Система OrphusСайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена,
выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

 

Казакова Н.А.
Русско-ливонские и русско-ганзейские отношения
Конец XIV — начало XVI в.

 
Назад

Глава V
Русско-ливонские отношения в конце XV — начале XVI в.

Дальше

Закрытие ганзейского двора в Новгороде в 1494 г.

Важнейшим событием в истории русско-ганзейских отношений 90-х годов XV в. является закрытие ганзейского двора в Новгороде Иваном III в 1494 г.

По поводу причин, обусловивших это событие, высказывались различные точки зрения. В русской дореволюционной историографии в ряде работ решающая роль в закрытии ганзейского двора приписывалась заключению русско-датского союза 1493 г., который был направлен против Швеции, находившейся в союзе с Ганзой.1) В немецкой историографии, посвященной истории Ганзы и русско-ганзейской торговли, широко распространено мнение о том, что поступок Ивана III находился в связи с его антиновгородской политикой. Как писал Э. Денель, Русское государство «хотело уничтожить все, что могло иметь значение для вновь подчиненного города», с этой целью оно «раздавило сначала русское, а потом немецкое купечество в Новгороде». Аналогичной точки зрения придерживался Л.К. Гетц.2) Иное мнение высказал Г. Козак: он считает, что причиной закрытия немецкого двора в Новгороде явились в первую очередь противоречия между Москвой и Ревелем, касающиеся состояния русской церкви в Ревеле, обращения там с великокняжескими послами и приговоров, вынесенных ревельским судом в отношении подданных великого князя; поскольку Ревель господствовал во дворе св. Петра в Новгороде, постольку мероприятия, неблагоприятные для существования двора, касались почти исключительно Ревеля.3) В советской исторической литературе получил {261} развитие взгляд, согласно которому закрытие ганзейского двора в Новгороде было обусловлено стремлением русского правительства к ликвидации монополии Ганзы на посредническую торговлю между Россией и Западной Европой и к установлению непосредственных торговых сношений с европейскими странами.4)

При всем различии изложенные точки зрения имеют общее: они трактуют закрытие ганзейского двора как результат намерения Ивана III покончить с торговлей ганзейцев в Новгороде, что было обусловлено определенным (тем или иным) аспектом его политики. Особое место занимает позиция А.И. Никитского. По его мнению, закрытие ганзейского двора в 1494 г. не являлось важным событием, связанным с политикой Ивана III: оно представляло собой лишь один из обычных в истории русско-ганзейских отношений конфликтов, когда ганзейские купцы в Новгороде арестовывались в ответ на насилия, чиненные русским купцам на чужбине.5)

Чтобы разобраться в причинах и значении интересующего нас события, обратимся к источникам, его освещающим. Наибольший интерес из них представляют материалы ганзейского посольства в Россию осенью 1494 г., участники которого были не только современниками, но в известной мере и наблюдателями случившегося.

Причиной посольства послужили мероприятия, проведенные великокняжескими наместниками в Новгороде по отношению к ганзейцам в 1489—1494 гг.: запрещение продажи ганзейцами соли и меда без взвешивания, запрещение «колупать» покупаемый у новгородцев воск и требовать «наддач» к мехам, повышение весовой пошлины, взимаемой с ганзейцев, распоряжение о том, что ущерб, причиненный русским в ливонских городах, будет взыскиваться с приказчика немецкого двора (hovesknechte).6) Эти мероприятия вызвали большую тревогу среди ганзейских городов. Ганзейский съезд в Бремене 25 мая 1494 г., обсуждавший письмо Ревеля о нововведениях в Новгороде относительно соли и меда, принял решение поручить ливонским городам ходатайствовать перед великим князем об отмене «необычных постановлений», направленных против привилегий ганзейского купечества; одновременно съезд постановил прекратить — с целью {262} воздействия на русских — подвоз в Нарву соли и меда7) (из Нарвы ганзейские товары поступали в Новгород). В результате переписки между Ревелем и Дерптом в июне—июле 1494 г. было решено незамедлительно отправить к великому князю посольство, включающее одного ратмана от каждого города.8) В качестве посла от Дерпта был избран Томас Шрове, от Ревеля — Готшалк Реммелинкроде. Каждый из них оставил отчет о посольстве.

Отчет Томаса Шрове, сохранившийся полностью, освещает путешествие послов, переговоры и события, случившиеся во время посольства — от выезда Томаса Шрове из Дерпта до возвращения обратно. Отчет Готшалка Реммелинкроде дошел до нас в отрывке, включенном в письмо Готшалка к ревельскому бургомистру Иоганну Ротердту, написанное после задержания Готшалка в Новгороде. Сохранившийся отрывок передает наиболее интересную часть переговоров в Москве, а также обстоятельства закрытия ганзейского двора в Новгороде. Наличие отчетов обоих послов делает возможным сопоставление и взаимопроверку их сведений. Дополнением к отчетам послов служат их счета издержкам, имевшим место во время посольства: расходы на провизию, корм лошадям, перечисляются подарки, поднесенные великому князю и его окружению, взятки русским должностным лицам и т.д.9)

Материалы посольства освещают его историю следующим образом.

Томас Шрове 1 августа выехал из Дерпта и 4 августа прибыл в Нарву, где встретился с Готшалком Реммелинкроде. 7 августа оба посла выехали из Нарвы и 12-го были в Новгороде; там больше трех недель они ожидали разрешения на дальнейший путь. Из Новгорода послы выехали 4 сентября и 18-го были в Москве. 2 октября они имели первую аудиенцию у великого князя, во время которой передали ему от имени 73 городов статьи — «пункты» (как они названы в отчетах), содержавшие жалобы городов на действия русских властей и населения в отношении ганзейцев; «пункты» были переданы в письменной форме, так как послам было запрещено пользоваться услугами своего переводчика. После вручения «пунктов» великому князю состоялся обмен подарками, а затем послы были приглашены к трапезе великого князя.10)

«Пункты», врученные великому князю, начинаются с жалоб ганзейских городов на нововведения новгородских властей. Города жаловались на постановление об обязательном взвешивании соли и меда, на запрещение «колупать» воск и брать «наддачи» к мехам, на распоряжение о том, что за ущерб, причиненный {263} русским в Ливонии, ответственности будут подлежать власти немецкого двора в Новгороде. Основной мотив жалоб ганзейцев заключался в указании на противоречие этих нововведений «старине». В пятом пункте, излагающем возражения ганзейцев касательно намерения новгородских властей взыскивать за ущерб, причиненный русским в Ливонии, с приказчика немецкого двора и его помощника, указывалось дополнительно, что это намерение противоречит крестоцелованию, в котором стоит, что «истец должен знати истца».11) Вслед за этими пунктами следуют жалобы по поводу различных конфликтных случаев: захвата русскими товаров с немецких судов, потерпевших кораблекрушение и прибитых к русскому берегу Наровы, высокой платы, запрашиваемой с ганзейских купцов новгородскими возчиками и носильщиками, застройки новгородцами берега у немецкого двора, случаев ограбления отдельных немецких купцов и т.д.12) Подобные случаи, отмечавшиеся и раньше, не представляли собой ничего нового в практике русско-ганзейских отношений.

5 октября ганзейские послы имели встречу с двумя великокняжескими дьяками — Федором Курицыным и Андреем Майковым. Содержание переговоров, происходивших во время встречи, отчеты послов излагают по-разному.

Согласно отчету Готшалка Реммелинкроде, во время встречи дьяки передали ответ великого князя на жалобы ганзейских городов. На желание ганзейцев отменить нововведения в торговле солью, медом, воском и мехами великий князь ответил категорическим отказом: дьяки от имени великого князя заявили, что он хочет, чтобы соль в Новгороде взвешивалась на весах, мед, привозимый ганзейцами, подлежал взвешиванию, как и привозимый из его страны и Литвы, «колупанье» воска и «наддачи» к мехам больше не имели места; что касается жалоб ганзейцев на недоброкачественность покупаемых у новгородцев мехов, то меха должны осматриваться при покупке. С возражением ганзейцев против намерения новгородских властей взыскивать за ущерб, понесенный русскими в Ливонии, с приказчика немецкого двора и его помощника, великий князь согласился, и дьяки от его имени сказали, что власти немецкого двора не будут привлекаться к ответственности. Дьяки передали ответы великого князя и на последующие «пункты», касавшиеся различных конфликтов. Почти во всех случаях великий князь намеревался дать указание провести расследование и поступить с немецкими купцами по справедливости; равным образом, как подчеркивалось в ответе великого князя, должны были поступить власти ганзейских городов в отношении русских жалоб.13) {264}

Томас Шрове ничего не сообщает об ответе великого князя на ганзейские жалобы. Согласно его отчету, представители великого князя Федор Курицын и Андрей Майков зачитали врученные великому князю жалобы ганзейских городов и попросили послов подтвердить правильность написанного, что они и сделали. Затем великокняжеские представители огласили жалобы русской стороны: ганзейские города, расположенные как в Ливонии, так и вне ее, обвинялись в том, что в них великокняжеским послам причинялся вред, с последних брались большие суммы за фрахтовку кораблей; случались также избиения и другие несправедливости в отношении великокняжеских людей, послов и купцов. По поводу жалоб русских послы сказали, что они не уполномочены на них отвечать; пусть русские пошлют своих послов в города, там им «дадут управу».14)

Хотя переговоры 5 октября в отчетах Томаса Шрове и Готшалка Реммелинкроде освещаются неодинаково, но противоречий между ними нет. Несовпадение объясняется, очевидно, тем, что каждый из послов запечатлел в своем отчете различные моменты переговоров: Готшалк Реммелинкроде фиксировал внимание на ответе великого князя на ганзейские жалобы, Томас Шрове — на жалобах русских. Взятые вместе, свидетельства обоих послов полно освещают ход переговоров 5 октября.

6 октября великий князь дал послам прощальную аудиенцию. Он сказал, что послы должны ехать в Новгород, а он пошлет указание новгородским наместникам Якову Захарьевичу и Петру Михайловичу разобраться во всех делах и «дать управу» «по старине» и крестоцелованию. Попросив передать ганзейским властям благодарность за подарки, великий князь отпустил послов.

После этого в течение 10 дней послы ожидали охранной грамоты. 16 октября дьяки, которые вели переговоры с послами, вызвали их на великокняжеский двор. Там находились два грека, Мануэль и Дмитрий, проезжавшие недавно в качестве великокняжеских послов через Ревель, которые заявили, что во время пребывания в Ревеле они подверглись «обидам» и им был причинен ущерб на сумму 360 (374, согласно отчету Реммелинкроде) венгерских гульденов и что Готшалк Реммелинкроде в качестве представителя Ревеля должен эту сумму уплатить. Две недели тянулись переговоры по этому вопросу между ганзейскими послами, в ходе которых требуемая с ревельского посла сумма была увеличена до 429 гульденов.15) На описании этих переговоров прерывается отчет Готшалка Реммелинкроде о посольстве. В письме к ревельскому бургомистру Готшалк добавил к включенному в него отрывку отчета лишь несколько соображений о причинах своего ареста и ареста немецких купцов в Новгороде, на которых мы остановимся далее. Согласно отчету Томаса Шрове, ревельский {265} посол достал требуемую с него сумму у немцев, проживавших в Москве, и 20 октября вручил ее грекам на великокняжеском дворе.

31 октября послы получили охранную грамоту, 1 ноября выехали из Москвы и 14 ноября достигли Бронницы, расположенной около Новгорода. Здесь их встретил отряд из 200 человек во главе с новгородскими должностными лицами. Послы были разлучены и 15 ноября порознь доставлены в Новгород: Томас Шрове в сопровождении великокняжеского пристава на готский двор, Готшалк Реммелинкроде, взятый под стражу, — на немецкий двор. 17 ноября Готшалк со своими спутниками был переведен в темницу на епископском дворе. 18 ноября Томас Шрове был вызван к новгородским наместникам, которые следующим образом разъяснили происшедшее: «[Немецкие] купцы арестованы, потому что купцы князя из его страны в Ревеле и в вашей стране облагались поборами, избивались, их товар отнимался и они притеснялись и т.д. Товаром, который находится в церкви [немецкого двора], великий князь хочет уплатить своим, которые жаловались. И Готшалк, посол, арестован потому, что ревельцы несправедливо сожгли одного москвича; за это великий князь хочет с него взыскать. Это скажи своим старейшим в качестве ответа, а ты можешь ехать своим путем». Томас Шрове пытался взять на поруки арестованных, но безуспешно. Получив охранную грамоту, 23 ноября он выехал из Новгорода и 4 декабря возвратился в Дерпт.16)

Таким образом, согласно отчету Томаса Шрове, получается, что причиной ареста ганзейских купцов послужили насилия над русскими в Ливонии, в частности в Ревеле (в число этих насилий входило, очевидно, и сожжение русского в Ревеле). Готшалк Реммелинкроде в письме к ревельскому бургомистру Иоганну Ротердту дает несколько иную интерпретацию причин, обусловивших случившееся. Он подчеркивает, что арест его действительно последовал в ответ на сожжение русского в Ревеле, но судьба немецких купцов в Новгороде была решена независимо от этого события: они были приговорены еще до того, как в Москву пришло известие о происшедшем в Ревеле.17)

Материалы ганзейского посольства 1494 г. наиболее обстоятельно проанализированы Л.К. Гетцем.18) Он считает, что русское правительство с самого начала отрицательно относилось к ганзейскому посольству и не стремилось к урегулированию своих отношений с Ганзой. Об этом свидетельствуют, по мнению Л.К. Гетца, действия русских властей по отношению к послам: отнятие у них в бытность в Новгороде бумаг, лишение их по {266} приезде в Москву собственного переводчика, взятки, бравшиеся русскими должностными лицами. Что касается решения великого князя передать дальнейшие переговоры новгородским наместникам, то оно означало по существу отказ Ивана III прийти к соглашению с Ганзой, так как послы отсылались «за управой» к тем самым наместникам, на которых они жаловались. С точки зрения Л.К. Гетца, закрытие ганзейского двора в Новгороде было решено Иваном III заранее во исполнение его плана устранения из торговли с Западом всех конкурентов Москвы: сначала Новгорода, а потом Ганзы. Удобный повод для закрытия ганзейского двора дало сожжение русского в Ревеле.

С выводами Л.К. Гетца вряд ли можно согласиться. Отдельные неприятные для ганзейских послов действия русских властей, которые имели место в Новгороде и Москве, не представляли собою исключительного явления в дипломатической практике того времени, поэтому они не могут служить основанием для вывода о преднамеренном решении русского правительства сорвать переговоры и закрыть ганзейский двор. Что касается самих переговоров с великим князем, то они протекали, как об этом свидетельствуют отчеты послов, в атмосфере дружелюбия. По отношению к послам была проявлена вся предписываемая московским этикетом любезность: им были вручены богатые подарки (каждый получил по 5000 мехов), они были приглашены к великокняжескому столу. Великий князь внимательно рассмотрел ганзейские жалобы и, ответив отказом на протесты ганзейцев против нововведений в торговле солью, медом, воском и мехами (в этих вопросах Иван III твердо стоял на страже интересов русского купечества), выразил намерение дать указание новгородским наместникам разобраться во всех остальных конфликтах и решить их путем переговоров. Для характеристики позиции русского правительства в отношении Ганзы показательно и то обстоятельство, что, несмотря на наличие в правительственных кругах недовольства положением русских в ливонских городах, Иван III ожидал (как это следует из отчета Томаса Шрове о переговорах 5 октября), что все инциденты и здесь будут урегулированы мирным путем. Отсылку ганзейских послов к новгородским наместникам нет оснований считать фарсом, разыгранным великим князем (если Иван III решил закрыть ганзейский двор, то непонятно, зачем ему было прибегать к этому фарсу): поступая так, он отдал дань традиции, согласно которой все дела с Ганзой решались в Новгороде новгородскими властями; возможно, что Иваном III руководило соображение о том, что Новгород ближе расположен к Ливонии и новгородским властям было легче разобраться во взаимоотношениях с ливонскими городами. Весь ход переговоров в Москве на первом этапе свидетельствует, на наш взгляд, об отсутствии у великого князя намерения ликвидировать ганзейский двор и о стремлении к мирному (без репрессий) урегулированию отношений с Ганзой. {267}

Это стремление оставалось, как нам кажемся, в силе и тогда, когда произошел инцидент, вызванный жалобами греков, послов великого князя, на действия ревельцев. Несомненно, что жалоба греков вызвала раздражение великого князя и он запретил выезд ганзейских послов из Москвы до уплаты требуемой греками компенсации. Но после того как эта уплата была произведена, послам 31 октября была выдана охранная грамота и они выехали в Новгород, где должны были происходить дальнейшие переговоры.

Таким образом, действия великого князя показывают, что вплоть до конца октября он стоял на позициях урегулирования русско-ганзейских отношений путем переговоров и, несмотря на недовольство конфликтами, случавшимися с русскими послами и купцами в Ливонии, отнюдь не помышлял о каких-нибудь репрессиях по отношению к ганзейскому купечеству в Новгороде. Совершенно очевидно, что происшедшее в самом конце октября или начале ноября изменение позиции великого князя было обусловлено каким-то новым событием в области русско-ганзейских отношений. Таким событием явилась, как это следует из всей совокупности сообщаемых отчетами послов фактов, казнь русских в Ревеле (в отчетах послов говорится о сожжении в Ревеле одного москвича; в действительности в Ревеле были казнены двое русских). Очевидно также, что, принимая под влиянием известия об этом событии решение о закрытии немецкого двора в Новгороде, Иван III учитывал и другие конфликты, происходившие во время пребывания русских в Ливонии. Отсюда и то объяснение, которое дали великокняжеские наместники в Новгороде Томасу Шрове: немецкие купцы арестованы из-за насилий над русскими в Ревеле и других городах Ливонии. Что касается указания Готшалка Реммелинкроде на отсутствие связи между арестом купцов и казнью русских в Ревеле и на то, что последняя явилась причиной ареста самого Готшалка, то это указание было продиктовано, надо полагать, стремлением Готшалка обелить власти родного города и снять с них ответственность за судьбу, постигшую ганзейских купцов в Новгороде.

Закрытие ганзейского двора в Новгороде описывается и в ливонских хрониках. Автор «Schonne hysthorie» посвятил закрытию ганзейского двора в Новгороде специальную главу. Всячески порицая Ивана III за арест ганзейских купцов и рассматривая поступок великого князя как проявление его склонности к тирании, хронист указывает, что великий князь поступил так в ответ на казнь двух русских в Ревеле. О казни русских в Ревеле как об обстоятельстве, обусловившем гнев великого князя и его решение закрыть ганзейский двор, сообщает и «Хроника» Руссова.19) Таким образом, версия о связи между казнью русских в Ревеле и арестом {268} ганзейских купцов в Новгороде прочно держалась в ливонских источниках.

С этой же версией мы сталкиваемся и в русских источниках. О закрытии ганзейского двора сообщают все важнейшие русские летописи. Известие об этом событии читается в них в двух редакциях. Краткая редакция раньше всего встречается в своде 1495 г.: «Послалъ князь великии в Новъгород в Великии диака Василия Жоука да Данила Мамырева, и велЪл поимати в НовЪгородЪ гостей немецких да и товаръ их переписати и запечатати».20) В своде 1495 г. фиксируется факт ареста ганзейских купцов без объяснения побудительных мотивов решения великого князя. В следующем своде, 1497 г., в текст рассматриваемого известия внесено добавление: к словам «велел поимати… гостей немецких» добавлено «колыванцев».21) Это добавление несколько искажает факты (в Новгороде были арестованы не только ревельские купцы) и вместе с тем вносит как бы некоторое пояснение к поступку великого князя, подчеркивая, что его раздражение направлялось в тот момент в первую очередь против Ревеля.

С раздражением великого князя против Ревеля связывает закрытие немецкого двора и пространная редакция летописного известия, которая читается в Софийской первой летописи по списку Царского (свод 1508 г.), Софийской второй и Львовской летописях (свод 1518 г.), Уваровской летописи (свод 1518 г.), Воскресенской и Никоновской летописях.22) Текст пространной редакции известия об аресте ганзейских купцов гласит: «Послалъ князь великий въ Новгородъ к намЪстникомъ дьяка Василья Жюка да Данила Мамырева, и велЪлъ поимати въ НовЪгородЪ гостей нЪмецкыхъ, колыванцовъ, да и товаръ ихъ, переписавъ, привезти на Москву, за ихъ неисправление, про то, что они на Колывани великого князя гостемъ новгородцемъ многиа обиды чиниша и поругание самоволнЪ, а иныхъ людей великого князя живыхъ в котлЪхъ вариша, безъ обсылкы великого князя и безъ обыску; тако же и посломъ великого князя отъ нихъ руганье бысть, которые послы ходили въ Римъ, и въ Фрязскую землю, и въ Немецкую, да и старымъ гостемъ великого князя новгородцемъ отъ нихъ много неисправление бысть и обида, и розбои на морЪ: и за то князь великии Иванъ Васильевичь опалу свою на них положили, и гостей ихъ велелъ въ тюрьмы посажати, и товаръ ихъ спровадит,и к МосквЪ, и дворы ихъ гостиные в НовЪгороде старый, и божницу велЪлъ отняти».23)

Иную по сравнению с немецкими и русскими источниками трактовку причин, обусловивших закрытие ганзейского двора в Новгороде, дают некоторые шведские хроники. Олай Петри {269} (умер в 1552 г.), излагая датско-шведско-русские отношения конца XV в., пишет, что датский король Иоанн «начал торговать с московитом и заключил с ним союз против шведов и любекцев, и повел дело так, что многие любекские купцы были взяты в Новгороде за горло и подвергнуты плохому обращению».24) Сообщая о репрессиях против любекских купцов в Новгороде, Олай Петри ничего не пишет о таком важнейшем факте, как закрытие немецкого двора в Новгороде в 1494 г. Далее, указывая, что репрессиям в Новгороде были подвергнуты любекские купцы, он допускает ошибку: закрытие немецкого двора и связанные с ним репрессии коснулись не только любекских купцов, но и вообще всех ганзейских купцов, находившихся в Новгороде. Все это дает основание думать, что в руках Олая Петри не было документальных источников конца XV в. и что писал он, быть может, пользуясь сведениями своих современников, сохранивших лишь смутные воспоминания о событиях конца ХV в. Изложенные соображения заставляют скептически отнестись к известию Олая Петри о связи между заключением русско-датского договора и репрессиями против ганзейских купцов в Новгороде. Указание на эту связь есть еще в одном шведском источнике — сочинении шведского историка начала XVII в. Мессениуса. Он пишет, что условия русско-датского договора 1493 г. предусматривали, в частности, переход к России значительной части Финляндии и прекращение торговли ганзейцев в России.25) Однако ни в тексте русско-датского договора 1493 г.,26) ни в одном из современных событиям источников нет сведений об обязательстве Ивана III датскому королю ликвидировать торговлю ганзейцев и закрыть немецкий двор в Новгороде. Можно предполагать поэтому, что Мессениус лишь переработал версию Олая Петри. Поводом для возникновения версии Олая Петри–Мессениуса могло послужить то обстоятельство, что Ганза была союзником Швеции и давним врагом Дании. Поэтому русско-датскому договору, направленному против Швеции, легко можно было приписать антиганзейскую направленность.

Рассмотренные известия источников позволяют, как нам кажется, сделать единственно возможное заключение о мотивах, побудивших Ивана III закрыть ганзейский двор в Новгороде: почва для такого решения великого князя была подготовлена недовольством правительства положением русских в ливонских городах, но само решение последовало в ответ на казнь русских в Ревеле. Таким образом, рассматривать закрытие ганзейского двора в Новгороде как заранее продуманную и запланированную {270} русским правительством акцию, имевшую целью прекращение торговли ганзейцев в Новгороде, у нас нет оснований. Но если это так, тогда, быть может, прав А.И. Никитский, полагавший, что закрытие ганзейского двора в Новгороде представляло собой лишь один из обычных в истории русско-ганзейских отношений эпизодов, когда ганзейские купцы в Новгороде арестовывались в ответ на насилия, чиненные русским купцам на чужбине. Для выяснения этого вопроса необходимо сделать экскурс в область русско-ганзейских и русско-ливонских правовых отношений, касающихся вопросов юрисдикции.

Еще в первый период новгородско-немецкой торговли устанавливается правило, что тяжба, возникшая у купца на чужбине, должна разрешаться там, где она возникла — «где ся тяжя родить, ту ю кончати».27) Немцы в Новгороде по тяжбам, возникавшим у них с новгородцами, судились судом тысяцкого при церкви св. Ивана на Опоках, по тяжбам и конфликтам между немцами — властями немецкого двора, согласно правилам скры. Новгородцы в немецких городах, по-видимому, в случае любых конфликтов — и с немцами, и между собою — судились местными властями в соответствии с действовавшим в каждом городе правом (никаких сведений о судебных функциях русских купеческих организаций за границей вплоть до середины XVI в. нет28)). В начале XV в. Новгород предпринял попытку оградить в какой-то мере своих подданных, судимых в ливонских городах, от произвола местных властей: во время новгородско-ливонских переговоров 1416 г. магистр Зигфрид Ландер фон Шпангейм по настоянию новгородских послов дал обязательство, что ливонские власти на суд над новгородцами, виновными в тяжелых проступках, будут вызывать из Новгорода их друзей (см. с. 49). Однако это обязательство носило, видимо, временный характер: в источниках оно больше не упоминается.

После присоединения Новгорода к Великому княжеству Московскому и ликвидации органов власти Новгородской вечевой республики судебные функции по отношению к ганзейским купцам перешли в руки великокняжеских наместников в Новгороде. В русско-ганзейском договоре 1487 г. статьи о судебной юрисдикции обеих сторон сформулированы так: «И великого государя наместникам в Великом Новгороде, в отчине великого князя, в Великом Новгороде, исправу давать немецким детям, по всем обидным делам по старым крестным целованиям, по этому крестному целованию, по старым грамотам и но этой грамоте, безо всякой хитрости. Также немцам из 73 городов исправу дать великого князя отчине, Великому Новгороду, и купцам в Великом Новгороде и купеческим детям по всем обидным делам по старым {271} крестным целованиям и по этому крестному целованию, по старым грамотам и по этой грамоте безо всякой хитрости; и во всех делах истцу знать истца по крестному целованию… А немцам не причинять новгородскому купцу никаких насилий, ни в клеть сажать, ни в погреб, ни заключать в оковы, без неправы по крестному целованию. Также наместникам великого князя в Новгороде немецкого купца ни заключать в оковы, ни мучить без неправы, с обеих сторон, безо всякой хитрости, по крестному целованию».29) Как мы видим, основы юрисдикции остались неизменными: купца, находившегося на чужбине, судили местные власти. Это положение с еще большей четкостью сформулировано в русско-ливонских договорах 1481 и 1493 гг. применительно к русским, находившимся в Ливонии: «А на которомъ городЪ почнетца каково дело новгородцу, в мистровЪ державЪ и въ арцыбискуповЪ державЪ и въ бискупьихъ державахъ: ино туто ему и управа дати, по исправЪ и по крестному цЪлованъю; а доспЪется новгородцу купцу каково дЪло на РизЪ, или на ЮрьевЪ, или на Колывани, или на РугодивЪ, ино на том городе управа дати».30) Однако договоры 1481 и 1493 гг. внесли некоторые дополнения в вопрос о разборе «обидных, (уголовных, вызывавших трения сторон) дел»: по договору 1481 г. для разбора дел, возникших в предшествующие годы, вводились в качестве временной меры съезды русских и ливонских представителей, по договору 1493 г. — постоянные «ссылки» (информация, по-видимому, с целью согласования) ливонских и русских властей. Но эти дополнения основного принципа юрисдикции — о подсудности иностранца местному суду — не меняли (см. III главу).

В 1494 г. в Ревеле были казнены, как уже указывалось, по приговору ревельского суда двое русских, виновных в уголовных преступлениях: один, как фальшивомонетчик, был сварен в котле, другой, виновный в содомском грехе, сожжен.31) Приговоры были вынесены на основе действовавшего в Ревеле любекского права. Поступая так, ревельские власти действовали в соответствии с правом средневекового города судить лиц, находящихся на его территории, по своим законам. Это право было признано, как мы видели, и в нормах русско-ганзейских и русско-ливонских договоров, заключенных уже после перехода Новгорода под власть великого князя.

В свете сказанного закрытие ганзейского двора в Новгороде нельзя рассматривать как обычную в истории русско-ганзейских отношений репрессивную меру, принятую в ответ на насилия над русскими купцами в Ливонии. Закрывая ганзейский двор, {272} великокняжеское правительство высказывало тем самым свой протест против поступка ревельских властей, совершенного на основе признанной обеими сторонами юрисдикции. Следовательно, оно заявляло (объективно) о своем отныне несогласии с этой юрисдикцией.

Если во время переговоров с ганзейскими послами в Москве в октябре 1494 г. великокняжеское правительство стояло на позициях мирного урегулирования русско-ганзейских отношений и разрешения всех вопросов, в том числе и инцидентов, случавшихся с русскими в Ливонии, путем переговоров, то казни русских в Ревеле заставили его изменить свою позицию. Эти казни, со всей остротой поставившие перед великокняжеским правительством вопрос о положении русских в Ливонии, побудили его перейти к политике репрессий, чтобы добиться (таково объективное значение действий Ивана III) изменения существующего статуса.32)

Русско-ганзейский конфликт и посольства ливонского магистра в Россию в 1494-1497 гг.

Закрытие ганзейского двора в Новгороде, сопровождавшееся заключением 49 находившихся там купцов и конфискацией их товаров на сумму 96 000 марок,33) вызвало панику среди ганзейских городов. Города стали деятельно изыскивать средства, чтобы добиться освобождения арестованных. Но отсутствие единства и спаянности в Ганзейском союзе, как и в Ливонии, стремление отдельных городов руководствоваться своими собственными интересами сказались и здесь: они нашли свое выражение в различных, часто противоречащих друг другу мероприятиях с целью освобождения купцов.34) {273}

На первых порах ливонские города и Ганзейский союз прибегли к старинному средству давления на русских — ответным репрессиям, выражавшимся в задержании русских купцов и запрете торговли. Ревель в письмах Дерпту и Любеку от середины ноября 1494 г. сообщал, что он задержал находившихся в его пределах купцов и их товары;35) аналогичным образом поступила и Рига, задержавшая новгородских купцов.36) По пути запрета пошла также руководящая группа городов Ганзейского союза — вендские города: в апреле 1495 г. съезд вендских городов в Любеке запретил своим купцам торговлю в Нарве и на Неве, чтобы способствовать таким образом освобождению ганзейских купцов; в письмах к Данцигу, Риге, Дерпту, Ревелю съезд потребовал от них аналогичных действий.37) В июне вендские города повторили запрет торговли с русскими и потребовали от ливонских городов строгого наказания виновных в его нарушении.38)

Но предпринятые ливонскими городами и Ганзой репрессивные меры оказались неэффективными. Прежде всего среди ливонских городов не было единодушия в вопросе о прекращении торговли с русскими. Если Ревель, престиж которого был особенно затронут арестом в Новгороде его посла, и Рига, связанная торговлей с Великим княжеством Литовским, а потому не особенно заинтересованная в торговле с Россией, провели соответствующие мероприятия, то Дерпт, поддерживавший интенсивные торговые связи с Псковом, с самого начала конфликта отказался прервать торговлю с русскими: на встревоженное письмо Ревеля Дерпт ответил в январе 1495 г., что торговля с Псковом не может быть прекращена, так как между Дерптским епископством и Псковом существует особый мир, согласно которому купцы с обеих сторон должны ездить свободно.39) Продолжала торговлю с русскими и Нарва,40) не являвшаяся членом Ганзейского союза, а потому не считавшая для себя обязательными его постановления. Позиция Дерпта и Нарвы дала основание для горьких сетований Ревеля по поводу продолжающейся торговли с новгородцами при помощи Нарвы, с одной стороны, и Дерпта — с другой.41) В торговле участвовали и города Восточного Поморья: из Данцига соль и сельдь доставлялись в Нарву,42) откуда затем они поступали в Новгород. Торговые связи с Западной Европой во время запрета {274} Россия поддерживала и при помощи Дании. В источниках есть сведения о том, что благоприятные условия для развития русско-датской торговли, созданные в результате заключения русско-датского договора 1493 г., реализовывались. Так, в письме Ревеля Любеку от начала февраля 1495 г. содержится просьба принять меры, чтобы воспрепятствовать подвозу товаров русским в Нарву и на Неву, в частности, из Дании; письмо Ревеля свидетельствует о том, что поставки товаров русским датскими купцами в это время имели место.43)

Неэффективность запрета, очевидно, явилась причиной его скорого снятия. 25 июня 1495 г. послы Дерпта и Ревеля, съехавшиеся на съезд в Ваве, писали Любеку, что запрет торговли с русскими в Дерпте, Нарве и на Неве представляется нецелесообразным, так как он не может оказать влияния на великого князя Московского.44) Любек по получении письма ливонских городов сразу изменил свою позицию: пересылая 10 июля письмо ливонских городов Висмару, он советовал ему снять запрет торговли, так как ливонские города высказались против него, а они лучше осведомлены о положении дел.45) 17 августа Любек официально сообщил Ревелю о снятии запрета на торговлю с русскими.46)

Наряду с репрессиями ливонские города и Ганзейский союз в первые же месяцы конфликта стали принимать меры для его улаживания. Любек в качестве главы Ганзейского союза трижды (17 января, 13 апреля и 1 августа 1495 г.) писал письма Ивану III с просьбой освободить купцов и их товары, задержанных, как указывал Любек, вопреки привилегиям ганзейцев и крестоцелованию.47) Однако Любек, интересы которого больше привлекали западные дела, особенно взаимоотношения с Данией, обязанности главы Ганзейского союза в отношении русских дел выполнял лишь формально: в сопроводительных письмах ливонским городам он поручал им принять необходимые меры для улаживания конфликта, в частности для пересылки его писем великому князю.48) Ливонские города в вопросе об установлении контактов с Москвой сочли целесообразным проявить собственную инициативу. Дерпт в начале января 1495 г. отправил Ивану III письмо с просьбой об {275} освобождении купцов, а позже послал в Новгород и Москву своего бюргера Эльфиринкгузена с поручением выхлопотать у великого князя охранную грамоту для посольства городов.49) В ответ на просьбу, переданную через Эльфиринкгузена, Иван III 13 июня 1495 г. дал охранную грамоту послу 73 городов для проезда в Новгород к наместникам великого князя;50) но эта грамота по неизвестным причинам городами не была использована. Ревель и Рига обратились за посредничеством к великому князю Литовскому Александру, недавно вступившему в брак с дочерью Ивана III.51) Александр по просьбе ливонских городов написал в начале 1495 г. письмо Ивану III,52) но, по-видимому, оно оказалось безрезультатным. Тогда ливонские города все свои надежды стали возлагать на посредничество магистра.

Ливонский магистр Вальтер фон Плеттенберг с самого начала русско-ганзейского конфликта энергично хлопотал о его улаживании, опасаясь, очевидно, что он может отрицательно сказаться на русско-ливонских отношениях. С 1494 по 1497 г. Плеттенберг семь раз посылал посольства в Новгород и Москву к новгородским наместникам и великому князю для переговоров об освобождении ганзейских купцов и урегулировании конфликта.

25 ноября 1494 г. в Новгород и Москву был послан Иоганн Гильдорп, дипломат Ордена, являвшийся специалистом по русским делам (в конце XV — начале XVI в. он неоднократно выступает в качестве посла Ордена в России, выполнявшего сложные и ответственные поручения). Гильдорпу во время пребывания в России (он возвратился в Ливонию в конце марта 1495 г.) удалось добиться некоторого смягчения участи ганзейских купцов: они были освобождены из темницы и помещены на чужом дворе (не немецком), где могли достать для себя все необходимое.53)

После совещания с послами ливонских городов в июле 1945 г. магистр отправил Гильдорпа во вторичное посольство в Москву (продолжалось со 2 августа по 28 октября). Из Москвы Гильдорп привез известие о том, что в качестве условия освобождения ганзейских купцов великий князь выдвигает требование об освобождении и возвращении на родину русских купцов с их товарами, задержанных в ливонских городах; предварительно же великий князь согласился на дальнейшее облегчение положения {276}

задержанных ганзейцев: они были переведены на свой двор и им из их имущества было выдано все необходимое.54)

На съезде ливонских городов в Вендене 5 января 1496 г. после совещания с магистром было принято решение о выдаче русских купцов, но реализация его затянулась, и это, очевидно, явилось причиной безрезультатности третьего посольства магистра: Гартлеф Пеперзак, переводчик Ордена, посланный 16 января в Новгород, где тогда находился великий князь, ничего не сумел добиться в отношении задержанных ганзейцев. Безуспешность посольства Пеперзака, возвратившегося из Новгорода 26 февраля, побудила ливонские города ускорить освобождение русских купцов.55)

7 марта 1496 г. освобожденные русские купцы вместе с Пеперзаком (четвертое посольство магистра) были отправлены в Новгород. Из Новгорода Пеперзак последовал за великим князем в Москву, откуда возвратился только 5 августа. Вместе с ним прибыли освобожденные в Новгороде по распоряжению великого князя немецкие юноши, изучавшие русский язык. В отношении же задержанных купцов и посла Ревеля Готшалка Реммелинкроде Пеперзак привез ответ великого князя, гласивший, что они будут освобождены только после того, как великому князю выдадут ревельцев, виновных в казни его подданных.56) Получив это известие, Плеттенберг отправил письма Любеку, Дерпту и Ревелю, в которых сообщал о своем намерении послать новое посольство к великому князю и спрашивал их мнение о том, как надлежит поступать его послу в том случае, если князь будет продолжать настаивать на выдаче ревельских судей.57) Что ответили города магистру, мы не знаем. Из переписки, относящейся к этому вопросу, сохранилось лишь письмо Ревеля Любеку от 13 августа 1496 г., в котором рат Ревеля отстаивал справедливость приговоров, вынесенных русским.58)

В середине августа 1496 г. Иоганн Гильдорп был отправлен в Новгород (пятое посольство магистра), откуда возвратился 14 октября. Не добившись и на этот раз освобождения ганзейцев, посол магистра привез известие о том, что великий князь желает вести переговоры непосредственно с ганзейскими городами.59) Об этом же писали из Новгорода и задержанные там ганзейские {277} купцы.60) Осенью 1496 г. и зимою 1496/97 г. между магистром, Ливонскими городами и Любеком велась оживленная переписка, в ходе которой города высказались за съезд с русскими, пойдя, таким образом, навстречу желанию русского правительства.61)

17 января 1497 г. в Новгород и Москву был отправлен Гартлеф Пеперзак (шестое посольство магистра), возвратившийся в Венден 11 апреля. Во время пребывания его в России были освобождены посол Ревеля Готшалк Реммелинкроде и все ганзейские купцы, за исключением четырех ревельских купцов; освобожденные вместе с Пелерзаком прибыли в Ливонию.62) В ответе великого князя, переданном Пеперзаку, указывалось, что ганзейцы были освобождены ради просьб и челобитья магистра и ради великого князя Литовского, вновь просившего за ганзейцев; что касается четырех ревельских купцов, то они будут освобождены только после выдачи великому князю «злодеев», виновных в том, что в Ревеле людей великого князя сжигали, варили в котлах, а иным отрубали руки. В ответе Ивана III указывалось также, что он приказал новгородским наместникам собраться с немцами на съезд в срок, который должен предложить магистр. Хотя в ответе Ивана III Пеперзаку, как и в ответе послу Александра, подчеркивается роль ходатайства последнего в освобождении ганзейцев,63) в действительности просьба великого князя Литовского вряд ли имела решающее значение (ведь он просил за ганзейцев и раньше, но безуспешно). С. Фегезак считает, что освобождение ганзейцев было связано с осложнением внешнеполитического положения России, вызванным обострением русско-татарских отношений; отсюда стремление России урегулировать отношения на Западе (не случайно одновременно с освобождением ганзейцев имело место заключение при посредничестве того же Александра перемирия со Швецией).64) Признавая убедительность этого объяснения, мы полагаем, что в решении Ивана III сыграло роль также согласие ганзейских городов на съезд и непосредственные переговоры с русскими, которых желало русское правительство. В ответ на это согласие Иван III пошел навстречу желаниям ганзейцев об освобождении задержанных купцов.

В конце мая 1497 г. в Вендене по предложению магистра состоялся съезд ливонских городов, на котором рассматривался {278} вопрос о новом посольстве магистра в Россию с целью достижения окончательной договоренности о съезде с русскими. Было решено договориться с русскими о съезде в Нарве 2 февраля 1498 г. Ливонские города и магистр обратились с письмами к вендским городам, в которых просили их прислать на съезд больших полномочных послов.65) Учитывая важность для судьбы русско-ганзейских отношений предстоящего съезда с русскими, ливонские города хотели создать единый фронт ганзейских городов.

Но и в этот критический момент со всей силой проявились отсутствие единства в Ганзейском союзе и забота отдельных групп городов о своих собственных интересах. Так, в ответ на информацию Любека Кельн, Бремен, Данциг и другие ганзейские города отказались послать своих послов на съезд, передав полномочия для этого Любеку.66) Не встретило одобрения со стороны городов и предложение Любека ввести в случае неудачи съезда с русскими общий запрет торговли с новгородцами, псковичами и москвичами. Данциг в письме к Любеку писал, что в крайнем случае он согласен запретить своим купцам поездки в Новгород и торговлю с русскими в Ливонии, но он не намерен чинить препятствия русским купцам, приезжающим в Литву, Польшу или Пруссию. Мотивы, которые руководили при этом городами Восточного Поморья, хорошо показаны в письме Торна Данцигу: Торн опасался, что в случае запрета торговли русские к большому убытку городов будут искать другие дороги для торговли — из Вильны или Варшавы в Бреславль, Лейпциг, Нюрнберг или Франкфурт-на-Майне, а может быть, и дальше в Венецию.67)

Переписка Данцига и Торна интересна не только потому, что она ярко рисует позицию городов Восточного Поморья, заинтересованных в сохранении торговли с Россией. Эта переписка представляет для нас большой интерес и в силу того, что она позволяет в какой-то мере судить о степени развития торговли русских купцов за границей. Если ганзейские города Восточного Поморья соглашались на запрет поездок в Новгород и торговли своих купцов с русскими в Ливонии при условии разрешения торговли русских купцов в Польше, Литве и Пруссии, то это означает, что приезд русских купцов компенсировал бы в какой-то мере запрет ганзейским купцам поездок в Новгород и что, следовательно, торговля русских купцов в названных странах была значительной. Показательны также опасения городов Восточного Поморья, что запрет приезда русских купцов приведет к развитию {279} их поездок через Литву и Польшу в Центральную Германию и, может быть, дальше, в Италию. Поморские города опасались, что русские купцы будут пользоваться новым, сложившимся в конце XV в. сухопутным торговым путем, связывавшим (через Литву и Польшу) Россию с Центральной Германией в обход традиционных путей ганзейской торговли.68) Эти опасения были, возможно, преувеличенными, но они, как и все содержание переписки Данцига и Торна, свидетельствуют об интенсивности заграничной торговли русского купечества.

Пока ганзейские города вели между собою переписку по поводу предстоящего съезда с русскими и его возможных последствий, магистр отправил в Россию свое седьмое посольство. Посол магистра Гартлеф Пеперзак 9 июня выехал в Новогород и возвратился 16 октября.69) В Новгороде он вел переговоры с новгородскими наместниками — князьями Даниилом Александровичем и Семеном Романовичем. Наместники передали Пеперзаку согласие великого князя на съезд в Нарве; по поводу же задержанных ревельцев подтвердили, что они будут освобождены только после выдачи «злодеев», виновных в казнях русских в Ревеле.70) Посольство Пеперзака летом–осенью 1497 г. было последним до Нарвского съезда 1498 г. посольством магистра, имевшим целью урегулировать русско-ганзейский конфликт.

Материалы посольств магистра и связанная с ними документация интересны уже потому, что являются единственным источником, освещающим, хотя и очень скудно, позицию русского правительства в ближайшие после закрытия ганзейского двора годы. Для нее характерны два момента: 1) требование выдачи «злодеев», виновных в насилиях над русскими и казнях русских в Ревеле, 2) стремление к непосредственным переговорам с ганзейскими городами.

Требование выдачи «злодеев», несколько раз сформулированное в ответах великого князя и новгородских наместников послам магистра, подтверждает, на наш взгляд, правильность высказанного выше предположения о том, что закрытие ганзейского двора в Новгороде, последовавшее в ответ на казни русских в Ревеле, означало объективно отказ правительства Ивана III признавать юрисдикцию, действовавшую в сфере русско-ганзейских и русско-ливонских отношений; недаром под «злодеями» подразумевались в первую очередь ревельские судьи, вынесшие на основе этой {280} юрисдикции приговоры русским, виновным в уголовных преступлениях.

Но наряду с категорическим требованием «выдачи злодеев» русское правительство неоднократно выражало, как это уже отмечено, желание вступить в переговоры с ганзейскими городами об урегулировании конфликта. В конце 1494 г. или начале 1495 г. новгородский наместник предлагал рату Ревеля устроить съезд на границе.71) Летом 1495 г. в ответ на посольство представителя Дерпта Эльфиринкгузена Иван III дал охранную грамоту для посольства городов. Послам магистра представители великого князя неоднократно передавали, как мы указывали, его желание о съезде с представителями ганзейских городов. Эти шаги русского правительства, как и постепенное смягчение положения задержанных ганзейских купцов, а потом и освобождение их, свидетельствуют, как нам кажется, о том, что русское правительство отнюдь не собиралось уничтожать навсегда торговлю ганзейцев в Новгороде: на закрытие ганзейского двора оно смотрело как на временную меру, рассчитанную на достижение определенных целей. В качестве такой цели источники называют выдачу «злодеев» — требование, осуществление которого должно было повлечь (таков логический вывод) изменение традиционной юрисдикции. Но вряд ли мы ошибемся, если предположим, что названным требованием программа русского правительства не ограничивалась. Подтверждение этому предположению дают материалы русско-ганзейских переговоров в Нарве в феврале 1498 г., о которых речь пойдет далее.

Главной целью, которую ставили перед собой ганзейские города в возникшем русско-ганзейском конфликте, являлось, как это показывают рассмотренные материалы, освобождение арестованных купцов и возвращение конфискованных товаров. По-видимому, на первых порах города надеялись добиться этой цели при помощи посредников, без прямых переговоров с русским правительством. Что города не желали вступать в непосредственные переговоры с русскими властями, доказывается фактами: на предложение новгородских наместников о съезде рат Ревеля в начале 1497 г. ответил отказом;72) охранная грамота, данная Иваном III летом 1495 г. для посольства ганзейских городов, не была реализована. Очевидно, города избегали переговоров с русскими, опасаясь, что в ходе их может встать вопрос о дальнейшем пересмотре основ русско-ганзейских отношений (в частности, в вопросах юрисдикции), и лишь под влиянием настойчивости, проявленной русским правительством, они согласились в конце концов на съезд.

Готовясь к съезду, города выработали свою платформу, которая изложена в инструкции рата Любека его послам на съезд {281} в Нарве (инструкция датирована 15 декабря 1497 г.). Центральное место в инструкции занимали пункты 13, 14, 16, 28, касающиеся четырех ревельских купцов, задержанных в Новгороде, и конфискованных у ганзейцев товаров. Эти пункты гласили: «послам стоять» на том, что немецкие купцы с товарами были задержаны в Новгороде вопреки справедливости и крестоцелованию; если русские хотят покончить с конфликтом, то прежде всего надо рассмотреть вопрос о конфискованных товарах и четырех задержанных ревельцах; если что-то из товаров пропало, то пропавшее надлежит оплатить; если великий князь товары и задержанных ревельцев не захочет освободить, а потребует сначала выдачи ревельских судей, которые судили его подданных, то на это возразить, что если должно быть так, что подданных великого князя, которые в ливонских городах совершают преступления, подлежавшие суду, следует заключать в оковы и отсылать в Новгород, чтобы их там судили по своему обычаю, как они (русские) хотят, то русские по отношению к немцам, которые в их стране совершают преступления, должны поступать так же. Специальные пункты инструкции (21-22) были посвящены вопросу о нововведениях в Новгороде в торговле солью и медом: послам предписывалось в случае, если русские будут настаивать на взвешивании соли и меда, на это не соглашаться и требовать, чтобы торговля солью и медом велась «по старине». В ряде пунктов рассматривался вопрос о торговом мореплавании русских: пункт 20 гласил, что если русские, ссылаясь на Нибуров мир,73) будут говорить, что они должны иметь «чистый путь» на Готланд, отвечать им, что Готланд принадлежит теперь датскому королю, а где это зависит от городов, там русские могут иметь «чистый путь»; в пункте 23 говорилось, что если русские захотят в Любек или другие заморские города плавать со своими товарами, чего не подобает делать, то отвечать, что по этому вопросу нет никакого приказа от городов и что поступать следует «по старине».74)

Если попытаться охарактеризовать программу Ганзы на основе изложенных пунктов наказа послам Любека, то ее можно сформулировать в виде следующих трех положений: 1) требование освобождения всех ганзейских купцов и возвращения конфискованных у них товаров; 2) стремление к восстановлению привилегий ганзейцев в Новгороде в сфере торговли; 3) нежелание содействовать развитию русского торгового мореплавания. Иными словами, целью ганзейцев являлось восстановление и сохранение столь излюбленной ими «старины».

Единственно, в чем они, казалось, готовы были поступиться «стариной», так это в вопросах юрисдикции. 28-й пункт инструкции гласил, как мы уже указывали, что на требование русских о выдаче ревельских судей ганзейским послам следует {282} возражать, что если будет так, что русских, виновных в уголовных преступлениях в Ливонии, надлежит отправлять на родину для предания суду, то так же нужно поступать и с ганзейцами, виновными в уголовных преступлениях в русских городах. Из содержания этого пункта явствует прежде всего, что ганзейцы очень хорошо понимали объективный смысл русского требования о выдаче «злодеев», который заключался, как мы подчеркивали, в отказе русского правительства признавать существующую юрисдикцию и в желании (таков логический вывод) ее изменить. Высказывали ли представители великого князя во время переговоров с послами магистра конкретные требования о таком изменении, мы не знаем. Но бесспорно, что ганзейцы такие требования ожидали. Как свидетельствует 28-й пункт инструкции, они ожидали, что русские власти пожелают изменения юрисдикции по образцу, существовавшему в сфере отношений между Ригой и Полоцком со времени заключения Копысского договора 1406 г. По условиям этого договора полочане, совершившие уголовные проступки в Риге, отправлялись рижскими властями для суда в Полоцк; таким же образом поступали полоцкие власти в отношении рижан.75) Из 28-го пункта рассматриваемой инструкции любекским послам следует на первый взгляд, что ганзейцы готовы были согласиться с введением аналогичного порядка и в сфере новгородско-ганзейских отношений. Но эта готовность была кажущейся. Думается, что, предписывая своим послам сделать во время съезда акцент на обсуждении вопроса о новых принципах юрисдикции, Любек надеялся таким путем уклониться от прямого ответа на требование русского правительства о выдаче ревельских судей, виновных в казнях русских. Истинная же позиция ганзейских городов в вопросе о юрисдикции изложена, как нам кажется, в уже упоминавшемся письме Ревеля Любеку от 18 августа 1496 г., в котором Ревель, касаясь вопроса о смертных приговорах русским, подчеркивал, что ревельские власти действовали согласно крестоцелованию, которое гласит, что «их (русских, — Н.К.) следует судить по нашему праву, как наших».76) Таким образом, Ревель отстаивал справедливость и законность существующей юрисдикции. Из этих же принципов исходили, как это мы увидим далее, ганзейские послы на Нарвском съезде 1498 г.

Русско-ганзейские переговоры в Нарве в 1498 г.

Основным источником, освещающим русско-ганзейские переговоры 1498 г. в Нарве, является отчет ганзейского посольства. Отчет сообщает о прибытии послов, {283} «жалобах» русских (так названо заявление русского правительства по вопросу о русско-ганзейских отношениях), ответе на них ганзейских послов, «жалобах» 73 ганзейских городов. Дополнением к отчету служат сохранившиеся в виде отдельного документа ответ ревельских послов на обвинения, предъявленные русскими Ревелю, а также известия любекской хроники Реймара Кока и псковской летописи о съезде в Нарве.

В состав ганзейского посольства входили: от Любека — его синдик, доктор Матеус Пакебуш и ратманы Тидеманн Берк и Гинрик Витте; от Ревеля — бургомистры Иоганн Ротердт и Иоганн Коллерт и ратманы Маркворт Бретольт и Иоганн Геллинкгузен, от Дерпта — ратманы Н. Фикенгузен и Томас Шрове, от Риги — два неназванных поименно бургомистра. Участниками русского посольства от Пскова были князь Александр Владимирович, оба посадника и по два боярина от каждого конца; кто представлял Новгород, неизвестно, но, учитывая состав псковских послов, надо полагать, что от Новгорода в посольство входили великокняжеские наместники. В съезде принимали участие также послы магистра — комтуры Феллина и Ревеля и фогты Везенберга и Нарвы, которые выступали в качестве посредников. Послы начали съезжаться в Нарву 2 февраля, переговоры начались 9 февраля.77)

В первый же день переговоров русские послы предъявили ганзейскому посольству в устной и письменной форме «жалобы» своей стороны. «Жалобы» русских начинаются с указания на то, что Рига, Дерпт, Ревель и 70 других (ганзейских) городов состоят в мире и крестоцеловании с отчиной великого князя Великим Новгородом, также с отчиной великого князя Великим Новгородом находятся в мире и крестоцеловании магистр, Ливония, Рига, Дерпт, Ревель, Нарва и другие (ливонские) города. Таким образом, текст заявления русского правительства на съезде с ганзейскими послами начинался со ссылки на существование мирных договоров не только с Ганзой, но и с Ливонией. Эта ссылка не была случайной, она находилась, как мы постараемся показать далее, в связи с целями, которые ставило русское правительство в начавшихся переговорах. За ссылкой на русско-ганзейский и русско-ливонский договоры в «жалобах» следует краткое изложение конфликта. Указывается, что вопреки миру и крестоцелованию в Риге, Дерпте, Ревеле и других городах совершали насилия в отношении церквей греческой веры и разоряли русские концы, а также творили насилия над купцами великого князя (многих убивали, отрубали у них руки, вырывали бороды и т.д.). И особенно много насилий творили в Ревеле, где людей варили в котлах, не позволяли русским освятить их церковь, жить в доме при церкви и ставить там печь; сверх всего, в Ревеле {284} сожгли купца великого князя. В ответ на эти насилия наместники великого князя приказали арестовать немецких купцов и товары их опечатать; посол Готшалк Реммелинкроде был арестован потому, что он из Ревеля, где подданным великого князя причиняли наибольшее зло. Но так как магистр неоднократно «просил за задержанных», великий князь приказал ради магистра освободить Готшалка и купцов. В заключительной части «жалоб» излагались мероприятия, проведение которых должно было, с точки зрения русского правительства, способствовать ликвидации конфликта: «Вы должны божьи церкви нашей греческой веры и русские концы в ливонских городах, в Риге, Дерпте и Ревеле и в других городах держать чисто (reyne holden) по крестоцелованию и не чинить насилий (nicht vorweldigen). И что из церквей взято, должны вы возвратить и села церквей очистить (reynigen), и церковь в Ревеле позволить освятить и поставить печь в горнице (in de dornitzen) и в ней жить. И выдать злодеев (de qwaden), которые в Риге, Дерпте, Ревеле, Нарве и других ливонских городах людей великого князя сжигали и в котлах варили и убивали и отрубали [у них] руки… И когда вы во всех этих делах сначала исправу дадите и выдадите злодеев, тогда мы вашим людям во всех делах исправу дадим и четырех ревельцев, которые еще задержаны в Новгороде, освободим с товаром».78)

Таким образом, урегулирование русско-ганзейского конфликта русское правительство связывало с принятием немецкой стороной некоторых предварительных условий. Одно из них касалось положения русских церквей и русских концов в ливонских городах, другое — выдачи «злодеев», виновных в насилиях над русскими в ливонских городах, и оказания «неправы» — удовлетворения пострадавших от этих насилий.

Мы уже видели, что на протяжении всего конфликта русское правительство выдвигало требование о выдаче «злодеев», виновных в казнях русских в Ревеле. Во время нарвских переговоров требование о выдаче «злодеев» было предъявлено в расширительной форме: в «жалобах» русских речь шла о выдаче «злодеев», виновных в насилиях над русскими в Ревеле, Риге, Дерпте, Нарве и других ливонских городах. В чем заключались эти насилия и кого русское правительство зачисляло в категорию «злодеев», наглядно показывают ответ ганзейских послов на «жалобы» русских и ответ послов Ревеля на обвинения, предъявленные Ревелю. Из ответов, в которых немецкие представители детально разбирали обвинения, предъявленные русскими, следует, что русское правительство квалифицировало как насилия не только случаи побоев, драк, членовредительства, но и приговоры русским в Ревеле, вынесенные на основе норм русско-ганзейских и русско-ливонских договоров, соответственно в категорию {285} «злодеев» оно зачисляло как зачинщиков драк и побоев, так и ревельских судей.79) Таким образом, материалы нарвских переговоров особенно наглядно показывают, что требование выдачи «злодеев» означало de facto отказ русского правительства признавать законность традиционной юрисдикции.

Но давая наиболее яркую иллюстрацию для характеристики негативной позиции русского правительства в этом вопросе, материалы нарвских переговоров не отражают его позитивных намерений. А между тем разобранная нами инструкция любекским послам на съезд в Нарве свидетельствует о том, что ганзейцы ожидали постановки русским правительством вопроса об изменении принятой юрисдикции. Однако никаких упоминаний о такой постановке на самом съезде нет. Наиболее вероятное объяснение этому заключается, как нам кажется, в том, что русское правительство своей первоочередной задачей в начавшихся переговорах считало достижение согласия на выдачу «злодеев» и оказание «неправы», а вопрос о новых принципах юрисдикции собиралось ставить на последующих этапах переговоров. Поскольку договоренности о выдаче «злодеев» достигнуть, как об этом мы еще будем говорить, не удалось, постольку и связанный с нею вопрос о новых принципах юрисдикции поставлен не был.

Второй пункт программы русского правительства, выдвинутый на съезде в Нарве, касался, как уже отмечалось, положения русских церквей и русских концов в ливонских городах. В общей форме этот пункт был сформулирован как требование русские церкви и концы «держать чисто» (reyne holden) и «не чинить насилий» (nicht vorweldigen).

Существование русских церквей в конце XV в. документально засвидетельствовано для трех крупнейших центров Ливонии — Риги, Ревеля и Дерпта.80) Русская церковь св. Николая в Риге, впервые упоминаемая в источниках в 1312 г.,81) в конце XV в. находилась вне сферы непосредственного влияния Русского государства. Во время переговоров в Нарве на обвинения со стороны русских послов в насилиях над русскими церквами в Ливонии представители Риги ответили, что в их городе нет никаких церквей москвичей, новгородцев и псковичей, но есть церковь полочан, витеблян и смолян и что полоцкий епископ по обычаю присылает сюда свои церковные власти (synen kerkehern).82) {286} Зависимость рижской русской церкви от полоцкой епархии, а также то обстоятельство, что она обслуживала купцов преимущественно из Полоцка, Витебска и Смоленска, объясняются давними торговыми сношениями Риги с русскими городами бассейна Западной Двины, входившими в рассматриваемое время в состав Великого княжества Литовского.

В Дерпте имелись две русские церкви — св. Николая и св. Георгия, впервые упомянутые в источниках в 1438 г.83) В соответствии с торговыми связями Дерпта одна из них была церковью новгородцев, другая — псковичей.84) При церквах находились помещения (de wonnige), где жили попы и дьяконы. Русские церкви в Дерпте владели селами (см. с. 138). Русская церковь св. Николая в Ревеле, построенная около 1422 г. (до этого существовала другая русская церковь, упоминаемая в источниках с 1371 г.), была церковью новгородцев.85) К церкви примыкал дом, находившийся под одной крышей с нею.

Выше, впервые касаясь вопроса о роли русских церквей в Ливонии, мы указывали, что русские церкви были прежде всего патрональными церквами русских купцов: в каждом из наиболее крупных центров Ливонии имелись церкви купцов того русского города (или русских городов), с которыми данный центр был связан тесными торговыми сношениями. Но церкви являлись не только местами отправления религиозного культа. Помещения при церквах использовались как склады товаров. Здесь же происходили всякого рода празднества и собрания. В условиях отсутствия в ливонских городах в XV в. специальных русских купеческих подворий, подобных немецкому двору в Новгороде, православные церкви в Ливонии играли для русских купцов роль объединяющих центров.

Добиваясь во время нарвских переговоров принятия Ганзой обязательства «держать чисто» русские церкви в ливонских городах и «не чинить насилий», великокняжеское правительство {287} стремилось обеспечить не только свободу отправления религиозного культа, но и неприкосновенность складских помещений, и свободное проявление тех форм жизни русского купечества, которые были связаны с церквами.

Помимо этого общего требования, великокняжеские послы предъявили ряд конкретных требований, касающихся русских церквей в Ливонии: взятое у церквей возвратить, церковные села «очистить», разрешить освятить церковь в Ревеле и поставить печь в доме при ней и жить в этом доме. Требование возвратить отнятое у церквей и «очистить» их села было вызвано, очевидно, имевшими место в ливонских городах случаями захвата имущества русских церквей. Возможно, что в связи с закрытием немецкого двора и немецкой церкви в Новгороде и нежеланием русских властей освободить арестованных в 1494 г. ревельских купцов городские власти Ревеля препятствовали освящению русской церкви св. Николая: этим и был обусловлен пункт русских требований об освящении этой церкви.

Любопытна полемика, разгоревшаяся во время переговоров в Нарве вокруг вопроса об устройстве печи в русской церкви. Впервые этот вопрос был поднят при переговорах, предшествовавших заключению русско-ливонского договора 1493 г., когда русские послы внесли предложение включить в договор пункт о постройке печи в русской церкви в Ревеле. Великий князь придавал этому пункту такое значение, что не соглашался заключать без него договор. Из-за упорного противодействия городских властей Ревеля этот пункт в договор с Ливонией 1493 г. внесен не был (см. с. 173). В 1498 г. в Нарве русские вновь поставили вопрос о постройке печи в своей церкви.

Странное на первый взгляд обстоятельство, почему такой, казалось бы, ничтожный вопрос, как постройка печи, служил предметом сложных дипломатических переговоров, убедительно разъясняется в статье И.Э. Клейненберга о русской купеческой организации в Ревеле. Когда строилась православная церковь, русские купцы приезжали в Ревель, очевидно, лишь на летнее время, поэтому они не нуждались в отапливаемом помещении. С развитием русской торговли в Ревеле русские купцы стали оставаться здесь на зиму, и для пользования церковью и находившимся с нею под одной крышей домом необходимой стала печь. Постройка печи сделала бы возможным использование дома при церкви не только для хранения товаров и для пиршеств, но и для жилья, как этого и требовали русские послы в Нарве. Реализация последнего требования освободила бы русских купцов от порой тяжелой для них необходимости снимать помещение у ревельских горожан и способствовала бы более тесному сплочению русской купеческой организации. Поэтому стремление великокняжеского правительства добиться постройки печи в ревельской церкви следует расценивать как один из элементов {288} борьбы за создание более благоприятных условий для деятельности русских купцов в Ливонии.86)

Предъявленное ганзейскому посольству в Нарве требование русских «держать чисто» и «не чинить насилий» касалось не только русских церквей, но и русских концов в ливонских городах. Выше, рассматривая вопрос о Русском конце в Дерпте и анализируя, в частности, ответ представителей Дерпта во время нарвских переговоров 1498 г. на требования русских, касающиеся русских концов, мы установили, что Русский конец в Дерпте — это расположенная около русских церквей часть города, в которой издавна останавливались русские купцы, снимавшие здесь для себя помещения у местных горожан. Очевидно, в Риге и Ревеле русские купцы также арендовали помещения в кварталах близ русских церквей; вероятно, именно эти кварталы имело в виду русское правительство, ставя вопрос о «русских концах» в ливонских городах. Требуя русские концы «держать чисто» и «не чинить [им] насилий», великокняжеское правительство стремилось, по-видимому, получить гарантию в беспрепятственной аренде помещений русскими купцами, в сохранности купеческого и церковного имущества и в личной безопасности проживавших в русских концах русских купцов.

Вопрос о русских церквах и концах в ливонских городах, обсуждавшийся на съезде в Нарве в 1498 г., ставился во внешней политике Русского государства с 1463 г. Он нашел отражение в специальных статьях ряда русско-ливонских договоров второй половины XV в. Из сохранившихся договоров интересующая нас статья впервые встречается в договоре Новгорода и Пскова с Дерптским епископством 1474 г.; согласно этой статье, епископ и городские власти Дерпта брали на себя обязательство русские церкви и Русский конец в Юрьеве «держати чисто, по старыне, и по крестному целованию, и ни обидити». В 1481 г. статья о русских церквах и конце в Юрьеве была включена в договор Новгорода с Ливонским орденом, что означало распространение гарантии ее выполнения и на Орден. В договоре Новгорода с Орденом 1493 г. статья читается в новой редакции: «А церкви божьи русские в мистрове державе, и в арцыбискупове державе и в бискупьих державах, где ни буди, и те церкви держати по старине, а их не обидети».87) Согласно новой редакции, Орден и епископы давали гарантию неприкосновенности русских церквей не только в Дерпте, но и в других ливонских городах. Не довольствуясь полученной от ливонских ландесгерров гарантией в отношении русских церквей в городах Ливонии и Русского конца в Дерпте, великокняжеское правительство стремилось получить ее и от Ганзы. В 1487 г. во время переговоров, предшествовавших {289} заключению договора с Ганзой, русские послы настаивали (правда, безрезультатно) на включении в договор 1487 г. статьи «О русском конце в Дерпте» (см. с. 185); в 1498 г. они добивались, как мы видели, гарантии Ганзы в неприкосновенности русских церквей и концов уже во всех ливонских городах. Таким образом, обязательства, полученные от ливонских ландесгерров в отношении русских церквей и концов в ливонских городах, великокняжеское правительство стремилось распространить и на Ганзу.

Что касается другого требования русской стороны на Нарвском съезде — о выдаче «злодеев», виновных в насилиях над русскими в ливонских городах, — то оно, впервые выдвинутое русским правительством после закрытия ганзейского двора в Новгороде, было предъявлено с самого начала не ливонским властям (хотя оно, казалось, относилось к Ливонии), а Ганзе.

Сделанные нами наблюдения показывают, что в конце XV в. русское правительство продолжало придерживаться проявившейся впервые во время русско-ганзейских переговоров 1487 г. тенденции в вопросах, касающихся пребывания и деятельности русских купцов в Ливонии, рассматривать Ливонию и Ганзу как единое целое и соответственно не делать различий между своей ливонской и ганзейской политикой. Эта тенденция объясняется, как мы указывали, двумя причинами: развитием русской торговли в Ливонии и двойным подчинением ливонских городов (и ливонским ландесгеррам, и Ганзейскому союзу). Оба обстоятельства побуждали русское правительство добиваться желаемых гарантий и от ливонских ландесгерров, и от Ганзы.

В свете этого вывода становится понятной и та ссылка на русско-ливонский и русско-ганзейский договоры, с которой начинается текст русских «жалоб», предъявленных на Нарвском съезде (см. с. 284). Делая эту ссылку, русское правительство как бы официально заявляло, что в вопросах русской торговли в Ливонии оно не собирается придерживаться различия между обязательствами ливонских властей и обязательствами Ганзейского союза, а нормы русско-ливонских договоров (касающихся, в частности, русских церквей и концов) считает обязательными и для Ганзы.

Позиция Ганзы на Нарвском съезде освещена в «жалобах» ганзейских городов, а также в ответах ганзейского посольства и представителей Ревеля на «жалобы» русских.

В «жалобах» 73 ганзейских городов указывается, что, вопреки существующему миру и крестоцелованию, «может быть, по наговору злых людей», великий князь Московский приказал арестовать в 1494 г. ганзейских послов и купцов с их товарами; четыре ревельских купца еще не освобождены, а товары, конфискованные у ганзейцев, не возвращены; просьба четырех ревельцев, освободить и купеческие товары возвратить, после чего следует во всех «обидных делах» «дать исправу с обеих сторон».88) Таким {290} образом, предварительным условием ликвидации конфликта ганзейцы считали освобождение четырех ревельских купцов и возвращение конфискованных у ганзейцев товаров.

На требование русских о выдаче «злодеев», виновных в насилиях над русскими в ливонских городах, ганзейские представители ответили, что двое русских были казнены в Ревеле за свои преступления в соответствии с любекским правом; что касается других случаев насилий (побоев, драк и т.д.), то ганзейские послы либо стремились снять ответственность за них (виновные скрылись), либо отговаривались незнанием, так как имена пострадавших русских названы не были. Послы предлагали пострадавшим заявить о своих «обидах», тогда в городах, где это случилось, им будет дана «исправа».89) Анализ ответов ганзейских послов показывает, что, согласно ганзейской точке зрения, суду местных властей должны были подлежать как немцы — обидчики русских купцов, так и русские купцы, совершавшие преступления на чужбине: и первые, и вторые должны были судиться по законам того города, где совершен проступок. Таким образом, ганзейские послы на Нарвском съезде придерживались той позиции, которая была выражена в упоминавшемся нами письме Ревеля Любеку от 18 августа 1496 г. и которая заключалась в отстаивании права средневекового города судить по своим законам — права, нашедшего отражение в нормах русско-ганзейских и русско-ливонских договоров.

На требование русских, касавшееся русских церквей и концов в ливонских городах, ганзейские представители дали уклончивый ответ: о церквах послы Риги сказали, как уже отмечено, что в их городе церквей москвичей, новгородцев и псковичей нет; послы Дерпта и Ревеля — что в их городах русские пользуются своими церквами «по старине»; по поводу постройки печи в русской церкви в Ревеле ганзейские послы заявили, что печи в ней никогда не было и это следует соблюдать согласно «старине». По вопросу о русских концах послы Дерпта сделали разъяснение: Русским концом в их городе называется район близ русских церквей, где русские арендуют помещения; послы же Риги и Ревеля сказали, что о русских концах в своих городах они ничего не знают90) (возможно, что формальным основанием для отрицания наличия русских концов в Риге и Ревеле послужило отсутствие в этих городах закрепившихся названий «Русские концы» за кварталами, где останавливались русские купцы). По существу ответы ганзейских представителей означали отклонение русского требования к Ганзе дать гарантию в неприкосновенности русских церквей и концов в ливонских городах.

Для характеристики позиции Ганзы на Нарвском съезде чрезвычайно показателен ответ ганзейских послов на проанализированную {291} нами выше ссылку на русско-ганзейский и русско-ливонские договоры, с которой начинается текст «русских жалоб». Запись об этом ответе гласит, что на статью, касающуюся крестоцелования между наместниками великого князя в Новгороде и 73 городами, послы городов отвечали, что они признают крестоцеловальную грамоту, заключенную в Новгороде в 87 г. (имеется в виду русско-ганзейский договор 1487 г.), но крестоцелование и перемирная грамота, существующая между обеими странами (имеется в виду русско-ливонский договор 1493 г.), купечества не касается.91) Настаивая на разграничении между «делами страны» и «делами купца», ганзейские послы пытались, таким образом, подвести юридическое основание под нежелание Ганзы принимать на себя нормы русско-ливонских договоров, касавшиеся русских церквей и концов в ливонских городах. В основе этого нежелания лежало стремление не допустить дальнейшего развития самостоятельной заграничной торговли русского купечества, представлявшей угрозу для монополии Ганзы на посредническую торговлю между Россией и Западной Европой.

Столкновение русской программы, согласно которой предварительным условием ликвидации конфликта являлось принятие Ганзой новых обязательств, касавшихся деятельности и юридического положения русских купцов в Ливонии, и ганзейской, требовавшей безоговорочной выдачи конфискованных в Новгороде ганзейских товаров и четырех задержанных ревельцев и отстаивавшей «старину», должно было привести к неудаче переговоров. О безрезультатности Нарвского съезда сообщают нам Хроника Реймара Кока (любекского хрониста) и Псковская летопись. Согласно хронике Реймара Кока, причина неудачи съезда заключалась в несправедливых требованиях русских. Псковская летопись, не останавливаясь на причинах неудачно закончившихся переговоров, лишь констатирует, что после двухнедельного съезда псковские представители вернулись в Псков, «не учиниша ничто же».92)

Анализ материалов Нарвского съезда и изложенной на нем программы русского правительства позволяет, как нам кажется, более точно ответить на вопрос о том, в каких целях русское правительство намеревалось использовать закрытие немецкого двора в Новгороде.

Мы уже отмечали, что закрытие немецкого двора было подготовлено недовольством русского правительства положением русских купцов в ливонских городах, непосредственным же толчком к решению Ивана III послужили казни двух русских в Ревеле, со всей остротой поставившие вопрос о юридическом статусе русского купечества в Ливонии. Стремление изменить этот статус, {292} скрывающееся de facto за требованием выдачи «злодеев», виновных в насилиях над русскими в ливонских городах, красной нитью проходит через переговоры русских властей с посольствами ливонского магистра об улаживании русско-ганзейского конфликта. На Нарвском съезде к этому требованию в качестве второго предварительного условия ликвидации конфликта было добавлено требование принятия на себя Ганзой обязательства русские церкви и концы в ливонских городах «держать чисто» и «не чинить насилий». Таким образом, закрытие немецкого двора русское правительство использовало как средство для создания более благоприятных условий пребывания и деятельности русских купцов в Ливонии. Эта цель, которую впервые по отношению к Ганзе русское правительство выдвинуло во время русско-ганзейских переговоров 1487 г. и которую оно ставило (объективно) в момент закрытия немецкого двора, ко времени Нарвского съезда приобрела четкий характер и была изложена, в виде ряда конкретных требований, предъявленных Ганзейскому союзу.

Разрыв торговых сношений между Россией и Ганзой в связи с русско-ливонской войной 1501—1503 гг. и вопрос об их восстановлении в 1503—1509 гг.

Неудача русско-ганзейских переговоров 1498 г. совпала с обострением отношений между Россией, с одной стороны, и Великим княжеством Литовским и Ливонием — с другой. Брак Александра Казимировича с Еленой Ивановной не оправдал возлагавшихся на него надежд: Иван III не думал отказываться от политики воссоединения под своим скипетром русских земель, оказавшихся временно под властью литовских феодалов, Александр не принимал мер для прекращения политики угнетения православного населения, проводившейся в Великом княжестве Литовском. В этих условиях новое столкновение между Литвой и Москвой было неизбежным. Возрастающее напряжение в русско-литовских отношениях Плеттенберг стремился использовать для осуществления своей заветной мечты — нанесения удара по Русскому государству с целью его ослабления; Ливонский орден стал деятельно готовиться к войне.

И Александр, и Плеттенберг сделали попытку заручиться поддержкой Ганзейского союза: Плеттенберг просил Ганзу оказать Ордену помощь и прекратить торговлю с русскими,93) Александр предложил Ганзе заключить союз о взаимопомощи, согласно {293} которому Ганза должна была предоставить великому князю Литовскому помощь людьми и деньгами, а он в свою очередь брал обязательство в случае нападения с чьей-либо стороны (за исключением польского короля) на ганзейские города оказывать им необходимую помощь.94)

Однако ганзейские города, несмотря на неудачу нарвских переговоров, не проявили энтузиазма в отношении полученных предложений. Ганзейский съезд в Любеке (28 мая — 15 июня 1498г.), заслушав письмо магистра, принял решение торговлю с русскими в Ливонии в ближайшие годы не прекращать. По поводу же просьбы магистра о помощи послы вендских городов выразили в общей форме готовность не оставлять магистра без помощи; послы же других городов заявили, что они не имеют полномочий решать этот вопрос и должны запросить своих старейших, уклонившись, таким образом, от согласия на оказание помощи. Ответа ганзейских городов на предложение Александра заключить союз, с которым он прислал летом 1498 г. в Любек своего посла Юрия Шенке, мы не знаем, но очевидно, он был отрицательным, так как в своей переписке по поводу посольства великого князя Литовского Любек и ливонские города высказывались в том духе, что соглашаться на его предложение не следует.95)

Более сложным было положение ливонских городов в отношении военных планов Плеттенберга: находясь в зависимости от ландесгерров, они не имели возможности совсем избежать участия в военных приготовлениях Ордена, но стремились долю своего участия сделать как можно более умеренной. Так, когда на ландтаге в Валке 3-6 июля 1498 г. обсуждался (по требованию Плеттенберга) вопрос о введении в Ливонии налога на военные нужды, послы городов дали уклончивый ответ: они заявили, что предполагаемый налог противоречит привилегиям городов, что города и так обременены различными расходами, и лишь в самой общей форме обещали, что в случае необходимости города будут вести себя «достойно».96)

Несмотря на все стремление ливонских городов отмежеваться от военных планов Ордена, военные приготовления не могли их не коснуться. На ландтаге в Валке 3-6 июля 1498 г. было принято решение запретить продажу русским меди; на ландтаге 9-12 сентября 1499 г. вопрос о запрещении продажи русским военных материалов обсуждался еще детальнее: было решено запретить продажу не только оружия и военных материалов (пушек, панцирей, селитры, серы, меди и т.д.), но и всего, что может {294} быть использовано для военных нужд (медных котлов, железной проволоки и т.д.).97) Из переписки городов явствует, что в числе запрещенных товаров значилась и различного рода металлическая посуда.98) Эти ограничения затрагивали, естественно, торговые интересы ливонских городов.

Военные приготовления Ордена не могли остаться незамеченными русским правительством. И это обстоятельство, очевидно, отразилось на судьбе задержанных в Новгороде ревельских купцов: летом 1498 г. они были отправлены вместе с частью ганзейских товаров в Москву.99)

Несмотря на ухудшение политической обстановки в Прибалтике в последние годы XV в., русско-ганзейская торговля продолжалась в Пскове, Ивангороде и ливонских городах. Она продолжалась, пока в 1501 г. не вспыхнула война между Ливонским орденом и Русским государством. В мае–июне 1501 г. был ратифицирован союзный договор между Ливонией и Литвой, а вскоре после этого в Дерпте были арестованы псковские купцы — 150 человек: товар их был конфискован, а купцы брошены в темницу.100)

Псковским послам дерптские власти объяснили свой поступок как ответную меру на ограбление русскими немецких церквей в Дерпте. Совершенно очевидно, что (даже если ограбление и имело место) такой массовый арест русских купцов был связан с решением Ливонии начать войну с Россией. Именно поэтому, несмотря на трехкратное посольство псковичей и дополнительное посольство новгородских наместников, дерптские власти не только не пошли на улаживание конфликта, но задержали псковского и новгородского послов.101) Вслед за арестом псковских купцов в Дерпте начались военные действия и торговые сношения были разорваны.

Но, как это обычно бывало во время русско-ливонских войн, Ливонскому ордену не удалось добиться полного прекращения торговых связей между Россией и Западной Европой. Запрещенная торговля продолжалась и, как всегда, осуществлялась через Выборг и подвластную ему область.

Материалы, сообщающие о торговле с Россией через Выборг во время русско-ливонской войны 1501—1503 гг., примечательны {295} тем, что в качестве активных участников этой торговли они называют карельских крестьян. Осенью 1501 г. морская стража, высланная по приказу магистра, натолкнулась в устье Невы на флотилию судов, на которых карелы везли русским соль и другие товары. Карелы были арестованы и вместе с товарами доставлены в Ревель. При допросе они показали, что конфискованная у них соль в количестве 10 ластов (1 ласт = 125 пудам) была куплена у ревельцев. В завязавшейся по этому поводу переписке наместник Выборга Эрик Турссон заявил свой протест по поводу задержания подданных шведского короля — крестьян — и напомнил, что когда шведы воевали с русскими (имеется в виду русско-шведская война 1495—1497 гг.), то никто из шведов не препятствовал ливонским купцам и крестьянам вести торговлю с русскими. Эрик Турссон выразил надежду, что ливонские власти так же будут поступать в отношении шведских подданных, и добавил, что он не может запретить своим крестьянам торговать с русскими.102)

В запрещенной торговле с русскими при посредничестве Выборга участвовали и ганзейские города: так, осенью 1502 г. ревельская морская стража задержала корабли с товарами, направлявшиеся из Риги и Данцига в Выборг.103) Торговлю с русскими вели и ревельские купцы, хотя на Ревель (в силу его географического положения) был возложен надзор за соблюдением запрета: Эрик Турссон в письме к рату Ревеля от 4 апреля 1503 г., протестуя против репрессий ливонских властей в отношении шведских подданных, торговавших с русскими, указывал, что из Ревеля в 1502 г. было отправлено на Неву для русских более 2000 ластов соли.104) О запрещенной торговле с русскими сообщает и ревельская хроника: в сохранившихся фрагментах хроники за 1501— 1503 гг. излагается дело ревельца Ганса Мекинга, доставлявшего русским не только сукна, мед, соль, но товары, которые могли быть использованы для военных нужд — медь, серу, железную проволоку, селитру и т.д.; когда Мекингу предъявили обвинение в незаконной торговле, он заявил в свое оправдание, что в Ревеле на открытом рейде находится судно из Пруссии с 500 штуками красной кожи, предназначенной для русских, а в Выборге товаров, привезенных из Данцига и Любека, больше, чем их бывает в Нарве в мирное время.105) Все эти данные свидетельствуют о том, что экономические интересы прибалтийских городов, жизненно {296} заинтересованных в торговле с Россией, брали верх над военнополитическими соображениями. Несмотря на условия военного времени, запрещенная торговля с Россией продолжалась.

Осенью 1502 г., когда для Литвы и Ливонии окончательно обозначилась вся бесперспективность продолжения войны против Русского государства, ганзейские города стали обсуждать вопрос о возможности восстановления в связи с предстоящим русско-ливонским перемирием нормальных торговых сношений с Россией. В письме к магистру Любек просил его, чтобы в случае, если дело дойдет до соглашения с русскими, иметь в виду интересы купечества и вопрос о задержанных в Новгороде купцах и конфискованных товарах. Одновременно Любек обратился с просьбой к Ревелю принять все меры к тому, чтобы ганзейцы остались бы в России при старых обычаях, свободах и привилегиях.106) Условием урегулирования отношений с русскими Ганза и на этот раз ставила сохранение привилегий ганзейского купечества. Однако ландтаг в Вольмаре, созванный в январе 1503 г. для рассмотрения условий мира с русскими, не желая, очевидно, осложнять предстоящие мирные переговоры вопросом о ганзейских привилегиях, ограничился лишь самым общим наказом послам магистра позаботиться о новгородской конторе, задержанных купцах и конфискованных товарах.107) В инструкцию послам магистра к великому князю Московскому был включен также лишь лаконично сформулированный пункт о необходимости освобождения задержанных в Новгороде купцов.108)

Во время мирных переговоров между Ливонией и Русским государством, происходивших в Москве в марте–апреле 1503 г., представители великого князя на требование выдачи задержанных ревельских купцов отвечали, что последние задерживаются из-за насилий, которые творили над русскими в Ревеле, и если будет «дана управа» (имеется, очевидно, в виду компенсация пострадавшим и наказание виновных), то они будут освобождены; что касается конфискованных у ганзейцев товаров, то эти товары возврату не подлежат, так как после срыва переговоров в Нарве в 1498 г. они были распределены между русскими «жалобщиками» в виде компенсации за ущерб, причиненный им в ливонских городах. Русские представители требовали немедленной выдачи псковских купцов, задержанных в Дерпте. Под нажимом литовских послов, грозивших, что если ливонские послы не согласятся на выдачу русских купцов и сорвут переговоры, то литовцы обратятся с жалобой к папе, ливонские послы должны были согласиться с требованием русских: в грамоты о 6-летнем перемирии с Новгородом и Псковом были включены статьи об освобождении {297} псковских и новгородских купцов, задержанных в Ливонии.109) Урегулирование же русско-ганзейского конфликта в целом было отложено до новых переговоров между Россией и Ганзой, в связи с чем ливонские послы получили от имени Ивана III охранную грамоту для ганзейского посольства.110) Таким образом, заключение перемирия с Ливонским орденом не привело к восстановлению русско-ганзейской торговли.

Это обстоятельство больно ударило по интересам ливонских городов, и после заключения русско-ливонского перемирия вопрос о восстановлении торговли с Россией становится центральным в политике городов. На ландтаге в Вольмаре, созванном в конце мая 1503 г., представители городов просили магистра постараться, чтобы торговля продолжалась «по старине», иначе заключенный мир для городов будет тяжелым; решено было, что вместе с послами магистра, которые должны были ехать в Новгород для утверждения перемирия, Дерпт и Ревель пошлют для урегулирования вопросов торговли своего представителя — молодого человека.111) Но посольство не привело к желательным для городов результатам. В ответной грамоте новгородских наместников, князей Д.В. Щени и В.В. Шуйского, указывалось, что торговля не может быть восстановлена, так как «правды в немець нет и они лжут»: согласно перемирию новгородские и псковские купцы, задержанные в Ливонии, должны были быть отпущены с товарами, а их отпустили «сухими головами, а товар их и грабеж им не отдали, ни управды ни в чем не учинили»; если ливонские власти и 73 города послам и купцам товар отдадут, церкви и русские концы «очистят» и пришлют бить челом о перемирии, то «мы тогда, посмотря по их исправлению и по их челобитью, да по государей наших царей русских веленью учиним о торгу, как будет пригоже».112) {298}

Получив такой ответ от новгородских наместников, ливонские города пытались договориться с Псковом при посредничестве дерптского епископа: осенью 1503 г. епископ посылал посольство в Псков, которое должно было вести переговоры и по вопросам торговли. Однако посольство дерптского епископа не дало для городов никаких результатов.113)

Съезд ливонских городов в Вольмаре в феврале 1504 г., специально занимавшийся рассмотрением вопроса о русско-ганзейских отношениях, вынес решение отправить в Новгород к наместникам великого князя новое посольство.114) В инструкции послам Дерпта (Герту Буку) и Ревеля (Юргену Баде) предписывалось выразить наместникам Новгорода удивление, почему, несмотря на заключение перемирия, торговля запрещена, и просить великого князя, чтобы во время перемирия торговля велась бы в Дерпте и Нарве; что касается конфликта между великим князем и 73 городами, то инструкция предписывала послам не говорить о нем, а получить охранную грамоту для большого посольства (merckliker badescop), которое будет вести соответствующие переговоры.115) Каков был ответ русских властей посольству Ревеля и Дерпта 1504 г., неизвестно, но Ревель в письме Любеку квалифицировал его как «оскорбительный».116) В 1505 г. ливонские города предприняли еще один шаг для того, чтобы добиться восстановления торговли с Россией, на этот раз с помощью магистра: по просьбе Ревеля и Дерпта ливонский магистр летом 1505 г. послал посла к новгородским наместникам с письмом, в котором просил их оказать содействие в восстановлении торговли в Дерпте и Нарве.117)

Ответ русских властей посольству ливонского магистра 1505 г. известен по изложению его в письме магистра Ревелю от 27 июля 1505 г. и в письме папского комиссара в Ливонии Эбергарда Сцелле Любеку от 30 июня 1505 г. Эбергард Сцелле, характеризуя взаимоотношения между Ливонией и Россией, отмечает, что на все старания восстановить «по старине» торговлю между Ливонией и ганзейским купечеством, с одной стороны, и Россией — с другой, русские дали «оскорбительный и невыносимый» ответ: когда магистр, ливонские прелаты и 73 ганзейских города пошлют послов и согласятся оплатить весь причиненный ущерб, освободить пленных, дома и церкви греческой веры «очистить» и отстроить, попросят о пожаловании и будут бить челом, тогда {299} русские подумают, хорошо ли торговлю продолжать «по старине».118) Плеттенберг в письме Ревелю сообщал, что его посольство, посланное в Новгород, должно было ожидать там ответа от великого князя, и этот ответ гласил следующее: после того как будут оплачены все товары (очевидно, захваченные у русских), и «дана управа по всем обидным делам», и Ливония откажется от союза с польским королем, следует послать послов в отчину великого князя Московского в Великий Новгород бить челом, чтобы торговля была бы разрешена. Магистр, как и папский комиссар, расценил ответ русского правительства как проявление высокомерия со стороны русских.119)

Анализ документов, связанных с посольствами ливонских городов и магистра в Россию в 1503—1505 гг., позволяет четко уяснить позиции сторон. Ливонские города, жизненно заинтересованные в торговле с Россией, стремились добиться частичного восстановления торговли — в Дерпте и Нарве, откладывая урегулирование русско-ганзейского конфликта до посылки «большого» ганзейского посольства. Но так как срок посольства не был определен и с организацией его ганзейские города, по-видимому, не спешили (во всяком случае охранная грамота, данная Иваном III для ганзейского посольства 2 апреля 1503 г., реализована не была), то позицию ливонских городов можно охарактеризовать как стремление возобновить торговые отношения с Россией, пусть с локальным ограничением их, но зато без пересмотра традиционных основ русско-ганзейских отношений.

Русское правительство, не соглашаясь на частичное восстановление торговли, вопрос о ее восстановлении связывало с вопросом об урегулировании русско-ганзейского конфликта в целом. Условиями такого урегулирования оно считало, как это следует из ответа новгородских наместников 1503 г. и ответа великого князя 1505 г., оказание «исправы» русским, пострадавшим в ливонских городах, и «очищение» русских церквей и концов в тех же ливонских городах. Иными словами, вопрос о ликвидации русско-ганзейского конфликта, следовательно и об открытии немецкого двора в Новгороде, русское правительство ставило в зависимость от согласия Ганзы взять на себя обязательства, которые должны были способствовать созданию более благоприятных условий для деятельности русских купцов в Ливонии. В этом отношении цели, которыми руководствовалось русское правительство в рассматриваемое время, являлись повторением программы, изложенной русскими представителями на Нарвском съезде 1498 г. и направленной на пересмотр существовавших норм русско-ганзейских отношений.

По сравнению с программой 1498 г. позиция русского правительства в 1503—1505 гг. имела два отличия. Во-первых, в ответе {300} новгородских наместников 1503 г. и ответе великого князя 1505 г. отсутствовало требование о выдаче «злодеев» (под ними, как мы помним, подразумевались в первую очередь ревельские судьи), виновных в насилиях над русскими в ливонских городах. В этой связи отметим, что три ревельских купца (четвертый купец умер), которые задерживались в России с 1494 г. и освобождение которых ставилось в зависимость от выдачи «злодеев», были освобождены в конце 1505 г.120) Этот факт показывает, что отсутствие в ответах русских властей 1503 и 1505 гг. требования выдать «злодеев» не было случайностью: совершенно очевидно, что к этому времени русское правительство отказалось от своего требования, убедившись, по-видимому, в его нереальности. Но отказ русского правительства от требования выдать «злодеев» не означал, как мы постараемся показать далее, отказа от стремления добиться изменения юрисдикции, действовавшей в сфере русско-ливонских и русско-ганзейских отношений.

Во-вторых, в ответе великого князя послу магистра летом 1505 г. было требование об отказе Ливонии от союза с Литвой, которое впервые было высказано в грамоте Ивана III от 19 июня 1505 г. императору Максимилиану, присылавшему в Москву посла с просьбой освободить ливонцев, захваченных в плен во время русско-ливонской войны. В грамоте Максимилиану Иван III в качестве предварительного условия освобождения пленных ливонцев выдвинул требование об отказе Ливонии от союза с Литвой.121) В ответе посольству ливонского магистра летом 1505 г. это требование Иван III распространил и на сферу русско-ганзейских отношений, поставив в зависимость от его выполнения восстановление русско-немецкой торговли. Таким образом, в качестве одной из важнейших задач своей ливонской и ганзейской политики русское правительство выдвинуло в 1505 г. задачу расторжения ливонско-литовского союза. При той ситуации, которая существовала в сфере русско-литовских отношений, такая целеустремленность русского правительства была понятна: правительство Литвы смотрело на переход к России Северской Украины, Гомеля, Брянска и других городов (согласно перемирию 1503 г.) как на отторжение принадлежавших Литве земель, русское же правительство стремилось добиться возвращения России и других русских земель, находившихся еще под властью Литвы. Неизбежность новой войны с Литвой была очевидной, и для великокняжеского правительства было крайне важно обеспечить нейтралитет Ливонии,122) для чего использовались, как мы видели, и политические, и экономические рычаги.

Плеттенберг счел требования Ивана III, изложенные в его ответе послу Ордена летом 1505 г., неприемлемыми и расценил {301} ответ, как мы уже отмечали, как проявление высокомерия со стороны русских. Очевидно, такой же была и реакция ливонских городов.

При констатации твердого нежелания русского правительства соглашаться на частичное восстановление торговли, предлагаемое в 1505 г. ливонскими городами, встает вопрос: что позволяло ему проявлять такую твердость? Ведь, казалось бы, разрыв русско-ганзейских торговых отношений, от которого так страдали ливонские города, не мог быть безразличным и для России? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо обратиться к материалам, освещающим торговлю, совершавшуюся «по обходным путям».

Прежде всего это была, как всегда, торговля через Выборг, через который западноевропейские товары поступали в Россию, а русские — на Запад, в частности в ганзейские города. Помимо торговли через Выборг, после заключения русско-литовского перемирия оживились торговые сношения с Великим княжеством Литовским и через его территорию:123) в письмах ливонских городов, относящихся к первым годам перемирия, содержатся постоянные жалобы на то, что запрещенная торговля совершается по «обходным путям» через Выборг и Литву. Ливонские города особенно подчеркивали, что в то время как постановлениями ландтагов строжайше запрещалось продавать русским товары, которые могли бы быть использованы в военных целях, эти товары (медь, олово, проволока, металлическая посуда и т.д.) поступали в Россию через Выборг и Литву.124) Через Польшу–Литву ввозилось в Россию и серебро,125) в котором русское правительство нуждалось для чеканки монет и которое тогда занимало значительное место в ганзейском импорте в Россию. Возможно, что серебро, ввозившееся в Россию через Польшу–Литву в первые годы XVI в. во время разрыва торговых отношений с Ганзой, поступало из Центральной Европы.126) В ответ на жалобы ливонских городов на развитие торговли через Выборг и Литву Любек и вендские города принимали в 1503 и 1505 гг. постановления о строгом соблюдении рецессов ганзейских съездов 1447 и 1470 гг., {302} специально направленных против нарушений запретов торговли.127) Но эти постановления выполнялись спустя рукава.

Наряду с активизацией в связи с разрывом русско-ганзейских отношений русско-шведской и русско-литовской торговли более интенсивными становятся и торговые сношения между Россией и Данией. Дания, бывшая во вражде с Ганзой, по-видимому, в значительных размерах поставляла военные материалы России. Так, известно, что в 1507 г. король Дании Иоанн отправил в Россию корабль с 30 ластами военного снаряжения (медь, олово, свинец, ядра и порох для пушек, а также формы для отливки орудий); на корабле находились и 4 пушечных мастера из Шотландии, имевшие опыт в отливке орудий.128) Известие об отправке этого корабля интересно не только для характеристики русско-датских связей начала XVI в., но и как наиболее раннее сообщение о поездке в Россию специалистов из Шотландии, которых Иоанн Датский завербовал, очевидно в силу дружественных отношений, существовавших между Данией и Шотландией, скрепленных родственными связями датского и шотландского королевских домов.129)

Центром русско-скандинавской торговли в первое десятилетие XVI в. стал Ивангород. Ревель в 1505 г. писал Любеку, что датчане, шведы, странствующие купцы и пользующиеся обходными путями по желанию великого князя посещают Ивангород и что если они будут там продолжать торговлю, то это приведет Ревель к гибели. Вопрос о торговле в Ивангороде купцов «чужих наций» и неганзейцев обсуждался на съезде ливонских городов в Ваве в 1506 г.; съезд отметил, что эта торговля совершается во вред Дерпту и Ревелю. В 1507 г. Нарва писала Ревелю, что шведские купцы на русской стороне ведут нехристианскую торговлю с русскими и шведский корабль находится у русского берега; если шведы пробудут здесь все лето, то это не принесет добра стране (Ливонии).130) Все эти известия свидетельствуют о быстром росте в первые годы XVI в. торгового значения Ивангорода, который в силу своего приморского положения охотно посещался скандинавскими купцами.

Торговые сношения со скандинавскими странами в начале XVI в. приняли такой интенсивный характер, что в правительственных кругах Москвы обсуждался даже одно время проект передачи немецкого двора в Новгороде шведам: наместник Выборга Эрик Турссон в письме шведскому государственному совету {303} от 11 января 1508 г. писал, что великий князь по поводу немецкого двора готов дать добрый ответ и русские власти обещают предоставить шведам свободный проезд в Новгород и обратно.131)

Своеобразную роль в торговле России с Западом в начале XVI в. играло село Норовское. Впервые упомянутое в переписной оброчной книге Шелонской пятины 1498 г., село Норовское было довольно значительным: оно насчитывало 62 двора. Будучи расположено в устье Наровы при впадении в нее р. Росоны, село Норовское являлось своего рода морскими воротами России. Его жители занимались не только рыболовством и земледелием, но держали постоялые дворы для торговых гостей и, встречая купеческие караваны, служили для них лоцманами, вводили иностранные и русские суда в Нарову и выводили их на воды Балтики.132)

Развитию русско-скандинавской и русско-литовской торговли в начале XVI в. способствовала торговая политика России. Стремясь к упрочению международных экономических связей, русское правительство принимало меры к установлению и расширению непосредственных торговых контактов с европейскими странами, минуя посредничество Ганзы. Этой цели отвечали статьи русско-литовских договоров 1503 г. 1508 гг., создававшие благоприятные условия для торговли между Россией и Литвой,133) а также постоянно проявлявшаяся во время посольских сношений забота русского правительства об охране интересов русских купцов в Литве.134) Развитию русско-западных экономических контактов, минуя посредничество Ганзы, содействовали и торговые статьи русско-датских договоров. Первый русско-датский договор, заключенный в 1493 г. между Иоанном Датским и Иваном III, предоставлял датским купцам в России и русским в Дании гарантии беспрепятственного проезда и торговли, защиты со стороны местных властей и справедливого суда. В связи с восшествием на престол Василия III в 1506 г. был заключен новый русско-датский договор, повторявший условия договора 1493 г. Торговые статьи русско-датских договоров, как видно из приведенных материалов, успешно реализовывались.135)

Приведенные данные о русско-скандинавской и русско-литовской торговле начала XVI в. позволяют, как нам кажется, сделать вывод о том, что благодаря этой торговле Россия сохраняла экономические связи с Западной Европой и имела возможность {304} компенсировать в какой-то мере ущерб, наносимый ее экономике разрывом русско-ганзейских отношений. И в этом следует, на наш взгляд, искать одну из причин твердой позиции русского правительства в затянувшемся конфликте с Ганзой.136)

Ганзейские города, не сумев достигнуть с правительством Ивана III договоренности ни о восстановлении торговли в полном объеме на старых основаниях, ни о частичном восстановлении ее в Дерпте и Нарве, стали возлагать надежды на переход московского престола к новому великому князю. В феврале 1505 г. фогт Нарвы писал магистру, что, по донесениям некоего шпиона, после смерти старого великого князя престол должен перейти к его сыну Василию, но что русские больше склоняются к внуку великого князя, находящемуся в заточении; поэтому возможно, что в России вспыхнет междоусобица. В переписке ливонских городов конца 1505 — начала 1506 г. все время подчеркивается необходимость получения достоверных сведений о том, как решился вопрос о престолонаследии и к кому — к Василию или Дмитрию — перешло великое княжение.137) Любек в письме к Данцигу от 22 февраля 1506 г. на основе сведений, полученных из Ливонии, выражал надежду, что после смерти великого князя, может быть, удастся найти средство восстановить новгородскую контору.138) Подробно вопрос о внутреннем положении России и возможных в связи с этим перспективах для Ганзы обсуждался на ганзейском съезде в Любеке 21 мая — 23 июня 1506 г. На съезде было зачитано письмо Дерпта, в котором сообщалось, что после смерти великого князя можно ожидать разделения страны и вражды между его сыном Василием и внуком Дмитрием, благодаря чему удалось бы, быть может, получить разрешение на посещение новгородской конторы; но о внуке великого князя нет никаких известий, поэтому следует опасаться, что вся власть останется в руках Василия, сына великого князя.139)

Приведенные документы чрезвычайно интересны, они показывают, как внимательно ганзейские города следили за событиями в России и как интуитивно правильно оценивали их значение для развития русско-ганзейских отношений: междоусобная борьба привела бы к ослаблению внешнеполитического положения России и сделала бы возможной восстановление прежних позиций Ганзы; централизация означала, как это, по-видимому, понимали ганзейские города, продолжение политики {305} противодействия монополии Ганзы на посредническую торговлю между Россией и Западом (не случайно Дерпт в своем письме подчеркивал, что следует опасаться сосредоточения власти в России в одних руках).

Надежды ганзейских городов на внутренние раздоры в России оказались тщетными. Убедившись в этом, города решили обратиться к новому великому князю. На съезде ливонских городов в Пернау в феврале 1507 г. от имени 73 ганзейских городов было составлено письмо к Василию III с просьбой возвратить ганзейцам товары, которые были конфискованы при его отце.140) 28 марта посол городов Ганс Рихардес передал письмо наместнику Ивангорода для пересылки в Москву великому князю.141) Василий III в ответной грамоте от 8 апреля писал, что предыдущие ганзейские посольства на просьбу о возвращении конфискованных товаров получали отрицательный ответ, потому что магистр, епископы и вся Ливония, а также 73 ганзейских города вступили в союз с Литвой и нанесли большой ущерб землям Новгорода и Пскова; великий князь требовал, чтобы этот союз был расторгнут, ущерб возмещен, и тогда города могут послать посольство к новгородским наместникам для переговоров о мире.142) В грамоте Василия III ничего не говорится об «очищении» русских церквей и концов в ливонских городах и других требованиях, направленных на создание благоприятных условий для развития русской торговли в Ливонии, о чем речь шла на Нарвском съезде 1498 г. и в ответах русских властей посольствам ливонского магистра и городов в 1503—1505 гг. В грамоте Василия III ганзейским городам предъявляется лишь одно требование — отказаться от союза с Литвой. Думается, что это обстоятельство не означало отступления правительства Василия III от политики содействия развитию русской торговли в Ливонии. Просто на какой-то момент эта задача отошла на задний план по сравнению с другим насущным требованием: обеспечить в канун войны с Литвой (военные действия начались в 1507 г.) нейтралитет Ливонии и Ганзы и изолировать Литву. В этой связи отметим, что хотя Ганза не являлась подобно Ливонии союзницей Литвы, но основания опасаться возникновения такого союза были: великий князь Литовский Александр еще в 1498 г. обращался к Любеку с предложением заключить литовско-ганзейский союз (см. с. 293), Сигизмунд, великий князь Литовский и польский король, в 1507 г. вновь выразил готовность вступить в союз с Ганзой против России.143) И правительство {306} Василия III использовало все имевшиеся в его распоряжении средства, чтобы не допустить создания этого союза. Реакция ганзейских городов на грамоту Василия III неизвестна. Но поскольку в источниках нет никаких сведений об организации городами в соответствии с предложением Василия III посольства к новгородским наместникам, постольку мы вправе предположить, что требование Василия III о принятии обязательства в отношении Литвы города принять не согласились.

Хотя одной из причин, позволявшей русскому правительству проводить последовательную твердую политику в отношении Ганзы, являлось, как мы уже указывали, развитие торговли по «обходным путям», через скандинавские страны и Литву, тем не менее эта торговля не могла полностью компенсировать прерванные традиционные связи с ганзейскими городами, в первую очередь с ливонскими. Потребность в налаживании торговых отношений привела к тому, что, несмотря на продолжавшийся официально запрет торговли, строгость его с обеих сторон была постепенно смягчена и с 1506—1507 гг. русско-немецкая торговля в Нарве и Дерпте была возобновлена «явочным порядком». В ливонских и ганзейских источниках, относящихся к этим и последующим годам, о русско-немецкой торговле в Дерпте и Нарве речь идет как об обычном явлении, ливонские города принимали лишь меры к тому, чтобы удерживать ее в старом русле и не позволять развиваться новым формам, в частности торговле в кредит, тенденция к чему имела место, видимо, в рассматриваемое время.144)

Естественно, что частичное возобновление торговли в Нарве и Дерпте не могло полностью удовлетворить ганзейские города, особенно ливонские, в экономике которых большую роль играла торговля с Россией. В связи с приближающимся окончанием шестилетнего перемирия между Ливонией и Россией и предстоящими переговорами о заключении русско-ливонского мира ганзейские города стали связывать с этими событиями возможность ликвидации русско-ганзейского конфликта.145) Однако результаты русско-ливонских переговоров 1509 г. не оправдали возлагавшихся на них городами надежд. Когда послы магистра поставили вопрос о необходимости возвращения конфискованных у ганзейцев товаров, то получили ответ великого князя, гласивший, что конфискованные товары не принадлежали ливонцам, поэтому у ливонских послов нет права для переговоров по данному вопросу; послов для переговоров должны были прислать города.146) Правительство Василия III последовательно придерживалось {307} установки, сформулированной еще при Иване III о том, что ликвидация русско-ганзейского конфликта могла быть достигнута только путем переговоров с ганзейскими городами.

В результате русско-ливонских переговоров 1509 г. были заключены три договора: между Ливонией и Новгородом, между Ливонией и Псковом и Дерптским епископством.

Как мы уже указывали, во всех трех договорах большое место занимали статьи, касавшиеся торговли. Проведенный выше анализ этих статей показал, что основной целью их являлось подтверждение и дальнейшее расширение благоприятных условий для торговли русских купцов в Ливонии. К названным статьям по своей направленности примыкали и статьи, обязывавшие ливонских ландесгерров русские церкви и концы в ливонских городах «держать чисто» и «не обидеть». Вместе с тем русско-ливонские договоры 1509 г. вводили важное ограничение торговле немецких купцов в Новгороде и Пскове: им запрещался ввоз соли в Новгородскую и Псковскую земли. Введение этого запрета было продиктовано соображениями протекционистского характера.

Исключительное значение имели также разделы договоров, посвященные вопросам юрисдикции и судопроизводства. Они вводили новые нормы судопроизводства по гражданским и уголовным делам. В случае тяжб между русскими и немцами, иски по которым не превышали 10 руб., ответчики (новгородцы в ливонских городах и немцы в Новгороде) должны были судиться по месту возникновения тяжбы местными властями; если же иск превышал 10 руб., то ответчик должен был доставляться на «вопчий остров» на Нарове (остров Кифгольм немецких источников) и судиться там смешанным судом, состоящим из представителей русской и немецкой сторон. Виновные в уголовных преступлениях во всех случаях подлежали смешанному суду на «вопчем острове». Устанавливалось также решение дел между новгородцами и немцами путем «роты» — клятвы, если суд присуждал к ней ответчика.147)

Статьи договоров 1509 г., касавшиеся юрисдикции и судопроизводства, отменяли действовавшее исстари в русско-ливонских и русско-ганзейских отношениях правило, согласно которому немцы в Новгородской земле и новгородцы в немецких городах по всем делам, как гражданским, так и уголовным, подлежали суду местных властей. Борьбу против этого правила русское правительство начало в 1494 г. закрытием немецкого двора в Новгороде, проведенным в ответ на казнь русских в Ревеле, совершенную на основе традиционной юрисдикции. Начатая русским правительством в 1494 г. борьба за пересмотр традиционной юрисдикции была продолжена, как мы помним, во время {308} русско-ганзейского съезда в Нарве в 1498 г. и русско-ливонских мирных переговоров 1503 г. Завершена она была применительно к Ливонии в 1509 г. с заключением русско-ливонских договоров этого года. Новые нормы юрисдикции и судопроизводства были выгодны в первую очередь русской стороне, так как благодаря им русские купцы освобождались из-под действия чужого и часто более тяжелого, чем русское, права.

Русско-ливонские договоры 1509 г., заключенные ливонскими ландесгеррами без участия городов, вызвали со стороны последних резко отрицательную реакцию. Особенное возмущение городов вызвали статьи о соли и о суде. В письме магистру от 9 июня 1509 г. Ревель писал, что крестоцеловальные грамоты содержат многие тяжелые для купечества и городов статьи, но особенно невыносима статья о том, что города не имеют права судить по тяжбам, превышающим 10 руб.; благодаря этому города лишаются дарованных им императорами, королями, князьями и магистрами права и привилегии творить суд.148) Рецесс съезда ливонских городов в Вейдене 22 июля 1509 г. по поводу статей о суде отметил, что русские настояли на большой несправедливости и что города желают, чтобы право суда соблюдалось «по старине»: каждая сторона должна судить у себя по своему праву; съезд подчеркнул также исключительную тяжесть для городов, особенно для Ревеля, статьи о соли. В связи с предстоящим приездом в Ливонию русских послов для утверждения мира съезд принял постановление просить магистра воздержаться от целования статей о суде и соли до прибытия посольства от заморских городов (имеется в виду посольство к великому князю от Ганзы). Города приняли решение также о том, что до посольства городов русские могут торговать только в Дерпте и Нарве и должны воздерживаться от посещений Риги и Ревеля; равным образом немецкие купцы и изучающие русский язык должны воздерживаться от посещения России.149) О принятых решениях ливонские города сообщили Любеку.150)

Рецесс съезда ливонских городов в Вейдене в июле 1509 г. показывает, что города, пользуясь своим правом самоуправления, отказались признать договоры, заключенные ландесгеррами, в разделах, касающихся городов — вопросах торговли и юрисдикции. Более того, вопреки статьям договоров, разрешавшим ливонским купцам свободное посещение Новгорода и Пскова и торговлю в Новгороде на немецком дворе, а новгородским и псковским купцам — посещение всех ливонских городов, последние вынесли постановление о продолжении запрета поездок для ливонских купцов в Новгород и Псков и для новгородских и псковских купцов — в ливонские города, за исключением Дерпта {309} и Нарвы. Совершенно очевидно, что принятые постановления представляли собой репрессивные меры, направленные против русских и имевшие целью заставить русское правительство отказаться от новых «невыносимых» для городов статей договоров.

Хотя по условиям договоров 1509 г. запрет, существовавший на торговлю с 1501 г. (со времени возникновения русско-ливонской войны), снимался и русско-ливонская торговля восстанавливалась, но в силу позиции, занятой ливонскими городами, это восстановление de facto не имело места. Русско-немецкая торговля велась только в Дерпте и Нарве, т.е. в тех городах, где она была восстановлена «явочным порядком» еще до заключения русско-ливонских договоров 1509 г.

Русско-ганзейские переговоры 1510 г.

Свое желание вести переговоры об улаживании русско-ганзейского конфликта непосредственно с ганзейскими городами, высказанное посольствам ливонских городов в 1507 г. и магистра в начале 1509 г., Василий III повторил в ответе императору Максимилиану. Максимилиан по просьбе Любека и других ганзейских городов 19 февраля 1509 г. обратился к Василию III с грамотой, в которой писал, что отец Василия «наущением некоторых смущенных человек» во время мира «противу всякоа правды» приказал немецких купцов в Новгороде арестовать и товары у них отнять; Максимилиан просил товары возвратить и восстановить торговлю на прежних основаниях.151) В ответной грамоте от 9 августа 1509 г. Василий III указывал (имея в виду, очевидно, переписку между Максимилианом и Иваном III), что императору известно, по какой причине была прервана торговля с Ливонией и 73 городами. Но когда магистр и вся Ливония «добили… челом… за свою вину», великий князь их пожаловал и велел своим о́тчинам Новгороду и Пскову «взять» с Ливонией перемирие (речь идет о мире 1509 г.) и разрешить торговлю. И если Любек и 72 союзных с ним города пришлют к наместникам Новгорода и Пскова бить челом «по пригожу», то великий князь «посмотря по их челобитью и исправлению» ради императора велит своим наместникам «взять с ними перемирие» и разрешить торговлю.152) Таким образом, восстановление торговли с Ганзой Василий III ставил в зависимость от русско-ганзейских переговоров, во время которых ганзейцы должны были продемонстрировать «свое поправленье». На вопрос, что великий князь понимал под «поправленьем» ганзейских городов, мы попытаемся ответить далее.

Хотя ганзейские города со времени нарвских переговоров 1498 г. упорно не соглашались на неоднократные предложения {310} русского правительства о переговорах, опасаясь, очевидно, постановки вопроса о нежелательном для них пересмотре основ русско-ганзейских отношений, в конце концов они должны были уступить: в результате переписки между городами и обсуждения на съездах во второй половине 1509 г. вопрос об организации посольства в Россию был решен.153)

В состав посольства вошли секретарь рата Любека Иоганн Роде, ревельские ратманы Иоганн Фиандт и Антониус Верне, секретарь Дерпта Матиас Леммке и ратманы Иоганн Радеманн и Эверт Ненштеде. От посольства сохранился ряд документов: инструкция послам, обращение городов к великому князю и отчет Иоганна Роде, включающий также текст русского проекта договора с Ганзой. Эти документы подробно освещают ход русско-ганзейских переговоров и дают четкое представление о целях, которых добивалась каждая сторона.

Позиция ганзейских городов излагается в инструкции послам. Инструкция начинается с пункта, предписывавшего требовать возвращения конфискованных у ганзейцев товаров.154) Специальные пункты вменяли в обязанность послам добиться заключения особого мира между купечеством и русскими;155) этими пунктами города подчеркивали свое желание отмежеваться от русско-ливонских договоров 1509 г. и от попыток распространения их норм на сферу русско-ганзейских отношений. Ту же цель преследовал и пункт о том, чтобы торговля солью велась «по старине» (по договорам 1509 г. ввоз соли в Россию запрещался). На статьи о суде, которых в прежних крестоцелованиях не было (имеются в виду статьи договоров 1509 г.), послам поручалось отвечать «с божьей помощью».156) Неоднократно подчеркивалось, что мир следует заключить «по старине» и купцов в Новгороде держать также «по старине».157) Присоединением Пскова к Русскому государству, которое произошло в начале 1510 г., был обусловлен пункт инструкции о том, что договор, заключенный между Дерптским епископством и Псковом, должен соблюдаться и что в соответствии с договором должна быть разрешена торговля на немецком берегу в Пскове.158) Основной мотив инструкции заключался в стремлении сохранить «старину» и нормы прежних русско-ганзейских договоров без изменений.

Вооруженное этой инструкцией, посольство ганзейских городов выехало 17 февраля 1510 г. из Нарвы и 21-го прибыло {311} в Новгород, куда несколько часов спустя приехал из Пскова Великий князь. 24 февраля он дал послам первую аудиенцию, во время которой Иоганн Роде зачитал обращение городов.159) В обращении после приветствия великому князю излагалась обычная в ливонских и ганзейских источниках версия русско-ганзейского конфликта, согласно которой великий князь по наущению «злых людей», вопреки договорам, правам и привилегиям купечества, арестовал ганзейских купцов и отобрал у них товар, и выражалась надежда (с ссылками на грамоту Василия III императору), что великий князь товар возвратит и даст купечеству «обычный мир» (eynen gewontliken frede).160) После зачтения обращения городов великий князь пригласил послов к обеду, а вечером прислал к ним на подворье подарки. 23 февраля послы имели вторичную аудиенцию у великого князя, после которой начались собственно переговоры с его советниками (redern).161)

Советники передали послам ответ Василия III на обращение городов. По поводу требования Ганзы возвратить конфискованные товары Василий III велел передать, что его покойный отец, великий князь Иван Васильевич, писал городам, что купцы и их товары были задержаны из-за насилий, которым русские подвергались в ливонских городах, и из-за того, что в Ревеле двое русских были сварены и сожжены. Новгородские наместники посылали к ливонским городам, требуя от них «исправы». Но так как ливонские города ее не оказали, то русские поступили в соответствии с крестоцеловальной грамотой, гласившей, что если «за неправой обращались трижды и ее не дали, то могут сами ее взять» (имелись в виду статьи русско-ливонских договоров 1481 и 1493 гг.); поэтому товары немецких купцов были конфискованы, и это так и должно остаться. На второе пожелание ганзейских городов — заключить мир «по старине» — великий князь велел ответить, что если города дадут обещание не вступать в союз против его страны с королем польским, шведским или каким-нибудь другим, и «дадут исправу по всем обидным делам», и «очистят» русские церкви и концы в немецких городах, и о конфискованных товарах больше не будут говорить, то послы могут вести переговоры о мире «по старине».162) Из ответа Василия III совершенно четко видно, что русское правительство: 1) отказывалось вести переговоры о конфискованных товарах, считая, что оно поступило в соответствии с нормами договоров (при этом нормы русско-ливонских договоров распространялись на сферу русско-ганзейских отношений); 2) заключение мира с ганзейскими городами оно связывало с принятием Ганзой ряда условий, важнейшим из которых являлось обязательство {312} не вступать в союз против России с другими государствами и «очистить» русские церкви и концы в немецких городах.

В ходе переговоров, происходивших 28 февраля и в последующие дни, ганзейские послы настаивали на возвращении или оплате конфискованных у ганзейцев товаров, но безрезультатно: советники великого князя повторяли аргументацию, приведенную в его ответе, с добавлением, что великий князь имеет обыкновение оставаться при своем мнении и что к этому вопросу нечего возвращаться.163) Много стараний употребили послы, чтобы добиться сохранения «старины» в торговле солью — права на ввоз ее в Россию; послы указывали, что соль — дар божий, что молодые люди учатся на ней торговле, что немецкая церковь и двор в Новгороде не могут быть в хорошем состоянии, если купец не сможет привозить всех товаров и т.д. На все эти доводы русские представители ответили, что к их господину «о соли» присылали государь польский, и татарский, и ливонский магистр, и шведский правитель и им всем было отказано, поэтому города также должны отказаться от ввоза соли; позицию великого князя русские представители мотивировали, как мы уже указывали, тем, что их господин властен предписывать своей стране что ему будет угодно и что он не желает чужой соли, так как имеет достаточно своей.164) Таким образом, запрет на ввоз соли, введенный в отношении ряда государств, в том числе и Ливонии, русское правительство желало распространить и на Ганзейский союз.

2 марта после очередной аудиенции у великого князя послам от его имени был вручен проект русско-ганзейского договора сроком на 12 лет.165) Русский проект 1510 г. существенно отличается от предшествовавших новгородско-ганзейских договоров. Необычно его введение, в котором на ганзейские города возлагается обязанность русские церкви и концы в немецких городах «очистить» и «впредь им вреда не чинить». В тексте проекта, помимо статей, содержащих обычную для всех новгородско-ганзейских договоров взаимную гарантию беспрепятственного пути, свободной торговли и личной безопасности для купцов обеих сторон, а также статей об ответственности за ограбление новгородцев на море и о дележе товаров, оставшихся после кораблекрушения, заимствованных из договора 1487 г., имеется ряд совершенно новых для русско-ганзейских договоров условий. Отметим важнейшие из них: 1) немецким купцам запрещались ввоз и торговля в Новгородской земле солью; 2) вводился новый порядок судопроизводства, по которому ограничивалась юрисдикция местных властей: их суду купцы-иноземцы (немецкие {313} в Новгороде и русские в немецких городах) подлежали только по гражданским делам, иски по которым не превышали 10 новгородских рублей; все остальные гражданские дела, а также все без исключения уголовные рассматривались совместным судом, состоявшим из русских и немецких представителей; вводилось также решение дел между новгородцами и немцами «ротою» — крестоцелованием; 3) ганзейские города обязывались не оказывать помощи Польше, Литве, Швеции, а также ливонскому магистру в случае конфликтов с Россией. Сличение этих новых для формуляров русско-ганзейских договоров статей с соответствующими статьями русско-ливонских договоров 1509 г. показывает, что последние послужили источником интересующих нас статей. Отмеченное обстоятельство свидетельствует о том, что правительство Василия III продолжало и развивало установку правительства Ивана III (четко выявившуюся во время русско-ганзейских переговоров 1487 и 1498 гг.) рассматривать Ганзу и Ливонию как единое целое и не делать различия между своей ливонской и ганзейской политикой. Эта установка была обусловлена. как мы указывали, перенесением центра русско-ганзейской торговли из Новгорода в Ливонию и стремлением создать наиболее благоприятные условия для торговли русских купцов в ливонских городах.

По сравнению со статьями русско-ливонских договоров рассматриваемые нами статьи русского проекта договора с Ганзой 1510 г. имеют лишь два отличия. Одно из них встречается в статье о нейтралитете: по условиям русско-ливонских договоров 1509 г. ливонские ландесгерры давали обязательство не вступать в союз с Польшей–Литвой; по условиям русского проекта договора 1510 г. Ганза не должна была вступать в союз не только с Польшей–Литвой, но и со Швецией и с Ливонским орденом; правительство Василия III хотело обеспечить нейтралитет Ганзы в случае любых возможных конфликтов в Прибалтике. Второе отличие имеется в статье о русских церквах и концах: по условиям русско-ливонских договоров 1509 г. ливонские ландесгерры давали обязательство «держать чисто» русские церкви и концы в ливонских городах, по условиям же проекта договора 1510 г. Ганза должна была дать аналогичное обязательство в отношении русских церквей и концов в немецких городах. Замена «ливонских городов» «немецкими городами» имела принципиальное значение. Правда, в начале XVI в. русские церкви и концы реально существовали только в ливонских городах. Однако, возлагая на Ганзу обязательство «держать чисто» русские церкви и концы в немецких городах, русское правительство подчеркивало, что оно исходит из возможности появления русских церквей и концов и в собственно германских городах, что могло произойти в связи с дальнейшей активизацией заграничной торговли русского купечества. Таким образом, русский проект договора 1510 г. преследовал цель создания благоприятных {314} условий для развития торговли русских купцов не только в Ливонии, но и на территории собственно Германии.

Очевидно, в принятии Ганзой всех рассмотренных нами новых для русско-ганзейских договоров условий и заключалось то «исправление» ганзейских городов, на которое указывал Василий III в своей грамоте Максимилиану как на предпосылку восстановления русско-ганзейского мира (см. с. 310).

Русский проект договора вызвал категорические возражения со стороны ганзейского посольства. По поводу статей, вводящих новые принципы судопроизводства, послы заявили, что принятие этих статей означает отказ городов от права суда, дарованного им папами, императорами и князьями, и что полномочий на это города послам не давали. Они заявили также, что не имеют полномочий на отказ от торговли солью, что требуется русской мирной грамотой; города не дали им полномочий и на отказ от требования возврата конфискованных ганзейских товаров, как того хотят русские. Охарактеризовав русский проект в целом как неприемлемый, послы отклонили его. Чтобы сгладить, очевидно, отрицательную реакцию великого князя, послы обещали русский проект договора передать городам для обсуждения и окончательного ответа. На этом переговоры закончились. 3 марта Василий III уехал из Новгорода в Москву, а 5 марта ганзейское посольство выехало в Нарву, куда прибыло 9 марта.166)

Русско-ганзейские переговоры 1510 г., как и переговоры 1498 г., потерпели неудачу из-за противоположности программ — русской, исходившей из необходимости серьезных изменений в сфере традиционных русско-ганзейских отношений, и ганзейской, отстаивавшей незыблемость традиции.

Новгородско-ганзейский договор 1614 г.

На съезде вендских городов в Любеке 22 мая — 4 июня 1510 г. Иоганн Роде, сообщая о результатах посольства в Россию, подчеркнул, что великий князь не хочет отдать ганзейцам их товар, разрешить ввоз соли в Россию, согласиться с правом суда городов по всем делам и, кроме того, требует, чтобы города не оказывали помощи Ливонии против русских; обо всем этом города должны подумать.167) Подробно вопрос о взаимоотношениях Ганзы с Россией обсуждался на общеганзейском съезде в Любеке 16 июня — 5 июля 1511 г. После отчета Иоганна Роде о посольстве и чтения русского проекта договора было решено, что города не могут его принять из-за товара, отнятого у ганзейцев, а также из-за имеющихся в русском проекте пунктов, касающихся ввоза соли в Россию {315} и отказа в помощи Лифляндии. Было решено, чтобы Любек получил у императора письмо к великому князю с просьбой о восстановлении торговли и передал бы это письмо ливонским городам; на ливонские города съезд возложил дальнейшую пересылку письма и ведение переговоров с великим князем.168)

В соответствии с просьбой Любека император Максимилиан 12 октября 1511 г. обратился к Василию III с письмом, в котором напоминал великому князю, что тот в ответ на просьбу императора отдать ганзейцам их товар обещал пожаловать ганзейские города, если они пришлют посольство,169) и указывал, что когда посольство прибыло к великому князю, то никакой милости с его стороны оно не встретило (император имел в виду посольство и переговоры 1510 г.). Максимилиан вновь просил великого князя отдать ганзейцам их товар и заключить с ними мир «по старине» о свободной торговле всеми товарами и особенно солью; при этом император повторял аргументацию ганзейцев: соль — дар божий, и от торговли ею зависит благополучие обеих сторон. В заключение император заверил великого князя в своей готовности сделать для него все возможное.170)

По неизвестным причинам Любек задержал пересылку ливонским городам письма императора великому князю. А между тем у ливонских городов, помимо купечества скандинавских стран и Литвы, успешно развивавших торговые связи с Россией, появился еще один соперник в лице Фуггеров — крупнейшего банковского и торгово-промышленного дома Южной Германии, стремившегося распространить свои операции на Ливонию и далее на Восток. Дерпт в письме Ревелю от 31 января 1511 г. писал, что Фуггеры и другие неганзейцы посылают товары в Нарву, торгуют с русскими и, возможно, сумеют овладеть немецким двором в Новгороде; Дерпт предлагал принять контрмеры, в частности запретить провоз неганзейских товаров через Ригу.171) Вопрос о торговле Фуггеров дважды обсуждался на ландтагах в Вольмаре в июне 1512 г. и августе 151.3 г. В рецессе последнего ландтага подчеркивалось, что Фуггеры приезжают в Ливонию со множеством товаров и их агенты проникают из Нарвы даже в Москву.172)

Возможно, что опасения перед перспективой окончательного перехода торговли с Россией в руки иноземного купечества побудили ливонские города (до получения письма императора) предпринять шаги для расширения торговых сношений с Россией. Собравшиеся на съезде городов в Вольмаре в марте 1512 г. послы Риги, Дерпта и Ревеля173) обратились с письмом к Василию III, в котором писали, что до получения ответа 73 городов {316} на предложенный великим князем проект договора русские купцы могут спокойно, не опасаясь репрессий из-за конфискованных у ганзейцев товаров, торговать в ливонских городах.174) Поскольку Дерпт и Нарву русские посещали и в предыдущие годы, постольку, очевидно, решение Вольмарского съезда городов касалось Риги и Ревеля, посещение которых русскими купцами оставалось запрещенным в знак протеста городов против касающихся торговли разделов русско-ливонских договоров 1509 г.

16 июня 1512 г. Ревель получил ответную грамоту новгородских наместников, в которой те писали, что если 73 города пришлют в Новгород послов бить челом о перемирии, то «тогды будет торг на обе стороны доброволен безо всякие зацепки, по перемирным грамотам и по крестному целованью».175) В своей грамоте новгородские наместники, не упоминая о русском проекте договора 1510 г., на принятии которого великокняжеское правительство настаивало в предыдущие годы, давали в общей форме обещание в случае прибытия ганзейского посольства заключить с городами мир и восстановить торговлю. Грамота новгородских наместников свидетельствует о некотором изменении позиции русского правительства в отношении Ганзы по сравнению с 1510 г.

В начале августа 1513 г. в Ревель пришло, наконец, пересланное Любеком долгожданное письмо императора великому князю.176) По решению ландтага в Вольмаре в августе 1513 г. оно было переслано великому князю, а в октябре на него уже был получен ответ Василия III, переданный через наместника Ивангорода. Ответ великого князя гласил, что если города пришлют посольство в Новгород бить челом о перемирии, то великий князь их пожалует, велит своим наместникам «взять с ними мир по старине» и разрешить торговлю «по старине» всеми товарами и особенно солью.177) Ответ великого князя 1513 г. в еще большей степени, чем грамота новгородских наместников 1512 г., свидетельствует об изменении позиции русского правительства: помимо общего обещания заключить с Ганзой мир «по старине», ответ Василия III включал и совершенно конкретное обещание разрешить ганзейцам ввоз соли в Россию, что означало отступление от программы, выдвигавшейся русским правительством в 1510 г.

Отмечая идущее навстречу пожеланиям ганзейцев содержание ответа Василия III, Р. Кентманн объясняет его тем, что в связи с русско-литовской войной (с 1512 г.), с одной стороны, и {317} датско-шведской (с 1510 г.) — с другой, Россия в своих внешнеэкономических связях должна была рассчитывать только на транзитную торговлю через Ливонию.178) Соглашаясь с убедительностью этого объяснения, мы полагаем, что его следует дополнить. Помимо мотивов экономического характера, русское правительство при смягчении своей позиции по отношению к Ганзе могло руководствоваться и соображениями политическими. Почти непрерывная с 90-х годов XV в. напряженность в отношениях с Литвой и вновь начавшиеся в 1512 г. русско-литовские военные действия побуждали его искать союзников против Польши–Литвы. Таким союзником благодаря борьбе Габсбургов и Ягеллонов за венгерский престол могла стать и стала, как об этом мы еще будем говорить, в 1514 г. Империя. Не исключена возможность, что уже в 1512—1513 гг. в правительственных кругах Москвы возникла мысль о сближении с Империей. И Василий III пошел навстречу пожеланиям Максимилиана в отношении ганзейцев, приняв при этом во внимание его заверения сделать со своей стороны все возможное для великого князя (см. с. 316).

Несмотря на благоприятный для ганзейцев ответ Василия III, ливонские города решили до отправления полномочного посольства с целью заключения русско-ганзейского мира послать предварительно к великому князю своих представителей, чтобы как следует узнать его намерения.179) 20 декабря 1513 г. к наместнику Ивангорода был послан бургомистр Нарвы Ф. Корф, который должен был передать наместнику новое (несохранившееся) письмо императора к великому князю, а также просьбу ливонских городов об охранной грамоте для их представителей.180) Охранная грамота была дана Василием III 2 января 1514 г.181) На основе этой грамоты ливонские города в начале 1514 г. отправили своих представителей Ганса Рихардеса и Ротгера к новгородским наместникам.182) Прежде чем они возвратились через Ливонию, по маршруту Венден — Псков проехал посол императора к великому князю Георг Шнитценпаумер; в пути ему через специального нарочного были вручены письма магистра и Ревеля с просьбой ходатайствовать перед великим князем о деле городов.183) Магистр и ливонские города сразу оценили благоприятную для них ситуацию, созданную началом русско-имперских переговоров, и сделали попытку извлечь из нее пользу.

В Новгороде представителям ливонских городов был вручен ответ Василия III, в котором тот подтверждал свое обещание, {318} данное еще в 1513 г., заключить мир с ганзейскими городами, если они пришлют бить челом о мире, и разрешить ганзейцам торговлю всеми товарами, в том числе и солью. После возвращения послов в Ваве 25-26 февраля состоялся съезд ливонских городов (с участием представителей Дерпта и Ревеля), на котором обсуждался вопрос о предстоящих переговорах с русскими. Из рецесса съезда следует, что ответ великого князя ливонские города восприняли как обещание заключить такой мир, какой был им желателен. При этом города подчеркнули, что они желают сохранения «старины» и чтобы новый договор не отступал от нее, и заслушали «крестоцелование Тидемана Геркена» (русско-ганзейский договор 1487 г.).184) На съезде был определен состав предстоявшего посольства и утверждены конкретные пункты наказа, которым должны были руководствоваться послы: о заключении мира на 10 лет, пользовании ганзейцами своими дворами в Новгороде «по старине», согласно старым привилегиям и свободам, разрешении торговать всеми товарами, в том числе солью, беспрепятственном приезде и отъезде ганзейских купцов.185) Наказ послам полностью соответствовал традиционной политике ганзейских городов, направленной на сохранение старых норм русско-ганзейских отношений. По вопросу о товарах, конфискованных у ганзейцев в Новгороде в 1494 г., никакого определенного постановления принято не было: съезд решил, что если не удастся достигнуть договоренности о возврате товаров, то послы должны будут сообщить об этом своим старейшим (городским властям) для обсуждения.186) Таким образом, не отказываясь в принципе от требования возвращения конфискованных товаров, ливонские города не связывали с удовлетворением этого требования вопроса о заключении мира. Фактически это означало, что ливонские города готовы были поступиться конфискованными товарами, лишь бы добиться ликвидации русско-ганзейского конфликта и заключения договора на условиях «старины».

В то время когда ливонские города деятельно готовились к предстоящим переговорам о заключении русско-ганзейского мира, в Москве о делах ганзейцев хлопотал посол императора. В ответ на эти хлопоты Василий III в специальной грамоте еще раз подтвердил свою готовность заключить мир с ганзейскими городами, подчеркнув при этом, что он «жалует» города ради своего брата Максимилиана.187) Грамота Василия III подтверждает, как нам кажется, правильность высказанного нами выше предположения о том, что изменение позиции русского правительства {319} в отношении Ганзейского союза, происшедшее в 1512—1513 гг., было связано в значительной степени со сближением России с Империей.

Очевидно, в апреле 1514 г. ганзейское посольство прибыло в Новгород.188) В его состав входили: от Дерпта — бургомистр Иоганн Булк, ратман Арнд фон Лон и священник Матиас Леммеке, от Ревеля — бургомистр Иоганн Фиандт и ратман Иоганн Рутгаре. Отчет послов о переговорах не сохранился, и о ходе их мы можем судить лишь на основании немногих лаконичных сведений, имеющихся в письме магистру, написанному послами из Нарвы при возвращении в Ливонию 30 мая 1514 г. Эти сведения мы рассмотрим при анализе договора 1514 г. Пока только отметим, что переговоры были длительными и сложными: послам в течение нескольких недель пришлось заниматься «тяжелой работой».189)

Договор 1514 г. занимает особое место в истории русско-ганзейских отношений. Он был заключен после длительного, продолжавшегося 20 лет конфликта между Россией и Ганзой, заполненного напряженной дипломатической борьбой обеих сторон за восстановление торговли на выгодных для каждой из них условиях. Договор, следовательно, подводил итог этой борьбе, а вместе с тем и всему многовековому развитию русско-ганзейских отношений, ибо в последующий период, вплоть до начала ливонской войны в 1558 г., нормы их, установленные договором 1514 г., не подвергались существенным изменениям. Сказанным определяется необходимость всестороннего анализа договора 1514 г.190)

Статьям договора было предпослано обширное введение, включавшее четыре момента: 1) указание на приезд в Новгород «по божьей воле… и по… велЪнью» великого князя немецких послов с челобитьем; 2) изложение челобитья послов: «… чтобы великий государь … пожаловать велЪлъ своимъ намЪстникомъ ноугородцкимъ и своей отчинЪ Великому Новугороду, с семью десятью городы взяти перемирье, да и торгъ бы … велЪль держати по старинЪ, и торговати бы имъ велЪль … въ Великомъ НовЪгородЪ всякимъ товаромъ безъ вывЪта, и солью; и церковь бы, и мЪста дворовые старые немЪтцкие … въ Великомъ НовЪгородЪ пожаловалъ велЪль намъ отдати, и дворы бы пожаловалъ велЪлъ поставити и держати по старинЪ»; 3) изложение ответа-пожалования великого князя: ответ, в утвердительной {320} форме повторявший содержание немецкого челобитья, имел по сравнению с ним лишь одно, но очень важное добавление: «А которые церкви руские и концы в нЪмецкихъ городехъ: и бергаместеромъ, и ратманомъ, и купцомъ, и купетцкимъ дЪтемъ, церкви руские и концы очистити по старинЪ, а их не обидети»; 4) указание на заключение мира и срок его : «Взяли перемирие … на десять лЪтъ: от Вознесеньева дни лЪта семь тысячъ двадцать второго до Вознесеньева дни лЪта семь тысячъ тридцать втораго».191)

В следующих за начальной формулой частях введения, излагающих немецкое челобитье и ответ на него великого князя, сформулированы некоторые условия, положенные в основу заключаемого мира. Одни из них представляют общие принципы, которые затем были развиты и уточнены статьями договора (например, «торг держать по старине»), другие отражения в статьях договора не получили. К числу последних относится новое для русско-ганзейских договоров и имевшее большое принципиальное значение положение об обязанности властей ганзейских городов русские церкви и концы «очистить» и их «не обидеть».

Русские церкви и концы имелись, как мы уже указывали, в ливонских городах. После создания единого Русского государства великокняжеское правительство энергично добивалось реальных гарантий их неприкосновенности. Этой цели должно было служить включаемое во все русско-ливонские договоры, начиная с 1463 г., обязательство ливонских властей русские церкви и концы держать «по старине» и «не обидеть». На Нарвском съезде 1498 г. русские представители потребовали аналогичных гарантий и от Ганзы. Это требование было повторено в 1503 и 1505 гг. в ответах русских властей на просьбы ливонских городов о восстановлении торговли. Оно было включено, но в более широкой форме (речь шла о русских церквах и концах не только в ливонских городах, но и в немецких городах вообще) в русский проект договора с Ганзой 1510 г. Осуществление этого требования должно было способствовать созданию более благоприятных условий для развития заграничной торговли русского купечества. И именно поэтому Ганзейский союз его упорно отклонял. Но в конце концов Ганза должна была уступить: желательное для русского правительства обязательство Ганзы в той его формулировке, какая была предложена в русском проекте договора с Ганзой 1510 г., было включено в новгородско-ганзейский договор 1514 г. Тем самым создавались более прочные гарантии для деятельности организующих центров русского купечества, уже имевшихся в ливонских городах, и подготавливались условия для возникновения их на территории собственно Германии. {321}

В первой группе статей договора 1514 г., следующей за введением (статьи 1-6),192) рассматриваются условия торговли новгородцев в «Немецкой земле» и ганзейцев в Новгороде. Новгородскому гостю гарантируются в «Немецкой земле» «чистый путь» и свобода торговли всеми товарами без исключения и воском (ст. 1); в случае продажи новгородцем немцу нечистого воска он обязан воск обменять (ст. 2); если новгородец будет что-либо продавать или покупать в немецких городах «в ласт», «весчего» с него не брать, если по весу, то брать (ст. 3). Так же и немецким гостям иметь «чистый путь» в Новгородскую землю и торговать всеми товарами без исключения: «и солью, также и серебромъ, и оловомъ, и медью, и свинцомъ, и сЪрою; а заповеди ни которому товару не чинити» (ст. 4); если немец даст за какой товар нечистое серебро, то он обязан его обменять (ст. 5); при продаже немцем в Новгороде соли, сельди, меда «в ласт» «весчего» не брать, при продаже «в вес» — брать; «а вЪсчЪе имати по старинЪ, а ластъ им продавати и купити по старинЪ, не скупо» (ст. 6).193)

Основополагающими статьями этой группы являются статьи 1 и 4, предоставляющие купцам беспрепятственный проезд («Ъздити… с товаромъ, горою и водою; путь имъ чисть приЪхати и отьЪхати») и свободу торговли всеми товарами без исключения («торговати… всякимъ товаромъ безъ вывЪта»). При сравнении с прежними новгородско-ганзейскими договорами оказывается, что им свойственна только одна из имеющихся в рассматриваемых статьях гарантий — «чистого пути»; что касается второй — торговли всеми товарами «без вывета», то она в формуляре новгородско-ганзейских договоров отсутствует. Но зато эту гарантию мы постоянно находим в русско-ливонских договорах, начиная с договора 1421 г.194) Очевидно, из них она была перенесена в Договор с Ганзой 1514 г. Предоставление купцам свободы торговли всеми товарами без исключения, несомненно, имело большое значение для успешного развития торговых связей.

Специального комментария заслуживают помещенные в конце статей 1 и 4 после формулы «торговати … всякимъ товаромъ безъ вывЪта» перечни некоторых товаров, которыми могли торговать купцы каждой стороны. Остановимся сначала на перечне, имеющемся в конце ст. 4. Здесь в числе товаров, которыми немцы «также» могут торговать в Новгороде «без вывета», названы соль, серебро, олово, медь, свинец и сера. Составители договора сочли нужным специально подчеркнуть, что свобода торговли для ганзейцев всеми товарами в Новгородской земле распространяется и на указанные товары.

Такое специальное подчеркивание в отношении соли легко объясняется: в конце XV — начале XVI в. русское правительство, {322} руководствовавшееся соображениями протекционизма, пыталось запретить ввоз иностранной соли в Россию. Соответствующие статьи были включены в русско-ливонские договоры 1509 г., а также в русский проект договора с Ганзой 1510 г. Запрет ввоза соли больно ударил по интересам ганзейских городов и явился одной из главных причин отклонения Ганзой русского проекта договора 1510 г. В последующие годы ганзейские города, использовавшие посредничество императора, усиленно добивались снятия запрета на торговлю солью. По договору 1514 г. им это удалось. Чем руководствовалось русское правительство, соглашаясь с требованием Ганзы, сказать трудно. Вероятно, с одной стороны, сыграло роль стремление пойти навстречу желанию императора, а с другой — быть может, выявившаяся невозможность обойтись собственными соляными ресурсами. Как бы то ни было, ввоз соли в Россию для ганзейцев был разрешен, и это обстоятельство специально оговаривалось в присоединенном к ст. 4 договора перечне товаров, которыми ганзейцы могли торговать в Новгороде «без вывета».

Труднее понять, если не привлекать дополнительных данных, почему в этот перечень наряду с солью попали серебро, олово, медь, свинец и сера (в статье речь идет об условиях торговли ганзейцев в Новгороде); если ограничиться только текстом статьи, то мы должны будем предположить, что на новгородские власти ложилось обязательство не чинить ганзейцам препятствий в торговле названными товарами. Но дело в том, что никаких известий о запретах или каких-либо ограничениях русскими властями торговли ганзейцев перечисленными металлами и минералами нет. Наоборот, подобные запреты имели место со стороны соседних с Россией стран — Швеции и Ливонии, боявшихся усиления военной мощи России. Что касается серебра, то вопрос об ограничении ввоза в Россию этого драгоценного металла нередко возбуждали сами ганзейские города, опасавшиеся, очевидно, его утечки.195) Нам кажется, что обязательство не чинить препятствий торговле названными материалами касалось не русской, а ганзейской стороны. Несомненно, что включение этого обязательства в русско-ганзейский договор (впервые в истории русско-ганзейских отношений) отвечало интересам России, нуждавшейся как в благородных металлах для чеканки монет, так и в материалах, военного значения.

Если имеющиеся в нашем распоряжении данные о русско-ганзейской торговле позволяют объяснить, почему к ст. 4 был добавлен перечень товаров, которыми ганзейцы могли торговать в Новгороде без ограничения, то подобные данные для интерпретации ст. 1 отсутствуют. Напомним, что в ст. 1 после формулы {323} о праве новгородцев торговать в «Немецкой земле» всеми товарами без исключения помещена оговорка — «и воском». Чем была вызвана эта оговорка, мы не знаем, так как никаких сведений о специальных запретах торговли русских воском в ганзейских городах нет. Можно только предполагать, что в связи с запретом в предыдущие годы ввоза немцами в Россию соли (одного из главных предметов ганзейского импорта) последовали запрещения или какие-нибудь ограничения ввоза в города Ганзейского союза воска — одной из основных статей русского экспорта. Теперь, в 1514 г., когда ганзейцам был разрешен ввоз соли в Россию, разрешалась и торговля воском новгородцам в ганзейских городах. Но это, повторяем, только предположение.

Статьи 2 и 5, обязывающие новгородца обменивать проданный им нечистый воск, а немца — нечистое серебро, хотя и были новыми для формуляра новгородско-ганзейских договоров, тем не менее ничего принципиально важного в практику новгородско-ганзейской торговли и положение договаривающихся сторон не вносили; цель их — упорядочение торговли и ликвидация поводов к конфликтам.

Те же цели преследовали статьи 3 и 6. В этих статьях, также новых для формуляра русско-ганзейских договоров, речь идет, во-первых, об освобождении от «весчего» (весовой пошлины) товаров, продаваемых «в ласт». Почему это освобождение имело место, помогают понять наблюдения над особенностями ливонской торговли. Ласт — самая крупная единица веса в Ливонии (1 ласт равнялся 4800 фунтам или 125 пудам). В практике ливонской торговли крупные единицы веса часто выражались через единицы объема (в Риге, например, в 1 ласте соли считали 16 или 18 бочек),196) благодаря чему получалось, что товар, номинально продаваемый по весу, реально продавался по единицам объема и взвешиванию не подлежал. Следствием этого и явилось освобождение по договору 1514 г. сделок «в ласт» от весовой пошлины. С товаров же, реально продаваемых по весу (имелась в виду, очевидно, торговля мелкими партиями и в розницу), весовая пошлина должна была взиматься, как об этом и говорится во второй части ст. 3 и во второй части ст. 6.

Рассматриваемые статьи не только упорядочивали вопрос о взимании «весчего». Они разрешали, как это отметил еще А.И. Никитский,197) два вида торговли: либо по весу, либо (фактически) по единицам объема (если товары продавались крупными партиями). И в этом отношении нормы статей представляли собой отступление от введенного великокняжескими наместниками в Новгороде в конце 80-х — начале 90-х годов ХV в. {324} порядка торговли, согласно которому ганзейцы могли продавать соль и мед, главные предметы своего ввоза в Новгород, только по весу. Отступление это было в интересах ганзейцев, ибо система торговли крупными единицами веса, практически исчислявшимися через единицы объема, предоставляла возможности наживы за счет уменьшения действительного веса товаров. Чтобы предотвратить последнее, к ст. 6, очевидно под влиянием пожеланий русской стороны, было внесено добавление: «а ластъ имъ (немцам, — Н.К.) продавати и купити, по старинЪ, не скупо». В свою очередь, вероятно, ганзейцы настояли на втором добавлении, касавшемся уже новгородцев: «вЪсчеЪ имати по старинЪ», т.е. не изменять его размеров в сторону увеличения.

Чем было вызвано отступление в пользу ганзейцев в вопросе о взвешивании товаров, установить нельзя. Возможно, это была уступка за согласие ганзейской стороны не чинить препятствий ввозу в Новгород материалов военного значения, в которых нуждалась Россия. Рассмотренный нами раздел договора 1514 г., регулирующий вопросы торговли, проникнут стремлением к созданию взаимовыгодных условий торговли и ликвидации поводов к конфликтам, которые часто имели место в повседневной практике ганзейско-русской торговли из-за недоброкачественности товаров, уменьшения их реального веса, увеличения размеров пошлин и т.д.

Следующая группа статей договора (статьи 7-11) посвящена рассмотрению различных случаев, связанных с поездками купцов по морю.198) Ст. 7 устанавливает ответственность Ганзы (частичную) за ограбления новгородских купцов на море: если новгородские купцы будут ограблены «лихими людьми» из 70 городов, то городам их искать, если найдут — казнить и товар возвратить новгородцам; если же разбой случится «от иных лихих людей», не являющихся выходцами из ганзейских городов, и городам «учинитца весть», то искать «лихих людей» наместникам великого князя; если наместники «добудут» их, то казнить, а товар возвратить новгородским купцам. Ст. 8 касается ответственности русской стороны за ограбления немецких купцов «на новгородской земле или на воде»; наместникам великого князя искать «лихих людей», если найдут их — казнить, а товар возвратить немцам. Эта статья как бы уравновешивала ст. 7 и юридически ставила обе договаривающиеся стороны в равное положение. Реально же принятие на себя Ганзой ответственности за ограбления новгородцев на море пиратами (если они были выходцами из ганзейских городов) способствовало развитию русского торгового мореплавания, а это наносило интересам Ганзы такой ущерб, который не мог уравновеситься обязательством новгородских наместников отыскивать «лихих людей», ограбивших ганзейцев на новгородской территории. Недаром Ганза на протяжении почти {325} всего XV в. отказывалась предоставить новгородцам «чистый путь за море». Обе рассмотренные статьи были заимствованы из новгородско-ганзейского договора 1487 г.199) В договоре 1514 г. они были дополнены взаимным обязательством русской и ганзейской сторон, сформулированным в ст. 9, «не порубать» купцов из-за «лихих людей» — «разбойников». Этим дополнением стороны стремились избежать конфликтов, возникавших из-за репрессий, применявшихся к купцам одной с грабителями национальности властями той стороны, к которой принадлежали пострадавшие.

В ст. 10 речь идет о дележе товаров, погруженных немцем и новгородцем на одно судно и оставшихся невредимыми после какого-либо несчастья с ними на море (очевидно, имеется в виду кораблекрушение зафрахтованного совместно судна). Статья гласит: «А похочетъ новогородецъ товаръ класти с немчиномъ въ лодю или въ бусу въ одном мЪстЪ, а доспЪетца притча над тЪмъ товаромъ на морЪ: ино дЪлитись немчину с ноугородцомъ по товару, что останетца». Остановимся на условиях дележа, выраженных словами «по товару». В договоре с Ганзой 1487 г., где впервые встречается разбираемая статья и откуда она была перенесена в договор 1514 г., русскому «по товару» соответствует средненижненемецкое na patall, адекватное в свою очередь латинскому pro rata parte, что означает «соразмерно доле каждого». Следовательно, оставшиеся после кораблекрушения товары делились соразмерно долям каждого из владельцев, погруженным на судно. При этом пропорциональный дележ должен был производиться независимо от того, чей товар остался — русского или немца. Установленный в договорах с Ганзой 1487 и 1514 гг. новый принцип раздела оставшегося товара пропорционально долям товаров, погруженных на судно, был введен, возможно, под влиянием русского обычного права.200)

Очень интересна ст. 11 договора, которая устанавливала, что в случае если на море новгородскую бусу «задеретъ… ветромъ» и прибьет к немецкому берегу «семидесяти городовъ» или немецкую бусу — к «великого государя отчинЪ к Ноугородцкой землЪ берегу», то «тЪ бусы, обыскавъ, отдавати на обЪ стороны безъ хитрости по сей перемирной грамоте и по крестному целованию. А имати отъ техъ бусъ переима от десяти рублевъ по рублю; а боле будеть товару или менши, ино по росчету имати». Эта статья обязывала стороны суда, выбрасываемые на берег в результате кораблекрушения, возвращать вместе с товарами владельцам, т.е. она содержала освобождение от берегового права — права присвоения прибрежными жителями выброшенных морем на берег предметов. Участники спасательных работ, {326} согласно статье, получали «переим»201) (вознаграждение в виде 10% стоимости спасенных товаров). Анализируемая статья договора 1514 г. — единственная в истории новгородско-немецких правовых отношений. До этой статьи ни в одном из новгородско-немецких договоров нет упоминаний ни о береговом праве, ни об освобождении от него. Чем можно объяснить это явление?

Объяснение его надо искать, как нам кажется, в двух обстоятельствах: 1) в относительно слабом развитии торгового мореплавания новгородцев до XV в.202) и 2) в отсутствии, по всей вероятности, берегового права в Новгородской земле. Для русских купцов, вплоть до конца XIV в. сравнительно редко совершавших поездки «за море», освобождение от берегового права не являлось настоятельной необходимостью. Что касается немцев, постоянно прибывавших по морю в Новгородскую землю, то они с береговым правом в ней, по-видимому, не сталкивались. Доказательство тому — полное молчание источников о береговом праве.

Более того, в договоре 1269 г. есть статья, которую можно истолковать как косвенное указание на его отсутствие в Новгородской земле. Эта статья гласит: «А приедет гость на Неву и понадобится ему дерево или мачтовый лес, рубить их ему по обоим берегам реки, где захочет».203) В статье о кораблекрушении ничего не говорится: в ней предусматривается лишь право немцев в случае надобности рубить строевой лес по берегам Невы; но потребность в строевом лесе могла быть вызвана как простым повреждением судна, так и его кораблекрушением, и немцы в этом случае не только не теряли своего имущества, но могли безвозмездно доставать на чужих берегах необходимый им строительный материал. Показательно, что в спорах, которые возникали между немцами и русскими по вопросу о судьбе имущества потерпевших кораблекрушение немцев, речь шла обычно не о присвоении русскими этого имущества, а о размерах вознаграждения за спасательные работы. Так, незадолго перед закрытием немецкого двора в Новгороде ганзейцы жаловались, что русские с товаров немцев, потерпевших кораблекрушение, хотят брать «третий пфеннинг» (33% стоимости товаров) и что это против «старины», {327} согласно которой за спасение товаров следует давать «справедливую плату».204)

Все приведенные данные свидетельствуют в пользу предположения об отсутствии берегового права в Новгородской земле. Прав, нам кажется, И.Э. Клейненберг, который, отрицая наличие берегового права в Новгороде, объяснение этому явлению усматривает в географическом положении Новгородской земли и особенностях ее экономики: заинтересованные в торговле правящие круги Новгорода, владевшие лишь небольшим участком побережья Финского залива, «предпочитали выгоду от упорядоченных торговых отношений случайной наживе при захвате потерпевших крушение кораблей».205)

С XV в. в связи с общим экономическим подъемом русских земель возрастает заграничная торговля новгородцев и они чаще совершают поездки на заморские рынки. Во время этих поездок им приходилось сталкиваться с тяжелым для мореплавателей береговым правом. О степени распространения его, например в соседней Ливонии, можно судить по жалобам ливонских городов, утверждавших, что ливонские купцы в России при спасении своего имущества не так облагаются и не терпят такого убытка, как в этой стране, где выброшенные на берег товары присваиваются дворянами — haveluden (имеются в виду, очевидно, владельцы прибрежных земель).206) Наличие берегового права в странах Балтийского моря, по которому все чаще плавали новгородские бусы и ладьи, делало именно русскую сторону заинтересованной в освобождении от берегового права. Поэтому мы считаем, что рассматриваемая статья была внесена в договор 1514 г. по настоянию в первую очередь русской стороны.    ,

Подчеркивая особую заинтересованность русской стороны в рассматриваемой статье, мы отнюдь не собираемся утверждать, что она была безразлична для ганзейцев. Случаи требования большой доли (1/3) спасенных товаров, а иногда и прямого грабежа выброшенных на новгородский берег ганзейских кораблей207) побуждали ганзейцев стремиться к юридическому оформлению освобождения от берегового права и к установлению твердого вознаграждения за спасательные работы. Это и было достигнуто по договору 1514 г.

Каков был источник интересующей нас статьи — видоизмененные ли нормы обычного новгородского права, не знавшего {328} до сих пор определенного размера вознаграждения, или же привилегии купцам в странах Балтийского моря, содержавшие наряду с освобождением купцов от берегового права и указание размеров вознаграждения участникам спасательных работ,208) — этот вопрос требует особого исследования.

Рассмотренные нами статьи договора 1514 г. охватывают, как мы видели, ряд вопросов, связанных с торговым мореплаванием. Они образуют раздел, аналогии которому нет ни в одном другом юридическом акте России вплоть до XVIII в.209) И это делает русско-ганзейский договор 1514 г. уникальным памятником древнерусского международного права. Появление этого раздела — результат развития русского торгового мореплавания и покровительства ему со стороны единого Русского государства.

Третья группа статей договора 1514 г. (статьи 12-19) касается вопросов юрисдикции и судопроизводства. Как мы уже отмечали, в 1509—1510 гг. русское правительство сделало решительную попытку изменить традиционную юрисдикцию, существовавшую в сфере русско-ливонских и русско-ганзейских отношений, согласно которой тяжба, возникшая у купца на чужбине, должна разрешаться там, где она возникла. В русско-ливонские договоры 1509 г. по настоянию русской стороны были внесены статьи, устанавливавшие, что купцы на чужбине подлежали суду местных властей только по искам, не превышавшим 10 руб.; по всем остальным гражданским делам, как и уголовным преступлениям, совершенным на чужбине, купцы должны были судиться смешанным судом (из представителей обеих сторон) на русско-ливонской границе. В 1510 г. русское правительство включило аналогичные статьи и в проект договора с Ганзой, который ганзейские города не приняли; ганзейские послы расценили статьи, касавшиеся юрисдикции, как лишение городов их права суда.

Требование об ограничении юрисдикции городов делами, иски по которым не превышали «10 штук серебра», вновь было выдвинуто русской стороной во время переговоров с Ганзой в 1514 г. Однако послы Дерпта и Ревеля, которые от имени Ганзы вели переговоры, добились отклонения русских требований. Сообщая об этом магистру, послы писали, что им удалось защитить «наше право» «в каждом городе судить по его праву».210) Хотя послы Дерпта и Ревеля оценивали результаты переговоров как полную победу ганзейской точки зрения в вопросах суда, в действительности {329} это было не так. Спорные статьи в договоре 1614 г. получили следующую редакцию: «А на которомъ городЪ въ семидесяти городехъ почнетца каково дЪло ноугородцу, ино туто ему и управа давати, въ какове ДЪле ни буди, по исправе…» (ст. 12); «А дойдетъ ноугородецъ до казни въ семидесяти городехъ, ино его не казнити, а обослатись о томъ съ великого государя наместники Великого Новагорода. И великого государя наместники пришлютъ въ Ригу, и въ Юрьевъ, и въ Колывань человека два или три добрыхъ: и намъ передъ теми людми тому ноугородцу туто и управа учинити…» (ст. 13). Аналогичные правила относительно немцев в Новгородской земле формулируют статьи 14 и 15 (по ст. 15 суд над немцем, подлежащим «казни», должен производиться в Новгороде в присутствии двух-трех «добрых людей», присланных из Риги, Юрьева или Колывани).211) Таким образом, старый порядок, при котором юрисдикция по тяжбам между новгородцами и немцами полностью принадлежала местным властям, был сохранен для гражданских дел (статьи 12 и 14). Вопрос же о нормах процесса для уголовных дел был решен компромиссно: ганзейцы настояли, что суд по ним должен совершаться по-прежнему властями той стороны, где произошло преступление, а русские добились включения в договор 1514 г. пункта о присутствии на суде представителя той стороны, к которой принадлежал купец-ответчик (статьи 13 и 15). Включение последнего пункта в какой-то степени гарантировало подсудимого от жестокостей и произвола чужого права.212)

Последующие статьи договора 1514 г. излагают процессуальные нормы. Ст. 16 гласит: «А взыщетъ ноугородецъ на немчинЪ, а досудятъ до целованья: ино целовати отвЪтчику-немчину»; аналогичное правило сформулировано относительно ответчика-новгородца в ст. 17.213) Обе статьи впервые встречаются в русско-ливонских договорах 1509 г. и в русском проекте договора с Ганзой 1510 г., откуда они, вероятно, были перенесены в наш договор. Ст. 18 провозглашает общее правило о том, что «в неметцкихъ городехъ судити ноугородца, как своего немчина, а в Новегороде судити немчина, как своего ноугородца». Ст. 19 устанавливает, что тяжбы касаются только истца и ответчика («а о всякомъ дЪле знати истцу истца по своей исправе»), из-за них не должны страдать непричастные лица («порубу в том не быти на обе стороны»). Продолжение ст. 19 гласит, что к купцу-иноземцу без {330} суда нельзя применять никаких репрессий: «ни в клЪтку, ни в погребъ… без суда не сажати, ни ковати, ни мучити».214) Цель этих статей — обеспечить купцу, находящемуся на чужбине, справедливый суд и защитить его от произвола местных властей. Нормы их обычны для новгородско-ганзейских договоров, и по сравнению с нормами последних договор 1514 г. не содержит ничего нового.

Оценивая в целом статьи договора 1514 г., посвященные судопроизводству, следует отметить, что этот договор по своим процессуальным нормам выгодно отличается от более ранних русско-ганзейских договоров: нормы процесса изложены в нем более полно и систематически, разработаны детальнее, в судопроизводство по уголовным делам введен новый принцип — присутствие представителей другой стороны.

Следующие три статьи договора (статьи 20-22) формулируют нормы так называемого посольского права. Основное содержание их — гарантия послам неприкосновенности и беспрепятственного проезда. Эта гарантия является одной из древнейших норм всякого международного права, в том числе и русско-немецкого, и ее мы находим почти во всех русско-ганзейских договорах. Особенностью договора 1514 г. по сравнению с предшествовавшими является большее развитие и дифференциация норм посольского права: в них различаются разные категории послов, гарантии для которых особо оговариваются.215)

Ст. 20 содержит гарантию «чистого пути» для послов новгородских наместников в ганзейские города и послов ганзейских городов в Новгород, которые во время действия договора должны «Ъздити… говорити о всяких делехъ о купетцкихъ о обидныхъ». Подобного рода посольства, но одной стороны — ганзейские в Новгород, — упоминаются в новгородско-ганзейских договорах 1450, 1466 и 1487 гг.216) Статья о посольствах обеих сторон впервые встречается в русском проекте договора с Ганзой 1510 г.,217) оттуда, вероятно, она была перенесена в договор 1514 г. Появление этой статьи свидетельствует об учащении поездок русских послов за границу по купеческим делам, что несомненно было связано с развитием русской внешней торговли, в частности с развитием заграничной торговли русского купечества. Посольства по купеческим делам имели целью совместный разбор обеими сторонами «купетцких обидных дел» (очевидно, таких, которые не могли быть решены обычными судебными инстанциями, например, дел об ограблении купцов пиратами), чтобы предотвратить возникновение серьезных конфликтов. {331}

Ст. 21 предоставляет гарантии посольской неприкосновенности ганзейским послам, посланным 70 городами «о какихъ дЪлехъ… бити челомъ къ великому государю Василью…». Эта статья — первое в русско-ганзейских договорах упоминание ганзейских посольств непосредственно к великому князю — представляет собою уступку Ганзе. Дело в том, что после присоединения Новгорода к Москве великокняжеское правительство по отношению к Ливонии и Ганзе придерживалось принципа, что сношения с ними должны осуществляться по-прежнему через новгородских наместников. Настаивая на соблюдении этого принципа, великокняжеское правительство руководствовалось, вероятно, как традицией, так и реальным положением дел: вопросы торговые и порубежные, составлявшие содержание дипломатических сношений с Ливонией и Ганзой, касались не столько всей России, сколько одной Новгородской земли. Немецкая сторона воспринимала этот порядок как дискриминацию и не раз предпринимала попытки добиться установления посольских сношений непосредственно с великим князем.218) По договору 1514 г. Ганза это право получила.

Новой для формуляра не только русско-ганзейских, но и вообще международных договоров России вплоть до XVI в. является ст. 22: «Такъже поЪдутъ великого государя Василиа… послы х которымъ государемъ его братье, и къ инымъ государемъ, или х кому ни буди; или къ великому государю къ Василию… от его брати, иныхъ государей, или отъ кого ни буди поддуть послы; и тем обоим посломъ на Любокъ, и на Ригу, и на Юрьевъ, и на Колывань, и на всю семдесятъ городовъ, водою и землею, путь чистъ, безъ всякие зацепки; и беречи ихъ безъ всякие хитрости, чтобы надъ ними ни которое лихо не учинилось, по сей перемирной грамотЪ, и по крестному целованью». Такая статья, гарантирующая «чистый путь» и «бережение» всем русским послам в иностранные государства и всем иностранным послам в Россию, в начале XVI в. встречается и в договорах с Польшей и Тевтонским орденом — государствами, через которые, как и через ганзейские города, проходили посольские пути в Россию из Западной Европы.219) Появление ее — показатель широкого развития дипломатических сношений между Россией и Западной Европой на рубеже XV и XVI вв.

Особого внимания заслуживает ст. 23 договора. Она необычна для русско-ганзейских договоров, необычна не только потому, что не встречалась раньше, но прежде всего потому, что содержание {332} ее не соответствует содержанию предшествующих русско-ганзейских договоров, торговых по своему характеру. Статья включает политические обязательства Ганзы по отношению к России: «А что великого государя Василиа… недругъ Жыкгимонтъ, король полской; и нам бергоместеромъ, и ратманомъ, и купцомъ, и купетцкимъ дЪтемъ и всЪмъ семидесятъ городомъ къ Жыкгиманту королю, ни къ подвластнымъ его городомъ никакъ не приставати, ни помочи намъ имъ не давати, по семъ перемирнымъ грамотамъ и по крестному целованью».220)

Включение этой статьи в новгородско-ганзейский договор 1514 г. означало завершение реализации одной из целей, которую русское правительство поставило в своей политике по отношению к Ливонии и Ганзе в начале XVI в., — отказа их от союза с Польшей–Литвой и сохранения нейтралитета в случае вражды между Россией и Польшей–Литвой. Как мы уже отмечали, впервые требование о таком обязательстве было предъявлено русским правительством Ливонии в 1505 г. В 1509 г. это обязательство было включено в русско-ливонские договоры. В 1510 г. русское правительство сделало попытку распространить его в расширенной форме и на Ганзу: в русский проект договора с Ганзой была внесена статья об обязательстве Ганзы не оказывать помощи против России в случае военных действий не только Польше и Литве, но и Швеции, и даже ливонскому магистру.

Во время переговоров 1514 г. русская сторона вновь выдвинула требование о нейтралитете Ганзы в случае внешнеполитических осложнений. Послы Дерпта и Ревеля, сообщая магистру о переговорах, писали, что русские хотят получить от городов обязательство не оказывать никакой помощи — ни деньгами, ни войском — ни ливонскому магистру, ни другим правителям, которые являются или станут врагами великого князя. В ходе переговоров русские сузили свои требования, ограничив их только Польшей. И на это ганзейские послы вынуждены были согласиться.221)

Впервые Ганзейский союз оказался связанным политическими обязательствами по отношению к России. Возможно, что согласие ганзейских послов на требование русского правительства, которое в предыдущие годы Ганзой решительно отвергалось, было обусловлено заключением союзного договора между Россией и Империей, направленного своим острием против Польши. Как бы то ни было, обязательство Ганзы не оказывать помощи Польше в условиях происходившей русско-литовской войны (польский король был одновременно великим князем Литовским) являлось значительным успехом русской дипломатии, свидетельствующим о возрастании влияния России в политической жизни Европы. {333}

Последняя, 24-я статья договора включает часто встречающееся в русско-ганзейских договорах правило о том, что в случае конфликтов Новгорода и Пскова с Ливонией и Швецией русских послов и купцов в ганзейских городах не задерживать («не порубать»), как и немецких в Новгороде.222)

Заключение содержит обычные для формуляра новгородско-ганзейских договоров указания на утверждение договоров посредством целования креста на договорной грамоте и привешивания к ней печатей представителями обеих сторон.

Для правильной оценки места договора в истории русско-ганзейских отношений необходимо сопоставить его условия, с одной стороны, с программами, выдвигавшимися обеими сторонами в период, предшествовавший заключению договора, а с другой — с тем положением, которое существовало в сфере русско-ганзейских отношений перед закрытием немецкого двора в Новгороде и началом конфликта 1494—1514 гг.

Как мы видели, главной целью политики Ганзейского союза после закрытия немецкого двора в Новгороде являлось восстановление русско-ганзейской торговли на условиях сохранения «старины» — выгодных для ганзейцев традиционных основах торговли. Ганзейские города стремились добиться отмены постановления об обязательном взвешивании в Новгороде соли и меда, отмены запрета на ввоз соли в Россию, сохранения прежней юрисдикции, сохранения традиционного разграничения между «делами купца и делами страны», обусловленного нежеланием Ганзы принимать на себя нормы русско-ливонских договоров, касающиеся, в частности, русских церквей и концов в зарубежных городах. Обязательным условием восстановления торговли Ганза считала также возвращение товаров, конфискованных у ганзейцев при закрытии новгородской конторы. Если стержень ганзейской программы составляло желание сохранить «старину», то русское правительство руководствовалось прямо противоположными стремлениями: целью его политики являлась ломка «старины», создание новых, благоприятных для развития русской внешней торговли условий. Это наиболее отчетливо выражалось в настойчиво выдвигавшихся на протяжении всего периода после закрытия немецкого двора требованиях об изменении юрисдикции и предоставлении Ганзой гарантий неприкосновенности русских церквей и концов, находившихся за рубежом. Кульминационной точки политика русского правительства достигла в 1510 г., когда ганзейскому посольству был предъявлен русский проект договора: он повторял нормы русско-ганзейского договора 1487 г., создававшие благоприятные условия для развития русского торгового мореплавания, включал также новые правила юрисдикции, запрет на ввоз ганзейцами в Россию соли, обязательство в отношении русских церквей и концов и, кроме того, статью, гарантировавшую {334} нейтралитет Ганзы в случае внешнеполитических осложнений России.

По сравнению с русским проектом договора 1510 г. новгородско-ганзейский договор 1514 г. содержит ряд уступок ганзейцам; был отменен запрет на ввоз соли в Россию, наряду с торговлей солью и медом по весу разрешалась торговля по единицам объема, не были включены статьи о смешанном суде, введение которого предусматривалось проектом 1510 г., Ганза получила право непосредственных сношений с великим князем, чего она давно добивалась. Но наряду с уступками ганзейцам договор 1514 г. включал и важные уступки ганзейцев русской стороне: снимались ограничения на ввоз серебра и военных материалов в Россию, при разборе уголовных дел вводился принцип присутствия представителей другой стороны, был включен раздел о торговом мореплавании, отвечавший, как мы указывали, в первую очередь интересам русских, Ганза давала гарантию в неприкосновенности русских церквей и концов в немецких городах и, наконец, вынуждена была дать обязательство не оказывать помощи Польше–Литве. Вопрос о конфискованных у ганзейцев в 1494 г. товарах отражения в договоре не получил; очевидно, Ганза de facto примирилась с невозможностью их вернуть.

Заключение новгородско-ганзейского договора 1514 г. явилось, таким образом, следствием уступок обеих сторон. Несомненно, что уступки были обусловлены обоюдосторонней заинтересованностью в восстановлении нормальных торговых связей: разрыв их больно ударял по ганзейским, в первую очередь ливонским, городам, благосостояние которых зиждилось на транзитной торговле с Россией, но он не был безразличен и для последней. Хотя Россия разрыв традиционной русско-ганзейской торговли компенсировала в известной мере за счет развития торговых сношений с другими странами, в первую очередь скандинавскими и с Великим княжеством Литовским, тем не менее восстановление нормального функционирования исторически сложившегося главного направления ее западной торговли — через Ливонию — отвечало интересам русской экономики. Во взаимных уступках, нашедших свое отражение в договоре 1514 г., большую роль сыграло, как мы указывали, и заключение в 1514 г. союза между Россией и Империей, в состав которой входили ганзейские города.

Однако, несмотря на компромиссный характер, содержание договора отвечало в большей степени интересам России, нежели Ганзы. Если сравнить положение, существовавшее в сфере русско-ганзейских отношений до закрытия немецкого двора и начала конфликта, с тем, которое вводилось договором 1514 г., то следует признать, что ганзейцам договор принес лишь отмену нежелательных для них постановлений об обязательном взвешивании в Новгороде соли и меда, русским же купцам он открывал новые возможности для развития их торговли за границей. Договор способствовал развитию активной внешней торговли России, что означало {335} дальнейший подрыв монополии Ганзы на посредническую торговлю между Россией и Западом. Вместе с тем благодаря статье о нейтралитете Ганзы в случае русско-польского конфликта он способствовал и укреплению внешнеполитического положения России.

Анализ русско-ганзейских отношений конца XV — начала XVI в. показывает, что распространенная точка зрения о том, что с закрытием ганзейского двора в Новгороде в 1494 г. русское правительство стремилось прекратить торговлю ганзейцев в Новгороде и изгнать их из сферы внешней торговли России (см. с. 261-262) является необоснованной. Ни правительство Ивана III, ни правительство Василия III не ставили своей задачей ликвидацию торговли ганзейцев в Новгороде и полное вытеснение их из русской внешней торговли. Закрытие ганзейского двора в Новгороде, происшедшее в ответ на казни в Ревеле двух русских, русское правительство использовало для нажима на Ганзу для того, чтобы заставить ее принять на себя обязательства, способствующие развитию активной торговли русского купечества за рубежом, в первую очередь в Ливонии. И как только эти обязательства — в отношении русского торгового мореплавания, русских церквей и концов в немецких городах, принципов юрисдикции и норм судопроизводства по отношению к находящимся на чужбине купцам — были даны Ганзой по договору 1514 г., русско-ганзейская торговля была восстановлена и немецкий двор в Новгороде открыт. Таким образом, русское правительство хотело не вытеснить ганзейцев из сферы русской внешней торговли, а лишь покончить с их привилегированным положением в интересах русского, прежде всего новгородского, купечества.

Подрыву монополии ганзейцев на посредническую торговлю между Россией и Западом способствовала и проводившаяся русским правительством политика покровительства развитию непосредственных торговых контактов между Россией и европейскими странами, минуя посредничество ганзейцев. Мы уже говорили в этой связи о первых контактах между купечеством Южной Германии (агентами Фуггеров) и Россией, о статьях русско-литовских договоров, способствовавших созданию взаимовыгодных условий торговли. Развитие торговли с Литвою имело существенное значение для России, ибо через Литву проходил сложившийся в конце XV в. сухопутный торговый путь, соединявший Россию с Южной и Центральной Европой в обход традиционных путей ганзейской торговли.

Но особое внимание русское правительство придавало развитию русско-скандинавской, прежде всего русско-датской, торговли. По договорам 1493, 1506 и 1516 гг. русские купцы в Дании и датские в России получали гарантии беспрепятственного проезда и торговли, защиты со стороны местных властей и справедливого суда. Кульминационным пунктом политики покровительства датским купцам со стороны русского правительства явилась {336} жалованная грамота Василия III 1517 г., предоставившая датским купцам ряд привилегий, а также право иметь в Новгороде и Ивангороде собственные гостиные дворы.223)

Русское правительство стремилось к развитию широких экономических связей с европейскими странами. В этом процессе ганзейским купцам отводилась роль одного из приводных ремней, а не по существу единственного, как это было раньше.

Ослабление позиций ганзейцев в России происходило параллельно упадку их значения в других странах Европы. Новая война между вендскими городами и Данией 1510—1512 гг., которую Дания вела в союзе с голландскими городами, закончилась миром, принесшим ганзейцам значительные стеснения. Правда, Иоанн Датский обещал подтвердить привилегии ганзейцев в Дании и Норвегии, но для ганзейцев была ограничена свобода плавания в ряде районов Балтийского моря, кроме того, они приняли обязательство не оказывать помощи Швеции (которая вела борьбу против Дании) и уплатить датскому королю контрибуцию.224) Война между вендскими городами и Данией 1510—1512 гг. показала, что Ганза уже не может сохранять своего господства на Балтике. В Англии в конце XV — начале XVI в. продолжались конфликты между английским купечеством и ганзейцами. Политику решительного наступления на ганзейские привилегии повел в 10-х годах XVI в. канцлер Уолси. Эту политику завершила Елизавета, ликвидировавшая в 1579 г. привилегии ганзейцев и уравнявшая их с другими иноземцами.225)

Ослабление позиций ганзейцев в странах, в которых они в течение веков занимали привилегированное положение, являлось одним из симптомов упадка Ганзы и возрастания могущества централизованных монархий, проводивших политику покровительства национальным купечествам. {337}


Назад К оглавлению Дальше

1) Соловьев С.М. История России с древнейших времен, кн. III. М., 1960, с. 130-131; Бестужев-Рюмин К. Русская история, т. II. СПб., 1885, с. 171; Форстен Г.В. Борьба из-за господства на Балтийском море в XV и XVI столетиях, с. 156.

2) Daenell Е. Die Blütezeit der deutschen Hanse, Bd. I, S. 104-105, Gоetz L. K. Deutsch-russische Handelsgeschichte des Mittelalters, S. 186-187.

3) Cosack H. Livland und Russland zur Zeit des Ordensmeisters Johann Freitag, Bd. XXXII, S. 109-110.

4) Базилевич К.В. Внешняя политика Русского централизованного государства, с. 383; Казакова Н.А. Из истории торговой политики Русского централизованного государства XV в., с. 288. — В нашей статье изучение русско-ганзейских отношений второй половины XV в. было доведено до закрытия немецкого двора в Новгороде в 1494 г. Исследование развития русско-ганзейских отношений последующего периода, предпринятое в настоящей работе, заставило нас внести коррективы в высказанную в статье точку зрения.

5) Никитский А.И. История экономического быта Великого Новгорода, с 283-284.

6) См. главу IV.

7) Рецесс съезда: HR3, Bd. III, № 353, § 74-75.

8) Переписка Дерпта и Ревеля: LUB2, Bd. I, № 12, 14, 19.

9) Счета расходов Томаса Шрове и Готшалка Реммелинкроде во время посольства: HR3, Bd. III, № 434, 435.

10) Отчет Томаса Шрове: HR3, Bd. III, № 433, § 1-5.

11) Отчет Томаса Шрове и письмо Готшалка Реммелинкроде: HR3, Bd. III, № 433, § 5;, LUB2, Bd. I, № 95, S. 70-71.

12) Отчет Томаса Шрове и письмо Готшалка Реммелинкроде: HR3, Bd. III, № 433, § 5; LUB2, Bd. I, № 95, S. 71-72.

13) LUB2, Bd. I, № 95, S. 72-75.

14) HR3, Bd. III, № 433, § 8-10.

15) Отчет Томаса Шрове и письмо Готшалка Реммелинкроде: HR3, BD. III, № 433, § 11-17; LUB2, Bd. I, № 95, S. 75.

16) Отчет Томаса Шрове: HR3, Bd. III, № 433, § 16-28.

17) Письмо Готшалка Реммелинкроде: LUB2, Bd. I, № 95, S. 75-76.

18) Gоеtz L. Deutsch-russische Handelsgeschichte des Mittelalters, S. 178-186.

19) Schonne hysthorie, S. 138-141, Bg. 29b-33b, S. 224-225; Руссов, c. 294.

20) ПСРЛ, т. XXVII, с. 366.

21) Там же, т. XXVIII с. 160.

22) ПСРЛ, т. VI, с. 39, 240; т. XX, ч. 1, с. 361; т. XXVIII, с. 325-336; т. VIII, с. 228; т. XII, с. 239.

23) ПСРЛ, т. VI, с. 39; т. IV, с. 164.

24) Olai Petri Svenska Chronica. Scriptores rerum svecicarum medii aevi, t. I. Upsaliae, 1818, p. 328. — Известие Олая Петри повторяется в хронике его младшего брата Лаврентия Петри (Chronica svecana Laurentii Petri. Scriptores rerum svecicarum medii aevi, t. II. Upsaliae, 1828, p. 136).

25) Iohannis Messenii Scondia illustrata, seu chronologia de rebus Scondiae…, t. IV, Stockholmiae, 1700, p. 48.

26) СГГД, ч. V, № 110.

27) Договорная грамота Новгорода с Готским берегом, Любеком и немецкими городами о мире и торговле 1262—1263 гг.: ГВНП, с. 57.

28) Клейненберг И.Э. Из истории русского торгового двора в Таллине в XV—XVI вв., с. 255.

29) Казакова Н.А. Русско-ганзейский договор 1487 г., с. 225-226; HR3, Bd. II, № 136.

30) Договор 1493 г.: АЗР, т. I, № 112, с. 131; ср. договор 1481 г. (там же, № 75, с. 96).

31) Отчет ганзейского посольства о переговорах с русскими в Нарве в феврале 1498 г.: LUB2, Bd. I, № 647, S. 480.

32) Подчеркивая роль, которую в закрытии немецкого двора сыграли казни русских в Ревеле в 1494 г., мы отнюдь не солидаризируемся с изложенной выше точкой зрения Г. Козака о том, что причины акции Ивана III надо искать в противоречиях между Москвой и Ревелем и что эта акция касалась почти исключительно Ревеля. В предъявленных ганзейским послам 5 октября жалобах русских (о чем уже говорилось) от имени великого князя высказывалось недовольство положением русских и насилиями над ними на территории всей Ливонии, а не только в Ревеле; хотя Ревель пользовался большим влиянием в немецком дворе, его купечество там не преобладало: из 49 ганзейских купцов, арестованных в 1494 г. в Новгороде, только 3 были ревельцами (Из хроники Реймара Кока: HR3, Bd. III, № 502). Мы считаем поэтому, как уже отмечалось, что глубинной причиной, обусловившей поступок Ивана III, явилась неудовлетворенность великокняжеского правительства статусом русских во всей Ливонии; казни же в Ревеле сыграли роль последнего толчка, побудившего Ивана III перейти к политике репрессий по отношению к ганзейскому купечеству в целом.

33) Введение к скре 1514: LUB2, Bd. I, № 80; Из хроники Реймара Кока: HR3, Bd. III, № 502.

34) Vegesack S. Die Gesandschäften Wolter von Plettenbergs an den Grossfürsten von Moskau in den J. 1494—1497, S. 317.

35) LUB2, Bd. I, № 83, 84.

36) Письмо съезда ливонских городов в Валке вендским городам от 1 апреля 1495 г.: HR3, Bd. III, № 478.

37) Письмо вендских городов и рата Любека Ревелю от 8 апреля 1495 г.: HR3, Bd. III, № 482.

38) Письмо вендских городов Дерпту, Риге, Данцигу и Пернау от 23 июня 1495 г.: LUB2, Bd. I, № 214.

39) HR3, Bd. III, № 468.

40) Письма Ревеля Дерпту и Дерпта Ревелю от января 1495 г.: HR3. Bd. III, № 460, 468.

41) Письмо Ревеля Дерпту от января 1495 г.: HR3, Bd. III, № 460.

42) Письмо Ревеля Любеку от начала февраля 1495 г.: LUB2, Bd. I. № 143.

43) Там же.

44) Письмо послов Дерпта и Ревеля Любеку: LUB2, Bd. I, № 211.

45) Письмо Любека Висмару: LUB2, Bd. I, № 220.

46) Письмо Любека Ревелю: LUB2, Bd. I, № 245.

47) Письма Любека Ивану III; HR3, Bd. III, № 465; LUB2, Bd. I, № 178, 240. — В статье С. Фегезака ошибочно указывается, что в мае Любек написал Ивану III третье письмо, а в августе — четвертое (Vegesack S. Die Gesandschaften Wolter von Plettenbergs an den Grossfürsten von Moskau in den. J. 1494—1497, S. 321-322). В мае Любек лишь переслал Ревелю свое второе письмо Ивану III (LUB2, Bd. I, № 188, Anm. 3), а в августе написал третье.

48) HR3, Bd. III, № 467; LUB2, Bd. I, № 188, 246. — Первые два письма Любека ливонские города Ивану III не переслали на том основании, что в них ничего не говорилось о задержанном в Новгороде ревельском после (HR3, Bd. III, № 478; LUB2, Bd. I, № 211).

49) Письма Дерпта Ревелю от 6 января и 6 февраля 1495 г.: HR3, Bd. III, № 459, 472.

50) Охранная грамота Ивана III: LUB2, Bd. I, № 208.

51) Письма Ревеля ливонскому магистру, рижскому архиепископу, Данцигу от 5 января 1495 г. и письма Риги и Ревеля великому князю Литовскому от 17 января 1495 г.: LUB2, Bd. I, № 114, 115, 117; HR3, Bd. III, № 462, 464.

52) Переписка Ревеля и Дерпта от середины апреля 1495 г.: HR3, Bd. Ш, № 493, 494.

53) Письмо Плеттенберга Ревелю от 25 ноября 1494 г. и письмо ливонских городов вендским от 1 апреля 1495 г.: HR3, Bd. III, № 455, 478.

54) Письма Плеттенберга Ревелю от 22 июля и 28 октября 1495 г. и отчет Иоганна Гильдорпа о посольстве от 28 октября 1495 г.: LUB2, Bd. I, № 229, 280, 281.

55) Переписка ливонских городов, магистра и Гартлефа Пеперзака от января–февраля 1496.: HR3, Bd. III, № 536, 539, 542, 543, 545, 546.

56) Письма Плеттенберга Любеку и Ревелю от 5 августа 1496 г.: HR3, Bd. III, № 697; LUB2, Bd. I, № 384.

57) LUB2, Bd. I, № 384, 386; HR3, Bd. III, № 697.

58) HR3, Bd. III, № 699.

59) Письма вендских городов Ревелю от 24 сентября и ливонского магистра Любеку от 14 октября 1496 г.: HR3, Bd. III, № 702, 706.

60) Письма ганзейских купцов в Новгороде ливонскому магистру и Любеку от 26 сентября 1496 г.: HR3, Bd. III, № 704, 705.

61) Переписка магистра, ливонских городов и Любека от октября 1496 г. — января 1497 г.: HR3, Bd. III, № 707-712, 771-775.

62) Ведомость расходов магистра на посольства к великому князю Московскому (от конца 1497 или начала 1498 г.): LUB2, Bd. I, № 630; письмо ливонского магистра великому князю от 9 мая 1497 г.: там же, № 526.

63) Ответ великого князя Московского послу магистра: LUB2, Bd. I, № 507; посольские речи великого князя Литовского Александра великому князю Московскому Ивану III и ответ великого князя Московского литовскому послу от марта 1497 г.: АЗР, т. I, № 143; LUB2, Bd. II, № 835.

64) Vеgеsасk S. Die Gesandschaften Wolter von Plettenbergs an den Grossfürsten von Moskau in den J. 1494—1497.

65) Рецесс съезда ливонских городов в Вейдене от 23-26 мая 1497 г. и письма ливонских городов от 26 мая и магистра от 28 мая 1497 г. вендским городам: AR, Bd. III, № 7; HR3, Bd. IV, № 3-4. Нижненемецкое «dreplike…sendeboden» мы передаем как «большие… послы», поскольку этот термин встречается в русских источниках того времени.

66) Переписка ганзейских городов от июля–ноября 1497 г.: HR3, Bd. IV, № 31-33, 36, 38-41.

67) Письмо Данцига Любеку от 15 ноября 1497 г.: HR3, Bd. IV, № 40; письмо Торна Данцигу от 8 ноября 1497 г.: там же, № 39.

68) Маловист М. Основные черты развития материковых путей международной торговли между Балтийским морем и Карпатами в XV и в первой половине XVI в. — V Международный конгресс экономической истории, Ленинград, 10-14 августа 1970 г. [М., 1970], с. 6-7.

69) Ведомость расходов магистра на посольства к великому князю Московскому (от конца 1497 или начала 1498 г.): LUB2, Bd. I, № 630; письмо ливонского магистра Ревелю от 16 октября 1497 г.: там же, № 603.

70) Ответ новгородских наместников послу ливонского магистра около 10 сентября 1497 г.: LUB2, Bd. I, № 585.

71) Письмо Ревеля новгородскому наместнику от 25 февраля 1495 г: HR3, Bd. III, № 474.

72) HR3, Bd. III, № 474.

73) См. главу II.

74) Инструкция любекским послам от 15 декабря 1497 г.: LUB2, Bd. I, № 623, § 13, 14, 16, 20-23, 28.

75) Хорошкевич А.Л. Договоры Полоцка 1405—1406 гг. как источник по истории его внешней торговли и торговой политики, Археограф, ежегодник за 1962 г. М., 1963, с. 81-82.

76) HR3, Bd. III, № 699.

77) Из хроники Реймара Кока: LUB2, Bd. I, № 646; отчет ганзейского посольства: там же, № 647, с. 476-477; AR, Bd. III, № 9; ПIЛ, с. 82.

78) LUB2, Bd. I, № 647, S. 477-478.

79) Там же, с. 479-480, № 648.

80) П. Йоханзеп упоминает о русских церквах в Риге, Дерите, Ревеле, Вейдене и Феллине (Johansen Р. Die Kaufmannskirche, [Wisby]. 1963, S. 98). Однако в литературе, на которую он ссылается (Benninghoven F. Rigas Entstehung und der Frühhansische Kaufmann, Hamburg, 1961, S. 59-60; Hansen G. v. Die Kirchen und ehemaligen Klöster Revals. Reval, 1885, S. 37; Otto R. Zur Ortsbeschreibung und Entstehungsgeschichte von Burg und Stadt Dorpat. Dorpat, 1918, S. 12), указаний на русские церкви в Вейдене и Феллине нет.

81) Stern С. Der Vorwand zum grossen Russenkriege 1558, S. 8.

82) Отчет о переговорах с русскими в Нарве: LUB2, Bd. I, № 647, с. 479.

83) Казакова Н.А. Первоначальная редакция «Хождения на Флорентийской собор», с. 63.

84) Вопрос о числе русских церквей в Дерпте в самом конце XV в. не ясен. Договором 1481 г. засвидетельствовано существование двух русских церквей — церкви св. Николая и церкви св. Георгия. В ответе же дерптских представителей, включенном в отчет ганзейских послов о переговорах в Нарве в 1498 г., речь идет (если только не вкралась орфографическая ошибка) об одной церкви. А. Будилович полагает, что ко времени нарвских переговоров в Дерпте осталась (по каким-то неясным для нас причинам) одна русская церковь (Будилович А. О русском Юрьеве старого времени, в связи с житием священномученика Исидора и с ним сопострадавших 72 юрьевских мучеников. — В кн.: Сборник учено-литературного общества при Юрьевском университете, т. IV. Юрьев, 1901, с. 101-103). Автор же упоминавшегося нами новейшего исследования К. Штерн, касаясь переговоров 1498 г., все время пишет о «русских церквах» и Дерпте.

85) Тийк Л.И. Старый Таллин. Автореф. канд. дисс. Тарту 1958, с. 18-19.

86) Клейненберг И.Э. Из истории русского торгового двора в Таллине в XV—XVI вв., с. 241-257.

87) ГВНП, с. 133; АЗР, т. I, № 75, с. 97; № 112, с. 132.

88) LUB2, Bd. I, № 647, S. 481-482.

89) Там же, № 648, с. 480.

90) Там же, № 647, с. 479.

91) Там же.

92) Там же, № 646; ПIЛ, с. 83.

93) Письмо ливонского магистра Любеку от 3 февраля 1498 г.; инструкция Данцига своему послу на ганзейский съезд, май 1498 г.: LUB2, Bd. I, № 650, 679.

94) Письмо Любека Риге, Дерпту и Ревелю от 18 июля 1498 г.: LUB2, Bd. I, № 700.

95) Рецесс ганзейского съезда: LUB2, Bd. I, № 680, § 89-91, 244; переписка Любека и ливонских городов летом–осенью 1498 г.: LUB2, Bd. I, № 700, 710-712, 716 (особенно № 700, 716).

96) Рецесс ландтага в Валке от 3-6 июля: AR, Bd. III, Riga, 1909, № 10, § 7.

97) Рецессы ландтагов: AR, Bd. III, № 10 § 7; № 12, § 63-65.

98) Переписка ливонских городов от ноября–декабря 1498 г.: LUB2, Bd. I, № 734, 741-742.

99) Письмо Гартлефа Пеперзака ливонскому магистру от 26 июня 1498 г.: LUB2, Bd. I, № 688.

100) Псковская первая летопись не сообщает точной даты ареста в Дерпте псковских купцов в 1501 г., однако, судя по тому, что предшествующее известие датируется 14 апреля, а последующее — 1 августа (ПIЛ, с. 84-85), арест произошел в промежутке между этими датами, скорее после ратификации литовско-ливонского договора магистром 21 июня 1501 г.

101) ПIЛ, с. 184-185.

102) Письма Эрика Турссона, Ревеля 1501—1503 гг. и показания карел от 22 мая 1502 г.: LUB2, Bd. II, № 178, 187, 207, 296, 327; см. также: Казакова Н.А. Малоизвестные источники о русско-прибалтийской торговле конца XV — начала XVI в. — В кн.: Вспомогат. истор. дисциплины, I. Л., 1968, с. 269-276.

103) Письмо Германа Люббинка Данцигу от осени 1502 г.: LUB2, Bd. II, № 395.

104) LUB2, Bd. II, № 477.

105) Nоttbесk Е. Fragment einer Revaler Chronik. — Beiträge zur Kunde Est-, Liv- und Kurlands…, Bd. IV, H. 1. Reval, 1887, S. 461-464.

106) Письмо Любека Ревелю от 31 октября 1502 г.: LUB2, Bd. II, № 402.

107) Рецесс ландтага в Вольмаре от 6-8 января 1503 г.: AR, Bd. III № 21, § 47.

108) Инструкция послам магистра к великому князю Московскому: LUB2, Bd. II, № 436, § 17.

109) Отчет ливонских послов о переговорах 1503 г., грамоты о 6-летнем перемирии между Ливонией и Новгородом и Псковом: LUB2, Bd. II, № 443, § 52-55, 74; Bd. III, № 925, S. 687; ГВНП, № 347, с. 333-334.

110) Охранная грамота Ивана III послам 73 городов от 2 апреля 1503 г.: LUB2, Вd. II, № 473.

111) Рецесс ландтага от 28-31 мая 1503 г.: AR, Bd. III, № 23, § 19-20.

112) Русские акты Ревельского городского архива. — РИБ, XV, СПб., 1894, № 5. — В РИБ грамота датируется 1510 г. Р. Кентманн относит ее к 1503 г. на том основании, что 1) только летом 1503 г. в Новгород ездило совместное посольство магистра и городов, о котором говорится в грамоте; 2) в инструкции Ревеля послам в Новгород в 1504 г., передающей содержание ответа наместников посольству 1503 г., указывается, что наместники обвиняли немцев в том, что они «лгут», что совпадает с содержанием рассматриваемой грамоты (Кentmann R. Livland im russisch-litauischen Konflikt, S. 40, Anm. 147). К наблюдениям P. Кентманн можно добавить еще одно: в ответной грамоте новгородских наместников указывается, что в перемирии, заключенном «летось» (в этом году), отсутствовали статьи о возобновлении торговли, что как раз соответствует содержанию перемирных грамот 1503 г.; в договоре же 1509 г. статьи о восстановлении pyccко-ливонской торговли были включены (см. с. 247-248).

113) Письма Дерпта Ревелю от 18 октября и 30 ноября 1503 г.: LUB2, Bd. II, № 564, 583.

114) Рецесс съезда от 4-10 февраля 1504 г.: AR, Bd. III, № 25, § 55-56.

115) Проект инструкции Дерпта и инструкция Ревеля от февраля 1504 г.: LUB2, Bd. II, № 619, 624; письмо посла Ревеля от 10 марта 1504 г.: там же, № 629.

116) Письмо Ревеля Любеку от 4 мая 1504 г.: LUB2, Bd. II, № 643.

117) Переписка ливонских городов с магистром от февраля–апреля 1505 г. и письмо магистра новгородским наместникам от июня 1505 г: LUB2, Bd. II, № 729, 738, 745, 753; Bd. III, № 934.

118) LUB2, Bd. II, № 784, S. 610.

119) Там же, № 796.

120) LUB2, Bd. III, S. 37, Аnm. 2.

121) ПДСДР, т. I, с. 133-135.

122) Подробнее об этом см. с. 243-247.

123) Материал о торговле русских купцов в Великом княжестве Литовском см. в статье А.Л. Хорошкевич «Россия и мировые торговые пути конца XV в.» (Феодальная Россия во всемирно-историческом процессе. М., 1972).

124) Письма Ревеля Любеку от августа–сентября 1503 г.: LUB2, Bd. II, № 529, 531; письмо Ревеля ливонскому магистру от 31 декабря 1504 г.: там же, № 702.

125) Съезд ганзейских городов в Любеке в мае-июне 1507 г. принял решение просить польского короля не разрешать провоз серебра в Россию через свои земли; о том же просил короля в июле 1507 г. Данциг (рецесс съезда: LUB2, Bd. III, № 194, § 150-151; письмо Данцига: там же, № 228).

126) Ср.: Маловист М. Основные черты развития материковых путей международной торговли между Балтийским морем и Карпатами в XV и в первой половине XVI в., с. 6-7.

127) Письмо вендских городов ливонским городам от 7 ноября 1503 г.; рецесс съезда вендских городов от 11 февраля 1505 г.: LUB2, Bd II № 571; HR3, Bd. V, № 43, § 12.

128) Письмо Сванте Нильссона Стуре Данцигу от 10 апреля 1508 г.: HR3, Bd. V, № 363.

129) Подробнее см.: Казакова Н.А. Раннее известие о связях России и Шотландии. — Вопросы истории, 1970, № 7, с. 197-198.

130) Письмо Ревеля от 8 мая: LUB2, Bd. II, № 758; рецесс съезда: AR, Bd. III, № 30, § 17; письмо Нарвы от 19 марта: LUB2, Bd. III, № 169.

131) LUB2, Bd. III, № 307.

132) Косточкин В.В. Русские военно-оборонительные сооружения XVI века в устье реки Наровы. — В кн.: Краткие сообщения о докладах и полевых исследованиях Института истории материальной культуры, 52. М., 1953, с. 25-26.

133) Сб. РИО, т. 35. СПб., 1882, с. 401; АЗР, т. II, № 43, с. 55-56.

134) Хорошкевич А.Л. Россия и мировые торговые пути конца XV в., с. 37.

135) Подробнее см.: Казакова Н.А. Русско-датские торговые отношения в конце XV — начале XVI в. — В кн.: Исторические связи Скандинавии и России. Л., 1970, с. 89-104.

136) Подтверждение высказанной точке зрения имеется в рецессе ганзейского съезда в Любеке в мае–июне 1507 г., вынесшем решение просить великого князя Литовского и ливонского магистра запретить провоз серебра через свои владения в Россию, указывалось, что ввоз серебра в Россию является одной из причин неуступчивости русских (LUB2, Bd. III, № 194).

137) LUB2, Bd. II, № 722, 833; Bd. III, № 4.

138) HR3, Bd. V, № 73.

139) LUB2, Bd. III, № 53, § 120-124.

140) Рецесс съезда городов и письмо великому князю: AR, Bd. III, № 33, § 12-13; HR3, Bd. V, № 157.

141) Письмо Ганса Рихардеса Ревелю от 31 марта 1507 г.: LUB2, Bd. III, № 172.

142) Грамота Василия III ганзейским городам: HR3, Bd. V, № 162, Anm. 1.

143) Письмо Сигизмунда Данцигу от 26 августа 1507 г.: HR3, Bd. V, № 285.

144) Рецессы съездов ливонских городов в Ваве от 4 мая 1506 г. и в Пернау от 21-24 февраля 1507 г., переписка Ревеля и Нарвы от 1508 г : AR, Bd. III, № 30, § 9-10, 21-22, № 33, § 26; LUB2, Bd. III, № 301, 376.

145) Переписка ганзейских городов от 1508 г. и рецесс съезда вендских городов от 7 февраля 1509 г. в Любеке: LUB2, Bd. III, № 475, 495, 521, 541.

146) Письмо ливонского магистра Ревелю от 22 мая 1509 г.: LUB2 Bd. III, № 617.

147) Анализ русско-ливонских договоров 1509 г. см. в главе V.

148) LUB2, Bd. III, № 635.

149) Рецесс съезда: AR, Bd. III, № 47, § 29, 34-35, 42, 54-57.

150) Письмо ливонских городов Любеку от 26 июля 1509 г.: HR3, Bd. V, № 468.

151) ПДСДР, т. I, стлб. 154-156.

152) Там же, стлб. 156-158.

153) Переписка ливонских и ганзейских городов от второй половины 1509 г.: LUB2, Bd. III, № 680, 716, 717, 720, 729, 732, 753, 765; рецесс съезда вендских городов в Любеке от октября 1509 г.: НR3, Bd. V, № 483, § 25-35; охранная грамота Василия III ганзейскому посольству от 20 октября 1509 г.: LUB2, Bd. III, № 706.

154) LUB2, Bd. III, № 770, § 1, см. также § 14, 15.

155) Там же, § 3-4.

156) Там же, § 5, 9, 17.

157) Там же, § 4, 13.

158) Там же, § 6.

159) Отчет Иоганна Роде: LUB2, Bd. III, № 775 § 1-30.

160) Там же, № 786a.

161) Там же, № 775, § 31-34.

162) Там же, § 35.

163) Там же, § 36-49.

164) Там же, § 49-51.

165) Там же, № 790.

166) Там же, № 775, § 52-55.

167) Рецесс съезда: HR3, Bd. V, № 610, § 93.

168) Рецесс съезда: HR3, Bd. VI, № 188, § 60.

169) Имеется в виду грамота Василия Ш от 9 августа 1509 г. (см. с. 310).

170) РЛА, № 315.

171) HR3, Bd. VI, № 117.

172) Рецессы ландтагов: AR, Bd. III № 53, § 25; № 54, § 15.

173) Рецесс съезда городов: AR, Bd. III, № 52.

174) Письмо ливонских городов Василию III от 17 марта 1512 г.: РЛА, № 316а.

175) Грамота новгородских наместников от июня 1512 г.: Русские акты Ревельского городского архива. — РИБ, т. 15, № 6.

176) Рецесс ландтага в Вольмаре 7-11 августа 1513 г.: AR, Bd. III, № 54, § 10.

177) Письмо Фридриха Корфа, бургомистра Нарвы, Ревелю от 18 октября 1513 г.: HR3, Bd. VI, № 525.

178) Kentmann R. Livland im russisch-litauischen Konflikt, S. 69.

179) Письмо Ревеля вендским городам от 7 марта 1515 г.: HR3, Bd. VI, № 598, S. 558.

180) Письмо Нарвы Ревелю от 23 декабря 1513 г.: HR3, Bd. VI, № 538.

181) РЛА, № 326.

182) HR3, Bd. VI, № 598, S. 558.

183) Письмо бургомистра Нарвы Ф. Корфа Ревелю от 5 февраля 1514 г.: HR3, Bd. VI, № 541.

184) Рецесс съезда: AR, Bd. III, № 55, § 12, 13, 6.

185) Там же, § 17, 19, 20, 22.

186) Там же, § 24.

187) Грамота Василия III от конца февраля или начала марта 1514 г,: HR3, Bd. VI, № 546; см. также письмо Георга Шнитценпаумера рату одного из ганзейских городов от 30 марта 1514 г.: РЛА, № 329а.

188) О предстоящем приезде посольства сообщал великому князю Георг Шнитценпаумер в грамоте от 29 марта 1514 г.: РЛА, № 3296.

189) HR3, Bd. VI, № 552, S. 515.

190) Договор 1514 г. сохранился в подлиннике на русском языке. Подлинник вместе с переводом на немецкий язык находится: ЦГАДА, ф. 64, д. 3. Оба текста — и русский, и немецкий — напечатаны: СГДД, ч. V, № 65. Другой немецкий перевод хранится в городском архиве Любека (HR3, Bd. VI, № 554).

191) СГГД, ч. V, с. 55-57.

192) Деление на статьи наше.

193) СГГД, ч. V, с. 57.

194) ГВНП, № 60, с. 99.

195) Никитский А.И. История экономического быта Великого Новгорода, с. 57; Gоеtz L. Deutsch-russische Handelsgeschichte des Mittelalters. S. 332-335; Хорошкевич А.Л. Из истории ганзейской торговли, с. 108-110.

196) Земзарис Я.К. Метрология Латвии в период феодальной раздробленности и развитого феодализма (XIII—XIV вв.). — Проблемы источниковедения, т. IV. М., 1955, с. 215-216.

197) Никитский А.И. История экономического быта Великого Новгорода, с. 289.

198) СГГД, ч. V, с. 57-58.

199) HR3, Bd. II, S. 118; Новгородский исторический сборник, № 10. с. 225.

200) Подробнее см.: Клейненберг И.Э. Кораблекрушение в русском морском праве XV—XVI вв., с. 352-359.

201) В древнерусских памятниках «переимати» означало «задерживать», отсюда «переим» — вознаграждение за задержку. Ср. статью Русской правды: «Аше кто переиметь чюжь холоп и даст весть господину его, то имати ему переим гривна» (Кочин Г.Е. Материалы для терминологического словаря древней России. М.–Л., 1937, с. 233). Несомненно, что в нашем контексте «переим» означает вознаграждение за спасательные работы.

202) Поездки новгородских купцов за море, имевшие место в XII в., в XIII—XIV вв. под влиянием различных причин (упадок производительных сил Руси, обусловленный татарским завоеванием, развитием пиратства на Балтийском море и т.д.) сокращаются и снова возрастают с конца XIV в. в связи с общим экономическим подъемом русских земель (см. выше, с. 101-103).

203) ГВНП, с. 59.

204) Инструкция ганзейскому послу для переговоров с русскими (1489 г.): HR3, Bd. II, № 267, § 4.

205) Клейненберг И.Э. К вопросу о существовании в Новгороде Великом X—XII вв. берегового права. — Правоведение, 1960, № 2, с. 158-161.

206) Отчет ревельских послов о ландтаге в Вольмаре в 1532 г.: AR, Bd. III, № 301, § 54.

207) См.: Клейненберг И.Э. Кораблекрушение в русском морском праве XV—XVI вв., с. 361-362. См. также: HR3, Bd. II, № 267, § 4; LUB2, Bd. I, № 95, § 8, 9, 11, 12; РЛА, № 323, 325.

208) Niitеmаа V. Das Strandrecht in Nordeuropa im Mittelalter. Helsinki, 1955, p. 352-356.

209) В договоре Олега с греками и в договоре Смоленска с Ригой и Готландом 1229 г., как и в русско-датском договоре 1493 г., имеются лишь статьи об освобождении от берегового права (см.: Памятники истории Киевского государства IX—XII вв. Л., 1936, с. 35; Памятники русского права, вып. II. М., 1953, с. 69; СГГД, ч. V, с. 130).

210) Письмо послов Ревеля и Дерпта Плеттенбергу от 30 мая 1514 г.: HR3, Bd. VI, № 552.

211) СГГД, ч. V, с. 58-59.

212) Напомним, что во время переговоров с новгородскими послами в 1416 г. ливонский магистр Зигфрид Ландер фон Шпангейм дал обязательство на суд, производимый ливонскими властями над новгородцем, виновным в тяжелых проступках, вызывать из Новгорода «друзей» виновного (см. выше, с. 49); это обязательство, близкое по смыслу к ст. 13 договора 1514 г., носило, по-видимому, временный характер и впоследствии не соблюдалось (во всяком случае в источниках оно больше не упоминается).

213) СГГД, ч. V, с. 59.

214) Там же.

215) Там же, с. 59-60.

216) ГВНП, с. 125-126, 128-129; Новгородский исторический сборник, № 10, с. 226; HR3, Bd. II, S. 119.

217) HR3, Bd, V, № 544.

218) С этой просьбой, в частности, Орден обращался к Ивану III в 1491—1492 гг. через имперского посла Георга фон Турна (ПДСДР, т. I, с. 9-10).

219) В договоре с Польшей (1503 г.) статья сформулирована в виде двустороннего обязательства договаривающихся государств, в договоре с Тевтонским орденом (1517 г.), как и в нашем договоре с Ганзой, в виде одностороннего обязательства Ордена и Ганзы по отношению к России (СГГД, ч. V, с. 26 , 73, 77-78).

220) СГГД, ч. V, с. 60.

221) HR3, Bd VI, № 552.

222) СГГД, ч. V, с. 60.

223) Казакова Н.А. Русско-датские торговые отношения в конце XV — начале XVI в.

224) Форстен Г.В. Борьба из-за господства на Балтийском море в XV и XVI столетиях, с. 196-197.

225) Schulz F. Die Hanse und England von Eduards III. bis auf Heinrichs VIII. Zeit. Berlin, 1911, S. 144-165, 193.


Назад К оглавлению Дальше

























Написать нам: halgar@xlegio.ru