Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. К разделам: Степь – гунно-сарматская эпоха | Сарматы | Средняя Азия

Наиболее интересные наскальные изображения, отнесенные нами к хуннскому времени, обнаружены на западе и юго-западе страны, преимущественно в горах Монгольского и Гобийского Алтая.

Обряд погребения изображен в ущелье Цагаан-гол, недалеко от скалы с карасукскими колесницами. Вся поверхность особняком лежащего большого камня покрыта высеченными на ней изображениями, более светлыми по цвету патины, чем колесницы. Шесть попарно запряженных лошадей тянут ладью с покойником. Вход в загробный мир охраняют стражники с копьями; на головах у них большие шапки с перьями, на ногах — мягкие сапоги, а халаты подпоясаны широким кушаком. Человек с двумя бубнами поднял вверх руки. Коней (один из них, возможно, замаскирован под оленя, что заставляет вспомнить изображения эпохи бронзы) ведут на заклание. Рядом с этой сценой высечены змеи и тамги, аналогичные знакам, уже встреченным на хуннских сосудах и черепице.

Итак, перед нами миф о путешествии в загробное царство со всеми подобающими этому ритуалу атрибутами: лодкой, конями, шаманами, змеями, охраняющими вход в иной мир и олицетворяющими контакт живых с мертвыми, с духами и предками. Идея отплытия в страну мертвых, границей которой является река, была широко распространена от Египта до Скандинавии (где умерший «плыл» на лодке вслед за заходящим солнцем в мир предков) и Белого моря. Траурные лодки, плывущие в страну предков, изображены и на скалах вдоль берегов Енисея, Томи, Лены. На Алтае культ предков, очевидно, был связан с образом оленя, на Томи — лося.

В Монголии подобный сюжет встречен впервые, но датировка его облегчается сравнением отдельных стилистических приемов с уже датированными аналогами. О хуннском возрасте этого сюжета свидетельствуют фигуры лошадей с подстриженными гривами и большими хвостами, а также изображения кафтанов с кушаками, аналогичные изображениям на гравировках таштыкского времени из Южной Сибири [Грязнов, 1971, рис. 3-6]. Лошади чисто стилистически напоминают коней на рельефах и скульптурах ханьского Китая [Archäologische Funde, 1974]. (110/111)

Другой сюжет хуннского времени — два парадных экипажа — высечен в ущелье Яманы-ус, на той самой горе Ханын-хад, на которой обнаружены и колесницы бронзового века, и олени скифского времени, и древнетюркские надписи [Дорж, Новгородова, 1975, табл. VI, 6, 7]. Различие между рисунками разных эпох в данном случае разительное. Парадные экипажи Яманы-уса в отличие от колесниц эпохи бронзы показаны в профиль. В одну «карету» впряжены три лошади, в другую — одна. Спереди и сзади экипажи эскортируют вооруженные всадники с колчанами и стрелами. Кареты украшены балдахинами, под которыми показаны (весьма схематично) фигурки сидящего человека. Один балдахин имеет форму прямоугольника, другой — овальную, оба укреплены на высоких четырех дугах и имеют по краю бордюр из четырех треугольных фестонов. Впервые в петроглифах Монголии передана трехмерность пространства [Волков, 1972, с. 80]: лошади нижнего экипажа, показанные в профиль, изображены так, что видна передняя лошадь, а за нею лишь спины и головы второй и третьей. Люди, едущие верхом, проработаны довольно тщательно, чем они существенно отличаются от схематических фигурок возниц на более древних рисунках.

Экипажи, изображенные на одной скале в нескольких метрах один от другого, имеют много общего. Та же изобразительная манера передает рисунок в профиль, та же конструкция повозки, одинаковые высокие восьмиосные колеса, тот же способ передачи легкого бега коней — все свидетельствует об одновременности выполнения рисунков. Различие состоит в том, что вторая повозка показана с одним впряженным конем, что заведомо исключает возможность существования дышловой упряжи, которую мы видели на всех колесницах бронзового века. Но, допустив, что карета с одной лошадью могла быть только оглобельной, естественно предположить, что и первая имела аналогичную упряжь.

Профильные изображения экипажей покрыты значительно более светлой патиной, чем изображения колесниц и рисунков с оленями в «летящем галопе», что косвенно свидетельствует об их меньшей древности. Более точно о времени создания профильных рисунков повозок позволяют судить аналоги. От Южной Сибири до Китая на рубеже нашей эры известны изображения коней, показанных в легком беге, с характерным массивным крупом. Из Монголии известны небольшие бронзовые рельефные фигурки лошадок, показанных неизменно в таком же галопе (подобные же скульптурки, встреченные в Ноин-уле, представлены в экспозиции Государственного Эрмитажа). Петроглифы Яманы-уса имеют сходство и с кортежами на ханьских погребальных рельефах. Правда, сходство это прослеживается лишь в технике (контррельеф) и трактовке перспективы, которые и позволяют датировать рисунки рубежом нашей эры [Сычев, 1970]. В то же время ханьские рисунки на надгробных плитах весьма канонизированы, и ни один из них не имеет такой простоты и художественной индивидуальности, как экипажи Яманы-уса. Последние не удается (111/112) втиснуть в строгий канон ханьской культуры, где и сам парадный выезд был строго регламентирован общественным положением, от которого зависели форма колесницы, число впряженных лошадей и экипировка персонажа вплоть до головного убора и украшения на нем.

Рис. 49. Танцевальные сюжеты среди петроглифов Монголии

Интересны с точки зрения датировки и десятки изображений диких животных, разбросанных вокруг экипажей вперемежку с тамгами. Судя по цвету патины и по стилю изображения, эти рисунки одновременны кортежам. Силуэты козлов, архаров, антилоп, оленей, куницы, гиены с вывернутой передней ногой переданы в движении и удивительно пластичны. Козленок развернул голову назад, что уравновесило неустойчивость этой фигуры.

Художники, высекавшие рисунки в ущелье Яманы-ус (ущелье Козлиной воды), могли регулярно видеть там прототипы своих образов, ибо в это место дикие козлы и бараны до сих пор ежедневно дважды приходят на водопой. Художник, часто наблюдавший свою натуру, передал образы распластавшегося в беге барана и застывшей в полете антилопы. Могучий и массивный олень абсолютно не похож на оленя в «летящем галопе» (который, кстати, был неоднократно изображен предшественниками хуннов на той же скале Ханын-хад), но имеет немалое сходство с фигурами оленей на таштыкских миниатюрах. Кроме того, подобные олень и баран изображены на скале Хар-хад в Кобдоском аймаке недалеко от рисунков древнетюркского времени.

Самые отдаленные территориально параллели представляют (112/113) росписи из гробниц древних когурёсцев в Корее. Например, в гробнице «Мауёнчхон» изображены двухколесные повозки с быками и охота на оленей, обнаруживающие и сюжетное, и стилистическое сходство с нашими изображениями [ Джарылгасинова, 1972, с. 115, 117]. Бегущие горные козлы и бараны напоминают по стилю и экспрессии животных, вырезанных на деревянных планках из тепсейского склепа Южной Сибири, где изображены сцены охоты на диких животных [Грязнов, 1971, рис. 3-6]. Наконец, самые близкие и убедительные аналогии обнаружены в Тариатском могильнике хуннского времени из Монголии, где найден костяной предмет (роговой) с гравировками, передающими сцену охоты [Свинин, Сэр-Оджав, 1975, рис. 2, 3]. Верхний край

Рис. 50. Сцена охоты из Бурхантын-газара (вверху слева), тамга (внизу слева) и похоронная процессия из Цагаан-гола (113/114)

Рис. 51. Петроглифы хуннского времени. Цагаан-гол

рисунка обрамлен двумя параллельными линиями, ниже показана охота с собаками на козлов и баранов. Все животные показаны бегущими. Деревья переданы схематично. Особенно интересно отметить заполнение тел животных точками, полосами и пересекающимися линиями, образующими мелкие ромбы. Этот способ заполнения фигур, названный нами декоративным стилем, был известен на этой же территории, но гораздо раньше, в эпоху бронзы, среди петроглифов Чулуута. Случайное это совпадение или элементы преемственности — сказать трудно.

Аналогичный по форме предмет, вырезанный из рога изюбра, найден А.В. Давыдовой на Иволгинском городище [Давыдова, (114/115) 1960, с. 156-158, рис. II, 4]. На нем выгравированы рога оленя и фигура тигра. А.В. Давыдова сравнила стиль этого изображения с рисунком на ноинулинском ковре. Все сказанное выше позволяет отнести изображения животных в этой манере на скале Ханын-хад в Яманы-усе к хуннскому времени.

Рис. 52. Экипажи с «принцессой» с горы Ханын-хад из ущелья Яманы-ус

Еще одной интересной группой петроглифов хуннского времени можно считать широко распространенные тамги — знаки собственности. Иногда знаки на скалах могли играть и роль обычных подписей (как мы увидим далее, это делалось порою в древнетюркское время). При скудости или отсутствии письменных свидетельств тамги могут стать незаменимым источником, указав (115/116) пути расселения или передвижения племен или этнических групп.

Рис. 53. Петроглифы хуннского времени. Цагаан-гол

Наиболее поздние монгольские тамги и знаки были изданы фрагментарно Г.Н. Потаниным [Потанин, 1881], Б. Ринченом [Rintchen, 1968], Гочоо [Гочоо, 1958], Г. Сухэбатором [Сухэбатор, 1960], Ц. Доржсурэном [Доржсурэн, 1963], П. Поухой [Pouha, 1957], Л. Йислом и Н. Сэр-Оджавом [Jisl, Ser-Ojave, 1966] и X. Пэрлээ [Пэрлээ, 1976].

Первоначально я вслед за установившейся традицией считала, что древнейшие дошедшие до нас тамги Монголии относятся к древнетюркскому времени. Однако после выделения из их массы аналогов тем тамгам, что встречаются на древнетюркских каменных изваяниях, стелах с руническими текстами и каменных (116/117) черепахах — постаментах этих стел, удалось обнаружить большую группу резко отличающихся от них знаков. Часть из них оказалась сходной с рисунками на оленных камнях и потому была датирована нами концом II — началом I тысячелетия до н.э. В то же время целая группа тамг, самых живописных и витиеватых, долгое время не находила себе аналогов и потому объяснения.

Рис. 54. Петроглифы хуннского времени. Завсар (Южные Гоби) и Цагаан-гол

Начало разгадки наметилось в ущелье Яманы-ус, где рядом с экипажами, козлами, оленями и другими изображениями, отнесенными к хуннскому времени, были высечены сложные знаки. Чаще всего это трехэтажные фигурки: круг с горизонтальной линией посередине, черта под ним, а еще ниже — одна или две спирали. Иногда круг помещен в центре фигуры и имеет «усы» (117/118) сверху и снизу. Такие же знаки, совершенно отличные от древнетюркских тамг, были отмечены в ущелье Цагаан-гол рядом с изображением хуннской погребальной процессии. Подобные тамги известны и на донышке хуннского сосуда из Ноин-улы [Доржсурэн, 1961, с. 104].

Рис. 55. Гравировка на роговом предмете из хуннской могилы

В ущелье Цагаан-гол нам удалось обнаружить целую скалу с тамгами.¹⁾ Тюркских среди них как будто нет, зато многие из этих тамг могут быть по ряду признаков (в частности, по наличию среднего круга и ответвлений от него — «усов») отнесены к хуннской эпохе. Это становится особенно наглядным при сравнении цагаангольских тамг и специфической группы тамг Средней Азии и Северного Причерноморья, проведенном Б.И. Вайнберг и мною.

Неоднократно обращалось внимание на типологическую близость тамг правителей Согда, Бухары и Хорезма [Толстов, 1948(I), с. 147, 184-185, 259], что сопоставлялось с сохраненной поздними китайскими хрониками традицией об их общем происхождении от «юечжей дома Чжаову». При этом большинство исследователей (см. [Толстов, 1948(I), с. 184 сл.]) отмечали сходство наиболее распространенной хорезмской тамги с кушанскими.

Анализ тамг на монетах Хорезма, Бухары и Самарканда, предпринятый Б.И. Вайнберг [Вайнберг, 1972; Вайнберг, 1977], подтвердил общность их происхождения, восходящего ко II—I вв. до н.э. (даты первых монет с тамгами в Хорезме и Бухаре) и связанного с кочевыми племенами, принимавшими участие в разгроме Греко-Бактрии. Вместе с тем Б.И. Вайнберг пришла (118/119) к выводу, что тамги правителей Хорезма и Согда (Самарканда и Бухары) резко отличны от тамг кушанской и эфталитско-хионит- ской групп, а также от тамг туранско-кангюйской группы (район Сырдарьи).

Таким образом, нумизматика, с одной стороны, подтверждает сведения китайских источников о появлении кочевых династий общего происхождения («юечжи дома Чжаову»)²⁾ в ряде областей Средней Азии со II в. до н.э. или несколько позже; с другой стороны, она позволяет отрицать отождествление племен, выдвинувших эти династии, с кушанами. По нашему мнению, основанием для такого отождествления послужило обозначение этих кочевников юечжами по сходству с кушанами и в связи с их соучастием в разгроме Греко-Бактрии. В то же время в источниках нет данных, позволяющих ставить знак равенства между «юечжами Чжаову» и кушанами («большие юечжи»). Не подтверждает это и анализ тамг правителей. Поэтому происхождение династий Самарканда, Бухары и Хорезма от «юечжей дома Чжаову» не означает их кушанского происхождения.

Рис. 56. Тамги хуннского времени. Цагаан-гол

Имеющиеся в нашем распоряжении материалы позволили Б.И. Вайнберг и мне высказать предположение, что на территории Согда во II—I вв. до н.э. возникли политические объединения, возглавляемые кочевыми владетелями, принадлежащими к иному юечжийскому «дому» (роду, семье), чем кушаны. Их власть не позже начала I в. до н.э. распространилась и на (119/120) Хорезм, следствием чего явилось возникновение хорезмийского монетного чекана в подражание тетрадрахмам Евкратида. Возможно, именно существование этих юечжийских владений ограничивало на юге власть Кангюя и препятствовало продвижению власти кушанского дома на север (к северу от Бактрии). Часто встречающееся в литературе мнение о том, что в I в. до н.э. — начале I в. н.э. Кангюй распространял свою власть на Согд [Массон, Ромодин, 1966, с. 64, 65, 205; История таджикского народа, 1963, с. 345; Литвинский, 1968, с. 16 и сл.], основано на смешивании поздними китайскими хрониками представлений о Кане (Согде) и Кангюе. Китайские хроники и античные историки упоминают различные племена, принимавшие участие в низвержении Греко-Бактрии, и существует обширная литература, посвященная выяснению соответствий имен кочевых племен в этих двух группах источников [Markwart, 1901, с. 204-210; Tarn, 1951, с. 284-288, 292-297; Толстов, 1948(II), с. 139]. В широкое движение кочевых племен во II в. до н.э. были вовлечены различные племенные группы. Поэтому до сих пор является проблемой выяснение этнической принадлежности той группы племен, которая получила в китайских хрониках название «юечжи дома Чжаову». Однако некоторые соображения по этому поводу можно привести уже сейчас.

В археологической литературе по Средней Азии довольно часто высказывалось мнение о сарматском происхождении части кочевых племен, принимавших участие в разгроме Греко-Бактрии (см., например, [Обельченко, 1954]). Материал по тамгам, изученный Б.И. Вайнберг и мной, может служить подтверждением этого тезиса (см. [Вайнберг, Новгородова, 1976, табл. II]).

Прямые совпадения царских тамг с монет Хорезма и Согда и сарматских знаков Северного Причерноморья, казалось бы, не так уж и часты и встречаются на ограниченном числе памятников [Соломоник, 1959, № 38, 42, 43, 47, 57, 58]. В то же время число совпадений отдельных элементов подобного рода знаков или их вариантов довольно значительно [Соломоник, 1959, № 18, 23, 41-44, 47, 52, 55, 59, 61, 63, 65, 67, 69, 70 и др.]. К числу тамг этой группы, вне всякого сомнения, относятся три варианта тамг, представленных на монетах, известных по кладу из городища Дальверзин Ташкентского оазиса, и отдельные экспонаты в коллекциях среднеазиатских музеев [Толстов, 1948(II), с. 184; Массон, 1933, с. 7-8, 31, 80; Вайнберг, Новгородова, 1976, табл. II, тип V]. Один из вариантов этой тамги встречен на серебряном блюде с изображением охотящегося на кабанов кушан-шаха — сасанидского царевича, правившего на востоке «Кушанским царством» [Смирнов, 1909, с. 53, табл. XXV]. Блюдо датируется IV в., на нем имеется согдийская надпись, содержащая, по мнению исследователей, группу знаков, которую можно истолковать как нисбу, происходящую от древнего названия Ташкентского оазиса — Чач [Лившиц, Луконин, 1964, с. 170-171]. Вероятно, в III—IV вв. в Чаче у власти стояла династия, происходящая (120/121) из «дома Чжаову». Знаки, близкие к тамгам чачской династии III—IV вв., встречены и в Казахстане.

При исследовании данной группы тамг обнаруживается любопытная особенность: каждый их тип, как правило, имеет три разновидности [Вайнберг, Новгородова, 1976, табл. II], различающиеся разным количеством или расположением верхних или нижних ответвлений — «усов», отходящих от основного круга. Изучение всей серии тамг на монетах древнего Хорезма, чеканившихся от конца II в. до н.э. или рубежа II—I вв. до н.э. до начала IX в. н.э., показало, что тамги с разным поворотом «усов» принадлежали скорее всего разным ответвлениям (семьям, родам?) правящей династии. Переход власти от одной ветви к другой сопровождался чеканом с тамгой, имеющей два «уса» и как бы графически знаменующей объединение обеих ветвей династии. Подобное явление дважды отмечено в чекане Хорезма (в I и IV вв. н.э.), при этом один раз правитель, чеканивший поначалу монету с тамгой объединенного типа [Вайнберг, Новгородова, 1976, табл. II, 8], на последующих выпусках ставит уже только свою тамгу [Вайнберг, Новгородова, табл. II, 9].

Три разновидности знаков выделяемой группы можно проследить довольно четко. Правда, иногда в одном районе встречаются не все разновидности одного типа, но тогда они известны, как правило, в другом районе. Можно высказать предположение, что три разновидности тамг каждого типа, одна из которых объединяет две другие, различающиеся, в свою очередь, лишь зеркальным изображением одной детали — «уса», могут отражать пережитки дуальной родо-племенной организации, где вариант Б — объединяющая тамга — был изначально общеплеменным знаком, а варианты А и В — знаками двух фратрий.

Материалы из Цагаан-гола позволяют по-новому поставить вопрос о происхождении той группы племен, которую мы условно называем «юечжи дома Чжаову», и связи их со Средней Азией и сарматским миром.

В материалах из Юго-Западной Монголии, бесспорно, имеются тамги той же группы, что представлены на монетах Хорезма и Согда. Об этом говорит наличие как полностью тождественных знаков (тип IV, В) [Вайнберг, Новгородова, 1976, табл. II, 27, 28], так и ряда знаков, близких среднеазиатским и сарматским. Кроме того, в цагаангольских материалах есть знаки явно того же круга, которые можно рассматривать как производные от более простых тамг этой группы [Вайнберг, Новгородова, 1976, табл. II, 43-45, 51-53, 59]. Интересно и сравнение с цагаангольскими знаками некоторых современных тамг из Монголии [Вайнберг, Новгородова, 1976, табл. II, 36, 37, 50], явно продолжающих древние традиции.

Как бы ни решался вопрос о точной хронологии тамг из Цагаан-гола, у нас нет оснований относить их к тюркскому или более позднему времени. Отмеченное выше сходство тамг Юго-Западной Монголии, Средней Азии и Северного Причерноморья (121/122) вряд ли можно признать случайным; оно, несомненно, отражает родство племен (родов), их оставивших, а также, вероятно, и путь их расселения (передвижения).

В Северном Причерноморье знаки рассматриваемой нами серии называют сарматскими, так как они появляются там в период усиленной сарматизации Боспора (первые века нашей эры). На памятниках и предметах сарматской культуры подобные знаки присутствуют уже в III—I вв. до н.э. [Соломоник, 1959, с. 17]. В Средней Азии первые тамги рассматриваемого круга [Вайнберг, Новгородова, табл. II, 1-2, 7] появляются на монетах, чеканенных в подражание тетрадрахмам греко-бактрийских правителей Евтидема и Евкратида, которые датируются не позднее I в. до н.э. [Вайнберг, 1962, с. 125-132].

Исторические источники не засвидетельствовали для конца I тысячелетия до н.э. и первых веков нашей эры продвижения сколько-нибудь значительной группы племен из Северного Причерноморья через Среднюю Азию и Казахстан на восток. Неизвестно и о расселении их на восток из Средней Азии. Наоборот, античные источники, как и археологические материалы [Смирнов, 1954, с. 210], свидетельствуют о продвижении в последние века I тысячелетия до н.э. сарматских племен в западном направлении — из Заволжья в Северное Причерноморье. Что касается Средней Азии, то есть все основания связывать появление тамг на монетах II—I вв. до н.э. с приходом сюда скотоводческих (кочевых) иранских племен в эпоху падения Греко-Бактрийского царства. По данным письменных источников [История таджикского народа, 1963, с. 341 и сл.], в Средней Азии эти племена появились либо с востока, либо с севера (вероятнее всего из района за Сырдарьей).

Таким образом, можно прийти к выводу, что тамги «юечжей дома Чжаову» (еще раз замечу, что это название сохраняется за ними условно), встреченные в Юго-Западной Монголии, Средней Азии, Центральном Казахстане и Северном Причерноморье, показывают путь продвижения группы кочевых народов от Монгольского Алтая и Джунгарии через Казахстан и Среднюю Азию в Восточную Европу. Небезынтересно связать это продвижение племен с широким распространением в последние века до нашей эры и особенно в первые века нашей эры в Средней Азии и сарматских районах курганных захоронений в подбоях с южной ориентировкой погребенного (из района Западной Ферганы, Согда, Хорезма, Северного Прикаспия и далее на запад).³⁾

Принадлежность сарматов, как и правителей Хорезма, Бухары и Согда, к иранской группе племен не оставляет сомнения в том, что племена группы «юечжи дома Чжаову» были иранскими. Цагаангольский комплекс тамг, как уже отмечалось, выделяется среди известных материалов Монголии. Он позволяет выдвинуть очень интересное предположение о наличии в юго-западных районах этой страны во второй половине I тысячелетия до н.э. группы иранских племен. Факт этот не должен вызывать удивления, так (122/123) как анализ тохарского и сакско-хотанского языков, письменные памятники которых найдены в Восточном Туркестане, привел исследователей к выводу, что они связаны по своему происхождению с восточноевропейским ареалом индоевропейских языков, от которых они отделились до V в. до н.э. [Абаев, 1965, с. 136-140]. «Большие юечжи» были тоже значительным иранским массивом, располагавшимся в III в. до н.э. также в Восточном Туркестане.

В районах к югу от Средней Азии тамги, подобные описанным выше, встречены лишь в единичных случаях в монетном чекане правителей, происхождение которых от кочевников, пришедших из Средней Азии, вряд ли может подвергаться сомнению. Вариант тамги правителей Бухары встречается на монетах сакских царей Матхуры [Jenkins, Narain, 1957, с. 29]. Тамга согдийско-самаркандского типа [Вайнберг, Новгородова, 1976, табл. II, 15] известна в хионитском чекане [Вайнберг, 1972]. Менее определенно можно говорить о тамгах типа VIII [Вайнберг, Новгородова, 1976, табл. II], хотя наличие тамги этого типа (VIIIB) на керамическом фрагменте из раскопок Кой-Крылган-калы в Хорезме, памятника, существовавшего с IV в. до н.э. до IV в. н.э. [Кой-Крылган-кала, 1967, табл. XXXIV], явно указывает на более раннее появление этих тамг в Средней Азии, чем в чекане раннесредневековых правителей районов к югу от Гиндукуша [Göbl, 1967].

В материалах из Монголии (преимущественно с юго-запада: из Цагаан-гола и Яманы-уса) встречены и другие тамги, тождественные или близкие сарматским знакам Северного Причерноморья. Факт этот, возможно, подтверждает вывод о продвижении группы иранских племен в конце I тысячелетия до н.э. из Монголии через Среднюю Азию в Северное Причерноморье.

Географы выделяют районы, через которые шло это передвижение, в единую физико-географическую зону (Джунгарско-Казахстанскую), по ряду существенных для хозяйства скотоводов признаков резко отличающуюся от расположенной восточнее и южнее Центральноазиатской зоны. На климат и его увлажнение здесь воздействуют разные по направлению ветры, а в связи с этим отличается и вегетационный цикл кормовых трав. Переселение скотоводов из одной зоны в другую было сопряжено с большими сложностями, так как вело к перестройке всего годового цикла хозяйства. Передвижение же в пределах одной зоны, безусловно, не наносило столь заметного ущерба хозяйству скотоводов. Это в какой-то степени может объяснить пути передвижения ираноязычных племен кочевников-скотоводов, о которых говорилось выше, от самых восточных пределов Джунгарско-Казахстанской зоны — Монгольского Алтая до самых западных — Северного Прикаспия и далее в степи Восточной Европы и Причерноморья.

Можно допустить, что именно комплекс физико-географических особенностей и в связи с этим уклад хозяйства определили (123/124) пути продвижения другой группы ираноязычных скотоводческих: племен, «больших юечжей» (кушан), из района их первоначального обитания (между Дуньхуаном и горами Нанынань, согласно китайским источникам [Бичурин, 1950, с. 151]), расположенного на границе двух пустынных зон — Центральноазиатской и Тибетской, в район древней Бактрии.

Как видим, уже в середине I тысячелетия до н.э. на территории Монголии сложилось несколько этнических групп. Наиболее четко среди них выделяются монголоидные племена востока и центра страны. В то же время население Западной Монголии: было неоднородным, что, кстати, подчеркивалось всегда и письменными источниками, а теперь прослеживается и по данным археологии. В частности, удается проследить элементы тюркской (вернее, прототюркской) культуры, а также выделить племена — носители тамг, которые мы сравниваем с юечжами — представителями иранского этноса. Однако эти данные требуют новых подтверждений.

Хунны, первоначально представлявшие собой разрозненные племена, обитали в Восточной и Южной Монголии, т.е. на тех же землях, где жили их предки, создавшие культуру «плиточных могил». Традиции более древнего населения прослеживаются у хуннов отчасти в сооружении жилищ полуземляночного типа глубиной до 60 см с вертикально стоящими деревянными столбами-опорами для крыши [Давыдова, Шилов, 1952]. Новым у хуннов была отопительная система. Что касается керамики, то посуда периода «плиточных могил» частично сходна с хуннской по наличию волнистых линий и по отдельным элементам орнамента, хотя в своей основной массе хуннская посуда имеет специфические черты.

Начиная с конца каменного века, с периода тамцагбулагской культуры на востоке Монголии известны культ быка, а позднее — культ коня. Среди петроглифов эпохи развитой бронзы из Восточной Монголии известны изображения солнца и парящего орла_т танцующих людей и шамана с бубном. Все эти культы характерны и для хуннов, поклонявшихся быку-предку, небу, солнцу и луне: «Утром шаньюй выходит из ставки и совершает поклонение восходящему солнцу, вечером совершает поклонение луне. Когда садится, то обращается лицом на север, и левая сторона от него считается почетной… Затевая войну, наблюдают за положением звезд и луны; при полнолунии нападают, при ущербе луны отступают» [Материалы по истории сюнну, 1968, с. 40-41]. Правда, такое сходство не обязательно связано с этническим родством.

¹⁾ Открыл и впервые описал этот памятник Ц. Доржсурэн, издавший схематические рисунки и обративший внимание на цагаангольские колесницы. (149/150) Детальное изучение и фиксация памятника были произведены В.В. Волковым и Э.А. Новгородовой.

²⁾ Для краткости обозначения этой группы племен, с которой связываются анализируемые тамги, чисто условно оставляю пока за ней название «юечжи дома Чжаову» или «юечжи Чжаову»; впоследствии, вероятно, станет возможным называть ее сарматской.

³⁾ Замечу, что в курганных могильниках Южного Таджикистана, связываемых с племенами «кушанского круга», продвигавшимися на юг, в Индию, захоронения совершались тоже в подбоях, но ориентировка была северной.

Назад К оглавлению Дальше