Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Из исследованных в долине Зарафшана курганных могильников было извлечено значительное количество погребального инвентаря, дающего представление о материальной культуре Согда начиная с VII в. до н.э. до VII в. н.э. Реальные предметы, которыми был окружен человек в древности и которые он использовал в борьбе за существование, наделялись им таинственными свойствами, не поддающимися непосредственному восприятию. Поскольку сила и «намерения» этих предметов были неизвестны, но они могли повлиять на судьбу человека, с ними завязывались отношения доброжелательства и приязни. Так возникал культ предметов, созданных не только природой, но и человеком в процессе производства, что также накладывало свой отпечаток на эти представления [Крывелев, 1964, с. 84-87]. Поэтому ниже одновременно с рассмотрением материальной культуры будут также частично рассмотрены культы и верования, связанные с тем или иным объектом.

До сих пор все имеющиеся в науке сведения о вооружении Согда относились к периоду раннего средневековья, но и они были немногочисленны. Не было находок предметов вооружения на территории Согда, относящихся к эпохе античности, если не считать железного наконечника стрелы с Афрасиаба [Тереножкин, 1947а]. В связи с этим особую значимость приобретают предметы вооружения в исследованных курганах, количество которых в курганах под Бухарой весьма значительно. Найдено 19 железных мечей, 7 разнообразных кинжалов, 87 наконечников стрел, два из которых сделаны из кремня, концевая костяная накладка от сложного лука, железный умбон щита и пряжки из железа, бронзы, кости и гишера разнообразных форм — от простых круглых колец до ажурных литых, художественно оформленных.

Мечи и кинжалы

Характерной особенностью погребений в курганах низовья Зарафшана является то, что находка остатков лука единична, а мечи и кинжалы найдены в большом количестве. Это, с одной стороны, сближает курганы древнего Согда с курганами савроматов и сарматов, с другой — характеризует в известной степени идеологические представления древних насельников низовьев Зарафшана. (150/151)

Ранний тип меча из этих курганов имеет короткое прямое перекрестие и навершие в виде круглой пластинки. Такой меч был один. К нему примыкают мечи с таким же коротким перекрестием, но без навершия. Их обнаружено наибольшее количество — 18, но у двух мечей перекрестие было не из железа, а из бронзы. Эти мечи отличаются от более ранних не только другим видом навершия или отсутствием такового, но и размерами, которые соответствуют размерам сарматских, имевших длину от 80 см до 1 м и более [Блаватский, 1954, с. 118].

Успех боя у сарматов решала конница, одетая в панцири и вооруженная пиками и длинными мечами, которые воины, по словам К. Тацита, «держат обеими руками» [Тацит, I, 79]. Сарматы атаковали противника компактной массой, построенной клином, и наносили в рукопашной схватке решающий удар [Блаватский, 1949, с. 28-29].

То, что у сарматских мечей рукоятки были значительно длиннее, нежели у скифских, видно и по мечам из курганов долины Зарафшана. Длина рукояток мечей с коротким прямым перекрестием достигает почти 20 см, как у меча из кургана 5 Агалыксайского могильника, а у меча с серповидным навершием из кургана 10 того же могильника рукоятка почти наполовину короче, что соответствует обхвату ее одной рукой. Однако наряду с длинными мечами продолжали употребляться, хотя и в незначительном количестве, короткие мечи. Об этом свидетельствует находка короткого меча из железа в одном из помещений на городище Халчаян в Сурхандарьинской области. Найденный там меч Г.А. Пугаченкова датировала рубежом нашей эры. Он имеет короткое прямое перекрестие и лезвие, которое слегка расширяется в середине. Длина меча 54 см, но богатая оправа рукоятки и ее верхняя часть обломаны, поэтому можно считать, что длина была не менее 60 см [Пугаченкова, 1966, с. 56]. Форма, размеры меча, а также не совсем обычное перекрестие отличают его от мечей из курганов Согда и их сарматских аналогов из Приуралья и Поволжья. Меч из Халчаяна удивительно похож на ксифос — меч греческих гоплитов, распространенный не только в Греции, но и в Северном Причерноморье, правда, меньше, чем махайра [Сокольский, 1954, с. 136].

Короткие мечи использовались в период широкого распространения длинных мечей, а длинные — в сакскую эпоху, когда господствовали короткие мечи. Примером может служить длинный меч из погребения в Тагискене, которое датируется V в. до н.э. Железный меч имел длину 1,25 м, на его рукоятке было брусковидное или овальное навершие и бабочковидное перекрестие [Толстов, Итина, 1966, с. 166].

У рассматриваемых мечей, относящихся ко II в. до н.э. — I в. н.э., было короткое прямое перекрестие, которое уже не выковывается вместе с лезвием, как у ранних мечей, а одевается на него у основания рукоятки. У последних по времени (151/152) мечей из могильников Акджар-тепе и Агалыксайского оно исчезает совсем. Отсутствие перекрестий на этих мечах еще не может служить доказательством того, что их не было вообще, так же как и наверший у этих мечей и у мечей предыдущей группы.

Меч без навершия и перекрестия был очень неудобен в бою, так как мог выскользнуть из руки. Поэтому вполне вероятно, что у этих мечей были деревянные навершия и перекрестия, но они не сохранились. Дерево широко применялось для изготовления ножен и рукоятей. На всех мечах II в. до н.э. — I в. н.э. и мечах II—III вв. н.э. из курганов Согда обнаружены остатки деревянных ножен, остатки дерева сохранились и на рукоятках. Ножны мечей, как и кинжалов, обклеивались сверху материей, которая покрывалась лаком или окрашивалась красной краской.

Помимо мечей в погребениях были также кинжалы из железа, по форме непохожие на мечи, хотя в некоторых погребениях кинжалы находились вместе с мечами. Среди кинжалов, обнаруженных в погребениях II в. до н.э. — I в. н, э., встречаются оригинальные формы, не имеющие прямых аналогий не только в среднеазиатском археологическом материале, но и среди находок в Нижнем Поволжье и Южном Приуралье.

У кинжала из кургана 1 Лявандакского могильника кольцевое навершие и дуговидное перекрестие, опущенные концы которого закругляются, имитируя волюты. Кольцевое навершие кинжала сближает его с кинжалом из Саратовской области, но у последнего перекрестие прямое и короткое, в виде обоймы, одетой на основание рукоятки [Хазанов, 1954а, с. 249-250], т.е. перекрестие у этого кинжала такое же, как и у всех мечей из курганов Согда.

Дуговидное, или полулунное, перекрестие кинжала из Лявандакского могильника очень схоже с перекрестием кинжала из числа случайных находок около города Павлодара на северо-востоке Казахстана [Кадырбаев, 1958, с. 25, рис. 1, 31]. Мечи и кинжалы с кольцевым навершием как форма оружия сформировались в сарматском мире [Хазанов, 1967, с. 175], а появление их относится к прохоровскому этапу развития сарматской культуры Южного Приуралья [Смирнов К., с. 202], т.е. к IV—I вв. до н.э.

Полулунные перекрестия обычны и на бронзовых кинжалах тагарской эпохи Южной Сибири. Такие кинжалы, найденные в погребениях тагарской эпохи на территории Южной Сибири, датируются С.В. Киселевым VI—V вв. до н.э. [Киселев, 1951, с. 251]. Кинжал из кургана 2 Лявандакского могильника не имеет прямых аналогий, но по наличию навершия в виде круглой пластинки он сближается с мечами из Агалыксая и кургана у тригонометрического пункта в Лявандакском могильнике. Нет прямых аналогий и у кинжала из кургана 10 на поле 2 Куюмазарского могильника. Однако переломленное перекрестие и навершие, имитирующее отогнутые в сторону волюты, сближают (152/153) его с подобными кинжалами из Центрального Казахстана [Кадырбаев, 1958, с. 27, рис. 1, 29-30].

У кинжала из кургана 16 Кызылтепинского могильника было антенное навершие, которое образовалось из двух загнутых внутрь волют. Железные акинаки с подобными навершиями были извлечены из курганов V—IV вв. до н.э. в 1961 г. при раскопках Воробьевского I могильника в Шадринском районе Курганской области [Стоянов, 1962, с. 61, 66, 85, рис. 30, 1-2]. Навершие такого же типа и у меча, найденного в кургане у хутора Черниговского под Магнитогорском; К.Ф. Смирнов считает его одним из самых ранних савроматских мечей с простым антенным навершием [Смирнов К., 1961, с. 19]. Короткое .прямое перекрестие сближает этот кинжал с мечами из курганов в долине Зарафшана. Если кинжалы из кургана 1 Лявандакского могильника и кургана 19 Куюмазарского могильника выглядят архаичными, то кинжал из кургана 16 Кызылтепинского могильника благодаря прямому перекрестию можно считать более близким к началу нашей эры. Формы трех рассмотренных кинжалов свидетельствуют об их эволюции от кинжалов с антенным навершием и переломленным перекрестием к :кинжалам с коротким прямым перекрестием, а затем уже к кинжалам без перекрестия, но с округлым навершием, как у :кинжала из кургана 2 Лявандакского могильника. Следующими по времени можно считать кинжалы без перекрестия и металлического навершия. Таких кинжалов найдено три: один в кургане 2 около бугра Соинова в Куюмазарском могильнике, второй в кургане 4 Шахривайронского могильника, третий в кургане 7 Кызылтепинского могильника.

Сравнение форм кинжалов и мечей из погребений в курганах Согда с мечами и кинжалами из Южного Приуралья, Нижнего Поволжья, Центрального Казахстана и Южной Сибири указывает на генетическую связь этого оружия с савромато-сарматскими образцами и на почти одинаковый процесс эволюции. Если в курганах первых веков до нашей эры и более ранних в Согде, как и в других районах Средней Азии, в употреблении были мечи и кинжалы с разного рода навершиями и перекрестиями, то в первые века нашей эры господствовали мечи и кинжалы без перекрестия и навершия, вернее, без металлического навершия и перекрестия, а также мечи с пуговицевидным навершием.

Смену формы мечей по материалам меото-сарматского могильника у станции Усть-Лабинской проследил Н.В. Анфимов. Он отметил появление мечей без перекрестия и навершия на Боспоре и Кубани на рубеже нашей эры и указал, что форма этих мечей становится господствующей в первые века нашей .эры [Анфимов, 1951, с. 197-202]. Мечи без перекрестия и навершия появились в это же время и в Южном Приуралье [Сальников, 1950, с. 119-121].

Мечи без перекрестия и навершия отличаются между собой (153/154) по форме перехода лезвия в рукоятку. У мечей ранних, т.е. относящихся к I—III вв. н.э., лезвие переходит в рукоятку плавно, постепенно сужаясь, как у мечей из могильников Акджар-тепе и Агалыксайского. У мечей же IV—V вв. н.э. черенок в месте соединения с клинком образует прямой угол. Это различие позволяет разделить мечи без перекрестия и навершия на две хронологические группы [Берхин, 1961, с. 151-152], но в рассматриваемых могильниках Согда мечи и кинжалы принадлежат к раннему типу этих мечей. Поздним типом такого меча являются мечи из кургана 3 могильника Бис-Оба в Южном Приуралье [Смирнов К., 1948, с. 86] и из погребения, обнаруженного в 1960 г. в Уфе, которое по всему найденному инвентарю датируется IV—V вв. н.э. [Ахмеров, 1970, с. 191-193].

Поздние мечи обоих типов встречаются во многих погребениях первых веков нашей эры в могильниках Средней Азии. Они известны по уже упоминавшемуся могильнику около Янги-Юля, по Карабулакскому могильнику, по курганам в Южной Туркмении и в других местах Средней Азии [Толстов, 1958а, с. 247-249] и за ее пределами [Зданович, 1969, с. 75, 79]. Каунчинские курганы датируются I—II вв. н.э., к ним очень, близки (а порой идентичны им) погребения из курганов в районе Чардары, в которых были найдены мечи без перекрестия и навершия [Максимова и др., 1968, с. 187, табл. IV, 1, 3, с. 218, табл. XVI]. Несомненно, что могильники Жаман-Тогай, Шаушукумский и Актобе, судя по облику материальной культуры, имеют целый ряд погребений, идентичных погребениям в курганах каунчинской культуры, и датируются они так же, как и первые. Железные мечи, наконечники стрел и керамика одинаковы, что вполне объяснимо, ибо Чардара и прилегающая к ней Келесская степь являются одним географическим и историко-культурным регионом, который входил в ареал культуры Каунчи.

Перечисленные выше находки мечей без перекрестия и навершия в разных районах Средней Азии позволяют утверждать, что в Средней Азии в целом, а не только в Согде после начала нашей эры происходила та же, что и в сарматском мире, замена мечей и кинжалов с перекрестиями и навершиями мечами без перекрестий и наверший.

В эпоху раннего средневековья, т.е. начиная с V в. н.э., двулезвийные длинные мечи без перекрестия и навершия стали превращаться в однолезвийные. Однолезвийные мечи известны по Пскентскому и Ворухскому могильникам [Литвинский, 1961, с. 74-75]. Однолезвийный меч был найден в Семиречье в могильнике на правом берегу р. Курты [Агеева, 1961, с. 24] и в долине р. Или [Акишев, 1956, с. 29]. Известны однолезвийные мечи и по находкам в Южной Сибири [Киселев, 1951, с. 520] и на Северном Кавказе [Мерперт, 1955, с. 160].

В VII—VIII вв. появились сабли, в них в процессе эволюции (154/155) превратились в однолезвийные мечи, у которых искривился клинок и изменилось положение черенка.

Однако еще очень длительное время меч продолжал существовать наряду с саблей как у арабов, так и на всем Ближнем Востоке, а также в Индии. Если в Индии сабля появилась только лишь в XIV в. [Мерперт, 1955, с. 154-155], то в Средней Азии она известна с VIII—IX вв., причем Н.Я. Мерперт допускает, что Среднюю Азию можно считать районом распространения ранних сабель [Мерперт, 1951, с. 167-168]. Это подтверждается находками последних лет: в долине р. Кашка-Дарья при раскопках на Кыз-тепе было обнаружено погребение воина IX—X вв., в инвентарь которого входила железная сабля [Кабанов, 1963, с. 236-239].

Смена двулезвийных мечей однолезвийными не доказывает, однако, появления последних только в V—VI вв. н.э. Однолезвийные мечи появились задолго до того, как они стали вытеснять двулезвийные мечи. Эти мечи были еще у скифов и савроматов, но широкого распространения тогда не получили. Известно семь таких мечей из курганов Северного Причерноморья. Их клинок представляет собой как бы половину треугольного клинка двулезвийных мечей, спинка клинка утолщенная. Кривой однолезвийный меч был найден под Киевом, причем заостренной была вогнутая сторона. Датируются все эти мечи IV—III вв. до н.э. [Мелюкова, 1964, с. 59].

Положение мечей в могилах свидетельствует о том, что никакой определенной системы при их укладке в погребение не соблюдалось. Но положение мечей по отношению к скелету указывает на способы их ношения в повседневном быту и в боевой обстановке. Все мечи, лежавшие выше пояса, слева или справа, рукояткой около локтя или плеча, носились на перевязи, которая имела пряжки для регулирования ее длины. Такие пряжки из железа с фигурной рамкой были найдены в кургане 2 Лявандакского могильника, а в кургане 13 Кызылтепинского могильника были обнаружены прямоугольные гишеровые пряжки, которые крепились к перевязи и служили той же цели. Мечи, которые лежали справа и слева, рукояткой около пояса, очевидно, к нему же крепились и носились на правом или левом боку, как об этом можно судить по изображению всадника с мечом на поясе на серебряной чаше из-под Перми [Тревер, 1940, табл. 24]. Весьма показательно совпадение положения меча на левом боку у персонажа на чаше и положения такого же меча в кургане 5 Агалыксайского могильника, где он лежал слева от скелета, рукояткой у пояса. Изображение на чаше подтверждает высказанное выше предположение о том, что мечи, лежащие на уровне пояса, к нему и крепились. Длинные мечи можно было носить и при помощи портупейного ремня, что также позволяло держать меч на поясе. Такой способ ношения меча зафиксирован на золотой пластинке-застежке из сибирской коллекции Петра I, на которой изображен охотник, (155/156) стреляющий из лука в кабана, на правой стороне у него на портупее подвешен меч [Руденко, 1962, с. 15, табл. IV-5]. У скифов меч чаще носился на правом боку, для чего на ножнах делался выступ — лопасть с отверстием для ремня, посредством которого ножны крепились к поясу [Мелюкова, 1961, с. 63].

Подтверждением того, что мечи и кинжалы носились у бедра, служит то, что очень часто эти предметы лежали около скелетов так, что их конец уходил под бедро. Так лежал кинжал в кургане 16 Кызылтепинского могильника, а в кургане 2 Лявандакского могильника он находился у пояса, куда, видимо, и подвешивался. Прикрепление мечей и кинжалов к ногам не получило широкого распространения у скифов, которые предпочитали держать мечи у пояса. У сарматов более поздним способом было ношение меча на перевязи или же с помощью портупеи на поясе [Хазанов, 1971, с. 27]. Греческая махайра вешалась на левый бок на перевязи, но грекам был известен и способ ношения мечей на поясе [Сокольский, 1954, с. 130].

В эпоху раннего средневековья кинжалы в Согде носились, на поясе. Они прикреплялись к нему двумя ремнями, благодаря чему висели почти горизонтально, что видно на статуэтках, найденных на городище Афросиаб [Заславская, 1956, с. 109]. Настенная живопись на городище Пянджикента также дает возможность судить о способах ношения мечей и кинжалов в эпоху раннего средневековья. У персонажей, изображённых на стенах, кинжалы висят на двух обоймицах горизонтально, а мечи, узкие и длинные, — в наклонном положении, острием к левому боку [Дьяконов, 1951, с. 179-180; табл. XXVII, XXXVIII, XXXIX]. Так же подвешены кинжал и меч у персонажа из росписи на стене помещения, раскопки которого производились в 1965 г. [Беленицкий, 1966, с. 183].

Настенная живопись на городище Варахша, как и живопись Пянджикента, дает два способа ношения мечей. У одного персонажа, изображенного на стене, меч прикреплен к поясу в горизонтальном положении [Шишкин, 1963, с. 218, табл. XIV], у другого — почти в вертикальном [Шишкин, 1963, табл. IV].

Железные мечи и кинжалы, найденные в курганных могильниках Согда, изготовлялись из железного бруска путем ковки его в нагретом состоянии. Следы неравномерной ковки прослеживаются по отдельным фрагментам лезвий мечей, которые под влиянием времени расслоились и распались на отдельные куски, прокованные более или менее равномерно. У ранних мечей, с серповидным навершием, перекрестие и навершие выковывались одновременно с полосой, а у мечей, следующих за ними, короткое прямое перекрестие одевалось после изготовления полосы и рукоятки. Округлые навершия мечей были выкованы одновременно с рукояткой и лезвием. Одновременно с рукояткой выковывались навершия и у кинжалов, а перекрестия прикреплялись после, но путем горячей обработки. В состав (156/157) железа, из которого изготовлялись мечи, входила медь, о чем можно судить по мечам, найденным в кургане 3 около бугра Соинова в Куюмазарском могильнике. В железе расслоившихся фрагментов лезвий заметны зеленые жилки. В эпоху средневековья, по сведениям Бируни, медь добавлялась в железо при его плавке (см. [Беленицкий, 1950, с. 144]) для того, чтобы придать ему противокоррозийную стойкость. Необходимый эффект давала добавка всего одного процента меди в сталь [Колчин, 1950, с. 148].

Все эти сведения относятся к эпохе средневековья, и судить по ним о степени мастерства оружейников эпохи античности затруднительно, хотя, несомненно, в процессе изготовления мечей в эпоху средневековья и античную эпоху было много общего. Меди, добавленной в железо, из которого изготовлены мечи, видимо, было такое количество, что она не вошла органически в состав железа и сохранилась в виде жил. Может быть, это — следствие недоброкачественной плавки железа для данных экземпляров, ибо в железе других мечей, которые разрушились в не меньшей степени, меди не видно.

Остатки дерева, употреблявшегося для изготовления ножен, а также для обкладки рукояток мечей, столь незначительны, что по ним нельзя сказать ничего определенного о его породе. То же касается ткани, которой обклеивались ножны мечей.

Меч в древности, как и в средневековье, считался символом власти. Известен рассказ Приска Панийского о получении меча Аттилой, что послужило предзнаменованием его военных успехов. Меч был обнаружен при следующих обстоятельствах. Пастух, пасший стадо, заметил, что одна из коров хромает; он пошел по ее кровавым следам и наконец нашел меч, на который наступила корова. Выкопав меч, пастух отнес его царю гуннов. Аттиле, тот чрезвычайно обрадовался этому подарку и решил, что теперь он поставлен владыкой мира, а через меч Марса ему вручена судьба военных операций [Приск, с. 262]. Символом власти меч считался и в эпоху раннего средневековья, как это видно по настенной живописи Пянджикента, Варахши и Балалык-тепе.

Культ меча, так широко распространенный в эпоху не только раннего, но и развитого средневековья, уходит корнями в глубокую древность. О культе меча у скифов сообщил Геродот, подробно изложивший, как совершались жертвоприношения Аресу, в которых старинный железный меч был объектом поклонения [Геродот, IV, 62]. О культе меча у савроматов говорил Климент Александрийский, ссылавшийся на сведения Гикесия [Климент, с. 281]. Вполне вероятно, что культ меча возник у савроматов, а от них распространился среди других народов. О культе меча у аланов сообщал Аммиан Марцеллин, по словам которого у аланов не видно ни храмов, ни святилищ; по варварскому обычаю они втыкают в землю обнаженный меч и с благоговением поклоняются ему как Марсу [Аммиан, с. 305]. (157/158)

Лук и стрелы

К другим предметам вооружения из могильников древнего Согда относятся накладка из кости от лука, железные наконечники стрел и два кремневых наконечника стрел (последние обнаружены в Кызылтепинском могильнике). В Хазаринском могильнике найден один железный наконечник стрелы с обломанной головкой, в остальных могильниках Согда — разное количество железных наконечников, которые по времени употребления также распределяются неравномерно. Очень мало железных наконечников стрел в самых ранних и самых поздних по времени курганах. Наибольшее их количество в курганах конца II в. до н.э. — I в. н.э. На это же время падает и самое большое количество мечей и кинжалов.

Железные наконечники стрел находили, как правило, в тех же погребениях, где были мечи или мечи с кинжалами. Только во впускном погребении кургана 2 Кызылтепинского могильника был кинжал и наконечники стрел. В некоторых погребениях, несмотря на наличие в них мечей и кинжалов, наконечников стрел не было. Так, в кургане 4 Шахривайронского могильника обнаружены меч и кинжал, но ни одного наконечника. В кургане 3 Миранкульского могильника был кинжал, но не было наконечников стрел. Не найдено наконечников стрел в кургане 2 Лявандакского могильника и в кургане 22 Куюмазарского могильника, а мечи в этих погребениях были.

В некоторых погребениях иная картина: есть наконечники стрел, но нет мечей или кинжалов, причем наконечники в этих погребениях были в единственном экземпляре. Например, в курганах 6 и 8 Лявандакского могильника найдено по одному наконечнику стрелы, причем оба погребения были женские, следовательно, в могилы они были положены как символы, о чем будет рассказано ниже. В других же погребениях количество наконечников также незначительно.

Самые поздние наконечники стрел обнаружены во впускном погребении кургана 2 Кызылтепинского могильника; их было два экземпляра. Небольшое количество наконечников стрел в погребениях курганов Согда, являющееся их характерной особенностью, явление неслучайное.

В скифских погребениях наконечники стрел встречаются повсеместно, и количество их колеблется от единичных экземпляров до нескольких сотен. Наибольшее количество наконечников стрел было найдено на Нижнем Дону, где в погребении находились 16 колчанов с 1057 стрелами. А.И. Мелюкова отмечала, что количество стрел в колчанных наборах рядовых погребений к IV в. до н.э. по сравнению с раннескифским временем заметно увеличивается [Мелюкова, 1964, с. 15].

Этого нельзя сказать о количестве стрел, положенных в могилы кочевников древнего Согда. Раскопки курганов в Согде позволяют сделать вывод, что во II в. до н.э. — I в. н.э. их (158/159) клали в могилы не так уж много. Это приводит к заключению, что лук и стрелы не играли такой первостепенной роли в вооружении воина, как у скифов. Главным видом оружия, видимо, был меч. То же было в III—II вв. до н.э. у сарматов, вооружение которых к этому времени, как указал К.Ф. Смирнов, резко меняется. Увеличивается роль длинного меча, его длина достигает 1,3 м, а лук и стрелы отходят на второй план. В этих, условиях происходит замена бронзовых наконечников стрел железными. Трудоемкость ковки стрел компенсировалась дешевизной и доступностью железа, а также меньшей потребностью в этом виде оружия, чем у скифов и савроматов [Смирнов К., 1961, с. 70]. Поэтому наличие стрел в погребениях говорит уже об их значении не столько как предмета вооружения, сколько символа в верованиях и идеологических представлениях общества того времени. Рассматривать же эволюцию форм и размеров наконечников стрел в отрыве от лука нельзя, ибо применение стрел связано с типом лука, его формой и величиной.

Если наконечники стрел встречаются в захоронениях довольно часто, хотя и в незначительном количестве, то накладка от лука найдена лишь одна. Видимо, накладки из кости на лук почти не применялись, поэтому они и не обнаружены в могильниках древнего Согда. Отсутствие в погребениях накладок на лук из рога и кости — отличительная черта савроматских погребений, что подчеркивал К.Ф. Смирнов [Смирнов К., 1961, с. 32].

Очевидно, луки делались из разных пород дерева с применением сухожилий и вследствие неблагоприятных почвенных условий они полностью разрушились, остатки их не сохранились до наших дней, как это происходило с савроматскими луками. Поэтому о величине луков и об их типах приходится судить по найденным в погребениях наконечникам стрел. А о роли лука. в погребальном обряде и верованиях можно судить по изображениям лучника на пастовой пронизке из кургана 7 Хазаринского могильника, а также по данным древних источников и этнографическим материалам, содержащим сведения о верованиях, и представлениях народов как в древности, так и в недавнем прошлом, связанных не только с луком, но и со стрелой.

К числу редких относится находка двух кремневых наконечников стрел в кургане 10 Кызылтепинского могильника. Они лежали с правой стороны скелета, чуть ниже плечевого сустава. Рядом с ними находился железный, серповидной формы нож с коротким насадом для рукоятки. Поэтому это погребение не очень древнее, т.е. не соответствующее времени употребления кремневых наконечников стрел, которые использовались и в эпоху поздней бронзы, как это видно по погребениям могильника Заман-баба. Наличие железного ножа указывает на то, что погребение в кургане 10 относится ко времени после эпохи бронзы. Наконечники положены в погребение как обереги — предметы, обладающие магической силой, а не как оружие, годное (159/160) к употреблению. Реальным оружием в ту эпоху, к которой относятся погребения, были железные наконечники стрел.

Все железные наконечники стрел, за исключением двух, найденных во впускном погребении кургана 2 Кызылтепинского могильника, — черешковые трехлопастные с опущенными жальцами. Однако у них разная форма лопастей. У одних лопасти прямые и узкие, у других — прямые, но более широкие, чем у первых, у третьих — широкие и слегка округлые. Но у всех этих наконечников стрел лопасти опущены и образуют с черешком острый угол.

У наконечника стрелы из кургана 31 на поле 2 Куюмазарского могильника лопасти округлые, листовидной формы. По форме лопастей этот наконечник почти идентичен бронзовым трехлопастным и двухлопастным наконечникам стрел эпохи Инь и ранней Чжоу (XIV—VIII вв. до н.э.), найденным на территории Монголии [Киселев, 1947а, с. 364; Волков, 1962, с. 22, рис. V-I], а также на территории Хакассии в погребениях, относящихся к тагарской эпохе [Липский, 1966, с. 124, рис. 53-3]. Наконечники стрел из бронзы, черешковые, с такой же формой лопастей обнаружены и на Еловском поселении в Сибири в слое X—VII вв. до н.э. [Матющенко, Игольникова, 1966, с. 188, 190, 194, рис. 6-8].

Эта близость форм наконечников стрел из курганов Согда и наконечников стрел из бронзы свидетельствует о полном переходе к производству оружия из железа, но по старым образцам.

Замена бронзовых наконечников стрел железными произошла, как отмечал Б.Н. Граков, ко II в. до н.э. Но бронзовые наконечники стрел были в употреблении позже, даже в первые века нашей эры, хотя и редко. Это видно по материалам с территории Согда и других районов Средней. Азии. В западной части Бухарского оазиса на Аяк-тепе № 2 в слоях кушанского периода В.Д. Жуков нашел бронзовые наконечники стрел [Жуков, 1956, с. 202], а в северном доме Старой Нисы бронзовые наконечники вместе с железными черешковыми были найдены в слоях II—III вв. н.э., датируемых находками монет [Массон В., 1959, с. 47].

Наконечники стрел с широко расставленными лопастями обнаружены в кургане около крепостцы в Куюмазарском могильнике, такой же формы железные наконечники стрел с широко расставленными лопастями, но только несколько меньше по величине — в погребениях Тамдинского могильника [Маловицкая, 1950, с. 120].

Железные наконечники стрел, у которых лопасти образуют с черешком острый угол, — наиболее древняя форма железных наконечников, но это никоим образом не исключает возможности их бытования в первые века нашей эры и позже. Такая форма наконечника не была статичной, она постепенно эволюционировала в наконечники стрел позднего времени, как во (160/161) впускном погребении кургана 2 Кызылтепинского могильника, которое датируется концом IV — началом V вв. н.э. Материалы, полученные при раскопках курганов в долине Зарафшана, не позволяют проследить эволюцию трехлопастного наконечника с опущенными жальцами в трехреберный, имеющий форму вытянутого в нижней части ромба. Однако находки наконечников стрел в других могильниках Средней Азии, а также материалы раскопок сарматских курганов свидетельствуют о процессе изменения форм железных наконечников стрел в первые века нашей эры, вплоть до V в.

В первые века нашей эры появляется новый тип железного трехлопастного наконечника стрел, у которого лопасти образуют с черешком уже не острый, а прямой угол, т.е. лопасти наконечника по отношению к черешку срезаны прямо и перпендикулярны основанию наконечника. В курганах около Янги-Юля обнаружены наконечники стрел, у которых нижний конец лопасти был .прямой, т.е. между лопастью и черешком был прямой угол [Григорьев, 1948, табл. III]. Наконечники стрел, аналогичные каунчинским, были найдены в курганных погребениях первых веков нашей эры в Южной Туркмении [Марущенко, 1959, с. 114) при раскопках квадратного зала на городище Старая Ниса в слое I—II вв. н.э. [Давидович, 1951, с. 119, 126, рис. 8] и в курганах с каменной насыпью и каменным «ящиком» под ней в могильнике около селения Багджой, которые датируются рубежам или же началом нашей эры [Воронец, 1954, с. 62]. В кургане по арыку Джун, который датируется II—III вв. н.э., наконечники стрел с опущенными жальцами находились вместе с наконечниками, у которых лопасти образуют прямой угол [Литвинский, 1965, с. 80]. Железный трехлопастный наконечник стрелы с прямым срезом лопастей был обнаружен на тепе в Кугайской степи в Ферганской долине [Латынин, Оболдуева, 1959, с. 135, рис. 19]. Железные трехлопастные наконечники стрел, у которых лопасти образуют с черешком прямой угол, были найдены юго-западнее Куня-Ургенча в кургане 2 могильника Тузгыр, который датируется I—III вв. н.э. [Лоховиц, 1968, с. 160, 159, рис. 4-2], и в Карабулакском могильнике (вместе с наконечниками других форм) в погребениях, которые относятся к первым векам нашей эры [Баруздин, 1961, с. 63]. Черешковые наконечники стрел из железа с лопастями, образующими прямой угол с черешком, найдены и в погребениях первых веков нашей эры в Боркорбазском могильнике [Сорокин, 1961, с. 121, табл. II].

Перечень находок железных трехлопастных наконечников стрел, у которых лопасти образуют с черешком прямой угол, подтверждают их широкое распространение в Средней Азии в первые века нашей эры. Количество же наконечников стрел с опущенными жальцами уменьшается, они уже встречаются очень редко, да и то, как правило, с новым видом наконечников. Наконечники обоих видов были найдены вперемежку с другими (161/162) наконечниками стрел в комнатах 9 и 4, а также в коридоре 5 на городище Халчаян, причем относились они, по словам Г.А. Пугаченковой, «к единой историко-культурной эпохе» [Пугаченкова, 1966, с. 62, рис. 38].

Появление наконечников стрел с прямым срезом лопастей на рубеже нашей эры можно проследить и по материалам сарматских погребений Приуралья, Поволжья и Северного Кавказа.

В погребении I—III вв. н.э., исследованном П.Д. Рау около села Бородаевка, в грунтовой могиле кургана 4 лежал скелет, ориентированный головой на север. Среди инвентаря были железный двулезвийный меч без перекрестия и навершия, а также железные трехлопастные наконечники стрел с прямым, срезом [Синицын, 1947, с. 33-35, рис. 4, 5]. Такого же типа, железные трехлопастные наконечники были найдены в погребениях II—IV вв. н.э. Калиновского курганного могильника [Шилов, 1959, с. 497, рис. 62-10,29,31]. Они имеются и в погребениях первых веков нашей эры в других местах Нижнего Поволжья [Мерперт, 1951, с. 24, рис. 2-10].

Аналогичные наконечники были обнаружены в Южном Приуралье при раскопках курганов среднесарматского времени в; бассейне р. Кинделя в Оренбургской области [Смирнов К., 1951а, с. 41, 42, рис. 12-4], на Северном Кавказе при раскопках Таркинского могильника в погребении 23, которое по находке в нем зеркала датируется I—II вв. н.э. [Смирнов К., 1951а, с. 236, 261, рис. 17-4,5, с. 271], и в погребении 27, которое относится к II—III вв. н.э. [Смирнов К., 1951а, с. 237, 262, рис. 18-1, с. 271]. Некоторые наконечники стрел из погребения. 27 были обломаны, что ввело Б.А. Литвинского в заблуждение. Он принял их за наконечники с опущенными жальцами. [Литвинский, 1905, с. 78], хотя К.Ф. Смирновым были опубликованы прорисовки этих наконечников [Смирнов К., 1950а, с. 115, рис. 34-47], что дает возможность более точно судить об их форме.

Бытование именно такой формы наконечников стрел подтверждают и работы Н.В. Анфимова, который производил раскопки курганов на правом берегу Кубани. Среди находок были железные наконечники стрел, трехлопастные черешковые, у которых лопасти срезаны под прямым углом. Эти наконечники стрел Н.В. Анфимов считал типичными для сарматской культуры первых веков нашей эры [Анфимов, 1952, с. 82]. Такие же наконечники стрел были найдены и в меото-сарматском. могильнике у станицы Усть-Лабинской в погребениях четвертой хронологической группы, причем, как отмечал Н.В. Анфимов, по форме головки и лопастям, срезанным под прямым углом к черешку, они однотипны и отличаются только размерами [Анфимов, 1951, с. 198, рис. 18-4, 5]; появление их Н.В. Анфимов отнес к началу нашей эры [Анфимов, 1951, с. 202-203]. (162/163)

Этот же тип железного трехлопастного черешкового наконечника стрелы характерен и для сарматской культуры I в. до н.э. — I в. н.э. на территории Украины [Вязьмитина, 1953, с. 68, рис. 6].

Приведенные (далеко не полные) аналогии, показывают, что у сармат, так же как и у народов Средней Азии, на рубеже нашей эры появилась новая форма наконечника стрелы из железа, которая на первых порах употреблялась наряду с прежней — трехлопастным, черешковым наконечником с опущенными жальцами, а в первые века стала преобладающей. Вместе с тем продолжался дальнейший процесс изменения железного наконечника стрелы. Если в I—III вв. н.э. был характерен наконечник стрелы с прямым срезом лопастей, то уже в III—IV вв. н.э. появилась новая форма, которая в последующее время превалировала, став переходной к позднему типу наконечника, найденного во впускном погребении кургана 2 Кызылтепинского могильника. У наконечника стрелы нового типа лопасти срезаны уже под тупым углом к черешку, и наконечник стрелы приближается по форме к ромбу.

Наконечники с тупоугольным основанием или же переходящие в ромб найдены во многих погребениях, датируемых IV—V вв., а также на поселениях этого и несколько более позднего времени. Наконечники такой формы обнаружены в Карабулакском могильнике [Баруздин, 1961, с. 63, рис. 12], в могильнике Акчий-Карасу в долине Кетмень-тюбе, погребения в которых датируются II—IV вв. [Кожомбердиев, 1960, с. 119-121, с. 120, рис. 6-1,2], в Кенкольском могильнике во время раскопок 1956 г. [Кожомбердиев, 1960, с. 73, рис. 15-1,2,3], в кургане 4 Вревского могильника, который относится к II—III вв. н.э. [Воронец, 1951, с. 58], на поселении Актобе 2 в культурном слое и как инвентарь погребения в купольном помещении на этом городище [Максимова и др., 1968, с. 63, 67, рис. 29-1,4,6, с. 76, рис. 32-4,5,6,7, с. 79].

Два железных наконечника стрел, у которых лопасти скошены под тупым углом, были найдены во время раскопок на Куль-тепе в Кашкадарьинской области в помещении VI—VII вв. Они различаются формой лопастей: у одного лопасть скошена незначительно, а у другого сильнее, вследствие чего он имеет форму, близкую к форме ромба [Алимов, 1969, с. 113].

Наконечник стрелы ромбической формы был обнаружен также в одном из курганов в Джамбульской области на юге Казахстана [Кадырбаев, 1959, с. 90-91, с. 90, рис. 3] и в Калпаксайской мугхона в Фергане [Воронец, 1954, с. 73, рис. 22]. Наконечники стрел этого типа продолжали существование и в эпоху раннего средневековья, о чем свидетельствуют находки на городище Пянджикента [Распопова, 1980, с. 68, рис. 44-12] и в замке на холме Ак-тепе под Ташкентом [Тереножкин, 1948, с. 124, 123, рис. 25-10].

Дальнейшее удлинение линии среза лопасти по направлению (163/164) к острию наконечника привело к превращению лопастей в узкие, чуть выступающие у основания ребра, которые в верхней части наконечника расширяются, а затем в виде небольших лопастей сходятся у острия наконечника. У этих наконечников стрел ребра почти в два раза длиннее лопастей, выступающих у острия. Такие наконечники стрел были найдены на городище Каунчи-тепе [Григорьев, 1940, с. 10, рис. 7] и в погребении V в. в Поволжье [Гольмстен, 1928, с. 135, рис. 62].

За тот отрезок времени (с V в. до н.э. по VI в. н.э.), когда происходил процесс замены железного трехлопастного наконечника стрелы с опущенными жальцами трехреберным наконечником, у которого ребра, расширяясь у острия, переходят в небольшие лопасти, появились другие типы наконечников — гвоздевидные, пулевидные, лавролистные, ланцетовидные. Но поскольку в исследованных нами курганах подобных наконечников нет, мы рассмотрели процесс эволюции наконечника стрелы только одного типа.

В некоторых курганах наконечники стрел малых, средних и крупных размеров находились в одних и тех же погребениях, причем крупные наконечники стрел имели такую же форму, как и остальные. В основной массе железные наконечники средние, длиной от 3 до 4,5 см, но есть и миниатюрные, длиной всего лишь 1,5 см, как в кургане 6 Лявандакского могильника, и крупные, длиной 9,5 см, как в кургане 35 на поле 2 Куюмазарского могильника. Наконечники стрел длиной 2,5 см и 5 см были найдены в кургане 2 Шахривайронского могильника, длиной 3 см и 5 см — в кургане 13 Кызылтепинского могильника, длиной 7 и 4,5 см — в кургане 1 Лявандакского могильника, длиной 3-4 см и 5 см — в кургане 19 Куюмазарского могильника, длиной 5,5 см — в кургане у крепостцы того же могильника. Самый большой наконечник, длиной 10 см, был обнаружен во впускном погребении кургана 2 Кызылтепинского могильника. В кургане 6 Кызылтепинского могильника, который датируется II—I вв. до н.э., найдены наконечники длиной 1,5 см и 7,5 см.

Наличие разных по размерам наконечников стрел в одном погребении, а также разнообразие наконечников по величине, независимо от времени захоронения, позволяют утверждать, что и мелкие, и крупные наконечники стрел существовали в одно и то же время. Находки наконечников стрел в курганах долины Зарафшана дают также основание опровергнуть точку зрения некоторых исследователей, считающих, что размер наконечника стрелы зависит якобы от времени его употребления.

По мнению многих исследователей, мелкие наконечники стрел были в употреблении в период, предшествующий нашей эре, а крупные появились в начале I тысячелетия нашей эры и господствовали все последующее время. Но наконечники каких размеров можно считать мелкими, т.е. малых размеров, а какие крупными? В настоящее время, судя по опубликованным материалам, для Средней Азии I тысячелетия н.э. (164/165) известны наконечники стрел длиной от 1,5 см, как в описанных могильниках, до 14 см. Наконечники стрел длиной до 14 см были найдены во время земляных работ в 1961 г. в Казахстане [Агеева, Джунусов, 1963, с. 175].

Очевидно, наконечники стрел длиной до 3-3,5 см можно рассматривать как мелкие, т.е. малых размеров, наконечники длиной 4-5 см — как средние, наконечники длиной 6-7 и более см, не говоря уже о наконечниках длиной 9-10 см и более, — как крупные. Конечно, понятия «крупный» и «мелкий» относительны. Но когда в одном погребении находятся наконечники длиной 1,5 см и 7,5 см, то ясно, что первый мелкий, а второй крупный, все же остальные (в два раза больше мелкого и в два раза меньше крупного) средние.

Необходимо отметить, что метод определения археологического объекта, в частности наконечника стрел, по его размеру является неправильным, ибо для типологической классификации, которая служит основанием для датировки, берутся кардинальные признаки, определяющие внешний вид вещей и детали их формы. Так, классификация железных наконечников стрел должна строиться на двух признаках — поперечном и продольном сечении, т.е. на их форме [Федоров-Давыдов, 1965, с. 52-53; Обельченко, 1980].

Первые находки мелких и крупных наконечников стрел одной формы в курганах долины Зарафшана позволили нам показать несостоятельность утверждений о появлении крупных наконечников стрел в начале нашего летосчисления и об исключительном употреблении мелких в предыдущую эпоху [Обельченко, 1954, с. 11; 1961, с. 141-142]. Однако некоторые исследователи, как уже говорилось, продолжают утверждать, что размеры наконечников стрел зависят от времени их употребления [Литвинский, 1965, с. 81-82]. Это заставляет вернуться к этому вопросу, чтобы внести в него ясность, хотя сам факт находки разных по величине наконечников стрел в погребениях, точно датированных монетами, достаточно красноречив. О том, что крупные наконечники стрел появляются в начале нашей эры и характерны для материальной культуры почти всего I тысячелетия н.э., в Средней Азии», писал А.И. Тереножкин [Тереножкин, 1948, с. 126], на которого и ссылаются все исследователи. В 1940 г. он анализировал находки на городище Каунчи-тепе [Тереножкин, 1940, с. 86], среди которых были крупные наконечники стрел [Григорьев, 1940, с. 10, рис.7]. Наконечники стрел, найденные на городище Каунчи-тепе, он сравнил с наконечниками стрел V в., обнаруженными В.В. Гольмстен в одном из погребений Поволжья [Гольмстен, 1928, с. 135, рис. 62], и указал при этом на ошибочность датировки слоев Каунчи-тепе Г.В. Григорьевым. Этот наконечник стрелы идентичен наконечникам стрел, обнаруженным на городище Каунчи-тепе, на котором, как показало обследование, имеются наслоения раннего средневековья [Левина, 1967, с. 12]. (165/166)

Наконечники стрел с Каунчи-тепе, на которые ссылался А.И. Тереножкин, по форме отличаются от наконечников из курганов каунчинской культуры и рассматриваемых могильников. Наконечники ромбической формы или в виде вытянутого ромба, как показано выше, характерны для V и последующих веков нашей эры. Совершенно прав М.К. Кадырбаев, который писал, что наконечники такой формы появляются в IV—V вв. н.э., но он, как и все исследователи до него, ошибочно считал, что такие наконечники должны быть крупными [Кадырбаев, 1959, с. 31]. Несколько позже А.И. Тереножкин повторил, что крупные трехперные наконечники стрел появились в первые века нашей эры и их прототипом явились малые трехлопастные усуньские наконечники стрел [Тереножкин, 1950а, с. 92, табл. 42-д]. По мнению С.С. Сорокина, в III в. до н.э. — I в. н.э. бытовали мелкие наконечники, но он считал, что в это время могли появиться и крупные: затем он утверждал, что во II—III вв. н.э. мелкие наконечники исчезли совершенно и наиболее характерными стали крупные трехперные черешковые наконечники стрел [Сорокин, 1961, с. 11]. В другой работе он подтвердил свою точку зрения о появлении в Средней Азии крупных трехперных черешковых наконечников стрел в конце I тысячелетия до н.э. и о их распространении до V—VI вв. н.э. [Сорокин, 1961а, с. 54].

Б.А. Литвинский, так же как и А.И. Тереножкин, относил появление крупного наконечника стрел к началу нашей эры, указывая при этом, что мелкие наконечники стрел, вопреки мнению С.С. Сорокина, существовали и в III в., а может быть, и в IV в. н.э. [Литвинский, 1965, с. 82]; В.А. Лоховиц писал, что крупные наконечники стрел появились в первые века нашей эры, а мелкие дожили до III в. н.э., он допускал бытование их в IV в. н.э., но это, по его словам, требует доказательств [Лоховиц, 1968, с. 160].

Из приведенных высказываний видно, что некоторые авторы считают мелкие наконечники ранними и исчезновение их из обихода относят к III—IV вв. н.э., когда уже господствовали появившиеся в начале нашей эры крупные наконечники. Чтобы убедиться в ошибочности такого взгляда на хронологию железных трехлопастных черешковых наконечников стрел, необходимо обратиться к археологическим данным, а также рассмотреть вопрос об употреблении наконечников стрел и применении луков, связь между которыми неразрывна. Как показали археологические находки, в одну и ту же эпоху могли существовать разные по форме наконечники стрел, изготовленные из разного материала. Так, Г.И. Ионе при раскопках грунтовых погребений в Мингечауре нашел в могилах, относящихся к одному времени, двугранные, трехгранные, трехлопастные втульчатые из бронзы и четырехгранные костяные наконечники стрел [Ионе, 1953, с. 81-83]. Об этом же говорят и находки из Кенкольского, Боркорбазского и других могильников Средней Азии. Например, (166/167) в кургане 25 могильника Бесшатыр были найдены 50 бронзовых черешковых и втульчатых наконечников стрел 12 различных типов [Акишев, Кушаев, 1963, с. 69, 71].

Археологические раскопки свидетельствуют о том, что крупные наконечники стрел известны среди бронзовых савроматских и скифских, которые предшествовали железным наконечникам. Крупные наконечники стрел из бронзы были найдены вместе с мелкими в савроматском кургане в Астраханской области в 1963 г. [Берхин-Засецкая, Маловицкая, 1965, с. 147, рис. 4]. Крупный бронзовый трехлопастный наконечник VI— V вв. до н.э. был обнаружен в Нижнем Поволжье у села Старая Иванцовка [Смирнов К., 1961, с. 65, 142, рис. 40-1], савроматский бронзовый наконечник стрелы с широкой треугольной головкой и длинной узкой втулкой — у села Сара в Приуралье. Длина последнего 8,5 см, на одной из его лопастей, которая срезана под острым углом к втулке, имеется изображение скифского лука. Находка этого наконечника в кургане конца VI — начала V в. до н.э. показала, по словам К.Ф. Смирнова, что наконечник такого размера предполагает наличие у савроматов более длинного, чем у скифов, лука [Смирнов К., 1961, с. 48, 123, рис. 21Б-23]. О существовании простого большого лука в Северном Причерноморье в предскифскую эпоху свидетельствуют находки черешковых наконечников стрел длиной 9,5-10 см, стрелять которыми из малых луков практически невозможно [Мелюкова, 1964, с. 9].

Сочетание крупных и более мелких (в 2 раза меньших по величине) наконечников стрел демонстрируют находки в скифских курганах. Так, в Александропольском кургане, погребение в котором датируется IV—III вв. до н.э. [Древности Скифии, 1866, с. 1 и сл.], бронзовые наконечники стрел различны по величине, а форма их одинакова [Древности Скифии, Атлас, табл. 1, 11, 16, 17, 20]. В скифском кургане середины I тысячелетия до н.э., известном под названием «Гайманова могила», были сделаны многочисленные находки «разных по величине стрел, будто вынутых из многих колчанов» [Бидзиля, 1970, с. 38].

На территории Монголии в VII—III вв. до н.э. употреблялись крупные бронзовые наконечники стрел длиной 8-9 см [Волков, 1962, с. 25], такие же крупные наконечники известны по находкам в Сибири, относящимся к тагарской эпохе [Членова, 1967, с. 262, табл. 12, с. 263, табл. 13]. В погребении 8 кургана 1 Абатского могильника в Тюменской области обнаружен крупный бронзовый трехлопастный наконечник стрелы с внутренней втулкой и сильно выступающими жальцами. Длина этого наконечника 7,5 см, а время его существования — IV—II вв. до н.э. [Мошкова, Геннинг, 1972, с. 96, 109-110, с. 97, рис. 6-5]. На Южном Урале крупные железные наконечники стрел появляются в V в. до н.э., а в IV в. до н.э. параллельно с ними — экземпляры, имеющие все признаки «ранних сарматских железных черешковых стрел: большой размер и длинную (167/168) узкую головку» [Смирнов К., 1961, с. 66, 133, рис. 31-77, с. 142, рис. 40-1].

В Средней Азии крупные железные наконечники стрел известны по находкам в Алае и на Памире. В одном из погребений V—III вв. до н.э. могильника Кургак А.Н. Бернштам нашел железный наконечник стрелы длиной 9,6 см [Бернштам, 1952, с. 190, рис. 76]. Крупные железные наконечники стрел длиной 6-7 см были обнаружены Б.А. Литвинским в могильнике Шаймак на Восточном Памире. Форма этих наконечников, имеющих острый тонкий черешок, переходная — от трехгранного к трехлопастному со свисающими шипами. Б.А. Литвинский датирует их IV—III вв. до н.э. [Литвинский, 1965, с. 76, 77, рис. 2-9, 10, 12-14].

Наличие отмеченных выше крупных наконечников стрел не исключает, однако, бытование на протяжении всего I тысячелетия до н.э. как мелких, так и средних наконечников. Их сосуществование можно проследить по археологическим материалам не только Средней Азии, но и соседних областей. Так, в Афганистане в слое Беграм III, который датируется серединой III в. н.э. — последней четвертью IV в. н.э., были найдены довольно крупные наконечники из железа, трехлопастные с опущенными жальцами и там же — наконечники стрел сравнительно малых размеров [Ghirshman, 1946, с. 43, рис. ХХ1-15, 19; рис. XI VIII-75].

В погребениях II—IV вв. н.э. могильника Акчий-Карасу в долине Кетмень-тюбе наряду с мелкими были обнаружены и крупные наконечники [Кожомбердыев, 1960, с. 119]. Черешковые наконечники стрел с опущенными жальцами, крупные и мелкие, найдены в могильнике Орто-Каирма, который датируется III в. до н.э. — I в. н.э. [Абетеков, 1967, с. 41], черешковые трехлопастные железные наконечники стрел с опущенными жальцами длиной от 2,5 до 5 см — в погребениях Шаушукумского могильника [Максимова и др., 1968, с. 221, 220, табл. XVIII, 10-14]. Мелкие наконечники вместе с крупными находились в кургане 86 этого же могильника, причем форма их была совершенно одинаковой [Максимова и др., 1968, с. 231, табл. XXVI, 8-14]. Крупные и мелкие наконечники были найдены в курумах могильника Багджой, а трехгранный наконечник длиной 4,5 см вместе с большим пулевидным длиной 8,6 см — в пятой Саракулсайской мугхона в древней Фергане, которая датируется I—II вв. н.э., а курумы были отнесены М.Э. Воронцом к первым векам до н.э. [Воронец, 1954, с. 62,63,73,77]. Но мелкие и крупные наконечники одной формы относятся и к более поздней эпохе. Крупный наконечник стрелы длиной более 7,5 см был обнаружен в помещении жилого комплекса VII в. на городище Кува в Ферганской долине. Наконечники стрел аналогичной конструкции, но малых размеров найдены ранее на территории храма и поселения VII в. [Булатова, 1966, с. 88-89]. (168/169)

Об употреблении мелких и крупных наконечников стрел в VIII в. в Согде можно судить по находкам стрел разной величины в согдийском замке на горе Муг в Таджикистане. Во время раскопок 1933 г. А.И. Васильев нашел там стрелы длиной 30 и 88,5 см [Джалилов, 1956, с. 100], наконечники стрел VII—VIII вв. н.э. из Пянджикента также были больших и малых размеров [Распопова, 1980, с. 73-74].

К VIII в. н.э., а может быть, и к более позднему времени относятся находки наконечников стрел из кургана 20 могильника Кызыл-кайнар в Джамбульской области. В этом погребении обнаружены железные трехлопастные черешковые наконечники стрел одинаковой формы с длиной пера от 4 до 9 см, а четырехгранный наконечник из этого погребения имел боевую головку длиной 2 см [Максимова, 1968, с. 253, 143, 148, табл. II, 3-7]. Разные по величине и форме, но все черешковые наконечники стрел были найдены в погребении 8 Аланского могильника VIII—IX вв. н.э. близ Стерлитамака. Разнообразие форм и размеров наконечников Р. Б. Ахмеров объяснял разным их назначением в бою и на охоте [Ахмеров, 1955, с. 160].

Археологические находки как на территории Средней Азии, так и соседних с ней областей показывают, что крупные и мелкие наконечники стрел сосуществовали как в I тысячелетии до н.э., так и в I тысячелетии н.э. Крупные наконечники стрел известны с VII в. до н.э., а мелкие продолжают бытовать и в VIII в. н.э., вопреки домыслам об исчезновении этих наконечников в III или IV в. н.э. одних и сомнению в их существовании в IV в. н.э. других. Величина наконечника стрелы зависела от потребностей военных и хозяйственных (для охоты) нужд. Крупные и мелкие наконечники стрел известны по находкам в погребениях алтайских племен кудыргинского типа, относящихся к VI в. н.э. [Гаврилова, 1965, с. 30], и из погребений катандинского типа, датируемых VII—VIII вв. н.э. [Гаврилова, 1965, с. 88].

Крупные и мелкие наконечники стрел употреблялись монголами в XIII в. По описанию Марко Поло, у монголов было заведено, «чтобы каждый воин в сражении имел шестьдесят стрел, тридцать маленьких — метать, и тридцать больших, с железными широкими наконечниками» [Марко Поло, с. 212]. Это сообщение Марко Поло подтверждается археологическими данными, полученными во время раскопок в Каракоруме. Среди крупных наконечников длиной 8,5-13,5 см имеются и небольшие — длиной 4-5 см, часто такой же формы ([Медведев, 1966, с. 53, рис. 1-18, 3, рис. 3-14, 15, 13, с. 57, рис. 4]. Крупные и мелкие наконечники стрел были в кургане 1 могильника БЕ IX в верховьях Оби [Грязнов, 1956, с. 154-155, табл. XI, рис. 3-4].

Сосуществование крупных и мелких наконечников стрел характерно и для вооружения енисейских кыргызов в IX—XII вв. [Худяков, 1980, с. 90, табл. XXVIII, с. 91, табл. XXIX, с. 92, (169/170) табл. XXX, с. 103, табл. 9] и чжурчженей Среднего Амура [Медведев В., 1980, с. 148, рис. 14, 1-10, с. 158, рис. 30, 1-10]. Разнообразие форм наконечников стрел объясняется не только их назначением, но и определенными баллистическими данными того или иного наконечника. Описывая употребление стрел бурятскими племенами, Д.Н. Анучин отмечал, что для стрельбы на дальнее расстояние лучник использовал стрелы с более широким и многогранным наконечником [Анучин, 1887, с. 411]. Очевидно, этим следует объяснить наличие в VIII—X вв. у населения Тувы узких и широких наконечников стрел, которые были и разных размеров. Такие наконечники найдены в Монгун-Тайге в кургане МТ-58-IV, который был кенотафом [Грач, 1960, с. 131, рис. 75], и в кургане СХ-59-4 могильника Тора-Тал-Арты [Нечаева, 1966, с. 113, рис. 3].

На охоте использовались разные наконечники стрел и даже разные стрелы. Так, у народов Сибири для охоты на пушного зверя употреблялись тупые стрелы, чтобы не портить шкуру [Адлер, 1904, с. 181], а у алтайцев — даже специальный лук и стрелы. Для охоты на бурундуков, а также для ловли рыбы применялся небольшой лучок, стрелы же представляли собой нетолстую круглую палочку, конец которой делался в виде набалдашника [Потапов, 1934, с. 69]. Наконечники стрел, найденные в памятниках пьяноборской культуры, небольшого размера. Это, по мнению В.Ф. Генинга, объясняется тем, что охота была направлена главным образом на добывание ценного меха, который обменивался у народов, живших в южных странах, на их товары [Геннинг, 1962, с. 27].

Величина наконечников у североамериканских индейцев определялась назначением стрелы. По свидетельству этнографов, наблюдавших за процессом изготовления наконечников стрел, они делались «разных размеров, в зависимости от того, для какой цели предназначались» [Кребер, 1970, с. 150-151]. Разными были и луки. По словам О. Менчен-Халфена, у гуннов военный лук отличался от охотничьего, как винтовка от охотничьего ружья [Maenchen-Helfen, 1973, с. 225].

Разнообразным применением стрел, имевших разные по форме и по величине наконечники, объясняется сосуществование крупных и мелких наконечников стрел в странах Переднего Востока со II тысячелетия до н.э. [Медведская, 1980, с. 24, рис. 1]. Использованию крупных наконечников стрел способствовало совершенствование защитного доспеха, появление которого относится к глубокой древности. Защитный доспех в Передней Азии появился во второй четверти III тысячелетия до н.э., воины в тяжеловооруженных отрядах были одеты в кожаные или валяные плащи с медными бляхами и шлемы [Дьяконов И., 1958, с. 16]. Защитный доспех из костяных пластинок известен еще в эпоху неолита в Сибири, где он применялся с начала I тысячелетия до н.э. вплоть до позднего средневековья [Медведев А., 1959, с. 120]. (170/171)

Панцири из бронзы и железа были широко распространены в странах Востока начиная с I тысячелетия до н.э. [Черненко, 1968, с. 137; Медведев А., 1959, с. 121].

В Средней Азии защитный доспех известен с середины I тысячелетия до н.э. Как сообщал Квинт Курций Руф, в армии Дария, собранной после первого поражения, которое она потерпела от македонцев, проводилось перевооружение: «Покрытием всадников и коней служили панцири из железных пластинок, рядами скрепленных между собой; кому прежде не давалось ничего, кроме дротиков, теперь добавлялись щиты и мечи» [Курций, IV, IX, 3].

По сообщению Геродота, у персов были панцири из железа, которые напоминали рыбью чешую [Геродот, VII, 61]. Наиболее древней находкой оборонительного доспеха в Средней Азии можно считать пластинчатый панцирь, обнаруженный в северо-западном помещении круглого погребального здания на Чирик-рабате. Железный пластинчатый доспех катафрактария датируется IV в. до н.э. [Толстов, 1962, с. 148, 159, рис. 82а,б,г], однако появление оборонительных доспехов в древнем Хорезме следует отнести к более раннему времени, в пользу чего могут свидетельствовать массивные наконечники стрел из бронзы, найденные в сакских погребениях VI—V вв. до н.э. могильника Тагискен [Толстов, Итина, 1966, с. 162, рис. 9], а также наличие в Хорезме длинного простого лука V в. до н.э., который отличался от сложного скифского [Толстов, 1948, с. 224].

Большие луки были у ассирийцев и хеттов, их длина достигала 1,37 м [Хазанов, 1966, с. 29]. Почти в рост человека были луки у египтян в эпоху нового¹⁾ царства в середине II тысячелетия до н.э. [Авдиев, 1959, с. 191-192, рис. на с. 173, 189, 191]. Луки царских телохранителей на ахеменидских скульптурлых рельефах Персеполя и Суз, по мнению О.М. Дальтона, длинного типа, т.е. очень большие [Dalton, 1964, с. XXXVI].

Скифский лук был в половину, одну треть человеческого роста или меньше, что соответствовало стреле длиной в 60 см, а такая стрела была наиболее эффективной при длине наконечника 2,5-4 см и весе от 3,5 до 6 г [Граков, 1930, с. 78].

Согласно законам баллистики, для каждого лука существует оптимальная масса стрелы, состоящая из массы древка и массы наконечника. Увеличение или уменьшение массы стрелы сказывается на дальности стрельбы. Стрельба не будет эффективной, если из большого лука стрелять маленькой стрелой и из маленького лука — большой. На это обращал внимание еще Э. Ленц. Длина стрел, указывал он, соответствует величине лука, и непременное условие правильности полета стрелы — установление точки равновесия всего древка, а эта точка приходится на одну треть ее длины, считая от наконечника [Ленц, 1908, с. 51]. Увеличение же или уменьшение величины наконечника стрелы без соответствующего изменения размера древка сместит центр и сделает ее малопригодной для употребления. (171/172)

Развитие древка стрелы и наконечника фактически такой же единый процесс, как и развитие лука и стрелы. Поэтому конструкция лука должна обеспечить стрельбу из него такими стрелами, которые бы имели наибольшую дальность полета, для чего, по словам Б. Адлера, «длинному луку соответствует относительно более длинная стрела» [Адлер, 1904, с. 183]. Чем больше древко стрелы, тем больше наконечник; как выразился Б. Адлер, «удлинение древка идет почти всегда рука об руку с удлинением наконечника» [Адлер, 1904, с. 183]. Следовательно, большие луки, наличие которых в середине I тысячелетия до н.э. в Средней Азии подтвердили археологические работы в Хорезме, имелись и в других странах Востока, что обусловило применение крупных наконечников стрел в этот период.

Косвенными доказательствами их употребления могли бы служить и находки остатков защитного доспеха, но их, к сожалению, в раскопанных нами курганах оказалось мало. Об использовании защитного доспеха в Согде в этот период можно судить по изображению воина, одетого в панцирь, на пластинке из кургана 19 Куюмазарского могильника.

Многочисленные аналогии предметам вооружения из курганных могильников Согда и Южной Сибири, с одной стороны, из сарматских курганов Поволжья и Приуралья — с другой, позволяют считать, что большой лук был в употреблении в Согде во II—I вв. до н.э.; из него стреляли стрелами с крупными наконечниками, идентичными наконечникам, найденным в курганах. Одновременно существовал и маленький лук для стрел с мелкими наконечниками.

В свете рассмотренных данных отрицать применение крупных наконечников стрел народами Средней Азии не только в первые века до нашей эры, но и в более раннюю эпоху совершенно неправомерно.

Верования, связанные с луком и стрелой

Лук всегда был одним из главных предметов вооружения народов Средней Азии и сопредельных с нею областей. Искусство стрельбы из лука ценилось очень высоко, сам лук был объектом почитания и непременным атрибутом многих ритуалов и обрядов, а изображение лука занимало не последнее место среди символов, определявших принадлежность к правящей верхушке общества. Стрельба из лука была весьма сложным делом, которому приходилось учиться многие годы. У персов, по сообщению Страбона, дети с пятилетнего возраста упражнялись в стрельбе из лука, метании дротика и верховой езде, и эти занятия продолжались до 24 лет [Страбон, XV, III, 18]. У хуннов, как записано в китайских летописях, мальчик, едва только сможет сесть верхом на барана, начинает стрелять из лука пташек и зверьков, а когда подрастет, то стреляет лисиц и (172/173) зайцев. Все, кто владеет луком, поступают в конницу [Сыма-цянь, с, 40].

В сасанидском Иране большое значение придавалось умению стрелять из лука, а приемы стрельбы описывались в специальных трактатах (см. [Иностранцев, 1909, с. 66-71]). Ударной силой персидской армии в ту эпоху были стрелки из лука, а для того чтобы научиться хорошо стрелять, нужно было не менее двадцати лет. Опытный лучник натягивал тетиву лука не до груди, а до уха, и стрела с закаленным наконечником летела на 700 м и пробивала панцирь [Гумилев, 1967, с. 126-128]. Об искусстве стрельбы из лука, которым в совершенстве владели народы Средней Азии, сообщали древние источники. Вот как описывает умение саков стрелять Ксенофонт, автор IV в. до н.э.: «Всадники варваров и при бегстве наносили эллинам урон, стреляя на скаку назад» [Ксенофонт, III, III].

Этим приемом стрельбы из лука владели у саков не только мужчины, но и женщины. Климент Александрийский, живший в конце II — начале III в. н.э., писал, что ему известны сакские женщины, «которые наравне с мужчинами стреляют из луков назад, притворяясь бегущими» [Климент, с. 282].

Об умелом владении луком тюрок-кочевников говорится в источнике IX в. Тюрки, сообщается в том же источнике, возят с собой два или три лука и тетивы в соответствующем количестве [Мандельштам, 1956, с. 230-231]. Луку как оружию придавалось большое значение, вследствие чего со временем он стал символом власти. Это подтверждается многочисленными археологическими данными, а также письменными источниками [Абул-Гази, с. 48-49].

По мнению Я. Гарматты, лук мог стать символом власти в обществе, в котором ему как боевому оружию придавалось большое значение, а позже лук превратился в магическое оружие, которому приписывали сверхъестественные свойства [Harmatta, 1951, с. 150]. По словам Д.К. Зеленина, орудия труда, а также оружие, употреблявшееся в целях нападения или обороны, с течением времени стали выполнять в древнем обществе функции оберегов или амулетов. Им приписывались магические способности охранять человека от врагов, отвращать и отпугивать злых духов [Зеленин, 1931, с. 713-714].

В Хакасско-Минусинской котловине найдены бронзовые бляшки в форме лука, которые воспроизводят короткие сложносоставные луки скифского типа. М.А. Дэвлет считает, что подобные бляшки, известные по находкам и в других местах, являлись оберегами, которые использовались в отвращающей магии [Дэвлет, 1966, с. 70-74]. Изображение лука со стрелой можно видеть и на памятнике IX—X вв. — каменном изваянии в Центральном Казахстане [Кызласов, 1951, с. 59-60]. Лук изображен и на многих среднеазиатских монетах античной эпохи [Массон В., 1957а, с. 36].

Фигура лучника на пастовой пронизке из женского погребения (173/174) в кургане 7 Хазаринского могильника имеет, видимо, особое значение, если учесть весь комплекс находок в этом погребении.

Об употреблении стрел для нужд военного дела писалось, выше, когда речь шла о наконечниках стрел. Здесь же следует только сказать, что ни одного целого древка стрелы в погребениях не было найдено. Обломки древков стрел обнаружены на черешках наконечников стрел, которые были вставлены в них и замотаны, видимо, нитками из жил. На этих фрагментах древков остались следы красной краски. О том, какого вида были древки стрел и из каких пород дерева они делались, по плохо сохранившимся остаткам судить трудно. Известно, что гунны изготовляли древки стрел из березы [Руденко, 1953, с. 26]. В Согде в эпоху, предшествующую арабскому завоеванию, пользовались тремя типами древков стрел: камышовыми (делались из стебля камыша); составными, или комбинированными (передняя или задняя часть делалась из дерева, которое вставлялось в камышовую трубку; место сочленения туго затягивалось нитками из сухожилий); деревянными стругаными (древки стрел этого типа были небольших размеров) [Джалилов, 1961, с. 102].

Древки согдийских стрел, которые были найдены в замке на горе Муг, были покрыты красной, желтой, синей и черной краской. Раскрашивание древка стрелы широко практиковалось и в более раннюю эпоху. Савроматы наносили на древки стрел полосы, а скифы Алтая — разнообразные узоры [Руденко, 1953, с. 261-162, табл. CXIX, СХХ]. Камышовые стрелы, обнаруженные на горе Муг, имели четырехстороннее оперение и выемку на конце стрелы для укладывания ее на тетиву. Чтобы стрела не скользила в пальцах при натягивании тетивы, этот конец, посыпался песком на клею, что давало нужное сцепление [Джалилов, 1956, с. 921.

Трудно сказать что-либо определенное о способах ношения стрел в колчанах, ибо остатков колчанов не найдено. Как уже отмечалось выше, все наконечники стрел в погребениях лежали в основном вдоль правой ноги остриями к ступне. Это наводит на мысль, что стрелы могли носиться и воткнутыми за голенище сапога, как это делали хунны, когда стрелы не помещались в колчане [Гумилев, 1960, с. 49].

В связи с этим интересно остановиться на одном факте, свидетельствующем о древности традиций и их консервативности. На протяжении почти двух тысяч лет, как можно судить по источникам, количество стрел в колчане было постоянным — 30 штук. В Авесте [Avesta, В. XIV, IX, 35-36] отмечалось, что в вооружение воина входило 30 стрел с железными наконечниками. Как видно из трактата о стрельбе из лука, 30 стрел помещалось в колчан воина в сасанидском Иране в VI в. О 30 стрелах с мелкими наконечниками и 30 с крупными в колчане монгольского воина писал Марко Поло в XIII в. Трудно (174/175) сказать, почему именно 30 стрел было в колчане и авестийского, и сасанидского, и монгольского воинов, но определенный стандарт существовал очень длительное время, поэтому попытки некоторых исследователей по находкам нескольких наконечников стрел в захоронении определить «социальный ранг» [Алекшин, 1975, с. 77-78] кажутся по меньшей мере наивными. Какое количество стрел было в наборе у воина из раскопанных курганов, неизвестно, но, как уже не раз отмечалось, количество их в этих курганах незначительно и неодинаково.

Малое количество наконечников стрел в погребениях нельзя объяснить только ограблением, так как почти все наконечники стрел были найдены in situ. Они не были даже потревожены грабителями, некоторые из них из-за долгого пребывания в земле слежались в пучки. Возможно, что стрелам, которые были положены в могилу, уже не придавалось того значения, которое они имели в погребениях скифов и савроматов. Стрела у скифов была эквивалентом денег, а колчан служил, по словам Б.Н. Гракова, «кошельком и для роковой расплаты с врагом на поле боя, и для покупки редкого и ценного чернолакового сосудика» [Граков, 1968, с. 113]. Б.Н. Граков считал вполне возможным, что стрелы вместо денег употребляли также и савроматы. В курганах же кочевников в низовьях Зарафшана небольшое количество наконечников стрел может свидетельствовать о развитом денежном обращении, что подтверждают находки монет в погребениях, а также об изменении верований. Может быть, наконечники стрел являлись символом оружия, поэтому были положены в погребения в малом количестве, а может быть, — символом лука и колчана со стрелами. Замена реального оружия его символами широко практиковалась в сарматских погребениях и в погребениях первых веков до нашей эры и нашей эры. Например, в сарматском погребении на Северном Кавказе в могилу вместо меча был положен обломок клинка. К.Ф. Смирнов, зафиксировавший данный факт, отметил широкое распространение этого обычая и добавил, что это «одна из черт погребального обряда, присущая сарматским погребениям Нижнего Поволжья» [Смирнов К., 1951а, с. 259]. М.Э. Воронец, рассматривая находки наконечников стрел в погребениях Средней Азии, обратил внимание на их небольшое количество и высказал предположение, что в этом проявилось изменение верований [Воронец, 1954, с. 74]. По его мнению, наконечники в малом количестве в погребениях символизируют колчан со стрелами, а обычай класть одну или несколько стрел связан, в частности, с представлениями древних народов о стреле как об обереге от «злых духов», о чем в свое время писал Н.И. Веселовский [Веселовский, 1921, с. 288].

Со стрелой в древности связывались многие верования. Стреле приписывалось божественное происхождение, что видно из самого названия. В иранских языках стрела называлась tir, что означало и солнечный луч, поэтому лучники считали (175/176) солнечного бога Митру своим покровителем [Тревер, 1939, с. 243].

Существование верований, связанных со стрелой в древности, подтверждают и археологические данные. Наконечники стрел, вмазанные в пол здания на городище Халчаян, по мнению Г.А. Пугаченковой, служили оберегами; о том, что наконечники стрел попали в смазку пола не случайно, свидетельствует подготовка глины к употреблению. Глина была тщательно очищена от посторонних примесей и тонко отмучена. Доказательством того, что стрела в искусстве народов Среднего Востока была магическим символом, Г.А. Пугаченкова считает широкое употребление стреловидных прорезей на среднеазиатских оссуариях, а также изображение стрелы на штампованной керамике Бактрии [Пугаченкова, 1966, с. 51-52]. С этим нельзя не согласиться. На оссуарии из Лявандакского могильника имеются прорезные стрелы, а на фляге из кургана 2 Кызылтепинского могильника процарапано изображение стрелы.

Значительную роль играла стрела и в погребальном обряде. Стрела не только служила оберегом от нечистой силы, но и, по поверью некоторых народов, была охранителем места погребения и самого погребения. В одной из многочисленных легенд о могиле Чингиз-хана стрела выступает не как оберег ог злых духов, а как охранитель могилы от осквернения, причем не духами, а живыми людьми [Бартольд, 1966, с. 391-392]. При археологических раскопках древних погребений часто находили воткнутые в могилу копья и дротики. При вскрытии в 1908 г. могилы 12 некрополя Танаиса Н.И. Веселовский обнаружил копье, воткнутое поверх могилы [ОАК, 1912, с. 124], А.А. Спицын в одном из скифских курганов на юге России нашел два дротика и одно копье, которые были воткнуты в землю между могилами [Спицын, 1918, с. 115-116]. При раскопках Дванского могильника VII—VI вв. до н.э. в Грузии в погребении 7 был найден железный наконечник копья, вертикально воткнутый в землю [Макалатия, 1949, с. 229].

Эти копья и дротики не играли никакой конструктивной роли и втыкались в могилы как обереги покойника от злых духов, а может быть, и как охранители от осквернения могилы. В этом отношении показателен курган 13 около городища Лявандак. По его вскрытии в центре насыпи была обнаружена длинная палка, нижний конец которой был укреплен над разрушенной могилой кусками гипса. Погребения в кургане 13 Лявандакского могильника неоднократно подвергались ограблению. Такая же участь постигла и последнее по времени погребение, из-за чего подбой обвалился. Тогда на обвалившийся подбой была поставлена палка, а может быть, и копье, от которого осталось древко. Но копье было поставлено наконечником вверх, а насыпь возведена заново. Эта насыпь имела вид полусферы, без всяких вмятин и прочих видимых следов грабежа и поэтому была намечена к вскрытию.

На казахских кладбищах в XVIII и XIX вв. можно было (176/177) видеть лопаты, воткнутые в насыпь, возведенную над могилой, рукояткой вниз; эти лопаты играли роль оберега могилы, которая охранялась торчащей кверху острой частью [Кастанье, 1911, с. 83-84]. В насыпь над могилой втыкали также копья с конскими гривами, луки и стрелы [Зяблин, 1955, с. 92].

В похоронных обычаях киргизов большую роль играли пика или копье [Диваев, 1897, с. 184-187]. У них существовал обычай втыкать в могилу палку, имитирующую древко пики-найзы. Этот древний обычай, описанный Геродотом [Геродот, IV, 71] и выявленный в ходе археологических раскопок не только скифских курганов, но и курганов древнего Согда, несомненно потерял свой первоначальный смысл и существует и в наши дни в несколько видоизмененной форме. На мусульманском кладбище Средней Азии в могильную насыпь втыкается одна или две палки, причем в последнем случае одна стоит в головах, а другая — в ногах захороненного в могиле покойника. Множество таких палок, встречающихся на современных кладбищах Юго-Западной Туркмении, М.Е. Массон считал отголоском древнего обычая ставить на могилах фертообразные или столбообразные каменные намогильники [Массон М., 1949, с. 50-55]. Современный обычай втыкать палки в могилы, очевидно, реминисценция скифского обычая втыкания копий или палок, связанного с представлениями о стреле или копье как об обереге, обладающем магической силой.

Наличие маленьких наконечников стрел в женских погребениях Лявандакского могильника символизирует отсутствующее оружие и в то же время указывает на равноправное участие женщин во всех событиях политической и общественной жизни того времени. Наконечники, найденные в курганах 6 и 8, были первыми находками такого рода в женских погребениях.

Ножи

В могильниках Согда ножи найдены только в двух последних по времени группах погребений, в самой ранней группе, датируемой до II в. до н.э., они не были обнаружены. Наибольшее количество ножей было в погребениях II в. до н.э. — I в. н.э., они, как правило, лежали рядом с костями передней ноги овцы. В некоторых погребениях, например в кургане 42 Хазаринского могильника, нож лежал с костями в деревянном блюде, как и в сарматских погребениях [Рунич, 1961, с. 269].

Ввиду того что между ножами этого времени и ножами эпохи бронзы существует ничем не заполненная лакуна, трудно утверждать или отрицать, что они происходят от ножей эпохи бронзы в Средней Азии. Бронзовые ножи из Средней Азии, собрание которых опубликовано Е.Е. Кузьминой [Кузьмина, 1966, с. 137, табл. IX, с. 139], отличаются формой от ножей из могильников Согда. Железные небольшие ножи серповидной (177/178) формы или прямые имели широкое распространение, они встречаются в сарматских и аланских погребениях от Поволжья [Ахмеров, 1970, с. 173] до Кавказа [Куфтин, 1950, с. 37-38]. Поэтому трудно искать место, где зародились такие ножи, ибо, ло словам Е.И. Крупнова, «маленький железный нож мог возникнуть всюду, где в нем была потребность» [Крупное, 1960, с. 287]. А сходство простейших форм из разных районов объясняется конвергенцией, чего никак нельзя сказать о некоторых ножах из рассматриваемых погребений.

Ножи серповидной формы с железной рукояткой и кольцевым навершием были распространены довольно широко, они ведут свое происхождение от бронзовых ножей с кольцевым навершием, которые хорошо известны по находкам в Южной Сибири [Радлов, 1888, с. 10-11; Новгородова, 1970, с. 65 и сл.]. Ножи такого типа встречаются от Монголии [Киселев, 1947а, с. 359, рис. 2] до Кавказа [Казиев, 1949, с. 92, рис. 3]. В Средней Азии ножи серповидной формы, но несколько крупнее, чем в курганах Согда, были найдены в мугхона Намантанской области Узбекистана [Воронец, 1954, с. 72, 77, рис. 21].

Крупные ножи серповидной формы, видимо, употреблялись .для резки травы на корм скоту, как это было еще недавно у алтайцев [Потапов, 1953, с. 205]. Тувинцы широко использовали в хозяйстве однолезвийные ножи из железа, которые они изготовляли сами. Ими резали не только траву, но иногда и колосья хлеба, кожи на ремни, разделывали туши животных и т.д. [Потапов, 1969, с. 9]. Очевидно, всем этим целям в быту служили ножи, найденные в курганах долины Зарафшана. Их размеры и форма соответствовали их назначению. Более крупными ножами серповидной формы, видимо, резали траву и кустарник, а мелкими — снимали шкуры с животных, добытых на охоте. Для очистки шкур и резания кож, возможно, служил нож типа скобеля, найденный в кургане 6 Лявандакского могильника. У тувинцев женщины справа у пояса на ремне подвешивали небольшой ножик в ножнах для разрезания шкур [Потапов, 1969, с. 216]. Тоджинцы при похоронах наряду с прочим инвентарем клали у пояса покойника нож [Вайнштейн, 1961, с. 193}.

Ножи в захоронение помещались не только как инвентарь, необходимый покойнику в загробной жизни для удовлетворения хозяйственных нужд, но и как предмет, обладающий магическими свойствами отгонять злых духов. У белуджей, населяющих Туркмению, существует ряд суеверий, в которых нож играет роль оберега от злых духов. Особенно велика роль ножа в суевериях, связанных с рождением ребенка [Гафферберг, 1969, с. 210-211].

Южнорусские кочевники, как писала С.А. Плетнева, клали в могилы женщин ножницы и маленькие ножики без футляров [Плетнева, 1958, с. 205] как обереги от злых духов. Следует отметить, что почти все маленькие ножи в погребениях могильников (178/179) Согда были положены в захоронения без ножен, о чем свидетельствует отсутствие остатков таковых на лезвиях ножей. Ножи в погребениях не всегда лежали с заупокойной пищей и не всегда в верованиях народов они играли роль оберегов, в некоторых обрядах нож выполнял совсем иные функции. Весьма интересным в этом отношении является положение нескольких ножей, которые в кучке лежали около правого колена женского скелета в кургане 106 Шаушукумского могильника [Максимова и др., 1968, с. 224, 259]. Такое местонахождение ножей наводит на мысль о вполне определенном обряде, хотя категорически утверждать этого нельзя. Нож у правого колена женского скелета напоминает обряд бракосочетания с ножом, еще недавно существовавший у узбеков-карлуков. Обряд этот состоял в том, что бракосочетание происходило в отсутствие жениха, которого замещал присланный им нож. Мулла, оформлявший брак, ставил нож на правое колено невесты и читал соответствующую молитву. После этого брак считался заключенным [Шаниязов, 1964, с. 141].

Пряжки и пояса

Разного рода пряжки, которые в основном составляют детали снаряжения, были обнаружены в Шахривайронском, Кызылтепинском, Лявандакском и Куюмазарском могильниках, т.е. в тех могильниках, в которых было найдено оружие [Обельченко, 1968; 1978а; 1979].

Положение пряжек в захоронениях указывает на то, что они являлись принадлежностью боевого пояса. Как известно, боевые пояса по своему функциональному назначению делились на два основных типа — узкие портупейные и широкие защитные, играющие роль защитного доспеха. В курганах древнего Согда найдены портупейные пояса, предназначенные для ношения оружия, а также необходимого снаряжения воина — маленьких ножей, оселков и т.п.

Все пояса, найденные в курганах Согда, делались из сыромятной кожи, которая, пропитавшись солями, в виде фрагментов сохранилась на железных пряжках. Только в кургане 16 Лявандакского могильника был пояс с набором из бронзовых пластин, которые одевались на ремень с двух сторон — лицевой и обратной, а вверху и внизу скреплялись штифтами. Такими бронзовыми обоймами покрывался весь ремень, опоясывающий воина. Помимо поясных ремней в употреблении были, видимо, и наплечные портупейные ремни, на которые вешались мечи.

Наиболее простыми и широко распространенными были пряжки из железа в виде круглого в сечении кольца с подвижным язычком и без него. Как показывают находки таких пряжек в курганах Согда, они свойственны погребениям первых веков до нашей эры и первых веков нашей эры. Однако (179/180) А.Н. Бернштам считал, что пряжки с подвижным язычком появились значительно позже. «Тюрки, — писал он, — являются изобретателями пряжки с подвижным язычком, широко применяемой в одежде и конской сбруе» [Берштам, 1950, с. 77].

Пряжки в виде плоского,кольца с кнопкой для застегивания из курганов Согда такого же типа, как и пряжки из мавзолея Неаполя Скифского, где были найдены бронзовые кольца с кнопкой и крючком для застегивания [Шульц, 1953, с. 76, табл. IV, 1-2], а гладкие плоские кольца с зажимами были найдены в погребении II этого же мавзолея [Погребова, 1961, с. 125-126, рис. 9, 1-3]. Различные пряжки в виде колец с кнопкой для застегивания широко применялись в скифо-сарматскую эпоху. Наиболее распространенной формой такой пряжки было кольцо с кнопкой-пуговкой и выступающим неподвижным крючком-язычком [Мошкова, 1960, с. 297 и сл.]. На пряжках из курганов в долине Зарафшана эти крючки уже отсутствуют, но кнопки сохранились. Местонахождение же этих пряжек в погребениях не вызывает сомнений в их принадлежности к поясному набору. Необходимо отметить, что подобные пряжки в других могильниках Средней Азии неизвестны. Они явно скифо-сарматского происхождения.

К другому типу, не известному по курганным погребениям Средней Азии, относится железная пряжка с фигурной вытянутой рамкой и язычком-защелкой. У некоторых пряжек этот язычок имеет форму лопаточки, а у некоторых из них он заострен.

Наиболее интересны поясные пряжки из кости и литые из бронзы. Они являлись не только пряжками, имеющими утилитарное назначение, но и, как весь пояс, предметом культа, что видно по их оформлению. Наборные пояса с украшениями известны с глубокой древности. Они найдены в скифских курганах, а также в погребениях Закавказья, где традиции украшения поясов живут по сей день.

Опоясывание — магическое заключение себя в круг, и действие это носит апотропеический характер. В легендах и сказках разных народов постоянно встречается ограждение себя начертанным на земле кругом или же заключение в этот круг нечистой силы. Эти обряды связаны с астральными представлениями, что подтверждается лингвистическими материалами, приведенными Б.Б. Пиотровским. Поэтому пояса, по его словам, найденные в древних погребениях Закавказья, «имеют изображения религиозно-магического характера» [Пиотровский, 1949, с. 94-95]. Пережитки культа пояса сохранились у народов Кавказа почти до наших дней, что проявлялось в обычае обязательного опоясывания перед молитвой [Пиотровский, 1949, с. 95], а также в разнообразных и богатых украшениях поясов. Несомненно, что верования, связанные с культом пояса, существовали в древнем Согде [Распопова, 1965, с. 90 и сл.], а также в других местах, что видно по находкам поясных наборов (180/181) [Плетнева, 1962, с. 250]. Украшение же поясов пряжками отражает определенные идеи [Давыдова, 1971, с. 104].

Костяные пряжки из кургана 7 Кызылтепинского могильника и кургана 7 Куюмазарского могильника на лицевой поверхности имели украшения в виде циркульного орнамента. Характерно, что циркульным орнаментом украшались костяные пластинки и в эпоху раннего средневековья, найденные на городище Пянджикента [Беленицкий, 1954, с. 40, рис. 6-6а, 36]. Встречается этот орнамент даже на терракотах [Мешкерис, 1962, табл. XIV-182], что говорит о его очень широком применении в древности. Этот орнамент наносился на разные предметы в древнетюркское время в Туве [Грач, 1960а, с. 126, рис. 65] и у енисейских киргизов [Киселев, 1951, с. 625, табл. 1Х-26], в Поволжье [Федоров-Давыдов, 1968, с. 123], на Кавказе [Чубинишвили, 1965, с. 199, рис. 1-5] и в Центральном Казахстане [Маргулан, 1960, с. 12, рис. 5]. Семантика циркульного орнамента уходит в глубокую древность, что можно видеть по знакам древнейшей письменности. В древнейших знаках китайского письма в числе иероглифов, которые относятся к категории «изобразительных», имелся кружок с точкой в середине, что означало — солнце [Истрин, 1961, с. 110, рис. 21]. Этот символ, обозначающий солнце, встречается среди пиктограмм иа предметах II тысячелетия до н.э. из Китая [Истрин, 1961, с. 105, рис. 18]. В древнем Египте кружок с точкой в центре, так же как и у китайцев, обозначал солнце [Добльхофер, 1963, с. 98, рис. 27].

Многие народы Сибири, как показал на примерах из их этнографии А.Д. Грач, осмысляли циркульный знак как солярный символ, возникший по закону конвергенции. Наличие циркульного орнамента на приборе для добывания огня из погребения середины I тысячелетия до н.э. в Южной Туве, по мнению А.Д. Грача, позволяет сделать заключение, что древнее .значение этого символа не ограничивалось только солярным характером его происхождения, а было шире. Циркульный орнамент, как считал А.Д. Грач, в древности представлял собой и символ огня, о чем свидетельствует употребление кружкового орнамента со значением солнца, горения, огня многими народами мира [Грач, 1966, с. 32]. Этот вывод подтверждается кружковым орнаментом на так называемом коньке, который стоял у устья очага в скифском поселении IV—III вв. до н.э. и был предметом, связанным с культом огня [Вязьмитина, 1969, с. 70, 72, рис. 6-3].

Циркульный орнамент на костяных пряжках из Кызылтепинского и Куюмазарского могильников, скорее всего, был символом солнца. С большей долей вероятности это же можно сказать об орнаменте на пряжке из Куюмазарского могильника, на которой от кружков отходят три процарапанные линии, несомненно изображающие солнечные лучи. Такой орнамент на пряжке боевого пояса вполне закономерен, если вспомнить, (181/182) что солнечный бог Митра считался в древности покровителем воинов-лучников. Страбон сообщал, что персы чтут солнечного бога «Гелиоса, называя его Мифрой» [Страбон, XV, III, 13]. Солнечный бог Митра своими лучами-стрелами безжалостно разил врагов, и не есть ли лучи, отходящие от орнаментальных кружков, — лучи-стрелы Митры. Ничего невероятного в этом предположении нет, ведь многие идеи и представления из области религиозных верований и представлений имели определенное графическое выражение. Важно и то обстоятельство, что этот орнамент нанесен на пряжку пояса, который сам по себе был предметом культа, а культ Митры на Переднем Востоке уходит корнями в глубокую древность. Известные упоминания Митры относятся к II тысячелетию до н.э. [Тревер, 1953, с. 86].

С определенными идеологическими представлениями связаны сцены борьбы тигра с верблюдом, имеющиеся на ажурных литых пряжках из бронзы, найденных в кургане 2 Шахривайронского могильника и в кургане 16 Лявандакского могильника. Эти пряжки также были поясными, а следовательно, культовое значение имели и сюжеты, изображенные на них. Ажурных поясных пряжек большое количество среди древностей Кавказа, и анализ семантики сюжетов этих пряжек дает основание отнести их к предметам, раскрывающим древнюю мифологию народов этого района [Техов, 1969, с. 49 и сл.]. Отражением героического эпоса народов Южной Сибири являются сюжеты на бронзовых литых ажурных пряжках [Грязнов, 1961, с. 16]. В прямоугольной рамке из древесных листьев показана сцена борьбы двух коней, которые, согласно эпосу, были конями богатырей [Артамонов, 1971, с. 91].

То же можно сказать и о пряжке из могильника Карамурун II в Центральном Казахстане. Карамурунская пряжка по величине одинакова с лявандакской и шахривайронской, но у нее отсутствует часть рамки, на которой находился крючок для застегивания. На этой пряжке верблюд опустился на передние ноги, а тигр, упершись лапой в шею верблюда, кусает его за передний горб, верблюд же, вытянув шею, кусает тигра за заднюю лапу. Верблюд на лявандакской и особенно на карамурунской пряжке очень похож на дикого верблюда-хавтагая, который отличался от бактриана стройностью, длинными ногами и небольшими горбами. Отличительным признаком дикого верблюда была и узкая ступня, такая, как у верблюда на лявандакской пряжке. Очевидно, желая подчеркнуть породу верблюда, мастер при изготовлении ляваидакской пряжки специально показал ступню правой задней ноги. Облик верблюдов на пряжках из Лявандакского и Карамурунского могильников, а также отмеченная характерная деталь позволяют считать их дикими. Дикий верблюд-хавтагай в раннеисторическое время и даже в начале XIX в. водился в Центральном Казахстане, который был западной границей его ареала [Банников, 1975, (182/183) с. 63-65]. Стилевые принципы изображения тигра и верблюда на бухарских и карамурунской пряжках сближают их с бляшками Сибирской коллекции Петра I, на которых имеются подобные изображения верблюдов [Руденко, 1962, табл. V, рис. 1-3]. Различия между сибирскими бляшками, с одной стороны, и бухарскими и карамурунской пряжками — с другой, заключаются, во-первых, в более реалистическом изображении зверей на сибирских бляшках, во-вторых, в том, что борьба зверей на этих бляшках происходит на фоне деревьев, и, в-третьих, в том, что вся композиция не заключена в рамку. Последнее различие определяется назначением изделий. Сибирские бляшки являются сбруйными украшениями, а бухарские и кара-мурунская пряжки — поясные.

На сибирских бляшках верблюд почти в два раза меньше тигра. Если на бухарских пряжках тигр стоит на задних лапах, а верблюд стоит, опустившись на передние ноги, то на. сибирских бляшках и тигр, и верблюд стоят на четырех ногах. На бухарских пряжках тигр кусает верблюда за передний горб, а верблюд тигра — за заднюю лапу, на сибирских бляшках тигр также кусает верблюда за передний горб, а тот кусает тигра за переднюю лапу. Сцена борьбы на бухарских пряжках динамична, в то время как на сибирских бляшках животные находятся в сугубо статичном состоянии.

Более близка по стилевым чертам к описанным выше медная литая бляшка, обнаруженная в кургане под Челябинском [Лобанов, 1898, с. 352], вместе с которой найден савроматский бронзовый наконечник стрелы, определяющий датировку этой лаходки [Берс, 1959, с. 62, рис. 256]. Бляшка представляет особой фрагмент литой пряжки, на которой изображены передняя часть верблюда (вернее, шея и грудь) и напавший на верблюда тигр. Тигр стоит на задних лапах, передними он упирается, в шею верблюда и кусает его за передний горб. Верблюд, опустив вытянутую шею, кусает тигра за заднюю левую ногу. Сходство в изображении с шахривайронской и карамурунской пряжками очень большое. Челябинская пряжка, как и шахривайронская и карамурунская, более стилизована, нежели лявандакская. На пряжке из Лявандакского могильника фигуры верблюда и тигра выполнены более реалистично. Головы тигра и верблюда на приуральской, шахривайронской и карамурунской пряжках даны общим контуром, а на лявандакской пряжке голова верблюда, как и вся фигура, после отливки подработана резцом. Прорисован глаз и шерсть на голове, мелкими насечками показана шерсть на передней ноге и горбах, крупными насечками — подшейная гривка. Такими же насечками показана шерсть на шее верблюда на приуральской пряжке. Одинаковый сюжет на пряжках, относящийся к звериному стилю, в искусстве Сибири, Центрального Казахстана, Южного Приуралья и Согда свидетельствует не только об их хронологической близости, но и о том, что этот мотив навеян одними и теми же (183/184) представлениями из области мифологии, возможно отраженной в не дошедшем до нас эпосе.

Отголоском этого орнаментального мотива является изображение на пряжке из меди с крючком для застегивания на правой стороне рамки из погребений в Дайламане на севере Ирана. Пряжка из второй могилы в Галекути, которая датируется первыми веками нашей эры, представляет собой прямоугольную, почти квадратную рамку, в которую вписан стилизованный верблюд, стоящий на задних ногах; подогнутые передние ноги и шея слиты воедино, головы у него нет, а над тем местом, где должен быть передний горб, как бы нависает стилизованная голова тигра. Если на челябинской пряжке фигура тигра изображена полностью и имеется верблюжья шея с головой, то на дайламанской пряжке — только задняя часть корпуса верблюда и стилизованная голова тигра.

На дайламанской пряжке, назначение и происхождение которой непонятно, хвост верблюда поднят вверх и служит как бы левой короткой стороной рамки, а крючок для одевания на него ремня находится на правой короткой стороне рамки. Эта пряжка, как и все рассмотренные выше, плоская. По верному замечанию авторов раскопок, она является «реминисценцией звериного мотива скифо-сарматского стиля» [Sono and Fukai, 1968, с. 43, табл. LXXVII, 8; табл. XLV, 8а-8б].

Если приуральская и сибирские бляшки, так же как карамурунская и бухарские, реально передают образы тигра и верблюда, то изображение на дайламанской пряжке настолько схематизировано, что с трудом поддается расшифровке. Очевидно, можно говорить о полной утрате тех представлений, которыми были порождены сюжеты на бляшках и пряжках, а дайламанская пряжка не что иное, как дериват этих изображений. Примером схематизации и превращения реального образа в символ может служить фигура собаки под ногами оленя на кавказских пряжках. А.А. Миллер на примере ряда пряжек очень наглядно показал, как реальное изображение собаки с загнутым хвостом и открытой пастью превращается в перемычку с крючком, символизирующим собаку [Миллер А., 1922, с. 300-301, рис. 5, 6, 7, 8, 9, 10]. И верблюд, и тигр встречаются в сценах борьбы с другими животными или же в виде самостоятельных изображений на пряжках и бляшках соседних со Средней Азией районов [Смирнов К., 1964, с. 233, 371, рис. 80-13; Окладников, 1946, с. 286, рис. 1].

Ко II в. до н.э. относится бронзовая пряжка с крючком для застегивания из погребения 6 кургана 2, раскопанного М.И. Артамоновым на р. Маныч. Пряжка литая, имеет прямоугольную рамку, в которую вписан двугорбый верблюд. Шерсть этого верблюда на шее, ногах и горбах показана такими же насечками, как и на всех ранее описанных пряжках и бляхах [Артамонов, 1949, с. 315, 335, 321, рис. 18]. Пряжки с изображениями лежащего верблюда были найдены в Бабашовском (184/185) могильнике на юге Узбекистана [Мандельштам, 1975, с. 116-117, с. 181, табл. XXXIII, 8-9].

Принадлежность шахривайронской и лявандакской пряжек к памятникам скифо-сарматского искусства Южного Приуралья и Центрального Казахстана, что подтверждается и едиными стилевыми принципами изображений верблюдов и тигров, не вызывает сомнений. Весьма примечательный факт — изображение верблюда на монетах основателя государства кушан Кадфриза [Массон М., 1950, с. 42]. Монеты с изображением двугорбого верблюда, как показали находки на городище Варахша, и в последующее время были обычными для чекана правителей Бухары [Шишкин, 1963, с. 67, 122].

Верблюд был почитаемым животным у народов Средней Азии, Южной Сибири, Приуралья и Поволжья. Показательно, что верблюд являлся одной из ипостасей Веретрагны — бога войны, который имел много разных обличий. Веретрагне и его превращениям посвящена в «Авесте» специальная глава, называемая Бахрам Яшт [Avesta, Б.Я. IV, II, 12-13). Приписывалась верблюду и магическая сила, которой он обладал, будучи в пантеоне божеств в далеком прошлом. У курдов Ирана существовал такой обычай: ребенку, если он долго плакал и не засыпал, под голову клали клок верблюжьей шерсти [Аристова, 1958, с. 254]. В древних рунических текстах упоминается тигр, который называется «доблестным» и «храбрым» [Малов, 1951, с. 86].

Все сказанное позволяет сделать заключение, что культ верблюда в Согде был весьма древним, сам верблюд отождествлялся с богом войны, который представал в образе верблюда-самца. Поэтому изображение верблюда, ведущего борьбу, на пряжках боевого пояса из курганов Согда не случайно.

О семантике сцены борьбы тигра с верблюдом можно только высказать предположение, что это отражение каких-то событий из не дошедших до нас эпоса или мифологии народов, которым принадлежали погребения около Шахривайрона и Лявандака. Принято считать, что борьба зверей — это борьба могучих сил природы [Фаминцын, 1895, с. 319], а может быть, и определенных групп людей, у которых тотемами были тигр и верблюд. О том, что тигр был почитаем в древности в качестве тотема, свидетельствуют имеющиеся у народов Средней Азии представления о его родстве с человеком [Басилов, 1963, с. 147]. Имя тигра носил один из элей кыргызов в эпоху раннего средневековья, а под термином «эль» С.В. Киселев понимал аристократический род того или иного народа, племени [Киселев, 1947, с. 32-34].

Сцена борьбы тигра и верблюда могла быть отображением борьбы определенных групп общества, которая сначала была зафиксирована в эпосе или мифологии, а затем уже попала в изобразительное искусство. Пряжки из Лявандакского и Шахривайронского могильников — редкие находки, указывающие на (185/186) наличие звериного стиля в искусстве Согда эпохи античности.

Уникальной находкой для археологии Средней Азии является фрагмент костяной пластинки, украшавшей, по-видимому, пояс человека, погребенного в кургане 19 Куюмазарского могильника. Этот фрагмент пластинки лежал на мече, который находился с правой стороны скелета. Меч лежал параллельно правой руке скелета, куда он был, вероятнее всего, положен вместе с поясом, на который подвешивался. В этом древнем памятнике иконографии обращает на себя внимание сходство с тремя редкими памятниками древнего искусства, территориально очень далекими, но хронологически почти одновременными. Это аппликация на настенном войлочном ковре из кургана 5 Пазырыка со сценой, изображающей всадника и сидящую на троне богиню с цветущей веткой в руке (V в. до н.э.) [Руденко, 1953, с. 360, табл. XCV], изображение скифов на Кульобской вазе, найденной около Керчи (конец V в. до н.э.) [Манцевич, 1949, с. 82 и сл.], и рисунок воина в кольчуге с колчаном за плечами, который попирает ногами распростертого врага, процарапанный на астрагале, найденном в слое Кобадиан II, т.е. слое III—II вв. до н.э., на городище Кей-Кобад-шах [Дьяконов, 1953, с. 286, рис. 21].

Воин на костяной пластинке из Куюмазара имеет скифоидный облик. Его нос по форме очень близок носу всадника на пазырыкском ковре и отличается лишь отсутствием подчеркнута выраженной на ковре ноздри. Затылок воина и затылок богини, сидящей на троне, трактованы в одной манере — в виде почти прямой линии, которая хорошо видна под волосами. Подбородок воина такой же, как у обоих персонажей пазырыкского ковра. Его борода имеет такую же форму, как борода скифа, вырывающего зуб в сцене на Кульобской вазе, и так же слегка выдвинута вперед. Кольчуга у воина на костяной пластинке, так же как у воина на кобадианском астрагале, изображена косыми пересекающимися линиями, образующими ромбики. Сходство изображения воина на костяной пластинке с персонажами трех перечисленных памятников древнего искусства включает костяную пластинку в число образцов скифо-сарматского искусства первых веков до нашей эры.

К снаряжению кроме уже упоминавшихся поясов из сыромятных ремней относятся пояса, сплошь украшенные металлическими пластинками. Пояс, схожий с лявандакским, был найден в кургане 19 могильника Канаттас в Центральном Казахстане. Канаттасский пояс представляет собой ремень, на лицевой стороне которого гвоздиками прикреплены плотно подогнанные серебряные пластинки [Кадырбаев, 1959а, с. 197, рис. 25]. На лявандакском же поясе эти пластинки, как уже говорилось, покрывали ремень с обеих сторон.

В кургане 5 Агалыксайского могильника был найден крючок для подвешивания колчана, а в кургане 12 Кызылтепинского могильника — фрагмент такого крючка. (186/187)

¹⁾ В книге со строчной. OCR.

Назад К оглавлению Дальше