Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Несмотря на широкий хронологический диапазон раскопок (VII в. до н.э. — VII в. н.э.), весьма трудно получить представление об имущественной дифференциации общества, к которому принадлежали похороненные в могильниках, особенно в его ранних группах. Погребения VII—III вв. до н.э. или ограблены, или были без инвентаря, а погребения II в. до н.э. — I в. н.э., как и более поздние, почти все одинаковы по количеству и ценности положенного в них инвентаря. Очевидно, они принадлежали рядовым членам общества, чем и объясняется одинаковое количество инвентаря в них. Об имущественном неравенстве насельников этих мест в указанный период можно судить только по результатам раскопок больших курганов, которые находятся в юго-восточной части Кызылтепинского могильника. В 1952 г. эти курганы были осмотрены нами и В.А. Шишкиным. Тогда было установлено, что огромные бугры, отмеченные на карте, имеют искусственное происхождение и являются насыпями больших курганов. Большие насыпи были обнаружены нами и в западной части Хазаринского могильника.

Трудно также сказать что-либо более определенное о хозяйственной деятельности погребенных. Предметов, указывающих на занятия населения, мало. Исключение составляют пряслица, найденные в погребениях, нож-скребло, зернотерки и остатки шерсти и кожи на пряжках от поясов и снаряжения.

Домашним промыслом, очевидно, было прядение и ткачество, о чем свидетельствуют находки пряслиц почти во всех могильниках и железного челнока в Хазаринском могильнике.

Особо следует отметить, что во всех погребениях, кроме ранних, найдены кости передней ноги овцы; ни одной кости других домашних животных не было обнаружено. Это указывает на то, что скотоводство, в частности овцеводство, играло ведущую роль в хозяйстве. Географические условия подтверждают это предположение. Пустынная степь, окаймляющая оазис в долине Зарафшана, могла служить местом выпаса только овец. Еще в конце XIX — начале XX в. сельское население средней части долины Зарафшана составляли в основном узбеки, которые вели оседлый и полуоседлый образ жизни. Главным занятием полуоседлого населения было овцеводство и в меньшей степени богарное земледелие. Количество овец в хозяйствах у полуоседлых скотоводов почти в десять раз превышало количество овец (209/210) в хозяйствах оседлого населения [Ташев, 1972, с. 50-51 и сл.].

В поздних по времени погребениях, например в Куюмазарском могильнике, появляются зернотерки, что свидетельствует об изменениях в хозяйственной деятельности и об изменении образа жизни, В погребениях предшествующего времени, т.е. во II в. до н.э. — I в. н.э., зернотерок нет, зато много оружия, которое отсутствует почти везде в поздних погребениях. Изменение идеологических представлений повлекло за собой и изменение погребального обряда; на смену ингумации пришло захоронение костей в хумах, оссуариях и крупных сосудах. Ни одного погребения, которое бы относилось к более позднему времени, чем захоронение костей по зороастрийскому погребальному ритуалу, при раскопках обнаружено не было. На одновременность захоронений в курганах и по зороастрийскому погребальному ритуалу указывают погребения в кургане 11 Кызылтепинского могильника. В насыпи были захоронения костей в хумах, а вход в катакомбу этого кургана был закрыт двумя стоящими хумами, точно такими же, как хумы в насыпи. Процесс смены погребальных обрядов хорошо прослеживается по курганам Куюмазарского и Кызылтепинского могильников. Об их смене свидетельствуют и кенотафы, вскрытые во многих курганных могильниках Согда.

Керамическое производство, судя по разнообразным типам изделий, было на достаточно высоком уровне, по качеству оно идентично керамике Бактрии и других районов Средней Азии. Вся керамика, за редкими исключениями, изготовлена на гончарном круге. Она местного производства, что видно по глиняному тесту. На сосудах из поздних погребений на внешней поверхности имеется черный облезлый ангоб, в то время как среди ранней керамики были сосуды, покрытые плотным красным ангобом хорошего качества. На керамике из поздних погребений снаружи нанесены или натеки краски, или же полосы. По раскраске, а также по форме некоторых сосудов керамика из поздних погребений Куюмазарского и Кызылтепинского могильников схожа с керамикой поселений и могильников среднего течения Сырдарьи, т.е. районов, лежащих к северу от Согда. Керамика же II в. до н.э. в большей степени схожа с керамикой Бактрии, т.е. районов, лежащих к югу от Согда. Но керамика этого времени имеет и некоторое сходство с сарматской и античной керамикой Греции и Причерноморья. Видимо, посуда, найденная в погребениях, изготовлялась в тех небольших городках, руины которых находятся неподалеку от могильников в полосе культурных земель оазисов. Косвенным указанием на производство керамики в этих поселениях может служить находка пряслица из керамического шлака, найденного в шурфе на городище Лявандак. К предметам ремесленного производства относятся украшения, представленные бусами, пряжками, кольцами, браслетами, брактеатом. Если изделия из металлов исполнены довольно примитивно (в том числе и из золота, которое, видимо, добывалось (210/211) кустарным способом на Зарафшане путем промывки песка через овечью шкуру, как это делалось еще в начале XIX в. [Массон М., 1953, с. 53]), то бусы из стекла отличаются высоким качеством выделки и в известной степени совершенством производственного процесса, при котором возможно было вплавление в стеклянную массу золотой фольги.

Техника выделки изделий из бронзы и железа различна. Так, бронзовые пряжки из Лявандакского и Шахривайронского могильников отмечены той же печатью примитивизма и схематичности изображений, что и золотые поделки. Исключение составляет бронзовое зеркало из кургана 6 Лявандакского могильника, которое выполнено так же аккуратно и изящно, как и находки из прохоровских курганов. Многообразие форм наконечников стрел, их симметричность и аккуратность выделки — яркое доказательство практического знания баллистики, что проявилось и в одновременном употреблении разных по величине наконечников стрел. Большое количество предметов вооружения, найденных в курганах Согда, позволяет проследить эволюцию железных мечей античного Согда, бытование которых хронологически поразительно совпадает с бытованием этих типов оружия у скифов и сарматов, и дает основание говорить об идентичности форм отдельных видов [Обельченко, 1978].

Судя по количеству оружия, война играла большую роль в жизни населения этих мест. В последующее время ее роль уменьшилась, наглядным доказательством чего служит незначительное количество оружия в погребениях. В поздних погребениях оружия совсем мало, его нет в инвентаре многих погребений Хазаринского, Кызылтепинского, Лявандакского и Куюмазарского могильников. Замена же реального оружия его символами имела определенное значение. Так, в женских погребениях курганов 6 и 8 Лявандакского могильника находилось по одному миниатюрному железному наконечнику стрелы такой же формы, как и более крупные наконечники в других погребениях того же времени. Наличие этих наконечников стрел в женских погребениях, как и другие данные о женских захоронениях в Калкансайском и Хазаринском могильниках, позволяет судить о некоторых чертах общественного строя. Напомним характерные особенности женских погребений в могильниках Согда. В грунтовой могиле кургана 5 одного из самых древних могильников, Калкансайского, лежал скелет женщины, около которого найдены плоская каменная плита и каменный курант. На плите и куранте были остатки красной краски. Там же находились большой бронзовый ковш с ручкой и куски свинца. Этот инвентарь уникален, он не имеет аналогий в других известных погребениях Средней Азии. Назначение ковша и кусков свинца можно определить, сопоставив их с данными этнографии.

В прошлом многие народы, в том числе и тюркские, объясняли болезни вселением в человека злого духа или гневом умерших предков. Такие же представления были у татар; лечением (211/212) болезней у них занимались ворожеи и чародеи, но наиболее популярными были имче — заклинатели, колдуны. Имче у татар преимущественно были пожилые женщины, имче-карчык, т.е. заклинатели-старухи. Название «имче» известно киргизам, казахам, башкирам и хакасам. В народе имче часто ассоциировалось с ведьмой, в которую имче-карчык могла превратиться и при жизни [Татары, 1967, с. 364-365].

При лечении роль имче сводилась к тому, что она отгоняла от больного злых духов, т.е. выполняла шаманские функции. По повериям татар, болезнь часто происходила от испуга, вследствие чего душа покидала человека и он впадал в болезненное состояние. Для того чтобы водворить душу обратно, имче совершала широко распространенный среди тюркских народов обряд, называемый отливание души, или приглашение души. Обряд этот заключался в следующем: имче, усадив пострадавшего на табуретку, выливала расплавленный свинец в ковш с водой, который стоял на полу. Свинец лили через раскрытый ворот рубахи так, чтобы он не обжег тело больного. Иногда имче держала ковш с водой над головой пострадавшего. Отлившаяся из свинца фигура якобы указывала, чего испугался человек, поэтому фигурку пришивали к рубашке больного так, чтобы она через некоторое время потерялась. При исполнении обряда имче зазывала душу причитаниями, форма и содержание которых напоминали шаманское камлание алтайских тюрок [Татары, 1967, с. 367].

Такой же обычай был достаточно широко распространен и среди башкир. Обряд отливания души совершался при испуге или болезненном пугливом состоянии человека. Знахарка, или, как она называлась у башкир, имсе, сажала больного, иногда накрывая его платком, затем лила расплавленный свинец в ковш с водой, который держала над головой больного. Обряд сопровождался заклинаниями, призывами к душе вернуться. По отлившейся фигурке имсе определяла, кто испугал человека, а затем пришивала фигурку к одежде на уровне груди больного [Руденко, 1955, с. 325].

Обряд отливания души, как показали находки в кургане 5 Калкансайского могильника, уходит корнями в глубокую древность. В погребении были найдены те предметы, которые являлись непременными атрибутами при исполнении обряда отливания души.

О том, что женщина, похороненная в кургане 5, была знахаркой, а может быть, и жрицей, свидетельствуют и другие находки в этом кургане. Помимо ковша и свинца были обнаружены также каменная плита и небольшой, хорошо отшлифованный курант. На плите и куранте были остатки красной краски, которая растиралась курантом на плите. Вторая каменная плита с пестиком была найдена в кургане 27 Хазаринского могильника. В этом же погребении находился сосуд с подкошенным донцем, который датируется VII в. до н.э. На пестике, имеющем (212/213) вид вытянутого конуса, и на овальной плитке сохранились следы красной краски. Одинаково было и положение этих плит с пестиками в могилах — они лежали в головах скелетов; очевидно, погребение в кургане 27 также было женским. Подобного типа плитки со следами красной краски известны по находкам в сакских погребениях в других могильниках Средней Азии [Толстов, Итина, 1966, с. 163].

Каменные плиты, имеющие ритуальное значение, встречаются в погребениях III—I вв. до н.э. раннесарматских могильников на Северном Кавказе [Абрамова, 1968, с. 121-122; Анфимов, 1951, с. 188], но там в первые века нашей эры они уже не входят в инвентарь погребений [Анфимов, 1951, с. 202]. Часто встречаются плиты и в ранних погребениях тасмолинской культуры Центрального Казахстана [Маргулан и др., с. 391-392]. Употребление плит для растирания красок, главным образом красной, которая была символом солнца и огня, связывалось в савроматском обществе с женщинами, играющими роль семейно-родовых жриц [Смирнов К., 1964, с. 252-256].

Женские погребения последующего времени в могильниках Согда также имеют черты, выделяющие их из общей массы погребений. Во всех погребениях, кроме ранних, были найдены кости передней ноги овцы с лопаткой. Обычай класть в могилу определенную долю мясного рациона был настолько распространен, что нет необходимости на нем останавливаться. Нужно только отметить, что передняя нога овцы, которая кладется в разных местах могилы, — непременный атрибут сарматских погребений Нижнего Поволжья, Приуралья и Северного Кавказа. Однако кости овцы, обнаруженные в женских погребениях курганов 6 и 8 Лявандакского могильника, несколько отличаются ют всех других, найденных в курганах Согда. Во всех погребениях была передняя нога овцы с лопаткой, а в кургане 6 — передняя нога овцы с ребрами (иными словами, в могилу был положен правый бочок с передней правой ногой), в кургане 8 — крупная лопатка овцы (кости ноги отсутствовали). Баранья лопатка из кургана 8 была обожжена огнем до погребения. Это не случайность, если учесть, что оба погребения женские. По определению В.Я. Зезенковой, череп скелета из кургана 6 принадлежал очень молодой женщине.

В обеих могилах были найдены наконечники стрел, по одному в каждой. Относительным богатством инвентаря выделяется погребение в кургане 6. На покойнице был расшитый стеклянным бисером и бусами головной убор, украшенный на висках золотыми подвесками, а на верху этого убора был нашит золотой брактеат с изображением Артемиды — Дианы, в ногах лежали предметы бытового обихода: игла, пряслице, нож-скребло. Манжеты одежды были обшиты бисером из гишера, под левой лопаткой находилось бронзовое зеркало с костяной оправой рукоятки. В ногах стояла миска, а в головах — кувшин, курильница, нож и бочок овцы. Тот факт, что в могилу было положено (213/214) большее количество мяса, чем в другие погребения, указывает на особое почтение к погребенной (Обельченко, 1975а].

В курганах карасукской и тагарской эпох Хакасии преобладают кости передней ноги и передней части туши овцы. Согласно обычаям хакасов, именно передняя, и особенно правая, часть, туши овцы считается более почетной. Эти части подаются гостю, а при похоронах кладутся в могилу [Липский, 1956, с. 129].. Наличие бытовых предметов в могиле свидетельствует о том, что роль женщины в обществе ограничивалась домашним хозяйством, а присутствие наконечника стрелы указывает на ее активиое участие в общественной жизни того времени.

Интересна находка в кургане 8 бараньей лопатки, обожженной огнем. Подобного рода находки в погребениях относятся к числу культовых предметов. Они напоминают о древних обычаях гадания по бараньим лопаткам, иногда по трещинам, образующимся от обжигания лопаток на огне.

Обычай гадания по лопатке животного восходит к очень глубокой древности. Он был известен тоджинцам и широко распространен среди монголов, калмыков, киргизов и др. [Вайнштейн, 1961, с. 176]. С этими же культовыми и магическими обрядами связываются надписи, которыми покрывались бараньи лопатки. Находки подобного рода известны в различных районах Средней Азии [Певзнер, 1954, с. 37]. Зеркала, найденные в этих погребениях, особенно часто, использовались для гадания, что нашло свое отражение в сказках.

Женщины занимали особое положение в обществе, это подчеркивалось и обособлением курганов с женскими захоронениями на курганном поле, что видно по Лявандакскому и Хазаринскому могильникам, и своеобразием инвентаря. Но не все женские погребения в том же Хазаринском могильнике имеют инвентарь, отличающийся от инвентаря других погребений.

Особым набором предметов, входящих в погребальный инвентарь, отличается курган 7 Хазаринского могильника, где была похоронена женщина. Погребение это потревожено грабителями; находки в нем представлены бусами, статуэткой из меловой породы и сохранившейся наполовину скорлупой куриного яйца. Судя по положению бус, которые находились около головы и около рук, ими был расшит головной убор и рукава одежды. Такое же убранство одежды было в погребении в кургане 6 Лявандакского могильника, хотя оно относится к другому времени. Характерен инвентарь, оставшийся после ограбления в кургане 7. Это — куриное яйцо и женская статуэтка. О курином яйце и его роли в магических обрядах писалось выше. Яйцо, являвшееся атрибутом колдуний и знахарок, использовалось в разного рода магических обрядах у чувашей, удмуртов, марийцев еще в XIX в. [Татары, 1967, с. 294].

Меловая статуэтка из этого погребения — важная деталь погребального инвентаря. Статуэтка из терракоты была найдена и под насыпью кенотафа кургана 4 Куюмазарского могильника. (214/215) Статуэтки из металла известны по раскопкам курганов около Алтын-асара, где была найдена человеческая фигурка из бронзы [Толстов, 1958а, с. 247]. В женском погребении кургана 8 Карабулакского могильника в 1954 г. было обнаружено бронзовое зеркало с ручкой в виде статуэтки, изображающей стоящую женскую фигуру [Баруздин, 1961, с. 129]. При раскопках курганов в селении Ворух в 1952 г. в кургане 3 был обнаружен алебастровый идол [Литвинский, 1968, с. 161]. Женская статуэтка, вырезанная из алебастра, была найдена в 1901 г. на Северном Кавказе в Сальских степях [Городцов, 1910, с. 252-253], а в Кубанской области около Ульского аула в кургане в 1909 г. — две алебастровые статуэтки [Веселовский, 1910, с. 3-5].

Вопрос о назначении этих статуэток вызвал острую полемику между Н.И. Веселовским, который считал их детскими игрушками {Веселовский, 1910, с. 8-9], и В.А. Городцовым, по мнению которого эти статуэтки — антропоморфные культовые изображения сарматов Северного Причерноморья, которые клали в погребения идольчиков женского пола, вырезанных из куска мела [Городцов, 1910, с. 89-97]. С В.А. Городцовым солидарен К.Ф. Смирнов, который нашел антропоморфную статуэтку из мела в женской могиле 3 кургана 5 Быкова I, очень близкую к статуэтке, обнаруженной В.А. Городцовым [Веселовский, 1910а, с. 98-102]. Быковская статуэтка была положена в могилу девушки с довольно богатым инвентарем. На девушке было ожерелье из бус, рукава одежды и обувь были расшиты мелким бисером, в погребении были предметы туалета, зеркало и керамика [Смирнов К., 1960, с. 262]. Описание этого погребения из Быкова I в деталях почти совпадает с погребениями женщин из Лявандакского и Хазаринского могильников.

Вполне, видимо, правомерно считать обычай класть в могилу женщины изображения идольчиков женского пола культовым. При погребении шаманов у остяков в могилу наряду с прочим инвентарем клали «изображения богов», т.е. идольчиков [Воронцов, 1892, с. 395]. Следовательно, вполне обоснованно предположение, что женские погребения в Лявандакском и Хазаринском могильниках принадлежали служительницам культа, которые одновременно отправляли функции знахарок и колдуний, так же как и женщина, погребенная в Калкансайском могильнике, была не только прорицательницей, но и жрицей домашнего очага и огненного культа. И совершенно прав, на наш взгляд, К.Ф. Смирнов, который писал, что с савроматами Южного Урала тесно связаны те группы населения Центрального и Северного Казахстана, в погребальном инвентаре которых встречаются каменные «краскотерки». Они, по его мнению, были не простыми туалетными предметами, а чем-то вроде каменных алтарей. У оренбургских савроматов кроме жертвенников на ножках встречались и натертые охрой плоские плиты, близкие казахстанским «краскотеркам». Их повсюду, как отметил К.Ф. Смирнов, находят в женских могилах, что указывает на (215/216) отправление женщинами жреческих функций [Смирнов К., 1964, с. 276].

Поскольку погребения в долине Зарафшана охватывают почти все эпохи функционирования могильников от глубокой древности до первых веков нашей эры, можно говорить об устойчивости такой черты общественного строя древнего населения Согда, как выполнение женщинами функций знахарок и колдуний.

Терракотовая статуэтка, обнаруженная в кургане-кенотафе Куюмазарского могильника, относится к памятникам женского-культа, широко распространенного не только в Средней Азии [Пугаченкова, 1959, с. 119 и сл.], но и в Северном Причерноморье, о чем свидетельствуют многочисленные статуэтки, встречающиеся в разных частях этого района и относящиеся к разным эпохам [Терракоты, 1970, табл. 16, 27, 34; табл. 19, 29, 30,. 31 и др.]. Они изображают женское божество, носившее разные имена. В Согде это была богиня-покровительница Нана, образ которой слился с образом иранской богини Анахиты [Дьяконова, Смирнова, 1967, с. 77]. Позже этот образ был демонизирован и превращен в Албасты, согласно духу воззрений, соответствующих исламу. Из «Матери детей» она превратилась в злое существо, которое специально вредит роженицам и губит детей, чтобы забрать их с собой [Андреев, 1953, с. 78-81]. Находка статуэтки этого божества в женском погребении Хазаринского могильника может свидетельствовать о том, что женщина, погребенная в этом кургане, была служительницей культа этой богини.

Для того чтобы представление о роли женщины в обществе, оставившем после себя погребения II в. до н.э. — I в. н.э., были более полными, вспомним о наконечниках стрел из женских погребений курганов 6 и 8 Лявандакского могильника. Железный наконечник стрелы был и в женском погребении III—II вв. до н.э. на городище Чирик-рабат в Хорезме [Толстов, Жданко, Итина, 1963, с. 57]. Находка в Хорезме позволяет с большей долей вероятности предположить, что в обществе, к которому принадлежали погребения, были сильны пережитки матриархата. Роль женщины-воина, женщины-жрицы в савромато-сарматском обществе была хорошо показана Б.Н. Граковым [Граков, 1948, с. 118-120]. Все приведенные им факты полностью совпадают с теми данными, которые были получены в результате раскопок курганов древнего Согда.

О том, что при патриархальных отношениях еще существовали сильные пережитки материнского рода, можно судить по парному погребению в кургане 4 юго-восточнее городища Ходжа-Аджуванди-тепе Лявандакского могильника. В подбойной могиле этого кургана находились мужской и женский скелеты, лежащие головами в разные стороны. Это погребение относится к числу погребений переходного типа, как бы связывающих погребения II в. до н.э. — I в. н.э. с погребениями II—IV вв. н.э. (216/217) Для более раннего времени в могильниках нет археологических данных о патрилокальности брачных отношений. Но они есть для позднего периода, когда продолжали процветать пережитки материнского рода, которые некоторые исследователи считают вторичным явлением, не имеющим отношения к пережиткам матриархата. Таковым, по мнению А.П. Смирнова, было почетное положение женщины в савромато-сарматском обществе. В савроматском обществе, как показал К.Ф. Смирнов, сложилась военная демократия. Воины отправлялись в далекие походы, а в кочевьях оставались старики, дети и женщины. В этих условиях роль женщины в хозяйственной и политической жизни общества сильно возросла, что нашло свое отражение в археологических памятниках. Именно поэтому А.П. Смирнов писал, что нет оснований считать гинекократию пережитком материнского рода, это — вторичное явление [Смирнов А., 1971, с. 188-190]. Точка зрения А.П. Смирнова дает новое толкование причины столь высокого положения женщины. С мнением А.П. Смирнова согласен А.Д. Грач, который в подтверждение высокого положения женщины в кочевом обществе ссылается :на сведения, почерпнутые из этнографии тувинцев [Грач, 1980, с. 55-56).

Письменные источники говорят о том, что савроматы были народом, которым управляли женщины [Скилак, 1947, с. 241]. Пережитком матриархата, а может быть, и отражением значительной роли женщины в обществе является то, что во главе скифского пантеона была богиня Табити, т.е. согревательница, покровительница домашнего очага [Абаев, 1962, с. 448]. О высоком положении женщин в сакском обществе свидетельствуют деяния цариц Томирис, Спаретры, Зарины [Жданко, 1958, с. 115-116]. Высокое положение женщины было характерно и для среднеазиатского общества более позднего времени. Древние армянские источники прямо указывали, что «жены кушанцев не имеют никакого страха перед мужьями своими, ибо кушанцы жен своих считают высшими себя» (цит. по [Григорьев В., 1871, с. 80]). По другим сведениям, во главе союза юечжийских племен в период завоевания Бактрии находилась женщина-царь (Толстов, 1948, с. 326]. Среднеазиатский политический термин «афшин», заимствованный из сарматской терминологии, означает— хозяйка [Абаев, 1959, с. 116], что не может не служить указанием на самое широкое участие женщин в политической жизни Согда, вплоть до участия в управлении.

У киргизов среди шаманов были женщины, которые обладали способностями знахарки [Абрамзон, 1958, с. 146], при этом возраст женщины не служил помехой. По поверьям киргизов, вселение духа шамана в его потомков заставляет их стать шаманами. Признаки такого вселения, называемые у тоджинцев албыстаар, проявлялись у женщин в очень раннем возрасте — в 13-18 лет [Вайнштейн, 1961, с. 176]. Поэтому юный возраст служительницы культа, погребение которой было обнаружено в (217/218) кургане 6 Лявандакского могильника, вполне соответствует такого рода представлениям.

В древнем обществе Согда, как и в савромато-сарматском обществе, женщина пользовалась почетом. Материалы из раскопок долины Зарафшана идентичны данным из раскопок савромато-сарматских курганов. Наряду со сведениями письменных источников они свидетельствуют о том, что обществу, ведущему хозяйство кочевого типа, присущи совершенно одинаковые черты общественной жизни. Такая характерная черта савромато-сарматского общества, как большая роль в его жизни женщины, отчетливо прослеживается в материалах курганных могильников Согда. В дальнейшем в виде пережитков эта черта общественного строя продолжает существовать у кочевых народов, киргизов и карлуков, вплоть до Великой Октябрьской революции. Общественная жизнь древнего Согда в большей степени сходна с общественной жизнью савромато-сарматского общества, чем скифского.

Что касается верований и религиозных представлений погребенных в курганах Согда, то следует отметить сочетание верований, связанных как с антропоморфными божествами, так и с пережитками тотемизма (это нашло отражение в зверином стиле в искусстве). Подобное сочетание верований было у скифов, которые почитали человекоподобные божества [Артамонов, 1961, с. 59 и сл.], в искусстве же был распространен звериный стиль, но если в раннем искусстве животные изображались в спокойном состоянии, в более позднем, скифо-сибирском, искусстве — в бурных движениях или в борьбе [Артамонов, 1971а, с. 29]. Все это можно проследить в предметах искусства, найденных в могильниках Согда, что сближает идеологические представления людей, оставивших после себя курганы в долине Зарафшана, с представлениями широкого мира скифских племен, простиравшегося от Алтая до Передней Азии.

Такое сходство религиозных представлений и их отражение в искусстве указывает на то, что культура древнего Согда — одна из составных частей скифо-сарматской культуры племен, живших на большой территории от Алтая до Причерноморских степей. Так, скифское божество Тагимасад обнаруживает сходство с древнеиранским Йимой-Джемшидом, а скифский мифический родоначальник Таргитай — с иранским Траетаоной-Феридуном [Раевский, 1969, с. 8-9]. Близость скифской и древнеиранской мифологии служит еще одним доказательством как ираноязычия скифов [Тереножкин, 1971, с. 23], так и общности многих черт культуры древних обитателей низовьев Зарафшана и скифо-сарматской культуры. Культура кочевников низовьев Зарафшана, так же как культура скифов и сарматов, несет на себе отпечаток влияния эллинизма, которое прослеживается в керамическом производстве, в поклонении греческим, божествам Артемиде, Нике, изображенным на произведениях искусства из Лявандакского и Кызылтепинского могильников, в погребальном (218/219) обряде (в захоронение помещались монеты) [Обельченко, 1980а]. Факты, доказывающие влияние эллинизма на культуру кочевников не только низовьев Зарафшана, но и других районов Средней Азии, отвергают утверждение, что в культуре обитателей среднеазиатских степей отсутствуют черты эллинизма [Ставиский, 1979, с. 45]. Материальная и духовная культура древних кочевников низовьев Зарафшана, скифо-сарматская по своему облику, позволяет судить об ее носителях и их происхождении. Изучение даже одного погребального обряда, по словам К.Ф. Смирнова, дает основание «ставить вопросы происхождения древнего населения той или иной территории» [Смирнов К., 1960, с. 240].

Вопросы истории

Инвентарь погребений позволяет считать, что могильники всех периодов, исследованные в долине Зарафшана, принадлежали населению, культура которого происхождением тесно связана с культурой скифо-сарматского мира прилегающих к Согду (или даже шире, к Средней Азии) территорий. Самая ранняя труппа погребений в Хазаринском, Калкансайском могильниках по тем или иным признакам очень близка к культуре народов, обитавших к северу от Согда. Погребальные сооружения Калкансайского могильника очень похожи на скифские, а некоторые погребения в точности копируют погребения саков Приаралья. Материальная и духовная культура кочевого населения Согда VII—III вв. до н.э. развивалась в тесном контакте и под прямым воздействием культуры савромато-сарматских племен. Общественный строй и элементы духовной культуры погребенных в Хазаринском и Калкансайском могильниках идентичны общественному строю и духовной культуре савроматов. Отдельные их идеологические представления и верования тождественны представлениям и верованиям народов Сибири и Поволжья, о чем свидетельствуют этнографические данные. Очевидно, могильники этого времени и есть погребения тех племен, которые постоянно вторгались в Согд и получили в Авесте название «сакаити» [Абаев, 1956, с. 41], которому А. Кристенсен нашел удачный синоним — «скифщина» [Christensen, 1943, с. 65]. Однако против такого толкования этого слова возражает О. Семереньи, который считает, что сакаити — это ядовитое растение, чертополох [Семереньи, 1977, с. 26] и бичом для Согда были не кочевники, а заросли колючки. Не вдаваясь в тонкости толкования слова «сакаити», можно только отметить, что в долине Зарафшана зарослей колючек, которые могут быть глобальным бедствием, нет, поэтому сведения Авесты скорее всего относятся к набегам номадов.

Древнее население Согда — это те же саки, но ведущие оседлый образ жизни и поддерживающие теснейшие связи со своими (219/220) соплеменниками, ведущими кочевой, а может быть, и полукочевой образ жизни. Керамика из самых древних погребений Хазаринского могильника типична для оседлых поселений первой половины I тысячелетия до н.э. Согда, Бактрии и Маргианы. Их погребальные сооружения идентичны погребальным сооружениям приаральских саков и савроматов Поволжья и Приуралья. Оружие из этих погребений совершенно такое же, как. и савроматское оружие из Поволжья, причем сказывается влияние Южной Сибири. Поэтому древнейшее кочевое население Согда можно считать близким [Тревер, 1947, с. 308] сакам Центрального Казахстана, которые отличались от скифов [Акишев, 1967а, с. 76], и савроматам.

О тесных контактах саков Согда с кочевниками и их совместных действиях сообщается в античных источниках, когда описываются события в Согде в конце IV в. до н.э., связанные с завоеваниями Александра Македонского. У античных авторов есть упоминание о борьбе согдийцев и кочевых саков с греками. В борьбе Бесса с Александром Македонским принимали участие даи из-за Танаиса (Сырдарья) [Арриан, III, 28, 8], а позже, когда Бесс собирал силы для того, чтобы дать отпор Александру Македонскому, он ждал помощи от других племен, среди которых, по словам Курция, были и «обитающие за рекой Танаис... скифы» [Курций, VII, IV, 6]. Река Танаис, пишет Курций, отделяет бактрийцев от скифов, которых называют европейскими, а на севере эти скифы не граничат с сарматами, а составляют часть их [Курций, VII, IV, VII]). То же сообщает Страбон и добавляет: «Они частью кочевники, частью живут в шатрах и занимаются земледелием» [Страбон, XI, II]. В дальнейшем саки участвовали в борьбе Спитамена против греко-македонских захватчиков, они не только укрывали Спитамена во время его неудач, но и были вместе с согдийцами при осадах Маракандской цитадели [Арриан, IV, 5; Курций, VIII, III]. Страбон также сообщает, что это были родственные племена: «Образ жизни и обычаи согдийцев и бактрийцев мало отличались от образа жизни кочевников» [Страбон, XI, XI].

Именно постоянными передвижениями и смешением оседлого населения с кочевым объясняется разнообразие антропологических типов, установленное В.Я. Зезенковой по краниологическим материалам Калкансайского могильника. Проникновение сакских и савроматских племен с севера в пределы Средней Азии не прекращалось и позже — в период борьбы с селевкидами¹⁾ в самом конце IV в. до н.э. и в начале III в. до н.э. вплоть до образования Греко-Бактрийского царства. Об участии сакских племен в борьбе с селевкидами свидетельствует поход греческого полководца Демодама за Яксарт примерно в 300 г. до н.э. [Хенниг, 1967, с. 235]. Очевидно, с этими передвижениями на границах Согда и с проникновением в него кочевых племен следует связывать наличие в могильниках погребений, свойственных: по форме, а также по погребальному ритуалу погребениям (220/221) савромато-сарматских племен Приуралья и Поволжья. Погребения этого времени в могильниках Согда являются яркой иллюстрацией к сведениям античных авторов об участии скифских племен в борьбе согдийцев и бактрийцев с поработителями Согдианы. О тесном контакте кочевников с сакским населением Согда в этот период свидетельствуют и археологические данные, полученные Хорезмской экспедицией в бассейне Жанадарьи [Толстов, 1961, с. 19].

Проникновение кочевых племен в Среднюю Азию продолжалось и в последующие эпохи, причем их движение имело меридиональное направление. Кочевые племена двигались с севера на огромных степных пространств, лежащих к северу от Сырдарьи, на юг в земледельческие оазисы Согда и Бактрии. Меридиональность движения кочевников, которое, по словам А.X. Маргулана, достигло особенно больших размеров в период поздних кочевников, была типична и для более раннего времени, т.е. для кангюйцев [Маргулан, 1951, с. 27]. Очевидно, в древности кочевники проникали и южнее Сырдарьи, и в передвижениях, как показывают археологические материалы, участвовали племена, обитавшие до этого на огромной территории от Алтая до Приуралья и Поволжья. Проникновением этих племен в пределы Средней Азии объясняется близость культуры саков с культурой скифо-сарматских племен степей Приуралья, Поволжья и юга России, о чем неоднократно писали исследователи древней культуры среднеазиатских народов (см., например, [Толстов, 1947, с. 39 и сл.]).

Об очень большой близости, а порой и о полном совпадении в устройстве могильных сооружений, в погребальном обряде [Обельченко, 1956а; 1973а], в оружии свидетельствуют погребения II в. до н.э. — I в. н.э. Шахривайронского, Кызылтепинского, Лявандакского и Куюмазарского могильников. Совпадения настолько поразительны (взять хотя бы бронзовые пряжки из Шахривайронского и Лявандакского могильников, выполненные в зверином стиле), что ни о каких-либо влияниях или заимствованиях говорить не приходится. Уже первые раскопки курганов в Бухарской области, проведенные нами в Л952—1953 гг., показали генетическое родство сарматских погребений Поволжья и Приуралья с погребениями в долине Зарафшана. В свете открытий, сделанных в могильниках Зарафшана, совершенно иначе можно взглянуть на так называемое юечжийское завоевание Греко-Бактрийского царства.

Археологические материалы, скифо-сарматские по своему облику, впервые полученные на территории древнего Согда, позволяют по-иному подойти к вопросу происхождения народов, которые во второй половине II в. до н.э. вторглись в пределы среднеазиатского междуречья и сокрушили Греко-Бактрийское царство. Начиная с середины XVIII в., т.е. с работ Дегиня, этот вопрос не перестает интересовать исследователей. Его решению-посвящено множество публикаций, главным образом западно-(221/222)европейских ученых, сводка которых дана И.И. Умняковым в его известной работе «Тохарская проблема» [Умняков, 1940, с. 181-193],

Появление разных гипотез обусловлено тем, что в письменных источниках есть две противоречивые версии о приходе этих народов в Среднюю Азию. По китайским источникам («Исторические записки» Сы-ма цяня,²⁾ II—I вв. до н.э.), народ юечжи, занимавший территорию современной китайской провинции Ганьсу, после поражения, нанесенного ему гуннами в первой половине II в. до н.э., откочевал на запад, прошел Фергану и вторгся в пределы Греко-Бактрийского царства. Покорив народы, жившие в среднеазиатском междуречье, юечжи основали столицу на северной стороне Амударьи [Сыма цянь, с. 151]. То же самое сообщает и автор I в. до н.э. Бань-гу в «Истории старшего дома Хань», при этом он добавляет, что единого государства после завоевания не было создано, а имелось пять владений [Бань-гу, с. 183-184].

Следовательно, по китайским источникам, народы, разгромившие Греко-Бактрийское царство, вторглись в пределы Средней Азии из районов, граничащих с Восточным Туркестаном. По сведениям же античных источников, Бактрию у эллинов отняли племена, вторгшиеся в ее пределы из-за Яксарта (Сырдарьи). По словам Страбона, саки совершали набеги, «подобно киммерийцам и трерам, одни набега более дальние, другие же — на близкое расстояние. Так они захватили Бактриану» [Страбон, XI, VIII, 4], а севернее Бактрии находилась Согдиана, тоже входившая во владения греков в Средней Азии [Страбон, XI, XI, 2], Таким образом, и Согд был захвачен саками во время их движения из-за Сырдарьи на юг.

Попытки примирить эти противоречивые сведения предпринимали многие исследователи, которые оперировали данными лингвистического анализа. Пытался вслед за западноевропейскими учеными сделать это и В.В. Григорьев. Вторжение, по его мнению, шло с двух сторон: с севера, из-за Сырдарьи, и с востока, из Восточного Туркестана. Причем он считал, что племена, пришедшие с востока, были родственны племенам, кочевавшим в бассейне Сырдарьи, и первые, по его словам, после поражения, нанесенного гуннами, потянулись к своим «однородцам» на запад. В.В. Григорьев поддержал и выдвинутое западноевропейскими учеными отождествление массагеты-да-юечжи [Григорьев В., 1871, с. 135-138 и сл.]. С.П Толстов тоже был согласен с этими гипотезами и при помощи лингвистического анализа доказывал тождество массагеты-да-юечжи [Толстов, 1948, с. 242-243].

Но И.И. Умняков, основываясь на том же лингвистическом анализе, это уравнение отвергал [Умняков, 1946, с. 17]. Развивая гипотезы западноевропейских ученых, С.П. Толстов пришел к выводу, что массагеты кочевали в низовьях Сырдарьи, а затем часть их откочевала в Восточный Туркестан, где они и стали (222/223) соседями гуннов. Та их часть, которая осталась в низовьях Сырдарьи, вместе со своими сородичами, участвовала в разгроме Греко-Бактрийского царства, когда последние после нападения гуннов двинулись на запад. Массагетов, оставшихся в низовьях Сырдарьи, С.П. Толстое считал тохарами [Толстов, 1948, с. 244-245], языком которых был язык № 1 документов, найденных в Восточном Туркестане [Толстов, 1948а, с. 137-138]. Однако изучение языков документов из Восточного Туркестана показывает, что язык № 1, на котором написана часть документов, ничего общего с языком тохаров, принимавших участие в завоевании Греко-Бактрийского царства, не имеет [Фрейман, 1952, с. 132-134], более того, неизвестно даже, какие народы говорили на этом языке [Умняков, 1940, с, 312]. В более поздних, согдийских источниках кушанцы не считаются тохарцами, как это видно по документам с горы Муг [Фрейман, 1959, с. 130].

Попытки примирить противоречивые сведения письменных, источников, по словам Р. Фрая, привели многих исследователей в трясину [Фрай, 1972, с. 223], из которой наука не может выбраться и по сей день. А.К. Нараян считает, что захват Бактрии скифами из-за Сырдарьи, в результате чего, как сообщает Страбон, рухнуло греческое царство в глубинах Азии, произошел, не во II в. до н.э., а в VII в. до н.э. [Narain, 1962, с. 132-133]. По его мнению, юечжи и саки не тождественны. Юечжи — выходцы из Восточного Туркестана, а саки — кочевники степей, находившихся западнее владений юечжи. Сведения китайских хроник ему кажутся достоверными, и оперируя ими он отвергает взгляды исследователей, ссылающихся на античные источники.

По версии А.К. Нараяна, в 160 г. до н.э. юечжи под давлением гуннов двинулись из Восточного Туркестана на запад и вытеснили с Верхней Или саков, которые ушли на юг, достигли района Герата и заняли Сеистан. Из долины Или юечжи были вытеснены усунями, они двинулись на юг и заняли Бактрию, где их в 129 г. до н.э. видел Чжан Цянь, посол китайского императора. Во время этого движения на юг юечжи вытеснили с берегов Сырдарьи кочевавшие здесь племена скифов, среди которых были сакараулы и асианы, известные античным авторам Narain, 1962, с. 134].

Ю.Н. Рерих высказал предположение, что движение орды юечжи на запад вызвало смешение племен в западной части Средней Азии и сарматы, начавшие перемещение в III в. до н.э., снова пришли в движение. Из районов, расположенных западнее Иссык-куля, саки переместились в Согдиану, а юечжи, продолжавшие движение на юг, расположили свою ставку около Самарканда. В движении кочевников на юг приняли участие, как сообщает Страбон, и кочевавшие по Сырдарье саки. Таким образом, Ю.Н. Рерих своей гипотезой как бы объединяет противоречивые сведения, содержащиеся в древних источниках [Рерих, 1963, с. 120 и сл.].

Но археологическими материалами все эти гипотезы, к (223/224) сожалению, не подкреплялись. Они основывались исключительно на лингвистическом анализе, главным образом на данных ономастики, что привело к разнобою, а порой и путанице в освешении событий, происходивших во второй половине II в. до н.э. в Средней Азии.

Археологические материалы, полученные в результате расколок курганных могильников в долине Зарафшана, дают возможность подойти к этому вопросу иначе. Возникновение погребений и могильников во второй половине II в. до н.э. в Бухарской области, характер погребального ритуала, погребальные сооружения и инвентарь погребений — все это отрицает какую-либо культурную связь их создателей с Ханьским Китаем и, следовательно, дает основание говорить о том, что они не были пришельцами с его границ, как об этом писали китайские хроники. Археологический материал в совокупности с другими данными дает возможность утверждать, что эти народы имели скифо-сарматское происхождение, и позволяет локализовать их местонахождение до вторжения в Среднюю Азию на территории от Алтая до Приуралья, включая также степи Центрального и Северного Казахстана. Именно данная территория была той ойкуменой, откуда эти народы двинулись в Среднюю Азию. Кочуя по огромным просторам, они, как об этом свидетельствуют археологические материалы, постоянно общались с народами Средней Азии и принимали самое активное участие во всех событиях того времени. Их участие в тех или иных событиях особенно активизировалось в периоды политической неустойчивости или каких-то изменений в государствах, занимавших оазисы с оседлым населением. Участие в событиях политической жизни сопровождалось вторжениями, а затем и переходом к оседлому, а вернее, к полуоседлому образу жизни бывших кочевников. Как показал анализ материалов из ранних погребений в долине Зарафшана, сакское население испытывало постоянное воздействие окружавшей его кочевой периферии, генетически восходившей к скифо-сарматскому миру.

К.Ф. Смирнов, основываясь на многочисленных археологических данных, отметил ряд новых черт в культуре Нижнего Поволжья в первые века до н.э., появление которых он объяснял передвижением сарматских племен с востока на запад [Смирнов К., 1950, с. 101-103]. Именно с движением сарматских племен с востока на запад можно связать движение в Среднюю Азию народов, разгромивших Греко-Бактрийское царство. Во второй половине II в. до н.э. сарматы появились на Дону и нанесли поражение скифам [Ростовцев, 1918, с. 127-128]. Ко II в. до н.э. относится возникновение на Нижнем Днепре укрепленных поселений скифов, что было вызвано усилением сарматской угрозы. С этой поры в степях между Доном и Днепром стали распространяться сарматские курганы |Смирнов К., 1971, с. 191 и сл.].

В это же время происходит падение власти иноземных (224/225) династий в Средней Азии. Одновременность этих событий не случайна. Какая-то часть племен, двинувшихся с востока на запад, устремилась в пределы Средней Азии. Об угрозе вторжения кочевников говорил в последние годы III в. до н.э. греко-бактрийский царь Евтидем послу Антиоха III Великого, стоявшего во главе селевкидской монархии [Толстов, 1948, с. 236]. Оазис в низовьях Амударьи огораживался от этих кочевников системой крепостей, а в период нашествия племена, обитавшие в присырдарьинских районах, двинулись на юг и, как полагал С.П. Толстов, приняли участие в разгроме Греко-Бактрийского царства [Толстов, Итина, 1966, с. 204]. Именно в это время, как показали раскопки на городище Лявандак, приходит в упадок жизнь в только что возникших крепостцах в системе стены Бухарского оазиса Кампыр-дувал. Подобные стены и не могли быть серьезным препятствием для кочевников. Даже знаменитая Великая стена в Китае не стала большим препятствием для :крестьян, угнетавшихся китайскими чиновниками и бежавших из пограничных районов [Гумилев, 1960, с. 55], О том, что главную роль в сокрушении Греко-Бактрийского царства играли не племена, населявшие Хорезм, а их северные соседи, т.е. племена сарматского мира, весьма убедительно свидетельствует находка сарматского сосуда с тамгообразным знаком в низовьях р. Миас на Урале [Сальников, 1952а, с. 193-194].

Подобный знак известен как сарматский на многих памятниках, принадлежащих сарматам в разных районах нашей страны [Драчук, 1967, с. 243-244]. По начертанию эти знаки подобны тамгам на хорезмских монетах II—III вв. н.э., поэтому X.В. Сальников объяснил появление этих знаков на сарматской посуде данническими отношениями Зауралья к Хорезму и политической гегемонией последнего в Приуралье [Сальников, 1952а, с. 195-196]. Очевидно, в этом надо видеть обратное явление: сходство тамги на кувшине с тамгами на хорезмских монетах является реминисценцией былого проникновения сарматских племен в Среднюю Азию. Таким же отголоском их проникновения в этот район можно считать среднеазиатский политический термин «афшин», заимствованный из сарматской терминологии.

Не Приуралье зависело от Хорезма, а последний подпал под власть сарматских народов, которые завоевали Среднюю Азию во II в. до н.э., или же находился в политической зависимости от них.

Доказательством былого проникновения сарматских племен в Среднюю Азию служит находка Л.И. Альбаумом в 1959 г. на Чаян-тепе в руинах усадьбы VI в. н.э. в Джар-Курганском районе Сурхандарьинской области венчика крупного сосуда с оттиснутым на нем знаком, идентичным сарматскому знаку на кувшине в Зауралье. Еще более убедительное доказательство проникновения сарматских племен в Среднюю Азию — монета, хранящаяся в Государственном Эрмитаже. Эта монета является (225/226) подражанием тетрадрахме Евкратида (175—156 гг. до н.э.). На реверсе внизу в поле имеется тамга, аналогичная сарматским знакам. Концы букв легенды утяжелены точками. В.М. Массон, опубликовавший монету, согласился с мнением А.Н. Зографа, что этот чекан мог существовать в течение полувека после прекращения собственной эмиссии, т.е. монета могла чеканиться во второй половине II в. до н.э. [Массон В., 1953, с. 167—168], что соответствует времени вторжения сарматских племен в Среднюю Азию.

И можно считать установленным, что завоевание второй половины II в. до н.э. было совершено племенами, принадлежащими к кругу скифо-сарматских племен, а не пришельцами с границ Китая и Восточного Туркестана, как об этом повествовали древние китайские источники.

Исходя из всего, что было сказано выше, можно сделать заключение, что сведения китайских источников по затронутому вопросу ошибочны. Подобного рода неувязка археологических материалов с известиями китайских хроник уже отмечалась А.Н. Бернштамом при рассмотрении генезиса усуньской культуры Семиречья III—I вв. до н.э. В результате многолетних работ А.Н. Бернштам пришел к выводу, что усуньская культура Семиречья — это последующий этап сакской культуры, в то время как китайские источники сообщают о приходе усуней в Семиречье с территории современной китайской провинции Ганьсу [Бернштам, 1949а, с. 356-357]. О том, что усуни — прямые преемники культуры саков, писал и А.И. Тереножкин [Тереножкин, 1947а, с. 89].

Отмеченное несоответствие археологических материалов из Семиречья и сведений китайских источников, по мнению А.И. Бернштама, заставляет критически относиться к свидетельствам письменных источников, причем некоторые из них он даже: считал «легендарными» [Бернштам, 1951, с. 96-98]. То же самое, видимо, можно сказать и о китайской версии по поводу прихода народов юечжи из провинции Ганьсу, достоверность которой уже ставилась под сомнение [Григорьев В., 1871, с. 130 и сл.], так как автором древней хроники было допущено много ошибок [Рубин, 1959, с. 175]. Р. Фрай писал: «Сообщения китайских источников достаточно обстоятельны и ясны, когда они. касаются Восточного Туркестана, но скупы и сбивчивы для других территорий, тогда как античные авторы приводят хотя немногочисленные, но заслуживающие доверия сведения о Западном Туркестане» [Фрай, 1972, с. 223], т.е. о Средней Азии. Это высказывание Р. Фрая подтверждается анализом сведений китайских источников об юечжах, проделанным Ю.А. Зуевым, который убедительно показал, что какой-либо связи между юечжами из провинции Ганьсу и кушанами быть не могло. Сообщения Чжан Цяня, на которые опирались все исследователи, писал он, «породили массу путаницы в летописях, порой очень, трудно преодолимых» [Зуев, 1974, с. 201]. (226/227)

Успеху завоевания Средней Азии сарматскими племенами способствовал политический кризис, охвативший во II в. до н.э. Греко-Бактрийское царство. Немаловажно и то обстоятельство, что сарматы, как и скифы, были ираноязычными, о чем писали русские ученые в прошлом столетии [Миллер, 1891, с. 132]. Ираноязычность обитателей районов, прилегающих к Уралу, подтверждалась также древнеуральскими гидронимами [Матвеев, 1961].

Именно вторжением этих племен объясняется появление начиная со второй половины II в. до н.э. подбоев и катакомб в Согде, идентичных по форме сарматским подбоям и катакомбам.

Эти формы могильных сооружений были известны народам Согда и Бактрии во времена эпохи поздней бронзы, затем какой-то период они в долине Зарафшана не встречаются и вновь появляются вместе с завоевателями. Впоследствии, особенно в первые века нашей эры, они получают очень широкое распространение почти во всех районах Средней Азии. Но наряду с ними продолжают бытовать и грунтовые могилы, которые в Согде до юечжийского вторжения были основным типом подкурганного сооружения. С этим вторжением связывается и полная идентичность погребального обряда могильников долины Зарафшана и сарматских курганов Поволжья и Приуралья. В дальнейшем вторгшиеся племена подверглись ассимиляции, а погребальный обряд претерпел некоторые изменения.

В первый период после крушения иноземных династий Согд, согласно сведениям письменных источников, или находился в политической зависимости, или же входил в состав Кангюя [Толстов, 1948а, с. 144], ядром которого было среднее течение Сырдарьи [Массон М., 1953а, с. 12]. На влияние Кангюя и в последующее время указывают археологические материалы из курганных погребений III—IV вв. в Согде. Раскопки курганов этого периода в долине Зарафшана подтвердили существующие в науке представления о том, что культура на коренных землях Согда развивалась иначе, чем культура южного соседа — государства Кушан [Массон М., 1968, с. 24-25]. Это в большей степени относится к землям восточной части Согда, т.е. района Самарканда, чем к западной части, которая, возможно, входила в состав государства Кушан или же была под его сильным влиянием.

В дальнейшем княжества в долине Зарафшана шли самостоятельным путем развития, что привело к созданию обособленных владений, которые управлялись князьками из местных династий, носивших свои титулы. Только в этот период начало сказываться влияние зороастрийской религии, что проявлялось главным образом в обряде погребения костей в оссуариях, хумах или крупных сосудах. Но предание тела земле продолжало существовать и сохранялось вплоть до конца прошлого столетия, несмотря на многовековое господство ислама в Средней Азии, верования и пережитки былых культов. У народов не только (227/228) Средней Азии, но и Сибири, а также Поволжья, многие обычаи и обряды уходят корнями в далекое прошлое и являются общими, что еще раз подтверждает общность путей развития культуры этих народов в древности. Скифо-сарматские племена были одним из компонентов процесса этногенеза народов не только Сибири и Поволжья, но и Средней Азии, Кавказа, а также славянских племен Восточной Европы. (228/229)

¹⁾ В книге со строчной. OCR.

²⁾ Так в книге. OCR.

Назад К оглавлению Дальше