выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
| Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. | |
| Назад | За что убили Магеллана |
Дальше |
Как только не называли Филиппины: «улыбка Востока», «тропический рай», «жемчужный пояс Тихого океана», «мост между Востоком и Западом» — это Филиппины туристов. «Социальный вулкан», «страна контрастов» — таковы Филиппины социологов и экономистов. «Стратегический форпост» — для Пентагона, «дешевые рабочие руки» — для транснациональных корпораций.
Ну а если без всех этих определений? Поистине прекрасна эта земля вечного лета. И контрастов, увы, тоже хватает. Богатая ресурсами страна находится в ряду государств с самым низким уровнем жизни населения. Нация, тонко чувствующая добро и красоту, занимала одно из первых мест по преступности, оставив позади своего духовного «наставника» — США. Чадолюбивая страна нещадно эксплуатирует детский труд. Край, в котором одни народы поголовно грамотны, другие и понятия не имеют о письменности. Здесь поколебалась киплинговская формула: «Запад есть Запад, Восток есть Восток. И вместе им не сойтись». На Филиппинах сошлись созерцательность Востока и прагматизм Запада. На островах издавна сосуществуют противоречивые культуры.
Здесь исповедуют католицизм, но замешанный на глубинных народных верованиях. Чтут Христа, исправно ходят в церковь, но в душе остаются язычниками. Говорят по-английски, но думают и поступают по-филиппински. Синкопы джаза здесь перемежаются дробью туземного барабана, неоновые огни сосуществуют со всполохами ритуальных костров. Балансируя на грани двух миров, многие люди утратили привычные ориентиры. И все же народу, привыкшему к тайфунам и землетрясениям, мужества и жизнелюбия не занимать.
Четкое ощущение сегодняшнего дня страны дает знакомство с ее историей, а потому совершим экскурс в прошлое.
Древнюю историю Филиппин детально восстановить трудно — в ней много напластований, извивов и неясностей. Но бесспорно — люди заселили эти благодатные острова за много тысячелетий до нашей эры. Не зря ведь сказано: «Вот — Азия, мир праотца Адама!» В пещере на острове Палаван археологи обнаружили стоянку древнего человека, жившего {46} девять тысяч лет назад. Среди домашней утвари нашли настоящий шедевр — керамическую погребальную фигурку: двое в лодке. Сидящий впереди молитвенно сложил руки и отрешенно смотрит перед собой, гребец с усердием налегает на весла. Символика фигурки несложна: двое пересекают жизненное море, направляясь в потусторонний мир. Но как? В лодке. Значит, человек уже тогда умел мастерить лодки, был мореходом и рыбаком.
Как заселялся архипелаг, кто были его первые обитатели — не вполне ясно. Ученые предполагают, что это был малорослый курчавый австралоидный народ — предки современных аэта — древнейшего населения страны. В эпоху палеолита, когда Филиппины были частью материковой Азии, они пришли сюда из Центральной Азии и расселились на равнинах. Позднее, в неолите, когда острова отделились от материка, сюда стали прибывать народы, говорившие на австронезийских языках и принадлежавшие к южномонголоидной малой расе. Постепенно они оттеснили древнейшее аборигенное население с побережий и равнин во внутренние горные районы. Переселение южномонголоидных племен продолжалось вплоть до XIII века. Они мигрировали на Филиппины с Индокитайского и Малаккского полуостровов и из Индонезии. Эти народы принесли с собой фольклор и письменность, гончарный круг, ткачество, обработку металлов, а главное — поливное земледелие.
В памяти народа живет предание о десяти вождях-дату с Брунея, которые, поссорившись с султаном, собрали семьи, воинов, рабов и в больших лодках-балангаях отплыли на север, к Бисайским островам и Лусону. Пришельцы так и жили общинами — балангаями. Позднее этим словом, только в испанском произношении «барангай», стали называть и называют до сего дня сельскую общину.
Возглавляли барангай наследные вожди-дату и их приближенные — махарлика. За ними следовали свободные земледельцы — тимагуа и, наконец, зависимые — алипинг (несостоятельные должники и пленные). И все же рабовладельческого строя как такового не было: из свободных легко можно было перейти в зависимые и, наоборот, выдвинуться «наверх». Сурово карались кража, убийство, обман. Вожди и махарлика были обязаны защищать свой барангай, отражая набеги соседей, чтобы давать возможность крестьянам трудиться на полях, а те отдавали им за это половину урожая. Каждый знал свое место, имел свой статус. И вместе с тем все были связаны почти семейными узами. В барангае бытовал неписаный нравственный закон «внутренного долга»: сильные и богатые должны были опекать тех, кто слабее, чтобы держать их «в неоплатном долгу», то есть в повиновении (отголоски таких отношений и сегодня ощущаются в обществе). Барангай часто враждовали. За пределами общины шла {47} война всех против всех. Островитяне были язычниками, поклонялись идолам и духам.
С XIV века на юг архипелага начал проникать ислам. Арабские купцы и миссионеры с Малаккского полуострова и Индонезии строили на островах мечети. Вместе с верой в аллаха они принесли календарь, арабскую письменность и счет. Малайцы-мусульмане образовали на юге два могущественных султаната — Магинданао и Сулу. К XVII веку весь юг Филиппин стал мусульманским. Ислам, несомненно, покорил бы весь архипелаг, но история распорядилась иначе.
Седьмого апреля 1521 года взбудораженные жители острова Себу бежали к дому вождя с потрясающей вестью: к берегам приближались три огромных парусных корабля. То была экспедиция Фернана Магеллана, совершавшая первое кругосветное путешествие в надежде выйти к «островам пряностей» — Молуккам. В то время Европа охотилась за специями: корица, тмин, имбирь, шафран, мускатный орех и перец были столь же вожделенны, как золото, ибо без них не обходился ни один престижный обед. Монархи бредили сокровищами Востока и снаряжали одну экспедицию за другой. Это была эпоха Великих географических открытий. Неузнаваемо преобразилась географическая карта мира: открыт новый континент (хотя об этом тогда еще не догадывались), обойден вокруг земной шар — доказано, что есть Мировой океан. Одержимость первопроходцев достойна высокого уважения, но парадокс в том, что, открывая новые земли, они прокладывали туда дорогу колонизаторам, невольно содействуя ограблению «открытых» народов. Не стала исключением и судьба Магеллана. Его мужество и талант мореплавателя выстлали путь испанским конкистадорам к новым источникам наживы.
Ранний колониализм имел одну особенность: он был обручен с религией. Захват земель шел под знаком спасения душ язычников. Испанцы считали себя избранной нацией, призванной установить на земле веру в Христа. Король Карлос I, снарядив экспедицию Магеллана (сам Магеллан был португальцем), обещал ему двадцатую часть доходов с вновь открытых земель. Увы, этой королевской щедростью великий мореплаватель воспользоваться не успел: он погиб на открытом им архипелаге на сорок шестой день после высадки.
Трудным выдалось плавание. Два года корабли находились в море, прежде чем выйти к филиппинским берегам. Самыми тяжелыми оказались три последних месяца: на борту кончилась провизия. Матросы пухли от голода, варили и ели ремни из воловьей кожи, древесные опилки. Когда надежды почти не осталось, моряки увидели прекрасные зеленые {48} острова. Нет, это был не мираж, а реальная земля. Уже виден был песчаный берег с рыбачьими лодками и хижины в банановых рощах.
— Острова пряностей! — обрадовались испанцы. Но они ошиблись: корабли пристали к Бисайским островам. Открыв миру острова, Магеллан нарек их архипелагом Святого Лазаря. И лишь спустя полвека страна получила свое нынешнее имя — Филиппины в честь наследного принца Испании — Филиппа II.
Сначала Магеллан высадился на малолюдном островке Лимасава. Островитяне встретили пришельцев как дорогих гостей. Татуированные с ног до головы (за что испанцы назвали их «пинтадос» — разрисованные), в набедренных повязках, они радостно бежали в волнах навстречу шлюпкам. Вождь Коламбу и его люди принесли испанцам еды и пальмового вина для подкрепления сил. В ответ Магеллан одарил их гребенками и зеркалами. Затем хозяева острова принимали гостей у себя. В хижине на циновках сидел Коламбу, надушенный «росным ладаном», в его ушах блестели серьги, волосы падали до плеч, на боку посверкивала рукоять сабли. Гостей щедро накормили и поздним вечером проводили на корабль. Обо всем этом стало известно из дневника летописца экспедиции — Антонио Пигафетты.
31 марта, в пасхальное воскресенье, Магеллан торжественно крестил Коламбу и спросил, нет ли у него врагов и нужна ли помощь в их усмирении? Вождь ответил, что враги есть: два соседних острова, да теперь не время воевать. Если бы Магеллан прислушался к совету! Но он был занят другим: где добыть продовольствие для экипажа? Коламбу посоветовал отправиться на богатый остров Себу. И испанцы не замедлили это сделать. 7 апреля, входя в гавань Себу, корабли дали залп из орудий, что привело местных жителей в ужас. Увидев панику, Магеллан послал на берег гонцов объяснить вождю острова Хумабону, что залп — всего лишь знак приветствия. Поразмыслив, вождь ответил, что, если капитан хочет мира и дружбы, пусть пришлет каплю крови с правой руки, а он пошлет ему свою. Кровный договор с вождем был подкреплен обменом подарками. Туземцы приволокли корзины с мясом, рисом, фруктами, а Магеллан послал вождю шелковое платье, серебряный поднос и две золоченые чаши. Когда принесли дары, Хумабон сидел в хижине, ел вареные черепашьи яйца, потягивая вино из кувшина через бамбуковую трубку; ему прислуживали стройные девушки. Подарки были приняты охотно.
Через неделю решено было крестить Хумабона. Сорок испанцев в полном облачении сошли на берег, неся королевское знамя и большой деревянный крест. Крест водрузили в центре площади и приступили к церемонии. Окропив вождя мускусной водой и осенив крестом, Магеллан дал ему новое {49} имя — Карлос и провозгласил королем Себу и всех окрестных островов. Вождь признал себя подданным испанского короля и поклялся в верности короне, после чего получил в дар «трон» — кресло, обитое бархатом. Затем на площадь явилась жена вождя со своей свитой. Ее тоже крестили, нарекли Хуаной и подарили статую Христа-младенца в красной мантии, шитой жемчугом. Статуя эта цела и теперь, она хранится в городе Себу. Магеллан объявил, что отныне единым богом на островах будет Христос и что нужно сжечь всех прежних идолов. Так идолы канули в небытие.
...Отслужив мессу, испанцы приступили к крещению остальных. За неделю «христианами» стали все жители Себу и некоторые с соседних островов. Если кто-нибудь сопротивлялся крещению, его хижину безжалостно сжигали. Жители Себу покорно уплатили испанцам первую дань — снабдили экспедицию провизией. Но вождь соседнего острова Мактан — Лапу-Лапу не признал Хумабона королем и наотрез отказался платить дань испанцам. Решив собственноручно усмирить бунтовщика, Магеллан отправился на остров и был убит в бою. Его настигло не просто шальное копье туземца, а оружие человека, защищавшего свою землю.
Имя Магеллана свято на Филиппинах. Его чтут как подвижника, принесшего крест. А Лапу-Лапу почитают как первого борца за независимость. Один этот факт говорит, что не все прямолинейно в истории страны. Эпопея ее завоевания полна кровавых событий, предательств и убийств невинных людей. Гончаров писал, что белый человек пришел туда «с заступом, компасом и циркулем». Это верно. Но так же верно и то, что кроме заступа и циркуля он принес оружие, угнетение народу, чуждые ему нравы и обычаи. «Воинствующий католицизм» не знал различия между христианизацией и порабощением народа. О глубоком лицемерии и варварстве буржуазной цивилизации, особенно обнаженно выступавших в колониях, писал еще К. Маркс.
К приходу испанцев жители архипелага жили по своим законам и не помышляли об «открытии» их миру. «Люди эти, — писал Пигафетта, — живут в согласии с правосудием. У них есть меры и весы. Они предпочитают мир, довольство, покой». И все же аннексия Филиппин состоялась, испанцы приступили к насильственному крещению населения «во славу бога и короля».
В феврале 1565 года к берегам Себу пришла новая испанская эскадра во главе е конкистадором Лопесом де Легаспи и монахом Андресом Урданетой. Покорив Висайи, колонизаторы устремились на север, к Лусону. В мае 1570 года корабли {50} вошли в Манильский залив и остановились перед двумя тагальскими поселениями — Мэйнилой и Тондо. На сей раз корабельный залп был не дружеским приветствием, а грозным предложением жителям сдаться. Местный владыка раджа Солиман мужественно оборонял свой город. Но что он мог сделать против сотен прекрасно вооруженных испанцев? Жители Мэйнилы сожгли город и ушли в горы. На месте сожженного поселения испанцы заложили новый город, столицу колонии Манилу. А затем шаг за шагом захватили Лусон.
Пройдут века, и ученые, основательно изучив документы, напишут историю страны. Но вначале ее «писали» люди, творившие судьбу родины, и писали не пером, а кровью, огнем и серпами. Западные историки любят повторять, что филиппинскую нацию создала мать-Испания. Правильнее сказать, что единство нации сложилось и окрепло в ходе борьбы с Испанией.
С приходом испанцев духовный мир островитян был сдвинут с традиционных основ. Жителям архипелага начали прививать чуждые нравы, веру в Христа и дух покорности испанскому королю. К XVII веку все население архипелага стало христианским. Непокоренными остались только горцы-язычники и жители юга мусульмане.
В кругах метрополии Филиппины прослыли убыточной колонией. И хотя Пигафетта уверял, что золота там столько, сколько волос на голове туземцев, сокровищ на островах оказалось мало. А потому испанцев там было сравнительно немного. В основном это были монахи, крестом и мечом внедрявшие «слово божье». Плетьми загоняли они людей «под колокола», а чтобы держать население в узде, ему внушали, что филиппинцы — неполноценная раса. Догматы католицизма усваивали по-настоящему только принсипалии и касики (бывшие вожди дату и махарлика); простой народ довольствовался обрядами — фиестами, венчанием, крестинами. Прежние языческие культы оказались живучими. Причудливо соединившись с библейскими притчами, они образовали на Филиппинах отличный от ортодоксального, свой особый «народный» католицизм. И тем не менее Филиппины стали единственной католической страной Азии.
Устав предписывал монахам жить в бескорыстии и бедности, но кто его соблюдал? Очень скоро от проповедей любви к ближнему «воины христовы» перешли к откровенному грабежу населения. Были, конечно, среди них бессребреники, но очень мало. В основном монахи жили ради наживы, носили ли они черную рясу иезуита или белую сутану доминиканца. Общинные земли постепенно переходили в собственность испанских асендеро (помещиков), монашеских орденов и местных богачей. Крестьяне же, лишившись земли, становились батраками-издольщиками. За аренду земли они {51}расплачивались с владельцем значительной долей урожая.
Кроме эксплуатации населения доходы испанцам приносила галионная торговля: восточные купцы привозили в Манилу товары и продавали китайским иммигрантам, испанцы перекупали у них эти товары и отправляли на судах (галионах) в Европу. Галионы вывозили чай, специи, шелк, золото, табак, а возвращались груженные солдатами, монахами и чиновниками.
Вообще торговля, особенно с Китаем, Индией, Индонезией, сыграла в истории архипелага важную роль. Филиппинцы торговали с Китаем еще в IX веке. У китайцев они научились плавке металлов, производству пороха. Жители юга свободно торговали с соседними странами. Монополизировав внешнюю торговлю, Испания нарушила веками складывавшиеся связи. Именно это послужило причиной начала «войны моро», принявшей форму священной борьбы с «неверными» — католиками. Война креста и полумесяца длилась три века, была жестокой и кровопролитной, поскольку обе стороны защищали «истинную веру». Моро совершали опустошительные пиратские набеги на северные районы: грабили города, сжигали посевы, уводили в плен людей. Борьба с пиратами, объявленная церковью, стала по существу войной с мусульманским югом. В XVII веке испанцам удалось выстроить на Минданао форт Пилар для защиты города Замбоанга от пиратов, но дальше продвинуться в глубь острова и распространить свое влияние они не смогли. Лишь к середине XIX века удалось сломить сопротивление моро. Однако настороженность к центральному правительству в Маниле осталась на юге и сегодня. В этом немалая «заслуга» колонизаторов, считавших моро «диким, диким народом» и тем самым усугубивших неприязнь мусульман к христианам севера.
Неуютно чувствовала себя Испания на Филиппинах в XIX веке. Внутри колонии назревала угроза восстаний, за ее пределами Испании готовилась нанести удар Америка. «У одних дверей стоит религия, с крестом... у других — «люди Соединенных Штатов», с бумажными и шерстяными тканями, ружьями, пушками и прочими орудиями новейшей цивилизации», — написал Гончаров.
Это было время, когда капитализм вел яростную борьбу за передел мира, за рынки. Как ни старалась Испания скрыть колонию от мира, в Маниле открылись торговые дома ряда стран, а вскоре она стала портом для свободной торговли. Экономика колонии начала приспосабливаться к нуждам мирового рынка. Опора испанцев — феодализм стал изнутри {52} подтачиваться ростками капитализма. В городах задымили первые мануфактуры. В деревнях начали применять наемный труд сезонных рабочих. Складывалась национальная буржуазия — крупные землевладельцы и одновременно посредники во внешней торговле. Четко обозначился слой мелкой городской буржуазии — лавочники, портные, скупщики. Пролетариев городу поставляла деревня: потеряв землю, крестьяне подавались в города, становились рабочими на судоверфях, заводах, в оружейных арсеналах. В XIX веке в стране зарождается и набирает силу национально-освободительное движение.
Экономические интересы местной элиты столкнулись с колониальной системой. Местное духовенство добивалось уравнения в правах с испанским. Участились народные выступления. Причин для бунтов было много: разорительные подати, жестокость старост, продажность судей, притеснения, а главное, произвол испанских монахов, вызывавший всеобщую ненависть. Знамя борьбы подняла филиппино-метисская интеллигенция, выступившая от имени народа. Это было славное время, когда, по словам филиппинского историка Агонсильо, «туземцы стали филиппинцами».
В 1872 году в Кавите, районе Манилы, восстали рабочие и солдаты оружейньыс арсеналов — они отказались платить подушный налог. Расправа властей была неслыханно жестокой: двести человек были сосланы, тринадцать казнены. После трагедии в Кавите волнения стихли, зато усилилось брожение среди интеллигенции, особенно среди молодежи. Молодые люди, посланные в Испанию «образовать свой ум и подвигнуть дух», думали об одном: как помочь многострадальной родине? Они стали инициаторами движения за реформы, переросшего затем в филиппинскую революцию. Национальным знаменем революции стал Хосе Рисаль. Разносторонне одаренный человек — врач, философ, писатель и поэт,— он каждым своим словом служил отчизне, ей он отдал талант и жизнь.
Родился Рисаль 19 июня 1861 года в городе Каламба. Его отец, дон Франсиско, был человеком состоятельным. Семья жила в каменном доме — одном из четырех в городе. Писать стихи мальчик начал рано. В стихотворении «Родной язык» он называл родным не испанский, а тагальский — тот, что слышал из уст няни-айи, тот, на котором дома говорили отец и мать.
Рисаль не раз испытал на себе презрительное отношение колонизаторов к «индио» (так тогда называли филиппинцев). В детстве он был избит испанским офицером за то, что прошел не поклонившись. Другое оскорбительное событие произошло в университете. В поэтическом турнире студентов, шедшем без указания имен, стихи Рисаля были признаны лучшими. Когда же на сцену для получения награды {53} поднялся не испанец, а «индио», его освистали. Однако такое «признание» не охладило юношу, он продолжал писать, высмеивая в стихах «достопочтенных просветителей» — грубых, ленивых и невежественных монахов.
В двадцать шесть лет Рисаль написал свой знаменитый роман «Ноли ме тангере» — «Не прикасайся ко мне». Отец героя романа, честный человек, умирает в тюрьме, куда он попал по ложному доносу испанского монаха. Сын, жаждущий восстановить честное имя отца, тоже попадает за решетку. Его невеста, не выдержав испытаний, заболевает и уходит в монастырь. Нет, невозможно счастье в стране, где «добро растоптано в дорожной пыли».
Монахи объявили Рисаля еретиком, дом его разграбили, родных арестовали, а книгу потребовали сжечь. Можно сжечь рукопись, но нельзя убить идею: книга продолжала жить. Отпечатанную в Берлине, ее тайно привозили в Манилу и под угрозой тюрьмы читали.
В это время Рисаль находился в Испании. Он прекрасно понимал, какой прием ждет его дома. И все-таки вернулся. В Маниле он создал «Филиппинскую лигу» — первую политическую организацию. И хотя целью ее было проведение мирных реформ, этого оказалось достаточно, чтобы власти арестовали Рисаля и выслали на Минданао. Во время ссылки Рисаля Лига раскололась. Из нее вышло левое крыло — Катипунан — «верховный и достопочтимый Союз сынов отечества», который решил не выпрашивать свободу, а взять ее оружием.
Катипунан был тайной организацией по типу масонской — с паролями, псевдонимами и ритуалом посвящения. Каждый вступавший кровью вписывал свое имя в списки. Катипунан возглавлял Андрес Бонифасио, известный в истории как «великий плебей», ибо был выходцем из низов. Почетным президентом Союза был объявлен Рисаль. Рисаль никогда не был революционером, но его идеи привели филиппинцев на баррикады. Катипунан быстро рос, черпая резервы из рабочих предместий столицы. Вскоре в его рядах было двадцать тысяч человек.
В Маниле назревало восстание. Бонифасио шлет к Рисалю на Минданао гонца, предлагая возглавить движение. Однако Рисаль, помня трагедию в Кавите и не веря в победу безоружного народа, отказывается. Тогда Бонифасио возглавил восстание сам. 23 августа 1896 года в местечке Пугад-Лавин состоялся исторический сбор Катипунана. Перед тысячью «катипунерос» с пламенной речью выступил Бонифасио.
— Братья! — сказал он.— Поклянемся свергнуть правительство, не считающее нас за людей. Отныне мы не подданные испанского короля, мы — граждане свободной Филиппинской республики. {54}
Сказав это, Бонифасио разорвал налоговую карточку — седул, которую испанцы выдавали вместо паспортов. Вслед за ним то же сделали все собравшиеся. Через минуту земля была усеяна клочками разорванных седулов. Шлюзы народного гнева открылись: «Да здравствуют свободные Филиппины!» — скандировали тысячи голосов.
Так началась революция, сбросившая более чем трехвековой гнет испанцев.
Хотя Рисаль в революции не участвовал, власти решили судить его как идейного «вдохновителя». Когда пришел приказ об аресте, Рисаль плыл на корабле в Испанию, чтобы оттуда уехать в качестве врача на Кубу. Его арестовали и под конвоем препроводили в Манилу для расправы. Скорым и неправедным был суд. 29 декабря Рисалю прочли приговор: «Расстрелять!» Семеро священников, сменяя друг друга, уговаривали его покаяться, но он оставался непоколебим. Во время последнего свидания с матерью и сестрами Рисаль тайно вместе с вещами передал в лампе-спиртовке стихи «Прощание с родиной», написанные им в ночь перед казнью. На рассвете 30 декабря его расстреляли.
На месте казни собралась толпа. Рисаль вышел спокойный, тщательно одетый. Он отказался надеть на глаза повязку и встать на колени. Единственное, о чем попросил, — не стрелять в голову. В музее Рисаля хранится пожелтевшая фотография, запечатлевшая тот трагический момент: шеренга филиппинских солдат вскинула ружья; отошел в сторону святой отец; стоят поодаль испанские солдаты на случай, если филиппинцы откажутся выполнить приказ... Но этого «если» не произошло — выстрел грянул. Жаль, что старая фотография не удержала миг, когда последним усилием воли Рисаль повернулся, чтобы встретить восходящее солнце и принять пулю в грудь. После выстрела, оборвавшего жизнь героя, в воздухе трижды прозвучало: «Да здравствует Испания!»
«Прощание с родиной» — лебединая песнь Рисаля. Нет в стране человека, который не знал бы этих строк:
|
Прощай, моя родина, жемчужина Южных морей. |
|
(Пер. Л. Седова) |
В стихотворении — боль расставания с близкими, клятва в верности родине, проклятие ее врагам и вера в свободу. «Покрасьте моей кровью грядущую зарю!» — так кончались стихи.
Рисаль прожил недолго — всего тридцать пять лет, но оставил более трехсот произведений. Два его романа «Флибустьеры» и «Не прикасайся ко мне» переведены на русский язык. {55}
Казнь Рисаля всколыхнула всю страну. Под знамя антииспанской борьбы встала даже буржуазия. Восстание, как лесной пожар в сушь, охватило Лусон. И вряд ли испанцам удалось бы справиться с ним, если бы среди лидеров революции было единство. Но, увы, неоднородным был состав восставших, по-разному мыслили и его руководители. Рабочий класс был слаб, основной силой, поднявшей народ на борьбу с колонизаторами, были мелкобуржуазные слои. В революции наметилось два блока: левый поддерживал Бонифасио, правый пошел за мэром Кавите — Агинальдо. Опасаясь авторитета Бонифасио и встревоженный размахом движения, Агинальдо решил устранить народного вождя и направить восстание в другое русло. «Великий плебей» был оклеветан и расстрелян по приказу своего «друга». Агинальдо подписал с испанцами соглашение о прекращении борьбы и покинул страну.
Весной 1898 года США объявили войну Испании. На словах это было заявление о помощи филиппинскому народу в борьбе с испанцами, а на деле — война за захват колонии. «Филиппины — шаг к Азии и Китаю»1) — так определил Ленин политику США. Америка ждала удобного момента, чтобы вытеснить одряхлевшую Испанию из района Тихого океана. Американцы вступили в сговор с Агинальдо, заручившись его поддержкой и обещав после победы над испанцами дать стране независимость. Однако этот альянс положил начало новому, американскому, господству на архипелаге.
Вернувшись на родину с американским флотом, Агинальдо 12 июня 1898 года провозгласил на Филиппинах независимую республику и стал ее президентом. Филиппинские войска, одержав ряд побед над испанцами на Лусоне, подошли к Маниле и осадили ее с суши. Эскадра США блокировала город с моря. Но когда победа была предрешена, «союзники» не впустили филиппинские войска в столицу и вошли в нее сами. Испания капитулировала.
Шел день за днем, а обещанной свободы не было. «Дать клятву — еще не значит выполнить долг», — говорят филиппинцы. США и не думали сдержать слово. Свободолюбивая Америка поступила как заурядный гангстер. «Освободители» оказались на поверку обыкновенными оккупантами. Между тем повстанцы очистили от испанцев Лусон и Висайи и провозгласили столицей независимой Филиппинской республики город Малолос. В Париже в это время был подписан договор, по которому Испания уступала свою колонию Соединенным Штатам за двадцать миллионов долларов. Молодому государству, только что сбросившему испанское иго, угрожало новое рабство. Назревала война с Америкой. {56}
В феврале 1899 года американцы повернули штыки против тех, кого пришли освобождать. Они устраивали массовые казни, жгли непокорные деревни. Весть об их зверствах прокатилась по миру. Марк Твен назвал эту войну кровавой бойней. Среди тех, кто возвысил голос протеста против «постыдной войны», был Лев Толстой. В публицистике девятисотых годов он с гневом пишет о правительстве, которое «посылает свои народы на братоубийство». Русский художник В. В. Верещагин, приехав на Филиппины в разгар войны с США и посетив американский госпиталь, написал четыре небольшие картины, показывающие бессмысленность и жестокость захватнической войны.
Ценой огромных усилий Америке удалось закрепиться на островах. Шестьсот тысяч филиппинцев заплатили за это жизнью. Захватив страну на взлете национальной революции, Америка облачила свою расистскую политику в одежды гуманизма и заботы о «меньшем коричневом брате». Филиппинам предлагалось «под опекой» США пройти «демократическое воспитание», чтобы затем перейти к самоуправлению.
Американца» нужны были квалифицированные кадры, а потому была сделана ставка на просвещение. Если испанцы не допускали народ к своему языку, то американцы, напротив, везде внедряли английский: на нем говорили в учреждениях, учили детей, писали деловые бумаги. Английский язык открыл филиппинцам доступ к мировой науке и культуре. И хотя круг интеллигенции расширился, это была палка о двух концах: в обществе усилился интерес к национальным истокам. Люди не забыли революцию с ее идеалами свободы. История знает: порабощенные народы никогда не бывают друзьями, они лишь временно мирятся с рабством и при первой же возможности вырываются из него.
Ну а как разворачивались события на юге? Поначалу султанаты признали власть США при условии сохранения автономии и невмешательства американцев в их внутренние дела. Но перемирие было непрочным и недолгим. Расправившись с национально-освободительным движением на севере архипелага, колонизаторы приступили к подчинению южных районов: они заняли порты Южного Минданао и ввели новые таможенные тарифы. Это вызвало недовольство моро. Начались вооруженные конфликты между мусульманами и американскими войсками. На территории султанатов была создана «Провинция моро», возглавляемая военным губернатором. Сменявшие друг друга губернаторы жестоко расправлялись с повстанцами. Но, убедившись, что репрессиями ничего не добиться, США начали проводить политику уступок местной {57} знати, возымевшую известный успех. В 1913 году режим военного управления был отменен, а вместо «Провинции моро» создано семь провинций, управляемых по типу христианских районов. Местная знать — султаны и дату — получила крупные административные посты.
Итак, американцам удалось силой интегрировать юг страны в общую систему колониального государства. Но решить «проблему моро» им все же не удалось: продолжала сохраняться традиционная враждебность и настороженность к христианскому населению севера, социально-экономическая отсталость края, засилье мусульманской идеологии, внушавшей филиппинцам-мусульманам принадлежность к «миру ислама».
Между Филиппинами и США установились «особые» отношения: был принят режим двусторонней беспошлинной торговли, для прочих же стран введены высокие, по существу запретительные пошлины.
На первых порах капитализм, взрывая инерцию феодализма и сея семена предприимчивости, играл позитивную роль: развивалась угольная, цементная, горнорудная промышленность. Но все, что добывалось, вывозилось в США. «В Маниле родится прекрасный сахар, — писал Гончаров еще до захвата архипелага Америкой, — и нет ни одного завода для рафинировки. Все идет отсюда вон, больше в Америку... оттого не достанешь куска белого сахару». Американцы строили заводы, дороги, налаживали судоходство, но для того, чтобы быстрее и удобнее вывозить богатства этой земли.
Местные богачи, экспортировавшие сахар, табак, кокосовые орехи, были одновременно и помещиками и капиталистами, так как были связаны и с землей и с американским капиталом. Складывались богатейшие семейства-кланы — Аяла, Мадригаль, Сориано, Юло и другие.
...Весть о победе революции в России вызвала на далеких островах интерес к коммунистическим идеям. В 1924 году здесь создается рабочая партия марксистского типа, а через шесть лет — Коммунистическая партия. В 1932 году под давлением общественности США были вынуждены обещать стране независимость по истечении десятилетнего «переходного» периода. В 1935 году была принята новая конституция, скопированная с американской. В текст были внесены билль о правах человека и декларация о социальной справедливости. Эти высокие слова остались пустым звуком: под скрижалями декларации не было ни прав, ни справедливости. Свобода, дарованная Америкой, была куцей. Правда, отныне филиппинское правительство само вершило суд, собирало налоги, была создана регулярная армия. Но дирижировали всем этим из Белого дома. «Когда дети не слишком шалят — они получают конфетку», — иронизировали по поводу конституции {58} филиппинцы. Но, пройдя через тяжкие испытания, они были далеко не детьми. Усиление социальных конфликтов вынудило правительство принять «программу социальной справедливости». Но у порога уже стояла война с Японией, прервавшая развитие страны.
Филиппины, оборону которых возглавлял американский генерал Дуглас Макартур, оказались совершенно не готовыми к войне. Почти без боя японцы вошли в Манилу. Оккупировав Филиппины, японцы начали их беззастенчивый грабеж. Иллюзии рухнули: все, кто раньше видел в Японии освободительницу от американского гнета (а были и такие), узрели ее подлинное лицо.
По инициативе коммунистов в 1942 году была создана Народная антияпонская армия — Хукбалахап, в рядах которой сражались крестьяне, рабочие и интеллигенция. Хуки (так называли борцов Сопротивления) уничтожили двадцать пять тысяч карателей и поклялись не складывать оружия, пока на филиппинской земле останется хоть один оккупант. Они стали защитниками народа не только от японского, но и от помещичьего гнета. Во время войны многие помещики бежали, бросив земли; хуки наделяли ими крестьян, помогали обрабатывать. К концу войны армия хуков насчитывала сто сорок тысяч бойцов. Хуки помогли американцам освободить Манилу, поддержав их десант. Но тут их ожидало предательство: «союзники» объявили их вне закона, загнали в горы, лидеров арестовали. Филиппины вновь стали вотчиной США.
Война и оккупация нанесли тяжелый урон стране: погибло сто двадцать тысяч филиппинцев, разорено было сельское хозяйство, разрушена вся инфраструктура. Но победа все-таки пришла и вызвала невиданный взлет патриотизма, народ требовал независимости. Теперь. Сегодня. Тем более что десятилетний «переходный» период истек.
4 июля 1946 года, когда еще не успели остыть руины Манилы, была провозглашена независимость Филиппин. Страна получила свободу. Но прежние хозяева не спешили покинуть ее. Они опутали республику сетью кабальных договоров. Монополии США контролировали всю экономику страны, а Пентагон — ее армию. Заокеанские бизнесмены, получив равные с филиппинцами права, были здесь как дома. Во внешней политике Филиппины следовали в фарватере США, им отводилась роль «витрины демократии» и «форпоста антикоммунистических сил в регионе».
Перед республикой встало много проблем. Один за другим президенты страны пытались их решать, но все благие намерения и реформы оставались на бумаге — мешали {59} раздробленность нации, нехватка средств, конфликты с мусульманским югом. И все же страна сделала первые шаги к индустриализации, начав с развития легкой промышленности. Еще во время войны предприимчивые и энергичные дельцы стали производить на месте то, что раньше ввозилось из-за рубежа. Это была политика импортозамещения. Новая и цепкая буржуазия, в которой выделилась группа технократов, ориентировалась на местный рынок и потому была заинтересована в модернизации экономики. Старая же элита стремилась сохранить колониальную структуру хозяйства. «Новые» банкиры и промышленники первыми начали строить сталелитейные, химические заводы, вкладывать капиталы в «индустрию развлечений». Постепенно «новые» заняли места в конгрессе, департаментах, они выступили за пересмотр «особых отношений» с США, за расширение дипломатических контактов страны.
В 1965 году к власти пришел Фердинанд Маркос, шестой по счету президент страны. Его предвыборный лозунг «рис, школы, дороги» нашел поддержку в народе, а обещания реформ и независимого курса внешней политики вписывались в патриотические настроения. Поначалу экономика страны несколько оживилась: благодаря успехам «зеленой революции» Филиппины впервые отказались от импорта риса и обеспечили себя зерном. Однако уже в начале семидесятых годов наметился экономический спад, вызвавший в стране кризис. Каждый третий трудоспособный человек не имел работы. Но и тем, кто работал, жилось не сладко: зарплата не покрывала и половины прожиточного уровня. Цены росли. Восемьдесят процентов населения входили в категорию «бедные и очень бедные». Время не ждало. Население увеличивалось, и всем нужна была горсть риса. Крестьяне требовали аграрной реформы. Старая элита конфликтовала с новой буржуазией. Всеобщее недовольство вызывала война во Вьетнаме, в которую США втянули Филиппины — своего союзника. «Социальный вулкан» готов был взорваться. Страна оказалась на грани катастрофы. Начался разгул анархии и бандитизма. Вечерами на улицу нельзя было выйти. В притихшем городе люди шепотом говорили о покушениях, арестах и мятежах. На улицах рвались бомбы.
Вот в такой обстановке избранный на второй срок президент Маркос в сентябре 1972 года ввел в стране чрезвычайное военное положение и тут же выдвинул программу построения «нового общества равных возможностей». Президент действовал решительно. Опираясь на армию и полицию, он распустил парламент, запретил все партии, закрыл газеты, радиостанции, поставил под контроль телевидение, разоружил личные наемные армии помещиков и политиканов. Тысячи чиновников, уличенных во взяточничестве и злоупотреблениях, были уволены из департаментов. За терроризм, грабежи и {60} контрабанду беспощадно судил военный трибунал. В Маниле, как и в Нью-Йорке, оружие продавалось любому. И не удивительно, что на улицах зазвучали выстрелы. Филиппины быстро обогнали в гангстеризме своего наставника — США. После покушения на жену президента был издан указ о немедленной сдаче огнестрельного оружия. За его хранение и продажу грозило двадцать лет тюрьмы (кстати, сейчас этот срок заменен пожизненным заключением). За пятьдесят дней было сдано 600 тысяч пистолетов и автоматов.
Программа «нового общества» предусматривала проведение «мер социальной справедливости» и призывала нацию «отыскать свое лицо», утраченное за время колониального гнета. Начали с аграрной реформы. В стране из пятидесяти миллионов десять тысяч человек владели землей и жили за счет угнетенных. Декретом об «освобождении арендаторов» президент запретил издольную арендную систему, объявив ее вне закона. Государство намечало за деньги изъять у помещиков землю и передать за выкуп крестьянам с рассрочкой платежа на пятнадцать лет. Помещикам разрешалось сохранить только семь гектаров на личное хозяйство. Батраки, получившие землю, обязаны были вступить в кооперативы — самаханг-найоны. Аграрная реформа проводилась в районах, где возделывали зерновые. Сахарные и кокосовые плантации она не затронула. Крупные землевладельцы враждебно встретили реформу, а потому проходила она медленно. К тому же мешала нехватка средств у правительства. Полмиллиона крестьян так и остались батраками; только издольщину заменила фиксированная рента.
Отвергая социалистический и капиталистический пути развития, президент пытался найти особый, «третий» путь переустройства общества. Однако на деле этот «особый» путь стал одним из вариантов капиталистического развития. Правящая партия Филиппин — «Движение за новое общество» и режим Маркоса стоят на трех китах: новая буржуазия, технократия и армия. Однако и старая олигархия еще не сдала позиций.
Сегодня Филиппины входят в ассоциацию государств АСЕАН, отказавшись от участия в агрессивных блоках типа СЕАТО. Калейдоскоп политических настроений в стране сложен. Но ясно, что назрело время пересмотра «особых отношений» с США.
Готовясь к поездке на Филиппины, я прочла небольшую пожелтевшую от времени книжку датского писателя Эббе Корнерупа «Филиппины. Этюды». Обычная книжка, полная восторгов по поводу экзотических красот. Не она меня {61} поразила, а предисловие, написанное профессором А. Пиотровским. Маленькое, всего в несколько строк, оно стоило всей книги. «Автор сумел разглядеть, — пишет он, — много любопытного, многоцветного, увлекательного в фантастически пышной, солнечной, знойной природе тропических островов. Но он не заметил, или не захотел заметить, только одного: тяжелой руки Соединенных Штатов, лежащей на этих райских частях света, точной и безжалостной системы выкачивания материальных средств и физических сил темнокожего туземного населения, идиллическая жизнь которого в банановых лесах так прельстила автора. Не почувствовал он и запаха порохового дыма, тянущегося от этой базы колониального владычества Америки в Тихом океане, и вместе с тем плацдарма будущей войны между Америкой и Японией за океан». Эти пророческие слова написаны более полувека назад.
Приезжая в Манилу, сразу чувствуешь «присутствие США». В лучших отелях — американские туристы, в порту — американские корабли, на улицах города — моряки и летчики, в кинотеатрах — фильмы, в книжных магазинах — бестселлеры. Везде звучит английская речь.
Военное присутствие США на Филиппинах имеет давнюю и бесславную историю. Еще в 1947 году США получили в аренду 23 базы на земле Филиппин сроком на 99 лет. Затем этот срок был сокращен и ограничен 1991 годом. Отсюда вылетали самолеты, чтобы бомбить Корею и Вьетнам.
Сейчас на островах пять американских военных баз, занимающих площадь в 83 тысячи гектаров, с персоналом в 20 тысяч человек. А если учесть экипажи приходящих в Манилу кораблей, то ежегодно на базах бывает до двух миллионов американских солдат. Самые крупные базы — Кларк-Филд и Субик-Бей. На первой дислоцируется 13-я военно-воздушная армия США, на второй — 7-й американский флот.
В ста километрах севернее Манилы за забором из металлической сетки раскинулись владения Кларк-Филд. Некогда тихий городок Анхелес, рядом с базой, стал сейчас очагом преступности, контрабанды и наркомании. Мэр города Ф. Непомусено писал: «Анхелесу 150 лет. Мы гордимся, что у нас отмечалась первая годовщина независимости Филиппинской республики. А теперь весь город, в котором двести тысяч человек, «пристегнут» к базам. Все заняты или в сфере обслуживания или в «индустрии развлечений»». «Кларк-Филд проституировал жизнь тысяч филиппинцев», — с горечью констатировал журнал «Кто?». Американские вояки — парни атлетического сложения и невысокого интеллектуального потенциала, самоуверенные, падкие до удовольствий и наживы — ведут себя здесь как дома. Они не брезгуют ничем, чтобы заработать: в ход идут предметы военной экипировки, {62} радиоаппаратура, косметика, порнографические журналы и наркотики. Это тем более страшно, что спекулирует не голодный и обездоленный, а сытый среди голодных. Спекулирует, задешево покупая и растлевая, уверенный, что все можно получить за доллары.
Газеты то и дело сообщают о случаях бесчеловечного отношения военного персонала баз к местному населению. По официальным данным, за двадцать лет на базах было убито тридцать шесть филиппинцев, и никто из виновных не понес наказания. Там, где взлетают американские самолеты и ремонтируются корабли, там бессильны филиппинские законы. Жестоко и бессмысленно на базе Кларк-Филд был убит восемнадцатилетний Грегорио Мораллос. Потешаясь над юношей, пьяные солдаты столкнули его в овраг и затравили собаками. На полигоне базы напалмовой бомбой, сброшенной с самолета во время тренировки, был заживо сожжен мальчик.
Примерно то же происходит на военно-морской базе Субик-Бей рядом с городком Олонгапо. Здесь тоже набитые американской солдатней бары, клубы, кинотеатры, тоже проституция, наркомания, сотни брошенных детей, никогда не знавших отцов, дикие выходки солдат. Так, например, подгулявшим воякам ничего не стоит ради забавы сжечь крестьянскую хижину или годовой запас риса. Недавно мэр города Олонгапо выразил протест командованию Субик-Бея: персоналу баз были выданы инструкции, в которых говорилось, что филиппинские рабочие-ремонтники, часто бывающие на кораблях, «все отъявленные воры и с ними надо быть начеку». «По тону, — заявил мэр, — инструкции напоминают правила обращения с военнопленными. Тон этот оскорбителен и унижает национальное достоинство».
Сорок тысяч филиппинцев работают на базах. Им платят в десять–двенадцать раз меньше, чем американским рабочим. Они лишены медицинского обслуживания и социального страхования, их могут уволить в любой момент, не дав никаких объяснений.
В 1979 году Филиппины получили юрисдикцию над базами — теперь они называются «филиппинскими, переданными в аренду США», но все осталось по-прежнему.
В 1983 году после долгих переговоров были приняты поправки к соглашению о базах. Командование баз обязалось извещать правительство Филиппин о своих планах; властям разрешен доступ в район баз, за исключением «зон повышенной секретности». Был создан совместный арбитражный комитет для решения спорных вопросов. А главное, «компенсационный пакет» за пятилетнюю аренду баз возрос с 500 до 900 миллионов долларов. Из них половина предназначена на военные цели, остальное идет в «фонд экономической поддержки». Но и эти поправки мало что изменили: Пентагон {63} сохранил за собой право использовать эти базы для ведения военных действий в целях своей глобальной политики. С приходом к власти администрации Рейгана значение баз еще более возросло: США видят в них опорный пункт для переброски и размещения «сил быстрого развертывания». Пентагон, разместив на базах ядерное оружие, может превратить Филиппины в жертву своих авантюр. Так что за «экономическую поддержку» стране приходится расплачиваться дорогой ценой.
Антибазовое движение в стране приняло значительные размеры. В нем участвуют профсоюзы, молодежные, женские, крестьянские, религиозные организации.
Стало традицией празднование Дня независимости 12 июня оканчивать демонстрацией протеста у ворот американского посольства в Маниле. «Не хотим быть заложниками Пентагона!», «Долой военные базы с нашей земли!» — скандируют тысячи собравшихся. Люди несут эмблему Филиппинского совета мира — белый голубь и три золотые звезды — символ мира над тремя крупнейшими островами архипелага.
Недовольство политикой США охватывает все слои общества. Тысячам добрых слов люди предпочитают один добрый поступок. «Фарисействующие демократы» США не считаются с национальными интересами республики. О кризисе доверия к США в стране говорят во весь голос. Конечно, настроения антиамериканизма не означают неприязни к американцам или отказа от поддержки политики США. Но филиппинская общественность видит перспективу развития страны в политической и экономической самостоятельности. Этим сегодня живет республика.
Из пяти миллиардов людей, живущих на Земле, для каждого третьего рис — хлеб насущный. Девяносто процентов риса на земле выращивают и потребляют в Азии, где его постоянно не хватает. Как решить острую «рисовую» проблему? В 1944 году в Мексике группа ученых во главе с Н. Борлоугом (впоследствии лауреатом Нобелевской премии) начала работу по селекции риса. В дело вложил капитал Фонд Рокфеллера и не ошибся: оно дало миллионные прибыли.
В 1962 году недалеко от Манилы, в местечке Лос-Ваньос, открылся Международный институт риса. Первые же ростки высаженного здесь нового сорта риса дали ошеломляющие результаты: каждый колос принес вчетверо больше зерен. Это был «чудо-рис» ИР-8, положивший начало «зеленой революции» на земле. Внедрение новых сортов началось в Азии широким фронтом, с ним связывали радужные {64} надежды. Но вот прошли годы, и надежды поблекли, как увядшие цветы. «Революция» требует расширения посевных площадей, мелиорации, социальных преобразований в деревне. Новым сортам нужны новая технология и удобрения. Посеянные по старинке «чудо-семена» чудес не дадут. А что может сделать крестьянин на своем крошечном лоскутке земли?
И все же мировая рисовая лаборатория продолжает работать. Выводятся новые, высокоурожайные сорта риса, стойкие к засухе, наводнениям, болезням. Недавно получен гибрид ИР-52, названный «сыном тридцати девяти родителей». Именно столько сортов из двенадцати стран мира дали ему жизнь. Кстати, во всех серьезных экспериментах института участвует Советский Союз, в лучших гибридах, выведенных институтом, «течет кровь» краснодарского и донского сортов риса.
Филиппины, несмотря на успехи в индустриализации, остаются аграрной страной. Три четверти населения живет в деревнях и трудится на полях. Вот почему «зеленой революции» придавали первостепенное значение. Как и любая тропическая страна, Филиппины — благодатный для земледелия край. Здесь все сезоны года рядом: на одном поле весна — высаживают рассаду; на соседнем — лето — созревший рис ждет, серпа; на третьем — осень — колосья уже срезаны и увязаны в снопы. Сев сменяет жатву, жатва сменяет сев... вечный кругооборот.
Рис со специями — альфа и омега крестьянского стола. В деревнях едят три раза в день, но порции так малы, что весь дневной рацион мог бы стать одним завтраком. Мясо на столах появляется очень редко.
Крестьянин испокон веку мыкал горе, не вылезая из нужды и влача бремя издольщины. Он брал в долг у помещика под проценты посевной рис. Собрав урожай и расплатившись с долгами половиной зерна, он не мог дотянуть до следующего урожая и снова залезал в кабалу.
Аграрная реформа, запрет издольщины и «зеленая революция» на первых порах дали деревне надежду. Но правительство не смогло обеспечить рисоводам достаточных кредитов. И хотя урожаи выросли на восемьдесят процентов, доходы крестьян упали почти вдвое: в условиях инфляции им приходится втридорога платить за аренду тракторов, мельниц, рисорушек. Цены на промышленные товары и в сфере услуг выросли, а цены на рис остались сравнительно невысокими. Словом, от «зеленой революции» остались в выигрыше иностранные монополии, поставляющие в страну машины, трактора и удобрения, а также помещики, использующие дешевый наемный труд батраков для выращивания риса на экспорт. Для филиппинских крестьян она обернулась более утонченной формой эксплуатации. {65}
1) Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 28, с. 186.
Написать нам: halgar@xlegio.ru