что напоминает ему неблагодарного грызуна. Но иногда его подводит память, и он яростно нападает на приманку, сделанную из листьев и панциря краба. Он обвивает приманку щупальцами и, ослепленный ненавистью, позволяет втащить себя в лодку и убить...
Реже всего, может быть, раз в несколько десятков лет, самоанцы встречают кита. Несчастное животное, злой судьбой выброшенное на мель или заблокированное в лагуне, становится добычей жителей ближайших деревень. Он надолго обеспечивает самоанцев запасами мяса и жира. Самые знатные патриции носят дорогие ожерелья из зубов кита.
Самоанцы никогда не умели охотиться на этих гигантских млекопитающих. В прежние времена они плавали за китовыми зубами на Фиджи, где получали их в качестве вознаграждения за службу у какого-нибудь местного царька. Современные самоанцы довольствуются ожерельями из зубов кабана, плодов пандануса или, signum temporis2), белыми воротничками от рубашек.
Во время нашего пребывания на Самоа, в октябре 1967 года, имели место два инцидента с китами. Один из них едва не кончился трагически для пассажиров моторной лодки, курсирующей между Уполу и Савайи.
Была суббота. Лодка, как обычно переполненная в начале уикенда, отплыла от пристани. Вдруг раздался крик, и лодку тряхнуло от внезапного удара.
— Два раза, — рассказывал потом один пассажир, — {53} кит поднимал лодку на спине и на хвосте. Затем он всплыл на поверхность, открыл пасть, ударил лодку головой и попытался разбить ее хвостом. Он, несомненно, нападал, а не столкнулся с нами случайно. Капитан маневрировал, стараясь избежать столкновения с колоссом. В конце концов кит поранился о винт. Тогда он отказался от дальнейших попыток нападения и скрылся под водой. На воде остались кровавое пятно и лодка с перепуганными пассажирами.
Несколько недель спустя большой кит приблизился к пристани Салуафата к востоку от Апиа. Было время отлива. Животное оказалось на песчаной отмели. Местное население обезумело от радости. Каждый хватал все, что было под рукой: ружье, нож, палку, динамит... и с громким криком бежал на пляж. Увидев, что его ожидает, охваченный ужасом, кит собрал остатки сил и сумел сползти на более глубокое место. Целые сутки каноэ патрулировали в заливе, но кит больше не появился.
Море, рыбы, крабы и морские птицы прочно вошли в самоанские поговорки, как в утонченные, которые используют ораторы во время своих ярких выступлений, так и будничные, известные любому школьнику.
«Злой, как рыба тифитифи», — презрительно фыркнет коренной самоанец, хлопнув от удовлетворения себя по массивным ляжкам, завидев тощего человека.
«Сеть, которую уже нельзя починить», — сочувственно вздохнет он над старым больным человеком.
Сварливую особу самоанец сравнит с барракудой, которая, после того как ее поймают, имеет обыкновение бросаться на всех. Нет причин радоваться человеку, о котором говорят: «У него два рта, как у морского огурца», так как отталкивающие своим видом голотурии считаются на Самоа синонимом двуликости. Такую славу они заслужили во время мифической войны между рыбами и птицами, когда примыкали то к одной, то к другой стороне в зависимости от того, кому сопутствовала удача. Когда же самоанец хочет кого-нибудь ободрить, то вместо того, чтобы сказать «не расстраивайся», скажет: «Сеть сейчас висит, потому что ей надо просохнуть. Но она снова будет ловить рыбу!»
На Самоа нет промышленного рыболовства, нет рыбачьих ботов, холодильников, рыбозаводов. Редко встретишь {54} исправную моторную лодку, на которой можно выйти в открытое море за крупной рыбой. Но еще кое-где можно увидеть очень красивые лодки вааало, некогда использовавшиеся здесь для ловли рыбы за рифами. Их строят из досок хлебного дерева и украшают раковинами. Доски пропитывают смолой и по примеру древних строителей связывают веревками из кокосового волокна, не применяя ни одного гвоздя. На таких лодках мужчины выходили далеко в море. Они покидали безопасные лагуны и защитный вал коралловых рифов и отдавались на волю ненадежных течений и ветров. Много раз в открытом море их заставал внезапный шторм, топил или уносил далеко от берега. Затерянные в пустом океане, они пытались найти дорогу домой теми же способами, какими пользовались их отцы, деды и прадеды.
«Солнце — их проводник днем, а звезды — ночью», — писал капитан Джемс Кук после пятимесячного пребывания у тонганцев, ближайших соседей и побратимов самоанцев. «Если они невидимы, то туземцы придерживаются направления, в котором ветер и волны бьют в лодку. Если же в темноте ветер и волны изменят направление... они теряются, часто не попадают в пункт назначения, и тогда уже никто о них ничего не услышит».
Самоанцы на протяжении столетий поддерживали постоянные связи с архипелагами Тонга и Фиджи. Воевали с ними, торговали, заключали браки. Расстояние в 290 миль, отделяющее Тонга от Самоа (с небольшой группой Ниуатобутабу посредине), и 220 миль между Тонга и Фиджи они преодолевали на больших сдвоенных лодках под парусами, которые назывались тонганскими.
Интересные сведения о древних способах плавания и связанных с ними трудностях можно найти в воспоминаниях англичанина Уилла Маринера, который пятнадцатилетним мальчиком попал в рабство к тонганцам и провел среди них три года. Уилл находился на борту каперского судна «Порт-о-Пренс», которое 1 декабря {55} 1806 г. бросило якорь около острова Лифука из группы островов Хаапаи. На корабль неожиданно напали аборигены. Уилл был единственным членом команды, которому удалось спастись, так как в момент нападения его не было на палубе.
Сообразительный парнишка понравился властелину Хаапаи, великому вождю Финау Улукалала. Он усыновил Уилла, дал ему новое имя Токи Укамеа — Железный Топор — и возвел в ранг советника вождя по огнестрельному оружию и политике. Уилл со своим покровителем принимал участие во многих морских путешествиях. Во время одного из них они попали в густой туман. Было уже темно, и рулевой вел лодку по направлению ветра. Маринер, у которого был при себе небольшой компас, захваченный им с корабля, заметил, что они плывут не в ту сторону.
— Финау, разреши мне отдать приказание рулевому, — попросил он вождя, — иначе мы пропадем.
Вождь был опытным морякам и знал, что им не миновать гибели. Туман и темнота закрыли горизонт, а ветер гнал их в черную пустоту. Отдалялся берег или приближался? Будут ли они завтра сидеть с друзьями за чашкой кавы, и стряхивать первые капли богам в благодарность за счастливое возвращение или опустятся в зеленую бездну, в мир усопших? У мальчишки была волшебная коробочка с дрожащей стрелкой. Он говорит, что она может их спасти. Можно ли ему верить? Финау поверил маленькой коробочке. Лодка сменила курс, и с первыми лучами солнца моряки увидели знакомые очертания земли. Они были спасены. Финау до конца своих дней был уверен в том, что затаившееся в коробочке божество держало острие стрелки, направленное на север...
Современник Маринера и Финау, тонганский вождь Кау Моала не имел компаса. Но он был опытнейшим моряком, вечная неудовлетворенность которого, весьма характерная для полинезийцев, гнала его от острова к острову, от одного приключения к другому. Как-то он задержался на Фиджи. Когда же Кау Моала решил вернуться и после долгих дней плавания уже почти добрался до тонганского острова Вавау, неожиданно поднялся ветер и отнес его лодку далеко в северо-западном направлении к острову Футуна. Появление вождя вызвало {56} огромное удивление у местных жителей, которые не знали других народов и островов, кроме своего. Кау Моала провел у них год, а потом решил вернуться на Фиджи. Но и на этот раз ему не повезло. После полного опасностей плавания его отнесло на запад к острову Ротума. Здесь местные жители, никогда до этого не видевшие большое каноэ, приветствовали его как бога. Однако тонганец там не остался. Он взял с собой нескольких островитян и возобновил попытку добраться до Фиджи. Наперекор встречным ветрам ему удалось на этот раз высадиться на одном из островов архипелага, но, втянутый в местные войны, он пробыл там несколько лет. Прошли долгие годы, прежде чем Кау Моала посчастливилось вернуться на родину, на острова Тонга.
После 1860 г. полинезийцы перестали строить большие лодки и перешли на оседлый образ жизни. Но беспокойный дух предков еще стучит в сердца современных жителей островов и манит их... манит к подвигам, от которых мороз продирает по коже.
Несколько лет назад жители Алеипата на восточном побережье острова Уполу заметили черную точку на горизонте. Море было бурное, и точка то появлялась, то исчезала в волнах. С наступлением темноты она приблизилась к проходу в рифах, окружающих лагуну, и когда была уже на расстоянии какой-нибудь мили от берега, все увидели, что это маленькая, очень неустойчивая лодка паопао. В ней сидел мальчик, на вид лет четырнадцати. Его появление вызвало своего рода сенсацию. Никто его не знал и не мог сказать, что ищет он в разбушевавшемся море. Мальчик подплыл к берегу, вытащил каноэ на песок и перевернул его вверх дном, чтобы вылить скопившуюся в нем воду. Потом подошел к собравшимся на пляже людям и вежливо поздоровался с ними.
— Талофа лава.
— Откуда ты приплыл, мальчик?
— Из Тутуили.
— Из Тутуили?! По такому морю?! Когда же ты оттуда вышел?
— Сегодня, перед восходом солнца.
— Как же тебе это удалось? Как волны не перевернули лодку?
— Переворачивали, и не один раз. {57}
— Но как тебе пришло в голову плыть шестьдесят миль в такую бурю?
— Я родился на острове Токелау и хожу в школу в Паго-Паго. Так как начались каникулы, я решил воспользоваться случаем и побывать на Западном Самоа. Я подумал, что, может быть, какая-нибудь семья в Алеипата примет меня. Один старик одолжил мне паопао, дал на дорогу бутылку кавы и три кокосовых ореха. Вот я и приплыл.
Просто так проплыл шестьдесят миль по бурному морю! И на такой лодчонке, которая самое большее годится для плавания по лагуне. Ну и ну...
Самоанцы — это главным образом земледельцы. Земля в значительно большей степени, чем море, обеспечивает селениям прожиточный минимум и дает небольшой денежный доход. Она позволяет жителям островов сохранять некоторую автономию по отношению к центральной власти. Около 80,5% земли на Самоа представляют собственность аинги. Многие десятки лет эти земли, согласно местным законам, не переходили к другим лицам. Их нельзя было продать, подарить или сдать на долгое время в аренду. Только в определенных случаях заинтересованные семьи могли уступить правительству часть своей земли под строительство общественных объектов: школ, дорог, больниц — или миссиям для сооружения храмов.
Распоряжаются землей матаи: в масштабах aинги — вожди отдельных родов, а в масштабе деревни — совет вождей всех семей, проживающих в данной деревне. Иногда бывает трудно провести границу между землями соседних деревень. Так как селения располагаются главным образом в прибрежной полосе, их земли простираются в глубь острова в пределах условных границ от берега моря до горной гряды. В поперечном направлении земли часто перекрывают друг друга, и если нет каких-нибудь естественных демаркационных линий, то они становятся очагом долголетних споров, заканчивающихся судами.
Самоанцы совместно обрабатывают землю и сообща {58} пользуются ее дарами. Помимо общих плантаций oтдельные хозяйства владеют выделенными им маленькими участками земли, на которых они выращивают овощи для своих нужд. Но и эти участки не являются частной собственностью семьи, а находятся в распоряжении матаи. Нетитулованные мужчины деревни должны по традиции оказывать различные услуги своим вождям — обрабатывать их плантации, приносить им церемониальную дань в виде продуктов и вообще заботиться об удовлетворении всех их потребностей. Кроме того, они должны опекать пастора и его семью, а также участвовать в общественных работах, проводимых в деревне.
Проблема земельной собственности на Самоа чрезвычайно сложна. С одной стороны, архаичная система «родового землевладения» уберегла самоанцев от раздробления земли на индивидуальные «мини-поля», однако с другой — она отрицательно сказывается на ведении современного хозяйства. Попытки отбросить «табу» родовых земель предпринимались давно. Так, в 1924—1926 гг. новозеландская администрация начала успешно, как тогда считалось, проводить на островах Тонга разбивку земли на индивидуальные участки. Эта широко распропагандированная система основывалась на передаче в пожизненную аренду десяти акров земли каждому взрослому мужчине. Если мужчина женился, ему дополнительно выделялась одна восьмая акра под строительство дома. В случае смерти арендатора земля возвращалась в распоряжение совета деревни. Владение собственным участком не освобождало от обязанности оказывать традиционные услуги матаи, а также выполнять общественные работы в деревне.
В 1926 г. новозеландцы хотели продвинуться еще на шаг и признать право ближайших членов семьи наследовать землю. Но здесь они встретили решительный отпор со стороны самоанского «патрициата», официальным представителем которого в то время был так называемый фоно фаипуле, исполнявший те же функции, что и современный парламент. Он высказался против всех законов, которые могли представлять потенциальную опасность для традиционной системы деления власти. Фактическая передача земли в руки таулеалеа, несомненно, положила бы конец гегемонии матаи.
В чем же, действительно, сила власти вождей? Они {59} не располагают ни армией, ни полицией, ни собственным имуществом, которое позволило бы им покупать сторонников. Они уже не окружены устрашающим культом, который покоился на вере в их сверхъестественное происхождение. Но они могут распоряжаться землей. Могут дать ее, могут отобрать, могут людей непослушных и нежелательных изгнать из родной деревни и вынудить поселиться где-нибудь в другом месте. Осуществляя контроль за неделимостью племенной земли, они вправе заставить односельчан быть послушными и признавать нераздельную власть матаи над деревней.
Изданный в 1934 г. закон, касающийся охраны земли и титулов, подтвердил незыблемость традиционной системы собственности. Более тридцати лет не возобновлялись попытки отменить существующее положение.
60-е годы внесли в законодательную систему довольно существенные изменения. Но не угрожающие. Была предоставлена возможность сдавать в длительную аренду землю для промышленных, сельскохозяйственных и туристических целей — матаи и... иностранцам. Нетитулованным гражданам, которые острее, чем кто-либо, испытывали земельный голод, в этой привилегии было отказано. Разгорелись бурные дебаты. Обеспокоенное общественное мнение старались задобрить хорошо подобранными аргументами: будет достигнута стабилизация, начнет развиваться промышленность, можно будет вложить капитал в сельское хозяйство... Но кто был заинтересован взять в аренду самоанские земли? Конечно, не матаи, и так контролирующие неделимость земли, принадлежащей отдельным семьям, и не таулеалеа, не получающие ее в любом случае. Остаются иностранцы. Истинная причина изменения закона — это создание условий для проникновения на Самоа иностранного капитала, а именно калифорнийской деревообрабатывающей фирме «Потлач Компани». Начался процесс передачи земли. Он может завести очень далеко — к полной зависимости островов от иностранного капитала.
Государство Самоа очень мало. Его площадь в целом составляет около 2800 кв.км скалистых гор, поросших кустарником, сухих песков, бесплодных полей, покрытых вулканической лавой... Земли, пригодной для возделывания, не много. Исследования, проведенные в 50-х годах, показали, что на одного жителя деревни {60} приходится едва ли 0,89 га земли. А между тем население растет, но земля, как известно, не резиновая, ее не растянешь...
На Самоа самый высокий в мире показатель прироста населения. В 1900—1945 гг., то есть за сорок пять лет, население удвоилось. В 1945—1966 гг., то есть за какой-нибудь двадцать один год, население вновь удвоилось. Так как острова лишены каких-либо природных богатств, жители вынуждены заниматься земледелием. По мере того как земля переходит в чужие руки, самоанцы превращаются из земледельцев, работающих на собственной земле, в сельский пролетариат, трудящийся на чужих плантациях и, разумеется, целиком зависящий от иностранцев.
История коварна. Она любит повторяться. Сто лет назад островам уже грозила потеря земли, которая перешла бы к «белым» колонизаторам, если бы не их зависть друг к другу и необузданная жадность.
В то время на Самоа господствовала страшная неразбериха, свирепствовало бесправие. После смерти короля Малиетоа Ваиинупо в 1841 г. население страны разделилось на две группы, каждая из которых активно поддерживала своего кандидата на пост тупуосамоа — короля всего Самоа. К интригам великих вождей и ораторов присоединили свои сребреники консулы конкурирующих держав: Англии, Германии и США, а также европейское население, живущее в Апиа и ее окрестностях.
Положение самоанцев из года в год становилось все более трагическим. Плантации не возделывались. Гражданская война, голод и болезни пожинали обильную жатву. Доведенные до отчаяния, самоанцы отказывались от самой большой своей ценности — земли. За оружие и продовольствие они уступали иностранцам право собственности на сады, плантации, леса и даже воздух. Когда в 1894 г. была создана комиссия для рассмотрения претензий европейцев, оказалось, что последние претендуют на 1 691 893 акра, в то время как площадь страны в то время составляла вместе с Западным Самоа всего 725 тыс. акров.
Особую активность в «скупке» земли проявил некий Самуэль Фостер, торговый агент из Соединенных Штатов. Снискавший уже дурную славу на других островах {61} южной части Тихого океана, Фостер прибыл на Самоа представителем так называемой «Полинезиан Ленд энд Коммерс Компани», сколоченной с целью эксплуатации богатств полинезийских архипелагов. Компания пользовалась поддержкой правительственных кругов США, по всей вероятности, ее акционерами были и некоторые члены семьи президента. Фостер и его приспешники требовали торговых привилегий, земли, женщин и грога. Скоро всем в Апиа стало ясно, что их единственная цель — беззастенчивая эксплуатация местного населения. Назначение Фостера в 1872 г. консулом Соединенных Штатов придало как бы официальный характер этому неприглядному бизнесу.
В такой ситуации на арене возник «ангел-хранитель» — полковник А. Б. Стейнбергер — самая замечательная личность из всех, известных истории Южных морей. Американец немецкого происхождения, юрист по образованию, Стейнбергер по призванию был искателем приключений и авантюристом крупного масштаба. В 60-х годах XIX в. он снискал себе определенную популярность в кругах вашингтонских политиков и финансистов. В своей жизни Стейнбергер занимался многим: торговлей (поставлял, например, оружие французам во время франко-прусской войны), журналистикой, не брезговал заработать и на игре в покер. Он был наделен блестящим умом, личным обаянием, а также интуицией и способностью к адаптации — то есть всем, что необходимо для общения с людьми. В то же время там, где играли по-крупному, он не отягощал себя чрезмерными угрызениями совести. И именно этого человека президент США Улиссер Грант назначил своим личным представителем и эмиссаром на Самоанских островах для ознакомления с их политическим положением и торговыми возможностями.
Красивый тридцатисемилетний полковник покинул Соединенные Штаты в 1873 г. на борту роскошной яхты «Фанни», взяв в дорогу благословение президента и суточные из расчета двенадцати долларов. Будущее готовило ему много неожиданностей. Первое знакомство Стейнбергера с самоанским обществом прошло удачно. Вскоре после высадки в Апиа он сумел приспособиться к сложным формам островного церемониала и этикета чем завоевал себе симпатии местных жителей. И большинство {62} европейских колонистов приняли его благосклонно, рассчитывая на помощь в достижении собственных целей. Но, что самое важное, Стейнбергеру удалось за короткое время добиться прекращения гражданской войны, заключить формальный мир между враждующими группировками и утвердить на пост короля Малиетоа Лаупепа. Поэтому нет ничего удивительного в том, что, когда несколько месяцев спустя он покидал Апиа, у него в кармане была петиция президенту США, в которой самоанские вожди просили защитить их и... прислать к ним Стейнбергера снова.
Между тем в сенате Соединенных Штатов петиция не встретила должного отклика. В ожидании завершения дела Стейнбергер отправился в путешествие в Англию и Германию, где встретился с владельцем могущественной немецкой торговой фирмы на Тихом океане «Дж. К. Годфрой энд Сан». Фирма имела свое представительство в Апиа. Когда Стейнбергер вернулся в Соединенные Штаты, то узнал, что самоанская петиция все еще не рассмотрена. Однако президент Грант решил снова послать Стейнбергера в Апиа в качестве эмиссара с широкими, но неопределенными полномочиями. Полковник купил сорокапятитонный парусник «Пирлес» и отправился на Самоа.
Стейнбергер прибыл в Апиа 1 апреля 1875 г. Он привез с собой письмо президента Гранта к самоанскому народу и дары вождям: 100 мушкетов спрингфилд, 10000 патронов, одно орудие гатлинг с 200 ядрами, трехдюймовую пушку парро с комплектом боеприпасов, одну полевую кузницу, 100 комплектов полной морской формы, три государственных флага Соединенных Штатов, духовые музыкальные инструменты, двенадцать револьверов с патронами и паровую барку.
Возникла еще более сложная ситуация, чем прежде. Новое правительство с трудом лавировало в углубляющемся хозяйственном хаосе между плетущими интриги консулами и завистливыми, стремящимися к власти вождями. И снова Стейнбергер пришел на помощь. Благодаря своему политическому таланту и авторитету среди местных жителей он добился компромисса между двумя самыми сильными конкурентами в борьбе за трон — Малиетоа Лаупепа и Тупуа Пулепуле: каждый из {63} королей правил четыре года, а затем передавал власть другому. Польза такого решения была очевидной. Во-первых, оно позволило избежать очередной братоубийственной войны и, во-вторых, ... отдало абсолютную власть в руки Стейнбергера, который занял пост премьера при вновь сформированном правительстве.
Стейнбергер обосновался среди самоанской правящей элиты и энергично приступил к наведению порядка в стране. Самоа обязано ему своей первой конституцией, названной «Декларацией прав народа» и созданной по европейскому образцу, а также решением многих других неотложных проблем. Среди них — вопрос о собственности на некоторые спорные земли. До того как был поднят этот скользкий вопрос, все: вожди, консулы, миссионеры и торговцы — были довольны энергичным премьером. Теперь же европейцы неожиданно столкнулись с весьма неприятным для себя моментом. Оказалось, их земельные претензии в большинстве случаев были решены в пользу коренного населения островов! Стейнбергер недвусмысленно дал понять, что собирается оставить самоанские земли за самоанцами.
Больше всех был удивлен таким поворотом дела американский консул, у которого были все основания предполагать, что одна из самых главных задач Стейнбергера на Самоа — передать право собственности на землю полинезийской компании. И так как консул не принадлежал к людям, легко капитулирующим, то после короткого замешательства он начал энергично собирать оппозицию. Это было нетрудно сделать: ведь Стейнбергер восстановил против себя большинство европейцев, ударив их по самому больному месту — по карману. Подумать только, этот сумасбродный ренегат посягнул на земли, которые они уже считали своими! Мало того, он лишил их другого верного источника дохода — закрыл таверны с грогом и публичные дома, густо расположившиеся на Прибрежной улице.
Миссионеры тоже получили повод для недовольства. Им не нравился образ жизни Стейнбергера, демонстративное фаасамоа. Поэтому они приписывали ему все тяжкие и более мелкие грехи, включая распущенность, пьянство и лживость. Все это еще можно было бы переварить, если бы не то огромное влияние, какое Стейнбергер оказывал на Малиетоа Лаупепа. «Кроткий, христианский {64} джентльмен», как называли воспитанного в миссионерской школе короля, не скрывал своего преклонения перед «бесстыжим премьером» и слепо следовал его советам вопреки ясно выраженной воле миссионеров. Это было уже слишком! Началась травля Стейнбергера. В нее дружно включилось почти все белое население Самоа. В средствах не стеснялись. От угроз и шантажа перешли к высмеиванию и публичному оскорблению премьера. Один только немецкий консул, герр Попе, сохранял сдержанность. Премьер, уверенный в своей популярности среди самоанцев, не оставался в долгу и своим пренебрежительным отношением к оппозиции подливал масла в огонь.
В тот момент, когда уже казалось, что дипломаты перейдут к рукоприкладству, если не к кровопролитию, наступила неожиданная развязка. В порту Апиа появился английский военный корабль ее королевского величества «Барракута». Среди первых гостей на его борту были английский консул и руководитель местного отделения Лондонского миссионерского общества. После короткой беседы с ними капитан корабля Чарльз Э. Стивенс возомнил себя компетентным арбитром и столпом справедливости.
Капитан Стивенс, известный грубостью и склочностью на всех островах Тихого океана, как человек энергичный, определил для себя простую и логичную схему действий. Во-первых, следует считать, что Стейнбергер незаконно занял пост премьера, во-вторых, не давать ему на то разрешения и, в-третьих, поручить Стивенсу историческую миссию изгнать из Самоа эту персону нон грата.
Он начал действовать без промедлений. Сначала он пригласил на борт «Барракуты» короля Малиетоа, чтобы тот познакомил его ... со структурой правительства. Малиетоа отказался идти без премьера. Тогда люди Стивенса захватили парусник «Пирлес» и пришвартовали его к «Барракуте». Как и следовало ожидать, Стейнбергер в сопровождении самоанских полицейских пришел в английское консульство и потребовал вернуть парусник. Ему отказали под тем предлогом, что парусник принадлежит Соединенным Штатам. Между премьером и собравшейся в консульстве коалицией его противников произошел весьма недипломатический обмен {65} мнениями. Однако это только привело к тому, что стороны еще больше ожесточились.
Все попытки избавиться от Стейнбергера кончались неизменным фиаско. Поэтому противники решили начать атаку с той стороны, которая до сих пор была его опорой — со стороны самоанцев. С этой целью они усилили давление на «кроткого, христианского джентльмена». Напрасно Малиетоа повторял, что Стейнбергер пользуется его полным доверием и самоанцы не хотят другого премьера. Он недооценил своих противников. Почтенные господа Стивенс, Фостер и Ко под каким-то предлогом заманили его на борт «Барракуты» и «склонили» подписать петицию, где король просил консулов помочь ему ... избавиться от Стейнбергера. Способ, которым они добились своего, стал известен несколько позднее. Он не был ни новым, ни оригинальным. Просто несчастный выпускник миссионерской школы имел на плечах очень слабую голову и, погруженный в алкогольную нирвану, абсолютно не ведал, что творит. Малиетоа Лаупепе прямо с корабля привезли в английское консульство. Там он оставался до конца аферы, оторванный от своих людей и от Стейнбергера, незадачливый заключенный в собственном королевстве.
Карьера премьера закончилась. Вскоре его арестовали и посадили на «Барракуту». А король? Малиетоа тоже не удержался. В день ареста премьера его вынудили подписать отречение от престола, а затем выслали в небольшую деревеньку на острове Савайи.
Таким должен был быть конец этой истории. И о Стейнбергере должно было остаться впечатление, как о непоколебимом герое, который печется о делах чужого народа больше, чем о своих собственных, настоящем европейце, старающемся спасти от позора имя белого человека на далеких островах...
К сожалению, все обстояло далеко не так. О Стейнбергере до сих пор вспоминают на Самоа с некоторым стыдом. Оказалось, что этот «светлый образ» получал крупные денежные авансы от немецкой торговой фирмы взамен на далеко идущие права и привилегии. В сущности, «благородный» полковник готовил здесь почву для немецкой колонизации... Это не домыслы. В документах премьера нашли копию договора с «Дж. К Годфрой энд Сан», заключенного в 1874 г. в Гамбурге, {66} согласно которому в качестве задатка за оказание услуг в будущем Стейнбергер получил 13982 американских доллара золотом. 8500 из них предназначались для покупки роскошной яхты. Имеются также сведения, что предприимчивый полковник взял 25 тыс. долларов у полинезийской компании, но это доказать не удалось.
Какова же дальнейшая судьба героев вышеописанных событий?
Стейнбергер, прожив несколько лет в Австралии и в Европе, вернулся в Соединенные Штаты, выгодно женился, и дальнейшая его судьба неизвестна. Стивенс, командир «Барракуты», после выполненной им миссии не дождался аплодисментов. В первом же порту по выходе из Апиа, на Фиджи, ему приказали освободить заключенного, а самого отстранили от занимаемой должности. Позднее его вообще убрали с флота. Английского консула на Самоа также деликатно попросили с его поста.
А что стало с магнатом Тихого океана, фирмой «Дж. К. Годфрой энд Сан», державшей в своих руках торговлю копрой, перламутром и... меланезийскими невольниками с Новой Гвинеи? Она обанкротилась. Ее бесславные традиции продолжила другая фирма с удивительным названием Deutsche Handels und Plantagen Gesellschaft der Südsee Inseln zu Hamburg3), более известная на Тихом океане как «фирма с длинной рукой». Ее активность долгое время оказывала большое влияние на политическое и экономическое положение Самоа.
После депортации Стейнбергера острова не обрели покоя. Гражданские войны, сменяющие друг друга правительства, снова войны, ураган 1889 г., временное спокойствие после прихода к власти Малиетоа Лаупепе, интриги консулов и восстание великого вождя Матаафа, снова война...
В конце 1899 г. был подписан договор, по которому Англия отказывалась от своих претензий на острова взамен концессии на других островах Тихого океана, а США и Германия «по-братски» поделили весь архипелаг. {67}
На каком же уровне пребывало самоанское земледелие на пороге независимости после четырнадцати лет немецкой колонизации и сорока трех лет новозеландского правления? На уровне раннего средневековья. За исключением небольшого числа плантаций, возделывание полей проводили по системе, близкой к нашей двупольной, то есть основывающейся на том, что земля попеременно то обрабатывается, то оставляется под пар. Поэтому всякий раз самоанцы корчевали новые участки леса, а деревья либо сжигали, либо оставляли гнить. Земля не знала ни искусственных удобрений, ни сельскохозяйственных машин. Матаи, следившие за неделимостью семейных участков, были превосходными знатоками фаасамоа, но не имели ни малейшего понятия о современном земледелии. Молодые, более образованные самоанцы из-за традиционной иерархии в аинге не могут распоряжаться землей. Производительность сельского хозяйства очень низкая, и экономисты всякий раз направляют свой обвиняющий перст на систему матаи. Однако выход из тупика они ищут не внутри страны, а за ее пределами, уповая на привлечение иностранного капитала. А ведь только за несколько лет независимости Самоа удалось добиться определенных успехов, которые позволяют с оптимизмом смотреть в будущее. Я имею в виду прежде всего деятельность самоанской компании «Вестерн Самоа Траст Эстейтс Корпорейшн» (ВСТЭК), разновидности государственного земледельческого хозяйства, наследницы немецкой «фирмы с длинной рукой», которая возникла после первой мировой войны на базе новозеландского репарационного имущества.
ВСТЭК в настоящее время имеет около 25 тыс. акров земли. Компании принадлежит ведущая роль в самоанском земледелии, а в области животноводства ее можно считать пионером. Плантации обрабатываются самыми современными методами, основанными на последних достижениях науки. Так, например, кокосовые пальмы выращиваются вместе со специальной низкорослой растительностью, которая предохраняет землю от {68} высыхания и насыщает ее ценными азотными соединениями. Здесь также проводится откорм крупного рогатого скота. Эти экспериментальные плантации походят на хорошо оформленный фотомонтаж: огромные пальмовые рощи у берега моря, а между их стройными стволами «пеструшки» и «красотки» пощипывают заросшую сорняками траву и тоскливо ревут, вспоминая родину праотцов... А в результате выгодная комбинация для коров, кокосовых пальм и фермеров.
Самоанская компания — монополист в области разведения скота. Кроме того, она занимается в значительных масштабах разведением какао и в меньших — кофе, перца, мускатного ореха и орехов макадамия. Но это еще не все. Во второй половине 60-х годов она открыла первое на Самоа государственное предприятие — фабрику мыла. Организационной стороной и всем производством руководил кругленький и энергичный герр Гюнтер Вернер из Западной Германии. За короткое время чистенькие строения в пальмовой рощице наводнили внутренний рынок отличным мылом.
«Поддержи отечественную продукцию!» — кричали объявления в местном кинотеатре, во всех магазинах на Прибрежной улице и на полосах газеты «Самоана».
«Я моюсь только самоанским мылом!» — улыбались из белоснежной пены красотки на плакатах.
Но в рекламе не было необходимости. Оказалось, что самоанское мыло лучше и дешевле импортного, а неутомимый господин Вернер уже подумывал о расширении производства.
— Сейчас я вам что-то покажу, фрау Воляк, — сказал он с таинственным видом. — Это сюрприз!
Вернер исчез в доме и через некоторое время вернулся, держа руку за спиной.
— Прошу вас, — он галантно поклонился довольно многочисленному обществу, — первое самоанское туалетное мыло «Гибискус»!
Жестом фокусника Вернер вытащил из-за спины розовенький, гладенький, кругленький кусочек, который, как две капли воды, был похож на своего создателя и издавал приятный запах китайской розы.
Мыло пользовалось большой популярностью. В магазинах упал спрос на дорогое импортное мыло «Пальмолив» и «Олд Спайс». Герр Вернер весь светился. С удвоенной {69} энергией бегал он по ступенькам «своего» предприятия, наблюдал за каждой мелочью, сопровождал экскурсии школьников и иностранных гостей.
— Вы только посмотрите, что это за масло! — он взял на кончик пальца капельку золотистой жидкости, которую пресс выдавил из мякоти кокоса, и с экстазом втянул носом тонкий ванильный аромат.
Школьники широко открывали глаза при виде больших котлов, вычищенных не хуже, чем кастрюли на кухне госпожи Вернер, дрожащих стрелок манометров и шипящих вентилей, всей этой впечатляющей алхимии пены, цвета и запаха.
Когда мы уезжали из Самоа, Вернеры принесли нам в порт небольшой подарок: сумку цилиндрической формы из традиционной полинезийской ткани из луба шелковичного дерева и инструкцию то ее изготовлению. Внутри лежало тапа моли — мыло тапа и рекламный листок на английском, немецком и французском языках.
— Будем экспортировать, фрау Воляк, будем экспортировать!
Немного позднее господин Вернер уехал из Самоа. На его место прибыл другой эксперт из Европы. Но скоро его заменит местный специалист, и фабрика перейдет исключительно в руки самоанцев.
— Всего одна фабричка, а столько шума! — скажет читатель. Конечно, ее не сравнишь с нашими предприятиями нефтехимической промышленности, но в масштабах крошечного государства, где на протяжении веков время стояло на месте, эта фабричка настоящий скачок в XX столетие. Она позволяет государству сэкономить несколько десятков тысяч фунтов в год, которые шли до сих пор на покупку мыла и других моющих средств. В то же время, это доказательство того, что государственная промышленность, опирающаяся на местное сырье, имеет на Самоа перспективы развития и будущее.
Таков первый шаг по пути хозяйственного прогресса.
Недалеко от Апиа, в глубине острова, стоят одноэтажные строения из цемента, стекла и стали. Через плантации какао к ним ведет отличное шоссе. От него каждые несколько десятков метров ответвляются боковые дороги, от которых в свою очередь отходят {70} травянистые тропинки, напоминающие паучьи ножки. Если вы сойдете на такую боковую дорогу, а потом углубитесь в тенистый лесок, то окажетесь в мире тишины. Сюда не проникает ветер, здесь не ходят люди. Деревни лежат где-то далеко внизу, а рабочие, на попечении которых находятся плантации, приходят сюда в определенное время, быстро выполняют порученное им дело и снова уходят. Наступает тишина и покой. Солнце нагревает открытые участки между деревьями, от земли, травы и листьев поднимается запах испарений.
Можно часами бесцельно бродить по этому однообразному саду и смотреть, как зреют плоды какао — сначала совсем малюсенькие, похожие на стручки перца, повисшие на голых веточках под самой кроной деревьев. Потом они растут, меняют свой цвет: из темно-зеленых становятся темно-бордовыми, но по-прежнему сохраняют смешную форму перчика. Иногда встречаются выродившиеся плоды, похожие на засохшие черные стручки. Их больше на высоких местах, где выпадают обильные дожди. Поэтому на Уполу полоса плантаций какао начинается обычно на высоте 600 футов над уровнем моря.
Если вы сорвете зрелый пурпурный плод и разрежете его ножом, то в середине обнаружите овальные, немного сплюснутые зерна какао. Они окружены тонкой влажной оболочкой и пахнут шоколадом. Самоанцы любят жевать эту прозрачную сладкую оболочку.
Если вас утомит монотонная чересполосица какао, поезжайте дальше в сторону построек под горой. Плантации какао скоро кончатся и «перейдут в плантации банановых пальм. Но, что интересно, через каждые несколько метров хилые пальмочки выглядят по-иному... То они растут одиноко и тянутся ввысь, давая небольшие ростки у основания ствола, то собираются по двое, тесно прижавшись друг к другу у основания стволов и расходясь кверху. Пальмы очень похожи на зеленоволосых танцовщиц. Однако это не фантазия безумного земледельца, а экспериментальная плантация, на которой изучают условия для лучшего плодоношения и вызревания бананов.
Здания с прилегающими к ним плантациями в Алафуа — самая лучшая, самая современная в южной части Тихого океана школа тропического земледелия и исследовательская станция по выращиванию растений. {71} Она была основана в 1966 г. благодаря инициативе самоанского правительства, а также помощи ФАО и новозеландского общества «Freedom From Hunger Campaign»5). С самого начала школа-станция снискала себе широкое признание, так как располагала превосходными кадрами лекторов из разных стран, хорошо оборудованными лабораториями и собственной библиотекой. Сюда съезжается молодежь не только со всех самоанских островов, но также с архипелагов в радиусе нескольких сотен миль. У школы далеко идущие планы, и в связи с созданием на Фиджи Южнотихоокеанского университета, она будет фактически его сельскохозяйственным факультетом.
В Алафуа ведутся исследования огромного практического значения по выращиванию растений и разведению скота. Особое внимание уделяется борьбе с вредителями, которые давно досаждают островным плантациям. В одной из лабораторий можно увидеть в стеклянных банках неуклюжих черных жуков. Плотные, покрытые крепким панцирем, с грозным рогом на голове, жуки-носороги — настоящее бедствие для плантаторов кокосовых пальм на всех архипелагах.
На Уполу они попали вместе с каучуком, привезенным с Шри Ланки. Еще в 1907 г. о Самоа писали как об одном из немногих производителей копры, не затронутом этим бедствием. А уже на следующий год в окрестностях Апиа нашли первого жука-носорога. В устрашающем темпе он распространился по всему самоанскому побережью. Вскоре с транспортом бананов жук высадился на Фиджи, а оттуда перебрался на соседний архипелаг Тонга, вероятно, с небольшого островка Ниуатобутабу, который представляет удобную стоянку для лодок, курсирующих между Самоа и столицей Тонга.
В 1922 г. мальчишки с Ниуатобутабу придумали такую игру: они ловили больших жуков и привязывали к их брюшку различные тяжести. Тот, чей жук поднимал самый большой груз, выигрывал кусок сахарного тростника. В то время на остров приплыл один тонганец. Его заинтересовали удивительные насекомые, похожие на покрытых панцирем носорогов. У тонганца были дети, {72} и ему захотелось привезти им подарок. Поэтому он взял с собой несколько жуков и привез на свой остров это рогатое бедствие, от которого не могут избавиться до сих пор.
После того как появился жук-носорог, самоанские острова охватила паника. Кокос неспроста считают некоронованным королем островов. Это основной источник пищи и надежда на благополучие. Но подлые жуки не знали пощады и сжирали молоденькие листочки пальм, оставляя голые бесплодные ветки. Даже оптимисты оставляли мечту на лучшее будущее.
Тогда крупные плантаторы решили провозгласить кампанию по ликвидации вредителей. Перед этим они провели просветительские беседы, а также пообещали щедрое вознаграждение за каждого пойманного жука. Все от мала до велика отправились на охоту. Самоанцы собирали и собирали жуков, пока не убедились, что нужно здорово поработать, чтобы получить более или менее приличное вознаграждение. Тогда им пришла в голову удачная мысль.
И вот, к удивлению организаторов кампании, операция по сбору жуков-носорогов начала неожиданно давать удивительные результаты. В «скупочные пункты» стало поступать большое количество жуков. Самоанцы получали деньги, однако состояние плантаций не изменилось ни на йоту. Наоборот, они выглядели значительно хуже, чем в начале кампании. Долгое время специалисты не могли разгадать эту поразительную загадку. Но в один прекрасный день все стало ясно. Самоанцам помог простой экономический расчет: им было легче разводить жуков, чем кокосовые пальмы. Были организованы специальные фермы. Они приносили высокие доходы, а требовали ничтожной затраты труда, в то время как разведение кокосовых пальм и многолетнее ожидание плодов в сочетании с погоней по плантации за черными насекомыми было занятием утомительным и малоприбыльным. К неудовольствию фермеров, разводивших жуков, им было запрещено заниматься своим промыслом, и началась настоящая, организованная в крупном масштабе, кампания по ликвидации вредителей. Землю очищали от старой сгнившей скорлупы кокосовых орехов — потенциальных рассадников жуков, в подходящих местах устраивали западни для легковерных самок, которые {73} откладывали туда яйца. Западни заражали грибком и время от времени поливали кипятком, уничтожая молодое поколение. Благодаря этим мерам удалось уменьшить количество вредителей. Тем не менее до 1914 г. полностью пропало около 20 тыс. пальм, а десятки тысяч оказались заражены.
Позднее война с жуками шла с переменным успехом. Брал верх то человек, то жук. Мрачные страницы вписали в историю плантации крупные эпидемии гриппа 1918—1920 гг. и период волнения «мау», когда политические страсти оттеснили кампанию по борьбе с вредителями на задний план.
Последнее слово в войне человека с жуком еще не сказано. Крылатые насекомые немилосердно, презирая все экономические планы, уничтожают разные культуры и ежегодно снижают производство копры почти на 20%. Может быть, выпускники земледельческой школы в Алафуа добьются, наконец, того, к чему безуспешно стремились их предшественники, и жук-носорог навсегда исчезнет с островов архипелага.
Это, однако, не единственное бедствие самоанских плантаций. Термиты, грибки, пальмовый краб и крысы — только небольшая часть того разнообразного ассортимента вредителей, с которыми приходится бороться министерству земледелия. Против них ведутся коварные и беспощадные войны, используются смертоносные вирусы, яды, механические западни.
Слышал ли кто-нибудь из вас о кольцевании ... пальм? Там, где на крыс не действуют яды и биологические средства, на стволы кокосовых пальм надевают широкие металлические обручи. Грызуны или крупные крабы, взбирающиеся на вершину пальмы полакомиться молодыми кокосовыми орехами, встречают на своем пути как бы стеклянную гору, которую они не в состоянии одолеть. Вредители скользят, теряют равновесие и падают на землю.
Некоторых вредителей, издавна наносивших большой урон различным культурам, на Самоа завезли европейцы. Например, летучие мыши птеропус, которые в нормальных условиях живут в лесу и никому не приносят вреда. В неурожайные же годы, когда трудно найти пищу, они тучами появляются на плодоносных плантациях и пожирают все, что попадется на глаза. {74}
Нет конца проблемам. Каждый год возникают новые, усугубляются старые... Не с сегодняшнего дня самоанцы ломают голову над тем, как ограничить импорт пищевых продуктов, даже таких популярных на Самоа, как консервы. На этот вопрос ищет ответ лаборатория переработки пищевых продуктов, основанная при земледельческой школе в Алафуа. В этой лаборатории... Но не будем забегать вперед.
Стояли мы как-то вечером у освещенной витрины современнейшего магазина в Апиа, «Моррис Хедстром, лтд». Рассматривали выставленные для всеобщего обозрения подарки для герцога и герцогини Кента, которые на следующий день на обратном пути с торжественной коронации короля Тонга должны были заехать на Самоа. На улице было пусто и тихо. Луна спряталась за тучи. Виднелись только освещенная витрина да подарки. Сколько мы на них ни смотрели, что там скрывать, они нам не нравились. Тут мы заметили, что рядом стоит какой-то молодой человек. На его лице блуждала улыбка, словно он понимал все, о чем мы говорили. Европеец, да к тому же незнакомый. Мы посмотрели на него с беспокойством, а он кивнул нам головой и ушел.
— Послушай, он, наверное, все понял.
— Не может быть. Откуда здесь... Может быть, он пытался выяснить, на каком языке мы говорим?
Прошло несколько дней. Закончился визит герцогской четы. К нам пришла знакомая англичанка и сказала:
— В «Касино» живет какой-то чех. Он будет работать несколько месяцев в лаборатории переработки пищевых продуктов в Алафуа.
Большая радость охватила нашу семью. Всех нас закрутил вихрь приготовлений к встрече брата-славянина. Збышек побежал в гараж за машиной, я лихорадочно бросилась на кухню искать рецепт кнедличек моей бабки-чешки, Магда с безумной решимостью начала одевать кота Лацио в... костюм краковянина.
Через минуту Збышек привел... незнакомца, того самого, который стоял с нами у витрины. Владимир Стеклы оказался австралийцем чешского происхождения и, к нашей великой радости, неплохо говорил по-польски. По сей день я помню тот первый вечер с кнедличками и свининой в тридцатиградусную жару, а также {75} разговоры и воспоминания о Кракове, где Владимир провел раннее детство...
Стеклы был отличным специалистом в области переработки пищевых продуктов. Никто и оглянуться не успел, как он установил в Алафуа диковинные кухонные аппараты и начал выпускать экспериментальную продукцию. Манго в маринаде и сиропе, ломтики ананаса, компоты из папайи — все эти консервы, как оказалось, ничем не уступали разрекламированным продуктам Гавайских островов.
Однако, как только первые банки покинули лабораторию, предприимчивый самоучка Джим Карри с Прибрежной улицы открыл конкурирующее производство. Джима нельзя обойти молчанием. Он — живая история хозяйственного развития Самоа. Как бы ни оценивали его деятельность, нужно признать, что это человек незаурядный. Его характерная черта — импонирующая оборотистость. В зависимости от перспектив сбыта он легко переключался с одного производства на другое, с лесопилки на фруктовые соки, с жареного хрустящего картофеля на консервированные фрукты. Наполовину кустарное производство Карри может производить около двух тысяч банок в день, идущих на внутренний рынок и на экспорт. В беспокойных снах Джим уже видел, вероятно, трюмы кораблей, забитые его товарами, полки больших магазинов в Новой Зеландии и Австралии, прогибающиеся под тяжестью банок с манго и ломтиками ананаса в сиропе, изготовленные на маленькой фабрике на Прибрежной улице, видел консервированных червей палоло с Западного Самоа на столах фешенебельных ресторанов обеих Америк... И кто знает?
Кроме размаха и энергии Джим Карри отличался еще находчивостью и расторопностью. Он не только хозяин, но и создатель большинства приспособлений на своей фабрике. Все машины для очистки и нарезки таро и плодов хлебного дерева, все котлы и устройства для наполнения банок консервами могут смело получить наклейку «made by Curry».
— Я привез из Австралии только котел высокого давления. Остальное увидел в Алафуа и подумал, что могу это сделать сам, — сказал он в интервью для печати. — Сделал, запустил, произвожу и экспортирую.
Однако самоанцам нужны не джемы, компоты и {76} маринады, а продукты с высоким содержанием белка. Исследования в Алафуа показали, что на Самоа есть все условия для развития скотоводства и рыболовства, позволяющие производить продукты как для внутреннего, так и для внешнего рынка. Или, другими словами, есть местный научный центр, способный дать правильное направление развитию животноводства и технологическим процессам, а также территории, пригодные для пастбищ. В океане много рыбы. И, наконец, в Самоа есть гордые и талантливые люди, которым некуда приложить свои способности. С помощью специализированных агентств ООН и других международных организаций можно пригласить любых специалистов, пока будут создаваться собственные кадры, которые смогут полностью взять на себя производство и административное управление.
Но жизнь полна неожиданностей. В один прекрасный день выяснилось, что «спасение» страны совсем не в этом. Нужно, как говорят эксперты из Соединенных Штатов, приглашенные самоанским правительством и пользующиеся его доверием, широко открыть двери иностранному (в первую очередь — американскому) капиталу, чтобы Самоа оставалось только производителем сырья, а использование и экспорт его поручить иностранным фирмам. Таков «истинный путь». Самоанские матаи могут спать спокойно и получать проценты от сданной в аренду земли, а население... Ну что ж, у населения нет права голоса. До сих пор за него думали вожди, а сейчас в этой тяжелой работе их охотно заменят «добрые дяди».
Как это ни удивительно, но ключиком к самоанскому замку оказалась кока-кола. Пенистый напиток должен был приобщить отсталые острова к беззаботной жизни цивилизованных стран. Поэтому в Апиа заложили разливочный завод.
«Западное Самоа присоединилось к дружной семье народов из 130 стран, которые пьют кока-колу!» — бросался в глаза лозунг «Апиа Боттлинг Компани». Специалисты по рекламе вмиг объяснили самоанцам, что новый напиток — синоним прогресса, а пить кока-колу просто их патриотический долг! Так что это не только дешевое удовольствие, но и помощь развитию национальной промышленности (которую представлял {77} местный разливочный заводик), призванная обеспечить работой быстро растущее население... Никто при этом, разумеется, не занимался «мелочным» подсчетом. А ведь если средний самоанец заплатит за бутылку кока-колы пять сене, что соответствует примерно пяти американским центам, то ему не хватит денег на еду (средний ежедневный доход на душу населения составляет девять сене).
Следующий шаг в направлении экономического развития страны сделала ла Савайи «филантропическая» фирма «Потлач Компани». Но об этом речь пойдет дальше. {78}
1) Закрытая средняя школа для мальчиков (англ.).
2) Знамение времени (лат.).
3) Немецкое общество торговцев и плантаторов Южных морей в Гамбурге (нем.).
4) Сделано в Самоа (англ.).
5) Кампания по борьбе с голодом (англ.).
Написать нам: halgar@xlegio.ru